Подарок от любимого писателя

   Под любимым я, конечно, подразумеваю Достоевского. Несмотря на то, что подлинным идеалом и глубочайшим родником его творений был русский народ, в своих произведениях он выступал как писатель-урбанист. По мнению Н.А. Бердяева, «он исключительно занят русской «интеллигенцией» в петербургский период русской истории». И если «тайнозритель тела» Лев Николаевич Толстой черпал свой опыт из России деревенской, крестьянской и помещичьей, то «тайнозритель души человека» Федор Михайлович Достоевский – из города, преимущественно Петербурга. В первом, как отмечал Г.П. Федотов, «воплотился гений Москвы», во втором – «гений Петербурга».
   «Славянофил-почвенник Достоевский, – писал Бердяев, – был странным образом связан с Петербургом, гораздо больше, чем с Москвой, он раскрывал в нем безумную русскую стихию». Не случайно именно применительно к автору «Двойника», «Преступления и наказания», «Подростка» и других произведений в литературоведении обособилась специальная тема – «Петербург Достоевского».
       Вообще же, для русской литературы тема Петербурга, города, соединившего Россию с Западом, стала совершенно особой темой, не имеющей прямых аналогий ни в одной из европейских литератур. Вместе с тем в сознании писателей, некоторых историков и общественных деятелей Петербург уже на исходе XVIII и особенно XIX – начала XX вв. обрисовался не только как средоточие особенностей, но и как показатель глубоких противоречий русской действительности.
Так, в литературе это отразилось в тенденции, идущей от XVIII в. к А.С. Пушкину, затем к Н.В. Гоголю, Ф.М. Достоевскому и Н.А. Некрасову, связанной с восприятием Петербурга как города нереального и призрачного, воздвигнутого некогда волей Петра. Интересно, что эта традиция восходит к народным преданиям, согласно которым основатель Петербурга – Антихрист, а сам город построен на крови и поэтому обречен на гибель.
В произведениях Достоевского можно найти изумительные строки об эфемерности Петербурга. Пожалуй, только в атмосфере этого города могли жить и совершать свои преступления такие герои как Раскольников и Рогожин.
       Что же касается публицистики Достоевского, то и в ней наблюдается отношение к Петербургу как к некой пограничной реальности. Так, еще в статье «Петербургские сновидения в стихах и прозе», опубликованной во «Времени» в 1861 г., Достоевский писал: «Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались… столпы дыма, сплетясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе… Казалось наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, сон, который в свою очередь, тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу».
Во многих произведениях XX в. типа «Петербурга» Андрея Белого, по мнению А.И. Солженицына и ряда критиков, в изображении этой темы мало общего со «спокойным рассказом со стороны в духе XIX века».
       Хотя элементы мифа о Петербурге, созданного символистами, имелись уже в «Медном всаднике», «Пиковой даме» А.С. Пушкина, в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя, в «Двойнике», «Преступлении и наказании», «Подростке», «Идиоте» Ф.М. Достоевского и др., но все же, именно благодаря писателям XIX в., начиная с М.Ю. Лермонтова («Княгиня Лиговская», «Штосс»), продолжая Н.А. Некрасовым и особенно Ф.М. Достоевским за Петербургом, как отмечал критик Л.К. Долгополов, «установилась в художественной литературе традиция сохранения чисто городского правдоподобия и топографической достоверности». Это связано с идейной позицией и замыслом автора, но, пожалуй, не с его принадлежностью к определенному художественному течению. Так, символисты, наследники «золотого века» к этой традиции относились по-разному. «Детализированная описательность» северной столицы в «Петре и Алексее» Мережковского, по мнению Е. Стариковой «придает повествованию замедленную, спокойную хроникальность». Это принципиально отличает его от «Петербурга» Белого, воспринимаемого подчас лишь как результат «мозговой игры». Намеренное нарушение Белым топографической точности способствует созданию мифа о городе-знаке.
Отношение к городу как к некому символу можно встретить и у Ф.М. Достоевского. Так, в «Дневнике писателя» за июнь 1876 г. он отмечал: «Да, признаюсь я и под Москвой-то подразумеваю, говоря теперь, не столько город, сколько некую аллегорию, так что никакой Казани и Астрахани обижаться почти совсем не за что». Связанно это было с его восприятием Москвы и Петербурга как «двух центров русской жизни». Примечательно, что Федор Михайлович выступал против «петербургского баден-баденства» склонного видеть в одном Петербурге будущее всего Отечества. Безусловно, оба эти города воспринимались и Достоевским, и многими его современниками как «национальные образы», представляющие альтернативные варианты развития России. «Западнический соблазн Петербурга, – отмечал философ XX в. Г.П. Федотов – и азиатский соблазн Москвы – два неизбежных срыва России, преодолеваемых живым национальным духом». По его мнению, золотой серединой этих противоречий должна стать идея Киева, от которой мы «в недавнем прошлом с легкостью отреклись». Эта мысль, казавшаяся странной еще современникам Федотова, в XXI в, особенно в связи с последними событиями, наверное, просто парадоксальна. Хотя именно в этом городе с его точки зрения, «народ русский во все века своего существования видел величайшую святыню».
       Тема противостояния Москвы и Петербурга стала одной из самых актуальных в XIX и XX вв. Так, обострение противоречий в русском обществе XIX в. привело к тому, что эта проблема приобрела географический характер. Это прекрасно подметил А.С. Грибоедов в «Горе от ума», отправив своего максималиста Чацкого не в прогрессивную столицу, а в консервативную Москву. Как известно, Москва была центром славянофильской мысли, а Петербург – исторической родиной западников. Вернувшийся в конце 1859 г. из ссылки Достоевский, остро воспринял такой раскол в жизни страны. Со временем разобраться в этих сложных противоречиях ему помогли А.А. Григорьев и Н.Н. Страхов.
Славянофилам и многим приезжим Петербург казался иностранным, заграничным городом. По мнению Бердяева, именно Достоевскому удалось опровергнуть «провинциальное заблуждение» славянофилов о том, что он «нерусский город».
   В «Дневнике писателя» Достоевский рассматривал Петербург как один из центров русской жизни. Несмотря на то, что «Петербург-то и основался как бы в противуположность Москве и всей ее идее», эти два города, «в сущности, ведь составили один центр», «нисколько ни взирая на разделявшие их некоторые характеристики». Все, что зарождалось и развивалось в Петербурге, «немедленно и точь-в-точь так же самостоятельно – зарождалось, укреплялось и развивалось в Москве, и обратно». Следовательно, «в этих двух городах», по Достоевскому, «душа была единая». Но не только в них, но и «во всей России вместе, так что, везде по всей России в каждом месте была вся Россия».
   Г.Д. Гачев, сторонник восприятия национальных культур как органического явления, выделил три причины их обособления: природу (Космос), в которую погружен народ, склад его души (Психея) и логику его ума (Логос). Рассмотрению первой он посвятил целую главу своего труда «Национальные образы мира», и сделал это на примере творчества Ф.М. Достоевского. По его мнению, у писателя «Россия осуществляется как бесконечный диалог Петербурга и Руси, города и дороги». Они антиподы, поскольку «город» наоборот – «дорог`а». «Петербург – «место» (город, по-чешски и по-польски, откуда и у нас «мещане» – буквально «горожане»), точка, а Русь – путь-дорога». Гачев, верный своему методу, в основе которого лежит мыслеобраз, рассматривает диалог Петербурга и Руси Достоевского на языке стихий. Русь = «мать-сыра земля» и ветер, снег и свет. Это «оборотень, диалог двух ипостасей себя самой: женской – летом (живая жизнь, весна) и мужской – зимой (Мороз-воевода народ-светер)». «И вдруг в этот завод и склад, в заведенный ритм Руси, брошен камень-валун Петр». Это новый соперник Мороза, Кесарь против Светра-народа. «Был народ – старшой, стал народ – меньшой». Итак, на языке стихий Петербург в России Достоевского, по мнению Гачева, – «огнекамень на воде против ветра и света».
   Это наиболее ярко отразилось в произведениях писателя. В «Дневнике» же он, используя образы стихий, по-своему передал диалог северной столицы и России. Несомненно, Петербург во времена петровских преобразований был для Отечества таким огромным камнем-валуном. Недаром Достоевский сравнивал Петербург с Парижем, который, едва возникнув, поглотил всю Францию, все значение ее политической и социальной жизни. Но подобная аналогия неактуальна для второй половины XIX в. Еще в «Дневнике» за 1876 г. он переосмыслил значение Петербурга, миссия которого как носителя «культурного периода прорубленного в Европу окошка кончилась». И потому «для огромного большинства русского народа Петербург имеет значение лишь тем, что в нем царь живет». Современный Достоевскому диалог Петербурга и России на языке стихий, согласно «Дневнику писателя», можно представить так: «чухонское болото», за пределами которого простирается «море-океан земли Русской, море необъятное и глубочайшее». Если в ранних изданиях Достоевский приходил к выводу о том, что этот город «теперь больше, чем когда-нибудь вместе с Москвой заодно», то в последнем «Дневнике» с грустью отмечал его высокомерное отношение к России, основанное на длительной вере в то, что в нем-то одном и слилась вся Россия. «А между тем море-океан живет своеобразно, с каждым поколением все более и более духовно отделяясь от Петербурга... Но, чтобы избегнуть великих и грядущих недоразумений..., – предостерегал Достоевский, – желательно было бы, чтобы Петербург, хотя бы в лучших представителях своих, сбавил хоть капельку своего высокомерия во взгляде своем на Россию».
Москва же, по мнению Достоевского, как центр «великоруса», который «теперь только что подымается, чтобы сказать свое слово» всему миру, должна стать «третьим Римом», поскольку четвертого уже не будет.
    Писатель, однако, не забывал о значении окраин и областей, в которых «задачи были одни и те же, как и у всех русских в Москве или Петербурге, в Риге или на Кавказе, или где бы то даже ни было».
Достоевский выражал надежду на то, что теория «Москва – третий Рим», появившаяся в середине XV в., станет когда-нибудь реальностью. И Москва как собирательный образ России будет руководительницей всего православного мира в силу особенностей русского национального характера.Дорого же нам обошлось это великое заблуждение.Когда-то Санкт-Петербург вытеснил Москву,в отместку зарвавшаяся столица топчет мать наших городов. Но это временно, ведь маму, как и папу,надо слушаться. Помня об этом, мы учим детей, чтобы они жили в мире!