Глава 9. Лекции по ходу Вивисекции

Это девятая глава повести «Злостное английство меня»
Начало – здесь:
 http://www.proza.ru/2007/04/18-248
Это эротическая повесть. В ней любится английский язык.

Глупо отрицать, что я принадлежу к самому испорченному и циничному поколению в истории. К поколению, которое способно опошлить всё. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть, с каким выражением лица мы произносим пословицу «Кто рано встает, тому бог дает».

Я глянул на себя в зеркало – и убедился. Умылся – но не смыл ни грамма глумливости со своей ухмыляющейся физиономии. И только лишь когда я вспомнил о своей ныне далекой пассии, Иришке Б., лик мой просветлел и посуровел в одно время…

Помнится, чуть позже описываемых событий один мой одноклассничек сказал: «Вот я, бля, сын известного русского литератора и светоча, бля, нравственности. Но давно заметил: по-настоящему серьезный и одухотворенный фейс у меня бывает только в двух случаях. Когда я ссу и когда дрочу».
Я усмехнулся: «Что ж удивительного? Ведь в этих случаях ты затрагиваешь единственный по-настоящему важный предмет...»
 
Да, мы – похабнее и циничнее всех…
Но ужасно не это. Ужасно то, что мы, наверное, последнее поколение, которое хоть как-то рефлексирует по данному поводу… Да, наш мир катится в пропасть… Спасения нет… Мы все обречены… Хоть оттянуться напоследок… Yesss!


Встал я действительно рано. Как и накануне. Выйдя из ванной, наведался на кухню. Судя по зенитным полкам пивных бутылок, дислоцированных под столом, Артём с Исой посидели хорошо, душевно. Надо полагать, до рассвета. Чему свидетельство – внезапная хмурость природы за окном, после стольких-то погожих деньков. Видать, как солнышко уперлось своими лучиками в эти две разбойничьи морды – одну ницшеанскую, одну суфийскую – так конкретно застремалось и забилось под свинцовое одеяльце низких туч, спасаясь от проникающей радиации их перегара.

Что ж, хоть эти мерзавцы испортили погоду, у Артёма все-таки сохранилась капля сознательности в галлонах бира. Несмотря на - боюсь даже вообразить какое - свое состояние, он сподобился оставить записку на столе.

«Салат в холодильнике
В случае пожара – звони 01
В случае войны – ди эрсте колонне марширт без меня
Я дрыхну

P-s.: Не забудь перевести стих про запад и восток. Только пролог. Ищи по ярлыку с распахнутой книжечкой»

Честно, я был тронут такой заботой.

Преисполнившись пищи телесной (пожрамши), я вернулся к себе в комнату и обратился к духовной. Запустил комп, вошел в библиотеку по ярлыку с книжечкой и легко надыбал нужную балладу Киплинга. На этом легкость закончилась.

Минут десять я сидел и пялился в экран, аки агнец на неведомые врата.

 Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet,
       Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgment Seat;
       But there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth,
       When two strong men stand face to face, tho' they come from the ends of the earth!

Нет, смысл мне был в целом понятен. Незнакомые словечки twain, breed – пробил через Лингву, tho’ – расшифровал с божьей помощью. Но что меня смущало – садюга Артём давеча затребовал не пересказ понятого смысла, а перевод. Причем стихотворный.

«Очень много букафф, очень длинные строчки! – подумал я, тряхнув головой. – Впрочем, Тёмка не сказал, что надо соблюдать форму и всякое такое».

Тут я решил последовать мудрому завету Братца Лёши: «Если болт проблематично завернуть – предпочтительней его забить». И я отказался от рифмоплетского формализма в угоду вольному полету вдохновения. По приземлении, через четверть часа, – получилось следующее:
       
Дело тонкое Восток
Еще тоньше – Запад
Кто сморкается в платок
А кто прямо в лапу

Им друг дружку не понять
И не жить им вместе
Разве только Божий Суд
Подберет им рифму

Только это всё байда
Есть такое мненье
И границы - ерунда
И происхожденье

Если двое пацанов
Чисто, блин, немелких
В разъяснение основ
Забивают стрелку

Хоть они из разных мест
Даже очень дальних
Им дано просечь замес
И тереть реально

Оценив свой пиитический труд, я пришел к выводу, что он вполне достоин публикации на бумаге. И запустил принтер. Едва он отжужжался, выплюнув листок, из-за двери послышалась какая-то возня. «А вот и заказчик прочухался», - подумал я и вышел в коридор.

Но нет, то был не Артём. То был Братец Лёша собственной персоной. Он только-только заявился и теперь избавлялся от своих «мартенсов», запанибратски опершись на плечо маркиза Накамуры Синрё. Которому, впрочем, было пофиг, ввиду увлеченности совершением сэпукку.

- Hi! – поздоровался я.

- Wow! – Лёха закатил глаза в уважительном экстазе. – What an amazingly mothering brilliant English! That’s really fucking great, the way you’ve learnt to say “Hi!” No smartass refined booger from Oxford could possibly say “Hi” any better!

- Yeah, - скромно согласился я.

Лёха едва не пал ниц, ошеломленный благоговейным восторгом.
- Oh, my! That’s totally fantastic! You really know as much as TWO words? What an astounding progress in just three days!

Я подумал: «Вот есть ежики. Они колются, если до них дотронуться. Есть дикобразы. Они, бывает, выстреливают иглы в минуты опасности. А есть Братец Лёша. Который подкалывает просто потому, что есть кого».

В ответ на его подначки я сообщил, что думает хозяин квартиры о пренебрежении синтаксисом в вопросительных предложениях. Вроде - “You really know…?”

- Это была проверка на бдительность! – заявил Лёха, насупившись «энкавэдэшно»-сурово. Но тотчас покривился и махнул рукой: - Вааще, ты прав. И Тёмка прав. В школе – могут пристебаться. Просто имей в виду: в обиходе давно уже всем поебать на эти школьные правила. Вопрос безо всяких do-does, без инверсии, но чисто на интонации – нормальная фигня. “You copy?” Вроде того. Тем более, когда вопрос, как говорится, риторический. Когда, блин, задаешь его, просто чтоб с****нуть или выразить степень своего охуения. Ну да ланна, не буду грузить тебя высокой лингвистикой! А то Тёмка, блин, разнудится, мол, нехер в учебный процесс вторгаться. Кстати, как он, не слишком тебя… третирует?

Мы прошли в мою комнату.

- Еще как третирует! – наябедничал я. – Вот, заставил Киплинга переводить. Всё утро просидел…

Лёха нахмурился, прищурился и даже - приложил палец ко лбу, выражая крайнее недоверие:
- Просидел? Ты что – можешь сидеть? После трех дней занятий?

Я поморщился:

- Ай… Вот только не надо снова гнать, какой он монстр! Купился уже один раз…

Мне вспомнилась недавняя история с заготовкой ивовых прутьев, одним своим видом навевавших ночные кошмары, – и утренний мирный образ предполагаемого «вивисектора», плетущего корзину.

Лёха покачал головой, в глубокой озадаченности. Молвил задумчиво:
- Тут даже не знаю, что сказать… Вряд ли Тёмка тебя жалеет. Он вообще не ведает, что такое жалость. Но, наверно, он решил, что хлипковат ты для интенсивного курса. Прикинул, что можешь и кони двинуть. Да, все-таки я-то был постарше, когда попал в его лапы. И до того - прошел через всякое. Школа. Пионерлагерь. Рок-концерты. Приводы в милицию. Занятие частным извозом в Москве…

«Спецназ… Кавказ...» - мысленно дополнил я список Лёхиных «бывалостей». Он же – категорически подытожил:

- Но всё это была полная фигня по сравнению с English learning под руководством того чудовища, что почиет в соседней комнате!

Я осклабился:
- Ага! Да, тебя-то он, конечно, всю дорогу - как сидорову козу! Верю…

Лёха усмехнулся, силясь сохранить спокойствие и непринужденность, однако ж в его глазах, обычно таких игривых и легкомысленных, ныне сквозили неподдельные Горечь и Ужас.

- Ну что ты! – молвил он со скорбной, лирической кротостью. – Кто бы ни был тот Сидор, не мог он так измываться над своей козой. По двум причинам. Во-первых, это ЕГО коза. А во-вторых, ни одна коза такого не выдержит. Извернется – и забодается насмерть. Как вот этот самурай в прихожей.

От волнения Лёха принялся расхаживать по комнате, порывисто жестикулируя. И кажется, у него случился самый натуральный нервный тик.

- Знаешь, - вымолвил он, слегка запинаясь, сглатывая комья обиды и боли, - больше всего меня удручала не сама по себе лютость учебного процесса, а ее как бы бессмысленность. Нет, я сумел смириться с тем, что речевая ошибка обходится моим тыловым структурам в двадцать розог, а в письменных упражнениях – все пятьдесят. В конце концов я приспособился спать стоя. Да. Но вот эта зубрежка классических текстов? Ладно, я готов признать, что тут может быть некая новаторская педагогическая концепция. В том, что ты висишь над книжкой голым, вниз головой, и провод впивается в лодыжки. Но разве не очевидно, что уже после десятого удара кнута страницы напрочь заливает кровью, которая стекает, естественно, вниз? Это же, в конце концов, элементарная гравитация! И вот ты, как дурак, пытаешься что-то разобрать под этими алыми кляксами, читаешь вслух, силясь перекричать этот назойливый сверхзвуковой свист и треск собственной кожи… А потом, извольте видеть, выясняется, что учитель перепутал книжку! Подсунул тебе Китса вместо Йитса, и это было охуеть какое раритетное издание, и ты же получаешь еще сотню плетей за то, что испортил его своей поганой юшкой. А когда приходишь в сознание – изволь сходу ответить «топик» за Трафальгарскую битву!

Есть у Братца Лёши такое гнусное свойство, вдовесок к неискоренимой привычке подкалывать всех и вся. Это свойство – необычайная, запредельная убедительность. Он может гнать какую угодно пургу, и ты стопроцентно понимаешь, что это пурга, – но очень скоро она пробирает тебя до дрожи, и снежинки тают на глазах, и ты уж не знаешь, где пудра на мозги, а где соль на раны. Вот и сейчас мне было жутковато слушать его жалостливые излияния – столько в них клокотало самой чистосердечной досады и муки.

Впрочем, я по натуре впечатлителен. Не все таковы в этом мире.

- Про паяльную лампу забыл! – раздался спокойный, насмешливый, немного ворчливый голос. В дверях стоял Артём. Уже умывшийся, в спортивном костюме.

Лёха обернулся и опротестовал со всею мыслимой горечью и горячностью:
- Видит бог, я ПЫТАЮСЬ забыть про паяльную лампу! Да, я уже год посещаю психоаналитика. Вернее, двух. Один показывает мне морские пейзажи, а другой всё выведывает, как мне удаляли аденоиды в шесть лет. Но когда я закрываю глаза – вижу паяльную лампу. И когда открываю – вижу обратно ее. В каждом торшере… в каждом фужере… в каждом прожекторе электропоезда, что надвигается на тебя из чрева ночи, когда ты ждешь его, положив голову на рельсы. И не в силах вытерпеть этот ужасный, ярящийся свет этой огромной, воющей паяльной лампы – ты вскакиваешь и бежишь прочь…

Артём примирительно улыбнулся. Сказал:
- Ну вот видишь, как славно? А то б – шею застудил. Рельсы-то, поди, не теплые?

Я думал, Лёха сейчас рухнет на кровать и скорчится в смеховых конвульсиях, чем обычно кончаются особо проникновенные и слезные его репризы. Сам я, во всяком случае, был близок к тому, чтобы заржать. Хотя и малость злился на себя, что знаю этого ****обола четырнадцать лет – и по-прежнему покупаюсь на его разводки.

Однако ж он стиснул зубы с неподдельной яростью и сплюнул сквозь прикус терновый шип натуральной аспидной ненависти:

- Пожалуй, сейчас ты ответишшшь за всё!

А дальше – всё происходило слишком быстро. Лёха прянул на Артёма, как барс на зубра, как марлин на акулу, как Талалихин на Хейнкель, – и я даже не понял, кто из них кого повалил. Оба тотчас оказались на ковролине. Сплелись и растворились в адреналиновом тайфуне воинственной плоти, в угарном дыму перегоревших предохранителей разума, в неистовом торнадо рук, ног, жвал и щупалец. Совершенно не разобрать было, кто сверху, кто снизу, лишь рык стоял над схваткой, и почти зримые клочья разлетались по комнате…

Поначалу эта стремительная и брутальная коллизия забавляла меня. Но уже секунд через десять, хотя покамест ни единая оторванная конечность не просвистела над моей головой, – я занервничал. И робко окликнул их:
- Эээ, господа! Эээ…

Тотчас их буйная динамика замерла, и композиция прояснилась. Как ни удивительно, в данный момент щупловатый Лёха оседлал могучего Артёма, лежавшего навзничь, и «распял» его, прижав руки к полу. Артём казался совершенно индифферентным, в его лице было даже нечто «пляжное», этакое приятное утомление солнцем. Лёха же – обратил на меня свою раскрасневшуюся физиономию и успокоил с ухмылкой:
- Да ланна, Санёк! Мы просто дурака валяем.

Артём, томно прищурившись, подал голос снизу, вяловатый и почти жеманный:
- Не говори во множественном числе. Дурака здесь валяю Я!

Лёха оскалился, мотнул головой:
- Ндя? Чего-то не бросается оно в глаза! Знаешь, правда в том, что я только вхожу в силу, а ты – стареешь, сдаешь… Но, может, ты и сгодишься для работы на телефоне. Трубки нынче такие легкие…

Артём проморгался, будто разгоняя метлами ресниц мусор суетного наваждения. Осведомился:
- Даже вот так?...

- Даже вот так!

- So be it… threaten no more… who dares to tease… let him prepare for gore…

Дальше – я, опять же, не сумел разобрать, как Артём высвободил свои руки из «распятия». А в следующее мгновение – он уже уткнул кулаки в Лёхины ребра. И одновременно - вскинул ноги, подперев «наездника» сзади, как спинкой сиденья.

«Ха… а… а…»

Надо отдать должное Братцу Лёше, сопротивлялся он упорно и свирепо. Поначалу - тщился дотянуться до невозмутимого Артёмова «таблоида», зацепить пальцем краешек этого надменного рта, но едва достигал подбородка. Потом - пытался подрубить ребром ладони эти безжалостные распрямленные руки, всё жестче и жестче прижимавшие его трепыхающееся тельце к столь же безжалостным коленям. Но проще было бы, наверное, сковырнуть нож бульдозера.

По правде, я никогда не видел ничего подобного ни в одном боевичке. Там коронная фишка, в плане демонстрации беспредельной мощи, - взять за горло и придушить дрыгающуюся тушку навесу. Здесь же – Артём решил показать, как брюшной пресс превращается в сукновальный. И небезуспешно. Он буквально плющил Лёху, неумолимо, неотвратимо сминая грудную клетку. Еще – и комментировал, со всею своей назидательностью:

- Гром убивает с небес. Землетрясение – из глубин. Когда ж смыкаются тверди – спасения нет.

Лёха, уж порядком посиневший, дергался отчаянно, всё порывался как-то вывернуться. Артём наблюдал его потуги примерно с тем же созерцательным, чуточку укоризненным благодушием, с каким, должно быть, смотрел спрут на этого заблудившегося «труженика моря» у Гюго.

«Тёмка… бля… сдохну ща… ы…»

- Не сдохнешь, - заверил Артём. – Не сейчас. Я знаю, кто когда дохнет. Есть, видишь ли, приметы. Сначала хрустнут ребра. Их осколки вопьются в легкие. Изо рта пойдет кровь. Вот тогда, конечно, можешь и сдохнуть. Но, опять же, не сразу. У тебя еще будет время извиниться перед нами за то, что покидаешь нас по причине своей порочной хрупкости.

Я задался вопросом: «Интересно, если мне как-то вмешаться – оно достаточно позабавит этого изверг-киборга? Нет, хотя руки-ноги у него заняты – от меня он, наверное, отобьется одними ушами. Но – вдруг умилится, подобреет?»

Но тут Лёха сам нашел верные, по-настоящему убедительные, заветные и волшебные слова.

«Бля… Я по дороге… литр пива… а…»

И свершилось чудо. Артём мгновенно «разомкнулся» и небрежно-брезгливым жестом смахнул с себя недоплющенный полутруп.

После чего рывком подхватился на ноги и предложил:
- Ладно, пойдем, чайку, что ли, попьем?

Уже на кухне, кое-как отдышавшись, Лёха заявил:
- Да ланна! Я тебе подыграл! На самом деле – нифига не страшно.

Артём улыбнулся, ласково и кротко:
- Конечно. Ведь не думал же ты, что я впрямь в одночасье поломаю такую прикольную игрушку? Да тебя ж еще мучить и мучить!

Потом обратился ко мне:
- Да, Саш! Ты Киплинга перевел?

- И даже распечатал.

Я сходил за листком. Артём пробежал глазами строчки, усмехнулся вполне одобрительно:
- Забавно, забавно. Главное – в принципе верно. Отсебятина – не в счет, а так - верно. И арготинский этот флер – миленько. В стишках. Правда, позволю себе дать один совет отвлеченного свойства. Старайся, Саш, избегать слов вроде «замес», «терки» и т.п. в общении с малознакомыми людьми, которые рискуют оказаться чуточку более искушенными в подобной лексике. Ты откроешь рот – а через минуту тебе объяснят, что ты успел наговорить на парочку квартир и тачило в придачу. Есть, знаешь ли, очень въедливые и компетентные лингвисты.

- Фигня-война! – весело возразил Лёха. – Снова тебя впряжем – всех-то делов!

- Тоже верно… - скромно подтвердил Артём. – Ну да сейчас - не об том. Сейчас – о стихах.

Он пощелкал клавишами на своем КПК и протянул его мне:
- Вот, ознакомься. Это как бы канонический перевод той же баллады. Полонской. Для сравнения.

Я прочел. Первые строки, разумеется. Те, которые переводил сам. Так-то ведь там и впрямь очень длинная история, слишком дофига текста.
Прочел – и тотчас вскинулся:
- Чо за ботва? Вот это вот: «Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает»? У какого они там, блин, края встают? “tho' they come from the ends of the earth!” Там же совсем другой смысл! Что они – ЯВИЛИСЬ из разных краев земли!

Впервые в жизни я обнаружил у кого-то ляп в переводе. Прежде – видел их лишь в собственной тетради, отмеченные красной ручкой, со злорадными галочками и палочками на полях. Потому – необычайно вдохновился и разгорячился от своего «редакторского» успеха.

Братец Лёша всецело поддержал мой обличительский порыв:
- Прально! Так ее, эту Полонскую! Двоечники – а всё туда же лезут! Редьярда нашего Киплинга переводить, своими кривыми руками!

Артём улыбнулся, словно бы извиняясь за прокол этой «канонической» тетки. Заметил, «выгораживая» ее:
- Да, Елизавета Полонская училась в Сорбонне, а это во Франции. Поэтому – где уж ей понимать английский так, как понимаешь его ты?

- Но смысл-то у меня точнее передан? – настаивал я.

- Точнее… «Им дано просечь замес и тереть реально», - Артём фыркнул. Но всё же признал: - Да, в принципе – об том там и базар. Теперь понял, почему я попросил тебя пристально ознакомиться с оригиналом, когда ты тут выступил с этим «Запад есть запад…»?

Я кивнул. Артём, с похмелья и крепкого чая впавший в «лекционно-просветительское» настроение, поведал:
- Честно сказать, меня с некоторых пор малость напрягает, как часто и как не по делу бросаются этой цитатой. Ты-то ладно, но вот когда как бы взрослые и как бы ученые дядьки вкручивают ее куда ни попадя, спеша явить свою дремучесть и полнейшее непонимание того, о чем на самом деле речь в первоисточнике… Это печально!

«Намедни вот, - продолжал Артём, - имел я полемику с одним таким деятелем. Он там очень такую пафосную и великомудрую статейку накатал, про жизненную необходимость консолидации русской нации, покуда не удушило нас окончательно зловещее и могучее еврейско-кавказское иго. Ну и вся подобная петрушка. Система распознавания «свой-чужой»… «зов крови»… и, конечно, эта цитатка из Киплинга. Что, де, слишком уж разные, несовместимые ценности у «нас» и у «них»…

«Что ж, я так проникся, что даже написал ему. Утешил. «Братушка, не тревожься! Я уже иду спасать тебя от этого ужасного еврейско-кавказского ига. Потому что я реально проперся, какой ты охуенно русский, и нет у меня в целом свете никого родней. Вот только шнурки поглажу – и вперед. Всё будет тип-топ. Больше никто не посмеет бить тебя камчой по жопе и Талмудом по голове. Напротив, всё будет очень национальненько и традиционненько. Только – батогами да «Историей Государства Российского», причем подарочным изданием. А это, согласись, гораздо приятнее. О да, мы с тобой сплотимся в очень трогательном и плодотворном союзе. Ты ведь, надеюсь, копать умеешь? По крайней мере, лучше, чем рассуждать о геополитике? Ибо… “You see, fella, here’re two sorts of guys. Those with loaded guns and those who dig…” И вот здесь, собственно, проходит главный Border. А Breed and Birth – это уж дело десятое!»

«Надо ли говорить, что единственный вывод, который сподобился сделать этот академик патриотических наук, сводился к тому, что я несомненно семит? Право, они такие потешные зверушки, все эти жертвы глобального антирусского аборта…»

Мы помолчали. Потом Лёха счел нужным сообщить:
- Цитатка – из Второго Фоллаута была. Гениальная игруха. Ты, вродь, Санёк, только в переводе юзал ее? Много потерял. Там, блин, сплошные перлы. Смачные такие фишки.

И упрекнул Артёма:
- Но вообще, ты - это! Ты - того! Не надо тут, понимаешь, портить мне отрока своими космополитическими ересями!

Сам Братец Лёша – убежденный националист. Он так и заявляет: «Да, я националист. Даже расист. Потому что москвич – это реально раса!» А по Подмосковью, особенно по самым злачным его местам, он обычно разгуливает в футболке с надписью “Moscow Rulez!” Потому что он тоже любит полемику.

Здесь Артём с ним расходится в геополитических воззрениях. Заявляет: «Будучи в натуре питерским либеральным интеллигентом, я и Москву твою на хую вертел! Причем – регулярно».

Я же – вовсе аполитичный пофигист. Хотя порой, когда девчонки расписывают ужасы хачевых домогательств в метро, так и подмывает посоветовать этой жертве harassment’а скушать что-нибудь цитрусовое.

Мы посидели втроем часок-другой, потрепались о всяком-разном, на английском, для практики, потом Лёха ушел к себе, а мы с Артемом занялись грамматикой. Tenses. Очень в ту пору «напряженная» для меня тема – семантика тут верная.

Но, что уже было нисколько не удивительно, Тёмка разложил всё по полочкам очень красиво и растолковал доходчиво.

«Смотри, Саш! “They were fucking, when I came in”. То есть, ты зашел и увидел, как они трахаются. Заметь, ты не узнал, что они в принципе это делали когда-либо, а это происходит прямо на твоих глазах. И это не past perfect. *** тут «совершённого», когда оно всё еще совершается? Ты стоишь, офигеваешь – а они всё трахаются и трахаются. Непрерывно и продолжительно. И это не simple past. Какое там, к черту, simple, при таком раскладе? Нет, в данном случае - однозначно past continuous».

«Так. Согласование будущего времени в основном и придаточном предложениях. Тут есть нюанс. В русском – будущее в обоих. В английском – хитрее. Когда в придаточном обозначается условие или время и есть привязка союзами if, unless, when, till, before, after – там используется simple present, а не future. “When I see you, I’ll definitely go crazy with happiness”. В русском – подобная фигня имеет место в конструкциях со словом «стОит» плюс инфинитив. «Стоит мне вас увидеть – непременно сойду с ума от счастья». То бишь, подразумеваются будущий погляд и задвиг мозгов на радостях, но «стоит» - в настоящем. Для простоты - запомни еще более кондовый шаблон: «Если хочешь – получишь».

«Теперь – касательно shall-will, should-would. В наших школах до сих пор учат, что shall – для первого лица, will – для прочих. На самом деле, уже лет сто, как для всех лиц употребляется will. В обычных случаях, когда тебе просто нужно обозначить действие в будущем. А shall – это уже нечто большее, чем вспомогательный глагол будущего времени. Вот брякнешь в Штатах “I shall blow up the Government tonight” – тобой тотчас заинтересуется FBI. Они посчитают, что это твое shall – свидетельствует о настоящей решимости. Что ты впрямь надумал ****уть Белый Дом. А скажешь “I will blow up the Goverment” – да там все так говорят».

«Поэтому, чтобы тебе не оказаться вовлеченным в конфликт между «таксидермическими» традициями преподавания английского в наших спецшколах и живыми реалиями, - пользуйся сокращенными, «амбилингамными» формами. I’ll, I’d. Хотя бы в устной речи. На письме, конечно, могут придраться, мол, «не литературно-с». Что ж, там можно и порадовать «тичеров» этими старомодными shall-should для первого лица. Главное – разговорный язык не захламлять анахронизмами. Ну а какие бывают модальные оттенки у этих словечек, – я тебе позже растолкую».

Этот пассаж, про «таксидермические традиции», напомнил мне давешний Лёхин экскурс в область «высокой лингвистики». Я поведал о нем Артёму.
Тот кивнул:
- Ага, из той же серии. Да, в любом языке существуют строгие-престрогие грамматические правила. Их можно строго-престрого соблюдать. И это будет самый кратчайший путь к провалу резидента, блин. Потому что он рискует оказаться единственным в городе, кто это делает. А если ж тебя знают за иностранца - так это вовсе оскорбительно для носителей языка, говорить на нем правильнее, чем они сами. Вот представь, нарисовался бы тут умник в пробковом шлеме и стал бы лечить меня, что нельзя говорить «самый кратчайший», потому как - либо «самый краткий», либо «кратчайший». И что б я ответил? Я б ответил: «Мистер! А не пойти ли вам самым-самым наикратчайшим путем, мягко говоря, на ***?» Типа того…


По завершении урока Артём позвонил кому-то, принял душ, вышел из ванной, сияя своей чисто выбритой мужественной физиономией, источая едва уловимый аромат какого-то оченна «респектабельного» парфюма и мурлыкая под нос “Oh show me the way to the next little girl”; натянул черные джинсы Hugo Boss, черную водолазку Hugo Boss, и навострился куда-то по делам. Как обычно, «галактической важности».

«Буду завтра, к обеду. Не скучай».

Уже на пороге, он вдруг обернулся и заявил, с ухмылкой:
- Да! А чтоб тебе точно не скучалось – порешай-ка, дружок, тесты. На sequence of tenses. Пятый раздел. Там их двадцать штук по двадцать вопросов. Завтра – проверю.

Я вздохнул. Я уже имел знакомство с этой программой, самой занудной из всего, что было на моем здешнем компе. Вообще непонятно, как там затесалась эта серая, пресная, академическая "овсянка", рядом с терпкими черничными роллами видеороликов и клубничным мармеладом обучающих игрулек-с-девульками. Позор всего буфета! И я взмолился:
- Тём, ну нахер эти дебильные тесты, когда сам говоришь, что по жизни там всё прогнило, в этой школьной грамматике, и что давно ее все раком ставят?

Артём приподнял бровь (пока – только левую), подпустил металла в голос:
- Что? Юноша, не борзейте! Чтобы грамматику раком ставить – ты в «миссионерке» сперва ее познай. Всё, by!

И я остался совершенно один в этой огромной, пустой квартире. Тоскливо и страшно. Я подумал: «Сейчас бы дать объявление в Инете, мол, сдается вертеп для оргий, шесть комнат, - озолотился бы. Так ведь отрезан я от Инета. Досадно. Гады!»

От досады – начал было решать эти дурацкие скучные тесты. Но вопросе на пятнадцатом из четырехсот – затосковал совсем. Необходимо было развеяться. Погоняв немного в стрип-покер и вернувшись из ванной - порылся в папке Games, отыскал Fallout 2, на английском, и к рассвету был уже на базе Наварро. На ее руинах - меня сморил сон.