Реквием по любви

       Печальная и тревожная музыка звучала в его душе с тех пор, когда он увидел ее глаза. Ему было больно думать о ней, но боль эта вызывала у него сладостно-счастливое ощущение присутствия ее в нем самом, присутствия не только ее образа, который может принимать различные оттенки, тускнеть или окрашиваться в яркие южные тона, но физического присутствия в нем всей ее плоти в смутных и нежных покровах, которые она по воле обеих их душ - его и ее - могла снимать с себя, позволяя ему созерцать себя в своей юной и чистой девственной наготе. Когда они встречались - а это случалось не каждый день, - он робко ловил ее взгляд и, зная, что первый шаг принадлежит ему, бояпся сделать его в острой неуверенности в ее согласном отзыве. Он не был уверен даже в своих чувствах к ней, тем более сомневался, хочет ли она его. Он, молодой человек, еще не познавший женщину, представлял собой клубок желания и смятения, ибо та, которая была предметом его первых страстных и тайных притязаний, при встречах скользила по его лицу спокойным и бесстрастным взглядом, не позволявшим ему сдвинуться с места или раскрыть уста. (Она же думала, что ей не пристало откровенно выражать свою симпатию к этому юноше, мужчине, и что он сам должен быть достаточно увлеченным и поэтому смелым, чтобы испросить ее согласие "без ее согласия". Но он был робок и полон сомнений, а она была слишком женщиной, чтобы завоевывать: она предпочитала, чтобы завоевателем был он).

       И печальная и тревожная музыка своей безнадежной тональностью заглушала его чувственные желания, подавляла их и возвышала в ранг Судьбы смятение. Он был филологом, и филологический, профессиональный взгляд на жизнь препарировал эту жизнь и заставлял его прорицать будущее, свое и близких ему людей. Его взгляд проникал в душу этой женщины, и он видел, что их отношения должны протекать по формуле Достоевского: "Кто же пойдет за меня, кроме тебя, и кому нужна ты, кроме меня?" Он знал это и поэтому пел печальные гимны, прославляющие рассудок, такой слабый и ненадежный в борьбе с сердцем, робким и тревожным, не сказать - трусливым. Он знал, что эта печальная и тревожная мелодия отзвучит в его сердце реквиемом, чтобы навеки похоронить любовь, на место которой в свой час придет расчет и поведет его по жизни уверенно и спокойно. Он знал это, потому что к своим двадцати годам волею будущей профессии успел прочесть немало мудрых и красивых книг, и все они в виртуозном хоре пели о том, что обретенная любовь не делает человека счастливым, а лишь ввергает его в пучину вечного смятения и отчаяния, неуверенности и тревоги. От любви надо бежать - он знал это, и только юношеская неопытность удерживала его сердце на ноте надежды; но ждал-то он ее первого шага, первого взгляда, зова: рядом с ней он был маленьким мальчиком, которого надо любить, ласкать и пестовать. Рядом с ней он не был мужчиной - опорой и крепостью, и музыка давно ушедшего детства звучала в его душе, и, наверное, это была лучшая музыка в мире, музыка несбывшейся и поэтому временами кровоточащей мечты. Человек, если он на протяжении всей своей жизни хочет оставаться человеком, должен всегда испытывать это сладостно-щемящее чувство боли, боли утраты и надежды. А счастье...

       "На свете счастья нет, но есть покой и воля".


1989 год