Щадящий режим

       

       
       - Имейте в виду, - предупредил Комракова врач, - больной ещё очень слаб. Отрицательные эмоции ему противопоказаны. Поэтому – никаких чёрных красок. Щадящий режим. Голубые тона. Приятные разговоры. Я выражаюсь понятно?
       - Вполне.
       - Вот и хорошо. Пускаю вас к больному с единственным условием – вы источник положительных эмоций.
       - Я – источник, я – источник, - как космонавт позывные, повторил Комраков, чем окончательно расположил к себе доктора.
       Больной, младший экономист Ситников, лежал на спине, устремив взгляд в потолок, и его бледные в прожилках руки обессиленно покоились на одеяле.
       Комраков достал из пакета кулёк с яблоками, коробку конфет, положил на тумбочку у кровати, сказал: «Это от наших».
       - Спасибо, - прошелестело в ответ.
       - Ну, как твоё драгоценное? – жизнерадостно начал Комраков, но осёкся на полуслове: спрашивать у больного здоровье – означало совершать именно то, от чего предостерегал доктор, да и чего собственно спрашивать: вид больного говорил сам за себя. В то же время взгляд его глубоко запавших глаз настойчиво вопрошал: «Ну, что там?», «Как там?», «Как обходитесь без меня?»
       - Без тебя – трудно, - угадав его немые вопросы, голосом беспощадной правды соврал Комраков, искренне полагая, что сообщает больному нечто приятное, преувеличивая его роль и значимость. – Твоё отсутствие ощутимо сказывается на всех звеньях от министерства до треста включительно. Работа отделов парализована, экономика на грани развала, министр подаёт в отставку.
       - Я скоро встану на ноги, - увлажнились глаза у Ситникова. – Я подставлю своё плечо.
       - Только этим и держимся, - спрятался в носовой платок Комраков, и решив, что перегнул палку, стал смягчать обстановку.
       - Сплотив теснее ряды, коллектив нашего отдела занял первое место по настольному теннису, вымпел «Лучший шахматист сезона» тоже за нами, Морозова Танечка – ты же помнишь её? – родила наконец первенца, которого назвала в твою честь Пеле.
       - Петя я, - напомнил Ситников.
       - Вот мы ей то же самое говорили, а она знай своё: что Пеле, что Петя – одно и то же. Петя – по-бразильски – Пеле. Ты же знаешь: муж у неё из тех краёв.
       - Ну, пусть остаётся Пеле, - благословил Ситников.
       - Да, пусть остаётся, - согласился Комраков. – Пеле Фернандович Морозов. Фамилию ему дали по маме. На паритетных началах с папой. Чудный, между прочим, мальчишка. Рыжий. Вихрастый. Горлопанистый. Весь в тебя.
       - Почему в меня? – беспокойно заёрзал под одеялом больной.
       - А чёрт его знает почему. Мужу этой Морозовой так и сказали: ваш сын – копия наш Ситников. Так он сразу принялся подробности уточнять, а когда сказали, что ты в больнице, он где-то фотку твою раскопал, помчался домой с дитятей её сличать. Ты же знаешь этих южан, - тепмерамент из них хлещет, как нефть из скважины.
       - Странное совпадение, - прохрипел Ситников. – Я ведь эту Морозову вообще смутно себе представляю...
       - Да ты не волнуйся. Он обещал встретить тебя у больницы, когда выписывать будут, -ты ему сам всё и объяснишь.
       Ситников втянул голову в плечи, и как подводная лодка, ушёл на дно, один нос перископом торчал над одеялом.
       - Бирюков диссертацию защитил, - радовал Ситникова Комраков. – Банкет в ресторане устроил. За тебя тоже тост поднимали.
       - Спасибо, - вякнул из-под одеяла больной.
       - У Бакланова новая квартира: три комнаты, кухня, ванная, девятый этаж, но лифт работает, как часы. Замечательный у него лифт. Просторный такой, вместительный, рассчитан на пять человек. Но мы, после новоселья, всей компанией туда набились. Доехали до шестого этажа, и здесь наш лифт неожиданно якорь бросил. Встал, как теплоход на причале: весь в огнях и гудит. Бакланов из-за этого лифта всю милицию на ноги поднял. Сообщил по ноль-два, что из его квартиры вышло четырнадцать человек, а до дому ни один не добрался. Подозревает, дескать, массовый терракт с самым мрачным исходом. Нас всю ночь передвижные милицейские группы по городу искали. А когда утром по одному из подъезда выводили, у подъезда Бакланова вся наша родня собралась – у кого чёрная повязка на рукаве, у кого муаровый бант в петлице.
       Больной не выказывал никаких признаков радости.
       - Ещё приятная новость, - поднатужился Комраков, поднимая, как домкратом, тонус больного. – Дударенко "Жигуля" выиграл,Симаков пять номеров в спортлото угадал...
       На все эти брызжущие оптимизмом сообщения больной никак не реагировал.
       - У Рябовой сын в театральный поступил, у Бердыева кость срослась, на работу без палки ходит, - Комраков старался изо всех сил, но, судя по выражению лица больного, все его усилия шли насмарку.
       Запас приятных новостей кончился, и Комраков загрустил. Он чувствовал, что не сумел расшевелить больного и угрызения совести средней степени тяжести стали потихоньку одолевать его.
       - Директора нашего сняли, - ни на что уже больше не рассчитывая, в отчаянье ляпнул он и тут же пожалел о сказанном, - вряд ли этим сообщением можно было вдохнуть жизнь в больного.
       Но Ситников неожиданно раскрыл сонные глаза, в них зажёгся огонёк неподдельного, живого интереса.
       - Да, уволили, - осмелел Комраков. – По статье.
       На щеках больного, как подснежник сквозь асфальт, пробился полнокровный густой румянец. Он сделал усилие над собой и тихо, но внятно спросил:
       - А за что сняли?
       - Длинная история, - отмахнулся Комраков. – Да тебе и нельзя неприятное слушать.
       - Нет, ты скажи, - больной из последних сил стал подниматься на локтях. – Очень тебя прошу.
       - Ладно, - оглянулся по сторонам Комраков. – Только ты не хулигань, ляг себе и лежи. Написали на директора жалобу...
       - Ну, ну, - оживился больной.
       - Пришла комиссия...
       - Ага, ага, - глаза у больного загорелись, как люминесцентные лампы.
       - Стали копать вдоль и поперёк. Где ни копнут, - сплошные прорехи.
       - Во-во! – больной уже не лежал, а прикрытый до пояса одеялом, гордо восседал на кровати, как статуя на постаменте.
       - Учёт запущен, - продолжал Комраков, - контроль запутан, в одних местах приписки, в других – отписки.
       - Всплыла наконец правда! – Ситников, как Стенька Разин, резво вскочил на ноги и казалось вот-вот издаст воинственный клич: "Сарынь на кичку!"
       - Да успокойся ты, очумел что ли, - побледнел перепуганный насмерть Комраков.
       Но Ситникова уже нельзя было сдержать ничем. Он стал носиться по палате, отчаянно жестикулировать руками и выкрикивать бессвязные, пышущие гневом фразы:
       - А я ведь предупреждал... Я писал... Я на собраниях выступал...
       Впалая грудь Ситникова со свистом разрезала плотный от лекарственных настоев воздух, а его завышенный на три размера больничный халат, который он лихо набросил на плечи, воинственно развевался на ветру, как кавалерийская бурка у летящего в атаку конника.
       На шум примчался дежурный врач, а с ним два санитара.
       - В чём дело, больной?! – привыкший ко всему доктор попытался сдержанным своим тоном благоприятно воздействовать на вышедшего из берегов пациента.
       - Да какой я больной! – очень даже по существу возразил ему Ситников. – Лежу тут, симулирую. А там – такие дела творятся. Директора наконец-то погнали.
       И не обращая больше ни на кого внимания, он энергично стал складывать в наволочку свои пожитки. Сложил, закинул наволочку за спину, и вышел из палаты, громко напевая: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг».