смерть некстати...

Мы с Настёной были натурами весьма эпатажными. Хлебом не корми – дай только впечатление произвести на окружающих. Дошло до того, что во дворе на нас начали показывать пальцем, приговаривая: чокнутые с шестого (потому что проживали мы на шестом этаже). Зато никто не приставал. Нас боялись. Как боятся всего непонятного. А нас не понимали. Потому что мы орали «шаманские» песни на всю ивановскую. Потому что мы выходили в три часа ночи скакать под дождем. Потому что к нам приходили непонятные люди. Которые писали непонятные стихи, непонятные картины и вели себя тоже непонятно. И мы тащились от всего этого. Мы были фанатиками самих себя. Мы любили бомжей. И периодически таскались по злачным местам и угощали бомжей горячим чаем и какой-нибудь едой. И трапезничали с ними за компанию у палаток экспресс-еды. И разговаривали с бомжами за жизнь. А с одним бомжем даже по-настоящему подружились. Он жил с женой в колодце. И у них были очень теплые отношения. Настоящая любовь. Он выходил из колодца в город, как на охоту. И возвращался, если было с чем. Как-то он пригласил нас к себе в колодец на 8 марта. Мы пообещали прийти. И пришли. И ждали его у колодца. И вдруг он возник с цветком. С пожухлым, несвежим. Но с цветком. И какими-то не то продуктами, не то объедками. Праздник все-таки. Его не было 3 или 4 дня. Но он очень любил свою жену. И пришел с цветком. Спустился в колодец первым. Сказал, что надо марафет навести чуток. Он спускался и кричал: Рая, Райка, мать твою, у нас гости. Чего разлеглась? Поднимайся давай. Поднимайся, перед людьми стыдно. Я тут тебе подарок принес. Райка, Райка, чего молчишь-то?... А потом наступила тишина. Очень долгая какая-то тишина. И Саша (так звали бомжа) вылез к нам. Он плакал. Сдохла, говорит, Райка-то. Сдохла. А я тут это… с цветком…. Я не знала, что сказать и нужно ли. Все показалась тогда каким-то незначительным.  Смерть оказалась совсем рядом. И совсем некстати…