Они меня любили

…..Да, были люди в наше время. Посмотришь на любого – личность, харизму в тех лицах чаще можно было встретить, и красоту внутреннюю человеческую, и искренность почти детскую. А сейчас вырождение какое-то. Идет девчонка в джинсах, жопа с кулачок, ножки спички, а между ними паровоз проедет, не заденет. Зато в носу и в губе какие-то металлические херовины заделаны, и в ушах пробки-наушники. Рядом парень с прыщавой мордой, дохлый, как смерть, у обеих по бутылке пива, а в лица пустота и глаза потухшие. И жалко этих дохляков, а и жалеть то нечего. Это вырождение не сегодня началось, давно уже. Две мои последние жены не из моего поколения, моложе меня на пятнадцать лет. Так, когда встречался с их друзьями, ровесниками, было мне противно смотреть на их молодую старость, глупую, добропорядочную, душевную старость. А взять этих современных офисных беловоротничковых крысят с их поганой бессмысленной жизнью. Рабы, да и только. Глаза бы мои этого человеческого позора не видели.
…..Это вы и сами всё знаете и видите. Я то хотел рассказать о красивых людях, которых мне довелось много видеть за свою жизнь. И были они даже не из моего поколения, наше поколение им не ровня, а о тех, кого уже нет на земле, об отцах наших прошедших войну, и выживших в той жизни, и бывших куда более красивыми и интересными людьми, чем мы, а тем более чем наши дети и внуки. Вы скажите, что я не прав, что и сейчас есть умные красивые замечательные молодые люди и женщины. Но не в уме только дело, человек красив только тогда, когда в нем жизнь бурлит, бьёт ключом, через край, и жизнь эта зачаровывает, и вливает радость в тебя, и надежду вселяет. А какую надежду может вселить дохлая вешалка, измучившая себя диетами, фитнесом и борьбой за карьерный рост, или молодой кретин, гробящий свою молодую, единственную жизнь в офисе, борясь с бумажками за компьютером.
…..Был я еще пацаном, совсем пацаном. Отец забирал меня из детского сада и сажал меня на шею и шел к Калинкину мосту, что на Фонтанке. Там нас ждала наша лодочка, на стоянке у завода им. Марти. Потом его переименовали в Адмиралтейский судостроительный завод. Это было замечательное место. В набережной под дорожкой, прилегающей к забору завода, были глубокие ниши с арочными потолками специально сделанные для хранения в них шлюпок, а летом, когда лодки на воде, всякого нужного морской душе барахла. Одна из ниш была оборудована под ангар, в котором старый замечательный мастер делал лодки на заказ. А лодки его работы были просто шедеврами. Кличка у него была – Страдивари. Он сам свои произведения называл - финками. Их обводы я вижу сейчас в современных океанских яхтах. Использовал только самый лучший материал, а все заклепки были только медные. Встанешь на фальшборт, так она чуть шелохнется, как яичко. В каких только переделках мы на ней бывали, а ей всё нипочем, она заговорённая была. Когда мастер Страдивари нашу красавицу заканчивал, батя сам забил в кокорину серебряный рубль царской чеканки.
…..Почти все сделанные мастером лодки принадлежали элите питерских рыбаков – спортсменов, промышлявших в дельте Невы и Финском заливе, начиная с того места, где Нева упирается в главную стенку морского порта, там вкатывается в неё Фонтанка и начинается Екатерингофка, и, кончая «Головой» - концом дамбы Морского канала. Эти мужики были аристократами среди питерских рыбаков, и презирали василеостровских, которые только рвали, с плеча, губы крупным лещам и ловили, в основном на «трубе», где течения почти не было. Наши парни никогда не использовали сети и ловили рыбу всего на два крючка ходовой финской донки, устройство которой было их секретом, или на дорожку, а результаты были поразительными. Каждый из них, один, мог наловить за утро или вечер до сотни килограммов отборного леща, судака, голавля или крупного окуня. Правда и рыбы тогда, в первое десятилетие после войны, в Неве и в заливе было много. Это уже позже, в конце шестидесятых, весь Финский залив отравили ядовитыми сбросами в Неву Ленинградские предприятия, и убили всё жизнь в нем. Ядовитые воды тогда доходили до Финляндии, и она тихо возмущалась.
…..Из этой команды, в которую входил мой отец, и я, как довесок, хорошо помню Лёшу Бендерского, Просто-Лёшу и Павлуху. Среди них, Лёша Бендерский был старше всех и имел высший профессорский авторитет у остальных. Это он передал моему отцу все секреты лова и устройства снастей, показал места хода рыбы и её кормовые плёсы. По своей профессии вне залива, он был ювелиром, если не путаю, и происходил из коренной, питерской еврейской семьи. Все, кроме его дочери и матери, погибли в блокаду.
…..Просто-Лёша базировался не на нашей стоянке у Марти, а на Мойке, рядом со своим домом, а работал шеф-поваром в Метрополе. Иногда, мы подолгу не видели его в заливе. Это означало, что Лёшу, в очередной раз, наказала жена за злоупотребления бесплатными крепкими напитками на работе.
…..Павлуха был местный, он жил на площади Репина, напротив пожарной части. Он был инвалидом войны, чудом выжил после ранения в живот, в апреле сорок пятого. Его чаще всех встречали мы и на причале, и в заливе. Из всех, он был самый озорной и весёлый, всегда придумывал что-то мальчишеское. Раз по его инициативе они проучили шкипера буксира, который таскал на «свалку» (так называлось место в заливе) шаланды с грунтом от землечерпалок. Этот шкиперюга, из вредности, сгонял нас с якоря, направляя буксир прямо на нас, хотя стояли мы не на фарватере, а у его края. Павлуха, при очередном выходе в залив, всем раздал по десятку увесистых камней, и когда вредный шкипер направил на нас свой буксир, мы снялись с якоря и, окружив его со всех сторон, открыли огонь. В результате в рубке буксира не осталось ни одного целого стекла. После этого инцидента шкипер взял за правило обходить нас стороной, и даже сбавлял обороты у движка, чтобы не шуметь.
…..Батю мужики звали, промеж собой, - Копченый, а обращались к нему – Саша. Отец, действительно, был всегда не по ленинградски загорелым, и я унаследовал от него способность быстро загорать. Несмотря на то, что он был самый молодой из них, видно было, что они уважали его за характер, морскую хватку и умение всех обставить в ловле. На самом деле, самым молодым среди них был я и, как я сейчас понимаю, они меня любили, как своего пацана и возились со мной, и каждый приглашал в свою лодку. У них то такой мелкоты не было. Отец брал меня с собой в лодку с двух лет и первого леща я поймал, как он рассказывал, в два с половиной года, и сам дотащил этого двух килограммового поросеночка до дома, и отдал маме. Чистить чешую у этой рыбины уже не надо было, вся она осталась на тротуаре, когда я его вез за собой на веревке. Отец говорил, что когда я тащил его, проходящие мимо, тетки шипели на него за то, что дал пацану портить такую рыбину. Время то было еще голодное.
…..На самом деле рыбалка в заливе для всех из этой команды и их семей была большим подспорьем в трудные и голодные послевоенные годы. Каждый сдавал излишек пойманной рыбы своим рыночным торговкам, или отдавал родным и друзьям. Батька еще регулярно подкармливал воспитательниц моего детского сада, врачей из детской поликлиники и соседей.