Товарищ старший капитан

– 1 –
Этот тихий, не по осеннему теплый и погожий денек в начале октября 1976 года надолго запомнился девятому "г" классу тем, что им в этот день первым уроком поставили НВП – начальную военную подготовку. Об этой страшной НВП в школьных коридорах рассказывали разные истории, одна страшнее другой. Боялись, впрочем, даже не самой НВП, а грозного военрука, прошедшего всю Великую Отечественную войну и вышедшего в запас в звании старшего лейтенанта. Но слухи, слухами, а в действительности…
– Взвод! В одну шеренгу становись! Равняйсь! Смирно!
Тридцать учеников стоят, затаив дыхание, выстроившись в длинном школьном коридоре.
– Я сказал "равняйсь", а не накренись. Это значит пятки вместе, носки врозь, а не на оборот.
Военрук, в военном кителе с тремя звездочками на погонах, приземистый, крепкого телосложения, еще не старик, с обширной лысиной, обрамленной на затылке и висках опояской из коротко подстриженных черных с проседью волос, и орлиным взором глубоко посаженных глаз под сенью густых бровей медленно идет вдоль шеренги, останавливается перед одним из учеников.
– Выйти из строя!
Ученик послушно делает шаг вперед.
– Это что за веревка у тебя на шее болтается?
– Галстук, – поясняет ученик.
– Нет, это не галстук, – неодобрительно качает головой военрук. – Это больше напоминает аркан на шее у коровы. Кто же галстук на свитер повязывает?
Ученик стоит, понурив голову, а военрук продолжает его распесочивать.
– Почему ботинки не начищены?
– Да я…
– Молчать! Далеко от школы живешь?
– Рядышком.
– Пять минут тебе, чтобы привести одежду и обувь в порядок. Выполнять приказ!
Ученик срывается с места, но не успевает сделать нескольких шагов, как строгий окрик пригвождает его к месту.
– Стоять! Куда рванулся? Как надо отвечать старшему по званию?
– Есть, выполнять! – ученик вскидывает ладонь к виску.
– К пустой голове руку не прикладывают, – останавливает его военрук. – Иди!
Минут через двадцать ученик возвращается. На нем надета белая рубашка с отутюженным воротничком, галстук повязан как надо, ботинки блестят так, что в них можно увидеть вое отражение, если приглядеться.
– Товарищ старший капитан, можно войти? – робко спрашивает он.
– Это что еще за звание такое? – косматые брови военрука грозно сходятся на переносице. – Я тебе покажу старшего капитана! К следующему уроку, чтобы все военные звания в Вооруженных Силах Советского Союза назубок знал.
Возвратившись вечером домой, военрук садится за стол.
– Поесть бы чего, а то я за весь день только и успел булочку да стакан компота перехватить. Устал, как собака, шесть уроков подряд, да еще педсовет.
– Сам мучаешься, и ребятишек мучаешь, – супруга бренчит поварешкой, наливая в миску наваристого борща. – Они же еще несмышленыши.
– Что значит, несмышленыши? Им через два года в армию идти служить. А если, не дай бог, завтра-послезавтра война грянет? Забыла, как нас, на фронт забирали? Никто не спрашивал, несмышленыши мы или нет. Полгода в учебке и на передовую. Посчитай-ка, сколько наших ушло на войну и сколько с нее, проклятой, вернулось. Нет уж, пусть лучше сейчас военной науки хлебнут, чем потом, когда под пулями, да снарядами ползать придется. Научу всему, чему сам учен и даже больше. Буду работать, пока силы есть.
– А где, кстати, Бориска? – спрашивает он.
– С друзьями гуляет, – вздыхает супруга. – Ты бы на него повлиял как-нибудь. Вчера заявился, уже ночь на дворе была. А я чую, от него спиртным несет, как от винной бочки. Спрашиваю, откуда, а он отвечает, мол, мужчина какой-то пьяный на него нечаянно вином плеснул. Стала у друзей интересоваться, молчат, как партизаны. Потом уж допыталась у одного из них, что скинулись они впятером на бутылку красного и выпили в подворотне.
– Завтра я ему "скинусь", – обещает отец, чувствуя, как наливаются неимоверной тяжестью ресницы, сказывается дневная усталость.
Но завтра опять школа с самого утра и опять допоздна. Бежит времечко, не остановишь. Молодым да юным – им что, отзвучат звуки "Школьного вальса" и весь мир распахнется перед ними, а ему из года в год одно и тоже: "Встречай, учи и снова расставайся…".
И он, пока сил хватало, обучал старшеклассников нелегким навыкам армейской службы, но, даже выйдя на заслуженный отдых, нет-нет, да и приходил в школу, где его не забывали.
Похоронив супругу, он сильно сдал. Чувствовалось, что здоровьишко уже не то. А тут еще жизнь изменилась не к лучшему. Обрушилась на страну Перестройка, приведшая под лозунгом свободы слова и демократии к повсеместному разрушению привычных жизненных устоев, и плохих, которые давно следовало бы заменить, потому что они уже не соответствовали реалиям современности, и хороших, без которых жизнь подавляющего большинства населения, раскиданного по пятнадцати союзным республикам, пошла наперекосяк.

– 2 –
Был конец марта. Днем солнышко уже припекало, однако ночи были еще холодные, нередко ранним утречком первые прохожие, спешащие на работу, раскалывали каблуками тонкий ледок на лужах.
Борис быстрым шагом шел по улице.
– Куда спешишь, братан? – окликнул его из окна старый кореш, с которым они в детстве шастали по подворотням.
– Отцу заплохело, лекарство надо купить.
– Борян, ты чего это, как не родной, – высунулся другой его приятель и призывно махнул рукой. – Зайди на минуту, дерни с нами стопарик, и дуй дальше.
– Не могу, отец хворает, сильно уж ему невтерпеж.
– Ничего с твоим батяней не случится, если задержишься ненадолго. Он у тебя крепкий.
– Ну, если быстро, – Борис раздумывал.
– Давай, братан, подгребай к нам. Мы тебе всегда рады.
– Ладно, уговорили, – Борис зашел в избу. – Только я, правда, не могу долго, отцу плохо. Сами понимаете, старый уже.
– Все такими будем, никуда от этого не денешься, – старый дружок плеснул ему из трехлитровой банки полстакана мутноватой жидкости с резким неприятным запахом. – Вот, хлебни, за здоровье старика. Хороший мужик у тебя отец, гадом буду.
– Что это, – спросил больше для проформы Борис, вертя стакан в руке, так как прекрасно знал, не только, что за продукт ему налили, но даже и кто его приготовил, ясное дело – баба Глаша с соседней улицы.
– Не узнал, что ли? – вроде как бы удивился кореш. – Это же первачок очищенный. Баба Глаша его по своему рецепту варит, никому не выдает секрет.
– Крепок, зараза, – закашлялся Борис, выпив самогон и закусив половинкой соленого огурца. – Ну, ладно, ребята, я побежал.
– Да ты поешь нормально, видишь, жратвы сколько? – сосед налил ему еще полстакана.
Что было дальше, Борис уже не помнил. Когда он мало-мальски пришел в себя, на дворе уже смеркалось.
– Чего это со мной было? – с трудом разлепив глаза, спросил он, озираясь по сторонам.
– Да так, ничего особенного, погудели немножко.
– Ничего себе, немножко, – простонал Борис. – Колосники горят, мочи нет. Дайте хоть воды попить, если ничего другого нет.
– Кончилось все, – с сожалением проговорил дружок. – Хотя, вот еще рублишко в кармане мелочью насобирал. На банку «Нитхинола» должно хватить, я в нашем хозмаге видел, если тетки не разобрали. Вот ведь, додумались тоже, такой прекрасный продукт для мытья окон использовать.
– Мужики, а какое сегодня число? – спросил Борис и, услышав ответ, схватился рукой за голову. – Ничего себе, вот это я задержался тут с вами. Я же отцу лекарство должен купить, он у меня там больной лежит, и деньги не знаю куда дел.
– Так мы же на них еще три бутыля купили? Забыл, что ли?
– Ты погоди, у меня еще тут кое-какие копейки есть. Сейчас за парой флаконов одеколона сбегаю.
– Нет, мужики, не уговаривайте, все равно, не останусь. Домой пойду. Пора. Отец больной. Надо его на ноги поставить, а то скоро День победы, а он хворает. Нехорошо будет. Только где денег взять?
Борис подошел к своему дому. Лекарств он так и не купил, денег в кармане не было ни копейки. С тех пор, как он ушел в аптеку, прошло двое суток.
– 3 –
В нетопленном с утра доме было холодно. Кошка, любившая раньше лежать в зале на персидском ковре, растянувшись во весь свой кошачий рост, теперь, куда-то убежала, видно, чувствуя приближающийся холод, может, к соседям, в тепло, а может, зарылась в тряпки в платяном шкафу, двери которого плотно не закрывались. Впрочем, и лежать то ей уже было не на чем, ковер «улетел», проданный за бесценок, лишь бы хватило на опохмелку. Цветному телевизору тоже ноги пристроили. Теперь вместо него на тумбочке стояла старенькая радиола с красивым названием «Аврора», названная так, может быть, в честь розовощекой богини утренней зари, но, скорее всего, в память о грозном боевом крейсере, стоявшем ныне на вечном рейде на реке Нева и, как выясняется, никогда ни по каким Зимним дворцам не стрелявшем.
В спальне, отгороженный от всего остального мира старыми шторами, на кровати лежал пожилой человек, укрывшись до подбородка лоскутным одеялом.
«Завалинку бы подсыпать, а то стена промерзает, – думал он, глядя на покрытую изморозью стену. – Штукатурка потрескалась, скоро отваливаться начнет. Дождаться бы лета. Уж я бы нашел в себе силы".
Ему вдруг показалось, что скрипнула входная дверь. Он из своей дальней комнаты не видел, кто это пришел, так как, войдя в дом, надо было сначала пройти через кухню, попасть в зал, а уж оттуда в его комнатушку.
– Это ты, Борик? – спросил он, подумав, что вернулся сын, ушедший в аптеку, за лекарством.
Но в комнату вошла жена. Она была на удивление молода и красива.
– Здравствуй, Тося, – проговорил он.
– Здравствуй, – она присела на краешек кровати. – Вот, пришла тебя проведать. Как ты тут, без меня?
– Потихоньку, – ответил он, не привыкший жаловаться на жизнь, какая бы плохая она ни была.
– Укройся теплее, ночь будет холодная, – сказала жена. – Тебе сейчас нельзя простывать.
Она встала.
– Уже уходишь? – спросил он. – Так быстро.
– Пора, – улыбнулась она уголками губ. – Но ты без меня не скучай. Мы скоро встретимся.
На покосившемся столике, купленном лет двадцать назад, стоял стакан с водой. Свет от окна, пройдя сквозь ситцевую занавеску, падал на этот стакан и он видел, что вода в стакане сверху уже подернулась тоненькой пленкой льда.
 «Я еще счастливый человек, – мелькнула в голове мысль. – Лежу ни где-нибудь под забором в сугробе, а в своем доме, в своей постели, чего еще можно желать человеку».
Он смежил веки, и, казалось, задремал.
К утру, вода в стакане замерзла совсем, вспучившись посредине некрасивым горбом.
– 4 –
Трое сидели за небольшим кухонным столом, на котором стояла початая бутылка дорогого коньяка, еще две такие же бутылки, но уже пустые, стояли под столом. В изящных фарфоровых блюдцах с золотой каемочкой была наложена разная снедь: ветчина, нарезанная большими ломтями, красная икра, маринованные грибы, оливки.
– Ну, ты расскажи, как там…,– обратился один из них к тому, что сидел посередине в рубашке с закатанными по локоть рукавами и расстегнутым воротником – после второй выпитой бутылки коньяка стало жарко.
– Время пока еще не пришло рассказывать, – уклончиво ответил тот.
– А это тебе за что? – спросил другой, кивнув головой на орден Красной звезды, прикрученный к петлице темно-серого пиджака, висевшего на спинке стула.
– Было дело, – нехотя ответил тот. – Прижали духи как-то раз нашу колонну под самым перевалом, ни назад, ни вперед. Мой взвод в сопровождении. Стали они по нас из гранатометов лупить. Мне осколком голень разворотило, кое-как перевязал. Но, видно, крови много потерял, в голове звон стоит, будто кто-то рядом со мной в медный колокол бьет. Ничего не соображаю. А эти горцы среди камней маячат, все ближе подползают. И привиделся мне в тот момент военрук наш, Палыч. Будто лежит он в этот момент рядом со мной за одним камнем и шепчет на ухо, будто я на стрельбище, ты мол, успокойся, прижми нервишки, дыхание выровняй, а то чего это у тебя ствол ходуном ходит, разве так попадешь?
– А помнишь, как ты его в старшие капитаны произвел?
– А как же, – улыбнулся тот. – Такой казус не забудешь.
– Сам-то сейчас, в каком звании?
– Майором в запас ушел. Я бы и дальше служил, если бы не это, – он постучал костяшками пальцев по правой ноге, раздался звук, будто стучали по деревяшке – протез.
– Если бы не долбил он нас в свое время, может, и не сидеть мне сейчас с вами. Кстати, проведать бы его.
– К сожалению, не получится, ушел из жизни.
– Жалко, – он разлил остатки коньяка по рюмкам. – Давайте за него, не чокаясь. Если будет в нашем Отечестве побольше таких людей, как он, неравнодушных к своей профессии, никогда мы не пропадем, как бы плохо нам не было.

2007