Старое пианино...

Когда-то я видела, как по клавишам пианино текла тоненькими струйками вода, и клавиши инструмента тихонько стонали. И я стояла, замерев, напротив его, охваченная ужасом и негодованием, потрясённая. Оно умирало на моих глазах, безуспешно и бесполезно прося о помощи, всё ещё храня надежду. Но я не могла его спасти, даже если бы мне сейчас удалось остановить эти потоки убийственных струй, даже если бы я упала на него и закрыла бы его телом своим от холодной талой воды, инструмент всё равно не выжил бы, а потому всё, что мне оставалось - лить по щекам точно такие же потоки, но слёз. Инеем клубился пар моего горячего дыхания, создавая жалкую пародию дымовой завесы между мной и тобой. Казалось, что был ещё ветер, сильный, сумрачный, влажный и туманный, кружащий рыжие листья. Листья цвета моих волос. Их давно пора бы покрасить в чёрный цвет моей души, чтобы они слились с общим мраком боли и бессилия, чтобы окружающие знали, что я не верю более ни в романтику весенних аллей, ни с добродетельность кормушек и скворечников, ни в полосатые тёплые шарфы, которые, говорят, способны согреть, ни в слова умных книг, но в свободу полёта, ни в красоту фраз или чистоту и свежесть идей, ни в правду душ людских, ни в жизнь саму, когда умирает это пианино, когда его струны мокнут, ржавеют и гибнут под осколками льда, под сероватой, протекающей через потолок верхнего этажа водой луж на крыше, по которым, когда они ещё были снегом, ступали грубые грязные подошвы обуви, так цинично и беззаботно. И оно, моё пианино, теперь умирает от этой грязи. Дитя света, порождение искусства, молчаливый и послушный ангел во плоти оно плачет и умирает вместо того, чтобы дарить наслажденье. Вот как сейчас поступают с музами?
В нашей с тобой комнате всегда было уютно и тихо, только маловато света. Лишь один огромный горящий камин бросал пушистые яркие искры вверх и немного в сторону. Пламя, как послушный пёс, наклонясь над решёткой, подносило и аккуратно ложило у ног мягкое тепло, подобное оранжевому овальному одеялу. Но мы, вопреки привычным сценариям и примерам типичных семей, не любили оставаться здесь зимними вечерами или во время сильной бури. Мы забавлялись, словно безрассудные дети, двигаясь, словно две тени по безлюдным улицам, смеялась и отдаваясь целиком этой стихии. В моменты, когда другим было страшно, мы ловили звуки губной гармоники среди грома. Они - волнующие ноты и раскаты - образовывали совершенно немыслимую и неподражаемую мелодию нашей с тобой песни. Мы были мокрые, счастливые и немного обезумевшие в моменты, когда город принадлежал лишь нам, будучи созданным для первобытных свободных движений и танцев. Мы были одними из тех, кто не стесняется дать выход эмоциям и не боится падающих ветвей. Даже луна втайне удивлялась нашей смелости.
Помню, когда прошлой зимой выпал снег, линии коммуникаций были повреждены, и сильная метель сделала их ремонт невозможным практически на неделю. Из сводки новостей ты знал, что произошло, но всё равно звонил, чтобы узнать, как я. Телефон не поддавался ни на какие уговоры и упорно молчал... А ты волновался настолько, что не мог ждать ни дня, чтобы услышать мой голос, чтобы знать, как я... Когда 40 километров пешком по заснеженным рельсам были преодолены тобой, сбиваемым бурей, ты знал, я не была увидела, подхватывая тебя, падающего от усталости. "Что же ты делаешь со собой, Солнце, зачем?" - отчитывала я тебя, а ты... молчал и улыбался, не в силах сказать не слова, дышал... шумно и тяжело... И улыбался, видя, как я плачу от счастья, касаясь мокрыми от слёз щеками твоих холодных обмороженных щёк.
Осенью на дне колодца плавали самые красивые листья в моей жизни. Залюбовавшись ими, я потеряла счёт времени, а потому невольно вздрогнула, когда твои холодные пальцы коснулись моей Талии, слегка приобнимая. "Я хочу, чтобы ты упала вниз, к ним. Ты такая же прекрасная, как эти листья..." - шепнул мне на ухо ты. "Почему?" - с напускным холодным равнодушием вопросила я. "Потому что мне будет очень сложно уйти, зная, что ты существуешь в этом мире..."
...Когда после многих лет я увидела тебя на углу полутёмного переулка, прищурившись, глядевшего вдаль на едва мерцающий уличный фонарь, дышащего...шумно и тяжело... в поднятый воротник пальто, задумчиво покусывающего незажжённую сигарету, мне хотелось спросить единственную вещь: "Откуда ты знаешь, что мы не сошли с ума от этой боли?", но, подойдя, я лишь щёлкнула зажигалкой, разрывая тяжёлый ночной воздух длинным хвостом пламени того же цвета, как прежде в камине, что выхватило на несколько мгновений знакомые и родные черты твоего чужого лицо. Мы встретились взглядом. И я прошла мимо. Я шла, умирая под струями этого дождя, как то старое, когда-то умевшее петь от прикосновения пальцев музыканта пианино. Только моя душа, в отличие от его, уже не просила о помощи и не таила ни малейшей надежды...