После дождя

I
1
Он шел по размытой ливнями дороге, впервые за много лет вдыхая свободу полной грудью. И пряный, душистый аромат полевых трав, и зной полуденного солнца, и ласковая, омытая теплыми дождями земля – все это было знакомо Чарыгину с детства. Много лет назад, еще ребенком, он, босой, выбегал на поле, озаренное первыми лучами, сразу после дождя и жадно втягивал этот воздух, напоенный свежестью и светом. И мог часами бродить по влажной, бархатной траве, воображая себя королем сказочного царства, где все подчинено неведомым миру чудным законам. И цветы кивали ему головками, приветствуя и радуясь ему, и все вокруг казалось таким родным и знакомым, таким простым и понятным…
Нет, он знал, что возврата в те года не будет. И никакому дождю не под силу будет смыть ту грязь и боль, что столько лет грызли его душу. И все же, поддавшись какому-то странному, неясному порыву, он скинул вдруг рубаху и сапоги и бросился в это мягкое, мокрое цветастое море, дышавшее теплотой и свежестью. Господи! Он шел домой! Домой! Столько лет спустя! В кармане справка, смятые фотокарточки, несколько старых писем и ни прошлого, ни будущего. Но черт подери! Домой! Домой!
Сколько еще идти?
Он лежал, раскинув руки, глядя, как проплывали над головой огромными кораблями тяжелые, усталые тучи. Так странно, ему вдруг подумалось - а ведь небо-то везде одинаковое. И это, свинцово-серое, с лучистыми просветами, он видел уже много раз, и эти синеющие рваные раны у самого горизонта... Так почему же всегда чужое и неласковое, сейчас оно казалось ему таким родным?
Домой! Домой...
Услышал издалека чей-то смех, словно эхо серебристых колокольчиков, разлетевшихся хрустальным звоном. Весь напрягся, замер. Господи, это просто смех, просто смех!!
- Ленька, вот ты где! Нашла! Вот мамка те трепку-то задаст! А ну иди сюда, хватит в траве прятаться! Ленька!
Тонкий девичий голосок звонко рассмеялся и вдруг осекся. Чарыгин встал в полный рост, обернулся. Шагах в тридцати от него, в ромашковом венке и простеньком ситцевом платьишке стояла розовощекая, кудрявая девчонка, сжимая в ладони ивовый прутик. Увидев Чарыгина, она испуганно шарахнулась назад и встала, как вкопанная.
- Ты чья такая пугливая? - рассмеялся он.
Она недоверчиво глядела на него, не говоря ни слова.
- А коли ничья, так себе заберу!- задорно крикнул Чарыгин.
Как перепуганная лань бросилась она прочь, ромашковый венок слетел с золотистых кудрей.
Раскатистый смех Чарыгина мчался ей вдогонку, пока ситцевый сарафанчик не исчез за поворотом.
И только тогда он успокоился.
- Эх, я дурак. Мог ведь дорогу спросить... Хотя, дорога-то все равно одна...
И, накинув рубаху, он подобрал сапоги и зашагал дальше, медленно, неторопливо, дыша полной грудью...



2
Полуразрушенный дом с прогнившими ставнями, маленький дворик, поросший полынью, покосившаяся изгородь. С тяжелым сердцем смотрел он на все это и не знал, с чего начать. А чего он ждал, что хотел увидеть, спустя столько лет?
Старики его еще помнили, хотя и приняли не сразу. Архип-плотник показал, где мать похоронили. Долго стоял рядом, смотрел молча, как Чарыгин с перекошенным от боли лицом целовал деревянный крест. Потом так же молча отвел в себе в избу, дал молоток, пилу, рубанок и перекрестил.
Дождь лил дни на пролет, не переставая. И лишь на пятые сутки солнце устало вздохнуло сквозь рваный просвет.
Он работал непокладая рук. Строил жизнь заново. От рассвета и до тех пор, пока сгустившийся сумрак не мешал видеть перед собой. Усталости он почти не чувствовал. И только изредка, утомленный полуденным зноем, он шел к колодцу на заднем дворе и, вылив на себя ведро ледяной воды, ложился где-нибудь в тени, в зарослях терновника, и долго, напряженно прислушивался. Тот серебристый, заливистый смех этой девчушки никак не шел у него из головы...
- Бабу те надо, по дому чтоб хозяйничала, и вообще... - шепелявил старый Архип, захаживая к нему порой.
Чарыгин усмехался.
- И которая же за меня пойдет? Они ж как от огня... - и он стягивал мокрую рубаху, обнажая синие купола на плечах.
Архип молча качал головой.

3
Ромашковое поле после дождя. Он знал, он чувствовал. Еще издали заметил ситцевый сарафанчик. Она шла босиком по мокрой траве, держа за руку мальчонку лет восьми. Сколько ей было? Не больше семнадцати, подумал Чарыгин и улыбнулся. Она тоже давно его приметила, опустила глаза в подол и искоса бросала на него любопытные взгляды. Парнишка сопел, усиленно шаря в кармане, ни на кого не обращая внимания.
- Куда идешь, красивая? - задорно бросил Чарыгин, как только они поравнялись.
Уголки ее губ слегка дрогнули, и ему вдруг почудилось, будто она улыбнулась. Но цветастый сарафанчик проплыл мимо, она даже не замедлила шаг.
- Неужели опять убежишь?
Девушка обернулась, и Чарыгин лишь теперь смог рассмотреть ее лицо поближе. Светлую от природы кожу покрывал легкий золотистый загар, и казалось, будто само солнышко гладило ее бархатистые щеки. Серые глаза и детски припухлые розоватые губы. Чарыгин улыбнулся.
- Помнишь меня?
Она слегка кивнула.
- Как звать-то тебя?
Она шагнула назад и, набравшись смелости, тихо проговорила:
- А вам зачем?
Чарыгин рассмеялся.
- Да ты не бойся меня, я тебе зла не сделаю. Я тебя напугал тогда, ты меня прости.
- Я знаю, вы на окраине, в том доме старом живете, - заявила она, искоса глядя на него. - Чужих здесь...
- Да какой же я чужой! Самый что ни на есть свой!
- Лялька, карман мне зашей дырявый? - вдруг запищал мальчонка.
- Лялька? - Чарыгин рассмеялся.
- Алина, - тихо проговорила она и отвела глаза в сторону.
- Александр, а лучше Саня.
Чарыгин протянул руку. Ее бархатные глаза блеснули недоверием и любопытством. Руки не подала, но чуть заметно дрогнули уголки губ.
- А тя как звать? – Чарыгин обернулся к парнишке. Тот гордо задрал нос.
- Леонид!
Чарыгин рассмеялся.
- Будем знакомы, Леонид! Ленька, значит?
Мальчонка глазел на незнакомца с явным интересом, изредка косясь на сестру.
- Я вот люблю после дождя по полю пройтись, - зачем-то вдруг протянул Чарыгин. - Воздух здесь... он как будто особенный какой-то, дышишь, и надышаться не можешь... С братишкой, значит, гуляешь?
- В Иваньково молоко носила, на продажу, - ответила она все так же тихо, не поднимая глаз.
- В Иваньково? Далековато... А мне что не носишь? Я молоко люблю... Ну что, сторгуемся?
- С мамкой поговорить надо, как она... - невнятно прошептала Алина и залилась краской.
- Ну что, вечером приноси, да побольше, банки две мне. Придешь?
Она смущено кивнула и потащила захныкавшего мальчонку за рукав. Быстро. Почти бегом.
- Не придет, - подумал Чарыгин, - обманет. Эх, а красивая... - и неторопливо потянулся за портсигаром.
4

 Теплый июльский вечер уснул в подворотне. Смеркалось. Ночная прохлада затопила округу, разлилась по полям молочным туманом. Чарыгин сидел на крыльце, молча курил, напряженно вслушиваясь в тишину. Он знал что она не придет, и все равно не мог уснуть, ждал чего-то. Всегда одиночка, он свыкся с этой вечной пустотой вокруг себя, врос в нее душой... Нет, скорее она вросла в него. Так почему же...
Тридцать два года, тридцать два... И восемь из них...
Нет, он забудет, все забудет, начнет с чистого листа...
Никогда не забудет. Никогда.
Он курил одну за одной, смотрел на свой дом, на новое крыльцо, на забор. Он вдыхал терпкий аромат свежей смолы и можжевеловых ягод. Он чертил тонким прутиком буквы на песке, и тут же стирал, и чертил снова. И ночь тянулась бесконечно медленно, пока, наконец, бессонница, вымотав его совсем, не отступила, и все мысли, все чувства не заволокло сплошной пеленой туманного сна.
Занималась заря...
5
- Доброго утра!
Пришла! Пришла!
Едва заметив ее, Чарыгин накинул рубаху на плечи и размашистым шагом направился к забору.
Пришла!
Он улыбался, как школьник, как мальчишка, сам не ожидая, что так обрадуется ее приходу.
Она стояла у калитки, не решаясь войти, держала в руках крынку молока.
- Ну здравствуй, Лялька, - проговорил он, но как-то не очень уверенно.
- Это вам, - и она мягко улыбнулась, протягивая ему крынку.
- Сколько с меня? - спросил он живо.
- Нисколько.
Она развернулась, глянула не него искоса, все с тем же любопытством, пошла.
- Да постой же ты, боишься меня, что ли?
- Мне домой надо, а то мамка рассердится, когда меня не найдет.
- А ты ей что, ничего про меня не сказала? А молоко как же?
Она все так же мягко улыбнулась, виновато пожала плечами, ускорила шаг.
В два счета он перемахнул через забор, нагнал ее, схватил за руку. Она испугано вскрикнула, но руки не отдернула, только покраснела так, что Чарыгин и сам немного смутился.
- Проводить-то тебя можно?
- Да я... Мне... я за селом обойти хотела, полем, а то увидит кто, мамка потом...
- Да что ты все - мамка, мамка... Лет-то тебе сколько?
- Восемнадцать.
Чарыгин расхохотался, отпустил ее руку.
- Замуж тебе пора, а не за мамку прятаться! Строгая она такая, что ли?
Она кивнула.
- Так что, полем пошли, али как?
       . . .

Узкая тропка вела их сквозь ромашковое море. Алина молчала, глядя под ноги, слегка поеживаясь.
- Дождливое нынче лето, - задумчиво протянул Чарыгин, - Что, замерзла? Не холодно ведь вроде?
Она кивнула головой.
- На рассвете солнце было, а сейчас опять тучи. И ветер колючий какой-то... Мамка вот в Иваньково пошла по делам, под дождь попадет, наверное. Я вот, пока ее не было...
- А я дождь люблю, а еще больше после дождя люблю... Дождь, он будто всю грязь с души смывает, знаешь? Идешь потом по полю, дышишь этим воздухом, свежим таким, пряным...
- Ой, капает, кажется! - она серебристо рассмеялась, - Сейчас до нитки вымокнем!
- Хочешь, вернемся, у меня переждем, не далеко ведь ушли, успеем еще...
- Да зачем, долго ли идти-то!
Он смотрел, как расцветала ее улыбка, и чувствовал, что невольно улыбается в ответ.
- А почему тебя Лялькой зовут?
- Разве я знаю? Отец так звал, когда с нами был еще... Потом Ленька вот тоже... Вы почему смеетесь?
- На тебя гляжу, вот и весело мне. А что ты все - вы, да вы? Саня меня звать, помнишь ли?
Она кивнула, задорно тряхнула золотистыми кудряшками.
- Или думешь, что я старый уже, а? Вот погоди, еще посватаюсь за тебя...
И она залилась звонким хрустальным смехом.
- За меня?
- А за кого еще?
- А дед Архип говорит, что...
- Постой-ка, Архип-плотник тебе дед что ли?
-Ага.
- Вот те...
Чарыгин чуть не выругался. Архипова внучка, пигалица вредная, бойкая, как пацаненок! Сливы в саду воровала... И вот выросла... Восемь лет, восемь лет...
- Ты-то меня помнишь, а? Да нет, вряд ли...
Восемь лет...
А она все смеялась, ничего не помня, ни о чем не зная. Ситцевый сарафанчик разлетался на ветру. Милая, хорошая...
 Капало сильнее и сильнее. Крупные, пока еще редкие капли тяжело ударяли по пыльной земле, падали за воротник. Потемнело.
- Родной, неласковый север, - думал Чарыгин, глядя в свинцово-серое небо.- Родной...
 Иссиня-черная, двигалась на них огромная туча, словно гора с сияющей белоснежной вершиной. Шум вокруг, сперва чуть слышный, все нарастал, сливаясь с далекими раскатами грома, которые становились все ближе и ближе.
- Может и град быть... - задумчиво произнес Чарыгин. Алинка перестала смеяться, испуганно глянула на него, поежилась.
- Что, совсем замерзла?
Она кивнула.
- Ну давай прибавим...
И он размашисто зашагал вперед, а Алинка за ним, торопливо, чуть не бегом. Гул вокруг все нарастал.
- Быстрее, быстрее...
Блестнула молния серебристым лезвием, и в порыве ветра с захлестнувшими брызгами все вокруг закружилось каруселью и потонуло в раскатах грома. Через мгновение стена дождя, как волна, уже накрыла их с головой. Алинка взвизгнула, то ли от испуга, то ли от восторга, побежала еще быстрее.
А ледяные капли все хлестали в лицо, проскальзывали за воротник, обжигая холодом спину.
-Вон дерево там, у дороги, видишь? Давай туда скорее, - крикнул Чарыгин, и его голос растворился в шуме ливня.
- Нельзя под дерево, если молния...
- Да ну и х..хрен с ней... Далеко еще молния твоя, гроза самая-то стороной идет, нас только краешком задело. Чего боишься, а?
Они нырнули в зеленые объятия ветвей, промокшие до нитки.
- Совсем продрогла? Иди сюда, не бойся. Я тебе плохого не сделаю... Согреешся хоть...
И вдруг она прижалась к нему, как маленькая. И так ново и странно было ему это неожиданное доверие, что он не знал, что ему делать. Словно боялся спугнуть эту дикую птичку, подлетевшую так близко.
Слишком близко. Щека к щеке. Он чувствовал ее дрожь, и легкое дыханье, и тепло ее тела сквозь тонкий намокший ситец. И даже, ему казалось, слышал биение ее сердечка, господи, как же оно колотилось!
Приобнял ее слегка.
- Ну что, теплее стало? - тихо проговорил он.
Она повернула к нему лицо. Улыбнулась. Мокрые реснички, посиневшие губы.
- Теплее...
А дождь все лил и лил. И даже жесткая, густая листва была им плохой защитой: ледяные струйки змеились за воротник, обжигали холодом, и они насквозь промокли, стоя под низкими ветвями.
Чарыгин все смотрел на ее полудетское личико. Легкий румянец заиграл на ее щеках. Улыбнулась снова. Совсем не детская улыбка.
- Ну что, сероглазая, не боишься меня больше?
- Я и не боялась...
Он не знал, что сказать. Не знал, что сказать этой милой девочке в ситцевом платьице, стоявшей так близко...
Она тоже молчала, глядела на него и молчала, словно ждала чего-то... Вдруг встрепенулась.
- Дед Архип говорит, что Семенова вдова по тебе сохнет...
Чарыгин пожал плечами.
- Она в доме напротив живет...
- Страшная эта, что ли? Не дай бог...
Алинка расхохоталась.
- Я когда маленькая была, к Семеновым в огород лазала... (Чарыгин усмехнулся). Так она меня как-то поймала... О-ой, так выпорола! - и Алинка еще пуще засмеялась, звонко, серебристо...
Дождь понемногу стихал, все реже падали на землю тяжелые капли. И внезапно Чарыгин поймал себя на мысли, что совсем не хотел, чтобы этот ливень закончился.
- Я, Лялька, деда твоего хорошо знаю, - зачем-то сказал он. - Уважаю его очень... А батя твой что?
Алинка нахмурилась.
- В город он уехал. У него там новая семья...
- А... - протянул Чарыгин.
Дождь совсем стих, а они все стояли рядышком под промокшими ветвями.
- Ну что, пойдем? - произнес наконец Чарыгин. Она кивнула.
Вышли на дорогу. Медленно, неторопливо.
Он сделал глубокий вдох, расправил плечи, огляделся. Там, на западной стороне, за лесом, еще бушевала гроза, но далекие раскаты грома становились все тише и тише. А на востоке сквозь рваные облака кое-где уже сияло обнаженное небо. И еще бездоннее казалась эта синева, омытая июльским ливнем.
- Хорошо-то как! - подумалось Чарыгину. - Господи, как же хорошо!
Шли молча. Почти соприкасаясь плечами. И чем шире становилась дорога, тем ближе шли они друг к другу. Чарыгин улыбался. Вспомнил вдруг, как в восьмом классе впервые поцеловала его синеглазая девчонка с параллели. Как же давно все это было! Алинка молчала. Он видел, как подрагивали от холода ее хрупкие плечики, но не решался приобнять, только смотрел на мокрые кудряшки и улыбался.
- Совсем еще ребенок, - думал Чарыгин.
Воздух, чистый и прозрачный, был пропитан ароматами полевых трав. Пряный и свежий... И Чарыгин вдыхал полной грудью и чувствовал, как приятно кружилась голова... Словно от легкого хмеля... И эта девочка рядом, пьянящая молодость, и это небо, северное, неласковое, но такое родное!..
Алинка остановилась вдруг, посмотрела на Чарыгина нерешительно.
- Я дальше лучше одна пойду, а то мало ли...
И какая-то струна дрогнула в нем, впервые за столько лет...
- Постой, Лялька, я ... Я...
Порыв ветра отбросил светлые пряди ей на лицо. Улыбнулась. Чарыгин приблизился к ней, шершавой теплой ладонью провел по волосам, бережно, чуть дыша. Она удивленно глянула не него, опустила глаза.
- Не бойся...
Едва коснулся губами бархатной кожи, нежно прижался губами к ее губам. Она отпрянула в испуге, но тут же прильнула к нему, как тогда, под деревом, и он с удивлением заметил, как легкая улыбка тронула уголки ее губ и как густой румянец залил ее щеки. Да, совсем не детская улыбка.
Легонько оттолкнула его.
- Мне домой надо...
И вдруг рассмеялась серебристым колокольчиком и побежала прочь, не оглядываясь. И с порывами ветра долетал до него ее смех, звонкий и прозрачный, как родник.
Чарыгин смотрел ей вслед, рассеянно улыбаясь, словно тогда, давно, в восьмом классе. А ситцевый сарафанчик разлетался на ветру, и все дальше и дальше виднелся тонкий гибкий силуэт.
- Эх, Лялька, Лялька...
И он побрел домой, как хмельной, рассеянно улыбаясь и что-то мурлыча себе под нос. Лялька, Лялька...

II

1
Дед Архип сидел на крыльце, дымил самокруткой. Рядом в траве копошились цыплята, пища наперебой; жирные, перекормленные куры чинно расхаживали по двору; лопоухий щенок с усердием грыз кость, и словно уморенные жарой, медленно кружились сонные мухи. Полуденный зной понемногу стихал, жизнь кипела вокруг. И лишь дед Архип неподвижно глядел в одну точку, изредка затягиваясь и подолгу зевая.
- Здравия желаю! - отчеканил Чарыгин, перегнувшись через досщатый забор.
- И тебе не хворать, коли не шутишь... Заходи-ка, Сашка, ждал тебя, ждал...
И дед Архип, с трудом поднявшись, отворил старую деревянную дверь, ведущую в сени.
- Пошли, разговор есть...
В комнате было темно. Глаза привыкли не сразу, с трудом, как когда-то привыкали к свету. Чарыгин поклонился иконам в красном углу, сел на деревянную скамью, огляделся. На печи - рыболовные снасти, на стене - ружьё, совсем новое.
- Что, не все патроны еще расстрелял, а, дед? - пошутил Чарыгин.
Дед Архип прищурил левый глаз, усмехнулся.
- Да приберег один... для тебя как раз...
- Шутишь все, дед...
- Да почему же...
Чарыгин насторжился.
- Ну что, говори, зачем в гости звал, что за разговор такой?
- А такой, что девок чужих портить любишь. Что, Санька, мало баб по тебе сохло?
Чарыгин вскипел.
- Дед, ты чего?
- А ничего...
Дед Архип сидел спокойно, но его тихий голос не предвещал ничего хорошего.
- Внучку мою знаешь, Алишку?
Чарыгин кивнул, напрягся весь.
- А слухи какие ходют по селу, тоже знаешь?
- Архип Игнатьич, - Чарыгин поднялся, - Ты ж как отец мне, ты ж меня с малых лет...
- С малых лет... Думаешь, я не знаю, как она к тебе по утрам бегает? Что, вы там явно не чай пьете... Недели три уж прошло... Каждый день почти она...
- Дед Архип...
- Девка эта не игрушка тебе, слышишь, Сашка! Девка эта хорошая, хозяйственная, весь дом на ней... А ты ее в кого превращаешь?
- Дед, да я ж ей ничего не сделал дурного... Она же молоко мне приносит по утрам... Так, посидим, поговорим...
Дед Архип махнул рукой.
- В общем, ты, Сашка, меня знаешь, ежели что, я не посмотрю, что ты как сын мне... Ты либо немедля бросай с ней шуры-муры крутить, либо...
Дед пригрозил кулаком.
Чарыгин молча обвел взглядом комнату. Усмехнулся. Присел рядом. Тихо, почти шепотом, проговорил:
- А если я замуж ее хочу взять, что на это скажешь?
- Ты не шути так, ты...
- Да пойми ты, дед, запала она мне в душу... - Чарыгин вскочил, прошелся по комнате, нервно потирая ладони, - Понимаешь? Я ведь к ней всерьез...
- Три недели, и уже...
- Ну что, дед? Отдашь мне Алинку?
- А она за тебя пойдет ли?
В соседней комнате послышался испуганный вздох, что-то зашуршало, зашумело, громко упало и разбилось. Бледная, как тень, Алинка показалась в дверях.
Дед Архип нахмурил седые брови, хотел было прикрикнуть на нее. Вдруг усмехнулся.
- Что разбила-то?
- Т-тарелку, - еле слышно пролепетала она, опустив глаза.
Дед Архип вздохнул.
- Что, все слышала, проказница?
Алина кивнула, глянула украдкой на Чарыгина. Он стоял посреди комнаты, неловко улыбаясь, как большой ребенок. Нелепо и виновато.
Дед Архип обвел взглядом обоих, усмехнулся.
- Значит, тарелку разбила... Так это на счастье... Вам на счастье...
Алинка вскрикнула, бросилась ему на шею.
- Дедуля, милый!
У Чарыгина как камень с души упал. Подошел к ней, взял за руку.
- А меня обнять?
Покраснела, как маков цвет, склонила золотую голову ему на плечо.
Дед Архип молча перекрестил их, поднялся.
- Дед, свадьбу-то когда играть будем, а?
- А как дом достроишь...
Дед Архип вышел в сени.
Чарыгин нежно привлек Алину к себе, поцеловал золотистый локон у виска.
- Ну что, Лялька, а ты боялась...
- Я люблю тебя, Сашенька, - прошептала она и еще крепче прижалась к нему, - Люблю...


2
Она быстро свыклась с новой ролью. С детства привыкшей все делать по дому, ей было не в тягость вставать на рассвете, бежать к своим, чтобы помочь матери по хозяйству, потом спешить домой, чтобы разбудить его, приготовить завтрак. И вплоть до октября он, проснувшись, первым делом видел букет свежих полевых цветов на окне.
Свадьбу сыграли в конце августа. Тихо, без особого разгула. Ей потом долго снился седовласый батюшка, которого она отчего-то испугалась, простенькое белое платье, букет пионов, бледное и строгое лицо матери. Потом долгая и бестолковая речь завхоза об образовании новой ячейки общества и еще какой-то бред.
Она помнила, как первый раз он на руках перенес ее через порог своего дома... Помнила жар его поцелуев, крепкие и нежные объятия... Помнила, как впервые проснулась у него на плече, поцеловала чуть колючую щеку и неслышно, по-кошачьи мягко прокралась во двор. Как бежала босиком по влажной от росы траве, как хотелось плакать от счастья и весь мир обнять и прижать к себе. Как вернулась домой - он все еще спал, раскинув руки.
Она чуть слышно подошла к зеркалу, скинула легкий сарафан. Молодая, стройная - на нее смотрела не девочка, но женщина. Упругая грудь, плоский живот - и вся она - гибкая и пластичная, как кошка. И блеск в глазах, особенный, новый, чуждый доселе... Взрослая, совсем взрослая... И так странно, она вдруг с такой дикой ясностью поняла, что всецело принадлежит теперь этому человеку - всецело и навсегда - что ее охватила дрожь. Да, он был нужен ей, дорой, но... Ей вспомнился дым полночного костра и небо, усыпанное звездами. Вспомнилось, как с девчонками и ребятами до рассвета пели звонкие дерзкие песни, как из соседнего села приезжали по выходным парни с гитарой. Как бригадирский сын напугал их с подружками, спрятавшись за углом, и как потом возил в город в кино. Как глазела на яркие цветные витрины, и какой-то городской паренек подарил ей букет синеглазых фиалок. Неужели теперь навсегда... Да нет, конечно нет! Сашенька и сам говорил, что заработает побольше, что они переедут в город... Только как он заработает, если…
Ах... Отражение в зеркале задумчиво нахмурилось. И тут вдруг она посмотрела на него. Он улыбался во сне - так странно... Развернулся направо, обнял подушку, промямлил:
- Лялька...
Она звонко расхохоталась, нырнула к нему под мягкое одеяло, нежно обняла.
- Здесь я, здесь, солнышко.
Прижалась к нему. Господи, как хорошо! И гори оно все синим пламенем: и город этот, и пацаны с гитарой, и сынок бригадирский... Лишь бы этот нескладный, добрый, смешной, родной... Лишь бы он был рядом... Сашенька...
3

Он знал, что это когда-нибудь случится, только не думал, что так скоро. Она почти не задавала вопросов, что с одной стороны успокаивало его, но настораживало с другой. Слишком часто ее слова повисали в воздухе, будто она хотела о чем-то спросить, но то ли пугалась, то ли…
Он еще давно решил ничего от нее не скрывать – рано или поздно… Ничего не скрывать! Чарыгин горько усмехался каждый раз, когда эти нелепые слова проносились в голове. Сказать правду? Которую из? Правда ведь у каждого своя. Как и жизнь.
Но он был готов – да, он был готов доверить ей все. В тот самый день, когда она должна была ответить на главный вопрос в своей жизни. Эта девочка… Она бы все поняла. Она покорила его своей неиспорченностью, своей открытостью. И это безотчетное обожание в ее глазах. Почему? Он, сам порой не понимал, как такие разные люди могут… Да нет, понимал он все прекрасно. Ему казалось – он нашел, что искал. И даже порой думал, что любит ее. С каким-то болезненным удовольствием размышлял он о том, как она ему подходила. Именно подходила. Как мало ей было надо! Она никогда ни о чем не просила, верила каждому слову, почти боготворила его… И все его существо переполняла благодарность к этой совсем еще девочке, такой искренней, такой бескорыстной… И ему безумно, впервые за долгие-долгие годы, хотелось сделать кого-то счастливым, отдать кому-то частичку себя, довериться…
В тот самый день…
Дед Архип встретился ему на крыльце.
- Саня, куда ты? Примета плохая! Невесту до свадьбы…
Махнул рукой.
- Да поважнее примет есть дела, деда…
- Стой же ты…
В сенях пахло свежим хлебом и квасом.
- Лялька? – протянул почти шепотом. Нет ответа. Из приоткрытой двери доносились едва различимые голоса: Лялькин и еще чей-то, строгий, властный.
- Лялька?
Ее побледневшее лицо показалось в дверях.
- Сашенька? Уходи, уходи, плохая примета…
- Да куда уж хуже…
И ее мать, Анна Архиповна, вышла навстречу Чарыгину, отстранив дочь рукой.
- Запомни, Лялька, мои слова, а верить или нет, сама поймешь…
…Ее стальной голос и холодные, северные глаза до сих пор представлялись ему.
Сама поймешь…
Тогда он развернулся и ушел. Понял все и ушел. У каждого своя правда. И у матери Лялькиной тоже…
И когда она робко прошептала: Да…
Она уже знала, только вот что она знала? Но все равно – да! И он понял – ей совершенно не важно! Не важно, что про него говорили, не важно, что тогда так упорно твердила ей мать. И два чувства в его душе сплелись в один болезненный клубок: она любит его, да, любит, несмотря на то, что ей пришлось узнать… Но разве сможет он ей открыться теперь? И есть ли смысл?
Да, она не задавала вопросов, но он знал, что когда-нибудь грянет гром. И что ей сказать? Да, отсидел, потому что… Интересно, сдержал ли Архип клятву, или же…
И все же он не думал, что так скоро.
Это случилось в один из тех вечеров, что она особенно любила. Горячей воды нагрела, ждала его. Вернулся уставший, правил крышу кому-то из Иваньковских. Как никак подработка, пусть и за копейки. Скинул почерневшую рубашку прямо в сенях.
- Ну что, Лялька, день мочалки?
Звонко чмокнул ее в щечку.
- Уже и разделся?
- А то… Эх, надо баньку поскорее достроить, а то как дураки с тобой, в сенях моемся, сырость по углам разводим…
Чарыгин скинул сапоги, сдернул носки, нехотя бросил взгляд на стоящий в углу медный таз. И вдруг почувствовал, как пристально, особенно пристально на этот раз смотрела она на синие купола на его спине. Напрягся весь, приготовился…
- А что это значит, Сашенька?
Она терла мочалку мылом.
- Это не важно, - процедил Чарыгин.
- Просто я...
Она замялась. Чарыгин усмехнулся про себя.
- Столько раз видела, а не спрашивала. С чего бы вдруг, а, Лялька? Что, мать-то тебя не отговаривала за меня идти?
Она молча кивнула.
- И говорила, небось, про меня много чего, да? Помню, еще в тот день перед свадьбой.
- Говорила...
- А дед что, защищал?
- Защищал...
Она набрала в ковш воды. Приготовилась.
- Так ты все знаешь, милая. Чего же тебе еще? Что, не поверила мамке? Восемь лет я... Твою мать, Лялька! Сварить меня хочешь?! Весь кипяток на меня выплеснула!
Она отпрянула назад, сжимая ковш трясущимися руками.
- Прости, я...
- Кипятком ошпарила, дура...
Метнул на нее резкий взгляд и вдруг заметил, как дрожат ее губы.
- Лялька, ты чего? Маленькая что ли? Пореви еще...
- Да я же не...
- А то что мать тебе говорила, так то правда все, слышишь?
Она уронила ковш, шагнула назад.
- Отсидел я, Лялька, восемь лет. за свои грехи, за чужие - не важно. И никогда не забуду. Что, этого хотела, да? Неужто не знала? Мир слухами полнится. А я от тебя ничего не скрывал, силком не тянул… Вышла за зэка, так знай, каким стал, таким и останусь на всю жизнь!
Вскочил, схватил полотенце.
- Что встала, иди жрать готовь, - процедил сквозь зубы, - Без тебя как-нибудь обойдусь.
И она в слезах бросилась прочь.
5
Когда он вошел в избу, густые октябрьские сумерки уже затопили двор, и непроглядная тьма скрывала очертания предметов. На ощупь он добрался до спальни, сел на кровать, на зажигая лампу.
- Лялька, ты спишь?
Одеяло всхлипнуло и зашевелилось.
- Ты это, прости меня, что ли, я ж не со зла...
Кудрявая голова вынырнула на секунду и тут же, всхлипнув, скрылась снова.
- А то, что я сидевший, так это...
Выскочила из-под одеяла, в темноте бросилась ему на шею.
- Милый, родной, да разве ж я... Лишь бы ты любил меня, лишь бы мы были вместе, лишь бы...
Целовала его в губы, в шею, плечи...
- Тише, тише, Лялька...
Он облегченно вздохнул, и вдруг где-то в глубине души что-то кольнуло его. Она знала, все знала заранее, конечно знала. Знала, что выйдет за изгоя, которому нет места среди ее круга. Что станет чужой для всех, как и он. И все равно... Только чтобы быть с ним... Маленькая, глупая девочка! Поняла ли она уже, почему ее обходят стороной вчерашние подруги, почему мать хочет продать дом и уехать, пусть даже в Иваньково... Старик Архип знает гораздо больше их всех, но молчит, держит данное когда-то слово. Что же будет, когда она все поймет... И какая-то странная жалость вдруг охватила его, и он прижался губами к светлым локонам у виска.
- Сашенька, а как - там? Не сердись только, я…
- Лялька, никогда спрашивай, слышишь? Сколько забыть не пытался…
Кивнула. Всхлипнула. А вопрос так и застыл в глазах.
- Эх, женщина… Что думаешь, романтика там что ли своя, а? О благородном разбойнике мечтала? Эх, дура ты, Лялька… Хочешь, расскажу тебе немного, больше не проси только...
Преданно глянула ему в глаза, робко кивнула.
- Не про себя только, ну и хорошо.
Задумался, потер виски.
- Про человека одного, товарища... Вместе чалились...
Посмотрел на нее, усмехнулся.
- Сидели, то есть...
Лялька кивнула, молча улеглась к нему на колени, свернулась в клубок.
- Ему было уже под семьдесят, - начал Чарыгин. - Ни семьи, ни детей, ни родных… Мать одна была, да умерла она давно, лет двадцать как умерла. Ни друзей, ни врагов …. Даже имени не было. Хм, впрочем, было: звали его Швабра. Потому что ступни были вот такущие! Да только разве это имя… Перед смертью болел он сильно. По тюрьмам давно туберкулез гулял, вот он и подхватил его. Ходил всегда один, не хотел никого заразить, а на лицо платок себе повязывал. Даже ел в этом платке. И спал. Он добрый был очень.
Чарыгин нахмурился, потянулся за портсигаром, закурил.
- Умирал он страшно, так кашлял - чуть ли не кишки выплевывал. Мы, молодые, старались помочь хоть как, да что там сделаешь: ни лекарств, ни докторов… Он говорил пацанам: «Бросайте вы это все, пока не поздно, никакой тут романтики нет. Заводите семью, детей рожайте. Пока молодые – вы в цене, а потом … Некому будет свечку поставить, некому сто грамм налить. Друзья помнить будут, но недолго, все из памяти сотрется… Кто за чужой могилой ухаживать станет?» Много чего еще говорил, а по большей части бредил. Когда уже всем ясно стало, что до следующего утра ему не дожить, он неожиданно пришел в себя и вдруг сказал: «А ведь у меня в Новгороде дочь живет, ей уж тридцать скоро… А я ее ни разу так и не увидел… Если б только можно было жизнь заново прожить… Эх, чтобы жена, дети… И чтобы звали тебя не Швабра, а Сергей Иваныч…» И улыбнулся. И закрыл глаза. Отмучился. «Он плачет, он живой», - сказал кто-то. И действительно, скатилась по щеке слеза, маленькая такая… Да только был он тогда уже мертвый. При жизни никогда не плакал, а с этой слезой душа его и отлетела в лучший мир. «Помер», - отозвался чей-то голос. «Так как бишь его звали?» И ты знаешь, Лялька, это был первый раз, когда мы его имя услыхали. В ту ночь, когда его не стало...
Чарыгин обнял ее одной рукой, привлек к себе.
- Чего ты, Лялька? Ты не реви только, слышь? Мне и самому-то... Жизнь такая, понимаешь? Не было у него никого, а у меня ты есть, и ради тебя, родная…
Она спрятала лицо у него на груди, всхлипнула и замолкла.
- Да, как видишь, не мастак я на ночь сказки рассказывать... Больше ни о чем не проси, о себе говорить я все равно не стану. Новая жизнь у меня теперь, ты со мною... Давай спать лучше... Кто прошлое помянет, тому, говорят, глаз вон.
И он нежно поцеловал ее в лоб, а в голове вертелось лишь одно: кто забудет - тому оба два...
6


Холодало. И шли бесконечной чередой серые октябрьские дожди, стирая горизонты и грани унылых дней и безлунных ночей. Пока, наконец, проснувшись, он не увидел, как поседела от инея тонкая кромка леса за окном.
Сидел и все думал, глядел в синеокую даль.
Она неслышно подошла, обняла за шею, поцеловала.
- О чем задумался?
Чарыгин пожал плечами.
- Да как сказать – о чем? О жизни…
Она вздохнула.
- А помнишь, ты обещал, что мы в город переедем?
- В город… Как деньги будут… А кстати, в город и поеду, чего терять-то?
- Ты о чем это?
Недоуменно вскинула брови.
- На заработки… Здесь у вас глухо, как в танке, а там, может, дело какое подвернется…
- Саш, помнишь, когда свадьбу-то играли, ты деду сказал, что у тебя припасено, а потом еще сколько нам…
- Те деньги, что были – ничего не осталось почти. Я те каждый раз ведь давал, на рынок ходишь? Ходишь… И есть что-то надо… Не на милостыню ведь жить-то! Так вроде есть и тут работенка, крышу кому подлатать, забор подправить, да только на этом далеко не уедешь…
Так странно, но она впервые задумалась о том, что помощи и поддержки искать было негде. И мать, и дед, - у них своя семья, у нее своя. И все теперь не так, как раньше.
- И что же ты будешь делать? – она нахмурила брови, внимательно ожидая его ответ.
- Как что? Я же сказал – в город поеду. Там своих много, быстро найду, чем заняться.
- Чем заняться?
- Да тебе не все ли равно, а? Сидишь ведь все равно дома! Так сиди и жди!
- Саш…
- Ну чего ты как маленькая! Все ей покажи да расскажи… Сам еще толком не решил. Говорю – приеду, там свои помогут.
- А жить где будешь?
- Да говорю же, разберусь! Ты себе занятие найди, а то летом хоть в огороде там, да к мамке бегала… А сейчас все безвылазно дома сидишь… Будто монашка… Решат еще, что я тебя взаперти держу… И носу из дому не кажешь…
- Саша!
И вспомнила тут же, как шептались ей вслед сельские сплетницы, когда она шла на базар в Иваньково, как промолчали бывшие подруги, когда встретились на узкой дороге, как подсмеивались и обходили стороной парни. Как Семенова вдова задирала нос, проходя мимо… Вспомнила в очередной раз слова матери… И совсем помрачнела…
- Когда ты поедешь?
- А чего откладывать? Время-то идет! Завтра и поеду…
- Завтра? – вдруг побледнела, закружилась голова.
Чарыгин вскочил из-за стола.
- Лялька, ты чего?
- Да что-то дурно мне, Саш… Погоди, я во дворе постою, воздухом подышу, а то у нас душно очень…
А в висках все стучало: завтра, завтра…
Он проводил ее в сени, вернулся.
- Вроде и не душно совсем… Эх…
Нащупал в левом кармане нераспечатанную колоду.
- Что верно, то верно… От сумы да от тюрьмы…
Вдохнул и стал помаленьку собираться в путь. Ушел на рассвете. И сразу на неделю.

7

Говорила мне мама: "Будь ты умней."
Говорила мне мама: "Не верь никому".
А я сердце свободное по весне
Подарила ему.
И ночами, босая, по мокрой росе
Я к нему одному уходила.
А по утру соломинки в русой косе
Находила...
А как вздумали замуж меня выдавать -
Да богатый жених из села приезжал.
И не смел мой любимый и глаз подымать,
А наутро сказал:
"Коли так, то нам жизни с тобою здесь нет,
Полюбил я тебя на беду, на беду...
Приходи на причал, как забрезжит рассвет -
Я тебя украду...

- Эге, Лялька, что за песни поешь?
Чарыгин ввалился в сени с вязанкой дров.
- Как-никак сбежать хочешь?
Она выронила вязальные спицы. Бросилась к нему на шею.
- Родной...
- Я вот тут по дороге дровишек прихватил...
- Ну как там, в городе, говори, не томи!
- Да что ты, не бывала там, что ли...
Оттолкнул ее легонько.
- Ну, на ужин чего?
И пока она суетилась на кухне, не торопясь стал выкладывать на стол, все что привез: новомодные платья, платки цветастые, пуховую шаль. Развернул крохотный кулечек - блеснули крохотные золотые сережки.
Она принесла горшок щей, хлеба. Вдруг увидела сережки.
- Ай, Сашка! Прелесть какая! Балуешь ты меня, да только... Саш, ты деньги привез?
Стукнул кулаком по столу.
- Те мало, что ли? Для тебя же все, дура! Шмотки, цацки...
- Саш, да я отродясь такого не носила! Что же про меня скажут, если я так появлюсь где? В сережках этих...
- А что тебе скажут? Все честным трудом заработано, бери, не бойся... Скажут... Тоже мне... Мало ли тебе говорили, так молчала...
Неуверенно улыбаясь, взяла серьги, подошла к зеркалу... Хороша! А уж в серьгах таких!..
- Спасибо, родной... Ты прости меня, что я ...
- Да ладно, ладно... Картошку-то пожарила? Неси сюда...
Она юркнула на кухню.
Чарыгин достал из кармана мятый конвертик, не вынимая, пересчитал содержимое...
- Не надолго хватит, - подумал про себя.
- Лялька, слышишь, мне тут опять бы уехать... Не надолго я, до среды...
На кухне обиженно загремели кастрюли.
- Только до среды, слышишь?
Кастрюли нехотя умолкли.
Чарыгин облегченно вздохнул.
Она вышла к нему с самоваром, поставила на стол, вздохнула, присела рядом.
- Саш, поговорить мне с тобой надо...
- Приеду, наговоримся, а то я сейчас с дороги, да завтра опять. Чего руки-то на животе скрестила? Болит чего?
- Нет, - и она отвела глаза и как-то странно улыбнулась.
- А чего тогда, говори скорей, а то спать еще хочется.
- Да ладно, Сашенька, потом, потом...
Она вздохнула, пошла стелить чистые простыни.
8
Он уехал на следующий день на рассвете. Нет, ее не пугала разлука, ее тревожило совсем иное. То о чем она так старалась не думать, и что постоянно лезло в голову и не давало покоя. Так и не сказала ему...
День выдался на редкость погожим. Усталое солнце, казалось, берегло прощальное тепло, чтобы в последний раз наполнить ноябрьское утро золотистым светом.
Она знала, что бабы полощут белье на реке, слышала издалека веселые окрики. Различила знакомые голоса, и что-то вдруг встрепенулось в ней. Показалось - подруги. Накинула на голову цветастый платок, оделась на всякий случай потеплее, закинула вещи в плетеную корзину и ,торопясь, стала спускаться к берегу вдоль пологого склона.
Сперва различила чьи-то силуэты, потом лица, сперва смутно, потом все четче...
На мостках стояли четверо: Семенова вдова Катерина, дородная баба лет тридцати, две сестры Федотовы, бывшие подруги, да кривая Олеська с соседнего двора.
Алина замедлила шаг, развернулась, но ее уже заметили.
- Чего, нос от нас, что ли, воротишь? - зычно крикнула Катерина.
Алина остановилась, обернулась.
- Иди, здесь всем места хватит!
Нерешительно она направилась к мосткам. Алина помнила, как еще тогда, в августе, случайно услышала, как девки шептались под окном, и как кто-то говорил, что Семенова теперь точно ее со свету сживет. Перешла мол ей дорогу. Потом слышала и совсем гадкие вещи, еще и от других... И про Сашеньку...
Поставила корзину у берега.
Олеська фыркнула.
- Что, оставил тебя, разлюбезный твой? В городе, чай, ладу себе нашел?
Катерина расхохоталась, уронила мыло в реку.
- Твою мать...
Алина промолчала. Осторожно подошла к берегу, потрогала рукой воду. Холодная, ледяная почти...
- Да нет, разве он такую красу оставит? - вдруг брякнула младшая Федотова, Зойка, стройная крепкая девка с красивыми холодными глазами, самая дерзкая да бойкая на селе. - Он там ворует, а ей потом привозит! Глядь, платок какой нацепила! Даже бригадирская жена такой не оденет.
Алинка помнила, как еще девчонками дрались с Зойкой из-за парней, и как потом дед ее выпорол - мол, хороша себя позорить... И к черту бы Зойку эту, чуму, но про Сашеньку...
- Язык прикуси! - и сердечко в груди заколотилось.
- Она еще и огрызается! - крикнула Федотова.
- Подстилка воровская! - и Олеська подскочила к ней, сдернула платок.
- Не смей, - взвизгнула Алинка.
- Ба, да на ней сережки золотые!
- Как пить дать, сперла!
- Воровка - воровская жена!
- Чего молчишь? А? Или тебе милый привез? - задиристо крикнула Семенова.
Сердечко бешено забилось, как на едином вздохе выпалила:
- Рот закрой, змея подколодная! То, что ты по Сашке сохла, так все знают, а то что врать горазда, так и подавно...
- Ах ты сучка...
Катерина подлетела к ней, со всей дури ударила в грудь кулаком.
- Мало я тебя порола, когда ты мелкая была...
Алинка согнулась, закашлялась, шагнула назад.
- А ну девки, рожу воровскую ей отмоем! В воду ее!
Она вскинула глаза, испуганно попятилась назад.
- Держи ее!
Олеська подскочила справа, схватила, как клешнями за руку, подлетела Зойка и повалила на мокрую траву.
- Пусти! - она, отрывисто дыша, пыталась высвободить рукой, другой инстинктивно прикрывая живот, - Пусти, Леська, что я тебе...
Федотова старшая, стоявшая в стороне, крикнула:
- Оставьте ее, она ребеночка ждет, смотри - живот прячет!..
Олеська выпрямилась, разжала пальцы. И вдруг Катерина, что есть сил, заверещала:
- Топи воровское отродье!
И коршуном налетела на Алинку, за волосы поволокла к воде.
Нет, она кричала не от боли - от страха. Господи, неужели... И эти лица, обезображенные злобой - все вдруг сплылось в бесконечное серое месиво, и лишь одна мысль стучала у виска. Она задыхалась, цеплялась руками за мокрую траву, за доски, раздирала в кровь пальцы...
- Господи, прости! - Федотова старшая схватила ведра и побежала прочь.
Тащили все втроем. Ей казалось - целую вечность. Маленькую, хрупкую - доволокли за несколько секунд.
- В воду ее кидай...- крикнула Семенова.
Алинка зажмурилась, вдохнула, как могла…
И словно сотни раскаленных игл вонзились в тело, прожгли ледяным холодом насквозь. Хотелось выдохнуть - и не могла.
- Мама! - закричала из последних сил.
Кто-то ногой оттолкнул от берега.
- Пошли девки, пошли скорей отсюдова...
И Катерина наспех покидала все в корзину, Зойка с Олеськой, не оглядываясь, поспешили за ней.
- Подстилка воровская! - гаркнула Катерина, и, видя, как Алинка судорожно пыталась вылезти, плюнула в воду.
Скрылись за косогором.
Насилу выкарабкалась, упала на свежие доски. Ноги свело холодом, не могла встать поначалу, потом медленно, с трудом дыша, поднялась. Шатаясь, пошла к дому. Ледяные руки сложила на животе, пытаясь согреться...
- Господи, Господи, что же я им сделала...
Вдруг заметила, что в окне дома мелькнуло что-то. Неужели Сашенька...
Стиснув зубы, открыла дубовую дверь, шагнула в темноту, да так и повалилась на пол, застонала от резкой боли...
- Алишка, зашел к вам с утреца, а никого нет, и дверь нараспашку...
Дед Архип показался в сенях, увидал ее...
- Матерь Божья! Да что с тобой... Мокрая вся... В воду упала, что ли?
Бережно поднял, повел в комнату.
- Больно, деда, больно... - шептала она, прижимая руку к животу.
- Господи, да что случилось-то!
Уложил ее на постель, стал раздевать.
- Как же тебя угораздило... Эх, водочкой бы тебя... Лялька! А с руками у тебя что? И губа разбита...
И она заревела в голос, уткнувшись лицом в подушку.
- Господи, неужели... Изверги! Кто же тебя, милая моя, кто же тебя?!
- Деда, - выла она, - Только Сашеньке не говори, ради Бога!
- Кто?
- Семенова, да Зойка с Леськой... А-а...
Скорчилась от боли, схватилась за живот.
- Только Сашеньке не говори!
- Лялька, да ты что ли...
Молча кивнула, стиснув зубы.
Дед Архип все понял, отпрянул, как ошпаренный, вдарил кулаком по столу.
- Сволочи...
Схватился за голову.
- Говорил же я, не будет вам здесь жизни, уезжать вам надо... Давно понесла-то?
- Два месяца...
- Изверги! Не бабы, а черт знает... Вы хотя бы в Иваньково... Господи... Ты потерпи, я сейчас врачиху нашу позову, потерпи... Домой к нам тебя пока перенесем, а там...
Укутал ее одеялом, что есть сил заковылял по размытой тропинке.
- Изверги, изверги... Только бы обошлось все... Только бы обошлось...

9

- Бедная, бедная моя девочка, дурочка моя! Ну зачем же ты...
Чарыгин сидел на крыльце, сжимал кулаки. Дед Архип молча курил, изредка поглядывал на зятя...
Затянулся...
- Ты, Саня, сам на это пошел, сам все знал... А то, что девку травить будут... Э-эх... Чужой ты здесь, Саня, чужой... И она теперь всем чужая... Говорил я вам - уезжать надо сразу было...
Чарыгин откашлялся, встал.
- Ладно, дед, ладно... Понял я, понял...
Пожали руки.
Бледная, похудевшая, Алинка вышла на крыльцо.
- Пойдем домой, Сашенька. Деда?
Посмотрела на старика пристально, потом на милого.
- Спасибо, деда... За все тебе...
Господи, про главное не сказал ничего, слава Богу, не сказал!
Чарыгин взял ее под руку. Медленно побрели до дому.

. . .
Смеркалось. Густой молочный туман рваными клочьями окутывал землю. Изредка прорезали воздух тяжелые взмахи птичьих крыл, и словно отзываясь эхом, порыв ветра проносился мимо. И обнаженные ветви деревьев, причудливо сплетенные между собой, чернели в пустоте седого ноябрьского неба. С тяжелым сердцем сидел Чарыгин на крыльце. Неужели он сломает и эту ее жизнь, как некогда сломал свою... Взял на себя крест - так неси до конца. И снова вспомнилась ему та ночь, когда, обезумевший от ярости, влетел, сжимая обрез, в соседский двор, ногой выбил хлипкую дверь. Услыхал испуганные крики, бросился туда, где на разложенной кровати увидал ее, и эту пьяную рожу рядом... Сестренка младшая, красавица, шлюха бессовестная, позор-то какой...
- Одевайся, да прочь иди! А не то...
Взмахнул обрезом. Завизжала, накинула наскоро платье, бросилась через задний двор домой... Впотьмах налетела на Архипа-плотника, бежавшего на крики.
- Скотина...
Чарыгин вскинул обрез, и вдруг пошатнулся от резкого удара. Кто-то размахнулся кочергой, ударил снова. Чарыгин упал. Чьи-то руки поволокли во двор. Мужики с фонарями во дворе, прибежавшие в одних рубахах и портках, громко кричали, вдруг замолкли разом.
- Да это же Сашка наш...
- Ссука, грабить меня пришел! - пьяная бригадирская рожа высунулась из окна.
- Охренел ты! Это же Сашка Чарыгин! - крикнул кто-то.
- А ты у него спроси, с чего он ко мне с обрезом! Он меня застрелить хотел... А добро прибрать…
Чарыгин лежал на траве, плотно стиснув зубы.
- Саня, я там видел... - начал было дед Архип.
- Молчи, - прошипел Чарыгин, - Дед, ради бога, молчи...
Помнил он и многое другое. Как молчал на допросе, как твердой, почти равнодушной рукой подписал какие-то бумаги... Короткий нелепый суд, да столыпинский вагончик с решетками на окнах...
Сколько думал обо всем потом. Горячий был, глупый... Спас сестру-дуру от позора, да мать. А сам... И все геройствовал поначалу, думал - все перемелется. Лучше, думал, так. А что сестра при живом муже ****ствует... Слава богу, такой позор... Никто не узнает... Потом из писем матери прочел, что муж, городской кутила, забрал жену в город - и ни весточки от них...
Сколько раз после раскаивался... Да что толку... Как говорится - и там тоже люди, и там жить можно...
Эх, с волками жить – по-волчьи выть. Вот он и научился... На черной зоне быстро стал своим, сделался заядлым картежником...
- Такие же люди, только законы у них свои, - думал Чарыгин. И как часто воровской закон был справедливей, чем... Да что там говорить...
И у всех свои поломанные судьбы. И по своей, и по чужой вине...
Были и гниды, ублюдки... Да где их нет...
Только там - они знали свое место.
А как пожил на воле... Эх, все равно клеймо не смыть, ни с имени, ни с души. А в городе его всегда ждали... Дела...
И все...
Э-эх...
. . .

Вошел в спальню после полуночи. Алинка не спала, сидела на кровати, поджав коленки.
- Сашенька, родной! Ведь переедем, да?
- Переедем, милая, переедем отсюда. Да хоть пока и в Иваньково. А там поглядим!
И она прижалась к нему, как всегда, ища защиты и опоры... И чего-то еще, только вот чего?
- Сашенька, ты ведь знаешь, я ради тебя...
- Да знаю, знаю, Лялька. Погоди, курить что-то снова хочется... Встал, не в силах на нее глядеть, вышел в сени.
Уткнулась лицом в подушку, заплакала тихо-тихо, только бы он не услышал.
- Боженька, ребеночка моего забрал... За что, Боженька...
Свернулась в клубок, сжалась вся. Так и уснула, прижав руки к животу. За что... За что?
. . .
Наутро выпал первый снег.

III
1
И зима, и весна - холодные, северные, неласковые, капризные... - пролетели в заботах и хлопотах. Она порой не замечала, как ночь сменяла день. И снегами, и дождями, и пожелтелыми листьями сыпались под ноги туманные рассветы и серые вечера. Утомительный переезд, короткие проводы. Помнила, как мать поцеловала ее на прощанье, и тут же отвернулась, отёрла рукой слезы.
- А куда Лялька? - запищал маленький Ленька. Мать за руку повела его в избу.
Дед Архип перекрестил.
- С богом...
Долго перевозили вещи, мебель. Дом в Иваньково стоял на отшибе, одинокий, пустой. Словно жизнь не могла просочиться сквозь пустые глазницы окон и обходила его стороной. И так было тоскливо, так сжималось сердечко...
Новый Год встречали в городе. Уже в самом конце декабря Чарыгин, после очередного долгого отъезда, ввалился в дом навеселе.
- А ну, Лялька, одевайся, собирайся, едем в город!
Завизжала от радости.
- Здорово-то как!
Видели салют на главной площади, всю ночь гуляли с какими-то людьми, почему-то называвшими Чарыгина Бурым. Молча улыбалась, вопросов не задавала. Потом ходили в кино, смотрели фильм о том, как отважные колхозники сражались за урожай, и как Маруся влюбилась в молодого гармониста. В кино понравилось больше всего. Конец был хороший, только Марусю отчего-то было жалко. Потому, наверное, что она любила гармониста больше жизни, а он больше жизни любил партию и Ленина.
Вернулись второго января, днем. Через неделю Сашенька опять уехал.
Она не знала, чем себя занять, сохла от скуки. Иваньковские девки были простые и добродушные, частенько звали на танцы. Так и не пошла. Боялась слухов. Мол, пока муж в городе... Шила, вязала.
Как-то Чарыгин, глядя, как она проворно работала спицами, вдруг нахмурился.
- Было бы дитё у тебя, ему бы и вязала. А так только время тратишь да глаза портишь.
Прикусила губу, промолчала.
Так и капали дни, апрельскими капелями, да текли ручьями.
И каждое утро было точь-в-точь как предыдущее, бессмысленное и пустое, если его не было рядом.
И незаметно, но уверенно, май вступал в свои права, щедро разливая солнце по окрестным лугам.

2

Однажды он вернулся не один. Она навсегда запомнила тот рассвет. В то утро облака на небе были розовые. Словно огромные клочья сахарной ваты плыли они над головой, и солнце нежно красила их бледными отсветами, и золотило вершины тополей.
- Ну что, жена, постель еще одну готовь, гостя встречать будем! С дороги мы, уставшие...
Чарыгин ввалился в избу, радостно улыбаясь, кинул шапку на стол. Она выбежала ему на встречу, кинулась на шею.
- Как же я по тебе...
Небрежно потрепал ее по волосам, легонько оттолкнул.
- Нежности свои на ночь оставь, слышишь? Неудобно на людях-то...
В дверях показалась белокурая голова
Усмехнулся, видя, как она закусила губу.
- Ну, что куксишься, а? А чудака этого Степкой звать!
Молодой парнишка окинул ее задорным взглядом.
- День добрый, хозяюшка!
Ему было около двадцати трех, может, чуть больше. Глаза карие, живые. Поймав на себе этот любопытный взгляд, Алинка покраснела и чуть заметно улыбнулась.
- Лялька, ну поди сюда. Чё по углам прятаться? Стесняешься? Прально делаешь.
Чарыгин взял ее за руку, приобнял.
- Да ладно тебе... Степка как брат мне стал. Сколько мы знакомы-то? Лет пять будет, али как?
Степка тряхнул кудрявой головой.
- Черт знает...
И нерешительно вошел в комнату.
- Вот скольких не встречал я, а таких ловких рук, как у тебя... - начал было Чарыгин. Вдруг глянул на Алинку, замялся. - Ладно, Лялька, где там у нас пузырь припасен? Давай, тащи...
Подождал, пока она скрылась в сенях.
- Ну что, Степка, хороша? Я, слышишь, жизнь за нее отдам, если надо будет!
Степка усмехнулся.
- Хороша, хороша... Сань, мне бы до следующей недели у тебя перекантоваться, а то в городе, сам знаешь... Чуть не замели...
- Рисковый ты парень...
- Да что там риск... Там свои же и скрысятничали, ссуки... ищут меня по городу. А так думаю в Ростов податься, сеструха у меня там живет. А у тя как, брат-сестра есть?
- Нет, - отрезал хрипло Чарыгин.
Алинка показалась в дверях.
- Ну что, жена, наливай, давай. Да на закусь что-нибудь. Огурчиков там солененьких... Накрывай поляну...
И когда все было на столе, Чарыгин, слегка откашлявшись, попросил ее оставить их со Степкой на полчасика. Мол, дела. Кротко улыбнулась, ушла.
Солнце уже было высоко. Она вышла за калитку, огляделась. Направо - нестройные ряды пестрых домов, петушиные крики, шум и гам. Но все далеко, далеко... Налево - бесконечным полотном - колхозные поля. И тонкой синеватой полосой - кромка леса. Вдалеке блестнула серебром озерная гладь. Подумалось - день, видно, будет жарким. Искупаться бы сходить... Да, вечерком...
Когда вернулась в избу - оба спали, уткнувшись носами в скатерть. Надкусанный огурец валялся на полу. Покачала головой. Эй, Сашенька, Сашенька...

3
- В общем, я еду в город, разведаю, как чего... Мусора здешние меня не знают...
- Когда вернешься-то, Бурый?
- Когда?... Так, щас, вроде, проспался, пойду в ночь... Ты смотри, по селу не барагозь, вроде вместе пришли, вместе ушли. Носу из избы не показывай... Если че надо - Ляльку попроси. Она баба толковая. Понял? Как будто тебя и нет...
- Да кого учишь-то? Знаю, знаю...
- Пару дней побуду там, утром приду...
Чарыгин стал, неторопясь, собираться. Степка сидел молча, разглядывал комнату, потягивался спросонья.
Алинка показалась в дверях.
- Ну что, проснулись?
- Да как видишь...
- Саш, ты уходишь, что ли? А...
Глянула на Степку, нахмурила брови, пряча испуг.
- А Степка остается. Смотри, голодом его не мори, - Чарыгин подмигнул Степке. - Лялька, да ты че? Чего скуксилась? Не бойся, а то, неудобно как-то... я же сказал, парень хороший, тебя не обидит... ну...
- Саш, я же по тебе так соскучилась, а ты опять...
Уткнулась носом в его рубашку.
- Ну, дела, дела, понимаешь? Человеку тут помочь надо... А ты... Да, не понимаешь ничего, и слава богу... Крепче спать будешь...
Глянул в окошко.
- Жаль, стемнеет нескоро... Ладно, как-нибудь постараюсь незаметно... Ну все, пошел я, не провожай только, а то сопли разведешь, как всегда.
И с этими словами вышел прочь.
Села на лавку, как подкошенная. С трудом подавила слезы.
- Суровый он с тобой, - вставил вдруг Степка, - Сильно его любишь?
Молча встала, вышла в сени.
4
Говорить ни с кем не хотелось.
Но этот белокурый парнишка... И страх, и жгучее любопытство не давали покоя.
Зачем Сашенька привел его? Зачем спрятал?
И она ходила вокруг да около, чувствуя как скользил по ней его внимательный взгляд.
- А он тебя все Лялькой называет, - растягивая слова, наконец произнес Степка, - это почему так? Как тебя звать-то?
- Алина.
- Ты сама иваньковская, или...
- Мы зимой сюда перебрались, я из соседнего села... Мамка там и деда...
- Вот как... А чего оттуда уехали?
Замолчала, отвела глаза в сторону.
- Ну чего ты меня дичишься? Саня как брат мне, я тебе плохого не сделаю. Просто скучно мне, говорить-то не с кем, а ты все молчишь и молчишь... И душно у вас как...Слышь, у вас речка там, озеро какое есть? Искупаться бы...
Про себя улыбнулась отчего-то.
- Есть... Там через поле если идти...
- Да че ты, проводи хоть...
- Ладно, провожу...
- Я по лицу твоему вижу, что ты бойкая, только стесняешься. Санька говорил...
- Про меня говорил?
- Да все уши прожужжал: моя Лялька, моя Лялька... Умница, красавица... Че покраснела?
- Да я это...
- У меня сеструха есть, на тебя чем-то похожа... Только ты молчишь чего-то, а она как начнет языком трендеть - не остановишь... Слушай, я ж тебя как-то в городе видел... Ей богу! Давно только...
- Да нет, я там почти и не бывала...
- Да точно! Вот век воли не видать! Слухай, точно-точно! Я те еще цветы какие-то...
- Фиалки...
- Да-да, во, синенькие такие... Да все, ты сама вспомнила!
Зажмурилась, как от яркого света, представила... И впрямь, бойкий такой парнишка, светловолосый, как солнышко летнее...Он и был... И как засмеялась вдруг, звонко, задорно.
- Надо же, я бы так и не вспомнила...
- Да, - Степка широко улыбнулся, - оказывается, мы с тобой давным-давно знакомы! Вот Саня удивится… Ну что, купаться пошли?
Кивнула головой.
- Пошли, пошли, конечно!

5

Сперва пересекли поле. После шли узкой, совсем заросшей лесной тропинкой, безнадежно отбиваясь от комаров, пытаясь уберечь голые ноги от крапивы. Кустарники и деревья так тесно сплелись ветвями, что лучи света не могли пробиться сквозь них, и казалось, что сумерки навсегда поселились здесь. И словно из туннеля вышли вдруг на залитую солнцем поляну - косой берег - вышли к воде.
Она помнила, как еще ребенком часто бывала здесь. Помнила, как однажды батя привез из города новенький велосипед, как визжала от восторга и как разбила коленки в первый же день. А потом - началось. Каждый день каталась с ребятами в Иваньково, хотя дед запрещал строго-настрого. По полю, усыпанному васильками, по старой бетонной дороге, по лужам да по ухабам. И усталые, мокрые от жары, они все вместе спускались к карьерам и долго барахтались в прохладной, мутно-красной от торфяников воде, а после с посиневшими губами грелись у вечернего костра. Как же хорошо тогда было!
Степка разулся, скинул влажную рубаху, бросил на осиновый сук, потянулся, как бы нехотя подошел к краю, потрогал воду, поморщился... И вдруг кинулся прямо с мостков, взорвав безмятежную гладь озера сотнями радужных брызг. Алинка взвизгнула и отскочила, как ошпаренная, залилась серебряным смехом.
Степка вынырнул, мотнул мокрой головой.
- Ну, че ждешь, давай сюда!
- Еще чего! - задорно бросила Алинка.
- Ах так!
Степка мигом вскарабкался на берег, схватил ее, перекинул через плечо.
- А ну пусти, - верещала, хохоча, Алинка, - Пусти, а то Сашке все скажу!
- Так уж и скажешь!
И с размаху бросил ее, визжащую, в еще холодную майскую воду. И тут же сам кинулся за ней, взметнув целый фонтан брызг.
Потом, замерзшие, грелись на берегу. Вместе искали сухие ветки. Степка развел маленький костер, стало немного теплее. Уселись рядышком, смотрели, как ненасытное пламя лизало корявые сучья.
- Знаешь, Лялька, - вдруг произнес Степка, - Сколько бы не смотрел на огонь, все об одном думаю: сгорит моя жизнь… Эх… Как вот это вот бревнышко, и никому до меня, черт…
Задумался. Молча глядел, как языки пламени сплетались в объятья.
- Ты бы спела может, че-нибудь... А то совсем тоскливо как-то... Только что вроде хохотала, и притихла вдруг. Как же там... "Полюбил я тебя, на беду, ну беду..."
- "Приходи на погост, как забрезжит рассвет...
       Я тебя украду" - подхватила она.
И с тобой далеко-далеко убегу."
А когда поутру я пришла на причал
На ретивом коне, на другом берегу
Мой родной меня ждал.
Да река глубока, да вода холодна.
Только мне - что назад, да что камнем ко дну.
И ушел мой любимый. Его ли вина?
И оставил одну.

- А у нас не так поется, - вставил Степка.
- А как?
- Да точно не помню... Она там утонула в конце...
- Ой! - Алинка поморщилась. - Так грустно слишком... А ты знаешь, мы с Сашенькой Новый год в городе встречали!
Ей вдруг так захотелось говорить, говорить обо всем, как в детстве сплетничала с друзьями да подругами. Словно нашла в этом парнишке что-то родное, но такое далекое.
- Мы там салют видели!
- Да ну, салют... Вот мы с пацанами...
Слово за слово, заболтались до темноты. Степка все про город рассказывал, слушала не отрываясь.
Возвращались в кромешной тьме, неслышно вошли в избу.
Пили чай.
Она постелила ему на печи, обещала рано не будить.
И зачем-то закрыла дверь спальни на засов.
Да просто так.
На всякий случай.

6

Проснулась, и первым делом увидела, как солнечный лучик дремал на подушке. Потянулась – сладко-сладко. Глянула на часы. Ой, как рано еще… Неслышно отворила засов, босая, бесшумно, словно кошка, прокралась на кухню. Глотнула воды, приоткрыла окно. Ласковый майский ветерок качнул синеватые занавески. Подумалось вдруг – жаль, Сашенька не видит. И тут же вчерашнее любопытство вернулось к ней. Вышла в комнату, зачем-то огляделась, на цыпочках подошла к печи, где, раскинув руки, сладко спал Степка. Светлые кудри на белой подушке, губы чуть приоткрыты в легкой полуулыбке. Почему-то вспомнила Леньку. Чем-то похожи… А с Сашенькой совсем не похожи… Совсем…

Болтали весь день. О пустяках, о ерунде. Так странно, думалось ей, как два столь разных человека могли стать друзьями: молчаливый, серьезный Сашенька и бойкий озорной Степка. И так было весело, так легко. Улыбалась, звонко хохотала. И опять он все рассказывал про город, как там хорошо, как интересно… Про Сашку и не вспоминали.
Он говорил, какая она все-таки красавица. Смущенно опускала ресницы. И говорил много того, отчего она вспыхивала и долго краснела. Говорил, что локоны у нее золотые, как у ангела, и глаза небесные…
И так странно было ей постоянно чувствовать на себе его озорной взгляд. Она помнила, как Сашенька мог часами глядеть в одну точку, безучастный ко всему. Степка же жадно ловил каждый жест, каждый вздох… И было так приятно… И отчего-то стыдно… И она не узнавала саму себя… Стала говорливой и бойкой… Как-то вдруг подумалось – Сашеньке бы не понравилось… а в городе, там , наверное, все такие, как Степка, веселые, добрые… Ах… Так до вечера и просидели вдвоем, глядя, как серый дождь за окном размывал дорогу и горизонт.
- Ну что, в городе жить хочешь? – спросил, наконец, напрямую Степка, прищуря левый глаз.
- Хочу! – мечтательно отозвалась она.
- Или с Саней в деревне этой?
Задумалась.
- Сашенька обещал…
- Обещал что?
- Что переедем…
Степка ухмыльнулся, развязно промямлил:
- Ну и давно он те обещал? Что, обещанного три года ждать будешь?
Она нахмурилась, закусила губу.
- Ладно, может, на озеро сходим, там у костра посидим, как вчера, поговорим еще…
- Да ну, только дождь кончился, мокро, холодно…
- Да духотища у вас стоит…
- Сашенька должен вернуться к ночи, а нас не будет…
- Ну, догадается, что, дурак что-ли… Да мы недолго…
Подмигнул ей.
Пожала плечами.
- Купаться только не буду, на тя посмотрю, - улыбнулась. – В воду только не бросай, ладно…
- Ладно-ладно…
И учтиво, наигранно вежливо приоткрыл входную дверь.
- Прошу вас, мадам!
Она хихикнула, накинула теплую шаль.
-Ну пошли…


7

Чарыгин возвращался домой окольными путями, не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Свое село – да какое оно к черту свое – решил обогнуть лесом. Думал – по берегу озера, мимо мостков, искупаться…
Дела в городе шли неважно. Степкины глаза глядели с каждой черно-белой листовки, расклеенной по фонарным столбам. Особо опасен. Степка? Опасен? Бред какой-то… И все-таки… Туда ему точно было нельзя. Затаиться бы где… В тот же и Ростов…
Как там они с Лялькой? Поладили? И беспорядочный вихрь мыслей вертелся в голове, не давая покоя. Еще полгода назад он был уверен – к прошлому нет возврата. И что же теперь? Эх, Лялька! Ради тебя ведь пошел на все! Одному – много ли надо? А с женой молодой… И в город ведь забрать обещал… А с таким прошлым… Денег честным трудом не наживешь. Со Степкой работали напару. Играл только Чарыгин, с азартом, с усердием. Выигрывал одну за одной, ставил на кон все, что было. И благополучно сдавал обезумевшему от счастья лоху. И когда тот загребал со столика всю эту кучу, пихал, куда ни попадя, только бы скорее унести новоиспеченное богатство, то на первом же углу в первой же подворотне попадал в объятия заждавшегося Степки.
Степка был всегда в тени, Чарыгин – вне подозрений… Кто подумает на игрока-неудачника, который к тому же пропивает оставшееся содержимое своих карманов и которого собутыльники увозят домой?
Кто сдал? Кто? Да было уже, в общем-то, неважно, ясно было только одно – драть когти Степке как можно скорее…
К черту все, к черту: выпутаться бы из этой передряги, а там… Степка в Ростов на время, они с Лялькой в город… Лялька, Лялька… Сколько еще до дому идти? Остановился, огляделся… Присел, тяжело дыша, поджал ноги… Ничего, скоро домой, к Ляльке… Заждалась, поди!.. И как наяву возникло перед ним лицо ее, глаза васильковые… Милая девчушка на ромашковом поле, мокрые от дождя волосы… Скотина я все-таки… Скотина…. Грубый, как…Исправлюсь, родная, потерпи, все у нас будет… Лучше всех будет! И в город переедем, и все… И он закрыл глаза и робкая и застенчивая, Алинка поцеловала его каплей дождя, упавшей с бархатистого листа березы. Спи, родной, устал с дороги… Лялька, Лялька…
Не спать, только не спать. Сейчас до мостков, искупаться, а там до дома уж рукой подать…
Не спать…

8


Степка шел позади. Она слышала только, как хрустели сухие ветки под ногами и тревожно подрагивали листья осин.
- Че-то ты не такая, как вчера, - протянул Степка.
Она обернулась.
- Отчего же? Ничуть не изменилась…
- Лялька, вот скажи мне…
- Что?
- Вот ты в город хочешь, да?
- Да ты уже раз сотый спрашиваешь…
Они вышли, наконец, к мосткам. Заросли вокруг словно расступились, и в лицо дохнуло свежестью и прохладой. Гладь воды казалась в сумерках будто зеркальной… Ни души, ни звука… Только от воды поднимался легкий пар.
- Что-то прохладно, - поежилась Алинка.
- Хочешь, погрею?
Она нахмурилась.
- Шутки у тебя, Степка, нехорошие…
- Почему же шутки?
Он снял с себя рубаху, накинул небрежно ей на плечи.
- Погрейся…
Она улыбнулась, но рубашку с плеч сняла.
- Костер разведем, может?
Степка пожал плечами.
- Знаешь, Лялька, не переедете вы с Бурым в город…
- Почему же? – нахмурила брови.
- Побоится он такую красавицу в город брать, да и к тому же дело наше оседлости не терпит…
- Какое еще дело ваше?
- Да Че ты дурочку-то все из себя строишь?
- Не понимаю, я …
- Да все ты понимаешь.
Замолкла, прикусила губу. Понимала, все понимала, да только верить не хотела и не могла.
- Ладно, Лялька, я не ссориться сюда с тобой пришел…
Она глянула на него исподлобья, снова отвела глаза в сторону.
Он подошел к ней почти вплотную.
- Лялька, ну ты чего?
- Ничего.
- Лялька!
Он взял ее за руку.
- Одно только твое слово и …
Одернула ладонь, словно от огня.
- И что?
Посмотрела ему в глаза пристально, вздрогнула.
- Поехали со мной, а Лялька! Этот город – он же что деревня, только больше, а мы с тобой в Ростов махнем, а?
- Степка, ты чего?
- Лялька, жизнь моя слишком короткая, чтоб на пустые разговоры… Я всегда прямо говорю…Ты девка умная, догадливая… Ну чего ты на меня как на зверя глядишь?
- Степка, ты чего удумал?
- Да ладно тебе, я же вижу, что по душе тебе пришелся, ну? Так или не так?
- Так, но…
Он не дал ей договорить. Прижался губами к нежной щеке, к светлым кудрям у виска, жадно, неистово, почти грубо...
- Да что ты...
Резко оттолкнула его, отскочила, как ужаленная. Бросилась прочь.
- Лялька, постой, я же не...
Черт, черт, черт...
 Рванулся за ней, как безумный, настиг в два счета, повалил на мокрую траву, пытаясь удержать гибкое тело, прижал к земле тонкие запястья.
- Пусти, Степка, ради Бога, пусти!
- Да что ты, Лялька, сама ведь пришла, никто силком не вел!
- Пусти!
- Сама все в глаза смотрела, сама… Ладно тебе, я же вижу, что понравился… И ты мне, - задыхаясь, шептал ей на ухо Степка, - Ты ведь все в город хотела, я же знаю, так я тебя увезу, куда захочешь, только… Здесь тебе чего гнить, а? Ты же красавица, кукла просто! Слышишь? Все для тебя будет… А-а, Зараза! Чего кусаешься… Твою мать…
- Пусти! Са-а-ша-а! – заорала, как безумная. Где-то невдалеке зашумела осока, дрогнули зеленые ветви. Послышался хруст ломаных сучьев.
- Про Сашу вспомнила? Что-то два дня и не вспоминала…
- Я не… А-а…
- Лялька! – и словно безумный, вылетел из чащи Чарыгин. И так и замер, увидав обоих на земле.
- Бурый? – Степка оторопел, хмель как рукой сняло.
- Да вот, вернулся к женушке любимой, решил только искупаться с дороги, - чуть слышно проговорил Чарыгин, и вдруг заорал, - Что же ты, сука, творишь?!
И волчьи глаза запылали огненной яростью.
- Сука!
Налетел на Степку, смел его одним ударом, повалил на землю.
- Бурый, она сама…
- Сама?!
Рука в полутьме нащупала обломок весла.
- Сдохни, гнида!..
Что было сил, вдарил по голове, по спине, еще, еще…
- Не надо, Сашенька! – завизжал слабый девичий голосок.
- Сдохни! – и все бил, бил, тупо, по голове, по спине, потом ногами, пока почерневшие Степкины руки не перестали цепляться за мокрую траву.
- Сашенька! Не надо!
Обернулся, разжал пальца.
Обломок весла глухо стукнулся о землю.
Лялька сидела на траве, поджав колени, растрепанные волосы разметались по плечам. Молящий, испуганный взгляд…
И как девять лет назад…
Тупая боль исказила его лицо, и словно бритвой по венам…
Молча сдернул с себя ремень.
Она все глядела испуганно, не двигаясь с места, и лишь когда он подошел вплотную, вскрикнула, закрыла лицо руками…
Замахнулся. И взрезанный воздух со свистом раскроился надвое.
Полоснул ремнем по обнаженным плечам, и багровыми змеями поползли по коже первые следы. Вскрикнула от жгучей боли, повалилась на земь, тяжело дыша, пряча лицо в мокрой траве. И снова с резким свистом ремень вспорол тишину, и снова, и снова… И она уже на кричала, стонала, стиснув зубы, и глухие рыдания рвались наружу, и только дикий страх загонял их внутрь. Господи, он же меня…
Отсчитал восемь ударов. Ровно восемь ударов. За каждый стон изломанной судьбы, за каждый год отчаянья и боли, безумия и страха. И восемь багровых полос на белоснежной спине, как восемь кровавых ран на сердце. И словно хлестал он не эту женщину, распластанную на земле, но свою собственную жизнь, распятую и навеки пригвожденную к кресту. Нет, он не был тем, кем стал. И стал не по своей воле. Людская ненависть и злоба толкали в ту пропасть, откуда нет возврата. И как бы он ни хотел все начать сначала, это клеймо, словно камень не шее, тянуло его ко дну. Кем его считали? Блатным? Он не был таким, видит Бог, не был. Карточным шулером? В мире обычных, умных и сытых он был изгоем, чужаком. Его боялись, потому ненавидели, потому обходили стороной. И он сдался, стал таким, каковым его видели другие. И изнасиловал свою совесть, и проклял себя в который раз, за ту ошибку… Господи! И эта женщина в слезах, почти еще девочка… Даже с ней подчас он носил эту маску жестокости и безразличия. Мол, так все и должно быть… Да не должно, не должно, черт побери! И вот теперь, испоротая и истерзанная, та, что он любил, перед ним…
И Чарыгин чувствовал, как рыдания душили его изнутри.
Безжизненно упав, рука выпустила ремень, черной змеей скользнувший под ноги.
Она вздрогнула, чуть дыша, подняла глаза.
- Сашенька!
- Пшла вон, - прохрипел он и отвернулся.
Отупев от боли и страха, она медленно поднялась, сначала на четвереньки, потом на колени, и чуть слышно прошептала:
- Куда?
- Что? – гаркнул Чарыгин.
- Куда идти? – дрожащими губами пролепетала она.
Чарыгин обернулся, окинул ее с ног до головы пустым, ничего не выражающим взглядом.
- Домой иди.
Алина поднялась, медленно, с трудом. Ее трясло, как в лихорадке, и Чарыгину на мгновение показалось, что сейчас она снова упадет на землю и больше уже не встанет. Глядя на ее удаляющиеся хрупкие плечи, спину, испоротую ремнем, он вдруг почему-то вспомнил сероглазую девчушку на ромашковом поле и вздрогнул.
- И эта ****ь предала, сука, такая же, как и все… Была у меня жена, был друг. Теперь… Вот сука…
В кустах послышался шорох. С трудом дыша и отхаркивая кровь, Степка пытался отползти от берега.
- Живучий, выродок, - усмехнулся Чарыгин, - Братишка… Значит, пойло любишь, да баб чужих. А купаться тоже любишь?
И глядя, как туман поднимается над почерневшей водой, он стал медленно, неторопливо раздеваться.

9

Он нашел ее лежащей у порога. И остаток человеческого в его душе содрогнулся. Чарыгин наклонился над ней, пристально посмотрел на ее побледневшее лицо, легонько потряс за плечи.
- Лялька, ты чего? Ты так не шути, слышишь?
Медленно, с трудом, она открыла глаза и прошептала:
- Сашенька!..
И робко протянула к нему руку…
…И что-то в нем сломалось. Вся злоба, вся ненависть отступили враз, и в каком-то странном порыве нелепой нежности он подхватил ее на руки, бережно, как ребенка, отнес в дом, осторожно положил на кровать…
Она вся горела, и Чарыгин понимал, что этот жар начавшейся лихорадки не скоро оставит ее. В бреду она все твердила его имя и судорожно сжимала его ладони. Бессвязные, почти бессмысленные слова прощения, которыми она осыпала его, нелепые попытки прижаться губами к его руке вводили Чарыгина в полугипнотическое состояние.
И он знал, что простит, простит ей все…
Только бы еще раз поцеловать ее в смеющиеся губы на ромашковом поле после дождя. И Чарыгин не узнавал самого себя: после того как она посмела… Нет, она принадлежала ему, и все равно…
Он никому ее не отдаст. Никому.
Не зная, что делать, он ходил кругами вокруг постели, то и дело поглядывая на Алину, и когда она попросила воды, Чарыгин облегченно вздохнул и направился к колодцу.
Другую он бы уже давно закопал, да, черт возьми. Но ее, Алину… Господи, он любил ее, как не любил никогда и никого. Мысль о ЕЕ предательстве разъедала его изнутри, но даже проклиная тысячу раз себя и свою жизнь, Чарыгин не мог представить себе этот мир без нее…
Эх, Лялька, Лялька… Как же я верил тебе…
10
Девять дней она лежала в бреду. Он боялся отойти от нее даже на шаг. Но когда она открывала глаза, отворачивался, не в силах на нее смотреть. И не было ни злобы, ни ненависти... Только боль...
Раскаянья тоже не было. О Степке старался не вспоминать. Почему они ночью вдвоем, там… Чья вина…
- Неужели я стал таким чудовищем, неужели... - часто думал он.
На десятые сутки встала. Огляделась - никого. Подошла к зеркалу. Впалые глаза, бескровные губы. Отпрянула в ужасе. И все вокруг было ей противно: и стены, чужие, не родные, и вещи, и сама себе... За окном лил дождь, сплошной пеленой, не переставая. Кое-как добрела до кровати, упала ничком. Так и уснула до утра. Степка снился всю ночь.
       . . .
Прошло две недели. И словно оба они свыклись, примирились с той пустотой, что зияла между ними.
Она не задавала вопросов. Степкина куртка сиротливо висела в углу.
Чарыгин все молчал, почти не говорил с ней. Но однажды, когда у порога она споткнулась и чуть не упала, осторожно подхватил ее, прижал к себе. И тут же отвел глаза.
Он словно боялся показать ей, как ему...
Но не мог, не мог он без нее. И с ней не мог тоже... Ни мыслить, ни существовать. Да и не хотел...
Временами злоба закипала в нем. Хотелось рвать и метать, крушить эти стены, все кругом... Когда злоба отступала, сплошной волной накрывала пустота. Лялька, Лялька...
И он был грубым, и резким, и жестоким... И мучил сам себя, но не мог, не мог преодолеть эту стену. Если бы не те дела в городе… Если бы он не привел этого Степку… Степку… Поняла ли она?
В тот вечер, наконец, решился ей сказать.
Она хлопотала на кухне. Окрикнул ее. Покорно вышла.
Окинул ее взглядом, вздохнул. Медленно, отчетливо произнес:
- Степка-то наш, говорят, утонул.
Она вздрогнула, побледнела. ...
- Жалко парня, да, Лялька?
Ее остекленелый взгляд скользнул по его лицу, и Чарыгину показалось, будто странная искра прожгла его, но не огнем, а холодом. Он пристально посмотрел на нее, но тупая покорность в ее лице не оставляла вопросов, и Чарыгин спокойно добавил:
- Тело так и не нашли…
Алина стояла неподвижно. Поняла ли она все, или... К черту, к черту все мысли... Сказал ей, и все...
Он недовольно обвел ее взглядом.
- Ну что стоишь? Жрать ночью будем?
Она молча развернулась, нагнулась, медленно взяла ведро, шагнула к двери.
- Ээ, куда пошла? – недовольно окрикнул ее Чарыгин.
Алина обернулась.
- К колодцу, - холодно и уверенно проговорила она, и тут же повторила, но уже тихо и робко: - К колодцу, воды набрать.
И вдруг посмотрела на него напряженным, почти умоляющим взглядом.
- Аа, - протянул он недоверчиво, - ну иди-иди, топай быстрее… Топай, чего уставилась?
Алина медленно отвела глаза в сторону.
- Я недолго, - промолвила она ледяным голосом и уверенными быстрыми шагами направилась к двери.
Загремел железный засов. В комнату дохнуло сыростью и холодом.
Чарыгин поежился, достал пачку сигарет, закурил.
Странно, но ему почему-то вдруг вспомнилось то утро на ромашковом поле, Алинка в венке из полевых цветов, смеющаяся, веселая. Эти милые ямочки на щеках, детски пухлые ладошки. Куда, куда все это делось? Она по-прежнему была красива, даже слишком красива. Но ушло что-то самое важное, только вот что? И задолго, задолго до Степки…
Черт подери, она никогда его не понимала, ее мечтательные бредни бесили его, ее слезы и истерики он ненавидел. Но боже мой, она была единственным существом на всем белом свете, кого он любил. Да, любил. Любил как мог, нелепо, неумело, грубо, порою жестоко. И считал эту любовь слабостью, непростительной слабостью… Иногда, видя ее искренность и открытость, он понимал, что никогда не сможет дать ей большего, не сможет чувствовать, как она. И тогда жгучая тоска разъедала его изнутри, и он грубо отталкивал ее, прогонял, пряча за этой грубостью боль. Но лишь она одна могла отогреть его изломанное, искореженное сердце, она одна.
Чарыгин затушил четвертую сигарету. Алины все не было. За окнами сгущался сумрак и, казалось, просачивался сквозь стекла в избу.
С каким-то смутным волнением Чарыгин вышел во двор.
- Алина, - окликнул он. Маленькая серая птичка испуганно юркнула в терновник. – Алина!
Пустая тишина ударила в виски. И тут он вспомнил ее странный, умоляющий взгляд, холодную решительность, и понял, понял все, и как безумный бросился к колодцу.
- Алина! Алина!
Опрокинутое ведро сиротливо валялось рядом. Вокруг не было ни души. Сердце его сжалось. Задыхаясь, он припал к потрескавшимся бревнам, нагнулся, глянул вниз. - Лялька!
Немая бездна дышала сыростью и холодом.
- Что же ты наделала, дурочка моя! Ведь я же…Что же ты наделала… Прости меня, милая, родная…Прости, прости, прости…
И он обессилено опустился на мокрую от дождя траву, закрыл лицо руками и заплакал.
Быть может, первый и последний раз в жизни.