Русский народ и интеллигенция в творчестве Ф. М. Д

Посвящается моему главному учителю слова Виталию Дмитриевичу Седегову.

После пережитого на каторге кризиса Ф.М.Достоевский стал призывать передовую интеллигенцию к необходимости слияния с народной массой. Вспоминая потом об эволюции своих взглядов и изменении убеждений других петрашевцев, он писал в «Дневнике писателя» за 1873 г.: «Не годы ссылки, не страдания сломили нас… Нет, нечто другое… Это нечто другое было непосредственное соприкосновение с народом, братское соединение с ним в общем несчастии, понятие, что сам стал таким же, как он, с ним сравнен и даже приравнен к самой низшей ступени его».
Достоевский считал, что тысячелетняя культура русского народа, чуждая западноевропейскому обособлению, уберегла высокий христианский идеал. Поэтому интеллигенция должна вернуться к народу, к почве и завершить великое общее дело человечества. Но вместо этого писатель наблюдал совсем иное: «Освобожденный великим монаршим словом народ наш, неопытный в новой жизни и самобытно еще не живший, начинает первые шаги свои на новом пути: перелом огромный и необыкновенный, почти невиданный в истории по своей цельности и по своему характеру. Эти первые и уже собственные шаги освобожденного богатыря на новом месте требовали большой опасности, чрезвычайной осторожности; а между тем, что встретил наш народ при этих первых шагах? Шаткость высших слоев общества, веками укоренившуюся отчужденность от него нашей интеллигенции (вот это-то самое главное)».
В знаменитой «Речи о Пушкине» Достоевский призывал к «самообузданию» гордых индивидуалистов типа пушкинского Алеко. Этот «несчастный скиталец в родной земле», еще до социализма появившийся в русском интеллигентном обществе, не верит в родную почву, в Россию и в себя самого. Сам термин «скиталец» – реминисценция из романа Герцена «Кто виноват?» Это излюбленный литературный тип «лишнего человека». Скиталец Достоевского, подобно Онегиным, Печориным и Бельтовым, так удачно подмеченным писателями первой половины XIX в., – чужой и на родине, и за границей. Достоевский с сочувствием и пониманием относился к возвышенному характеру исканий героя. Писатель, в согласии с литературными традициями и оценками критики, по мнению исследователя В.Я. Кирпотина, считал «порочным не идеал скитальца, а мечтательность, нежизненность, беспочвенность его идеала». Не содержание духовной жизни «мечтателя-протестанта», а отсутствие связей с народом, обрекавшее его на одиночество, вызывало критику со стороны Достоевского. В этом мыслитель увидел последствия дальнейшего движения русской революционной интеллигенции, зашедшей в тупик, единственным выходом из которого должно стать сближение с народом.
Достоевский ожесточенно спорил с современниками, считавшими, что у народа вовсе нет никакой правды и что лишь культура, сохраняемая интеллигенцией, является залогом будущего процветания страны. Сравнивая положение интеллигенции и народа, автор «Дневника писателя» приходил к выводу о том, что у последнего исторически была предопределена другая роль – создание и укрепление единого «царства». «Русские, – писал он о народе, – колонизировали дальнейшие края своей бесконечной родины, отстаивали и укрепляли за собою свои окраины, да и так укрепляли, как теперь мы, культурные люди, и не укрепим, а, напротив, пожалуй, еще и расшатаем».
Наша цивилизация, начатая с разврата, по мысли Достоевского, не может создать и укрепить братского общества. Оно «созидается нравственными началами» народа, представляющего собой «такую огромность», в которой «уничтожатся сами собой все новые мутные потоки». Жизнь же народа полна силы, непосредственности, мысли и искренней веры, передающейся из поколения в поколение. «Поверьте, что в этом смысле, – отмечал он, – даже самые темные слои народа нашего <…>, может быть, даже образованнее вас самих, хоть и не учились катехизису».
Интеллигенция, обладая оригинальной русской способностью к многоязычию, к сожалению, оторвана от живого русского языка. Даже А.С. Пушкин, которого Достоевский вслед за Н.В. Гоголем считал «единственным явлением русского духа», тоже, подобно многим «русским высшим классам», учился языку и народному духу у няни своей – Арины Родионовны. Не случайно одним из главных значений Пушкина для России, по мысли Достоевского, стало то, что он «первый своим глубоко прозорливым умом и чисто русским сердцем отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возносившегося перед народом». Народ же, гораздо глубже «чтит и понимает свое достоинство», чем интеллигенция, у которой «внутреннее неуважение к себе» стало особой чертой. Еще со времен Петра Великого русский народ «доказал свое уважение» к чужим убеждениям, чего нельзя сказать о просвещенных умах, которые не прощают друг другу ни малейшего отклонения от их взглядов.
Что касается науки, состояние которой, по мнению Достоевского, еще оставляет желать лучшего, то и она не является главным «различием нашим от народа», который никогда и не был ее врагом. Мало того, она «проникала к нам еще до Петра», т.е. до зарождения интеллигенции. Смысл подлинного просвещения выражен, убежден он, в народной вере в свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум, подсказывающий ему дорогу жизни. И потому Достоевский видел необходимость преклонения интеллигенции перед народной правдой, но лишь при условии, что «народ и от нас примет многое из того, что мы принесли с собой». Самая главная «наша гордость перед народом» в том, что он «национален и стоит на том изо всей силы, а мы – общечеловеческих убеждений, да и цель свою поставили в общечеловечности, а стало быть, безмерно над ним возвысились».
В последнем «Дневнике» мыслитель снова возвращается к вопросу, который он считал самым важным вопросом всего нашего будущего: «захочет ли сословие и прежний помещик стать интеллигентным народом?». Потому как «все прежнее барское земледелие упало и понизилось до жалкого уровня, а вместе с тем видимо началось перерождение всего бывшего владельческого сословия в нечто иное, чем прежде, в народ, в интеллигентный народ». Но пока для Достоевского это представлялось лишь как «журавль, летающий в небе».
Слияние же народа с интеллигенцией необходимо, по убеждению Достоевского, как для разрешения важных противоречий внутри страны, так и для выполнения Россией особой миссии в истории.
Гениальное художественное воплощение этой идеи можно встретить в беллетристике Достоевского. Решению вопроса о появлении нечаевцев среди развитой и образованной молодежи посвящен роман-пророчество «Бесы». В письме к наследнику престола А.А. Романову от 10 февраля 1873 г. Достоевский разъяснял свою концепцию: «это почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность появления в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления – прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни».
В «Дневнике писателя» за 1873 г. Достоевский снова затронул нечаевский вопрос. Разбираясь в причинах нравственной незрелости молодежи, он пришел к выводу о том, что корень зла заключается в отсутствии почвы, «в неуважении или равнодушии к отечеству и в насмешливом презрении к народу». Существенно признание Достоевского, что во времена юности он сам мог бы стать «нечаевцем» «в случае, если б так обернулось дело». Разрыв с народом, характерный, по мысли Достоевского, для современной ему молодежи, «преемственен и наследственен еще с отцов и дедов».
Очень символично авторское истолкование эпиграфа, взятое из VIII главы Евангелия от Луки, к «Бесам», которое дано Достоевским в письме к А.Н. Майкову от 9 октября 1870 г. Писатель своеобразно переосмысливал новозаветный эпизод об исцелении Христом гадаринского бесноватого. Достоевский облекает в евангельскую символику свои размышления о судьбе России. Болезнь безумия, беснования, охватившая отечество, – это, в его понимании, в первую очередь, болезнь русской интеллигенции, увлеченной ложным европеизмом и утратившей кровную связь с родной почвой, с народом, его верой и нравственностью. Именно потому интеллигенцию, оторвавшуюся от народных начал, закружили бесы. «Кто теряет свой народ и народность, – отмечал он в письме, – тот теряет и веру отеческую, и Бога».
На страницах романа эту мысль развивает почвенник Шатов. «Вы мало того, что просмотрели народ, – обрушивает он свой упрек, в первую очередь, на западническое крыло общественной мысли, – вы с омерзительным презрением к нему относились, уж по тому одному, что под народом вы воображали себе один только французский народ, да и то одних парижан, и стыдились, что русский народ не таков. И это голая правда! А у кого нет народа, у того нет и Бога! Знайте наверно, что все те, которые перестают понимать свой народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру отеческую, становятся или атеистами, или равнодушными». Но Достоевский с помощью атеиста Ставрогина разоблачает в лице Шатова «насильную веру» в народ и в Бога, присущую некоторым представителям интеллигенции. И потому на прямой вопрос Ставрогина об истинности его веры в Бога, он отвечает очень неопределенно: «Я... я буду веровать в Бога».
На болезнь России, сбившейся с пути, указывает и второй эпиграф, взятый из баллады Пушкина «Бесы», особенно следующие строки:


Хоть убей, следа не видно,
Сбились мы. Что делать нам?
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.

В романе «Братья Карамазовы» мысль об оторванности интеллигенции от народа и о последствиях этого художественно воплотились в образе Ивана Карамазова. В стремление к народным началам Алеши Карамазова Достоевский показал альтернативный путь развития России. Здесь он призывал остерегаться ухода в «мрачный мистицизм» «со стороны нравственной», а «со стороны гражданской в тупой шовинизм». Оба эти качества, как отмечал он в «Братьях Карамазовых», грозят, может быть, «еще большим злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого и даром добытого европейского просвещения, каким страдает» средний брат Иван. Дмитрий Карамазов «в противоположность «европеизму» и «народным началам» братьев своих, как бы изображает собою Россию непосредственною… О, мы непосредственны, мы зло и добро в удивительном смешении».
Таким образом, мысль о необходимости слияния интеллигенции с народом как носителем определенной идеи является одним из важнейших положений концепции русского национального характера в «Дневнике писателя» и в художественном творчестве Ф.М. Достоевского. Народ выступает хранителем национальных ценностей, а интеллигенция – общечеловеческих. Поэтому претензии интеллигенции на овладение русской идеей, по глубокому убеждению мыслителя, невозможны без того, чтобы: а) вернуться к народной «почве»; б) проникнуться народным духом и в) выступить носительницей определенных культурных ценностей своего народа.