Малоизвестные факты

Мало кто знает, что Иван-царевич был страшно ревнив. Его старшие братья ревностью не отличались, а вот он... Бывало зайдет к нему горничная, пококетничает, а потом выйдет из покоев, а он сразу вскочит с постели и за ней, тайком, чуть ли не ползком, да все смотрит ревнивым глазом, куда направилась. И если, не дай бог, к старшему брату или к батюшке его, коронованому, то ревновал Иван-царевич чрезвычайно. Истерики закатывал не хуже Царевны-несмеяны. Та то, впрочем, никого не ревновала, просто истеричная была.

Ну да ладно, бог с ней, с ревностью Ивановской, поговорим лучше о деле. Так вот и жил Иван-царевич в замке огромадном. А кроме него еще там жили два старших брата, батюшка ихний, царем себя считающий, да челяди немеряно. Детей царь любил и обожал, особенно трех законных. С утра бывало призовет их к себе, протрет очки царские, поглядит на них, да прямо расцветет улыбкой дебильной – ой вы, еси молодцы мои, одинаковы с лица, как те дурни из ларца. Впрочем с утра то у всех рожи одинаковы – опосля медовухи то вечерней и не разберешь, где царевичи, а где фрейлины. Только ежели пощупать, тогда понятно, что вот это - царевич, а вот это – вряд ли.

С утра впрочем никто никого не щупал, уж больно руки тряслись. А вот вечером... Хоть святых вон выноси. И как-то раз царь-батюшка поглядел на это непотребство разухабистое, да вдруг понял – выросли сыночки то, возмужали. Надо же как быстро! Кажись еще вчера старшенький на мундир посла немецкого срамных клякс понаставил, а вот уже стоит, потолок подпирает головой лысеющей. И велел тогда царь веник ему принесть, дабы сынков непутевых мудрости обучить, да не нашли слуги веника. Последний еще вчера в бане поломали. Дабы царя не гневить, притащили ему первое, что под руку попалось - лук со стрелами калеными. Царь лук в руках повертел, подивилися, зачем ему такую хреновину притащили и еще медовухи залил в глотку богатырскую. И тут его и осенило. Велел он кликнуть сыновей своих. Слуги забегали, засуетились и в горницу немеряно детей понатаскали. Царь-батюшка поморщился и приказ уточнил – мол не всех, а только законных, те которые из утробы супруги его усопшей произошли. А морганатических отпрысков прогнать велел. Засуетились опять слуги и вытолкали в шею сорок девять отроков, только троих царевичей оставили.

Стали царевичи перед ним по ранжиру, глаза выкатили, руки выпрямили. Средний старшего толкнул, тот быстренько гульфик засупонил. Младший среднего толкнул и тот суетливо презерватив ребристый, по рассеянности в руке оставшийся, в сапог сунул. А младшего никто не толкнул – некому уже было, так он и стоял, красной помадой исполосованый – ну чисто конь в яблоках. Царь-батюшка с трона скатился, перед строем прошелся, руки за спину заложил, ножкой левой топнул, да речь начал – мол вижу, что жениться вам всем пора. Жены, мол, сыночкам дурь из голов краснощеких повыметут, а то, мол, иностранные послы уже в замок захаживать боятся, депеши в свои страны пишут – мол нет возможности дипломатическую службу исправлять – царевичи когда напьются – им что горничная, что посол - все едино. Потупили сыночки глазки бестыжие, только средний вздохнул печально. А папаша дальше бушевать принялся. И невесту, мол, приличную не сыскать для вас, все невесты уже пуганные, за версту обходят. Одна вот сватов заслала, так сватов напоили, морды им набили, камасутре обучили и велели принести фотографии невесты в позах NN7, 21, 22 и 43. Старшенький тут не удержался, хихикнул, за что от царя-батюшки державой двухпудовой по заднице и получил.

Вобщем царь издал указ. Каждый берет стрелу каленую, выходит в поле чистое, да стрелу оную в белый свет пуляет. И ближайшая к месту падения стрелы каленой девка непорочная женой царевича тот час становится. Распечатал царь указ, печатку к нему приложил и лук братьям выдал. Понурили братья головушки, да что уж теперь – слово царское – закон крепкий. Взяли по стреле, да в поле чистое пошли. Шли, шли, да пришли – не так просто, конечно, рядом с замком клочок земли чистой отыскать, но все же сдюжили богатыри русские. Вздохнули они тяжко, окутали поле чистое перегаром могучим, отчего трава вся пожухла, да за дело взялись. Натянул тетиву старший сын, вложил стрелу, да как запулит ее. Прошила стрела небо ясное, да за горизонтом скрылась. Вздохнул старший сын, да пошел за ней, понурив все, что можно. Тогда за дело стредний сын взялся – натянул тетиву, стрелу приладил, да как отпустит! Улетела стрела. Далеко. Вздохнул средний сын, да пошел за ней. Остался на поле один младший. Взялся он за лук, да вдруг подумал – а зачем, собственно? Свидетелей нет, так что можно и слукавить. Кинул он тогда лук на землю, стрелу в руку взял, да и пошел себе. Идет и думает – вот встречу сейчас девку пригожую, да и положу стрелу рядом с ней. А то мало ли куда ее занесет, ежели стрельнуть. И так он замечтался о девках пригожих, так глаза себе затуманил образами плоти волнующей, что вляпался в болото. По самые уши.

Ох понадела бед стрела старшего сына! Могучей тетивой влекомая, улетела она в стратосферу, а потом, свистом едким себя взбадривая, вниз устремилась. Все бы ничего, да на свою беду французишка Монгольфьер в этот день свой шар воздушный сладил, да в полет отправился. Атмосфера была спокойной, сено весело горело, воздух в шаре грея, отчего тот вверх поплыл величаво – только птицы дивились чуду круглому. А тут стрела как просвистит, да прямо в шар. Дыра в евойном боку образовалась, воздух теплый зашипел и вышел спокойненько, тут шар вниз и устремился. У Монгольфьера глаза стали что твой шар до попадания в него стрелы русской. Тут бы ему душу облегчить словами непотребными, да не приучена к тому натура европейская. Так и падал молча, жалея, что всю солому сжег. Падал, падал, да упал. И прямо на карету золоченую, в которой мадам Помпадур променад совершала. Левая пристяжная кобылка сразу богу душу отдала, корзиной пришибенная, а вот кучер стойкий попался – еще два часа постанывал. Но не матерился. Не приучен франзуц матерится в обществе дамы прекрасной, хоть слегка и контуженной. Да, Помпадур повезло. Мало того, что в живых осталась, так еще и царевич старший тут подоспел, галантно с земли поднял, оборочки на корсете поправил и указ царский предъявил. Мадам прочла, глаза в обморок закатила, что царевич за согласие принял. Ну, тут царевич за дело взялся. Монгольфьера из корзины выкинул, дыру заштопал, соломы натаскал, разжег, да и улетел, Помпадур прихватив.

Средний сын стрелу пульнул в другую сторону и полетела она на Урал. Летит, свистит, отраженным светом солнца блестит. Красота, одним словом. Но притяжение земли русской ее все же притянуло и упала она прямо в самогонный аппарат, который братья Черепановы мастрячили. Кто-то потом сказал, что они паровоз изобретали – так не верьте. Самогонный аппарат и ничто иное. А колеса – так это чтобы от околоточного уехать, ежели он налоговую недоимку притаранит за отсутствие акцизных марок. Так вот стрела упала, да прямо в змеевик. Что тут началось! Спирт из дыры фонтанирует, что твой гейзер, да прямо в небо низкое, суровое, под которым мужики веселятся. Рот откроют, голову задерут, наглотаются конденсата, да веселятся. Тут и царевич средний подоспел. Наглотался, как водится, и давай рулетку из кармана тащить, до ближайшей девицы расстояние мерять. Да вот беда – коротковата рулетка. Нету в деревне девиц, ни одной. Все ушли в соседнюю деревню, потому как там чудак один из малахита фаллоимитаторы вырезает. Да не простые - а по китайским чертежам нефритового стержня, с поправкой масштаба на местную действительность. Почесал тут царевич голову и не только. Деревня то соседняя, так все одно – сто верст. А тут старший Черепанов говорит, что давно хотел в столицу прокатиться, а младший так томно смотрит и все сережку бирюзовую поглаживает. Нежная такая сережка. Да и ушко, в котром она торчит, тоже такое нежное. Подумал царевич, еще раз к гейзеру припал, да и решился. Баб говорит на свете полно, а аппарат – один.

А что же младший царевич? А ничего – сидит в болоте по уши, пузыри пускает и думу горькую думает, что ежели выберется, то всех мелиораторов на кол посадит. А болото тянет, да тянет, скоро уж конец царевичу придет. И тут в небе свист, гром и видит царевич – летит Баба Яга в ступе. Он силы собрал, да как крикнет. Баба вниз зыркнула, увидала царевича, крутой вираж заложила, да и села на соседнюю кочку. И давай охать, мол, кто-же царского сына в болото то засунул? А царевич и говорит, что не враги, да не недруги, а глупость его собственная причиной явилась. Ну и рассказал про указ, про стрелу, да про хитрость свою, которая случаем таким обернулась. Яга как про свадьбу прослышала, так засуетилась, бретельки бюстгальтера подтянула, трав с соседней кочки нарвала, в руках морщинистых их растерла, эпиляционный крем сварганила, да в области бикини им намазалась, а потом как станет перед царевичем в позе жеманной, как улыбнется зубами желтыми, да как начнет глупости шептать, что мол она и есть его суженная. Тут царевича такое зло разобрало, что взял он стрелу, да зашвырнул ее подальше от карги страшной, хоть и эпилированной. Да вот радость – со зла сил у него прибавилось, да взмахнул он руками и чувствует – не удержит его болото проклятое. Он еще взмахнул, зацепился за что-то и вытащил тело свое из жижи зловонной, как тот Мюнгхаузен. Вытащился, смерил Ягу взглядом презрительным, плюнул под ноги, да и пошел прочь. И тут слышит нежный голосок, который про стрелу напоминает, что мол негоже без стрелы каленой с болота вонючего ноги волочить. Обернулся царевич, да видит, что лежит стрела его на листе кувшинки, а рядом лягушка сидит и смотрит на него так жалобно, что Тане Булановой и не снилось.

Подкосились тут ноги у царевича, так и сел он в лужу грязную, зад свой царевечевский перемазав. А баба Яга смеется смехом мерзким, прямо как ворона беснуется, сыр лисе ни за что отдавшая. Я, говорит, хоть и старая, так хоть женщина со всеми необходимыми причиндалами, а это вот – вообще не пойми что. Попал, говорит, ты Иванушка, ох попал. А лягушка вдруг и говорит, чтобы Иванушка голову свою не кручинил, что у нее тоже все причиндалы имееются, да получше, чем у той бабки похабной, и что все будет хорошо, надо только, чтобы царевич ее поцеловал. Заплакал тут царевич, а деваться то некуда. Пришлось целовать. Поцеловал он лягушку в губы холодные, а тут как зашипит, заскворчит, зашумит и захрюкает. Потом всполохи какие-то небо изувечили, потом салют над болотом расцвел огненный, а потом дымом едким все заволокло и стало плохо видно. Поморгал царевич и чувствует, что лягушка как-то потяжелела, прямо руки книзу тянутся. А тут дым рассеялся и видит Иванушка, что на руках у него не лягушка зеленая, а девица розовая и с причиндалами у нее все в порядке, как и было обещано. Тут Иванушка чуть совсем умом не тронулся, как никинется он на девицу, как осыпет ее поцелуями жгучими, как обовьет ее ласками страстными. Но девица говорит, что так, мол, нехорошо, что так она не хочет, что надо, мол, сначала жениться. Ну, царевич уже распаленный и на все согласный, подхватил он девицу на руки и побежал по болоту, что твой олень. Потом правда вернулся, пинком смачным Ягу уважил, да опять в замок понесся.

Несется он с девицей голой на руках и по сторонам зыркает. А на обочине, как на зло, мужики толпятся, видать на сенокос пошли. И видит царевич, что и девица голая на мужиков с интересом поглядывает. И такая ревность обуяла Иванушку, что облапил он девицу покрепче и еще быстрее понесся. Залетел он замок, а там уже дым коромыслом. Горничные усы сбривают, что бы в рот что-нибудь попало, поварята яблоки моченые в поросят суют. Короче, праздник намечается. Ну Иванушка горничную кликнул, та платье сообразила и одела его на девицу голую. Потом на нее фату напялили, ну туфельки там всякие и к алтарю. А там уже Помпадур со старшим и средний с младшим Черепановым слоняются. Ну Иванушка в очередь пристроился, да стоит, ждет. Ну, местный поп выпить не дурак, так что церемонию провернул по быстрому и за стол побежал. Ну и остальные за ним. Уселись за столы красные и началось. Гуляли три дня, да как гуляли. Аж земля гудела. Аппаратик пригодился, работал без остановки, хмелем желудки гостей наполняя.

А потом спать пошли. Иван-Царевич под простынку залез и ждет свою женушку. Ждет, а ее все нет. Он полог отстегнул, на цыпочках в ванную прокрался, а там и не девица вовсе, а лягушка. Смотрит на него так печально, ну прямо сердце разрывется. Царевич опешил, за голову схватился, а лягушка и говорит, что, мол, не все так страшно, что скоро будет все хорошо, но еще месяц она какждую ночь будет превращаться в лягушку. Затосковал царевич, за сердце схватился. А тут еще за стенкой Помпадур по французки стонет, да так стонет, что свечи задувает, даром что стена добротная, из дубов цельных, да таких больших, что младший Черепанов не обхватит. Он, кстати, тоже стонет, да так ласково, что прямо сердце щемит. Лег Иван на кровать и смотрит в потолок мрачно. Слева Помпадур надрывается, справа Черепанов сопит, а он тут лежит, а жена рядом, на подушке, муху доедает. Вот такой вот медовый месяц приключился.

Заснул опечаленный Иванушка, а как проснулся – смотрит, а жены то и нет. Только пустая подушка. Он туда, сюда – нет нигде. Целый час томился Иванушка неизвестностью, столько дум передумал. Думал, может на болото поскакала, похоть свою лягушачью утолять? Или может опять девицей обернулась и теперь кому-то другому, а не мужу законному постель греет? Да, ревнивый был Иванушка, ох ревнивый. Ну, делать нечего, пошел он в общую залу, похмелье свое лечить. Вышел, смотрит, а братья уже там, солянку наворачивают, да клюквенной брагой пожар вчерашний заливают. Ну, присел Иванушка за стол, смотрит, Помпадур вяло в тарелке ковыряется. А в тарелке, мать честная - лягушачьи лапки. И старший брат ворчит, вот, мол, удумала жена нерусская всякую дрянь на завтрак потреблять. Обомлел Иванушка, аж с лица спал. Это что же, его жену съели? И слезы горькие из глаз его брызнули и вой звериный из горла вырвался. Все вскочили, забегали, горничная нашатырю приволокла бадейку трехлитровую. И только стали его в чувство приводить, как вдруг жена его на пороге выросла. Высокая, сочная, стоит, глазами хлопает, на мужа с обожанием смотрит. А он на нее пялится, слова от счастья вымолвить не может. А потом как вскочит, как подбежит, как обнимет и давай ее в спальню тащить.

А потом, закурив и выпустив дым колечком, Иванушка нежно посмотрел на женушку прекрасную и сказал:
- Значит так, Василиса. Люблю тебя безумно. Но если узнаю, что гуляешь, так Помпадур пожалуюсь. И она тебя съест.

А Василиса тихонько рассмеялась, встала, потянулась, подняла с пола шкуру лягушачью, да как швырнет ее в камин – только искорки взвились. И, отряхнув руки, нежным голоском сказала:
- Подавится, шалава заморская.