Кто там?
Все называли его маленьким принцем. Он помнил, как люди гладили его по золотистым вьющимся волосам, сажали к себе на колени, надевали красивые рубашки и курточки. Потом целовали в пухлые щечки, дарили множество подарков, показывали его собственную звезду на небе. И мыли розовым мылом.
На лоб с подтекающей трубы упала горячая капля, и он быстро запрокинул голову, отодвигаясь от стены. По земле тащились грязные длинные космы. Днем он подвязывал их черной ленточкой, делая хвостик, а ночью, когда приходил в этот подвал и ложился на свое место , ленточку развязывал. У него болела голова. Всегда, а по ночам особенно сильно, и лежать на скрученных волосах было невыносимо.
Он спал целый день, на одном боку, на толстом ватном матраце с проеденными мышами дырками. Из своего убежища выходил лишь с наступлением темноты и шагал по улицам затаившегося города, глубоко засунув руки в карманы рваных спортивных брюк. Не просил милостыню, не напрашивался на тяжелую однодневную работу на рынке – все это было ему не по силам. Их хватало, чтобы в ночи обходить переполненные помойки и добывать там еду. Ее он чувствовал, как собаки, потому что давно занимался этим делом вместе с ними, и у них научился нюхом распознавать продукты среди мусора.
Вещи и одежда его не привлекали. Ему хватало одного матраца , а также куртки и штанов, что были на нем. Наверное, поэтому его никогда не прогоняли с помоек другие их обитатели, не видели в нем конкурента на сбор и сбыт всякой дряни, продав которую скупщикам, можно было заполучить бутылку самогона или пузырек спиртовой настойки в аптеке. Ночные разработчики помоечных клондайков нищих равнодушно относились к его высокой худой фигуре, которая выныривала из темноты, наклонялась над контейнером, потом медленно выпрямлялась и удалялась, словно привидение. Он никогда ни с кем не разговаривал. А имени, похоже, у него не было. Найденного куска хлеба или огрызка колбасы ему хватало, чтобы, проглотив это, лечь на драный матрац и забыться до следующего вечера. Однажды помоечники хотели его предупредить, что в темноте за ним иногда , словно тень, крадется какой-то мужик, не из ихних. Но раздумали, решив, что коль он чужак, пусть сам и разбирается со своей неизвестной тенью.
Прямо над его матрацем, отделенная лишь бетонной плитой, стояла кровать женщины Сони пятидесяти лет. Она постоянно мерзла и подвинула кровать в своей квартире на первом этаже вплотную к батареям центрального отопления. Ночью прижималась к ним спиной так, что тело жгло, но Соня почти ничего не чувствовала и еще обкладывала себя грелками. Она вообще мало что чувствовала и понимала уже три года – после того, как из дома исчез ее сын Алик. Милиция Алика не нашла, да и не старалась отыскать тридцатилетнего наркомана, надоевшего всему подъезду своими скандалами и потасовками со старухой-матерью. Соня рано постарела – поседела, растолстела от отеков из-за больного сердца.
Десять лет мечтала, что Алик где-нибудь пропадет, а когда он действительно исчез, одинокая Соня едва не лишилась рассудка. Неделями не выходила из квартиры, перебиваясь чаем да сухарями. Но все равно ее разносило все больше, так что она с трудом поворачивалась на своей грязной , замызганной постели, простыни с которой было лень стирать и сушить. Соня спала сутками и видела красивые сны. В них к ней приходил ее маленький золотоволосый мальчик в голубой рубашечке и коротких шортиках, нежно целовал в щеку и звал : «Мамуля, мамулечка!» Она расчесывала его золотые кудри и ласково щекотала нежную шейку…
Неожиданно чуткий сон прерывался какими-то шорохами в подполье, прямо под ней. Соня , не открывая глаз, прислушивалась. Кто-то царапался по горячей трубе. Поначалу она думала, что это коты или собака прижилась в подвале . Может, та уже наплодила там щенков? «Будут пищать, это мне надо?»- недовольно размышляла Соня. Она хотела смотреть свой сон бесконечно, но каждую ночь царапающие звуки по трубе начинались снова.
Соня не знала, что в соседнем подъезде по ночам из окна за незнакомцем давно наблюдает Нона. Она , в отличие от соседки, вообще не спала с тех пор, как в Чечне пропал ее сын Толик, в первый же год службы в армии. Вся ее жизнь теперь состояла из бесконечных переписок с военкоматами и комитетом солдатских матерей. Однажды она даже ездила на опознание убитого Толика, но не признала в нем сына и уехала обратно домой. С тех пор и у Ноны с головой было не все как надо. Таких красивых снов, как Соня, она не могла видеть из-за хронической бессонницы, но зато постоянно слышала из всех комнат голос Толика. И на этот зов кидалась готовить ему обед, штопать носки и стирать рубашки. Дома у сорокалетней Ноны был идеальный порядок. Но она каждый день снова перекладывала в шкафах вещи Толика и через день стирала простыни с его постели. Потом сушила и долго-долго гладила их на старой прогоревшей гладильной доске.
Но однажды к ней в дверь позвонили. Нона замерла, распрямившись над ванной, в которой полоскала простыню, и не решилась сразу подойти к двери. Она все стояла, словно каменная, наблюдая, как с рук стекает мыльная пена обратно на простыню. Потом спохватилась и побежала в прихожую, вытирая руки о передник. Открыла дверь и увидела на пороге распухшую Соню, которая тяжело дышала, поднявшись на второй этаж.
-Проходи,- предложила Нона и повела соседку на кухню.- Чаю хочешь?
-Да можно чашечку, хотя, видишь, как меня несет, отеки замучили.
-Это сердце…
-Да какое уж там сердце! Так, тряпочка какая-то телепается в груди…
Нона налила чай в чашки, вынула вазочку с печеньем.
-Не надо!- махнула рукой Соня.- Я к тебе что пришла-то. Там подо мной в подвале собака будто ощенилась. Скребется. Покою нет. Может, сходим вдвоем, посмотрим?
-Не собака это, а бомж поселился. Я за ним давно уже наблюдаю. Худой такой, длинный, грязный, с хвостиком на голове. Наркоман, наверное…- Нона смутилась, увидев, как поджала губы соседка. Ей стало неудобно, но Соня, отхлебнув глоток из чашки, вдруг сказала:
-В милицию заявлять не будем, сами справимся.
-Да как же? Я его боюсь. Он и нас прибьет, и дом подпалит. Ну его…
-А мы по-другому сделаем. Мы его кипяточком пришпарим. Сразу дорогу забудет.
-Нет, я не пойду, сами еще обваримся там в темноте. Страшно-то как!
-А идти не надо туда. Я знаю, где пар регулируется. Там колесо только повернуть надо, напор увеличится, кран не выдержит, вот его и обдаст.
-Ты что? Покалечим же человека!
-Да ладно, струя , что ли, польется. Так, капли брызнут на морду, будет знать, как по чужим подвалам лазать, людям спать не давать. Небось, такие моего Алика…- Соня всхлипнула и вытерла нос ладонью.
-А когда сделаем-то? – спросила Нона.
-А когда он приходит?
-Чуть ли не под утро.
-Вот как увидишь, так меня позови. Пойдем, сходим в подвал. А то сил больше нет – скребет и скребет. Уж какую ночь нормально уснуть не могу.
Соня с трудом поднялась со стула и пошла, прихрамывая, к двери. Проводив ее, Нона принялась за стирку с еще большим рвением. И даже что-то протяжно шептала, будто силилась петь.
Всю ночь она не отходила от окна, высматривая в темноте знакомую долговязую фигуру. Наконец, он показался во дворе и тенью нырнул в техподполье. И тут же под фонарем вытянулась другая тень. Но ее Нона не заметила, она уже спешила вон из квартиры.
Соня не спала, лежа на кровати рядом с трубами отопления и чутко прислушивалась к шорохам под полом. Наконец, поняла, что пришел. И тут же раздался звонок. Она открыла дверь, на пороге стояла запыхавшаяся взволнованная Нона.
-Пойдем,- прошептала она,- пришел…
-Да знаю, уже слышала, скребется,- ответила Соня, с трудом втискивая распухшие ноги в тапки.
Крадучись, они вышли во двор и направились в техподполье. Тень у столба замерла . В подвале женщины шли на ощупь, не зажигая свечей, чтобы не обнаружить себя.
-Вот здесь,- прошептала Соня и, протянув руку, с силой повернула колесо регулятора отопления. Тут же шваркнул горячий пар и обварил руку Сони. Она охнула и бросилась вон из подвала. За ней спешила Нона, спотыкаясь и теряя туфли на бегу. Зацепившись в темноте за какую-то трубу, упала и ободрала себе колено.
Тот, кого когда-то все любили и называли маленьким принцем, уже успел задремать, дожевав кусок плесневелого хлеба, принесенного с помойки. И тут же в дремоте возникла молодая женщина с золотистыми волосами в белом платье в горошек. Он только протянул к ней руки и хотел сказать : «Мамулечка, лови меня!», но не успел. Кипяток обдал все его тело и топил на драном матраце, словно в адском пламени. Он не кричал, а только хрипел. Но все-таки сумел выползти из-под струй кипятка и пара. Он хрипел и полз к выходу.
Вдруг его подняли чьи-то сильные руки и понесли. «Мама»,- хотел сказать он, но не смог и потерял сознание.
Соня и Нона стояли во дворе, держась друг за друга. Соня ахала, прижимая обваренную руку к огромному животу, а Нона пыталась оттереть грязь с ободранного колена подолом юбки. Из подвала выбежал какой-то мужчина, неся на руках худого долговязого парня, голова которого моталась из стороны в сторону, вокруг нее трепались грязные космы. Он еле донес его до скамьи и положил. Бледный фонарь осветил лицо пострадавшего. Оно распухло и надувалось кровавым волдырем. Мужчина наклонился над ним и причитал, словно женщина:
-Адик, очнись, Адик, что с тобой сделали!
Он рыдал все громче, а женщины стояли неподвижно и смотрели на обваренное лицо. Вдруг Соня кинулась к мужчине, оттолкнула его и закричала на весь двор:
-Алик, Алик, что же я, проклятая, наделала! Вставай, сынок, как же ты так, пойдем домой, вставай, я тебе помогу…
Она потянулась было к обожженному, чтобы приподнять его, но ее уже отталкивала Нона. Она ничего не говорила, из груди ее раздавался какой-то рык, словно животного.
-Уйдите от моего Толика,- уйдите! Сыночка, вставай, очнись, очнись, мой хороший! Зачем же ты прятался в подвале? Я бы тебя и дома спрятала и никому не отдала, вставай !
Крики разбудили жильцов. Кто-то уже позвонил в милицию, кто-то вызвал «Скорую», кто-то спасателей, а кто-то даже аварийку. Все службы приехали почти одновременно. Людей забрала «Скорая». И мужчина, и Соня, и Нона в машине причитали, плакали, склоняясь над изуродованным телом и мешая врачам. В больнице его у них отобрали и повезли в реанимацию.
Когда дежурный врач вышел в приемный покой и спросил, кто родственники, все трое бросились к нему, и каждый выкрикивал имя своего ребенка. Медсестра, заполнявшая документы, покрутила у виска пальцем, показывая доктору, что он имеет дело с ненормальными. Он еще постоял, послушал эти душераздирающие вопли и тихо сказал сестре:
-Оформляй как неопознанного. Здесь без нашего Васильича не разберешься…
Дмитрий Васильевич Загоруйко работал в этой больнице психотерапевтом. В экстренных случаях его вызывали из дома и в ночное время. Вскоре он приехал и приступил к душеспасительной беседе с родственниками пострадавшего, которые, как выяснилось, сами же его и покалечили. Он рассадил их по креслам в своем кабинете и задал первый вопрос :
-Кем вы приходитесь пострадавшему?
-Родителями,- дружно ответили все трое. И, не слушая друг друга, горячо заговорили, рассказывая о пропавших и нашедшихся сегодня Алике, Толике и Адике.
-Уважаемые родители,- терпеливо уговаривал психиатр женщин и мужчину,- к нам в больницу привезли одного пострадавшего, вы понимаете? Одно-го! А вы рассказываете о трех. Ну как это возможно, очнитесь, наконец!
Трое несчастных плакали и умоляли пропустить их к сыночку, повторяя только одно : «Он мой!»
Зазвонил телефон. Психиатр взял трубку и внимательно слушал того, кто сообщал ему печальную новость: пострадавший от ожогов скончался. Потом положил трубку и сказал :
-Он умер.
Соня завалилась назад и еле дышала. Мужчина плакал, а Нона вскочила, схватила со стола ножницы и бросилась к соседке. Врач едва успел перехватить ее руку и с трудом отнял ножницы. Он позвал других врачей и медсестер. Те принялись делать дорогие успокоительные уколы за счет больницы. Потом с «родителями» пытался разговаривать следователь , но, махнув рукой, взял с них подписку о невыезде и отпустил.
Наутро все трое стояли со скорбными узелками у дверей морга. Вышел служитель и сказал, что неопознанного мужчину похоронят за государственный счет судмедэксперты.
Свидетельство о публикации №208031600014
Александра Несмиянова 26.08.2012 10:19 Заявить о нарушении
Татьяна Щербакова 26.08.2012 12:15 Заявить о нарушении