Бабушкин матрац

Все, что Вы прочтете ниже, является подтвержденным фактом. Предлагаемый художественный вариант событий основан на отрывках из дневника тринадцатилетней девочки, ее устных свидетельствах в более зрелом возрасте, а также свидетельствах очевидцев. Печатается с разрешения родственников.


Бабушка умерла в одиночестве. Никого не было рядом, когда она хрипела, судорожно открывая рот, когда пыталась дотянуться костлявой, покрытой пигментными пятнами рукой до вздрагивающего горла. Никто не закрыл ее затуманившиеся глаза еще на протяжении двух дней, и когда мы приехали, все было настолько ужасно, что мы с Ксюшей даже не плакали. Бабушкина комната гудела от налетевших в нее ненасытных мух и пахла, как скотобойня, на которой когда-то работал папа. Он тоже умер, но это было давно - папочку ударило током и, получив тысячу вольт, он скончался точно так же, как и свиньи, которых приводили на убой. Его тело, задолго до смерти, приобрело ни с чем несравнимый сладковатый душок гниющего мясца и, даже будучи еще относительно свежим покойником, он так отвратительно вонял, что его приходилось накрывать пропитанной спиртом марлей.
Как только мама открыла дверь в бабушкину комнату, мне почему-то показалось, что на старом полосатом матраце лежит не окоченевшее бабушкино тело: на самом деле вернулся наш папочка, что бы наказать меня за то, что два дня назад, как раз тогда, когда бабушка тряслась в агонии, я целовалась со своим одноклассником и разрешала ему гладить меня где попало. Ведь папочке наверняка все это было известно! А теперь и бабушка присоединиться к нему. И там, в том месте, где оказываются, в конце концов все мертвые люди, они сидят и наблюдают за нами вдвоем и, наверное, даже смеются, когда мы ходим в туалет или, чего доброго, развлекаем сами себя! Я, когда раздеваюсь в ванной, постоянно чувствую, что на меня кто-то смотрит и мне кажется, повернись я достаточно быстро, я обязательно увижу папины глаза. И почувствую запах! Этот самый запах, который вырвался из открытой бабушкиной комнаты.
Меня стошнило и Ксюшу тоже, но я не успела добежать до входной двери и ко всему прочему напачкала в коридоре. Мамочка же совсем не растерялась, хотя по ней было видно, что она сдерживает себя с трудом. Она велела нам выметаться на улицу, а сама бросилась открывать окна. Я думаю, что она прекрасно понимала, что такое открытые окна в жаркий летний день, но насекомых в комнате было и без того предостаточно. Ксюша побежала к соседям - они обладали едва ли не единственным телефоном в частном секторе Лесных полян, - чтобы позвонить в скорую помощь или куда-нибудь еще, где скажут, что надо делать в сложившихся обстоятельствах. Через пару часов в бабушкин двор въехала машина судмедэкспертизы Пустошинского района и при небольшом скоплении соседей - таких же пожилых, как и наша бабушка людей, - бабушку вынесли из дому и отвезли в районный морг. Мама хотела ехать с ними, но ей посоветовали обратиться за телом через день. Тогда мама взялась за уборку помещения и первым делом распорядилась сжечь старый бабушкин матрац, на котором осталось мокрое рыжее пятно, очерчивающее силуэт съежившегося тела. Нам с Ксюшей было страшно прикасаться к этому матрацу, но деваться было некуда и мы его вытащили во двор. Я представляла себе, что держу Иисусову плащаницу, а про что думала Ксюша одному богу известно, но лицо ее здорово перекосило. Во дворе была выкопана не глубокая ямка, в которой бабушка сжигала палые листья, там мы и сожгли этот злополучный матрац. Да, да - я собственноручно облила его бензином и подожгла. И он сгорел! Клянусь, сгорел на моих глазах весь без остатка...
А потом я стояла и смотрела на старый осевший дом, который из-за того, что в нем были открыты все окна, стал похож на уставшую перепуганную птицу; на подступившую к западной части покосившегося забора лесную чащу, из которой летними ночами всегда приползали суетливые ежики. Я смотрела на две карликовые яблони, которые каждый год в мае нам устраивали благоухающий снегопад; я думала о том, что детство кончилось. Кончилось два дня назад и никогда больше не вернется. Со смертью бабушки умер дух нашей жизни в этом доме, и с этой минуты мы начнем стареть, и постепенно приближаться к собственному концу.
Мои раздумья прервала Ксюша. Она показала пальцем в сторону подвала и дрожащим шепотом сообщила мне, что только что дверь была закрыта...
Ксюша с особым трепетом относилась к бабушкиному подвалу. Еще бы - там всегда можно было найти баночку липового меда, который она просто обожала. Как только мы приезжали в Лесные поляны, Ксюша сразу шла в подвал и втихомолку ела этот мед. Бабушка ужасно ругалась, когда обнаруживалась недостача, так как делала из меда какое-то лекарство для своих больных артритом рук, но мою сестру ни что не могло остановить. Бабушка несколько раз пыталась оставлять меда больше, чем требовалось детскому Ксюшиному организму, но как раз в такие моменты Ксюшин желудок становился необычайно прожорлив, и итог всегда был одним и тем же...
- Я смотрела на подвал, как только загорелся матрац. - Прошептала Ксюша, моргнув округлившимися глазами. - Бабушка мне говорила, что когда умрет, прежде чем покинуть нашу грешную землю и подняться на небеса, спуститься в подвал и проверит на месте ли мед!
- И что? - Спросила я, уже поняв, к чему клонит Ксюша, так как дверь в подвал была открыта.
- А то, что ОНА СПУСТИЛАСЬ В ПОДВАЛ!
Ксюша схватила меня за руку, и я почувствовала, что ее ладонь совершенно мокрая и еще - я почувствовала, что моя старшая сестра дрожит. Это моя-то сестра, которая могла совершенно спокойно одна ночевать на чердаке или сидя со мной в полной темноте в одной из комнат, выходящих окнами в лес, рассказывать страшные истории про оборотней и оживших покойников.
Сегодня случилось нечто особенное, личное.
Вот почему Ксюша испугалась.
- Позови маму. - Предложила я шепотом, потому что испугать меня - раз плюнуть, а подвал с открывшейся дверью был как раз на полпути между домом и ямой для листьев.
Вместо того, что бы звать маму, Ксюша отпустила мою руку и неуверенно двинулась к подвалу.
- Куда это ты? - Пролепетала я ей вдогонку.
- Бабушка мне не сделает ничего плохого, ведь она же меня никогда не ругала всерьез! - Ксюшин голос дрожал и по всему было видно, что она насилует себя. Но она все-таки пошла в этот злополучный подвал. Земля, как угли, жгла ее ноги и мне даже казалось, что я чувствую этот жар. И чем ближе подходила Ксюша к открытой двери, тем сильнее колотилось мое сердце, но я вдруг поняла, что не смогу ее остановить. Поняла так отчетливо, будто кто-то сказал мне это на ухо.
Будто я услышала глухой скрипучий бабушкин голос.
Моя сестра - моя половинка - зашла в ставший таким пугающе страшным подвал и в этот миг я бы не удивилась, услышав ее захлебывающийся крик, ведь этот подвал поглотил ее, как омут. Сомкнулся вокруг нее и все пропало: краски, запахи, звуки. Моя сестра была там, а я все еще здесь, наверху!
Я стояла, переминаясь с ноги на ногу, пока не услышала, как нас зовет из дому мама. И тогда я поняла, что нужно забрать сестру. Я побежала: скорее, скорее - пока у Ксюши хватает воздуха, пока она не раскрыла рот и не впустила в себя липкий подземный мрак. Я споткнулась на верхней ступеньке ветхой лестницы, покрытой облупившейся краской и пышные одеяла старой паутины под ступеньками заколыхались от внезапного движения воздуха.
Холодного мертвого воздуха.
В самом низу лестницы сидела Ксюша. Она повернулась в мою сторону и замерла, приложив указательный палец к губам, и вся ее поза выражала мольбу. Я тоже замерла, чувствуя, как отвратительный запах земли заползает мне под платье. И скорее противясь этому, чем повинуясь Ксюшиному взгляду, я стала спускаться, погружаясь в холод. Теперь мы с сестрой находились даже ниже, чем все покойники, чем тело нашего папочки на Пустошинском кладбище. Ксюша не спускала с меня глаз, а когда я присела на корточки возле нее, она убрала указательный палец от дрожащих губ и показала в глубину подвала, в самый дальний угол. Я проследила за ее рукой и что-то различила в колеблющейся темноте. Свет, падающий в открытую дверь, слабо пробивался в этот угол из-за наваленных посреди подвала досок, но мои глаза быстро привыкли к полумраку...
Ксюшин шепот обжег мое ухо:
- ОНА ТАМ! НА МАТРАЦЕ!
Трижды проклятущий матрац... Я сожгла его, но он БЫЛ ТАМ!
Он лежал в самом дальнем углу подвала, как буд-то вовсе и не горел в яме для листьев и я не разбрасывала его пепел. Он был целехонек и только темное пятно на его середине напоминало о том, что это именно ТОТ матрац!
- Она там! - Снова прошептала моя сестричка и теперь-то я поняла, что Ксюша имеет ввиду: это самое пятно было немного вдавлено, как если бы на нем кто-то лежал.
Кто-то, кого я не могла увидеть!
Я ясно различила во вдавленном материале очертания скорчившегося тела!
“Она там!” - неужели это действительно она, наша умершая бабушка, а не игра моего воображения, иллюзия старых подвальных теней?
Я видела, как тело бабушки увозили в районный морг, я собственноручно жгла отвратительно пахнущий матрац, но теперь все это возвратилось... зачем?
Ксюшина рука вцепилась в мое плечо и все мои мысли мигом улетучились: матрас стал разглаживаться, терять неровности.
Что-то вставало с него!
ОНО ВСТАВАЛО, ЧТО БЫ ИДТИ К НАМ!
ПОТОМУ, ЧТО ОНО НАС УСЛЫШАЛО...
Я закричала так громко, что меня могла услышать даже мама, находящаяся в пустом доме, далеко от погреба.
Матрац разгладился полностью - рыжее пятно лениво поблескивало, будучи почти ровным.
Я почувствовала Ксюшины ногти, впивающиеся в мою кожу, ее рот был перекошен, а сердце колотилось также сильно, как у того воробья, что мы словили сачком прошлой осенью на бабушкином огороде. Я вскочила, потянув Ксюшу за собой, а она повалилась, не разгибая ног на нижний пролет лестницы.
- Бабушка мне не сделает ничего плохого... - Прошептала она, однако по всему было видно, что эта версия ее нисколечко не успокаивает.
Я хотела схватить ее за руку, но тут...
... тут скрипнула проклятая доска. Одна из тех досок, что лежали посреди погреба.
А потом заскрипела еще одна и еще...
То, что совсем недавно лежало на матрасе, было уже ПОЧТИ ВОЗЛЕ НАС! Оно пробиралось через брошенные в беспорядке доски и я видела, как они двигаются. Мое горло вмиг переполнилось слюной и я поперхнулась. Не прекращая кашлять, я понеслась вверх по лестнице, позабыв про Ксюшу. Когда я выскочила из подвала и яркое солнце обожгло мое покрытое “гусиной кожей” тело, горло окончательно прочистилось, предоставляя свободу пронзительному визгу. Я зацепилась за что-то и упала, сбив ноготь на большом пальце ноги и разорвав босоножку. Я визжала, приподнявшись на руках, и полу развернувшись к погребу. Я видела краем глаза, как мама выбегает из дому, но мое внимание привлекло нечто другое. То, что еще долго после происшедшего не давало мне уснуть по ночам, подстерегало меня за каждой дверью пустой городской квартиры:
Ксюша выскочила из погреба, яростно сбивая рукой что-то невидимое со своей юбки. Она захлопнула за собой тяжелую дверь, но в то же мгновение эта неподатливая дверь дернулась и стала раскрываться. И раскрывала ее, упершись изуродованными артритом пальцами в дверные доски, костлявая грязно-желтая рука!..
Та самая рука, что целую вечность назад стелила нам на кровати чистое белье, готовила вкусные пироги и гладила по голове, когда мы приводили с луга козу Плюшку.
Сейчас она была какая-то отвратительно полупрозрачная, и не реально ужасающая...
Ужасающая по тому, что ее не могло быть здесь! Так же, как и растриклятого матраца!
Однако я видела ее, я запомнила ее до мельчайших подробностей, прежде чем она, словно крыса, юркнула назад в подвал.
Это была бабушкина рука! ЕЕ РУКА!
Ксюша естественно не увидела эту руку. Но на ее век еще хватило кошмара. Да, она не пропустила ничего... из того, что ожидало нас обоих.
Мама сказала, что сейчас же спуститься в подвал и узнает, что это могло так сильно нас напугать Я не знала, как объяснить свое поведение, а Ксюша, та вообще замкнулась в себе и даже мне не удалось выдавить из нее ни слова. Я пыталась отговорить маму идти в подвал, но она даже слушать меня не стала. Мне было очень страшно за маму, но больше всего я боялась, когда мама с невозмутимым видом вышла оттуда, снизу и стала закрывать дверь. Я ожидала, что сейчас снова появиться это...
Мама не увидела внизу ничего. По тому, что она говорила, я поняла, что кому-то из нас не дано знать всю правду. Либо нам с Ксюшей, либо ей. Но спускаться в подвал снова, что бы проверить свои предположения, я не стала бы даже под наркозом! По крайней мере, мне так казалось тогда...
“Когда кажется - надо креститься” - разве не так говорят старые люди. Я никогда не крестилась, наверное, поэтому ровно через девять дней я сидела в трясущемся трамвае, направляющемся в Лесные поляны. Было пол одиннадцатого ночи, но меня не заботило то, что я могу не успеть обратно в город, что мама наверняка будет сходить с ума от беспокойства. Что-то тянуло меня туда, к опустевшему дому с заколоченными окнами, к старому подвалу... в подвал, вниз, к бабушкиному матрацу. Нет, не тянуло, просто подсказывало мне, что если я не попаду туда сегодня, то завтра могу оказаться в другом месте, там, где стены покрыты белым кафелем, а воздух пропитан формалином. Меня разрывала на части неестественная жуткая боль. Я видела отражение своего побелевшего, покрытого капельками холодного пота лица в трамвайном окне. Мой живот превратился в пульсирующий кратер вулкана. Я даже не подозревала, что может быть так плохо. Я почти оглохла от боли. У меня начинались месячные - я совсем недавно обзавелась этим атрибутом, разграничивающим девочек и женщин - и в этот раз их предвосхитила адская боль. Я перестала понимать, что со мной происходит. Мне было на все наплевать - на ночь, на страшную глухую тьму подвала, даже на полупрозрачную бабушкину руку - только бы избавиться от этих страшных мучений. И почему-то в данной ситуации видение бабушкиного матраца было единственным посещающим меня образом. Я была уверена, что он все еще там, в дальнем углу. Я видела, как дотрагиваюсь до рыжего пятна, и боль покидает меня!
За окном мелькал ночной лес. Но тогда мне казалось, что он проползает мимо, словно умирающая улитка. Когда трамвай остановился на Лесной остановке, я чуть не выскочила из него, чтобы добираться в поляны своим ходом, не в силах больше терпеть мучения и, будучи уверенной, что таким образом окажусь там быстрее. Я знала, что в лесу постоянно происходит что-то нехорошее, я знала про того парня, который сошел с ума, заблудившись в районе Дальнего кладбища и к тому моменту, когда его нашли, почти съел себя. Я знала про неровную цепочку следов, начинающуюся на Дальнем кладбище у разрытой могилы под двумя туями и тянущуюся вдоль Гужевой дороги, я много чего знала, но мне на все это было наплевать. НАПЛЕВАТЬ! Только лишь подвал и бабушкин матрац.
Бабушкин матрац!
И я доехала до Первой линии - первой трамвайной остановки после леса, хотя ощущала себя мертвой на девяносто девять процентов.
С грехом пополам, на четвереньках, я кое-как добралась до покинутого дома и почти скатилась в открытый подвал по освещенной луной лестнице.
ОН БЫЛ ТАМ! На месте. Как и в прошлый раз! Только на нем уже никто не лежал. Наверное, она ушла. Ушла, как и обещала, на небеса...
И я протянула руку к мерцающему мертвому пятну. Я дотронулась до него и мне почти не было противно! Хотя... может, мне показалось... это пятно чавкало, как голодное животное, пока моя рука колыхалась, полу провалившись в мокрый холодный материал. И я увидела, всего лишь на секундочку, ее. Увидела мою бабушку совсем молодой. Она была очень красивой. И брови и волосы у нее были такие же черные, как подвальный мрак. И она сидела точно так же, как и я, в волнах вздрагивающего ночного воздуха, положив руку на кусок серого залатанного во многих местах материала, накинутого поверх сбитой соломы. А под ее пальцами мерцало... да, такое же отвратительное кляксообразное пятно.
Видение пронеслось перед моими глазами так быстро, что я поначалу даже не поняла, кто это был. Но вместе с ним пришло избавление. Избавление от мучений.
“Спасибо тебе, Боже” - подумала я. “Как хорошо все получилось!”
На самом деле все получилось намного хуже. Меня покинула боль... вместе с месячными: они так и не начались!
В тот, первый раз, я не предала этому особого значения. Мне даже было на руку, что в этот раз я обойдусь без неудобств. Без этих клоков перепачканной ваты и постоянных посещений школьного туалета. Я даже не пропустила ни одного урока физкультуры. Поначалу я была очень довольна, забыв про боль, ночную поездку в Лесные поляны и рыжее пятно, к которому я вынуждена была прикоснуться.
Но...
... но это стало системой!
И когда я это осознала, судя по всему, было поздно.
Я боялась говорить маме, что раз в месяц, перед началом менструации, я испытываю дичайшую боль, которая гонит меня в Лесные поляны, в бабушкин подвал, где я вынуждена прикасаться к так и не высохшему пятну. Отвратительному пятну, которое к тому же стало менять свой цвет на темно-красный - я обнаружила это в тот раз, когда предусмотрительно взяла с собой фонарик. Я была уверена, что скажи я маме, что у меня нет месячных уже четыре месяца, как она ринется искать среди моих дружков молодого папашу. Я-то знала, что это совсем другое, к тому же я была не такой уж глупой, что бы допускать этих вечно потных похотливых дураков так далеко...
А тут еще начались неприятности с Ксюшей - ее положили в больницу на обследования и мы с мамой полтора месяца ходили ее проведывать. Мама очень переживала, но не говорила мне ничего существенного, а я не хотела ее просто так спрашивать. Я видела, что у них с Ксюшей какая-то тайна, но была уверена, что придет время и Ксюша мне все расскажет.
Так и вышло.
Однако то, что я услышала, касалось меня самым наипрямейшим образом!
Оказалось, что у Ксюши тоже пропали месячные. И началось это точ-в-точ после того, как умерла бабушка, и мы спустились в самый дурацкий в мире подвал. Пока Ксюша лежала на обследовании, она успела захватить свой пятый распрекрасный болевой сейшн. Ей стали колоть промедол, что бы она не сошла с ума от диких болей. Но пока до главврача дошло, что Ксюша ужасно страдает при отсутствии источников стимуляции боли, она успела порвать все постельное белье и пару раз попытаться покинуть больничное помещение через окно, которое, кстати говоря, находилось на четвертом этаже больничного корпуса. Как она там бедная обошлась без бабушкиного матраца, не могу представить, так как прекрасно знаю, что это такое, когда вместо месячных внутри вас поселяется бешеная кошка, впивающаяся во внутренности и терзающая их крючкоподобными когтями. Ксюшу выписали из больницы, так и не обнаружив никакой патологии. О, конечно же, она была абсолютно здорова, вот только месячных у нее не было уже почти полгода, и мы с ней продолжали оставаться, наверное, единственными в мире женщинами репродуктивного возраста, без обыкновенного милого ежемесячного кровотечения, хотя про меня никто этого не знал. Когда моя сестра выписывалась, главврач ей очень фамильярно сообщил на ухо, что ее первый же неаккуратный контакт с мужчиной кончиться беременностью. И когда она мне это говорила, я почти почувствовала, как она начинает бояться мужчин. Вот ведь как все повернулось, наши подружки почти все завели себе ухажеров, а мы, уже имея их до этого времени по причине своих смазливых - так говорила наша мамочка - мордашек, должны были отказаться от удовольствий. Отказаться, что бы не опозориться, потому, что рядом со мной и моей сестрой все эти уверенные в себе, наглые придурки становились кроткими, как агнцы и дрожали, как на экзамене, а когда я нескольким из них позволила к себе прикоснуться, то, судя по выражению их лиц, они почти испытали оргазм. Казалось, наш женский организм только того и выжидал, что бы внутрь нас попался хоть один маленький хвостатый головастик. Будто бы в каждой из нас было что-то оставлено подвалом...
... или тем, что когда-то было нашей бабушкой. Будто бы оно ждало самого наипервейшего удобного случая, а пятно его хранило от исторжения, заставляя приходить к себе каждый месяц и получать...
... ТО, ЧТО МЫ ПОЛУЧАЛИ, КАСАЯСЬ ЕГО!
Все выходило весьма занятно - две девушки должны были, как и остальные их подружки тщательно высчитывать свой цикл, только делали они это не для того, что бы потом можно было немного поразвлечься, а, преследуя одну цель - быть рядом с подвалом, когда начнется то самое состояние, которое они договорились называть “Бабушкина дрожь”. Именно “Бабушкина дрожь” стала править их жизнью, наполнять ее своими необходимыми атрибутами. Они боялись, что когда-нибудь наступит момент и кто-то из них, приехав на старый участок в Лесных полянах, не обнаружит ни подвала, ни развалин деревянного дома, а только лишь залитую бетоном площадку для машин или стеклянный летний павильон. Они даже пытались вытащить матрац из подвала, что бы спрятать где-то в городской черте, поближе к себе. Естественно, они не смогли даже сдвинуть его с места, ведь мама сказала, что подвал пуст. И получалось так, что матраца там не было. А может и подвал уже давным-давно обвалился и был засыпан землей - спросить об этом у кого-то постороннего они не решались. Да и зачем, ведь с тех пор, как в их телах поселилась “Бабушкина дрожь”, она делала все для того, что бы им было куда возвращаться, чтобы они раз в месяц могли погладить пятно.
Мы взрослели, и наша жизнь требовала от нас все новых и новых жертв. Я уже начинала думать, что проще было бы опозориться в свое время, но избавиться раз и навсегда от беспощадного дамоклова меча. Ксюша была старше меня и, поэтому, ее время пришло на несколько лет раньше. Она стала пугающе красивой женщиной и мама вздохнула с облегчением, когда у Ксюши, наконец, появился молодой человек. Конечно, мама-то думала, что у нее все в порядке, а про меня вообще не догадывалась. Когда в продаже появилась новинка - эти дурацкие тампаксы, мы добросовестно покупали их, доставали из своих пачек и не просто выбрасывали, а даже делали вид, что пользуемся ими. Но это была только видимость, точно такая же, как и бабушкин матрац в углу затхлого, как склеп, подвала, точно такая же, как деревянная нога или стеклянный глаз - напоминание о том, что должно быть и чего, увы, нет!
Ксюша мне рассказывала, как унизительно чувствует себя, когда наступает время и ей приходиться врать своему мужчине, как она переступает через трупы своего самолюбия, что бы спасти свое счастье. Каждый раз, сидя в трамвае, направляющемся в Лесные поляны, она твердит себе, что это последний раз, но когда приходит освобождение ей становиться страшно за непонятную связь возможного зачатия ее ребенка и этого пятна, которое с годами стало, как кроваво-красная липкая болотная жижа, которое пульсирует и набрасывается на наши протянутые руки, а после того отвратительно чавкает, как хорошо поевшая свинья.
Они поженились. И произошло то, что должно было произойти. Я это поняла тогда, когда моя старшая сестра, приехав к нам с мамой в гости, нашла свободную минутку и, оставшись со мной наедине, сказала, что ей сниться бабушка. Всего лишь пару ночей, но ПАРУ НОЧЕЙ ПОДРЯД! Не пропустив ни разу. Она приходит такой, какой мы застали ее на ее любимом матраце - мертвой, скорченной, пожелтевшей, с широко раскрытыми мутными глазами. Бабушка тихо ступает сухими ногами по паркету и не раздается ни единого скрипа - все происходит совсем не так, как произошло много лет назад, в подвале, заваленном сухими досками. Она мягко опускается на край Ксюшиной кровати и так сидит до самого утра, до того самого момента, когда нервы моей сестрички срываются, словно голодные псы с цепи и прогоняют липкий сон. Выслушав Ксюшу, я поняла, что она беременна и еще я подумала, что это очень хорошо, что в свое время я не решилась перерезать невидимую нить висящего над головой меча. Каждый раз после этого, приезжая к нам, Ксюша мне рассказывала о своих снах. Она похудела и осунулась, но она терпела разворачивающийся ужас ради мужа и своего ребенка и я восхищалась ее самообладанием. Бабушка посещала ее ночь за ночью. Теперь она уже не ходила, как изваяние, а проявляла все больше признаков жизни. И хотя ее тело все еще было скорчено, когда она сидела на краю Ксюшиной кровати, ее руки шевелились, а губы вздрагивали, обнажая черные десна и оставшиеся неровные зубы. И еще - мою сестру покинули боли. Еще бы, ведь пятно почти получило то, что хотело! Теперь подвал посещала только я. Засовывая руку в теплый кровавый сироп, я думала, что бабушка вернулась и, что может быть, перед тем, как придти к моей сестре, она проводит весь день здесь, в углу, на матраце...
Полгода беременности Ксюши пролетели для меня, как один день. Но я знала, что для сестрички эти пытки длятся столетия. Я видела, что она сдает, и прекрасно знала, что ее беременность в том смысле, в котором понимали остальные, тут ни при чем. Бабушка была главной виновницей. Ночь в ночь она посещала Ксюшу. Теперь она уже улыбалась и открывала глаза. Лицо ее разгладилось, волосы стали темнеть, а руки перестали дрожать - артрит исчез! Бабушка сидела у Ксюшиных ног и с восхищением смотрела на ее раздувшийся живот. И ребенок всю ночь шевелился! Всю ночь, до тех пор, пока сон не обрывался. Теперь Ксюша боялась по-настоящему. Она боялась спать, но сон находил ее сам, и ничто не могло ему противиться. А когда Ксюша собралась с силами и поехала в Лесные поляны в надежде там найти хоть какой-нибудь ответ, нечеловеческая боль в животе заставила ее выйти из трамвая на Лесной остановке и пересесть в тот, что шел обратно в город. Как только сестра пересекла городскую, черту боль постепенно утихла, но предупреждение было понято. А когда прошло еще два месяца и Ксюша увидела бабушку такой, какой увидела ее я, прикоснувшись первый раз к матрацу, - молодой и неестественно красивой, ее нервы не выдержали и она приняла решение, ни сказав естественно мне ничего. Но даже если бы я и догадалась, зачем моей сестре все эти лихорадочно скупаемые болеутоляющие средства - бесчисленные ампулы с омнополом и упаковки морфина, я навряд ли бы посмела ее останавливать. В конце концов, она боролась за свой рассудок и не собиралась сдаваться. Я не знаю, сколько попыток она предприняла, я не знаю как она, наконец, умудрилась добраться до подвала, но она всадила в себя столько таблеток и так напичкала свои вены всякой дурью, что по таблеточным упаковкам и использованным шприцам, как по хлебным мякишам в сказке, можно было выйти к подвалу.
Если бы его кто-то кроме нас мог найти!
Нашлась только моя сестра. Она была без сознания и пульс ее практически не прослушивался, когда на нее наткнулся кто-то из жителей Лесных полян. Я не знаю всю правду о Ксюше и теперь, наверное, не узнаю никогда, но я слышала от маминых знакомых, что рядом с сестричкой в лужах густеющей крови лежал ее семимесячный выкидыш. И хотя его тельце было облеплено кровяными сгустками и плацентой, но одного взгляда хватало, что бы понять - это не человеческий зародыш...
Ксюша так и не пришла в сознание. Она умерла, пролежав два дня в реанимации. Два дня мы с мамой и ее Сережа сидели у больничной кровати, окруженной змеями гибких прозрачных шлангов, и вслушивались в зыбкий шорох аппарата искусственного дыхания, наблюдая робкие удары сердца в виде светящихся всплесков на кардиомониторе. Сережа и мама просили о милости бога - наивные они все еще были в неведении. Я-то знала, что отпустить ее могла только бабушка. Я представляла, как она, уже совсем девочка, притаилась у изголовья кровати и злобно смотрит на плоский живот Ксюши...
Что теперь?
Теперь...
Я его не любила. Да и не сказала бы, что он так уж мне нравился. Но не могла я больше держать себя в руках! Я понадеялась на лучшее. Но что-то не получилось. Вернее произошло все то, что не должно было произойти. Я переспала с ним, соблюдая максимальные предосторожности. Я так была озабочена этим, что почти ничего не почувствовала. Я не могла расслабиться даже тогда, когда все уже кончилось, и он просто гладил меня.
Нечистоплотный урод!
Наверное, что-то осталось на его пальцах...
Через пару дней меня посетила бабушка.
О, мои нервы не были так крепки, как у сестрички и я не дотянула до рассвета. Покойница осталась сидеть на краю моей кровати, когда я с криком оторвала голову от мокрой, пропитанной потом подушки. Но на следующую ночь ее скорченное мертвое тело беззвучно прошествовало от комнатной двери и все началось поновой. Я решила делать аборт, я была уверена, что во мне - не человек, что именно из-за него я страдаю. Но, в конце концов, я не смогла... Я не смогла убить своего ребенка просто так, из-за нелепых слухов и ночного кошмара!
Уже четыре месяца я живу в абсолютном ужасе. Она приходит каждую ночь. Теперь это уже не труп - ее глаза открыты, ноздри дрожат, она сидит у моих ног и беззвучно пялиться на мой живот. А когда... когда ТО, что растет во мне шевелиться, бабушка тычет в меня узловатым кривым пальцем и усмехается. И от этого ее сморщенная кожа натягивается на скулах, словно рыбий пузырь. Я ненавижу ее за то, что она сделала с нами, и я не позволю ей вернуться. Пусть остается по ту сторону жизни... или смерти, в чертовом подвале на своем растриклятом матраце!
Вчера я купила два метра отличного шпагата для сушки белья. Полтора метра веревки мне хватит с головой, чтобы соорудить подобие петли - ведь я их никогда не вязала. Ксюша была сильнее меня, я не осилю ее дорогу к подвалу. Она не хотела умирать, а мне уже все равно! Я сделаю так, что бы ОНО не осталось во мне! Я слышала, что у повешенных рожениц напрягаются мышцы живота, и я жалею, что когда мое тело повиснет за балконом седьмого этажа, моя милая бабуля не поймет, что падает вниз, что мы с Ксюшей закрыли, все же закрыли дверь в подвал.
Ту дверь, которую она открыла много лет назад!