Шашка

Глава первая. ДУНЯ

При крещении пьяненький батюшка, обидевшись на отца за небогатое подношение, а может ещё за какие прегрешения, назвал новорожденного Евдокидунием. Русскому человеку, конечно, такого имечка не выговорить и потому все стали звать его просто Дунькой. Много носов пришлось расквасить малолетним ровесникам за обидное женское прозвище, но ничего не поделаешь, это в станице обычное дело - если уж прилипла кличка, то намертво. Даже в семье его так звать стали.
Так и остался он по жизни с женским именем Дуня и со славной казачьей фамилией Каратаев.

У батяни кроме него было пять сестёр, брат Петруха и он - последыш. Быть младшеньким в казачьей семье не сахар. Мало того, что сёстры, взрослые уже девахи, постоянно шпыняли, так Петька, хоть и был всего двумя годами старше, нос задирал, изображая из себя наследника отцовского хозяйства. Хотя наследовать-то особо и нечего было – отец, по станичным меркам, считался просто «справным» казаком. Имел обычную хату-мазанку, подворье, пяток коров, шесть лошадей, ну и кур да гусей без счету. Землицы, правда, было маловато – станичное общество нарезало наделы земли только на сыновей, а на девок не полагалось…

 Постоянно в батраках при них жил приблудный безответный глухонемой мужик, пришедший когда-то давно в станицу неизвестно откуда. Из-за большого родимого пятна в пол-лица звали его не иначе как Каин. Вроде получалось, как бы каиновой печатью отмечен. В страду, конечно, нанимали ещё батраков, не без этого – не успевал отец вместе с Каином в четыре руки со всем хозяйством справляться, рыбалить, на охоту ходить, а дочкам-то на приданое надо было зарабатывать!

Больше всего завидовал Дунька тому, что старшему брату по наследству перешла дедовская шашка с потемневшей дубовой рукоятью, позолоченным эфесом и хищно выгнутым лезвием. Прогиб у неё был чуть-чуть больше чем надо и это придавало шашке особый шик и красоту. На серебристой режущей кромке было несколько едва заметных зазубрин – это, если верить рассказам отца, одно время басурмане приноровились в плечи черкески полосы железа вшивать, чтобы берегли они их от казацкой шашки. Только бесполезно было – всё равно разваливал их дед от плеча до пояса страшным ударом. Потому как удар этот был чисто каратаевский – только они умели рубануть так, чтобы тело человеческое мягко и плавно развалилось на две половины, выпустив сизые петли кишок. Шептались ещё станичники, что шашечки у них были не простые, а заговорённые, потому как без колдовства не под силу простому смертному так половинить человека.

 Старший брат часто снимал дедовское оружие со стены и на зависть Дуне выходил на двор лозу порубать. Такие упражнения в казачьих семья поощрялись – сызмальства пацаны к оружию должны привыкать. А к своей шашке отец строго-настрого запрещал прикасаться. В свои пятьдесят лет был он ещё не слабым казаком и всегда приговаривал, что выпустит любимую шашку из рук только после смерти и пусть она тогда внучатам достанется – Петенькиным деткам.

Частенько горько плакал по ночам Дунька от такой несправедливости. Зависть и обида душили его, во сне и наяву грезил он шашкой, принадлежавшей бы только ему, ему одному. Он почти ощущал как ребристое дерево рукояти ложится в ладонь и непередаваемый стальной звон лезвия отдаётся в руку и волнует кровь. Просыпаясь, с горечью осознавал, что нет у него никакой шашки и, накрывшись подушкой, давал волю слезам. Плакать надо было беззвучно и осторожно – не дай Бог, отец услышит или прознает, что Дуня плакал, порки тогда не миновать - казак слёзы лить может только один раз в жизни – на похоронах матери. Вспомнив об этом, он ещё больше начинал рыдать, страшно становилось когда представлял мёртвой свою мать – тихую безответную женщину, часто украдкой ласкающую своего младшенького сыночка.
А утром, ехидный Петька докладывал отцу:
- Опять наш Дунька нынче ночью как баба ревел…
Не торопясь, отец облизывал ложку и с размаху бил по лбу Петруху:
- Доносчику первый кнут! А ты Дунька, марш на двор за розгами!

 

Глава вторая. КУЗНЕЦ

Несколько раз, улучив удобную минутку, когда бывал отец в благодушном настроении и подпитии, подкатывался Дуня к нему с просьбой:
- Бать, батяня, мне бы шашку купить… скоро занятия строевые, а у меня никакой нет…
- Отстань, – резко обрывал его отец:
- Денег нет пока, вишь, сестрам твоим приданое надо, девки уже на выданье, а абы какую шашку покупать, так себе дороже будет! Цыть пока, надо будет, к сроку справим…

После Покрова станичное общество назначило для молодёжи военные сборы проводить: джигитовкой заниматься, лозу да кочаны капусты на полном скаку рубить, пластунскому делу обучаться.
Вечером вынес отец из чулана старый кавалерийский палаш и вручил его Дуньке:

- Накось тебе, эту сабельку. Штобы капусту крошить и такая сойдет…

Закусив губу, водил Дунька точильным камнем по ржавому лезвию тщетно пытаясь стереть глубокие раковины и хоть чуть-чуть убрать зазубрины. Со стыдом представлял он как под насмешливые взгляды стариков- станичников будет не рубить, а переламывать упругие ветки неуклюжим куском железа даже отдалённо не напоминающем настоящую казацкую шашку. Рядом, заложив одну руку за спину, ходил по двору и вертел своей шашкой злыдень Петруха. Дунька старался не смотреть на него, но сверкающее полированное лезвие само собой притягивало взгляд.

Наконец-то, перед самым рождеством, пошел отец вместе с Дунькой к кузнецу Остапу насчет шашки договариваться.

Был кузнец необычайно широк в груди и сильно колченог. Рассказывали про него, что десять лет провёл в басурманском плену, где нехристи у него жилы с ног вытянули, но всё равно он смог убежать. Там же в плену много секретов оружейного дела узнал и поговаривали, что даже самому хану Гирею шашку отковал.

Катясь шариком от закопчённой кузни, стоящей в глубине подворья, подошёл Остап к ним. Сдержано поздоровкались. Отец угостил самосадом из кисета. Закурили, поговорили об озимых, о погоде, и видах на урожай. Наконец перешли к главному.

- Сколько, Остап, возьмёшь за то чтобы шашечку моему последышу отковать?
Прищурился кузнец, не спеша стряхнул пепел с цигарки:
- Двадцать червонцев золотом.
- Двадцать червонцев? – ахнул отец: - Да в базарный день…
- Вот и покупайте себе шашки на базаре! – кузнец зло сплюнул на цигарку, растоптал её кривой ногой и, не оглядываясь, пошёл прочь.
- Погодь, погодь Остап, давай поторгуемся!
- Не торгуюсь!
- Да согласен, согласен я на твою цену!
Кузнец, остановился:
- Ладно уж, коли так, то по рукам!
- Слышь, Остап, это самое…, - отец замялся: -А шашечка-то,… гм, гм…, заговорённая будет?
Строго и долго посмотрел кузнец сначала на отца, а потом на Дуню. Лицо его до самых бровей заросло седой бородой от которой пахло палёной шерстью. Лысая башка была на диковинный манер повязана грязной тряпицей. Чёрные выпуклые глаза пронзали насквозь:
- Так вить цену-то я за заговорённую и назначил. Простая-то, знамо дело, дешевше будет. Знаю, что мальцу твоёму только такая и нужна… не простой он хлопец у тебя… Да уж, не простой… Ты Дуня, на следующий молодой месяц прибегай ко мне в кузню, вместе ковать будем – надо чтобы шашечка твоя с самого рождения привыкала к тебе.

Не попрощавшись, кузнец заковылял прочь…


Глава третья. МЕРТВАЯ ГОЛОВА

 Наконец-то дождавшись когда месяц тонкой серебряной чёрточкой прорезал зимнее небо, Дуня примчался к кузнице. Сквозь щели притвора сверкали огненные всполохи, что-то шипело, громко ухало и звенело. Перекрикивая этот адский шум, раздался зычный, как из бочки, бас кузнеца:
- Входи уж, чего там у двери толчёшься!
Толкнув дверь, Дуня вошёл и замер в удивлении. Внутри кузница действительно походила на ад: стены были закопчены до такой степени, что казались сделанными из блестящего антрацита, в центре, синим пламенем, жарко горел и гудел горн. Два мускулистых, голых по пояс молотобойца в кожаных фартуках с размаху колотили огромными кувалдами по светящейся и выстреливающей огненными искрами железяке, которую держал щипцами сам кузнец.

Кивком головы хозяин кузницы остановил работу своих подручных и они бесшумно куда-то исчезли, растворившись в таящемся по углам сумраке.
- Значицца шашечку надобно отковать тебе, Дуня… - после долгого молчания заговорил кузнец: - Сделаем тебе шашечку, сделаем. Вечерами я сам её ковать буду, ну а ты на подхвате станешь…, посмотришь как в огне, да меж молотом и наковальней она рождаться будет, как мы её из пекла в купели калить станем… Много чего удивительного в работе увидишь, но зазря меня ни о чём не спрашивай, знай что так оно надо… без этого НАСТОЯЩУЮ шашку не выкуешь. Щас отдохнём часок, да когда время к полуночи ближе будет, пойдем заготовки откапывать. Есть у меня дальние схороны…

Больше часа уже брёли они по заснеженной степи. Даром что колченогий, кузнец, не оглядываясь, прытко семенил по полям и буеракам да так, что Дунька едва поспевал за ним.
Наконец, спустившись в ничем неприметную балку, остановились на краю заросшего камышом болотца. Остап прошёл несколько шагов взад - вперёд и, вытащив откуда-то крошечную лопату, сунул её в руки Дуне:
- Вот, копай здесь!

Мёрзлая земля на удивление легко поддалась отточенному лезвию лопаты и вскоре Дунька углубился почти на несколько вершков. Неожиданно, в землистой темноте ямы что-то забелело и подковырнув странно лёгкий камень-голыш он с ужасом увидел, что это был человеческий череп, зловеще ухмыляющийся беззубой верхней челюстью.
Кузнец, стоящий рядом, коротко хохотнул:
- Не боись мертвяка, живых опасаться надо.
Под черепом торчало из земли несколько ржавых металлических прутков. С кряхтеньем ступив в яму, Остап легко вытащил из земли длинные полосы металла:
- Вот Дуня, это заготовки на твою шашечку. Ровно семь лет ржа болотная выедала из них всякую гадость, а мертвая голова злобой напитывала. Не может настоящая шашка без злобы быть, тогда это не оружие, а так… пустая железка будет…
Кузнец ударил прутками друг о друга и над ночной степью поплыл долгий мелодичный звон:
- Слышь? Поёт уже, поёт твоя шашка! Крови и сечи просит…

Глава четвертая. КАИН

 Никогда бы не подумал Дуня, что отковать шашку такое кропотливое дело. Без устали кузнец сковывал заготовки в одно целое, разрезал и снова калил в горне, подсыпая в огонь какие-то едко пахнущие порошки. Время от времени, с шипением, поочерёдно опускал будущее оружие то в воду, то в масло. Ковыряя заскорузлым ногтем бесформенный металл, иногда сокрушённо качал головой, но чаще улыбался и шептал что-то нежно-ласковое. Странно и жутковато было видеть Дуне в такие минуты Остапа, разговаривающего с железякой как с малым ребёнком.
 Прошло больше двух месяцев, но металлическая болванка, с которой возился и нянчился кузнец, даже отдалённо не напоминала шашку.

Однажды, в очередной раз, отковав заготовку, Остап сказал Дуне:
- Вот что хлопец, сейчас больше ко мне в кузню не бегай. А после третьего дня приходи, приходи…. Сглазить боюсь, но может уже готово будет лезвие. Запомни только – не раньше, чем после третьего дня, вечером. Раньше появишься – всё дело испортить можешь…

Три дня не мог найти себе место Дунька. Работая по хозяйству, кормя и чистя лошадей, вытаскивая из конюшни навоз, грезил он шашкой. Скоро, уже скоро будет в руках его настоящая казацкая шашка, а уж с ней ждут его великие дела: ходили по станице слухи, что скоро война с германцами и австрияками намечается...

В назначенный срок, вечером, робко заглянул в кузницу. Остап сидел на чурбане, курил и отрешенно смотрел на лезвие шашки, лежащее на массивном дубовом столе. Увидев пока что ещё чёрную, в пятнах окалины, полоску стали, у Дуни радостно ёкнуло сердце. Неповторимо плавный изгиб оканчивался змеино-острым жалом. Вдоль лезвия шло четыре глубоких дола - желоба, с идеальной точностью повторяющих форму шашки. Хвостовик рукояти был слегка скошен вперёд – именно так, как ему мечталось…

Кузнец поднял голову:
- Что нравится? Сядь-ка рядом… Да, неплохое лезвие получилось... Тока это не шашка ещё… Самое главное впереди…
Остап неожиданно и пронзительно посмотрел на Дуню. Внутрь закрался холодок, а слова стали как будто врезаться в душу:
- Надо шашку твою обязательно на крови закалить. Показать надо ей свежую кровушку, чтобы всегда она пить её хотела. Только тогда будет она ворогов твоих рубать так, как ты сам этого захочешь.
- А где ж кровушки-то свежей взять, дядько Остап?
Кузнец приблизил вплотную своё лицо к Дуньке и шепотом выдохнул:
- С человеку живого! С живого! Сможешь?
- С-смогу, наверное. Тока с кого кровь-то брать дяденька?
- Беги счас на свой двор да обманом приведи сюда батрака вашего Каина. Смотри, чтобы никто ничего не видел. Его обречём на заклание…. Уж коли решился, то делать надо быстро, сегодня ночь самая подходящая, полнолуние. И ещё, погодь, сними-ка с себя крест нательный, да положи вот здесь. Такие дела, хлопец, лучше без креста делать…

Не помня себя и дрожа от непонятного возбуждения, прокрался Дуня по знакомому двору к сараюшке, в которой жил Каин. Толкнув дверь и задохнувшись от спёртого воздуха, осторожно подошел к топчану, где храпел батрак. В бледном лунном свете, сочащемся сквозь крошечное оконце, лицо его, отмеченное багровым родимым пятном, казалось залитым кровью.
Осторожно потрепал Дуня его по плечу:
- Каин, пойдем со мною. Очень надо, пойдём …
Проснувшись, приподнялся Каин в постели на локтях и с ласковой, как у всех глухонемых улыбкой, долго смотрел на Дуню. Нехорошо стало Дуньке от этой улыбки и он, в замешательстве, протянул лежащую рядом одежду, знаками показывая, что надо идти вместе с ним. С готовностью быстро оделся Каин и вскоре задворками прошли они к подворью кузнеца Остапа …

Внутри кузница преобразилась. Повсюду горели свечи. Сам кузнец, переодевшись в черную, странного покроя рубаху, дорисовывал углём на расчищенном от разной кузнечной утвари широком дубовом столе круг с вписанной в него пятиконечной звездой. В четырёх оконечностях звезды были вбиты по два огромных кованых гвоздя из тех, которыми брёвна скрепляют.

Остап подошёл к Каину, недоуменно стоящему посреди кузницы, не торопясь, с улыбкой осмотрел его, обошёл кругом и неожиданным, неуловимо- коротким ударом в лицо сбил с ног. Быстро взял упавшего на пол и закатившего глаза мужика под мышки, легко взгромоздил на стол. Сноровисто привязал верёвками руки и широко раздвинутые ноги промеж гвоздей. Уже не торопясь, острым ножом срезал всю верхнюю одежду с Каина, оставив только одни несвежие, пожелтевшие в паху подштанники.

Дуню бил озноб. Происходящее казалось временами жутким, но манящим своей запретностью сном. Во все глаза смотрел он на страшного Остапа, на глухонемого, распятого на столе, на узкий серп шашки, лежащей в голубом пламени горна. Между тем, кузнец подкачал меха, поворошил угли, и, довольно крякнув, сказал не оборачиваясь:
- А ну-ка Дуня, вылей пару ковшиков воды ему в харю. Пусть тоже на твою шашечку полюбуется…

От студёной воды зашевелился Каин, открыл глаза, бешено начал вращать зрачками. Судорожно дёрнул руками, ногами и, убедившись в том, что не может освободиться, неожиданно тоненько и пискляво завыл, широко раскрывая рот с обломками гнилых зубов.
От этого жалобного воя не по себе стало Дуньке, подскочил он к кузнецу и, не помня себя, выкрикнул:
- Может не надо дядько Остап? Давайте отпустим его! Пусть шашка у меня обыкновенная будет…. Не надо так, не надо...

Мощной рукой отшвырнул его кузнец в дальний угол, дико сверкнул безумными глазами, замахнулся тяжёлыми клещами:
- Ах ты сучий потрох! Кровушку лить шашкой собираешься, а сам крови испугался! Да я тебя…

Глава пятая. ЗАКАЛКА

Вдруг, внутри Дуни что-то ёкнуло и оборвалось. Дрожь куда-то ушла. Всё тело налилось спокойной и мрачной силой, которую до сих пор не доводилось испытывать ему. Кузница словно преобразилась и показалась маленькой, невзрачной и тесной. Пришла дерзкая уверенность в своей неизведанной ещё силе... Неторопливо встал он на ноги и, уверенно глядя в бешеные глаза кузнеца, с непонятным ему самому спокойствием, сказал:

- Не боюсь я крови, дядько Остап. Надо будет - через кого угодно переступлю, и кого хошь шашкой порубаю: и бога, и чёрта, да и вас тоже смогу…

- Добре, добре Дуня… не ошибся я в тебе…, ну так давай дело наше продолжим…, -кузнец как ни в чем ни бывало, отвернулся к горну, стал клещами переворачивать раскаляющуюся шашку.
       Не торопясь подошел к затихшему глухонемому, подставил под левый его локоть длинный и узкий лоток.
 Подняв руки вверх и задрав голову к закопчённому потолку нараспев начал читать какие-то непонятные слова, показавшиеся Дуньке странно знакомыми. Вслушавшись, он вдруг понял, что читает Остап молитву «Отче наш», только наоборот. Между тем голос кузнеца нарастал и гремел по всему тесному пространству кузницы, непонятные заклинания впивались своим звучанием в мозг. Неожиданно он резко замолчал. Пламя свечей, от незнамо откуда набежавшего ветерка колыхнулось, и часть из них потухла. На чердаке что-то громыхнуло, а огонь в горне вдруг вспыхнул ярким и ослепительным пламенем.

Достав из сапога короткий, со странным широким лезвием нож, Остап резко провёл им по руке Каина. Тёмная кровь небольшим, но бурным фонтанчиком потекла в подставленный лоток. Со звериной силой глухонемой забился на столе, и жутко начал мычать, силясь что-то сказать. Багровое пятно на его лице почернело, жилы на шее вздулись, а на землистом теле напряглись и выпучились мышцы.

- Дуня! – крикнул кузнец:
- Навались-ка на него, да попридержи покрепче. А то неровён час опрокинет лоток и всё дело на смарку пойдёт. Ишь, какой неспокойный попался…

Дунька упал всем телом на глухонемого и с силой придавил к лотку его кровоточащую руку. Злоба на то, что какой-то батрак своим сопротивлением мешает осуществить Дунькину мечту – получить шашку, взбесила его. Неожиданно для себя, с ненавистью он глубоко, как учили на занятиях по пластунскому делу, ткнул Каину пальцем в глаз. С непонятной радостью увидел вытекающий вместе со слизью и кровью ещё живой зрачок, повисший на длинном глазном нерве, услышал жалобный всхлип. От этого всхлипа бешеная ярость ещё больше накатилась на Дуньку, и, он, переполненный нечеловеческой злобой, сдавил хрипящее горло.

-Погодь немного Дуня, отпусти его, - как будто откуда-то издалека донёсся голос кузнеца:
- Охолони чуток, пока нам этот Каин ещё живым нужен…. А ты молодца, молодца Дуня,… Ох и лютый же ты, лютый…

Нехотя разжав пальцы, Дунька встал около стола, пристально глядя на глухонемого. Испугано вращая единственный глазом тот в страхе затих и только крупная дрожь сотрясала всё его длинное, несуразное тело.

Когда лоток наполнился кровью, Остап поставил его в изголовье на пятый луч нарисованной звезды и туго перетянул тряпицей рану на руке Каина. Сосредоточено, не обращая ни на кого больше внимания, достал из горна светящуюся малиновым цветом шашку. Глухо бормоча заклинания, несколько раз провёл огненной полосой над трепещущим телом глухонемого и резко опустил раскалённую сталь в лоток с кровью. Жуткое, зловонное облако пара взметнулось вверх, дымящиеся, черные сгустки разлетелись во все стороны, а протяжный детский крик испуганного Каина слился с неистовым рыком кузнеца…


Часть вторая.

Глава первая. ЛЮТЫЙ

Командиру 2-го эскадрона 4-й кавалерийской дивизии первой Конной Армии Евдокиму Каратаеву, по прозвищу Лютый, с утра нездоровилось. Причиной тому, скорее всего, был самогон, выпитый вчера вечером в изрядном количестве. Этой ночью, впервые в жизни, ему приснились странные кошмары с чертями, зловещими черепами и давно забытым лицом глухонемого батрака с огромным лилово-красным родимым пятном. Неожиданно воспоминания нахлынули на него…

* * *

…Ночь в закопчённой станичной кузнице. Кузнец Остап протягивает ему шашку, хвостовик которой вместо рукояти обмотан влажным тряпьём. Отчётливо вспомнились слова кузнеца:
- А сейчас, Дуня, ты должен напоить свою шашку живой кровью… Дело нехитрое – снеси-ка голову этому Каину, опробуй шашечку…

Не колеблясь и сам поражаясь своему равнодушию, Дуня, тогда ещё почти пацанёнок, легко, словно по кочану капусты, рубанул тёмную, жилистую шею. Почти не ощутив препятствия, шашка рассекла плоть и глубоко вонзилась в дубовую столешницу. Голова, удивлённо моргая глазом и беззвучно шевеля губами, покатилась по столу, оставляя алый след, с глухим стуком упала на земляной пол…

Странным клекочущим смехом расхохотался тогда кузнец:
- Ну вот и славненько… Повязан ты теперь кровушкой с шашкой своей. Люби шашку пуще жены и будет служить она верой-правдой, будет оберегать в сабельном бою, если канешно с другой заговорённой шашкой, которая посильнее твой будет, не встретишься… Тока не должно такого быть, я все заговорённые шашки по пальцам сосчитать могу…
Ну а счас, беги домой, я шлифовать да полировать лезвие буду, рукоять сделаю…

…Вспомнилась ещё германская война, где за храбрость получил он георгиевский крест, и вспомнился первый красный кавалерийский отряд, где шашками устанавливали они советскую власть на Дону и Кубани. Прослыл тогда Евдоким лихим рубакой, за что товарищ Семен Михайлович Буденный лично вручил ему богато украшенную позолотой шашку.

 Досадный, надо сказать, подарок оказался. При каждой встрече пенял ему комбриг за то, что не носит наградное оружие.
«Уж не брезгуешь ли ты революционной наградой?» – часто спрашивал…

       А Евдоким не мог расстаться со своей заговорённой шашкой. За долгие военные годы привык к ней и, памятуя наказ кузнеца, никогда не расставался со своей любимицей, тайно считая в душе живым существом. По ночам клал в изголовье, а в свободные минуты или полировал бархоткой, или вострил мыльным камнем. Надо сказать и шашка его никогда не подводила. Всегда повинуясь хозяйской воле, легко разваливала противника от плеча до седла, настигала убегающих, рубила пленных. В последнем деле сильно преуспел красный командир Каратаев, за что и получил прозвище – Лютый. Беспощаден был он не только к врагам революции, но и к своим же товарищам. По приказу товарища Буденного, для укрепления красной дисциплины, собственноручно казнил бойцов, не выполнивших приказ.
 И тихо ахал строй красноармейцев, видя знаменитый каратаевский удар, после которого распадалось человеческое тело на две половины. И с опаской шептались за спиной: - «Ох, и лют же комэск! Дюже лютый, как зверь…»

* * *

Накинув портупею с шашкой прямо на нательную рубаху, сел Евдоким за загаженный стол, налил мутноватой тёплой самогонки, с отвращением выпил, похрустел малосольным огурчиком и снова задумался…

Пару месяцев назад, гоня разбитых деникинцев, проскакал он со своим эскадроном через родную станицу. Пришпоривая коня, покосился на обгорелые ветви яблонь и груш стоящих вокруг закопченного остова печи – там, где была их хата. Не сжалось тогда сердце и не дрогнула душа – давно вылетел он из родного гнезда и ничего не тянуло к нему. Кровь, смерть, людское горе закалили его до такой степени, что стал он ко всему равнодушен. И самым дорогим на этом свете было для него его оружие.

На околице, сломав хиленькое сопротивление ополченцев, недолго гнал он по полю странно знакомую фигуру, катящуюся на коротеньких безобразно кривых ножках. Человек этот, бросив винтовку, бежал, прикрывая голову двумя руками. Такая глупость всегда удивляла Евдокима – да разве ж можно защититься рукой от сабельного удара?
 Настигнул, крутнул шашкой, вспоров ткань рубахи на бегущем от плеча вдоль спины. Краем глаза видя как полетела прочь отрубленная рука, поскакал дальше, зная, что раненых после его удара никогда не остаётся. И только спустя какое-то время подумалось: уж не кузнеца ли Остапа зарубил он? Сильно похож был со спины… Мысль эта, пустяшная, тут же забылась в хмельной горячке боя…

А вот сейчас опять вспомнилось…. Только к чему бы это?


Глава вторая. ПЕТРУХА

 В дверь, постучав, вошёл вестовой:
- Товарищ командир! Наши поутру беляков словили. Видать заблудились в потёмках.
Что прикажите делать с ними?

Евдоким задумался. Эскадрон после боёв находился в неглубоком тылу на заслуженном отдыхе. Поэтому пленных можно было смело, без допроса, пустить в расход. Но, с другой стороны допросить недобитых деникинцев не мешало бы – а вдруг что ценное скажут?
- Ладно, - буркнул командир эскадрона: - Гоните их на двор, счас выйду, там и посмотрим…

Не торопясь выпил ещё самогонки и стал одеваться.
Застегнул френч на все пуговицы, пояс и портупею подтянул. Провёл рукой по подбородку – щетина порядком отросла, но бриться долго… Ладно, и так сойдёт…. Руку положил на эфес шашки – вот она родимая, здесь, рядышком… Плохо только что сапоги не чищены, в пыли…

Вышел на крыльцо командир 2-го красного эскадрона Лютый. Утреннее солнышко припекало. Парило. Воробьи купались в придорожной пыли – видать быть сегодня дождю. Это хорошо, что эскадрон на отдыхе – в дождь воевать совсем несподручно.

Хмуро взглянул на пленных. Тесной кучкой, в одном исподнем бельишке толпились они посреди двора окруженные гарцующими конными конвоирами. Поморщился командир – опять, опять раздели пленных почти до гола. Приказ по Первой конной армии о мародёрстве нарушают… Жадность этих людишек необъяснима – вроде всё есть: и сыты, и обуты-одеты, а все равно норовят с мёртвого сапоги снять, да пленных ограбить. Быдло… Ладно, с этим потом надо будет разобраться…

- Дунька, ты что ли?

От знакомого голоса вздрогнул Евдоким. Почти забыл он о том, что звали его в детстве этим бабским именем. Пригляделся попристальней и оторопел. В толпе пленных стоял его родной брат Петруха. Высокий, по-каратаевски широкий в кости, язвительно усмехался он разбитыми в кровь губами.

- Всех в расход, только отведите подальше, чтобы падалью не воняло потом, - скомандовал комэск: - А этого оставьте, сам с ним разберусь.

С матюгами, напирая крупами коней, погнали красноармейцы пленных к дальним оврагам. Петруха одиноко остался стоять посреди двора. Не торопясь, в развалку подошел Евдоким к нему. Пристально оглядел с головы до ног. Босые ноги сбиты в кровь, завязки тонких иностранных кальсон распустились и были в грязи. Наверное, издалека по степи пёхом хлопцы гнали… Белокурая бородёнка в крови… знакомые глаза сверлят злобно и с ненавистью.

- Ну, здравствуй, брат… – слова произносились медленно, словно через силу. Голова отчего-то закружилась.

- Не брат ты мне! Христопродавец! Батяню красные зарубили! - неожиданно с ненавистью закричал Петруха и плюнул в лицо Евдокиму: - Сволочь ты Дунька! Веру нашу на звёзды красные променял! Душу дьяволу продал…

Клинок шашки не дал ему договорить и с размаху опустился на ключицу. Пошатнулся брат, но устоял. Бессильно повисла левая рука и, кровавым мясом, развернулось перерубленное плечо. Впервые в жизни не получился удар у одного из лучших кавалеристов первой Конной армии Буденного. Стальное лезвие не достало до сердца и смертельно раненый Петруха продолжал шептать помертвевшими губами:
- Каин, Каин ты настоящий…. Брата родного убил…, креста на тебе нет…. Шашке, шашке дедовской не дай пропасть…. Каин ты Дунька …., сука…

Неловко и наспех, по голове, рубанул во второй раз. Из расколовшегося черепа хлынула кровь на лицо и рухнул перед ним на колени, цепляясь дёргающимися, скрюченными пальцами за пыльные сапоги, бывший родной брат его Пётр Каратаев…

С трудом Евдоким разыскал в интендантском обозе в ворохе оружия захваченного у врага знакомую дедовскую шашку. Ножны сломал о колено и забросил далеко в кусты бузины. Со злобой положил одним концом клинок на камень и топнул по нему каблуком. Шашка, спружинив, не сломалась. Остервенев, прыгнул обеими ногами. Хрустнув, лезвие переломилось на три части, а острый конец, подлетев, воткнулся прямо в бедро. Матерясь, выдернул Евдоким его из тела и, прихрамывая, пошёл прочь. Кровь горячим ручейком стекала в сапог напитывая портянку.

Глава третья. ВОЕНВРАЧ

Жарко и душно было Евдокиму. Всё тело жгло огнём. Раскалённая постель колыхалась и временами проваливалась куда-то вниз. Открыв глаза, увидел перед собой глухонемого батрака. Темнея родимым пятном и низко наклоняясь над ним, он вдруг начал говорить:
- Это не я Каин…. Это ты Каин! Брата своего родного зарубил!
Сзади появился кузнец Остап и зловеще расхохотался…. За ним толпилось множество людей с жуткими кровоточащими ранами от сабельных ударов.
 Откуда-то вынырнул брат Петруха и, придерживая разрубленное плечо рукой, прокричал:
- Каин!!! Ты Каин!!!

- Шашка! Где моя шашка? Дайте мне шашку!!! – хрипел Евдоким, шаря руками вокруг себя. Спасительной шашки, которой бы он смог отбиться от окружающих его врагов, нигде не было. Страх накатывал мутными тошнотворными волнами…


 - Ну-с, Варенька, как тама наш пациент? – вопрошал доктор, строго глядя сквозь треснутые стекла очков на толстую и конопатую медсестру. От этих очков сильно болели глаза и ломило виски, но он упорно носил их, считая, что так больше похож на настоящего военврача первого ранга. Должность эту он выдумал себе сам, будучи недоучившимся фельдшером, и строго следил за тем, чтобы персонал госпиталя только так называть его.

- Командир эскадрона Евдоким Каратаев находится в бреду, вызванном общим заражением крови от незначительной раны в бедре, товарищ военврач первого рангу! Умрет скоро. Постоянно просит шашку дать ему, – бойко докладывала Варенька, стреляя раскосыми глазами на доктора.
- Шашку-с, говорите просит, сестра? Очинь интересна-с. Что-с за шашка такая?
- Дык, вить привезли его вместе с двумя шашками энтими в обнимку. Они прям там в палате сейчас и валяются.
- А ну-ка Варя, принесите мне эти шашки. Важно очень взглянуть на них для понимания истории болезни!
 
Жадно схватив принесённую наградную шашку, военврач быстро спрятал её под кровать, а другую, в простых без отделки ножнах, со скромным латунным эфесом, протянул обратно:
- Вот, что Варенька, давайте будем считать, что поступил к нам больной только с одной шашкой, – быстро заговорил он, заглядывая медсестре в глаза:
 - А писарю завтрева скажите, пусть запишет так: красный командир Каратаев изъявил последнюю волю быть погребённым вместе со своим оружием. А когда хоронить его будут, то положите в гроб вот эту простенькую шашечку. Ему, мёртвому ведь без разницы с какой шашкой на том свете воевать. Ну а вас, сегодня вечером прошу-с ко мне в гости… Приглашаю-с отужинать-с!

Продолжение:  http://proza.ru/2008/04/08/94