сто 85

История 1.
Сергей взял со стола маленькую, кривенькую бумажку, разобрал крохотный список цифр, старательно изображавших телефонный номер, обратил внимание на то, что три из них зачеркнуты, почти уже коснувшись носом бумаги, вгляделся в точки над перечеркнутыми цифрами, понял, что это не просто неуместное многоточие, но исправленная часть телефонного номера… Поднял голову.
- Серега?! – Сергей после нескольких равнодушных гудков телефонного паровоза, услышав недовольное «ну», чуть было не обрадовался. – Это Сергей. Звони Сергею, и приходите.
- Звони... Легко сказать. Какой телефон у Сергея? – Серега был явно не в духе, и радоваться тому, что ему позвонил Сергей, он был не намерен.
Сергей взял со стола маленькую, кривенькую бумажку.

История 2.
«Как же тяжело такому человеку, как я, - рассуждал Лавр Николаевич, раскладывая по полкам свои книги. – Бедный он, несчастный! Всё приходится записывать – а то как? – Толстой с трудом протиснулся меж Чеховым и Островским. - Позабудешь ведь. Встреча назначена – запиши. Купить что надо – запиши. Приготовить что – опять же, записывай! – Островский, кажется, решил поворчать немного. - Вспомнить надо что-то – тоже записывай. А иначе никак. Да и не позабудь, куда записки положил – а то пиши-пропало!.. – Похоже, Чехов был возмущен. – Да и как бы самого себя не позабыть!»
Лавр Николаевич выудил из нестройного ряда книг худенький томик Толстого.
«И что это я хотел посмотреть в этой книге? Зачем потянулся? – руки сами зашелестели старыми страницами. – Эх, как же тяжело… - пробормотал Лев Николаевич рассеянно, ставя тяжелый том на место. - Как же тяжело такому человеку, как я...»

История 3.
Шурик знал, что всё нужно делать красиво, потому как без красоты и жить-то невозможно было б – в мире, где и природа, и люди в природных просторах безобразны и серы, где мегаполисы и небоскребы, деревни и палисадники уродливы и скучны, в мире таком разве возможно было б существование? А коль жизнь и красота не разделимы, то и смерть, как часть жизни, должна быть красивой – и, прежде всего, светлой, радостной – иначе какая ж красота с гримасами страданий на лице? Потому, выждав прилива особенно оптимистичного, восторженного настроения, Шурик решил расстаться с жизнью (за ненадобностью). Но как только пришлось совершить несколько решающих шагов – до столика, на котором элегантно были расставлены три пузырька цвета «подавленного вздоха», что были наполнены сильнодействующим ядом (пузырьки располагались на нескольких маленьких листках, помеченных семизначными номерами – лучших друзей и товарищей; поверх же стеклянные колбочки прикрыты были паутиной, специально собранной Шуриком на чердаке) – как только пришлось совершить эти шаги, настроение мгновенно принялось портиться, в глаза стали бросаться недочеты, шероховатости и недоделанности привычной обстановки скромного жилища Шурика.
И пузырьки неровно стоят, и триптих на стене не совсем подходит к цвету гардин, и томик Толстого не на месте лежит.
Э, нет, уж лучше задуманное отложить на завтра, потому как… Все нужно делать красиво, ведь без красоты и жить, и умереть невозможно.

История 4 (вариант А).
Петр Григоренко разложил пред собой три листа - с тремя нелепыми, выдуманными им же самим историями, и не историями даже, а, так, набросками историй – об одном имени, трех книгах и не существовавшем никогда человеке.
- Пустое. Всё это пустое, - повторил Григоренко, когда зажженная спичка легла в пепельницу, на скомканные листы.
- Пустое, - вновь проговорил Петр, покидая тишину кабинета.
По залитому полумраком коридору он шел медленно, изредка стуча в белое железо массивных дверей, замерших вдоль стены, – они стояли друг за другом по правую руку, в белых траурных рамках. Звук от стука Петра с трудом проникал сквозь массивность и толщину металла, а потому был негромким, тяжелым.
- Больной Александр Шурик на месте, - донеслось из-за двери с потертым, несколько раз исправленным номером.
- Больной Лавр Толстов на месте, - еле слышно прозвучало из-за другой.
- Больной Сергей…
- Сергей! – Петр Григоренко остановился. – Твой план на следующий день.
Он приоткрыл небольшое оконце в двери, бросил сквозь него маленькую бумажку с нарисованными семью цифрами (три из них пришлось подправить), крикнул повелительно:
- Прожить!

История 4 (вариант Б).
Петр Григоренко разложил пред собой три листа - с тремя нелепыми, выдуманными им же самим историями, и не историями даже, а, так, набросками историй – об одном имени, трех книгах и не существовавшем никогда человеке.
- Пустое. Всё это пустое, - повторил Григоренко, когда зажженная спичка легла в пепельницу, на скомканные листы. Именно сейчас, именно в те мгновенья, когда пепельница в огне исторгала из себя пепел, ему захотелось не чуда даже, а так, какой-нибудь необъяснимости, литературного колдовства – чтоб листы не сгорели, или пламя, на худой конец, перекинулось бы на книги, которыми был завален стол.
- Пустое, - вновь проговорил Петр, покидая тишину кабинета.

...Лишь пламя в тот момент пыталось рисовать тенями на стене - людские силуэты или призрачные движенья – бог знает что, теперь и не рассмотреть уже...
...Лишь малые пичуги – три точки в темноте - коснувшись крыльями белевшей рамы приоткрытого окна, невидимыми стали...