Снежинки

В нашем городе почти все были наркоманами. Не подумайте, в нем не было каких-то огромных заводов по производству наркотиков или постоянные пункты по их поставке – просто шел снег. Белые снежинки падали с ванильного неба, их ловили шершавыми языками или они просто впитывались сквозь кожу – и дарили кайф. Такой вот был наш город. Старый, полуразрушенный, постоянно окутанный прозрачной дымкой. Он был большой развалиной, в которой ютились несколько тысяч человек. Может быть больше. А может меньше. Такой «снежок» способствовал бесцельному рождению детей, но отнюдь не способствовал их выживаемости. Маленькое создание, с такими трогательными маленькими ручками и бессмысленным взглядом, смеющееся безумным смехом, совсем не детским – оно здесь вовсе не для того, чтобы жить. Наркоманами были почти все – кроме небольшого числа чистых. Чистыми называли себя те подростки, которые нашли в себе силы отказаться от наркотиков. В общем-то, среди них были и не только подростки, но отнюдь не в нашей небольшой группке. Были и еще кое-кто – но про них мало что можно сказать: «кроты» жили под землей, в сложных и запутанных канализационных каналах, уходящих бог знает как глубоко; на поверхности они появлялись только когда шел снег, и то редко. В своих длинных грязных плащах и противогазах, они изредка проступали где-то вдалеке и пропадали вновь. Ходили слухи, что они похищают людей туда, к себе, но кто знает: вдохновленные небесной манной люди и сами могли запросто «пропасть». По крайней мере найденный труп вовсе был не редкостью на наших улицах. О кротах напоминали и огромные круглые решетки посреди улиц – из них круглыми днями валил тяжелый пар, смягчающий действие снега и растапливающий его.
 
Как я стал чистым? Очень просто – я так никогда и не попробовал «снег». Мой отец очень любил его, но мама пыталась всячески уберечь своего сына от «отравы». Когда начинался снегопад, она всегда запиралась в своей комнате, сначала вместе со мной, а потом одна, и никого туда не впускала. Вы знаете, после снежка человек целый день выдыхал изо рта белый пар; чтобы даже его не вдохнуть, мама всегда еще в течение этого дня носила на лице респираторную повязку. Отец же с первыми снежинками стягивал свою рубашку и выбегал на улицу, присоединяясь к величайшей человеческой «мистерии». Сидя на окне, я видел, как его пошатывающаяся в порыве восторга фигура исчезает в тумане, сливаясь с остальными. Если честно, то мама тоже не выдержала, не знаю, с какого момента, но однажды я все-таки открыл дверь и увидел ее сидящей, запрокинувшей голову вверх, ловящей проклятые снежинки, парящие сквозь раздробленный потолок. Как оказывается, повязка не только предохраняла от «белого дыхания», но и неплохо его скрывала. Мою веру это не разрушило – ее никогда и не было.

В нашем кружке было семь человек – пять парней и две некрасивые девчонки. Когда шел снег, а шел он не реже чем раз в неделю, мы собирались у кого-нибудь дома и читали книги. Мне они не нравились, все они были про времена, когда снег был «простой», холодный. Самым начитанным был Том. У него даже была своя теория. Она состояла в том, что биосфера земли давно устала от человечества, но не в силах уничтожить его напрямую, она сделала это скрыто: не через болезни, или, иначе говоря, страдания, против которых человек рано или поздно находил лекарство, но через удовольствие, против которого лекарство искать вроде как и не нужно. Том очень гордился своей теорией и спал с обоими девчонками. В конце концов он ушел к кротам. По всему городу можно было найти люки вниз, но ни разу никто не вернулся из них обратно. Не вернулся и Том. Он считал, что тот, кто добровольно спустится вниз, станет одним из них. В общем-то, кроме него особо никто больше кротам среди нас не доверял, даже девчонки, слушавшие нашего интеллигента с открытым ртом, побоялись идти за ним. Даже несмотря на то, что кроты в общем-то снабжали весь наш город едой, официально – безвозмездно. Еще был Сойер, он мне нравился больше всех. Он любил ходить по городу во время снегопада, укрывшись под кучей тряпок, в противогазе, найденном им когда-то у мертвого крота, и «смотреть на мир». Ему нравилась «картинка». Еще он любил сидеть в церкви и размышлять о боге. Не серьезно, но «просто так». Хотя я-то знаю, что серьезно. Он заключил, что люди под снежком совсем не замечают креста, то есть креста как символа, – но больше насчет этого мне ничего не сказал.

Если честно, их судьба меня мало волновала. Только одна судьба – девушки, которую я любил. Келли. В общем-то, она была наркоманкой. В остальное время вполне меня любила. Но когда шел снег… Она была из разряда «элитных крольчат», аристократов. Эти гуляли под зонтами, и пытались принимать снежок эстетично. Одевали всякие красивые одежды. В общем-то, заканчивалось все всегда сексом. А потом, лежа в моих объятиях, до первой ломки она всегда клялась, что через годик обязательно завяжет. Я помню, как мы встретились: она стояла под моими окнами под своим розовым зонтиком и мило улыбалась. Я оделся и спустился к ней.
- Не хочешь попробовать? – спросила она.
- Нет.
- Ангел…
Она поцеловала меня. Тогда, наверное, немножко снега досталось и мне: все сделалось вдруг очень прекрасным, и чертов город преобразился. Мы ходили в золотых одеждах и счастливо благословляли каждого встречного. После того раза я так и не решился его повторить, не знаю почему, но во мне как будто стоял какой-то стержень. Мне оставалось лишь иногда видеть ее силуэт из окон, под хлопьями снега, с чьим-либо другим силуэтом. А потом находить ее тело на улице, или встречать на пороге, и вести в мою комнату. Слушать сначала ее лепет, а потом признания в любви, клятвы, в конце плач.

Однажды Сэм, последний из нашего кружка, толстый уродливый парень, все-таки не выдержал и бросился под снег, срывая с себя одежду. Потом он пришел ко мне и долго говорил, что ничего не понимает в этой жизни, что не понимает, зачем она, и что он только что переспал с Келли. Я нашел еще работающую машину и посадил в нее Келли, и мы поехали прочь из этого города. Я ничего не хотел. Просто поверить. Надо ли говорить, что никто еще не возвращался оттуда, когда уходил из города. Мы ехали долго. Несколько дней. Что мы видели? Только снежные равнины, только их, и брызги этого самого снега, разлетающиеся из-под колес. У Келли началась ломка. Признания в любви сменились проклятиями. А я смотрел на ее лицо и утопал в нем. Потом кончился бензин. Я был рад этому – так, по крайней мере, у меня уже не осталось никакого шанса бороться. Машина заглохла. Впереди, сзади, вокруг я видел только снег. Белоснежный снег. Келли съежилась на заднем сиденье, вся дрожала и, кажется, уже не понимала, где она. Я открыл дверь и повернулся к своей возлюбленной:
- Ну что, любимая, отправимся в рай?