О себе и других 2. Война

       Я пишу с большой буквы, имея в виду не войну вообще, а Вторую Мировую.
       Советская внешняя политика, так же, как и внутренняя была изначально безумной и самоубийственной. Это мы на свою шею помогли Германии, в нарушение Версальского договора, восстановить свой военный потенциал: и “Мессершмитты” начали делать в Саратове и жуткие ОВ - в Шиханах, все поблизости от Республики немцев Поволжья, чтобы с языком было полегче. Кумиры моего детства - Тухачевский, Фабрициус и другие занимались этим грязнейшим делом. Ну, сейчас-то известно, что мы с вермахтом водили шашни до революции, и эта любовь продолжалась до гроба. Договор с фашистами, раздел Польши, захват Бессарабии, кровопролитная война с финнами - этапы большого пути к страшной войне. Нельзя сказать, чтобы советский народ приветствовал это безобразие, но не возражал: и потому, что ура-патриотическая пропаганда достигала своей цели, и потому, что “за язык” уже сажали. На Западе наши “прыжки и гримасы” наблюдали с ужасом. Своей агрессией мы оттолкнули цивилизованные страны и предоставили своему противнику все ресурсы и преференции. Военное руководство у нас перебили в 37-40 гг, а остатки политиков, бивших тревогу, расстреливали осенью 41, уже после начала Войны. А за дурость и подлость своих вождей Россия расплатилась ценой таких чудовищных потерь, каких не знала история. Потери победившей России примерно в 5 раз превышали потери побежденной Германии. Выражение “Пиррова победа” (непомерно дорогая победа) появилось 2300 лет назад, когда в битве при Аускуле потери победителя Пирра оказались всего лишь вдвое меньше потерь побежденных римлян. “Мы за ценой не постоим!”- отважно провозгласили наши вожди-военачальники, и не постояли...
       “Двадцать второго июня, ровно в четыре часа / Киев бомбили, нам объявили, что началася война”. Нет, нам объявили часов в 10. Глупое бахвальство лопнуло, как мыльный пузырь и воцарилась полная растерянность. Молотов немедленно признался, что дела плохи, а уж когда через неделю сам главный бандит, он же Мудрый Вождь и Учитель воззвал к “соотечественникам и соотечественницам, друзьям своим”, стало ясно, что дело - дрянь. Наглость и самоуверенность немцев, конечно, свидетельствовали об их превосходстве, да откуда же оно взялось - никто не понимал, нам же пели: “И на вражьей земле мы врага разобьем, / Малой кровью, могучим ударом!” Грянула первая тихая паника - за 5 дней в магазинах опустели полки и пришлось срочно вводить карточки. Хлеба рабочим 600 г, служащим - 500 г, иждивенцам - 400 г, столько-то круп, мяса, сахара, соль, спички... Через 2 дня сдали Львов, через 2 месяца - Киев, еще через месяц началось наступление на Москву, грянула главная паника - начальство с семьями и шмотками кинулось бежать, все дороги из Москвы на восток были забиты машинами...
       Мы заклеили окна полосками бумаги, повесили на них светомаскировку, отрыли “щели”, чтобы прятаться от бомбежек, засыпали чердаки песком, поставили баки с водой и клещи для “зажигалок”, которые не заставили себя ждать: в конце июля начались бомбежки. Немцы целились на базу, но их отгоняли зенитки и ни одной бомбы вблизи наших домов не упало, хотя осколки зенитных снарядов часто стучали по крыше. В конце декабря на станции горели эшелоны с боеприпасами, страшные взрывы разрушили санпоезд и перебили раненых, а снаряды и мины (без взрывателей) были разбросаны по всей Лосинке. Еще до этого погас свет, наступили голод и холод.
       Отлично организованные и вооруженные немцы перли, как на параде и, казалось нет силы их остановить. И только тут, перед неминуемой гибелью открылись такие великие свойства русского народа, которых не знали ни немцы, ни мы сами. Когда в России становится совсем плохо - все начальство скукоживается как бы от жара или сжимается как бы от холода, становится незаметным и русские начинают жить сами, по своему уму и совести. Без страха и уныния выносят, не жалуясь, неимоверные тяготы и страдания, терпят и голод и холод, идут в бой на верную смерть. У японцев были сотни камикадзе, у мусульман - сотни шахидов, и все уповали на райское блаженство, а тут сотни тысяч страстотерпцев шли на заклание, хотя никто из них не верил в царствие небесное, а в спину им были нацелены пулеметы заградотрядов. Отрезанные от своих, плохо вооруженные и голодные русские бились, как никто и никогда в истории, ни спартанцы, ни римляне. “По русским обычаям только пожарища / На русской земле раскидав позади, / На наших глазах умирают товарищи,/ По русски рубаху рванув нв груди...” И вот, когда все вожди и военачальники обосрались до неузнаваемости и никакой надежды не оставалось, произошло русское чудо: немецкую могучую армию одолел русский солдат - он остался крайним и у него не было другого выхода. Правда, в самый страшный час, в декабре 41 его крепко поддержал Дед Мороз, да всю Войну помогали американцы, без их автомобилей и тушонки было бы совсем плохо. Есть и более рациональное объяснение: когда война расползлась по огромной территории с плохими коммуникациями и средствами связи, судьбы сражений из рук стратегов и полководцев перешли в руки бойцов и полевых командиров и немцы потеряли все свое преимущество.
       Наша задача в тылу была проще - не передохнуть. Было очень трудно “отоварить” карточки, т.е. получить по ним продукты, занимали очередь часа за 2 до открытия, а то и с вечера, радовались, когда удавалось получить что-то посытнее (“понажористее”), а не какую-нибудь дрянь, вроде сорго, каша из которого получалась чисто виртуальная, или необрушенную пшеницу, которая проскакивала через человека не изменяясь. Хлеба нехватало, все брали по карточкам “на завтра”. Посадки картошки заняли все свободные места: сады и скверы, палисадники, полосы отчуждения, опушки и поляны - метра пустого не осталось. Ели котлеты из картофельных очисток, супы варили из крапивы, “заячьей капусты”, свекольной ботвы и лебеды, на большую кастрюлю клали ложку пшена и ложку тушенки. Мучная болтушка с ложечкой кунжутного или хлопкового масла была деликатесом. Очень жаль было наших чудных учительниц - они страшно исхудали и постарели. Все дети войны остались малорослыми. От холода спасались “буржуйками” - это маленькие железные печки, я сделал из ведра, а дров не было, валили и воровали лес из Лосиного Острова, сожгли все заборы и ограды, но все равно было очень холодно. Самую трудную зиму 42-43 не мылись и не раздевались, только телогрейку снимали и - под одеяло. Курили махорку и жуткий “филичёвый” табак - никотина там совсем не было. Однако работали и учились - при коптилках, это баночка с керосином и фитильком, света поменьше, чем от спички.
       Кто работал в Войну - узнал, что такое каторга. Ничего похожего на охрану труда не было и в помине. На заводах оставлось совсем мало мужчин, работали женщины и дети, день и ночь, в три и в две смены, выходных и отпусков не было до, по-моему, 45 г. Когда токарю не хватало роста - ставили подножки из досок. Ночью токарь нет-нет стоя засыпал, облокачивался на параллель и дремал, пока суппорт на самоходе не толкнет руку. Иногда выматывались до полной потери сил и валились отдохнуть в инструменталке, где на полу лежали телогрейки. Очень тяжело было на Урале, там восстанавливали военные заводы, пускали их под открытым небом и работали в невообразимо тяжелых условиях. И везде измученные люди сами искали средства повысить производительность и выпуск продукции. Рабочие на Дорхимзаводе разобрали и погрузили на платформы аппараты олеумного цеха, а когда вывоз отменили - сами, без чертежей, (архив-то уехал), восстановили производство. Московские промпредприятия в 42-43 гг отапливались дровами, для заготовки которых организовали трудфронт - военизированные массовые формирования из мобилизованных студентов и рабочих 16-17 лет. Работали под Москвой на лесоповале и сплаве, по 12 часов, ночевать ходили за 7 км, а обедать - за 3 км. Чтобы меньше ходить, съедали дневной рацион (2 обеда) за один присест. От тяжелейшей работы и некалорийного питания ребята, случалось, падали в обмороки. Все обовшивели, болячки от холода, сырости и авитаминоза не проходили. В колхозах тоже уродовались на непосильной работе женщины и дети, мужиков не было совсем. Какое оставалось начальство, вело себя вполне прилично, с работы не вылезало и служебным положением не слишком злупотребляло, хотя как стало полегче - так и пошли привилегии. Говорили, что советское общество делится на: литер-А-торов (самая большая норма, для начальства, называлась “литер А”), литер-Б-торов (поменьше - “литер Б”), ЗРКакеров (прикрепленных к закрытому рабочему кооперативу), кое-какеров и изможденцев (самая маленькая - для иждивенцев).
       Еще осенью 41, под бомбежками и в очередях, соседи поняли, что в одиночку не выжить и между гражданами начали складываться особые отношения взаимной поддержки и заботы. Не Партия и Правительство, а друзья, родичи и соседи, повседневной помощью, выхаживая больных и подкармливая детей и голодных, пособляли друг другу продержаться. Перед великой общей бедой все мелкие обиды и антипатии отошли назад, возникла общая близость. Как бы ни было плохо, замечали, кому еще хуже и всем миром помогали ему. Чувства общности и причастности стали привычными: люди помогали случайным знакомым на улице, в поездах и на вокзалах и глядели за чужими ребятишками. Возвращаясь пригородным поездом на лесозаготовки, я просил попутчиков разбудить меня, слышал в ответ: “Спи, сынок”, в кромешной темноте (поезда не освещались), залезал на 3-ю полку и засыпал в полной уверености, что разбудят. На трудфронте, в отрыве от родных, в тяжких трудах и мучениях складывалась крепчайшая дружба, она уважалась и понималась, как высшая ценность - друг за друга стоять насмерть, по Евангелию: “Никто же большей любви не имат, аще кто душу свою положит за други своя”. Мы были ближе, чем братья и когда что-то привозили из дома, главная радость была - разделить с друзьями. Вообще, в Союзе коллективизм был мифом, реальностью был конформизм, но не на трудфронте. Тут идеология была только для смеха, серьезной была великая дружба и она сохранялась всю жизнь.
       В первые дни Войны возникла “шпиономания” - необычно одетых, говорящих с акцентом и других, столь же “подозрительных” людей, хватали и тащили в милицию, но это продолжалось недолго: стало не до того и даже появился некий слабый либерализм. Приостановились политические репрессии, никого не “разоблачали” и не сажали, даже иногда кого-то выпускали и люди стали меньше бояться слово сказать. Детей репрессированных перестали мучить в колониях и допускали к секретной работе. Казалось, что так и должно быть, уже стало понятно, что пересажали невинных, но мы, по глупости, думали, что и виновные были. На самом деле от “Органов” всегда было только зло и вред. Где-то в 70, спросили у старого КГБшника о “Моменте истины” Богомолова, много ли было упехов у СМЕРШа (контрразведка), он ответил, что были, конечно, но главный эффект приносили массовые операции: вот, когда Калмыкию репрессировали, всех офицеров-калмыков убрали с командных должностей, или вот, учитывая возможность тайных сношений с врагом, ни одного солдата или офицера, побывавшего на фронте, не допускали в части “гвардейских минометов” - “катюш”. А это значит там не было ни одного обстрелянного бойца. Вот что, по их уродливой логике, было особенно полезно. Уже начались массовые национальные гонения, выселяли целые народы, правда, государственного антисемитизма еще не было видно.
 В тяжелое время, в 41-44, не воровали и не грабили, видимо, и нечего было красть и некому. Можно было, как в Швеции, оставлять дом открытым. Я запомнил единственный случай. Электричка была переполнена, я сунул горбушку в карман и встал на подножку. Когда поезд разогнался, мужчина средних лет, стоявший рядом, соскочил на ходу. Он шел по платформе и жевал мою горбушку - видно терпеть мочи не было. И цыгане не бродили, не знаю, где они отсиживались.
       В Войну был сильный подъем религиозных чувств, во-первых власть на время отпустила, а во-вторых, перед смертным страхом политические угрозы померкли. В 44 я на Пасху пришел к Богоявленскому Собору. Вокруг, в полной темноте, запрудив Спартаковскую улицу и Елоховскую площадь, стояла многотысячная толпа людей обоего пола, но больше женщин, и разного возраста, но больше пожилых. Милиция не была нужна, ее и не было, только народ. Было тихо, но вот двери открылись и в свете свечей двинулся Крестный Ход. Когда вся толпа дружно и согласно, с величайшим чувством запела: “Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав”..., на что я неверующий, а от волнения мороз по коже побежал и горло перехватило.
       Радиоприемники у нас отобрали в начале Войны, причем ни у кого не возникало сомнений в законности этого подлого дела, такие уж мы были. А трансляционные репродукторы не выключались и я до сих пор помню сводки, которые начинались словами: “От Советского Информбюро...” Даже после победы под Москвой, до конца 42 жили в постоянном напряжении - непонятно было, чем дело кончится, после Сталинграда (январь 43) все стало ясно, все последующие жертвы были напрасными и только беспросветной дуростью фашистов, их страхом перед неизбежной расплатой можно объяснить продолжение Войны. Летом 43, после сражения на Курской дуге, начались победные салюты. От радости все высыпали на улицу, а сначала ракет нехватало, стреляли в небо трассирующими и сколько-то поубивали, ну потом наладилось.
       Я не пишу о фронте, во-первых потому, что я там не был, во-вторых, об этом есть хорошие книги, например, Г.Бакланова, В.Гроссмана или В.Астафьева. Прекрасная книга одна - “В окопах Сталинграда” В.Некрасова (и не о боях одна -”Спутники” В.Пановой), все бесчисленные остальные - плохие и очень плохие.
       Наконец, настал день Победы. Все были на улицах, хмельные от счастья, восторг был неописуемый. Военных обнимали, целовали, качали, поили, они были обмусолены, как леденцы. Мой друг, пьяный, выступая на митинге, сказал: “И пусть мертвые знают...- почувствовал, что что-то не так и поправился - Пусть они помнят...”
       Война и победа над Японией прошли незамеченными.
       Победу и все заслуги партийно-советская бюрократия приписала себе и за чудовищные военно-политические ошибки и миллионные жертвы не отвечал никто. Главного злодея и виновника назвали Генералиссимусом и увенчали алмазным орденом, достойно отметили и прочих военных и штатских начальников, также показавших позорную несостоятельность. И плодами победы попользовались они же: награбили и натащили себе множество трофеев. Страна и народ никаких выгод от победы не получили: бесчисленная техника и технологическое оборудование, вывезенные в качестве трофеев, по бесхозяйственности и дурости прахом пошли и никак не были использованы.
       Итог Войны ужасен - колоссальные людские и материальные потери, но самое страшное - отрицательная селекция: умные, честные, добрые, благородные, талантливые не умеют скрываться и прятаться от войны и пули, они гибнут первыми. На полях сражений осталась краса и надежда России, именно тогда началось общее и, особенно, интеллектуальное вырождение. Главный результат войны - трагическое оскудение национального российского генофонда.
       Э.Алкснис 20.04.02