Неправильный мир

       - Ты ругаешься. Я вообще от тебя уеду! – заявил Антон и, оттолкнувшись, с грохотом уехал из кухни на своей игрушечной машине.
       - Ну и ладно, ну и слава богу, - вздохнула про себя Анфиса, помешивая гречку.
       Она готовила еду, и трёхлетний безобразник только мешался под ногами.
       «Как же трудно с ребёнком! – в который раз подумала она, убирая со лба непослушную прядь. – Как же всё неправильно устроено в этом дурацком мире! Ну почему мужики могут просто махнуть рукой и элементарно сбежать. На них будто не лежит никакой ответственности. Он и гуляют когда хотят и сколько хотят, и нет ничего, что может им помешать, если только они сами это не выбирают.
       А меня уже ни на какую работу не берут, потому что Антошка всё время болеет. Хорошо хоть, мама ещё помогает, а то что бы мы делали! Опять женщины! Всё на женщинах, а у них кто-нибудь спрашивает, чего они хотят в жизни! А если аборт делаешь или ребёнка в роддоме оставляешь – на тебе клеймо на всю жизнь. А когда мужики сплошь и рядом так поступают – им ничего, они мужики, они имеют право.
       Говорят, сейчас женщины совершенно уравнялись в правах с мужчинами, а по мне, так только те, кто плюёт на своё потомство. Ничего не изменилось вот из-за этого самого…
       А сама? На себя уже в зеркало смотреть тошно. Мне двадцать три, а похожа на сорокалетнюю психованную издёрганную тётку. Недолго осталось до уборщицы тёти Клавы. Вот если удастся всё же куда-нибудь устроиться, наверно и придётся уборщицей идти, больше никуда не возьмут с такой внешностью.
       А о чём мечтаю, чего хочу? Стыдоба! Только о том и мечтаю, чтоб прибрал кто-нибудь к рукам такую дуру страшную!
       Во-первых, кому я теперь такая нужна и с ребёнком – да я не имею даже права думать об этом, не то что мечтать!
       А во-вторых, я в жизни хоть одного нормального мужика встречала? И вот об этих козлах мечтать? Настоящие мужчины только в фильмах и книжках бывают. Ведь всё же знаю, чего там, а туда же, дура! Не дура, дурища.

       Анфиса в сердцах бросила ложку, опустилась на стул и расплакалась. За окном ярко светило ей в затылок навязчивое солнце. Гадкое, ненужное, противное солнце! Чтоб оно зашло совсем и больше не всходило. Будто издевается! Чёртова весна!

       Подозрительная тишина в комнате заставила Анфису смахнуть набежавшие слёзы и пойти глянуть, что делает мальчишка.
       Она осторожно заглянула в комнату. Тишина ударила ей в уши. Ничто не двигалось, не шумело.
       Анфиса вошла, огляделась.
       - Антон! – осторожно позвала она.
       Сердце её начало слегка трепыхаться.
       «Тсс, - сказала она сердцу, - где-нибудь спрятался».
       Она прошла по комнате, открывая дверцы всех шкафов, заглядывая под стол и под кровать. Мальчика нигде не было. И не только мальчика – не было нигде его игрушечной машины.
       Сердце Анфисы рухнуло куда-то в живот.
       «И зачем я тогда забрала ребёнка? – в который раз подумала она. – Нужно было оставить его в роддоме. Заработаю сердечный приступ или попаду в психушку. Уже крыша едет от недосыпа и нервов».
       На ватных ногах она подошла к окну, открыла его и свесилась через подоконник. Конечно, мальчик не умеет открывать окно. Но он вообще какой-то странный мальчик – никогда толком не знаешь, что он умеет, а чего не умеет. И потом, больше-то его нигде нет. Входная дверь запирается на ключ, а ключ высоко на полке. Окно не заперто на защёлку, вот в чём дело, и она не помнит, закрывала его или нет, может быть, оставила утром, когда проветривала…
       Анфиса зажмурила глаза и представила себе страшную картинку, которая вот-вот должна была представиться её взгляду. Девятый этаж как-никак.
       «Как же он втащил машину на подоконник?» - подумала Анфиса и открыла глаза.
       Под окном ходили люди, какая-то машина подъезжала к парадке, кошка лазила по мусорным бакам. Ничего необычного не было.
       Анфиса вздохнула, влезла в окно и закрыла его на защёлку. Она села на кровать и попробовала вздохнуть. Но не смогла. Вязкий серый туман забил ей лёгкие. В глазах помутилось, и она нырнула в мягкую плотную темноту.

       В темноте она провисела недолго. Вскоре всё пространство заполнилось клубящимся серым туманом, Анфиса протёрла глаза и поплыла в этом тумане наугад, разгребая его руками, словно под водой. Разница была в том, что она снова могла дышать.
       Она не знала, сколько прошло времени. Анфиса плыла и всхлипывала. Слёзы капали из глаз и пропадали в тумане.
       В голове было пусто, она просто не могла ни о чём думать. Она дышала туманом, как клеем (лет в пятнадцать с мальчишками в вонючем подъезде), а состояние было такое, будто выпила много пива, и теперь её клонит в сон. Она то и дело встряхивала головой, потому что не знала, что будет, если она уснёт.
       Чтобы не спать, она стала смотреть на свои руки. Руки были юные, загорелые и с фенечками, которые она плела и носила в школе. «Где они сейчас?» - рассеянно подумала Анфиса. Попыталась вспомнить, но не смогла. Руки задрожали и растаяли в тумане.
       Вдруг раздался звонкий заливистый смех Антошки. Анфиса вздрогнула и услышала его голос.
       - Мама! – громко и чётко сказал мальчик прямо ей в ухо. – Я не уехал, я улетел!
       Анфиса покрутила головой, но никого не увидела. Ей снова стало душно. Она начала беспорядочно брахтаться в тумане, ловить ртом отсутствующий воздух, и стала опускаться на дно. На дне было темно и мутно, много ила и песка, который Анфиса взбила ногами и руками, барахтаясь. Она попыталась закричать, но услышала только бульканье и мягко ударилась спиной о дно. Широко открытыми глазами она увидела, как в клубах ила мимо её лица скользнула небольшая мутная рыба и исчезла во тьме.
       - Где мы живём? – услышала она внятный рассудительный мужской голос. – А главное – зачем мы живём? Зачем мы барахтаемся в глубинах своих воспоминаний, страхов, надежд и чаяний? Осознаём ли мы хоть на одно мгновение своей жизни, что все эти бессмысленные вещи формируют нашу судьбу?...
       
       И тут же удар кулаком по столу. Анфиса вздрогнула и отчаянно зарыдала, закрыв лицо руками. Глупая девятнадцатилетняя девчонка, совсем ещё юная и наивная.
       - Ду-ри-ща! – чётко, по слогам, произнёс Виктор. – Ты что, думала, я женюсь на тебе, что ли? Да на хрена мне это сдалось! У меня двое детей, Фиска, двое, слышишь? На хрена мне ещё один? Да ещё от чужой бабы! Я что, в отцы-герои записался, что ли? Делай что хочешь, но меня в это не ввязывай. Если нужно, я дам денег на аборт. И всё.
       - Витя! – пропищала Фиска дрожащим голосом. – Мне нельзя делать аборт.
       - Твои проблемы, - спокойно сказал Виктор, снимая свой пиджак со спинки стула, - и не смей мне звонить.
       Она рыдала громко, чтоб не слышать, как захлопнется дверь, но всё равно услышала.
       Иногда она ненавидела Антона. За то, что ненавидела его отца.

       Она крестила его через пару месяцев после рождения, весной. Светило яркое солнце, но было ещё холодно, скользко и дул промозглый ветер. Она куталась в меховой платок возле маленькой церкви, дрожала в тоненьком пальтишке и прижимала к себе сына, тепло завёрнутого в большое шерстяное одеяло.
       Брат опоздал, и она вся промёрзла, пока ждала его. Антошка мирно спал, иногда морщась во сне от ветра.
       - В пробке застрял, - пробурчал брат, хмуро, отводя глаза.
       Они давно не виделись.
       - Ну, пошли, что ли?
       Он даже не взглянул на неё. Ему было стыдно за сестру, и она это понимала. Но ей некого больше было взять крёстным, а она очень хотела, чтоб у мальчика был хотя бы крёстный отец.
       Антошку разбудили, и он заплакал. На руках у брата извивался и вопил, как резаный, так что Анфисе пришлось самой носить ребёнка по кругу, за братом. Беря его на руки, брат брезгливо морщился. Анфиска мечтала, чтобы всё это поскорее закончилось. Чувство стыда и неловкости застило ей глаза пеленой едва сдерживаемых слёз.
       - Ну что, подбросить тебя, что ли? – спросил брат неохотно, всё так же отводя глаза.
       - Да, если можешь, - пискнула Анфиса, зажмуриваясь.
       Она не могла себе представить, что ей придётся снова долго ехать на автобусе с ребёнком на руках. Потом он проснётся, и нужно будет его кормить, а она так и не успеет опять отдохнуть.
       - Чего? – не расслышал брат. – Ну ладно, залезай.
       Наревевшийся Антон после крещения проспал долго, и так же сладко спала рядом Анфиса, свернувшись клубочком, как в детстве. Проснувшись, она выбросила брата из головы.

       - Он необычный малыш, и ты должна его беречь, - сказал громкий внятный мужской голос.
       Анфисе показалось, что она видит принадлежащее голосу лицо – округлое, мягкое, с серьёзными умными глазами за стёклами очков.
       Она чувствовала себя как на суде и вся съёжилась под властным взглядом этих серьёзных глаз.
       - Ведя себя подобным образом, ты разрушаешь собственную жизнь и жизнь своего сына, которым должна гордиться! – прогремел голос ей в самые уши.
       - Я больше не буду! – пропищала Анфиса, зажмуриваясь и закрывая уши руками.
       - Мама, не бойся, - сказал Антон. – Я обязательно смогу тебя защитить. Я уже большой. Ты только не ругайся больше.
       «Спи!! – вспомнила она свой истерический визг. – Когда ты наконец уснёшь, изверг?! Я больше не могу так, у меня голова раскалывается! Спи, спи!»
       Она что-то, кажется, швыряла в стену, а мальчик плакал и не мог успокоиться, у него, наверное, что-нибудь болело, но она уже просто не могла. У неё болело всё.
       Два года бессонных ночей, безысходного одиночества, упрёков и отсутствия поддержки. Только на третьем году Антон стал поспокойнее и уже не закатывался криком по ночам, но зато пошёл в садик и начал часто и тяжело болеть… Но к этому моменту Анфиса уже перестала постоянно на него орать. Она осунулась, посерела и только негромко визгливо ругалась, будто жалуясь ребёнку на свою несчастливую судьбу.
       - Но ведь ты хотела ребёнка, - сказал кто-то совершенно незнакомый; лица говорящего она не видела.
       Анфиса вспомнила, как ещё девчонкой, гуляя в одиночестве по улицам, улыбалась, глядя на чужих детей.
       «Боженька, - попросила она, - мне так одиноко и грустно, у меня совсем никого нет. Подари мне хотя бы ребёночка».
       Анфиса вздрогнула и очнулась. Она сидела в комнате на кровати, опустив руки. За окном вечерело, и Антона не было.
       И тут её захлестнула дикая тоска.
       «Ой, мамочка, что же я наделала! – прошептала она, закусив кулак, и сползла с кровати на пол. – Сыночка мой маленький, сладенький, ну прости меня, пожалуйста, мамку свою глупую, о чём я только думаю, боженька! Боженька, прости меня, верни мне моего мальчика… если ты меня ещё слышишь! Я пойду в церковь, я поставлю свечку тебе, много свечек, я буду молиться каждый день, только молитовки выучу! Боженька, как же я виновата, что же я наделала!»
       И она увидела себя словно обновлённой, чистой. Бледная, худая и растрёпанная, в фартуке, как сейчас, стояла она под солнцем у храма, запрокинув голову. В глазах её блестели слёзы, они отражали солнце, и она любила всё вокруг – и эту весну, и свежий ветер, которым можно было дышать в полную грудь, и храм, и людей, и себя, и сына! И она вдруг поняла, что с ним всё в порядке, что никуда он не пропал, просто ушёл на время, чтобы дать ей побыть одной…
       
       - Мама, мамочка, не плачь… - тёплая дрожь пробежала по телу Анфисы, она глубоко вздохнула и проснулась.
       - Почему ты плачешь, мамочка?
       Антошка стоял с ней рядом, сверху вниз недоумённо заглядывая в глаза.
       - Иди сюда, заяц, не стой на полу босиком, - улыбнулась она, - забирайся к маме.
       Антошка влез к ней под одеяло, улёгся рядом, прижимаясь маленьким тёплым телом.
       - Я плачу, потому что мне приснилось, что ты пропал, - сказала Анфиса.
       Мальчик повернулся к ней и серьёзно посмотрел в глаза.
       - А я никуда не пропал, мамочка. Я летал во сне. Там больши-ие горы были во сне. И солнце сверху светило, вот так, - он помахал рукой, - а ещё я дядю видел.
       - Какого дядю?
       - Белого. С бородой. Он светился весь, как солнышко, вот так светился.
       Антошка развёл руки и улыбнулся.
       - В очках дядя был? – спросила Анфиса.
       - Неа, - помотал головой мальчик, - совсем без очков. Вот такой белый. Вот с такой бородой.
       - Мальчик мой, - сказала Анфиса, - что бы ни случилось, ты просто знай: я тебя очень люблю.
       - Я тебя тоже люблю, - сказал Антошка, - Очень… Мам!
       - Что?
       - У тебя телефон звонит – вон там.
       - Ой, а я и не услышала!
       Анфиса вскочила с кровати, босиком пробежала к столу, схватила телефон.
       - Да, Вика.
       - Анфиска! – прозвучал в трубке встревоженый голос приятельницы. – Ты в курсе, что Виктор а аварии разбился? Машина в лепёшку – насмерть!
       - Нет, - спокойно сказала Анфиса, - ну и что? Мне-то до этого какое дело?
       - Я думала, тебе интересно,- разочарованно протянула Вика.
       - Ну прости, - улыбнулась Анфиса, с улыбкой глядя на сына, - но мне неинтересно.
       - Это кто звонил, мама? – спросил Антон.
       - Это дядя, - сказала Анфиса, забираясь обратно в кровать и обнимая сына, - дядя с бородой, который тебе приснился.
       - Что он сказал?
       - Сказал, что в мире всё правильно.