Сломанный мне

(Об эпохе морального разложения концептуального деструктивизма)

Открытое окно напоминало мсье Горшковозову о приятно проведенной ночи в саду, где тени были обширны, а яблони – ветвисты. Он любил побродить среди вишен и кипарисов, ощущая приторную сладость банановых пальм. Выходя из своих чертогов, он обрушивался гневным рыком на ни в чем не повинного камердинера, отчего тот, широко открыв рот и выпучив глаз, завязывал свой ничтожный мозг (разве мозг человека с такой профессией не ничтожен) в узел. Обращаясь к повелителю кареты, он давал ему пренепременно шиллинг, а пуще того и соверен, чтобы несчастный повелитель вез мсье Гошковозвова в указанный им пункт на карте, которую мсье перманентно имел при себе.
Мсье Горшковозов был человек утонченной натуры, хрупкого склада ума и без левой ноги, которую потерял в тренажерном зале, готовясь к войне, на которою в виду полученной им травмы так и не попал. Война была маленькой и победоносной, а мсье Горшковозов грузным и обильно потеющим немолодым человеком с толстой шеей.
В тот пряный вечер мсье Горшковозов направлялся к некоему Осмомыслу, его партнеру по псевдофилософским учениям. Они организовали тоталитарную секту, в которой призывали всех смотреть телевизор. Это учение имело во многом политические цели, которых они, впрочем, не скрывали.
В тот пряный вечер колесо кареты повелителя кареты отпало по никому не известной причине, и, томящийся в своем благополучии, мсье Горшковозов получил несовместимую с дальнейшей поездкой травму левой ноги и очутился в карете скорой помощи.
Тишина больничного утра заставила мсье Горшковозова насторожиться. Как опытный партизан, он, ползя по полу по причине гипса с левой стороны его тела, выглянул за приоткрытую дверь, за которой был коридор. Коридор оставался мрачно пустым - никого не посетило озарение выйти в него в столь ранний час.
Горшковозов оглянулся вокруг настолько, насколько это было возможно из его лежачего положения и увидел вышеописанную картину, которая повергла его, как опытного партизана, в полное расстройство духа в дополнение к уже и без того расстроенному телу. Он приподнял левое веко в надежде обнаружить хоть какие-нибудь признаки терроризма в пространстве коридора, и, к своему удивлению, обнаружил их примерно в пяти метрах от своей двери. То были колодезный люк и полиэтиленовый пакет рядом. Странное местонахождение колодца мсье Горшковозова не встревожило, как, в прочем, и не насторожило. Он удивился пакету, в котором явно что-то было, но так тривиально террористы поступить не могли, засунув в пакет бомбу, да и не бомбы боялся мсье Горшковозов, а самих террористов, прячущихся по его мнению в пакете.
Подтверждая теорию мсье Горшковозова, террористы, которых было четверо, вылезли из пакета и оказались не террористами, а рабочими ЖКХ, но, как известно, даже рабочие ЖКХ могут быть террористами, вернее террористы могут быть даже рабочими ЖКХ.
Весело подтверждая теорию Горшковозова, террористы-работники ЖКХ выбрались из пакета и тут же скрылись в недрах колодезного люка, закрывая за собой все с необходимой тщательностью. Террористами они, конечно, не были, и вылезли они из другого люка, ошибочно принятого Горшковозовым за пакет. Тот факт, что посреди больничного коридора было даже не один, а два колодезных люка, объясняло странное устройство системы водоснабжения городской больницы, в которую и был помещен мсье Горшковозов.
Тем временем толстая шея мсье Горшковозова устала от такого ненатурального изгиба себя по всей своей длине, что мсье Горшковозову захотелось спать, чем он не сумел не воспользоваться, используя казенное больничное пастельное белье.
Тишина больничного утра для мсье Горшковозова перестала существовать не после того, как он водрузил свое тело на кровать, а после того, как по коридору заходили террористы-работники ЖКХ, врачи и медсестры, тишина больничного утра перестала существовать и в природе.
Проснулся мсье Горшковозов поздним вечером от того, что оказался засунут в барокамеру для проведения процедур.
Вечер для мсье Горшковозова был короток. Ужин из овсяной каши и чая его не прельстил, и он отправился пытаться спать.
Осмомысл был зол, когда, узнав, что Горшковозов не приехал, готовился к совершению суицида и обдумывал способ его совершения. Злость его была выражена в напряженных мышцах лица, красном его цвете и поминутно издаваемым им криком: «ашшш!», что делало его похожим на беременную змею. Он был щупл, невысокого роста, и хрупкого телосложения. Всем своим видом он доказывал несостоятельность его профессии сектанта, коей он ублажал себя уже несколько десятилетий. Осмомысл был опытным сектантом, отчего был практически лыс.
Где-то вдали от проблесков цивилизации туманного Лондона царила тишина, и было темно. Тусклый свет за окном не отменял тишину вокруг. Осмомысл был не в силах придумать для себя форму суицида, поэтому упал на пол, и в бессилии лежал на холодных плитах. Он спускался в фамильный склеп и пытался разбить свою, к тому времени уже пустую, голову об стены, но, естественно, инстинкт самосохранения не давал ему приложить достаточно усилий. Все его попытки оказались тщетны, и он пошел спать.
Барокамера была ужасающа, ветер пронизывал мсье Горшковозова через открытое окно его белой пустынной больничной и очень одиноко выглядящей палаты. Он готов был заснуть, но ветер мешал ему, и Горшковозов проклял ветер. Закинув руку за голову, он лежал в пустынной тишине ночи и осмыслял свои отношения с Осмомыслом.
Отношения были крайне непросты, что было следствием их почти полного отсутствия. Отвергнув возможность их скорейшего восстановления, Горшковозов взвыл от отчаянья и боли в животе, которая настигла его в столь неподходящий для физических страданий час.
Ввиду своей травмы мсье Горшковозов оказался окончательно безног, из-за чего его отчаянье приобрело размеры барокамеры, в которой он находился, что, впрочем, не помешало ему ее покинуть.
Покинув барокамеру, Горшковозов направился прямиком к Осмомыслу, чтобы обсудить с ним проблемы сельского хозяйства Великобритании.
Ваза Моторов не был опрятен, и поэтому, высунувшись в открытое окно, тотчас плюнул в него, показав ко всему прочему еще и свою бестактность и невоспитанность. Плевок пришелся на цилиндр мсье Горшковозова, и он, встрепенувшись, оглянулся, а потом посмотрел и верх. Там его уже ожидало успевшее стать нахальным лицо Вазы, который нагло ухмыльнулся вслед за плевком. Мсье Горшковозов, жаждая возмездия, отправился карать Моторова, но Ваза, поняв намерение оплеванного, решил спасаться бегством. Проанализировав ситуацию, мсье Горшковозов, решил не продолжать преследование в виду отсутствия нижних конечностей и отправился к Осмомыслу.
Ваза не был отягощен интеллектом настолько, чтобы уловить настроение мсье Горшковозова и понять, почему он не стал его преследовать, и бежал, бежал, только и думая о том, куда бы завернуть.
Тем временем Осмомысл, горько оплакивая судьбу мсье Горшковозова, смотрел вдаль и видел перед собой туманные очертания туманного Лондона, где все происходит внезапно, но в то же время закономерно. Его безмятежность нарушил скрип колес экипажа, приближавшегося к нему со скрипом колес. В экипаже надменно восседал мсье Горшковозов, и, как ни в чем не бывало, вспоминал идиомы народного производства, выученные им наизусть еще в детстве. Осмомысл настолько обрадовался, что, забыв, что он осмыслял, побежал навстречу экипажу, радостно напевая гимн секты, в котором он призывал всех смотреть телевизор. Все тут же убежали исполнять волю духовного наставника, только мсье Горшковозов, являясь полноценным партнером Осмомысла, вполне логично остался восседать в экипаже. В прочем, у него не было особого выбора, он не мог сдвинуться с места без помощи своего партнера по политическим взглядам.
К великой радости Осмомысла, собрание секты, призывающей всех смотреть телевизор, уже имело место быть, и местом этим вполне непринужденно и закономерно являлось убежище Осмомысла, коим мы можем представить себе небольшой замок в Викторианском стиле, с пристройкой-храмом для служений в виде просмотра телевизоров. Начав собрание, мсье Горшковозов принялся зачитывать псалмы из рекламы девятнадцатого канала, который был так любим адептами секты. Послушные послушники повторяли давно заученные тесты и ничего не предвещало беды. Поэтому, что вполне закономерно, никакой беды не случилось, ибо Ваза Моторов не знал, как остановить людей, смотрящих телевизор.