Русские и европейцы

Русские и европейцы: взгляд Н.Я. Данилевского и Ф.М. Достоевского
// Россия и опыт национальной самоидентификации. Ростов/Д, 2005).
       Рассмотрение вопроса о взаимоотношениях русских с другими народами посвятили свои труды многие представители общественной мысли XIX и XX вв. Не исчерпана она и сегодня, в век обостренной гонки за авторитетом на международной арене. Большой вклад внесли в решение этого вопроса Н.Я. Данилевский и Ф.М. Достоевский. Известно, что на мировоззрение и творчество Достоевского оказали огромное влияние идеи Данилевского. Достоевский высоко оценил историософский труд Данилевского «Россия и Европа». А их личное общение дало уникальную возможность обменяться впечатлениями и мыслями. Примечательно, что в комментариях к полному собранию сочинений Достоевского отмечалось, что диалоги Ставрогина и Шатова из романа «Бесы» не только идейно, но и текстуально совпадают с тем, что писал Н.Я. Данилевский. Безусловно, во взглядах этих двух великих людей много общего: 1) в отношении к внешней политике России; 2) к феномену русского нигилизма; 3) в решении восточного вопроса.
Рассмотрим некоторые из основных положений «Дневника писателя» Достоевского в сопоставлении с «Россией и Европой» Данилевского.
       Сравнение русских с другими народами
       Достоевского и Данилевского роднит идея о специфичности русской нации среди других народов. Сравнивая русских с европейцами, Достоевский приходил к выводу о нашей «печальной уединенности в европейской семье народов». Связано это с тем, что только русским присуще «понимание чужих национальностей». Это, наряду с «действительно сильнейшим даром говорить на чужих языках» [5,70], по мысли Достоевского, особенно отличает нас от иностранцев. Как отмечал Бердяев в статье «Миросозерцание Достоевского, «русский человек [в оценке автора «Подростка» и «Дневника писателя»] – всечеловек и самый свободный человек в мире» [1, 116]. Он обладает гениальной национальной способностью «переживать все великое, что было в мире, как свое родное» [1,108].
Несмотря на наши преимущества, мы, к сожалению, не умеем ценить себя. И потому «затаенное глубоко внутреннее неуважение к себе не минует даже таких людей, как Пушкин и Грановский», которые для Достоевского являлись лучшими представителями интеллигенции. Так, «великий поэт не раз стыдился того, что он только поэт». [8,60] Эта черта удивительным образом уживается с необъятным самомнением и тщеславием.
       Интересно развивается эта мысль в «Братьях Карамазовых». Так, Достоевский устами Коли Красоткина, сравнивая русских с немцами, приходит к следующему выводу: «Самомнение – это пусть, это от молодости, это исправится, если только надо, чтоб это исправилось, но зато и независимый дух, с самого чуть не детства, зато смелость мысли и убеждения, а не дух ихнего колбаснического раболепства перед авторитетами» [4,240].
Достоевский не отрицал, что подобное неуважение к себе могло бы встретиться и у представителей других национальностей, но не в такой степени, как у нас. «Там от давнишней привычки к делу всех и каждого, успели рассортироваться веками занятия и значения людей, и почти каждый там знает, понимает и уважает себя... У нас же, при двухсотлетней отвычке от всякого дела – несколько иначе» [2,60].
       Эта же мысль, только более жестко, звучит в романе «Бесы» в устах западника Степана Трофимовича Верховенского: «У нас все от праздности, и доброе и хорошее… Мы своим трудом жить не умеем… Будем трудиться, будем и свое мнение иметь. А так как мы никогда не будем трудиться, то и мнение за нас будут иметь те, кто вместо нас до сих пор работал, то есть все та же Европа» [5,19].
       По мнению автора «Дневника писателя», англичане, вообще, «все одинаково уважают себя, может быть, единственно за то, что они англичане» [6,95]. Хотя, в сущности, в Англии та же «страстная жажда жить и потеря высшего смысла жизни», как и повсюду в Европе [6,94].
Что касается веры, то ее англичане рассматривают лишь с практической точки зрения. Русскому же народу присуще «сердечное знание Христа и истинное представление о нем», которое «передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей» [5,61].
       Достоевский считал, что русские, «люди с гораздо более реальным, глубоким и благоразумным взглядом, чем все эти англичане». Но они не стыдятся ни своих убеждений, ни нашего о них мнения, хотя «в чрезвычайной искренности их встречается иногда даже нечто глубоко трогательное» [6,96].
       Необычайное трудолюбие и организованность подмечал он у немцев. Сравнивая русского и немецкого чиновника, писатель говорит о высокой культуре последнего. Наш типичный бюрократ – «нечто сердитое и раздраженное», «высокомерное и гордое, как Юпитер» [7,74]. Немецкий же чиновник «из мелкой букашки человеком становится, а не обращается из человека в букашку» [Там же]. Не случайно тема «маленького человека» и «человека и чина» была такой популярной в русской литературе. Ей посвятили свои произведения многие писатели – Пушкин, Гоголь, Достоевский, Чехов, Белый, Андреев, Сологуб и др. Хотя проблема эта не утратила свою актуальность и сегодня. Интересно развивается она в романе «Бесы». Так, Степан Трофимович, размышляя об особенностях русского чиновника, выделяет в его характере особую черту – административный восторг. «Поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, pour vous montrer son pouvoir [чтоб показать вам свою власть (фр.)]. Дай-ка, дескать, я покажу над тобою мою власть...» И это в них до административного восторга доходит» [4,47-48].
Несмотря на присущую немцам «необыкновенную память и быстроту соображения» русские, как и французы, зачастую отказывали им в остроумии. Про «туготу и тупость» немцев всегда ходило множество анекдотов, «несмотря на искреннее преклонение наше перед их ученостью». Однако Достоевский объясняет это их «национальной характерностью» и своеобразностью, которая и «поражает иной раз до негодования, а потому и доводит иногда до неверного о них заключения» [7,76]. Хотя на иностранца, приехавшего в Германию, они действительно производят странное впечатление. Уникальное художественное воплощение этих национальных черт можно встретить в образе доктора Герценштубе в романе «Братья Карамазовы». Этому старичку, как признавался Достоевский, было свойственно «говорить медленно, растянуто, не смущаясь производимым впечатлением и тем, что заставляет себя ждать, а, напротив, еще весьма ценя свое тугое, картофельное и всегда радостно-самодовольное немецкое остроумие» [4,14].
       Данилевский же дал вопросу о взаимоотношениях славян с германо-романскими народами научное системно-методологическое обоснование. В своем учении о культурно-исторических типах он поставил Россию и Европу на разные полюса культурно-исторического существования. Данилевский, как и Достоевский, считал, что «насильственность – черта германо-романского типа». И потому подражать Европе в этом противно характеру складывающегося славянского типа. «Конечно, Россия не мала, – писал он в «России и Европе», – но большую часть ее пространства занял русский народ путем свободного расселения, а не государственного завоевания. Надел, доставшийся русскому народу, составляет вполне естественную область, – столь же естественную, как, например, Франция, только в огромных размерах, – область, резко означенную со всех сторон (за некоторым исключением западной) морями и горами» [3,157 ]. Достоевский тоже отрицал распространенное мнение европейцев о России как о завоевательном государстве. В «Дневнике писателя» он утверждал, что «Россия сильна только у себя дома, когда сама защищает свою землю от нашествия, но вчетверо того слабее при нападении» [9,62].
       Очень важна мысль Достоевского о том, что нравственные начала являются основой благополучия любого государства. Данилевский называл эту нашу особенность «прирожденной гуманностью». Вера в вечные идеалы придает политике России духовный смысл и поддерживает величие нации. Он считал, что в этом вопросе те же немцы могли бы нам позавидовать. «Может быть, немцы, всего еще пятнадцать лет тому назад, согласились бы променять половину своей научной славы на такую силу политического единства, которая была у нас уже очень давно», – писал он в «Дневнике» за 1876 г. – Мы же, занимаясь укреплением своих территорий, отстали от Европы в науке. «Но зато, вместе с ростом и укреплением ее расшаталось нравственное и политическое состояние Европы почти повсеместно». И даже самые крепкие в политическом отношении страны Англия и США, «может быть, в этом нам далеко уступят» [6,111].
       Данилевский доказывал эту мысль на примере анализа конкретного исторического материала. Он говорил о том, что Россия – одно из немногих государств, которому чужда захватническая политика. «Итак, – писал он в «России и Европе», – в завоеваниях России все, что можно при разных натяжках назвать этим именем, ограничивается Туркестанскою областью, Кавказским горным хребтом, пятью-шестью уездами Закавказья и, если угодно, еще Крымским полуостровом. Если же разбирать дело по совести и чистой справедливости, то ни одно из владений России нельзя называть завоеванием – в дурном, антинациональном и потому ненавистном для человечества смысле. Много ли государств, которые могут сказать про себя то же самое?» [3,43]. Так, например, Франция отняла у Германии Эльзас, Лотарингию, Франш-Конте, у Италии – Корсику и Ниццу; за морем покорила Алжир. Пруссия «округлила и соединила свои разбросанные члены» за счет Польши, на которую не имела никакого права. Австрия «мало или даже почти ничего не отняла мечом, но самое ее существование есть уже преступление против права народностей» [Там же]. Испания в былые времена владела Нидерландами, большей частью Италии, покорила и уничтожила целые цивилизации в Америке. Англия завоевала независимое Кельтское государство, отняла у народа право собственности на его родную землю, «голодом заставила его выселяться в Америку», покорила царства и народы Индии «в числе почти двухсот миллионов душ»; отняла Гибралтар у Испании, Канаду у Франции, мыс Доброй Надежды у Голландии.
       По мнению Достоевского, англичане – прекрасные дипломаты. Они без зазрения совести примут тирана, главного актера кровопролитной и братоубийственной войны, соблюдая все знаки приличия. Более того, сделают это с необычайным хладнокровием и галантностью. Пусть весь мир клеймит злодея презрением и свистками. Это «годится для каких-нибудь парижан или немцев: англичанин обязан вести себя иначе» [6,95]
       Достоевский и Данилевский, будучи выходцами кружка Петрашевского, умудренные суровыми последствиями этого важного поворота в их судьбах, считали нигилизм конечным следствием болезни «европейничанья». Данилевский, рассматривая истоки нашего нигилизма, пришел к выводу, о его западном происхождении. Достоевский связал это с главной проблемой нашей интеллигенции, зараженной чуждыми и губительными для нашей нации европейскими идеями.
       Восточный вопрос
       Что касается России, то, по мнению Данилевского и Достоевского, нравственные начала всегда являлись основой ее государственной политики. Эту идею они развивают на примере актуальной для второй половины XIX в. исторической ситуации, связанной с борьбой балканских славян против турецкого ига.
Примечательно, что оба мыслителя были склонны видеть во вмешательстве России в решение восточного вопроса «наше окончательное столкновение с Европой» [7,101]. Данилевский дал развернутое научное объяснение этой ситуации. Достоевского более интересовала нравственная сторона этого вопроса, с т.з. которой он, в основном, и рассматривал бескорыстную помощь России братьям-славянам. Сравнивая силы противников, он называл дух главным преимуществом славян. «Они идут, – писал он в «Дневнике» за август 1876 г., – веря в свое право, веря в свою победу, тогда как у турок, несмотря на фанатизм, большое безналичие и большое смущение» [7,14]. Но окончательная судьба Сербии зависит от России, которая «сохранит ее от погибели в случае большого несчастия» или «могущественным влиянием своим поможет ей сохранить за собой, в случае удачи, возможный maximum выгоды» [7,15].
       Удивительно, что вся страна поднялась для защиты своих братьев-славян. «Солдат, купец, профессор, старушка божия – все в одно слово. И ни одного звука, заметьте, об захвате, а вот, дескать, «на православное дело». Да и не то что гроши на православное дело, а хоть сейчас сами готовы нести свои головы» [7,101]. Для Европы, привыкшей к захвату, чужда эта наша политическая формула («на православное дело»). Для России же она, по мнению Достоевского, являлась залогом нашего будущего. Поскольку «выгода России, коли надо, пойти даже на явную невыгоду, на явную жертву, лишь бы не нарушить справедливости» [6,46]. Не может Россия изменить великой идее всеединения славян ради всеслужения человечеству, завещанной ей рядом веков, которой следовала она до сих пор неуклонно. В этом движении русских, готовых пожертвовать самыми важнейшими интересами, даже миром с Европой, Достоевский видел проявление нашей национальной зрелости: «Самые слухи и толки о политическом и социальном разложении русского общества, как национальности, – писал он в «Дневнике», – давно уже крепившееся в Европе, несомненно, должны получить теперь, в глазах ее, сильное опровержение: оказалось, что, когда надо русские умеют и соединяться» [6,103].
       Однако Достоевский высказывал большие сомнения в будущей благодарности освобожденных. Скорее всего, по его мнению, «они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию» [8,79]. В этом Достоевский разглядел серьезное препятствие на пути к созданию всеславянского союза, о котором так мечтал Данилевский.
Достоевский не ограничивал деятельность русских только созданием общеславянского государства, полагая, что задача России общемировая, т.е. служение всему человечеству и его объединение в одну семью на основе любви и Православия. Именно с Востока «и пронесется новое слово миру, навстречу грядущему социализму, которое может вновь спасет европейское человечество, вот назначение Востока, вот в чем для России заключается восточный вопрос» [7,86]. «Я знаю, – писал Достоевский, – многие назовут такое суждение «кликушеством», но Н.Я. Данилевский слишком может понять то, что я говорю» [Там же]. В последнем «Дневнике» он пришел к выводу о том, что «в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!» [9,34], поскольку «Россия не в одной только Европе, но и в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат» [9,33].
       Интересно, что Россия, верная своей нравственной политике, отказалась от соблюдения главного условия Наполеона – «не мешать ему в Европе», за которое «он отдал бы нам Восток, и теперешний Восточный вопрос наш – гроза нашего будущего – был бы разрешен» [9,34]. «В двенадцатом году, выгнав от себя Наполеона, мы не помирились с ним, как советовали и желали некоторые немногие прозорливые русские люди, а двинулись всей стеной осчастливить Европу, освободив ее от похитителя» [9,33-34]. Ошибочный, по мнению Достоевского, «взгляд на себя единственно как на европейцев» дорого стоил нам. Мы поплатились за него: 1) утратой духовной самостоятельности; 2) неудачной нашей европейской политикой; 3) деньгами, которых «бог знает сколько ушло у нас на то, чтобы доказать Европе, что мы только европейцы, а не азиаты» [8,33].
       Отношение европейцев к русским
Русская политика в борьбе балканских славян с турками еще больше, по мнению Достоевского, увеличила пропасть непонимания между нами и европейцами. То, что русских не любят в Европе, было для Данилевского и Достоевского, несомненно. Данилевский на примере конкретно-исторического материала (раздел Польши, восточный вопрос) путем научного исследования доказал необоснованность упреков европейцев в том, что политике России присущ завоевательный характер. У Достоевского, пожалуй, более негативными, чем у Данилевского, оказались мнения о европейцах. Хотя они и сходились в мысли о ненавистном отношении к нам со стороны европейцев. Но Данилевский, выражал уверенность в том, что в своих интересах европейцы смогут отказаться от антирусской политики и станут искать союза с Россией. Это подтвердилось историей (франко-русский союз). Достоевский считал это мнение Данилевского наивным.
       Если в первом «Дневнике» Достоевский выражал радость по поводу того, что нас в Европе совсем не знают, то в последующих выпусках «Дневника писателя», он все больше приходил к мнению о том, что нас неправильно понимают и не в состоянии оценить. Наше стремление стать великой державой может быть осуществимо лишь при условии дальнейшего всеобщего европейского невежества в отношении нас. Так считал Достоевский в связи с тем, что мы очень слабы в экономике и науке. Но позже он пришел к выводу, что встреча наша с Европой неизбежна. Но если для Азии мы европейцы, то для Европы – татары и варвары, которые подобно орде дикарей, явились в Европу лишь для разрушения. В этом, по мнению Достоевского, проявился бессознательный протест русской души, чуждой европейской культуре.
       Ненависть и недоверие к нам Европы коренится в том, что «они никак не могут нас своими признать» [9,35]. Мы для них воры, укравшие у них просвещение. «Турки, семиты, – пишет он в последнем «Дневнике», – им ближе по духу, чем мы, арийцы» [Там же]. Главная причина всему этому в том, что мы несем человечеству идею, противоположную Европе. Хотя она еще не знает какую, но, подобно славянофилам верит, что у нас она есть.
       Таким образом, в оценке русских и иностранцев у Достоевского и Данилевского выявилось много сходных идей: 1) о самобытности нашего развития; 2) о ненавистном отношении европейцев к славянам (формальным подтверждением чего для Достоевского являлся оскорбительный для нашего патриотического чувства характер этимологии этого слова в западноевропейских языках приобретшего еще с IX – X вв. в ходе германской экспансии, значение «раб»); 3) о нравственных началах славянства, чуждых европейскому обособлению и завоевательной хищнической политике; 4) о нигилизме как о крайнем следствии нашего подражания западной модели цивилизации и т.д. Данилевский научно обосновал необходимость русского народа в борьбе за исконно национальную жизнь в своем культурно-историческом славянском типе. Достоевский в своей вере в особую стать России ушел в иррациональную область пророчеств о русском национальном мессианизме. Первый выступал как гениальный ученый-христианин, второй – как великий религиозный писатель. К сожалению, ко многим заветам наших мыслителей мы не прислушались. Возможно, потому так далеки от решения многочисленных проблем внутренней и внешней политики Отечества.

       
       Литература:
       1. Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Н.А. Бердяев о русской философии: в 2 ч. Ч. 1. – Свердловск, 1991
       2. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы: Роман в четырех частях с эпилогом: Ч.3 и 4. – М., 1987.
       3. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-романскому. Изд. 6-е. – Спб., 1995.
        4. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-романскому. Изд. 6-е. – Спб., 1995.
       5. Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1873 г. // Ф.М. Достоевский. ПСС. – Т. 21. Л., 1980.
       6. Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1876 г., январь – апрель. // Ф.М. Достоевский ПСС. - Т. 22. Л., 1980.
       7. Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1876 г., май – октябрь. // Ф.М. Достоевский. ПСС – Т. 23. Л., 1980
       8. Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1877г., сентябрь – декабрь. // Ф.М. Достоевский. ПСС. – Т. 26. Л., 1980.
       9. Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1880 г. // Ф.М. Достоевский. ПСС. – Т. 27. Л., 1980.