Чтобы стала молодой

       В 50-е годы я работал в наладочном тресте – мы пускали и налаживали оборудование на новых и расширяемых цементных заводах. Работа была полезной, осмысленной и напряженной: сроки пуска заводов постоянно срывались, поэтому постоянным режимом работы был аврал. Чтобы мы не разбежались, нам между командировками поручали какие-нибудь мелкие работы недельки на 2-4 и снова на завод. Никакого соцсоревнования, соцобязательств, слава Богу, и в помине не было, но иногда нас привлекали к «кампаниям». Дело в том, что, невзирая на пропагандистское словоблудие о великих достижениях промышленности в эпоху социализма, который пробуждает инициативу масс, а те опрокидывают технические преграды, выдуманные рабами капитала, реальная производительность труда в Союзе всегда раза в четыре уступала западной. Конечно, очевидными причинами этой беды были плохая организация и материальная мотивация, но руководство постоянно искало способы бесплатного повышения производительности труда. Убогие люди, которые в России вечно толкутся в органах власти, заставляли инженеров выдумывать какие-то новации, поднимали вокруг них шум и объявляли, что очередная выдумка позволит, наконец, переплюнуть проклятых капиталистов. После этого многие тысячи трудящихся привлекались к участию в очередной химере, инициаторы получали заслуженные премии и награды, через год-другой шум утихал, все забывали и ждали новой кампании. Иногда эти процессы образовывали мощные общесоюзные движения, вроде стахановского, чаще – отраслевые.
       В цементной промышленности агрегат, ограничивающий мощность производства – вращающаяся цементообжигательная печь, вот на ней и сосредоточились усилия новаторов и их вдохновителей. Печь – огромная наклонная стальная труба, длиной более 200 метров и диаметром около 3, выложенная (говорят – «футерованная») изнутри огнеупорным кирпичом. При вращении печи, введенные в нее минералы скатываются и постепенно перемещаются к выходу, навстречу факелу газовой горелки. Пока гранулы доползут до конца печи, они обожгутся, если их теперь размолоть – будет цемент. И вот кто-то додумался поливать печь водой, теперь можно было повысить температуру внутри печи и, таким образом, ускорить процесс, а значит поднять производительность агрегата. Идея была дохлой в самом зародыше: возрастали теплопотери, ускорялся износ футеровки, но начальству эта чушь показалась вполне заслуживающей одобрения властей предержащих, а суть дела никого не интересовала. На одном заводе попробовали, «показали высокий экономический эффект», доложили ЦК об очередной победе, ЦК одобрил, и понеслась…
       Министр на заседаниях коллегии начинал с вопроса, как развивается внедрение водяного орошения, на партконференциях захлебывались парторги, отраслевая печать заходилась от крика, в общем, шухер был на весь Союз.
       А в моем тресте – полная тишина. Тут собрались самые толковые и опытные работники отрасли, которым ерундовое содержание вопроса было очевидно. На рожон не лезли и тихо помалкивали в тряпочку.
       Однако отсидеться не удалось. На отраслевом совещании, где самые шустрые директора, наперебой докладывали о вдохновляющих успехах в применении водяного орошения, замминистра выдернул нашего Главного инженера, Якова Дмитриевича Мазова:
       - А почему мы не слышим наших рационализаторов-наладчиков? Каков их вклад во всенародное дело повышения выпуска цемента?
       Тот попытался увильнуть:
       - Мы внимательно следим за развитием нового дела, готовимся собрать весь передовой опыт, чтобы обобщить его, отобрать решения, наиболее зарекомендовавшие себя на практике и т.д.
       Но номер не прошел:
       - Ты мне дурочку не строй! Ишь оппортунисты-соглашатели засели в теплом местечке, – загремел зам, – тут отбирать нечего, тут распространять надо! Немедленно разослать специалистов по заводам: снимать чертежи оросительных установок и воспроизводить на новых заводах!
       И секретарь парткома добавил:
       - А мы тебя считали крепким руководителем, но нет: ты еще незрелый. Придется думать об укреплении руководства трестом…
       Наш Яков Дмитриевич напугался и приуныл. Вызывает он меня и говорит:
       - Слушайте, Эдик, нужен прибор, измеряющий температуру в толще футеровки, это можно сделать?
       Я говорю:
       - Господь с вами, Яков Дмитрич, она же вертится!
       - В том-то и дело, а надо! – отвечает он.
       - Надо подумать. – говорю я.
       Чтобы понять, какой в этом смысл, я обратился к почтенному человеку, старому мудрому механику Петру Ефимовичу Лысову, которого мы ласково называли «Дедушкой» (он и вправду был дедом). Выслушав меня, он злобно и заковыристо поматерился, а потом, окая (он был волжанин), продекламировал частушку:
«Как дед бабку
Завернул в тряпку,
Поливал ее водой,
Чтобы стала молодой!»
       - Только и всего, дедушка? – растерянно спросил я.
       - А ты думал! – ответил дед, – Стакан от чего лопается? От перепада температуры, вот и огнеупорный кирпич больших перепадов не выдерживает. А производительность не поднимать, а опускать нужно, пылеунос ужасный, не столько цемента произвели, сколько земли обосрали.
       Это и я знал. Зимой от цемзаводов на 5 километров лыжи не шли.
       - А чего Главный суетится?
       - А его замминистра изругал и пригрозил, вот он и мечется.
       Главный инженер был хороший мужик и специалист. Несмотря на молодость, я уже знал цену человеческой дурости и с ветряными мельницами воевать не собирался. Везде, где бы я ни работал, отдавалась дань начальственным прихотям и капризам, и во имя них везде выполнялись глупые и бесполезные работы. Нужное дело, ненужное – не мое дело, надо выручать Мазова – будем выручать. Сама по себе задача была глупая, но легкая. Я сказал Мазову, что решить ее можно и спросил, что делать. Он был порядочный человек, поэтому, смущенно пояснил, что нам с ним придется оформить изобретение и выступить в печати со статьей. Так мы и сделали.
       Я написал заявку на изобретение, нарисовал чертежи. На печи, закрытая водонепроницаемым горшочком, стояла термопара, заглубленная в огнеупор. Чтобы выйти за границы орошения, компенсационные провода были закреплены на высоких ножках с фарфоровыми изоляторами. Прошагав по печи около 100 метров, то есть, выйдя на сухое место, провода присоединялись к огромному коллектору – медным кольцам, закрепленным, также, на изоляторах и опоясывающим печь. Поскольку печь, при работе, кроме вращательного, совершала небольшие возвратно-поступательные движения, токосъемники крепились на шарнирах и могли поворачиваться за печью, сохраняя движущийся контакт. Шарниры венчали высоченную, трехметровую конструкцию, вроде Эйфелевой башни, а та уже была утверждена на фундаменте печной опоры. Сигнал от термопары выходил на коллектор, через токосъемники – на провода и попадал на щит управления печью. Идея была простой и безгрешной: когда футеровка утончится до уровня термопары, она сильно нагреется, машинист увидит это и остановит печь на ремонт, раньше, чем футеровка вообще отвалится и печь начнет раскаляться. В принципе вся эта музыка была работоспособной, но абсолютно ненужной, ибо опытные машинисты состояние футеровки безошибочно определяли по теплу, излучаемому печью, но не для того она и была задумана!
       Мазову наше изобретение понравилось, и он написал большую статью, весь пафос которой был сосредоточен в утверждении, что «это изобретение позволит вычерпать все огромные выгоды, которые сулит применение водяного орошения».
       Статья с эскизами была немедленно опубликована отраслевым журналом и газетой, таким образом, теперь все увидели, что Мазов и наш трест привержены водяному орошению, и хотят, как лучше, а больше ничего и не требовалось.
       Заявку на изобретение мы послали, через полгода у нас запросили какие-то дополнения, но к тому времени начальство успокоилось, мы ничего не ответили, тем дело и кончилось.
       Водяное орошение продержалось несколько лет, потом шум утих и везде потихоньку его прикрыли, ибо вреда от него было, конечно, больше, чем пользы. Оно забылось и возникло какое-нибудь новое начинание или движение из того множества, что так украшали жизнь советских людей. Например, «Гагановское». Бригадир Валентина Гаганова, перешла в бригаду с низкой оплатой труда и подняла ее до уровня передовых. Этот поступок был прославлен и воспет и все сознательные бригадиры, якобы, спешили следовать ее примеру. Ходил даже анекдот: «С одной бедной старушки лихие люди сняли старую рвань и надели на нее каракулевое манто. Растроганная старуха спрашивает: «Вы, ребятки, видно, тимуровцы?» – «Нет, бабушка, гагановцы!». Много было славных начинаний и свершений, только производительность труда не поднималась…
       Году, примерно, в 58-м поехал я на N-ский завод, наладить какую-то автоматику. Идем по цеху обжига, вдруг… Мать честная! Я глазам своим не поверил: стоит Эйфелева башня, на ней токосъемники, а печь контактные кольца обвивают! Господи, это же наше дурацкое изобретение. Я ни сном, ни духом не допускал мысли, что его кто-нибудь использует, и вот! Спрашиваю у мастера КИП, что сей сон обозначает? Он охотно рассказывает:
       - Несколько лет назад здесь внедрялось водяное орошение печей, ну, ты слыхал, небось. Был у нас директор новатор. Он эту херню в каком-то журнале вычитал, ну и потребовал, чтобы мы тоже сделали. Мы-то понимали, что это никому не надо, отбивались, но он пристал: «Делать и никаких!» Вот, сделали.
       Я спросил:
       - Обжигалам понравилось?
       - Да ты что! Кроме директора никто и не смотрел. Да ненужное это все, обжигалы, наверное, и не заметили.
       - И долго эта штука работала?
       - Несколько лет. Потом я как-то поглядел – не показывает, где-то контакт, видать, нарушился. Ну, раз никому не надо – мы и чинить не стали.
       Сколько живу – здесь всегда совершается множество работ никому и низачем не нужных. Вот уже, якобы, рыночные порядки настали, а все то же. По Северянинской эстакаде на полкилометра тянется гранитный полированный барьер, ограждаюший пешеходную дорожку, попасть на которую можно только на парашюте, нет на нее ни входа, ни выхода. Это генетическая особенность российской экономики. Видно, у нас климат такой.
Э.Алкснис Edu36 3.12.07