Радужное небо глава 42

ГЛАВА XLII
КРИК РАНЕНОЙ ДУШИ
       Началось причастие. Если на исповеди было около пятидесяти человек, то к причастию подходило не менее двухсот.
       Мария смотрела на все это, и слезы застилали ей глаза. Ей было стыдно перед Верой. Стыдно и обидно. Как же встретили ее в храме, какое впечатление он произвел на нее? Что она теперь будет думать о православии и вообще о христианстве? Что расскажет своему мужу и своей дочери?
       - Что, уже началось причастие? Уже можно подходить? – спросила у Марии пожилая женщина, стоявшая в толпе.
       - Началось, - ответила Мария. – Но ведь прежде, чем причащаться, необходимо исповедоваться.
       Женщина сделала возмущенный жест.
       - Этого еще не хватало! Чтобы я кому-то свою душу изливала, свой грех открывала? Да в жизни такого не будет. Тем более, такому молокососу, который мне в сыновья годится.
       Вера, слышавшая все это, злорадно усмехнулась, но ничего не сказала. Но Мария почувствовала перед нею жгучий стыд.
       - Но ведь такое причастие вам только во грех будет, - чуть не плача, сказала она. – Неужели вы не понимаете, что таким путем вы хотите Бога обмануть?
       - Откуда Бог узнает? Что он, увидит, что ли, все? Да ему и дела-то нет до этого. У него своя жизнь, а у нас своя. Так что, не о чем и говорить.
       Женщина принялась проталкиваться к алтарю. Марию привел в себя злорадный смех Веры.
       - Это, наверное, праведница великая. На нее понятие греха не распространяется.
       После окончания службы начался молебен. Мария не стала даже предлагать Вере остаться на него, но та заинтересовалась сама.
       - Что это? – скептически спросила она.
       - Молебен. Здесь освящают воду, а потом этой водой окропляют прихожан.
       - Наверное, после этого в людей святой дух входит, они святыми становятся.
       Все это Вера произнесла язвительным тоном. Но Мария не могла ее в этом винить. После того, что Вера видела и слышала, она просто не могла вести себя иначе.
       Началось окропление. Мария и Вера стояли позади всех, но и на них попала святая вода. Вздрогнув от неожиданности, Вера постояла несколько мгновений, затем произнесла:
       - Что-то я не чувствую в себе никаких изменений. Ни святого духа не ощущаю, ни вообще ничего.
       Окропление закончилось, и люди бросились к чанам со святой водой. Началась давка.
       - Господи, какое столпотворение! – воскликнула Вера. – Они же затопчут друг друга!
       Взгляд Веры был полон изумления и, одновременно, отвращения к подобному зрелищу. Толпа давила, люди кричали, ругались, кое-где доходило почти до драки.
       - Какое безумие! Как это все отвратительно! – не выдержала Вера. – Пойдем отсюда!
       Они стали обходить толпу, но в это время, она пришла в движение, люди подались назад и, буквально, сбили Веру с ног. Вера потеряла равновесие и налетела спиной на подсвечник, который зашатался и упал на стену. С подсвечника попадали свечи.
       Служащая, та самая, которая ранее поругалась с Верой, с истошным криком вновь набросилась на свою жертву.
       - Да что же ты творишь, корова неуклюжая! Мало того, что вырядилась, как бесстыдница, так она еще и подсвечник опрокинула! Чтоб тебе пусто было, пропади ты пропадом, окаянная! Да для чего таких в храм-то пускают, все бы им лишь зло творить!
       Мария бросилась поднимать Веру. Служащая подхватила подсвечник, продолжая сулить проклятия несчастной женщине, называя ее отродьем сатаны и желая ей гореть в геенне огненной.
       - Да что вы за сумасшедшая такая! – заорала в ответ Вера. – Неужели же вы не видите, что меня толпа с ног сбила! Неужели вы не видите, какая тут давка, в вашем сумасшедшем доме! Да чтоб я еще раз пришла сюда, да пропади вы все пропадом, вместе с вашими попами и храмами!
       Вера поднялась на ноги и бросилась к выходу.
       - Вера! – закричала Мария, пытаясь ее остановить.
       Вера обернулась в дверях, и с яростью выкрикнула:
       - Мало вас коммунисты резали! Я-то раньше вам сочувствовала, а теперь вижу, что было за что!
       Вера выбежала из храма.
       У Марии все помутилось в голове от отчаяния. Она чувствовала, что еще мгновение, и она потеряет сознание. Почувствовав одновременно боль в сердце и слабость в ногах, Мария согнулась пополам. Когда ей немного полегчало, она выпрямилась и повернулась к служащей.
       - Ох, какой же вы человек! – негодующе произнесла она. – Какой же вы человек!
       Все внутри Марии клокотало. Так поступить с человеком, да этому нет никакого оправдания.
       Лицо служащей было перекошено ненавистью и злобой.
       - А как же я должна была поступить с ней? Она, беспутная, вон как бесчинствовала! Весь храм перевернула с ног на голову!
       - Да что же она бесчинствовала? – возмутилась Мария. – Ее же толпа едва живьем не затоптала! С ног сбили, вот она и упала на подсвечник! Неужели у вас ни грамма нет совести! Ведь каких трудов стоило уговорить ее придти в храм, а вы ее в два счета из него выгнали!
       - Таким, как она, вообще нечего делать в храме! – не сдавалась служащая.
       - Каким «таким»? Она такая же, как и все остальные люди! Ей, значит, нечего делать в храме, а вам есть чего? Чем вы-то здесь занимаетесь, людей изгоняете? Православные человеконенавистники, вот вы кто! Нет у вас ни жалости к людям, ни сочувствия, одна только ненависть, больше ничего!
       - Иди-иди отсюда, за своей подругой, - махнула рукой служащая. – Ты сама такая же, вот и защищаешь ее.
       - Какую память вы ей о храме оставили? Что она теперь будет думать о православии, и вообще о Христе? Чему детей своих научит? Да разве можно так!
       Служащая поджала губы и пошла прочь.
       Мария проглотила ком, внезапно подступивший к горлу и, на негнущихся ногах, подошла к иконе Иисуса Христа.
       - Господи, да как же так! Что творится в этом мире? Почему те, кто призван служить тебе и приводить других людей в твое царство, на деле лишь изгоняют их, втаптывают в грязь? Как же так, нет в них ни жалости к людям, ни сочувствия, одно бессердечие! Прав ты был, Господи, когда обличал фарисеев, говоря, что они сами в рай не входят, и других в него не пускают. Но что же будет с миром? Что будет с человечеством, когда и сами священники в тебя не верят, и не живут по твоему закону? Они лишь прикрываются твоим именем, а на самом деле же служат своим нуждам, поклоняются деньгам. И разве можно с такой грубостью и ненавистью изгонять человека из храма, который впервые пришел в него? Ведь никогда он больше не переступит порога храма. Куда он пойдет, чьей добычей станет? Ведь даже Булгаков в «Мастере и Маргарите» писал о том, что человек, от которого отворачиваются все, которого все втаптывают в грязь, становится добычей дьявола. Ведь ему только того и нужно, чтобы от человека отвернулись все, потому что дьявол-то уж от него не отвернется, он своей добычи не упустит. Все, кого отталкивает от себя церковь, все они, рано или поздно, становятся добычей дьявола, потому что таким людям больше некуда идти. Не нужны они больше никому, кроме как дьяволу, который завлекает в свои сети такие вот заблудшие души. Может быть, поэтому и произошла та ужасная революция семнадцатого года, что церковь сама толкнула на это народ, свою собственную паству. Ведь атеизм всегда начинается с церкви, с духовенства. Разве не из церкви вышел тиран всех времен и народов Иосиф Сталин? Разве он не учился в духовной семинарии? А провокатор Гапон, который был одним из тех, кто спровоцировал «Кровавое воскресенье», в результате которого был оклеветан государь Николай II, бывший последней защитой России? А Григорий Отрепьев, который выдавал себя за царевича Дмитрия? Разве он не был иноком? Да и мало ли таких примеров. Ведь охлаждение к вере Христовой началось именно с духовенства. Священник обязан являться как бы образом Иисуса Христа, примером для своей паствы. А разве можно было это сказать о большинстве священников девятнадцатого века? Разве народ, глядя на своих пастырей, видел в них Иисуса Христа? Разве не духовенство придумало себе такое оправдание, что, мол, священники тоже люди? Да разве уместна такая поговорка к пастырям? Не безумие ли это, требовать от прихожан вести праведную жизнь, а от себя этого не требовать? Что подумает народ? Может ли христианство заключаться лишь в проповедях с амвона? Прихожанин никогда не станет поступать, по словам пастыря, если не подаст пример сам пастырь. А разве видели люди подобные примеры в последние десятилетия перед революцией? Церковь разлагалась изнутри, она дробилась, появлялись обновленцы и реформисты. А раскол на православных и старообрядцев, разве он способствовал укреплению людей в христианской вере? Церковь раскололась на два лагеря, и стала бороться сама с собой. На старообрядцев устраивались гонения только за то, что те не захотели креститься тремя пальцами, а продолжали это делать двумя перстами. Уж если церковь не смогла договориться сама с собой, то чего уж тогда требовать от людей. Глядя на все это, люди утратили веру. Они запутались! А скольких людей предали анафеме незадолго перед революцией. Да разве можно было это делать! Отлучать огромное количество людей только за то, что они запутались и приобрели свое собственное мировоззрение. Я понимаю, предать анафеме священника, который закончил духовную семинарию, а потом, вдруг, создал собственное учение. Но совсем другое дело предавать анафеме заблудших людей. Ведь это же означает изгнание их из лона церкви, а когда человек изгнан от Бога, он становится прямой добычей дьявола. Скольких людей толкнула церковь в ряды революционеров, придав их анафеме. Быть может, если бы церковь попыталась достучаться до их души, попыталась удержать их до последнего, то, возможно, и не было бы этого страшного семнадцатого года, который столкнул Россию в пропасть, из которой она не может выбраться и по сей день, а, может быть, не выберется из нее никогда.
       Как же так, Господи, те, кто призван тобою спасать души людей, на деле лишь губят их. Может быть, настали те времена, когда уже нельзя людям посещать храмы? Может быть, и в православии служат не тебе, а дьяволу? Ведь сказано же в пророчествах, что в последние времена будет множество храмов построено и отреставрировано старых, но ходить в них уже нельзя будет. Господи, неужели уже настали эти времена?
       Прости, Господи, вот видишь, до каких мыслей я уже дошла. Прости, помоги мне разобраться, помоги мне найти истину.