Доморощенный сцевола

       ДОМОРОЩЕННЫЙ СЦЕВОЛА

Ветер дул с утра долго и без устали с короткими мелкими передышками, и по краю белесого неба бежала рябая серая туча.
Голос Валерия: Точно жёваное папье-маше…

Талый снег был синеват и грязен и, наваленный бородавчатыми буграми, поверху леденел от сырости. Солнце не виднелось, и жидкий свет его, капающий ниоткуда, раздражал, как раздражает плоское глупое лицо, приплюснутое к стеклу.
Лицо Тамары Степановны плавало в этом свете неожиданной улыбчивой рыбой: оно то всплывает, как бы выходя на поверхность, то исчезает и заволакивается…

Окна в классе были давно не мыты, и ртутный небрежный свет, рассеянный мелкой зернью, то издыхал, затухая, то вновь шевелился и вспыхивал.

А лицо всё качается и качается, и, когда он вернулся домой, примчался туда сразу после уроков, оно продолжает стоять перед ним, пока не превращается в сплошное свинцовое сияние.
И уже в комнате, сидя за столом и отдышавшись, Лерка извлека¬ет из-под груды учебников толстую тетрадь в линейку, бережно от¬крывает её, аккуратно разглаживая страницы, и жирно пишет чёрным фломастером, пометивши вверху чистый лист сегодняшним мартовским числом:
«Теперь я знаю, что не выдержу. Ни за что не выдержу. А в классе не признался. Стыдно очень и противно, что я такой слабак, – и, немного подумав, добавляет, – Я трус, а трус не заслуживает пощады».
Свинцовое лицо Тамары Степановны светится перед ним ещё сильнее, словно солнечный луч, выбившись, наконец, на волю, вовсю заиграл на случайно подвернувшейся жестянке.

Голос Светки (громко, откуда-то из угла): Ты врёшь!

И сверкающий свинец укоризненно померк и вскоре потух совсем.

Автор, он же Рассказчик (впоследствии будем звать его Комментатор): Это рыбье лицо, это лицо улыбающейся рыбы, напоми¬нающее не рыбью морду, а целиковую рыбину с улыбкой во всё своё рыбье тело, поразило и меня, когда спустя семь лет увидел я впервые Тамару. Оно, то есть, рыбообразное её лицо, имело уди¬вительное свойство въедаться в тебя какой-то пульсирующей, излу¬чаемой им щёлочью, и, плавая в некоем радиоактивном своём буль¬оне, оно застревало в тебе, как непереваренный кусок на пути из желудка в кишечник. Застревало не столько видом своим, сколько лучащейся отравленной аурой, и невозможно было, раз увидев, уже забыть мерцающий и плоский свет этой серой и рыбьей звезды.

Тамара Степановна спокойно и пристально смотрит на него своими большими внимательными глазами, и точно столбняк нападает на Лерку – он сидит, боясь пошевельнуться, и ему начинает казаться, что Тамара Степановна знает про него всё и держит, раз¬глядывая, на ладони всю его тайную и постыдную, уже вполне пубертатную жизнь.
Лерка в одну из таких минут молится, внутренне извива¬ясь, как угорь, под этим всевидящим доброжелательным рыбьим оком: «Только бы она не спросила про вчерашнее - про ванну и про то, что руки сами туда полезли»...
А дома ему потом чудится, что Тамара Степановна следит за ним сквозь стены и добродушно улыбается.

Комментатор: И этот сегодняшний классный час, проведённый под девизом «Безумство храбрых», о котором с горечью вспоминала подвыпившая Тамара, хорошо зная теперь, через семь лет, все ужасные его последствия, только разбередил окончательно их обоих, усилив до чрезвычайности эти обоюдные, почти что дружественные наплывы двух так и не пробившихся друг к другу душ.

Лерка дома первым делом кидается к холодильнику, вытаски¬вает оттуда большой кусок копчёной колбасы и, добавив к нему несколько ломтей белого хлеба, едва ли не бегом бросается в комнату.

Комментатор (со слов Ниночки): Питался он в то время, что говорится, всухомятку, поскольку мать (а именно – Ниночка) гото¬вила редко и плохо.

Торопливо заглатывая кусок за куском, он ждёт, пока успоко¬ится сердце, и перестанут гореть щёки. Не доев колбасу, Лерка лезет за дневником, и вот тут-то…

Голос Светки из угла: Ты врёшь!
Лицо Тамары Степановны, засветившись, меркнет.

Лерка вздрагивает, вспоминая, с каким ликующим трепетом рассказывала сегодня Светка про латиноамериканских революционе¬ров.

Валерий: По сути своей это была обычная политинформашка...

Но жестокие подробности, которыми сверх всякой меры уснасти¬ла доклад Светка, зачаровывали, как чаруют кролика неподвижные глаза удава, и у Лерки всё внутри похолодело и оборвалось, ухнув куда-то вниз, как если бы и в самом деле душа его улепетнула в пятки. Рядом с ним сидел Женька…

Глаза у Женьки разгорелись, как у кота, а ещё неоперившийся кадык судорожно подскочил к подбородку.
И бедный Лерка боком чувствует, как у соседа, да-да, имен¬но у Женьки! – начинается колотун и, скосив глаза, с ужасом увидел, что женькино лицо заалело и набрякло и словно дымится, обдавая Лерку горячим и пьяным паром.

Тамара Степановна, благодушно похвалив Светку – одна-две случайные фразы – не более, нараспев спрашивает у притихшего класса: А кто из них, из учащихся восьмого «Б», сумел бы выдержать подобные… (тут она запинается, подбирая нестрашное сло¬во)… испытания, – наконец пропела она.
- Ну, признайтесь, - продолжала Тамара Степановна, - что вам всем это не под силу. Вы обычные, изнеженные, вполне доста¬точные дети (слово «достаточные» она произносит неуверенно) и представьте, что с вами будет, когда придётся защищать Родину?

Тамара спустя семь лет, склонившаяся над рюмкой, расска¬зывает Комментатору: Точно бес в меня вселился. Даже объяснить не могу, что на меня тогда наехало. То ли устала уже от этих олухов - не знаю. Мне хотелось хоть чем-нибудь пугнуть их или взбодрить.

- Никто ведь из вас не признается, что он трус, - говорила она, всё больше и больше сияя оловянным своим свечением, - а напрасно. Если у человека, тем более несозревшего, хватит сме¬лости встать и признаться в этом публично - вот здесь, перед всем классом - значит, есть надежда, что, постепенно осмелев, он перестанет бояться жизни, а впоследствии, возможно, и.., - тут она снова запнулась, но безобидных слов подыскивать больше не стала, и страшное, по-своему лакомое, не подменённое теперь ничем слово «пыток» молчаливо повисает в воздухе.
Класс молчит, и слышно, как за окном монотонно капает сосулька.

Лерку затошнило. У него схватило живот. Но он продолжал сидеть надменно и прямо, напрягши руки и ноги, и напряжённые эти руки и ноги помогают не выпустить на лицо весь охвативший его ужас. Парализованный страхом, он боится оторвать глаза от лица учительницы.

А рядом с ним безумствовал и полыхал трепещущий женькин бок.

И, поскольку Лерка смотрел на Тамару Степановну, не мигая - моргать ему тоже было страшно - то в глазах у него защипало, и видно, что по щеке ползёт слеза.

Тамара Степановна чуть улыбается одними губами и отворачивается.
Лерка быстро и задушевно вздыхает и принимается с усердием разглядывать свои полуобкусанные ногти. Внезапно ему сделалось хорошо оттого, что он не в Сальвадоре, не на Гаити – тут у него перед глазами поплыли цветные пыточные слайды – и во¬обще не в застенке. На мгновение он забылся.
- Ну, и чему ты улыбаешься? - спрашивает его вдруг Тамара Степановна. - По-моему, разговор у нас идёт по большому счёту, и смеяться особенно нечему…

Тамара, оправдываясь перед Комментатором: Валера просто подвернулся тогда под горячую руку. Сам он мне всегда нравился какими-то, я бы сказала, нестандартными повадками, и лично против него я ничего не имела. К тому же как-никак нинин сын, а мы с ней чуть не с детства дружим…

- Может быть, ты хочешь ответить на мой вопрос? Давай, мы тебя слушаем. - Тамара Степановна говорила певуче и почти ласко¬во. Рука её поднялась поправить очки и слепяще сверкнула на Лер¬ку всей серебристой своей чешуёй. - Не бойся, - любовно поёт она, - лучше встань и скажи нам, что ты об этом думаешь.
- О чём? - не понял поначалу Лерка.

Голос Тамары Степановны (словно пробиваясь сквозь вату):
 - Как, о чём? О доблестях, о подвигах, о славе… О чём же ещё?
- А… Вы про это…
- А ты про что?
- Ну, я, конечно, могу сказать… В смысле то, что я сам думаю…
- Вот и говори.
- Ну… я это… В общем, я не трус.., - Лерка замолчал, по¬мялся и уверенным голосом прибавил: - И эти… ваши… как вы их называете… испытания… выдержу…
Он сел, не сводя с неё глаз и чувствуя, что лицо у него до самых волос наливается кровавым огнём.

Тамара Степановна (попросту): Молодец. И на том спасибо. – И, уже обращаясь ко всему классу, подытоживает: - Не получилось у нас разговора. А жаль. Но вы подумайте дома как следует. Скоро сочинение писать придётся. Темы я вам пока давать не буду.
Прозвенел звонок, и Тамара Степановна вышла из класса. Несмотря на полноту, ходила она легко и пружинисто. А Лерка, глядя ей вслед, подумал, что любой урок она всегда умудряется закончить точь-в-точь со звонком.
- Ну, ты даёшь! - ткнул его локтем в бок разгорячённый Жень¬ка. - Во, ребята, он даёт! - орёт он уже на весь класс. - А с виду и не подумаешь! Крутой, оказывается, мэн!..

Теперь же, приближаясь к основному событию драматической нашей импровизации, мы разглядим поначалу эту убогую двухкомнатную малометражку, едва не ставшую послед¬ней колыбелью для неумелого мученика:
две крохотные комнатёнки (одна из них – проходная), кухня, коридорчик с так называемым совмещённым санузлом и маленькая прихожая...

Здесь медлит время, и свет, померцавши, гаснет, но свеча во славу несовершенного подвига да будет стоять вечно, освещая с этого письменного стола наше лобное место, что так грубо уже сколочено, поскольку бесплотные наши мысли не самые лучшие мастеровые.

Лерка сидит за столом в небольшой, но уютной своей комнате с весёлыми бирюзовыми обоями, со шторами, на которых горячими пятнами багровеют неведомые цветы, с плохо навощённым, но впол¬не ещё крепким паркетным полом и мучается, с ненавистью взирая на недоеденный кусок любимой своей одесской колбасы, потому как проглоченная колбаса после светкиных, неизвестно откуда взявших¬ся, из угла донёсшихся слов и исчезновения вслед за ними драгоценного свинцового лика, встала колом посреди желудка, и оттого, что проклятая колбаса там застряла, в животе у Лерки начинался спазм, и всё содержимое пищевода медленно подступало к горлу.
Стоило ему ещё раз повторить себе "ты трус", и Лерку точно волной подняло со стула. Он стремглав кидается в туалет, пере¬пуганный, что может недонести и стравить по дороге.
Там ему полегчало, но голова горела, тело билось в крупном ознобе, и тошнота, не отпуская, переходила в икоту и изжогу.
Снова перед ним возникают серые светкины глаза, и в ушах раздаётся её звенящий голос.

Лицо Светки из унитаза: - Его прикрутили к специальному стулу и, соединив в паху электрические провода, пустили ток… Пустили ток… В пах ему пустили ток… Электро¬ток…

Лерку вывернуло опять. Желудочным соком и желчью. Во рту горько, словно от волчьих ягод – вспомнилось из детства, и перед глазами повисла тёмно-красная, почти рубиновая гроздь.

Лерка про себя: - Раз я трус, то так мне и надо.
Быстро и грубо умывшись и вытершись, он злобно марширует в комнату, забыв спустить в унитазе воду. Светкино лицо ухмыляется ему во¬след.
Он возвращается со снятым настенным бра и, выворачивая по дороге лампочку из патрона, бережно кладёт её на кухонный стол.

Серебристая амальгама подёрнула точно фольгой висящее на двери уборной – она же ванная – узкое длинное зеркало, и тускло плясала перед ним в неверном мертвенном свете, покрываясь то блёсткими жестяными чешуйками, то мелко дроблёной серой щебёнкой, из коих неровной мозаикой складывалось и меркло знакомое, ставшее сейчас чуть не родным рыбье смеющееся лицо Тамары Степановны.
При яркой электрической вспышке заискрили провода, разом пропало всё освещение, и только стало слышно, как шумно шлёп¬нулось чьё-то тело.

Комментатор: Спустя всё то же роковое семилетие смурная подвыпившая Ниночка, с которой волею наших беспутных судеб мы оказались в сдвоенной коммунальной клети - я разменял в то время с женой милую моему сердцу с детства московскую свою квар¬тиру, а Нина снимала соседнюю комнату у неких таинственных и не¬уловимых новых моих соседей, оставив свой малогабаритный двухком¬натный рай вернувшемуся из армии сыну, - рассказывала мне, что она…

Нина перебивает Комментатора: - Я в тот день по чистой случайности вернулась домой рано и застала Валеру лежащим без сознания на по¬лу поперёк коридора с настенной лампой в руке. Шнур от неё тянул¬ся к розетке в раскрытую дверь совмещенного санузла, а патрон был пуст и совсем без лампочки. Лицо у Валеры было запрокинутое и бескровное, джинсы приспущены и вместе с ширинкой непотребно и жалко расстёгнуты…

Комментатор продолжает, подхватывая на лету:
- Впоследствии выяснилось - этот обморок спас Валерия от более серьёзных впечат¬лений, поскольку рефлекторного сокращения мышц, заставляющего ко¬нечности в момент раздражения электричеством отдёргиваться сами собой, в данном случае не произошло бы, учитывая при этом электропроводимость остаточных капель мочи на пенисе...
 
Валерию повезло, что при первом же ударе током он крепко стукнулся головой о стенку и, потеряв сознание, растянулся в коридоре во весь свой, хотя и под¬ростковый, но уже немалый рост, и штепсель вылетел при сильном толчке из сортирной розетки, а потому и сальвадоровской романтики вкусил он отнюдь не в полной мере…

Валерий: - Когда меня вырубило током и откинуло прямо на стенку, то в темноте появился почему-то Женька, которого кто-то совсем без лица, но в чёрных кожаных крагах порол совершенно голого, и его – женькина – пухлая, круглая, нежно-терракотовая жопа всё время дёргалась, извивалась, корчилась и дрыгалась в такт свистящей с нездешним остервенением плётке. И плётка была совершенно классная: туго сплетённая, цветная, и с маленьким шариком на конце – наверное, из свинца. Я ещё подумал тогда, что хорошо бы мне тоже его, то есть, Женьку, выпороть, и, пороть, пороть до полного охуения... В этот момент я как раз и кончил – в первый раз без помощи рук.

Ниночка следом, без малейшего перерыва: - К чести Ни¬ночки, то есть меня, нужно сказать, что, хотя она и не поняла тогда толком всего происшедшего, но шума поднимать не стала, к соседям не побежала, ширинку сыну застегнула и, с трудом вырвав лампу из цепкой, но безжизненной руки, убрала к приезду «скорой помощи» в комнату, осколки же от плафона выбросила вместе с му¬сором.

Комментатор: - С Ниночкой мы быстро подружились и порой она приглашала меня распить с ней бутылку сухого или сладкого. Пила она, правда, редко и понемногу. Мужчин у неё, по-моему, не бывало - только подруги, и среда них самой близкой была прелестная жизнерадостная Тамара, с которой Ниночка жила когда-то в одном дворе и вместе училась на филфаке…

Тамара: - Я оказывала на тебя довольно странное дей¬ствие. Будь ты гностиком, ты назвал бы его мистическим. Встреча¬ясь со мной у Ниночки, ты постоянно ловил себя на ощущении…

Комментатор (вставляя): - На непередаваемом…

Тамара, не глядя на него: - Да, на непередаваемом ощущении, будто я залезаю к тебе под кожу какими-то невидимыми своими щу¬пальцами, оставаясь там и после своего ухода. Поделать ты с со¬бой ничего не мог, и чувство это не покидало тебя весь год, пока ты жил в этой коммунальной своей конуре…

Комментатор: - А бывшая жена в это время честно искала для меня вариант тройного обмена с участием тёщи, тоже проживающей в коммуналке…

Тамара: И в результате этих, как ты говоришь, «честных» по¬исков тебе была предложена однокомнатная хибара где-то у чёрта на куличках. Правда, район считался хорошим, и дом был как бы улучшенной планировки, хотя, говоря по совести…

Комментатор оправдывается, перебивая: - Но мне и в голову не приходило сопротивляться или кобениться - сам я обменом не занимался и был благодарен жене за любое отдельное жильё…

Тамара: - Бывшей жене - хотел ты сказать?
Комментатор: - Естественно, бывшей. Зачем же спрашивать об очевидностях?
Тамара: - А чёрт тебя знает…

Комментатор: - Накануне моего переселения в однокомнатное жилище мы сидели у меня в комнате и пили коньяк.
Нина: - Мы - это Комментатор, Та¬мара и я…

Раздаётся звонок в дверь, Комментатор идёт открывать, и на пороге возникает поджарый широкоплечий парень. Рост выше средне¬го. Сложение обычное.
Нина кричит Комментатору сзади, выскакивая из комнаты:
- По¬знакомьтесь! Это Валера.
Парень протягивает руку и сухо здоровается.
Комментатор: - Глаза его, холодные и ускользающие, смотрели куда-то вбок. Я пригласил его зайти, объяснив, что у нас прощание, а завтра, мол, я отсюда переезжаю. Он понимающе кивнул и, войдя в комнату, едва заметно вздрогнул, увидев за столом Тамару.

Валерий долго смотрит на неё в упор. Тамара Степановна спо¬койно отвечает ему таким же упорным и долгим взглядом.
Валерий, не выдержав, отводит глаза: Здрасте.
Все молчат, как в рот воды набравши. Валерий садится за стол и закуривает.

- Вот что, - произносит он вдруг, стараясь ни на кого не смотреть. Рука нервно отодвинула налитую стопку. - Я хочу, чтобы мать жила со мной. Уговорите её - пусть вернётся домой. Мне стыд¬но перед приятелями. Они считают, что я её выпер.
- Неправда, Лерчик, - Ниночка поднялась из-за стола и, ка¬жется, вот-вот заплачет. - Я сама не хотела тебе мешать. Ты уже большой и должен жить, как тебе хочется.
- А я и хочу так жить. С тобой вместе.
- Но это неправильно, Лера, - не соглашается Нина, - мы взрослые люди, и в смежных комнатах нам будет неудобно…

Лерка, подняв на неё глаза: - Не знаю, как тебе, но я не хо¬чу, чтобы друзья говорили про меня, что я подонок.
Нина, пройдясь по комнате, останавливается рядом с Валерием: - Я подумаю, Лерчик. Можно, я подумаю? Тебе ведь не срочно? Или ты хочешь прямо сейчас увести меня отсюда?
Валерий, успокоившись, миролюбиво: - Да нет, конечно, – и иско¬са посмотрев на Тамару Степановну, говорит как-бы между прочим: - А вы совсем не изменились…
- А ведь мы с тобой семь лет не виделись, - в тон ему быст¬ро отвечает Тамара. И, помолчав, спросила: - За что ты меня тог¬да ударил?
- Хотел проверить. - Валерий говорит медленно. Глаза его перестали скользить по стенам и серьёзно смотрят на Тамару Сте¬пановну. - Я, когда оклемался, понял - переменилось во мне что-то. Я вдруг перестал бояться. Всего и сразу. А самым страш¬ным и самым дорогим в моей жизни были вы, и я хотел проверить, боюсь я вас ещё или нет.

Комментатор: Когда Валерий ушёл восвояси, мы перебрались к Нине, поскольку там, у неё, нам было уютнее и привычней.

Тамара продолжает говорить, сидя за столом: - …он ударил меня по лицу. Ударил неумело, по-детски. Просто смазал легонько. Я не пошла почему-то к директору, не подняла скандала, хотя про всю эту историю ничего ещё не знала. Я тихо взяла больничный, а потом перевелась в другую школу, стараясь больше никогда не попадаться ему на глаза. Где он служил, Ниночка, в Афгане?
- Нет, на Дальнем Востоке.

Комментатор: На стене у Ниночки висело бра, захваченное ею из дома. Не знаю, заменила ли она разбитый плафон или купила новый светильник…
Нина тихо: Бра то же самое, я просто заменила плафон.

Бра ярко высвечивает на столе две ещё не открытых жестяных банки - со шпротами и сардинами.
Комментатор: Мы так и не открыли эти консервы. У нас пока оставалась какая-то снедь, и мы не торопились с добавочными за¬кусками, поскольку обе мои сотрапезницы наперегонки худели...

1) Сцевола Гай Муций – римский полководец ("сцевола" - "леворукий"). Согласно семейному преданию, Сцевола, придя в лагерь этруска Порсенны, положил свою правую руку на горящий алтарь и молча смотрел, как она горит, демонстрируя этим своим выкрутасом выдержку римлян и их готовность сражаться до самого конца.