Серые эмиссары

Поезд – символ забвения.
Железные дороги ведут из ниоткуда в никуда, и в полосе отчуждения нет живых лиц. На откосах щебня иногда можно заметить человеческие фигуры. Они похожи на людей – но если вы приглядитесь, то не увидите ни единой черты на гладких серых лицах. Они пусты той абсолютной пустотой, что всегда пугает. И еще – они движутся вслед поездам, иногда протягивая руки к огням уходящего вдаль последнего вагона. Попытайтесь, хотя бы попробуйте иногда разглядеть их лица…хотя поезда идут слишком быстро, и на безлюдных степных перегонах – никого.


Глоток водки обжигает горло, скатывается в желудок огненным комом. Наушники пушистыми крохотными зверьками забираются в уши, устраиваются поудобнее. Замирают в безмолвии. Барс нажимает кнопку «Плэй». Музыка.
- А ты кем был-то…там? – спрашивает Ворон.
- Студентом.
- Подработать хотел, блин? – Ворон сухо кашляет. Он слишком много курит. – А я преподавал. Схемотехнику. Почти коллеги.
Все уже сказано, и хочется только чуть оттянуть прощание. Барс ухмыляется, и вдруг затягивает:
- Целым был и был разбитым, был живым и был убитым…
- Чистой был водой, был ядом, был зеленым виноградом… - подхватывает Ворон своим прокуренным басом. Старые бессмысленные строки звучат на пустом перекрестке не то гимном, не то эпитафией.
Они заканчивают песню.
- Бывай, друг! – говорит Ворон. Он больше похож на птеродактиля, но Барсу почему-то не хочется сообщать ему об этом. Какая разница…
- Прощай, друг. – отвечает он, и они смотрят друг на друга, надеясь запомнить. Пора расставаться. Вдвоем – опаснее, да и не привыкли здесь ходить парами.
Ворон отворачивается, и вдруг бросает через плечо:
- Если что…
И замолкает.
Барс скалит клыки, и хлопает его по сгорбленной спине.
- Я тоже.
Ворон кивает и уходит торопливой, подскакивающей походкой.
Ветер несет навстречу ошметки газет с бессмысленными заголовками. Земля бросается под ноги при каждом шаге. Где-то стреляют, и Барс делает музыку громче. Потом бредет по заброшенным улицам, мимо развалин домов. Встречаются и почти целые, с забаррикадированными изнутри окнами. Интересно, остались ли в живых укрывшиеся там? Барс думает, что это возможно – если до них не добрались черви. Поначалу за подвалами никто не следил…Он делает музыку еще громче, заставляя наушники хрипеть на низких частотах. На улице безопасней. Только бы выбраться из города – ему остохренел этот запах, душок разложения, въевшийся, кажется, в самую основу этих стен, ставший чем-то вроде цемента, крепящего камни.


- Доброе утро! – сказала она, заметив, как дрогнули его веки. Персов, дернувшись, открыл глаза, потом заулыбался, и она удивилась мгновенному переходу от испуга к радости. Простыня подчеркивала его, в общем-то, неплохую фигуру. Заспанные глаза смотрели застенчиво и беспомощно. Персов выпростал из-под простыни руку, провел по ее животу, прикоснулся к груди. Она сидела на самом краю диванчика, задумчиво глядя в окно. Колеса перекликались, под полом вагона изредка что-то скрежетало, за окном летели косматые ветви деревьев.
- Доброе утро, Леночка! – он продолжал гладить ее, будто кошку. После вчерашнего вечера он заметно осмелел. Судя по этой идиотской улыбке и блеску в глазах – он уверен, что влюбился. Тем лучше, хотя немного жаль.
- Я – не – Леночка. – четко произнесла она, и почувствовала, как рука на ее животе напряглась, и смущенно уползла прочь.
 - Прости, я…- он зашарил по столу, нащупывая очки. Надел, и сразу стал серьезнее, умнее – совсем не тот человек, что нашептывал вчера на ушко нежные глупости, прижимая своим весом к диванчику купе.
- «Забытые миры», да? – произнесла она, и Персов осекся. Лена быстро взглянула на него. В серых глазах застыло испуганное выражение, на груди россыпь мурашек, рот искривлен, будто замер на полуслове. Но – она не ошиблась. Этот не будет кричать. Он не поверит, до последнего будет пытаться что-то доказывать, даже если отрезать ему язык. Не ожидал? Ну конечно, откуда Леночке знать засекреченное название проекта государственной важности. Она поправила аккуратно подвернутые джинсы, провела рукой по черной коже полусапожек, взглянула на лежащие на столе часы и закинула ногу на ногу. Шесть пятьдесят. До Н-ска полчаса. Он проснулся слишком рано. Можно и поговорить.
- Что? Мне показалось, ты…
- Ты ведь помнишь, что это было соавторство? Изначально – соавторство? – снова перебила она его.
- Н-нет. – он среагировал мгновенно, настолько быстро, что стало ясно – помнит. И не раз думал об этом.
- Да-а…- протянула она игривым голоском – а как же Panzer? Или ты думал, что Интернет населен привидениями, а ты некромант?
Он промолчал.
- Идея была его, не так ли? Изначально это был проект «Панцирь», и именно его идею ты спер для своих «Забытых Миров».
Он вскинулся, будто она обвиняла его невесть в каком грехе, а не в обычном плагиате.
- Это была наша идея! Общая! Мы разрабатывали ее вдвоем! А потом он исчез. Что мне было делать? Я уже не мог бросить! Мы подготовили проект, дело было только за реализацией…я пытался! Искал! Я выяснил, что он выходил из Японии – но дальше – никак, там цепь прокси, плюс динамические ай-пи, человека найти практически невозможно. Что было делать? Ты же знаешь, работа в стадии проекта, это уже больше чем задумка, это как снежный ком… - он вдруг осекся. – Так ты не доктор наук?
- Нет.


В чем фокус? Барс думает, что только в сознании. Ворон, например, не летает, крыльями разве что на ночь укрывается. Боится. Терминатор мог менять форму, отливая из своего тела что угодно, и в конце концов, говорят, превратился в статую на главной площади какого-то города, там и стоит. Тоже неплохо. Была еще Кроха, но потом затерялась где-то, может, и погибла. Барс думает о том, куда заведут его собственные изменения, и усилившаяся в последнее время тяга к природе, и тихонько рычит в такт музыке. «Перемен! Перемен - требуют наши сердца…». Все будет хорошо, только бы выбраться из этого города…
За углом кричат. Надрывно и громко. Крик пробивается сквозь музыку, наполняя мысли Барса еле сдерживаемой тошнотой. Опять! Он пытается вспомнить, сколько смертей уже видел, и не может. Много. И жертвы всегда кричали. Потому что они созданы для того, чтобы кричать – серые манекены с серой начинкой и жалобным голосом. Он никогда не убивал их, но видел, как это делали другие, видел, как разрезали ножом гладкую серость их псевдолиц, видел и то, как они исчезали, выполнив свою функцию – умереть. Крик повторяется, и Барс вдруг выводит громкость на ноль. Потому что в крике слышится нечто новое. Безнадега. Ощущение, что, сколько не кричи, никто не поможет. Он вспоминает, как сам кричал так – первые дни, шатаясь по бесконечным галереям храма, куда его забросил Перенос. Чудо, что он не сошел с ума. И теперь воспоминания захлестывают его, подобно водам прорванной плотины, наполняя душу испытанными тогда чувствами. Барс содрогается, и наушники выпадают из ушей. Надо действовать. Где-то рядом попал в беду человек. Торопливо скинув со спины рюкзак, он запихивает в него плеер, застегивает молнию, подхватывает лямки и бежит за угол, ударившись плечом о выщербленные кирпичи старого дома.


Человек – животное убегающее обыкновенное. Если перевести это на латынь, получится почти диагноз. Человек стремится избегать неприятного. Каждый из людей – талантливейший подпольщик, яростный партизан, сражающийся с неприятным. Но его тактика – отступление. Бесконечное бегство. А Неприятное – можно и так, с большой буквы – догоняет. И если ему это удается…впрочем, и тогда можно бороться. Есть же подсознание, в конце концов.


- …движущееся эмоциональное поле! Это как индукция в зазоре машины – движение магнитного поля создает в проводниках электродвижущую силу. Но! Ток возникает, только если проводники замкнуты. Мы придумали, как это сделать! По сути – каждый человек, это такой единичный проводник. И выяснилась потрясающая вещь – феномен появления…
Она разглядывала проносящиеся в окне деревья. Её забавляло, как сливается в серо-зеленую однородную массу растительность, если не фиксировать взгляд.
Полулежа, Персов изливал свою теорию. Он действительно умел убеждать, и она, против воли, прониклась ощущением рождающегося чуда. Персов говорил, бурно жестикулируя, и простыня потихоньку сползала с него, приоткрывая неплохие «кубики» пресса, и полоску черных волос, уходящую в пах .
- …это был прорыв! Все эти фантастические бредни о параллельных мирах – оказались правдой! Ничему они, конечно, не параллельны, но сам факт переноса материи открывает широчайшие перспективы! После первых экспериментов…
- На людях? – спросила она.
- А? – не понял он. Слишком увлекся своей мыслью.
- Первые эксперименты были на людях?
- Э-э, да…Видишь ли, эмоциональное поле, несмотря на название, скорее является полем сознания , хотя и сильно зависит от эмоционального настроя человека. Поэтому сразу было ясно, что никакие опыты на мышах невозможны. В принципе, нам, возможно, подошли бы дельфины, но, сама понимаешь, откуда было их взять в Ижевске? Кроме того, тогда о переносе еще не было известно…после первых исчезновений добровольцев мы были в шоке. Обе группы, «генераторов» и «проводников», сорок человек! Если бы не вмешательство президента, нас всех отправили бы под суд…Мы терялись в догадках - телепортация, врата миров, и только потом…
- Они вернулись? – спросила она, хотя и знала ответ.
- А? – снова переспросил Персов. Ей начало это надоедать. Они говорили на разных языках.
- Добровольцев удалось вернуть?
- А! Нет, понимаешь, в чем дело – мир переноса создается – в какой-то мере, конечно – сознанием самого подвергнутого процедуре. То есть, он как бы бог этого мира, его ось, главный стержень, без которого мир не существует. Но есть и обратная сторона, в чем и проблема – человек врастает в этот мир, и мир не отпускает его. Сознание постепенно искажается под его действием, соответственно меняется мир, сознание-мир-сознание…понимаешь, это замкнутый круг, нет, даже воронка…В принципе, у нас уже есть техника для обратного переноса, но весь фокус в том, как отделить мир от человека. Нужно нечто вроде скальпеля, понимаешь?
- Скальпель? Понимаю…


Орхидея ворочается посреди площади, как огромный жирный слизень. Да она и есть слизень, если отбросить яркие цвета и хищную прелесть раскрывшихся бутонов. Барс думает, что когда-то очень любил эти цветы. Запах орхидей…он почти забыл, как этот аромат был прекрасен - до того, как стал ассоциироваться с хищными движениями щупалец. Шерсть на загривке встает дыбом. По площади гуляет ветер, шевеля крохотные блестящие листики травки-симбионта. Говорят, если их высушить на мартовском солнце, то получается неплохое курево. Барсу все равно, он бросил курить еще до Переноса, и начинать снова не собирается. Да и рисковать жизнью, срывая сочащиеся слизью листики и поминутно оглядываться на орхидею, ради пары затяжек – очевидная глупость. Только не все это понимают.
Барс идет к силуэту орхидеи, жалея, что уже вечер - они всегда сильнее к ночи. Щупальца лениво ворочаются – на поверхности только два. Орхидея увлечена чем-то на другом конце площади. Барс крадется к ней, и травка-симбионт удивительно громко хрустит раздавленными листьями. По широкой дуге он огибает переплетение воздушных корней орхидеи, чтобы увидеть, на кого обращено ее внимание.
Под грозно зависшими в воздухе щупальцами, прямо перед венчиком жадно раскрывшегося цветка стоит девчонка в черной футболке и затрепанных джинсах. Орхидея тревожно шевелится, покачивается взад-вперед, но не решается напасть. Потому что в руках девчонки, напряженно выставленных перед грудью, пляшет крохотный огонек зажигалки.
«Умница! – восхищенно думает Барс. – Но как она догадалась?»


Бессознательное – совокупность психических явлений, состояний и действий, лежащих вне сферы человеческого разума, не поддающаяся контролю со стороны сознания.
Но тогда как мы можем утверждать, что оно существует?


-…и, в то же время, есть нечто общее. Вот это действительно странно. Казалось бы, с точки зрения бытийной психологии, каждый человек со своим внутренним миром предельно индивидуален. Но нет! Судя по психопробам, есть настолько общие детали, что…
Она пыталась отследить глазами движение минутной стрелки, но у нее ничего не вышло. Персова было уже не остановить, он рассказывал с таким энтузиазмом, что она все больше проникалась уважением. И завистью. Как там у Стругацких, «жизнь дает человеку три радости»…Одной из них Персов обладал. Или она обладала им. Это не был человек, укравший идею у японского мальчика, больного лейкемией. Тот человек не существовал вообще. Был просто ученый, энтузиаст, наткнувшийся в Интернете на собрата, родственную душу, родивший в союзе с ней нечто невероятное, способное изменить мир. «Лучше бы ты изобрел телепортацию» - думала Лена, глядя, как исчезают и вновь появляются на белой стенке купе солнечные пятна. Ей казалось, что это секретное сообщение, морзянка от засевшего неведомо где респондента. Она пыталась читать ее, но получались лишь отдельные слоги, и она постоянно сбивалась.
Персов вещал, по-прежнему размахивая руками, иногда так сильно, что ударял по стенке купе. Тогда он морщился, и на секунду замолкал, сбившись с мысли.
- …а тут можно говорить и о коллективном бессознательном. Вот уж действительно, «Фрейд был прав»! Но это только усложняет дело. Мир, формируемый несколькими людьми превращается в параноидальный! Упрощая, можно сказать, что мои мечты становятся чьим-то кошмаром, а мой кошмар, возможно, чьей-то мечтой. Рефлексия, доведенная до абсурда! Отражение себя в зеркале не-себя, находящемся в себе! Поэтому извлечение кого-либо из этого мира, это все равно, что вычленение отдельно взятого ингредиента из, скажем, супа. Можно вытащить кусочки лука, имея достаточно мелкое ситечко, но как отловить луковый вкус, слитый со всей массой супа? А ведь именно вкус составляет суть лука, его субстанцию! Аналогично и с человеком, понимаешь? Мы легко можем вытащить тело – хотя и тела там видоизменяются – но вот душа, разум…
Она машинально кивнула. Пятнадцать минут до станции. Еще рано, и, кроме того, ей стало интересно. Может быть…
Впрочем, она все равно ненавидела его. Простой ученый, развивший до абсурда какую-то там мысль. Может, даже не собственную, хотя теперь он свято верит в это. Потом пришли признание, патент, сенсационность, гранты, конференции…Но она отлично знала, с чего он начинал. Потому и ухватилась за это дело. Она снова погладила блестящую кожу полусапожек, нащупав под ней чуть заметное утолщение, длиной не больше ладони. Скоро…Она подумала, что Персов мог бы даже понравиться ей, если бы не счет в банке, организованный влиятельной японской корпорацией, да одно старое дельце. Лена тут же поймала себя на мысли, что он - таки понравился, и поморщилась. Это совсем ни к чему.


Барс роется в рюкзаке, выискивая ополовиненную бутылку водки. Диски с музыкой, складной арбалет, кроличья лапа, пара книг, крохотный самородок, старые четки – все накопленные Барсом сокровища выпадают в заросли травки-симбионта, и она торопливо оплетает их крохотными листиками, выпуская тонкие побеги. Сейчас Барсу плевать на это, но в глубине души он уже сожалеет о потерянных вещах. Найти их было непросто…Бутылка оказывается на дне, хотя, как она туда попала - совершенно непонятно. Остается найти зажигалку, спички, что-нибудь, способное дать огонь. Но в рюкзаке пусто, и Барс, впервые в жизни, сожалеет, что уже не курит. Он решается, хватает книгу – «Противостояние» Кинга, отдирая уже присосавшиеся к ней побеги травки, забрасывает рюкзак за спину, и бежит к орхидее, на ходу свинчивая пробку с горлышка бутылки. Его волнует лишь одно – на сколько хватит газа в зажигалке девчонки. И еще – книжку жалко. Орхидея, заметив его приближение, отмахивается щупальцем. Он ожидает этого, и перепрыгивает через него одним мягким толчком, стараясь не расплескать водку.
Который уже раз думает, каким образом они видят. Может быть, ультразвук.
- Помоги! – хрипит девчонка. На вид – лет семнадцать, а может, и меньше. «Сорвала голос, бедняга. Повезло…» Барс выхватывает у нее из рук зажигалку, чуть не подпалив себе шерсть. Огонек исчезает, и орхидея радостно жужжит, будто огромный шмель. Внутренности цветка правда похожи на шмеля, только вывернутого наизнанку и вдобавок фиолетового. Хищно раскрываясь, они приближаются к Барсу. Он торопливо поливает водкой затрепанные страницы «короля ужасов», и роняет на ковер симбионта опустевшую бутылку. Травка, растущая на городском асфальте, начинает оплетать ее – ей нипочем даже стекло. Но Барс не смотрит на нее. Зажигалка высекает сноп искр, настолько крошечных, что их почти не видно. Он снова крутит колесико – совершенно забыл, как это делается…
 

Полоса отчуждения – странное место. Она пугает сильнее, чем старые кладбища. Подумайте сами – сотни, тысячи людей проносятся мимо одних и тех же клочьев травы, над одной и той же щебенкой и маслянистыми шпалами. Их мысли, чувства, переживания, все сложности, переплетения и тупики их «Я» летят над землей с одной и той же скоростью. А ветер, удар воздуха, всегда сопровождающий поезда? Он скребется об их корпуса, воет, как стая шакалов. И это страшно. Среди безлюдных откосов, где стоит грохот железа о железо…


- …случилось самое удивительное. Это малоизвестный факт. Один из них вернулся! – Персов снова ударил тыльной стороной ладони по стенке, и удивленно посмотрел на свою руку, возвращаясь в реальный мир.
Она обернулась к нему, навалилась, прижимая к постели. В груди зашевелилось предчувствие.
- Вернулся? Кто?
- Доброволец. Пришел прямо ко мне домой, вскрыл дверь…
- Фамилия? – выдохнула она ему в лицо, легонько – для начала – стукнув по колену.
«Может, может…» - вертелось в голове.
- Да я не помню, Леночка – залепетал Персов – грузин, или армянин какой-то, швили, знаешь, у них фамилии окан…
- Ясно. – предчувствие схлынуло, оставив горькое разочарование. – И что?
Она отодвинулась от него, положила руку на голень, оглаживая выпуклость в потайном кармане.
- Во-от…ворвался ко мне в квартиру, хотел убить. Совсем помешался, бедняга. Его схватили, допрашивать, а он двух слов не вяжет. Сейчас в дурке, картины рисует, страшные. Между прочим, их еще и покупают – как диковины. Неплохие деньги для…
- Как он вернулся? – разговор все больше походил на допрос, но Персов, кажется, этого не замечал. Он снял очки, повертел их в руке, вернул на нос.
- Точно не известно. Сам он не расскажет, а отследить удалось до какой-то деревни, где он объявился. Но у меня есть теория…
Ублюдские твои теории, думала она, только людей засылать можешь хрен знает куда, и идеи красть у детей. А как вернуть кого-нибудь, так у тебя – теория. Ублюдок.
- …то есть, каждый обитатель, будем называть его так, «забытого» мира, является неотъемлемой частью этого мира. Убери – и на его месте останется пустота, которая разъест все остальное. Теоретически, конечно. Этот мир не терпит пустоты, потому изъять кого-либо и невозможно. Но! Я подозреваю, что возможен обмен! К сожалению, найти добровольцев пока нелегко, да это и спорный юридически вопрос, практически добровольное самоубийство…Но я уверен, что возможна замена одного человека другим – при определенной схожести душ нам даже не нужна особая аппаратура, только «проводник», канал между тем и этим миром…– он разгорячился и опять стукнул рукой по стене. За ней глухо матюкнулись.
- Но где?
- Не знаю. Но откуда-то он пришел, верно? Значит…
- Ладно, хватит.
Персов замолчал. Она аккуратно вытянула из потайного кармашка в полусапожках скальпель, держа его низко, чтобы он не заметил.
- У меня только один вопрос. Скажи, Персов, сукин сын, когда ты отправлял в неизвестность моего брата, почему ты сам не стоял среди добровольцев? Ведь это же был безопасный эксперимент, эмополе и тому подобное – так чего же ты побоялся? Скажи, ты знал? Предчувствовал?
Он широко открыл рот, серые глаза неверяще распахнулись. Она напряглась. Потом он заговорил, и Лена, не вслушиваясь в его слова, кривила уголки губ. Она была права. Он будет говорить, оправдываться до последнего слова. Такие всегда верят в свои слова больше всего на свете.


Цветок корчится в огне, размахивая щупальцами высоко над их головами. Девчонка хватает Барса за руку.
- Бежим? – спрашивает она.
- Бежим – отвечает он, и оглядывается уже на бегу, рискуя споткнуться. За прогоревшим бутоном поднимаются из переплетения воздушных корней еще два цветка, раскрывая им вслед фиолетовые внутренности. Орхидея поспешно выдирает из асфальта щупальца.
Трехглавая, надо же, угораздило, думает Барс. Девчонка несется рядом, и ее маленькая грудь смешно подскакивает, а голенастые ноги будто бегут впереди хозяйки, так старательно она выбрасывает их вперед
- Тебя…как… - выдыхает Барс.
- Ира! – понимает она, и это здорово.
Уйдем, думает он, обязательно уйдем!
А позади бухает по раздолбанному асфальту орхидея. Они могут двигаться удивительно быстро, когда соки симбионтов не подавляют агрессию.
Провалы окон города несутся мимо. Барсу кажется, что в некоторых стоят люди, но в сумерках их лица кажутся серыми масками. Скорее всего, это отражения…как там говорил Ворон вчера, «тут даже умереть толком не получится». Да, это верно.
Барс ухмыляется на бегу, и ветер холодит клыки. Ноги в стоптанных берцах отбивают по асфальту четкую дробь. Надо же, думает он, о какой ерунде человек может размышлять перед лицом скорой смерти. Мысль еще больше веселит его, но он сдерживает улыбку, потому что девчонка постоянно оглядывается, и он видит, насколько она испугана.
Улицу перегораживает ржавый «Икарус». Выбитые окна скалятся в пустоту, внутренности затянуты сетями паутины. Облупленная желтизна кажется Барсу пламенем прогорающей надежды, а тяжелые шаги орхидеи позади – треском углей. Потом он замечает узкий проход между плоской мордой автобуса и кирпичной стеной, и толкает девчонку к нему.
- Давай!
- Так я и знал, что такие, как ты, всегда найдут неприятностей на свои вторые девяносто! – раздается хриплый голос с крыши автобуса. Там стоит Ворон, и его крылья широко распахнуты, а в руках – заряженный арбалет.
Барс пытается припомнить скорострельность этой штуки. Не калаш, конечно, но сейчас – то, что надо.
- Огоньку не найдется? – насмешливо спрашивает Ворон, и орхидея появляется в конце улицы. Рассерженное жужжание давно переросло в мощный низкий гул. Барс вспоминает, что бросил зажигалку вместе с пылающей книгой в первый бутон, и разводит руками. Щупальца крушат стены – уже близко. С той стороны автобуса что-то кричит девчонка.
- Ладно, – ухмыляется Ворон, поджигая наконечник стрелы и прикуривая сигарету от дымного керосинового огня - у меня свои! Давай, топай, чего встал!
Барс протискивается в узкий лаз, и несется прочь, низко пригибаясь. Позади слышны щелчки арбалета, потом тяжелый удар и скрежет сминаемого железа.


…подвиг является нематериальной субстанцией. Любовь также является нематериальной. Дружба. Вместе с тем, данные субстанции оказывают столь большое влияние на жизнь человеческую, что просто удивительно, как могут материалисты отвергать существование Вселенской Идеи. Их главный аргумент – то, что подлость, предательство, ненависть также являются нематериальными, и уравновешивают…


Лена аккуратно вытерла скальпель о край простыни. Досадно. Не удержалась.
Купе залито кровью. Лужицы на полу, брызги на стенах. Сама, конечно, тоже вся…
Она спрятала скальпель. Четыре минуты до станции, плюс, возможно, поезд опаздывает. Нормально. Придется переодеться. Лена достала чемоданчик, стараясь не испачкать его.
Со стороны посмотреть, думала она, сплошные глупости. Зачем спала с ним? Зачем слушала этот бред? Почему разозлилась? Ты же профессионал.
Но мысли не помогали, а только раздражали. Она скинула блузку.
Знала ведь, что месть – пустое. И все равно, ухватилась за этот заказ, вышла на него…и вот. Она старалась не смотреть на окровавленные дыры в простыне. Психопатка.
Интересно все же, зачем японцам понадобилось его убирать? Персов – давно уже номинальная фигура в исследованиях, эмополем занимаются куда более серьезные люди, а он всего-то зачитывает отчеты на конференциях. Только протекция президента и держит его на плаву – как-никак, бывший одноклассник. Держала, так правильнее. Теперь уже все, думала Лена. Месть? Может быть, тот мальчишка, с его смешным проектом…
Дверь в купе вдруг сильно дернули. Замочек звякнул, но выдержал.
- Ну-ка, открывай, с**а! Я тебе бл*, покажу, ты мне постучишь еще по утрам! – бесновался за дверью наглый голос с блатными интонациями.
Весь вагон перебудит , подумала Лена. В коридоре уже слышался тоненький голосок проводницы. Две минуты до станции. Уйти спокойно, сойдя в Н-ске, в глухих степях, уже не получится. Лена вцепилась в ручку, привинченную к окну, рванула вниз. Рама скрипнула, но не поддалась. В дверь стучали.
-Секундочку, я голая! – выкрикнула Лена. Это было почти правдой. Она снова рванула ручку, и окно со скрипом приоткрылось. Он дернула еще, и еще, отвоевывая у силы трения драгоценные сантиметры. Блатной голос громко материл проводницу. Звенели ключи. Лена схватила чемоданчик и выбросила в окно. Туда же полетела испачканная кровью блузка. На отпечатки пальцев времени уже не было. Солнце снова взблескивало из-за крон деревьев, и теперь Лена была уверена, что это морзянка. SOS! – передавали блики, и она принимала эти сигналы четко, как никогда в жизни.
Лена влезла на стол и аккуратно, - сразу левую ногу, потом правую, так, повиснуть на руках – стала протискиваться в окно. Бросив последний взгляд на забрызганное кровью купе, она подождала, пока мимо пронесется очередной столб, и сильно оттолкнулась от корпуса вагона. Щебень насыпи ринулся ей навстречу.
 

Орхидея беснуется. Барс слышит, как грохочут камни, бьется стекло – откуда оно там? – хрустит под ударами шифер, но - погоня окончена. Ворон…Барс останавливается. Ира непонимающе смотрит на него, остановившись чуть дальше, возле завязанного узлом фонарного столба. А Барс пытается найти хоть пару слов, помянуть ушедшего друга.
Он думает, что даже в сумасшедшем доме вроде этого, дружба – это дружба. Что ни говори…
Хриплый радостный смех прерывает его мысли. Барс поднимает голову. Ворон парит над ними, расправив кожистые крылья, наслаждаясь потоками воздуха, восходящего от нагретых городских ущелий.
- Э – ге – гей! – рычит Барс. Ворон снижается – черный силуэт, похожий на горгулью, только в зубах тлеет огонек сигареты.
- На север, Барсик, - кричит он - Там воля!
Ворон снова смеется, и взлетает выше, описывая широкую дугу. Крылья гулко хлопают.
- Я счастлив! Слышишь, я счастлив! – он уносится вперед, и теряется среди черной пустоты между звездами.
Барс подходит к девчонке. Она тяжело дышит, и смущенно рассматривает его сквозь длинные ресницы. Ничего особенного, но Барс думает, что на него уже давно так никто не смотрел.
- Ты недавно здесь?
Она кивает.
- Из лаборатории?
Мотает головой.
- Язык проглотила? Идем…
«Жаль, а мне показалось, они возобновили эксперименты. – думает он - Они вообще помнят о нас?»
Ира прикасается к его слабо мерцающей в темноте шерсти.
- Где мы?
Где? Это не такой простой вопрос. Возможно, нигде. Барс вспоминает безголовых монахов в подвалах храма и запах орхидей. Чудовищных пауков с голосом Левитана, живущих в старых автомобилях. Рояль, едва не откусивший ему руку. Серые тела Жертв, умирающих раз за разом, и пирамиду из унитазов посреди площади, огороженной красными кирпичными стенами. Барс тепло улыбается девочке – клыки поблескивают во рту, - и сообщает:
- Мы в аду.
Она кивает с таким видом, будто в этом нет ничего удивительного, и они медленно идут по разбитому трещинами асфальту – на север.


Грохот нарастает и убывает. Это – не прилив, не грозные зубы океана, не базальт и не гранит. Это – расписание. Дробный перестук на стыках полотна разносится по степи на много километров, чуть ослабляясь в лесополосах – но ненамного. Он похож на грохот походных барабанов. Но какое войско ведет он за собой?


Лена встала не сразу. Поезд отгремел и унесся за горизонт, а она все лежала, разглядывая растущий перед глазами пук бурьяна. Крохотные букашки ползли вверх по узорчатым листьям. Наверное, даже не зная, зачем.
Она оперлась о насыпь – камни поехали под руками, - и встала. Левая нога болела – она подвернула ее, приземляясь. Несильно, да и вообще – удачно. Несколько ссадин, и подвернутая нога. Ерунда. Надо уходить.
Лена сделала два шага и замерла. У склона насыпи, прямо на ее пути, стоял человек. Она наклонилась, и спрятала в ладони скальпель. Потом двинулась навстречу незнакомцу. Он стоял совершенно неподвижно, только протянул руку ей навстречу. Джинсы, белая рубашка…солнце било в глаза и она никак не могла рассмотреть его лицо.
- Что? Не может…- произнесла она, приблизившись на расстояние шага. Лицо человека было гладкой серой маской. Она протянула руку, прикоснулась пальцами к туманной поверхности, надеясь, что это странный розыгрыш, и почувствовала, что падает.


Город заканчивается внезапно. Стены расступаются, и они видят степь. Она колышется темными волнами под ночным ветром, и поет голосами сверчков. Низко над горизонтом висит неполная луна, и Барс вдруг чувствует ту свободу, о которой говорил Ворон. Ему хочется опуститься на четвереньки, и нестись мягкой рысью среди благоухающей травы, забить этим запахом ноздри до краев, окунуться в укрытую ночью степь, и носиться там, выискивая следы безымянных мелких зверюшек, и настигать их, яростно рыча, и…
- Эй! – Ира прикасается к его руке, и вставшая дыбом шерсть ложится на место. Но кровь бурлит, и Барсу хочется хотя бы завыть на луну. Ветер приносит издалека смех и запах папироски из симбионта…или это только кажется?
- Что с тобой? Ты… – испуганно шепчет девчонка.
Барс опускает глаза. Шерсть на глазах теряет цвет, становясь прозрачной, будто сделанной из стекла. Это очень красиво, и его охватывает желание встряхнуться, чтобы ударяющиеся шерстинки наполнили воздух хрустальным звоном.
- А…это Контакт. Не бойся. Пару минут меня не будет. Все нормально, это бывает. – успокаивает он ее, и отдается привычному ощущению слияния с тканью мира, попутно усмехаясь нелепости пришедшей в голову фразы. А потом он чувствует прикосновение, наполняющее его болью и ощущением разрыва каждой мышцы тела, и понимает, что падает.


Поэтому бойтесь их. Своими серыми лицами без глаз они видят больше, чем тысячеокая толпа. Они – эмиссары забытого мира, что бы это ни значило. Опасайтесь их.


Лена стоит в центре зала. Рядом – огромный, будто отлитый из черной резины рояль. Она делает к нему два шага, и эхо стука каблуков мечется под сводами зала. Окна помещения выходят прямо в ночь, и за чистыми стеклами вьются странные тени.
Рояль…как давно это было! Еще до университета, и поездки в Японию, и раньше, чем она впервые ощутила в руках холод скальпеля.
У них дома было старое пианино…отец любил по вечерам слушать длинные клавишные пассажи, а она любила наигрывать ему, зная, что он сидит в кресле, прикрыв глаза, и наслаждается чуть расстроенным звуком, бьющимся в стенах квартиры. Стасик, брат, тоже часто садился рядом, прямо на пол, и заворожено следил за тем, как летают над клавишами ее пальцы. Однажды он сильно прищемил руку крышкой пианино…При мысли о брате ей вспоминается крохотная белая комната, залитая кровью. Это как-то связано, но сейчас кажется совсем неважным, и страшно далеким. Она садится на черный вращающийся стул, и опускает пальцы на клавиши. Тонкий слой пыли кажется серебряной насечкой. Тени за окном пускаются в пляс, когда первые звуки из недр инструмента наполняют зал.
Наемный убийца играет, отдаваясь музыке без остатка, и не замечает, что рояль тихонько рычит, будто подпевая.


Солнце безжалостно слепило даже сквозь опущенные веки. Ветер холодил кожу. Что-то впивалось в спину. Барс прекрасно понимал, что лежит где-то голый, возможно, на него даже смотрят. Но боялся открыть глаза. Потому что чувствовал запах, и этот запах никак не был похож на тусклые ароматы забытого мира. Он был настоящим.
Барс лежал неподвижно, и вспоминал последние слова наконец-то взлетевшего Ворона: «Я счастлив!», и думал, что пока лежит вот так, еще не зная наверняка, но надеясь – он тоже счастлив. И это здорово. А потом рядом раздался звук, высокий и дребезжащий, будто струна, звенящая о лады, и он вспомнил, что так поют рельсы, когда приближается товарняк.
Когда его шум затих вдали, и рельсы перестали звенеть, Стас открыл глаза.