Декабрист

1.
Сначала было два маленьких листика-членика. Их подарила Ксении её лучшая подруга Надя: «Вот, возьми декабрист. Он неприхотливый и цветёт красиво. Расцветает зимой, среди лютых морозов, от того и зовётся декабристом».

Ксения посадила этих малюток, похожих на крабьи лапки в маленький керамический горшочек, накрыла сверху стеклянной банкой и принялась ухаживать. Вообще-то цветы у Ксении росли плохо. То ли освещение подводило, то ли кошка Мурка, для которой молодые побеги оказались любимым лакомством, была виновата, то ли … слишком хотела Ксюха иметь красивый цветник и чересчур старалась для осуществления своей мечты…

Приходя к Надежде в гости, Ксения всегда восхищалась пышностью зелени. Комнатные цветы у Нади были все «откормленные», гигантские.
- Надюш, что ты делаешь, чтобы они такие выросли? – спрашивала Ксения у подруги.
- Да ничего особенного! Ну, подкормлю иногда…
- Да и я тоже подкармливаю. Купила то средство, что ты советовала. Не растут…
- Ой, да надоели они мне уже! Не пройти – пандамус, например, так и норовит ухватиться, ущипнуть. Горшок с лилией уже два раза переворачивался – вот, вымахала! Потеплеет, выставлю все горшки на балкон, на воздух, на выгул… Хоть вздохну немного…

Кроме этих комнатных цветов, которые так притягивали взгляд, были у Нади и толстый, занимавший собой все оставшееся от цветов пространство, муж Вася, и длинноногая красавица-дочка Крис, и добродушный пекинес по кличке Альф, и звонкий жёлтенький кенор Кузя. Альф беспрекословно слушался Васю, хотя тот появился в Надькиной квартире позже пекинеса. Вася ворчал на Надежду по поводу того, что всюду в квартире были цветы, но очень любил вкусную Надькину стряпню, и за это прощал ей всё на свете. Крис никогда не знала, куда деть свои ноги – вытяни в проход, кто-нибудь обязательно споткнётся; ляг на диван – длины последнего не хватит, чтобы распрямить коленки; но приняв вертикальное положение, становилась похожа на стройную кудрявую берёзку. Кузя пел каждое утро весну, независимо от времени года и погоды за окном. И от всего этого великолепия: «Ах!», - у Ксении замирало сердце, перехватывало дыхание, и рот оставался открытым, так как нижняя челюсть забывала вернуться на место. Так, с открытым ртом, Ксюха и слушала Надькины рассказы о рыбалке, на которую та ездила в компании десяти мужиков; про Кристины поздние возвращения домой и неуды в школе. Вертела головой, наблюдая за Васей, который был на кухне «в доску свой»: лучше Надежды знал, что лежит в холодильнике; с виду неповоротливый, умудрялся незаметно вымыть тарелки, которые Надька, творя очередной кулинарный шедевр, то и дело запускала в раковину; подать нужную посуду, присоветовать убавить огонь и вставить свои размеренные комментарии в эмоциональный Надькин рассказ. Ксения уплетала за обе щёки торт «Дамский каприз» - любимый Надин рецепт, угощала крошками Альфика, и оттягивала момент, когда надо было возвращаться домой.

Дома было тихо и пусто. Только сонная кошка Мурка встречала её и молча тёрлась о ноги. Ксения снимала сапожки, брала Мурку на руки, прижимала её к уху, и, гладя кошке живот, с упоением слушала довольное кошачье урчание. И сама тёрлась о тёплое податливое тельце ухом: «Вот бы и меня погладил кто, я бы так замурчала!»
Работала Ксения в женском коллективе. Работа была скучная и однообразная. Вечера тоже были скучные и однообразные. Все подружки давно вышли замуж не один раз, нарожали детей, а Ксения всё ждала чего-то… А чего ждать? После тридцати пяти все нормальные мужики уже давно женаты…

Говорят, цветок будет лучше расти, ели его украсть. А счастье? Может его тоже нужно украсть? Надька вот не побоялась, и, кажется, счастлива. А Ксения…

В течение нескольких лет у неё был Мишка. Он всегда прибегал по первому зову. Ксения почти сразу поняла, что для этого сорванца нет ничего страшнее на свете, чем женские упрёки и слёзы обиды. Он хотел сразу положить им конец, и делал это с нежностью, окутывал заботой и вниманием. А как только слёзы высыхали, пропадал на веки вечные. Но стоило Ксении взмолиться о помощи, признаться, что ей плохо – возникал опять тёплым весенним ветром. Какое-то время Ксения пользовалась этим. По началу, она даже не задумывалась о том, что Мишка может нужен и ещё кому-то… Его жена, с которой он прожил без малого двенадцать лет, его дети, были для Ксении какими-то абстрактными существами без лиц и эмоций. Ей было так хорошо, когда добрый, милый Мишка был рядом! Ей казалось, что он принадлежит только ей одной…

В тот вечер, прежде чем решиться остаться у Ксении на ночь, он разговаривал по мобильнику. Когда же за ним закрылась дверь ванной комнаты, и зашумела в душе вода, Ксения украдкой взяла его телефон и вызывала на дисплей список последних звонков. «Леночка», - светилось на экране.
«Леночка», - стояло перед глазами и свербило в мозгу всю ночь и весь следующий день. «Леночка», - стояло в ушах, которые так привыкли к ласковому: «Ксюша, девочка моя!»

С этой минуты Ксению стали переполнять противоречивые чувства: с одной стороны, она, как бы нелепо это ни звучало – ревновала его к жене; с другой стороны – Ксения вдруг ощутила близость этой другой женщины, лицо которой не хотела увидеть раньше, о существовании которой старалась не думать…

Но было ещё и третье… Не сразу, после долгих размышлений одинокими вечерами, под Муркины сочувственные песни, Ксения осознала, что ни за что на свете не хотела бы оказаться на месте той женщины, даже если бы её называли самым ласковым именем, какое можно было только придумать…

Так Мишка стал вчерашним днём. Ни обиды, ни злости не было. Напротив, осталось тепло и неописуемая нежность. О них напоминала целая папка SMS-ок, которые рука так и не поднялась удалить, да тихий шорох голоса, записанного на автоответчик, владелец которого с каждым новым днём становился всё нереальнее: «Что случилось, Малыш? Я могу чем-то помочь? Только скажи, и я примчусь!»

Но Ксения решила больше не звонить… «Ты больше нужен им, Мишлёныш!»

***

Как водится, Мурка отгрызла кончики и без того маленьких листочков, стоило лишь Ксении освободить укоренившееся растение из стеклянной банки. И декабрист замер, словно боясь нового покушения. Смотрела на него Ксения и вздыхала. Но наказать Мурку не могла, понимала, что и ей бедолаге чего-то не хватает в этой жизни, вот и тянется к молодой зелени.

Затаившись, просидел декабрист целый год. Потом вдруг ожил, пустил в разные стороны новые ножки-членики. Ксения так обрадовалась, увидев это! И, боясь Муркиных проказ, отодвинула цветок подальше от края подоконника. Мурка была девочкой довольно послушной, сильно не наглела - на подоконник не прыгала, дотягиваясь с табуретки, отгрызала только то, что было с краю.

За лето декабрист заполнил зеленью весть горшочек, и Ксения не могла ему нарадоваться. Оправдывая своё название, зацвести он должен был в декабре, и Ксюха набралась терпения.
Прошло лето, ошпарив жарой и задушив городским зноем. Закончилась осень – любимое Ксенино время года. Своей задумчивостью, тишиной и горьким дымом костров от сжигаемой листвы, осень казалась Ксении похожей на неё саму. Она любила подолгу бродить по дорожкам, загребая её носами туфель опавшую листву. Любила доброе осеннее солнце, которое уже не палило, а согревало и радовало, как давнишняя подруга. Любила даже тихий осенний дождь, шуршание которого о листву напоминало душевный разговор, создавало иллюзию присутствия кого-то другого, очень мудрого и родного…

Золотая осень сменилась холодом и неуютом. От того, что за окнами завывал ветер, а снег не спешил покрыть землю своим одеялом, в квартире стало ещё тише и холоднее. Подошёл и декабрь, побаловав слегка первым снежком и озорным солнышком. Но к Новому году опять задождило и посерело всё вокруг. Наверное, Ксенино плохое расположение духа повлияло на цветок, и он не захотел расцвести. Не теперь…

Январь и годовой отчёт пролетели незаметно, на одном дыхании и в сумерках: когда утром Ксения выходила из дома на работу, было ещё темно, когда возвращалась обратно - уже темно. Отчёт был успешно сдан, и вместе с усталостью навалился одинокий февраль. Земля была опять голой, как сиротка. Ни взгляд, ни душу ничего не радовало. Только верная подружка – кошка Мурка, мурча взахлёб, пыталась вырвать Ксению из сезонной хандры. Находясь целыми днями одна в квартире, вечером она выплёскивала всю свою нерастраченную любовь на Ксению. И устроившись поудобнее перед телевизором на диване, они соединялись в один комочек, отдавая друг другу нерастраченное тепло и ласку.

***

Весной все цветы, чудо как хороши!

Нежные ландыши - такие крохотные! Постараться надо, чтобы рассмотреть цветочек - лучшее произведение ювелира-природы. И запах такой же - нежный, тончайший, не надышишься...

Скромные тюльпаны - будто стесняются своей простоты и аромат такой же - только намёк; и пока стараешься его уловить, - обязательно испачкаешь нос пыльцой…

Гордецы нарциссы... Жалеют для других даже листочков - голый стебелёк и привлекающая яркой краской корона цветка, - вот я какой! Потому и один? И запах не скромный, слишком сладкий...

Гиацинт - эстет среди весенних цветов; изяществом и ароматом сводит с ума…

Ксения очень любила именно те цветы, которые пахнут. Из ранних весенних цветов ей особенно нравились нежные грустные (головочки всегда вниз опущены) ландыши и, волнующие своим неповторимым ароматом, гиацинты. Спеша утром на работу, она часто покупала небольшой букетик, чтобы поставить на рабочем столе – хоть что-то должно радовать?! Женщины в отделе вначале подшучивали над ней: «С утра, с цветами? Неужто мужчину завела? Когда предъявишь-то?», - а потом привыкли и перестали донимать шутками.

В то утро Ксения немного припозднилась с выходом из дома – Мурка никак не хотела выходить из комнаты, а оставить её наедине с цветами на весь день, Ксения не могла. Да и других бед кошка могла натворить в комнате за время долгого отсутствия хозяйки. На день кошке предоставлялись коридор, где для неё стоял специальный пуфик, покрытый мягким ковриком и ванная комната, где кошка любила спать, потому что это был самый тихий уголок – сюда не проникал даже шум с лестничной клетки.

Опустившись на велюровое кресло в маршрутке, Ксения, как обычно, сразу достала из сумочки томик Шелдона и углубилась в чтение. Ей очень нравились произведения этого автора. Ксюха переживала с его героинями всё то, чего не было в её собственной жизни. Чтение так увлекало, что она забывала, где находится. Если бы в такой момент кто-то наблюдал за ней, то увидел бы, как на её лице молчаливо сменяют друг друга удивление и восторг, радость и печаль, смех и слёзы…

***

Влад приметил эту женщину сразу, как только она поднялась в салон маршрутного такси. Она была, пожалуй, чуть старше его самого, но одета была совсем по-девичьи – обтягивающие брючки, почти молодёжная куртка, сумка через плечо… Лицо! Лицо было удивительным… А может дело было вовсе не в лице? Может, что-то другое привлекло его внимание… Как это случается? Средь суеты или обыденной серости вдруг одного взгляда или звука чьего-то голоса хватает, чтобы в душе поселилась надежда и ожидание чего-то доброго, светлого, тёплого…

Влад наблюдал за ней всю дорогу. А она, казалось, не замечает ничего вокруг. Лишь, когда такси подъехало к конечной остановке и пассажиры зашевелились, она оглянулась по сторонам, скользнув взглядом и по его лицу, закрыла книжку, спрятала её в сумочку и полезла в карман куртки, откуда достала помятую десятирублёвую купюру. Приготовив плату за проезд, ожидая, когда откроются двери, она, будто бы невзначай, ещё раз подняла глаза на Влада. Он ждал этого момента и улыбнулся открыто, по-доброму. Женщина, немного смутившись, опустила глаза. Ведь этот человек был для неё абсолютно чужим. Она не знала, что, рассматривая смену эмоций на её лице, за сорок минут пути, он многое о ней узнал, и она уже не была ему незнакомой…

Пробегая мимо цветочниц, расположившихся в ряд на тротуаре, Ксения на минуту притормозила, захотев купить недорогой милый букетик, но вспомнила, что уже почти опаздывает, устремилась к подземному переходу. Приятное чтение, долгожданная весна со своими цветочными ароматами, поднимали настроение. Весело сбегая по ступенькам, Ксюха что-то напевала себе под нос, когда её обогнал и преградил путь молодой мужчина в длинном распахнутым пальто, концы пояса которого были небрежно засунуты в карманы. Он протягивал ей очаровательный букетик из трёх гиацинтов. А от того, что стоял мужчина на несколько ступеней ниже Ксюхи, казалось, что он встал перед ней на колени. Ксения замерла ровно на минуту. За это время она успела рассмотреть прямые волосы, уложенные вверх и на косой пробор и свисавшие с одной стороны лица длинными прядями; шарф неброской расцветки в коричневых тонах, оттенявший зелёные с доброй усмешкой глаза; и руку…
Именно эту руку – смуглой кожи, с большими полупрозрачными ногтями красивой формы, неловко державшую маленький букетик, вспоминала Ксения потом весь день.

А ночью приснились Ксении глубокие моря его глаз, озорно бликующие на солнце мелкой рябью, и единственное чего не хватало тогда – услышать шорох волн. То, что он окажется тёплым и родным, Ксения уже не сомневалась…

Целую неделю Ксюха спешила выбежать из дому, едва не забывая покормить Мурку. Каждый день приносил новую надежду, упоение новым ароматом и добавлял новых впечатлений – улыбка, голос, движение головы, отбрасывающей упрямую прядь волос, прикосновение...
А ночью хотелось поскорее заснуть, чтобы всё повторилось во сне… чтобы позволить себе быть немного смелее, чем наяву…

Сегодня была суббота. Но первый раз за долгие годы Ксения пожалела, что не надо идти на работу. Подольше повалялась в постели. И хотя спать уже не хотелось, Ксения всё равно закрывала глаза, чтобы снова и снова увидеть его – спокойного, решительного, в пальто нараспашку, с хитрецой на губах и бесконечным теплом в смеющихся глазах.

«Когда я последний раз поливала цветы?» - спохватилась Ксения. Подорвалась, побежала, как была в пижаме, к подоконнику… На мгновение сердце провалилось куда-то вниз: «Завяли, наверное, уже! Погибли! Как я могла о них забыть?! Бессовестная! Совсем голову потеряла…»
Но посмотрев на разлапистого декабриста, прослезилась – несколько крупных ярко-розовых цветков украшали свисающие из горшка ветви. Он перестал быть зелёным! Этот красноватый оттенок распустившихся бутонов, казалось, начинался у самого корня – листья изнутри стали просвечивать этим цветом… Сами цветки были необычайно красивы – несколько пышных «юбок» с резными замысловатыми краями выходили друг из друга, словно соревнуясь между собой, кому оказаться ближе к гибкому пестику, окружённому стайкой нежных шаловливых тычинок.

Дело было в марте…


2.
Валентина умирала…

Если раньше Влад не хотел верить в то, что говорят врачи, упрямо повторял себе, ей и детям: «Всё будет хорошо! Мы справимся! Бог видит, он не допустит!», - то теперь, по изменившемуся цвету её глаз, их выражению, он понимал, что конец близок.

Некогда, пронзительно синие её глаза были глубокИ. В них, как в озёрах, отражалось настроение: плескалось солнце, когда она была весела; темнело приближающейся грозой, когда была чем-то недовольна и хмурила брови; манило сладкой негой, когда она озорничала; капала солёным дождём слёз… редко, чтобы дети не видели.

Теперь глаза словно выгорели. Или вытекла та синева, наполнявшая их разными оттенками и щедро одарявшая самых близких людей. Или покрыла их мутноватая плёнка…

Было уже не угадать, понимает ли она происходящее вокруг, осознаёт ли себя, видит ли его…

Пока глаза ещё были живые, но подняться от истощения уже не было сил, Валентина ни за что не соглашалась, чтобы Влад за ней ухаживал. Стыдилась его простодушного участия и искренней заботы. Прижимала ослабшими кулачками простыню по бокам, покрывалась багровыми пятнами и прогоняла его: «Иди! Уйди же… я тётю Дусю попрошу, она сегодня в ночь дежурит. Она всё и сделает. Негоже тебе на меня смотреть». И никакие уговоры не помогали. Даже судна не позволяла подать, терпела. И Влад уходил, чтобы не смущать её. Выходил из больницы и слёзы прорывались наружу. Не шёл к детям сразу. Долго бродил по вечерним улицам, чтобы сначала дать волю охватившей безысходности, выплакаться, а потом успокоиться, - к моменту, когда он войдёт в дом, на лице должна сиять улыбка, голос не должен дрожать… Но глаза могли выдать. И, не осознавая, Влад уже привыкал прятать свой взгляд, молоть всякую чушь, отвлекая себя и детей, играя в игру под названием «Всё хорошо!».

Теперь, казалось, что ей уже всё равно – смотрит ли он на неё, переворачивает ли, чтобы смазать камфорным маслом пролежни или перестелить под ней простынь. Теперь она отдавалась ему, словно своему последнему мужчине - полностью, безропотно, расслаблено позволяла и подмывать себя и переодевать, растирать одеревенелые ступни и греть холодные исхудалые колени. За этими заботами Владу становилось как-то легче. Отступило то острое чувство несправедливо посланного, непоправимого горя. Валентина умирала, и он, кажется, с этим уже смирился. Надо было по возможности, сколько было в его силах, облегчить её страдания, сделать уход менее печальным. Не зная наверняка, понимает ли она, о чём он говорит, Влад подолгу рассказывал ей о детях - о проказах старшего и о том, чему научилась младшенькая за эти долгие месяцы, пока Валентина лежала на больничной койке. Он рассказывал так, чтобы она могла порадоваться. Получилось ли у него доставить радость ей в последние её дни? Или он делал ей ещё больнее?

***

Сегодня Ксении захотелось приготовить что-нибудь вкусненькое. Она любила готовить, но делала это редко – не для кого…
Готовить для себя – это глупо, нелепо… эгоистично.
Если бы в доме был мужчина, тогда приготовление еды стало бы и средством выражения своих чувств и знаком благодарности ЕМУ за заботу и внимание.
Если бы в доме были дети, то стряпня была бы просто жизненнонеобходимой.
Готовить имеет смысл, когда кто-то может это оценить и похвалить. А хвалить саму себя…

Весна повеяла сменой настроения и маленькой надеждой. Ксении очень нравился Влад. Она ещё боялась себе признаться в этом, но уже скучала без него, ждала встреч, вспоминала его глаза и взгляд, и улыбку немного в бок, и руки… Время без него тянулось неимоверно долго, и вместе с тем, в предвкушении новой встречи, дни пролетали незаметно. Наверное, можно было бы уже снять оковы со своего сердца, признаться сначала себе, а потом и ЕМУ, что ОНА ПРИШЛА, любовь…
Но Ксению настораживало то, что Влад никогда не оставался у неё на ночь, всегда торопился домой, да и время для визита выбирал очень редко, ссылаясь на занятость. Она чувствовала, что Влад о чём-то умалчивает, но напрямую не спрашивала. Боялась услышать, что… - опираясь на старый опыт, Ксения решила, что Влад женат. Бросаться с головой в тот же омут второй раз она не хотела. Слишком стремительным было прошлое погружение, а путь наверх – ох, как долог!
А пока она плыла, подхваченная течением, не сопротивляясь ему. Ей нравились его воды – тёплые, чистые, долгожданные. Течение увлекало за собой, но Ксения надеялась, что сможет выбраться на берег, как только почувствует, что пришла пора.

Ксения шла по рынку и раздумывала чего бы такого купить…
Свежая рыба! Она очень любила жареную рыбу! Донской сазан – бывает ли что вкуснее, чем золотистые сладкие кусочки, истекающее жиром…

"Отлично! Значит, будет рыба!"
Ксения выбрала небольшого сазана, с чешуёй, отливающей золотом, с толстыми короткими усиками на нижней губе. Не было надобности проверять рыбу на свежесть - сазан открывал рот и шевелил жабрами.

- Вот этого рыженького взвесьте, пожалуйста, - обратилась Ксения к хозяйке.

- Кило двести, - определила шустрая бабёнка по ещё колеблющейся стрелке весов и поспешила спрятать рЫбину в целлофановый пакет.

- Ой, а Вы не почистите? – спохватилась Ксения, вспомнив, как не любит, когда чешуя разлетается по всей кухне.

- Десять рублей, - недовольно поморщилась продавщица и, подхватив сазанчика под жабры, удалилась в угол, где стоял пустой стол, замусоленный рыбьей чешуёй.

Когда продавщица уже ушла чистить рыбу, Ксения вдруг подумала:

- Да он же ещё живой! Зря я попросила почистить! Сама бы вначале оглушила, чтобы не чувствовал… а она теперь его на живую…

Подумала, но отогнала поскорее эти мысли, ругая себя в излишней сентиментальности.

Придя домой, не стала сразу разделывать сазана. В надежде, что за несколько часов он уснёт, положила его в холодильник, на верхнюю полку. Тогда уже, она его и выпотрошит, разрежет на кусочки и пожарит с луком.

Но, когда Ксения достала рыбу из холодильника, вытащила из пакета и пыталась поудобнее уложить её на разделочной доске, приноравливаясь, чтобы резать было с руки, от прикосновения её тёплых рук рыбье тельце пошло мелкой судорогой.

- Боже! - вырвалось у Ксении. – Тише, милая, тише…, - успокаивала себя Ксения и, стиснув зубы, постаралась как можно быстрее закончить неприятную процедуру…

***

Денька (старший) держался с достоинством. Старался быть среди говоривших в полголоса взрослых, хватался помогать, как только видел, что может чем-то занять руки.
Младшая (Анютка), обычно болтливая и непоседливая, сейчас походила на бессловесную рыбку. Забившись в угол дивана, рядом с которым на журнальном столике стояли портрет Валентины, перехваченный чёрной ленточкой, и зажжённая свеча, она не проронила ни слезинки до тех пор, пока четверо мужчин не подняли на плечи и не стали выносить из квартиры обтянутый тёмно-красной тканью гроб. Тогда она, подтянув ноги к груди, закрыв лицо ладошками, судорожно забилась в рыданиях. Ксения обхватила её обеими руками, прижала к себе, пыталась успокоить, но слова: «Тише, тише, милая…», - застряли комком в горле, и через мгновение Ксения поняла, что и сама сотрясается от плача.

- Езжай, Влад, езжай! Я присмотрю за ними, - бросил Денис обеспокоенному дядьке. - Развели, понимаешь, тут сырость. Сказано - девчонки…

***

- Что же ты мне раньше не сказал? Я бы давно могла за детьми присматривать… Разрывался между работой, больницей, домом и мной… ду-ра-чок…

- Боялся, что сбежишь…

- Как ты только мог такое обо мне подумать?! – возмущалась Ксения.

- А ты, как могла подумать, что я женат? – улыбался Влад.

- Была уже у меня такая невесёлая исто… - почти одновременно произнесли молодожёны и рассмеялись.

Анютка, услышав смех, подбежала, зазвенела тоненьким голосочком, заработала острыми локотками, пытаясь забраться в серединку. Денис, почуяв возню в большой комнате, отложил учебник, вбежал, с разгону прыгнул поперёк трёх переплетённых тел.

- Тише вы, тише, оглашенные, - сдерживал Влад резкие движения племянников, - мы теперь должны оберегать нашу Ксюшу.

Был опять декабрь и на другом уже подоконнике налился тяжёлыми бутонами цветок «Декабрист», на солнышке млела пушистая Мурка, а в клетке на жёрдочке сидел волнистый попугайчик и уговаривал сам себя: «Гоша – хорроший! Всё будет ХО-РО-ШО!»