Вспоминает Руслан. Уроженец Урус-Мартана.
Когда в 1991 году Особый Коммитет Чеченского Народа выставил своего кандидата, генерала-лейтенанта Советской авиции Джохара Дудаева, на голосование, первого президента Ичкериии первым из официальных лиц поздравил первый президент России Борис Ельцин.
Прошло уже три с половиной года президентского правления, когда Гантемировская оппозиция решила военным путем свергнуть Дудаева.
- Зачем? Четырехгодичный срок правления президента истекает через полгода. Если считаете, что вас поддерживает народ, явитесь на выборы и получите власть по-закону!
Все начилось с того момента, когда российские части в 92 году покинули Чечню, оставляя в казармах стрелковое оружие, а в ангарах – военную технику и самолеты. Военные части, полные боеприпасов и аммуниции, оставили под присмотром сторожей из местного населения.
- Доверили волку стеречь овец!
Ичкерское Правительстве упустило проблему надежной охраны военных складов: в стране семимильными шагами создавался аппарат исполнительной и законодательой власти, за каждым организационным вопросом было попросту не угнаться. Чеченские часовые отказывались стрелять в соотечественников, которые потихоньку начали разворовывать военное имущество. Почувствовав, что управы нет, целые группы мародеров штурмовали склады, и скоро оружие появилось на черном рынке в продаже.
Мой отец тогда сказал мне:
- Если я только узнаю, что ты хотя бы подумал пойти на военные склады, я тебя сам застрелю!..
Так отец дал понять, что не позволит мне бегать ни за автоматом, ни с автоматом. Да и зачем? Оружие вопиит о насилии. Нужно уметь силой разума и убеждения жить в мире с теми, кто тебя окружает.
Чуть позже правительство Чечни спохватилось, да было поздно: автомат и пара заряженных магазинов уже лежали под кажой кроватью. Быть может, со временем удалось бы убедить чеченский народ разоружиться, но как раз в это время ситуация в Грозном накалилась: Кантимиров возглавил оппозицию Дудаеву и дал ясно понять, попытается силой лишить президента власти.
На дворе – революционные для Союза девяностые годы. Путч в Москве. Карабах. Эйфория больших перемен на всей территории СССР. Опьянение свободой. Гласность. Перестройка. Приватизация. Частное предпринимательство. Чеченец Хозбулатов – спикер Российского парламента, второй человек в правительстве России.
До присоединения в 19-м веке в результате кропопролитнейшей 50-ти летней войны к Российской Империи Ичкерия являлась независимым государством. Теперь, в конце 20-го века, когда Советская Империя распалась и военные силы Союза покинули территорию республики, Ичкерия объявила о возвращении независимости. Почему другие республики бывшего «Великого и Могучего» имеют законное право получить его, а Ичкерия – нет? Одним из первых указов на посту президента генерал Дудаев издал вполне логичное постановление о независимости Чечни.
Как раньше в Москву стекались деньги из всего Союза, так и теперь Москва осталась крупнейшим финансовым и деловым центром России. С Российской столицей лично я собирался связать свою жизнь и будущий бизнес. Летом 1993-го года я закончил свою учебу в Москве. Как и раньше, приехал навестить родных в Грозном и семью – отца, мать и младших братьев - в Урус-Мартане. Традиция требует, чтобы старший сын всего добивался сам, оставив отцовский дом и землю младшему сыну. Уезжая, своему младшему брату сказал:
- Заботься о родителях. А о том, что тебе нужно в жизни, уже я позабочусь...
Но, вернувшись домой, вдруг очутился в стревоженном муравейнике вооруженных, возбужденных людей. Это был шок. На площади перед президенским дворцом шел нескончаемый митинг. Выступавшие вспоминали о высылке чеченцев в 1943-м. Вспоминали о легендарном Шейхе Менсуре, погибшем сто лет назад за Ичкерию и свободу.
Вслед за Донбаскими шахтерами, скондировавшими перед Государственной Думой:
- Борис, ты не прав! – на улицах Грозного толпа восклицала:
- Борис, ты не прав! Россия, прочь руки! Джахар, мы с тобой! Свобода или рай!
Выступавшие говорили о Дудаеве и оппозиции. О независимости чеченского народа и праве не самоуправление. Вспоминали о выселке и о том унижении, которое их заставили пережить. В советское время, заговорив в родном городе по-чеченски в трамвае, можно было услышать в ответ:
- Говори на человеческом языке!
И после всего русские удивляются, почему чеченцы хотят получить независимость?
На улицах появились вооруженный люди, милиция. Я не узнавал мой родной город. Радуясь в душе, что чеченский народ после всех испытаний, выпавших на его долю, еще в состоянии проявить свою волю, твердо решил оставаться в стороне от всякой политики. Не верилось, что демонстрации единства выльются в глобальную войну. Казалось, что скоро все между собой договорятся. Конечно, для меня было важно то, чтобы наш народ, наконец, получил эстесственное право на свободу. Но вопрос этот казался само-собой разумеющимся, решенным. Даже Ельцин сказал, узнав о провозглашении свободной Ичкерии: «Вы хотите назависимости? Получите ее!»
В этот момент меня больше, чем все политические дрязки, волновало обустройство моей квартиры в Ленинском районе и вопрос: «А не пора ли жениться?». Навестил родителей в Урус-Мартане, родных, похвалился еще пахнущим краской дипломом. Поделился планами о строительстве будущей жизни. У нас большая семья: около пятидесяти человек: дяди, тети, двоюродные братья и сестры. Поздоровался со всеми, раздал подарки, не успел оглянуться – пора уезжать в Москву.
Но быстро уехать из Грозного не удалось: гражданская авиация не летала уже давно, а теперь Россия прервала и железнодорожное сообщение с нами. Несколько раз брал и сдавал билет. Мой отъезд сначала окладывался на несколько дней, на неделю, на месяц, после чего обстановка в городе обострилась, и я понял, что не смогу спокойно уехать, оставив без присмотра моих близких, моего отца и мать.
Пришлось задержаться.
Вспоминает Руслан. Уроженец Урус-Мартана.
Утром 26 ноября 1994 года я гостил у своих родителей в Урус-Мартане. С четырех утра стал слышен гул тяжелой техники, проезжающей мимо. Жители городка проснулись, высыпались на улицу. Несколько дней перед этим вовсю чувствовалось, что вот-вот что-то должно произойти. Местные ребята натягивали черные шапочки на стриженные затылки и уходили.
- Куда?
- Грозный брать.
- Кто такие? Зачем?
- Гантемировцы. Идем президента свергать...
В самом городе оставалось тетка, дом и картира, которую не следовало оставлять без присмотра. Я решил, что мое место – в Грозном. Волновался, сможет ли выбраться из города тетя. Воевать не собирался, но на всякий случай решил попросить благослоавления у родителей. Отец заявил, что запрещает мне воевать.
- Мы не были у власти, значит, нам нечего делить. Чеченцы не должны воевать против чеченцев...
Мать уговаривала остаться дома.
Только бабушка мне сказала:
- Внучек. Если ты считаешь, что так нужно – иди.
И я отправился в Грозный.
На машине выехать из Урус-Мартана не представлялось возможным: все движение в направлении Грозного было запруженно вооруженными людьми и военной техникой. Лишь километров через семь уже на трассе «Кавказ» удалось остановить «Жигули», следовавшие попутно.
- Подвезете?
- Если ответственност за свою судьбу с меня снимаешь – садись!
На попутке я добрался до Черноречья. Все проезды оказались оккупированны беженцами и военными. Водитель «Жигулей» заявил, что дальше не поедет. Стреляли близко.
- Уходите отсюда. Мы идем воевать, - хмурились военные.
- У меня осталась в городе тетя!
Я бежал – никогда не думал, что смогу так долго бежать. Когда спустился в сухой котлован водохранилища, наверху начался бой. Выстрелы звучали нелепо. Не верилось, что это все происходит в городе, в котором я родился, влюблялся, ходил в школу. Казалось, я стал участником съемок какого-то кинофильма о войне. Только кто же из тех, кто стреляет, фашисты?
Бежал я долго и быстро, никогда не думал, что могу так долго и быстро бежать. На трамвайной линии меня остановили уже защитники Грозного.
- Кто такой?
- Я живу здесь! За вторым домом!
Судя по форме, ребята из президентской гвардии.
- Куда ты прешься? Здесь сейчас жарко будет!
- Да ладно, пусть мальчишка бежит, - вступился за меня кто-то.
Достигнув места, где жила тетя, от русских узнал, что моя тетя уехала.
- А вы почему не уезжаете?
- А куда же нам ехать? – развели руками русские, - здесь у нас дом... И больше нигде ни дома, ни родни нет...
Когда Грозный бомбили, большую часть погибших составили русские: чеченцы, кто мог, разъехались сразу по селам к своим многочисленным родственникам.
Теперь я не знал чем заняться: явившись в Грозый спасать тетю, ее не нашел и оказался не удел. Выйдя из дома, наткнулся на ополченцев, притаившихся за бруствером.
- Ребята, чем могу вам помочь?
- Кто ты такой? Откуда?
- С Урус-Мартана.
- Вон твои земляки наступают. Автомат дать?
- Нет, по своим я стрелять не стану...
Со стороны противника заметилось оживление: нападавшие поднимались в атаку.
- Аллах Акбар! – закричали за бруствером ополченцы.
- Аллак Акбар! – ответили те, кто атаковал.
- Если нужно согреться, приходите ко мне, - грустно улыбнулся я ополченцам и отправился охранять свою квартиру в Ленинском. Я не видел смысла в этой войне: чеченцы стреляли в чеченцев. Кто нас толкал на братоубийственную войну?
Вспоминает Руслан. Уроженец Урус-Мартана.
В начале декабря 94 года – снега еще не было, я сидел дома, перечитывая любимые книги из своей библиотеки, когда в квартиру ко мне постучал офицер из Бароновского полка.
- Хорошо, что застал тебя, - сказал он, - шутки закончились. Идем воевать!
Бароновский полк сформировали в одноименном поселке, когда стало ясно, что штурм Грозного Гантемировской бригадой – лишь начало боевых действий. Защитники президенского дворца взяли в плен много русских – водителей гантемировских танков. Пленные оказались контрактниками и офицерами, получившими распоряжение из Кремля поддержать чеченскую оппозицию.
- Разве мы просили Москву лезь в наши внутрение дела? – возмущались на улицах Грозного его защитники, - Гантемирова мы разгромили. Что, теперь русские объявят Дудаеву войну?
В это время уже существовал Абхазский батальон из тех граждан Чечни, кто имел опыт боевых действий в Абхазии, ОБОН – из подразделений антитеррористической боьбы. Танковый батальон был сформирован в Шали. Я ходил в Бароновку узнать, какие новости слышно, и видел, как из дальних сел в новый полк приходят записываться ополченцы. Многие из них понятия не имели, что чеку перед броском гранаты нужно вынимать, а затвор автомата после каждого выстрела передергивать не нужно.
- Ты не умничай, покажи лучше, как стрелять! – говорили они командирам.
Я оставил в полку свой адрес на случай, если русские действительно нападут. Только такая причина могла заставить меня взять оружие в руки.
И теперь ребята из Бароновки явились за мной.
- Русские здесь! Одевайся!
Моя форма висела в шкафу, оттутюженная, с запахом мыла и одеколона. В кузове «Урала», на котором мы ехали, разместилось еще человек пятнадцать вооруженных людей в камуфляже. Один из них на коленях держал пулемет.
Гражданские по пути останавливались, смотрели нам вслед и говорили:
- Храни вас Аллах! Да сопутствует вам удача!
В попыхах я забыл даже спросить, куда на везут. Все случилось неожиданно, нереально быстро. Мне казалось, что взрослые дяди вдруг решил играть в Зарницу, и меня пригласили тоже принять участие в этой игре. Лишь когда на хребте, к которому нас привезли, я заметил русские танки и пушки, поинтересовался, что происходит.
- На верху заняли позицию русские. Внизу село. Село защищаем мы, - ответили мне.
Поселок назывался Первомайское. От населенного пункта до высоты, на которой остановились русские танки, тянулось голое поле. В этом поле и предстояло держать оборону. Высохшая оросительная канава. Бесполезный заброшенный мост. По правую руку – лес, а у самого леса – ферма. И пеляющая дорога, по которой танки могут спуститься с хребта. Позицией обороны командовал Тарзан – чеченец, капитан, участник боевых действий в Афганистане, занимавший в Советской Армии должность командира разведроты. В Российских вооруженных силах Тарзан дослуживать не пожелал, и вернулся домой, в Чечню, чтобы свой век доживать. Но, видимо, на роду ему написанно воевать: война из Афгана переместилась в его родной край. Теперь он организовал перед селом оборону: на трактор, «Урал» и старый «УАЗик» с прикрепленным сверху бревном накинули маскировочные сети. Оросительную канаву расковырали насколько возможно. Единственную настоящую пушку поставили на пригорке. Ответственный за артиллерию Альви ругался на свой стихийно организованный пушечный рассчет: в его отсутсвие кто-то снял с орудия прицельное приспособление, чтобы в него лучше рассмотреть русских.
- Как я теперь прицел настрою? – возмущался Альви, - Чтобы пристреляться, нужно сделать два выстрела минимум! А куда мне стрелять? По-русским?
Стрелять по русским приказа никто не давал. Сельские парни чесали виновато затылки.
Впрочем, Альви быстро нашелся: он навел орудие напрямую по танку, используя в качестве перекрестья прицела вытянутые из свитера нитки. После чего с поправкой на примерное расстояние настроил оптику.
- Клянусь Аллахом, - заявил Альви, - если сейчас дерните за запальный шнур, сняряд попадет точно под башню...
Сам Альви тянуть за шнур не собирался, из тех же, кто его окружал, смельчаков проверить, правдивы ли слова пушкаря, не нашлось.
Терзан объяснил ополченцам задачу: в 5 киллометрах правее расположился дружественный Абхазский батальон. Чтобы русские не обошли его по селу Первомайскому, мы иммитируем в селе оборону. Требовалось продержаться до подхода подкрепления, либо иного развития обстановки...
К вечеру заметно похолодало. За день я едва ли присел, боясь замарать свой новенький, с иголочки камуфляж. Ужасно хотелось есть. Спасибо, когда стемнело, женщины из села принесли ополчецам хлеба и сметану, а Терзан подарил мне бушлат.
- Руслан, - обратился он ко мне, когда Солнце стало клониться к горизонту, - ты служил в армии?
- Конечно служил. В Таманской дивизии. А что?
- Нужно найти еще пару вояк и выставить караул...
Признаться, мне эта игра стала потихоньку надаедать. До самого вечера я ждал, когда эта «Зарница» закончица и всех развезут по домам. И вот теперь – караул. Ночь не спать?..
В первые дни войны Дудаев сказал: «Я ни одного из вас не вызвал по повестке. Вы явились на защиту Родины сами. Каждый чеченец – с рождения генерал, командовать чеченцами невозможно. Поэтому если вам что-то не нравится, если вы воюете не за свободу, а за меня, либо из-за других причин и побуждений – вас не держит никто. Идите домой...»
Перед Первомайским нас удерживали русские танки, которые то появлялись на хребте, то исчезали в лесу. Целый день на ветру в поле я злился, мерз, мечтал выпить горячего чаю, а в селе в двух шагах все это время текла мирная жизнь, которую мы охраняли: работали магазины, смеялись дети, девушки щелкали семечки...
- Руслан, нужно в разведку пойти!
Среди ночи Тарзан решил проверить, далеко ли выставили свои дозоры русские. Может быть, получится взять «языка»?
В разведку я пойти согласился. Настоящее военное дело. Опасно и интересно.
- Попрыгайте! – приказал Тарзан группе отобранных для разведки бойцов.
- Это еще зачем? Разве мы – клоуны?
- Прыгайте, кому говорю!
Бойцы подпрыгивали и тарахтели как погремушки. Тарзан проследил лично, чтобы лишнее все с обмундирования убрали, ремни подогнали, бултыхающиеся принадлежности закрепили. После чего снова приказал попрыгать и остался доволен: теперь ничего не гремело.
- Без команды – ни звука! – строго предупредил он.
Шли в обход, через ферму в лес. Не успели добраться до леса, залегли, услышав русскую речь. Переговаривалось человека четыре.
- Стрелять?! – предложил кто-то.
- С ума сошли! Тихо!
Но русские уже заметили нас. Две короткие очереди просвистели над головами.
- Бежать! – поднял притихших «разведчиков» Тарзан.
- Куда? На ферму?
- Никакой фермы! В сторону!
Не успели мы отбежать ста шагов, послышался наипротивнейший свист. Ферму и участок земли рядом с ней русские накрыли из минометов. Несколько раз в сторону села стрельнули танки: снаряды пролетели выше наших позиций, разрушив на окраине Первомайского несколько спящих домов.
- Живы все? – улыбнулся Тарзан, когда мы кое-как доползли до нашей пересохшей канавы.
Не знаю, можно ли считать эту вылазку боевым крещением. Остаток ночи не тянуло дремать даже без всякого караула. На хребте происходило какое-то движение. Гулко урчали двигатели, громыхало железо. Казалось, русские под прикрытием темноты подкрадываются к нам поближе. Тридцати защитников с автоматоми, одной пушки и трактора с бревном явно не достаточно для отражения танковой атаки.
А на утро танков на хребте не оказалось. Вместо них со стороны Грозного прибыл «Зил-130» с нашим подкреплением: два десятка ополченцев и еще одна пушка.
- Будем брать высоту! – переговорив с офицером, который приехал на «ЗиЛе», огорошил ополченцев Тарзан.
- Как это «брать»? Куда «брать?» Наверное, вы берете ее без меня, - думаю, так в тот момент подумал не только я.
- Не ссыте, - уверил ополченцев Тарзан, - все будет хорошо!
Мы загрузились по машинам и двинулись по дороге вверх. Впереди процессию возглавлял Тарзан на «Урале», к которому прикрепили первую пушку. За ним трактор с бревном и новой пушкой. Тракторист – чеченец пенсионного возраста, от греха подальше нацепил на себя какой-то старый бронежилет. Затем «ЗИЛ 130» с ополченцами. Замыкал колонну «УАЗ», в котором ехал Альви и я. Дорога петляла, забираясь на гору, двигатели машин работали внатяг. Когда до вершины хребта оставалось совсем чуть-чуть, раздался резкий, хлесткий хлопок, в результате первая машина резко затормозила. Тракторист, растерявшись, продолжал ехать прямо, пока ствол пушки не вонзился в кабину, накренив трактор. После этого пенсионер вывалился на траву, и все ополченцы, как по команде, спрыгнули из машин на землю. Тарзан, который в прыжке сгруппировался и теперь занял позицию для стрельбы лежа, заорал нам:
- Ложись!
Ополченцы падали на мокрую траву кучно, прижимаясь друг к другу боками – отличная мишень для снайперов и гранатометов. Лично я искал ложбинку, где спрятаться. Моя форма за сутки полностью утратила свою новизну, но сейчас на это было глубоко наплевать: стараясь вогнать себя в грунт, я ждал, что вот-вот застрочит пулемет. Но никто не стрелял. Если не считать гула невыключенных двигателей, вокруг нас простиралась гнетущая, устрашающая тишина. А через некоторое время я увидел, как наш командир, забравшись на вершину хребта, поднялся там во весь рост.
Скорее всего, первая машина наскочила на забытую звуковую растяжку. Русские покинули хребет еще ночью, оставив после себя ДОТы с системой сообщающихся траншей. Из таких укреплений без поддержки авиации выбить обороняющихся не возможно, но они отступили, обеспокоенные обходным маневром Абхазской дивизии.
- Мы победили? – поинтересовался кто-то тогда у Тарзана.
- Нет, - ответил он мрачно, - война еще не началась...
Вспоминает Руслан. Уроженец Урус-Мартана.
Когда медведица захотела съесть своего медвежонка, она изваляла его в грязи.
- Смотри, какой ты грязный – затем возмутилась и съела.
Так же поступило и правительство России: сначала оставило в Грозном оружие, а затем заставило это оружие стрелять. Попытку оппозиции сбросить с поста президента Дудаева Москва объявила бандитскими разборками, после чего безцеремонно ввела войска на территорию суверенного государства.
- Временный контингент российских войск в Чечне требуется для восстановления конституционного порядка! – прогнуснавил Борис Ельцин изогнувшим было брови иностранным журналистам.
А Министр Обороны Грачев прямо заявил своим генералам:
- Первого января у меня юбилей. Я хочу, чтобы вы подарили мне в этот день Грозный!
- Есть, ваше высоко благородие! Рады стараться!
И тридцать первого декабря 1994 года, под Новый год, в притихший город маршевой колонной, лезгая гусеницами, ворвалась Майкопская бригада.
Русские были уверенны в легкой победе. Шутка ли: за майкопскими танками стояла мошь супердержавы. Дудаева придупредили, что к городу подходят русские танки.
- Что будем делать, командир? – обеспокоенные мощью подходящей русской колонны, поинтересовались у него.
- Ставьте елку! У людей праздник...
И на центральной площади перед президенским дворцом всеми огнями горела зеленая красавица. Походным маршем достигнув площади, русские танки разом остановились: боевая задача выполнена. Пора докладывать в Кремль.
Самоуверенность многих сгубила. Танки, столь грозные в поле, сами загнали себя в мышеловку домов. По мановению ока город ожил: защитники Грозного с крыш из гранатометов жгли расплставшихся внизу неуклюжих железных монстров. Боекоплект взрывались, башни летели, город пылал сотнями единиц еще минуту назад столь грозной техники. Автоматным огнем добивали тех, кто пытался спаститсь из пылающейго ада. Через двадцать минут Майкопской бригады не существовало: ее знамена сгорели, весь личный состав – взят в плен либо уничтожен. А вокруг елки, озаренные пожаром и обогранные кровью, танцевали дудаевцы.
Новогодний праздник превратился в трагедию, а Грачев вместо подарка на День рождения получил от Ельцина нагоняй.
- Бля, да мы их!.. В порошок!
Так из-за ущемленного самолюбия и прихоти власть держащих чиновников началась Чеченская война.
. . .
Теперь Грозный бомбили. Горели нефтяные промысли, и все вокруг покрыла черная сажа. Я и не думал, что город можно так перемолоть. Что будет столько ненависти. До начала бомбежек в городе кроме чеченцев проживало двести тысяч выходцев из Союза: казахи, украинцы, дагестанцы, белоруссы, русские. Куда они делись? Помню, артелеристская канонада, бой, русские наступают, а между нами, защитниками, бегает, брызгая кровью, один мужичонка из местных русскоязычных – мирный житель.
- Еб вашу мать! В своих стреляете, гады! – диким голосом орал он, - Вон чеченцы вокруг, а вы в своих попадаете!
Русский был в шоке – прилетевшим снарядом по самое плечо ему оторвало руку. Кантузило. Перевязать себе не давался, от обиды и боли просто обезумел. Он еще некоторое время бегал меж нами, пока от потери крови не обессилел. Он умер, забившись в какой-то угол, так и н узнав, за что Ельцин с Грачевым убили его. Сколько во время бомбежек тогда погибло тех, кому просто некуда было бежать?
Вдруг выпал снег. На какое-то время даже развалины разрушенных зданий стали чистыми и искрились на Солнце. Мы топили снег, пили талую воду и мечтали, как зацветет город, когда этот ужас наконец-то закончится. Нам и тогда еще казалось, что произошла какая-то ужасная ошибка, что вот-вот наконец все благополучно разъясниться. Этой войны просто не может, не должно быть.
- Это же наша земля! Все наши деды похоронены здесь. Когда же русские наконец-то одумаются, осознают совершенное зло и выведут прочь свои танки?!
Но бои продолжались. Правительство России решило овладеть столицей Чечни любой ценой.
Ребята в моем районе с помощью автобуса «Пазик» и грузовичка подтащили бетонные плиты на вырытые по-над дорогой блиндажи. Накрыли плиты белыми простынями. Когда пошел снег, блиндажи уже невозможно было заметить с 2-х шагов, тем более – с дороги. В тех районах, где намечали проведение боевой операции, пробивали в многоэтажках стены на первом этаже, чтобы можно было проходить насквозь.
Во время бомбежек прятались в подвалах, пили компот и питались закрученными в банки соленьями. Чтобы не было вшей, все друг друга побрили. Сбросили каждый за несколько дней киллограммов по десять.
Но удержать город в прямом бою вряд ли было возможно: на горстку защитников миллионого города давила всей своей мощью супердержава. Все больше убитых, все больше раненых. Кругом – дым от пожаров, битые стекла, колотый кирпич, вылетевшие рамы. Сотни трупов домашних животных. Это страшно – видеть, как место, в котором ты вырос, из цветущего города превращается в каменный труп...
. . .
. . .
После того, как зимой 95-го русские ценой огромных потерь все-таки заняли Грозный, я вернулся в город.
В это время Правительству России нужно было мировой общественности показать, что боевые операции в Чечне – это не больше, чем разборки с бандитами. Центры оппозиции, теперь не принимавшей участия в боях, оказались нетронутыми. Из числа тех, кто пытался сместить Дудаева, начали в срочном порядке набирать чеченкую милицию и ОМОН. Доходило до смешного: любой боевик мог найти дальнего родственника, который бы проживал на оппозиционной территории. В паспартный стол пишется заявление, что ты, Магомет, например, из Урус-Мартана, а документы твои по оплошности сгорели во время бомбежки. Родственик показывает свой паспорт с пропиской и удостоверяет личность Магомеда. Так боевик получает вместо паспорта его замену - «форму 9», с которой спокойно идет и устраивается в пророссийский ОМОН. Требовалось всем показать, насколько широко поддерживает чеченский народ Кремль: во вновь создаваемую городскую милицию принимали всех.
Из действующей на оккупированной чеченской территории пророссийской милиции половину составляли сочувствующие, десять же процентов откровенно боевикам помогало: давали информацию, патроны или деньги. Даже новые министры раз в три месяца давали боевикам деньги - делали это, чтобы спать спокойно.
Я тоже получил свое милицейское удостоверение, после чего примнул к защитникам города, которые оставались в моем районе. Ребята эти не давали открытых боев – они действовали методами партизанов и сами себя называли «индейцами». «Индейцы» не следовали конкретным планам, ни к кому не относились и никому не подчинялись. Это была небольшая группа патриотов-единомышленников, которая проводила плохо спланированные, но отлично выполняемые боевые задачи. Главной целью «индейцы» ставили не давать спокойствия русским на оккупированной территории.
Русские налаживали работу городской администрации: кто владеет столицей, владеет страной. Основные городские развилки теперь перекрывали вооруженные блокпосты: визуальный контроль, проверка документов. Передвигаться по городу днем для уцелевших жителей можно было относительно спокойно, если при тебе есть паспорт с местной пропиской. Плюс ко всему новенькое милицейское удостоверение иногда меня выручало.
Один из чеченских ментов дал мне наводку на российского парня, который приторговывал оружием на своем блок-посту.
- Я здешний милиционер, - встретился я с русским, - у нас каждый выстрел под отчетом. А недавно целый магазин с патронами потерял, вот и не знаю, что делать?
Русский сказал, что если куплю не меньше «цинка», то он достанет патроны. У него приобрел пять цинков за ящик водки и серебрянные девичьи серьги. Парень свел меня с офицером из ОМОНа на другом блок посту, который мог достать заряды к гранатомету.
Офицер оказался молоденьким старшим лейтенантом – деревенским парнем. Разговорились – мы с ним одногодки. На мой вопрос, что он делает здесь, ответил:
- Не знаю. Дали приказ. Через три месяца смена, домой. Главная задача – выжить!
Рядом с ним к бетонному блоку привалился ряженный в форму рядового пацан – бронежилет с чужого плеча, в глазах – тоска, под носом – сопли.
- Простыл?
- Да, малость есть.
- Что это у тебя в руках?
- СВД.
- Так ты снайпер?
- По должности – да.
- Из своего СВД часто стрелял?
- Пока еще нет. Я ведь по должности только снайпер, а из винтовки меня стрелять не учили...
- Про отклонение на ветер слышал?
- А такое бывает?
- А это шкала для чего?
- Где?
- Дай покажу...
Еще минут пять я, забывшись, объяснял этому горе-солдату, для чего на его винтовке нужно оптика.
- Ну, ни фига себе, мирный житель, - засмеялся лейтенант, намекая на мои познания в снайперском деле.
Еще немного – и я бы предложил купить это ружье. Вовремя остановился – к чему лишние уши? В другой раз с лейтенантом мы встретились в кафе у базара. Выпили вместе, он мне стал жаловаться на жизнь:
- Дома жена с дочкой сидят без денег. Зарплату задерживают. Убьют меня, не дай бог, пойдут побираться...
Жаловался защитник Отечества на печальное материальное положение.
Договорились на первый раз, что возьму шесть выстрелов к РПГ.
- Ты только на наш блок-пост больше не ходи, - предупредил офицер, - все положу ночью на условленном месте, а деньги передашь завтра в кафе.
Признаться, когда забирал первый раз из тайника заряды, боялся: а вдруг ОМОН специально утраивается подставу? Походил кругом, полежал на пригорке в ожидании, потянул время. Лейтетант не подвел – все прошло тихо, мирно.
С тех пор Омоновец часто оставлял под плитой разрушенного нового нефтяного института сумки с выстрелами к РПГ. Расплачивался я честно, по 5 долларов за выстрел. Уезжая, он мне рассказал о смене постов: такая информация могла пригодится, если бы мы планировали захватить русские укрепленные точки.
Зима выдалась сырой и холодной. Ночевать доводилось в неотапливаемых разрушенных зданиях, на бетоне, подложив под себя лишь кожанную куртку. Я простыл, кашлял как старый таберкулезник. На излечение поехал в Урус-Мартан, в родительский дом. Добирался целый день на попутках.
Первые, что я увидел, когда добрался домой, был мой сосед, (имя), тот, что живет в доме напротив. Распаренный, в белой рубашке он, напевая под нос, мыл свою белую «девятку». Я остановился рядом – лысый, голодный весь в саже.
- Здравствуй, Магомед.
- Привет, дорогой.
- Ты можешь мне одну вещь сказать?
- Какую?
- Урус-Мартан – на Марсе?
- Почему это?
- В Грозном уже несколько месяцев война идет. Многие сбежали из города, но если завтра война и сюда придет, то тогда куда побежите?
- А почему все дома не сидят? – ответил мне сосед, - Русские бы у себя дома сидели, чеченцы – у себя. Никто бы никого не убил, никто бы никуда не бежал, никто бы ни с кем не воевал...
В его словах была правда. Но ведь русские не сидели дома? А мой дом - здесь.
. . .
Многие мужины из моей семьи воевали так же, как я – независимыми индейцами. Моему двоюродному брату, к девятнадцати годам вымахавшему под два метра, в феврале 95-го не повезло: когда он пробирался домой в поселок Кирово, чтобы помыться и отлежаться, кто-то из соседей предупредил русских.
Строгое правило: идешь домой – ни одной военной вещицы с собой не бери: ни кепка, ни ремень не должны тебя выдать. Ни говоря уже об оружии. Автомат мой брат (ИМЯ – пусть будет Шамиль) припрятал в укромном месте, а сменной одежды не нашел: понадеялся на позднюю ночь, вернулся, как был, в масхалате.
В час ночи он пробрался домой, перекусил, принял ванну. Не успел уснуть – затарахтели русские БТРы. Дом окружили. Командуют:
- Выходи или закидаем гранатами!
Вышел – повалили на землю, начали бить. Пока одни били, другие искали улики: патроны, оружие. Масхалат был спрятан под полом – нашли.
- Ну, чичик, теперь тебе крышка! – обрадовались.
Уже без сознания бросили на дно БТРа, повезли к следователям ФСБ. Первые два дня просто убивали: пристегивали наручниками высоко за решетку, били по почкам, сдалав из ножн и штык-ножа ножницы для перекусывания проволоки, кромсали жилы, мышцы. Под ногти вгоняли стальную, пускали в гениталии ток.
- Подпишись, что ты боевик! – требовали.
Когда не соглашался, засовывали пальцы в барабан связной катушки и ломали. Тупум автоматным шомполом протыкали мягкие ткани. Через два дня здоровый парень превратился в истерзанный кусок мяса, переставший даже чувствовать боль.
Шамиль очнулся, когда его за ноги тащили к открытому вертолетному люку.
- Нафига этот труп таскаем, - говорил один солдат другому, - Давай сбросим в ущелье?
- Подожди, мля, - ответил невидимый напарник, - Мы по списку получили чеченцев девять, так? Значит, и сдать должны тоже девять. Если нет, скажут, что мы его продали, понял?!
Приземлился вертолет в Ставрополе. Родным об аресте Шамиля официальные органы не сообщали, поэтому о случившемся узнали не сразу через знакомых и соседей. Нужно было срочно искать. Если сразу напасть на след, то есть шанс, что еще живой. Чем больше времени проходит, чем меньше вероятность благополучного исхода.
У знакомого жены дальнего родственника какой-то полполковник работал в аппарате Управления МВД в Чечне. Умоляли помочь, предлагали любые деньги. Подполковник жаловался, что очень трудно, мол, официальные инстанции России по заявленному человеку на запросы не отвечают. Обнаружили Шамиля через два с половиной месяца, тогда, когда русские уже собирались от упорного чеченца избавиться.
- Ну, что, чечен, - говорят, - вышел твой срок. Или ты сейчас подпишешь, что боевик, и в тюрьму попадешь, или – к стенке тебя. Что выбираешь?
- Стреляйте!
Смерть в тот момент для Шамиля избавлением от всех мучений казалась. Подвели его к расстрельной стене, на ней следы от пуль, кровь. Надеваеют мешок на голову.
- Молись, чех! Заряжай!
Грянул залп. Шамиль падает. В голове темно – в ад или в рай?
- Что разлегся, сука? Вставай!
- Неужели и после смерти бьют?
Отыграв свой спектакль, русские поместили Шамиля в тюрьму: стали меньше бить, даже открамливали. Он даже удивился, с чего это русские стали ко мне так хорошо относится? Все потому, что семья, все пятьдесят человек, продали залотые украшения, машины, собрали все, что смогли – получилось около сорока тысяч – и выкупили единственного племянника из русского плена. Но прежде, чем вернуть родным, чеченца еще некоторое время приводили в божеский вид – давали ранам щарубцеваться, исчезнуть синякам, гимотомам, кровоподтекам. Когда Шамиль вернулся домой, он из бравого парня превратился в больного дистрофика. Ноги трясутся, по всему телу дырки, шрамы. Отлеживался недолго – чуть только смог самостоятельно передвигаться, ушел с ребятами в горы. Теперь эта война стала его кровной местью – и, поверьте, ему было за что мстить.
Уже позже где-то в горах Шамиль подорвался на мине – стопа левой ноги изуродована, кисть левой руки оторвало. Левый глаз выбило, в теле – куча осколков. Друзья сумели доставить его, умирающего, к лучшему доктору.
- Зачем возите, только деньги тратите, - буркнул доктор, - все равно – труп.
Долго он возился с Шамилем, хороший доктор. И, видно, огромное желание у самого Шамиля было выжить и продолжать мстить, что он выжил и оклемался. В единственном правом глазу у него осталось всего зрения – 10 процентов.
- Осколки из живого глаза не вытащить, - жаловался доктор, - развалится.
Шамиль и теперь продолжает ставить ночью фугасы.
- Ребята, как же так, - укорял я тех, кто воюет с ним вместе, - ведь если к брату русский подойдет, он его не заметит просто!
- А ты попробуй его удержать, - отвечали они, - он теперь, пока жив, будет русским мстить. Для него это – тоже самое, что дышать. Ни осколок, ни пуля ни остановят...
. . .
Лето 95-го в Грозном выдалось знойным – сидя в своей квартире в Ленинском районе, я с ума от жары сходил. Ни света, ни воды нет. Мы с ребятами «играем в индейцев» - днем отсыпаемся, бродим по городу, как все мирные жители, собираем информацию, наводим контакты, а по ночам закапываем по-над дорогой фугасы, либо организуем стихийно обстрелы вражеских блокпостов – оккупанты не должны чувствовать себя вольготно на оккупированной территории.
В все это время я потихоньку приглядывался к тем ребятам, которые обитали рядом, старался привлечь в наши ряды тех, кто пока оставлся в стороне. В двух кварталах от меня в частном секторе жил совсем еще мальчишка – Хазир, очень правильный парень девятнадцати лет. Мы с ним часто встречались, разговаривали. Я ему объяснял, как ребята воюют, в чем задача и смысл.
- Возьми меня на дело с собой! – уговаривал он.
Рядом с моим домом из-под земли бил горячий источник – русские бомбежки сделали жителям такой подарок, «горячку». Вода фантанировала вверх на пару метров. Под струей, которая, охлаждаясь, падала вниз, можно было купаться даже зимой. Жители окрестных домов брали здесь воду, женщины стирали белье. Вокруг земля размокла, превратившись в огромную лужу – русские с блокпостов, которые тоже приезжали сюда за водой, частенько в этой грязи застревали.
Как-то днем я увидел русский «ЗИЛ», задними колесами провалившийся в грязь по самые оси. Маленький испуганный срочник совершенно один крутился вокруг.
- Что, застрял? – спросил я его.
- Не подходи! – русский судорожно направил на меня автомат.
Повода стрелять по мне я не давал, был безоружен. Но срочник оказался настолько напуган, что мог от страха непроизвольно нажать на курок.
- Успокойся! Я водитель. Тебе помочь?
Тут срочник стал коситься мне за спину, словно ожидая чего-то. Я обернулся. Еще один военный, контракник, стоял за моей спиной. Пока срочник ковырялся с машиной, контрактник прятался где-то среди кучи мусора, прикрывая его.
- Ты чего приперся? – уперся контрактник в живот мне дулом, - Тебя звали?
Русский толькнул меня грубо. Кулаки непроизвольно сжались, внутри злость закипала.
- Спокойнее. Я здесь живу. Вы застряли. Пришел узнать, может, помочь чем?
- Ты чЕ, нах, русского языка не понимаешь? Пошел отсюда!
Агрессия вызывает агрессию. Еще в советской армии научили меня, что, когда тебя бьют, нужно ударить в ответ. Тем более, что я находился дома. Окна моей квартиры выходили на эту «горячку», и русского контрактника я к себя в гости не звал.
- Да у меня таких как ты в роте бегало сорок пять! – бросился я на него.
- Сука! – русский передернул затвор.
Спасли меня женщины, стиравшие белье неподалеку.
- Пожалуйста, порогой, пожалей его! Он перегрелся! – прикрыли они своими телами меня.
Русский готов был стрелять, но женщины отводили меня все дальше и дальше в сторону, пока я не оказался в безопасности, прикрытый углом многоэтажки. Скоро русские уехали – срочнику удалось освободить свою машину из грязи.
- Хорошо, - решил я тогда, - мы это дело так не оставим!
От источника метрах в пятистах располагался гараж – там можно было установить гранатомет. Но кто нажмет на курок? Блокпост, с которого могут получить подкрпление русские, располагался слишком близко.
- Давай я! – подрядился помоь мне Хазир.
- Нет, герой, - сказал я ему, - у тебя не будет времени убежать. Никто из нас не должен погибнуть.
- Поставит растяжку?
- Ты что? Туда же гражданские ходят!
- Может быть, просто напасть? Ночью припрячем поближе оружие...
- Затем в районе будет зачистка. Выходы перекроют. Нас найдут.
Решили заложить бомбу с электрическим взрывателем. Под оболочку использовали капсулу уличного фанаря, начиненную тратилом. Запал действовал по «эффекту пуговицы»: между двух оголенных контактов – пуговица на резинке. Если сильно потянуть за резинку, пуговица вылетает, контакты смыкаются, воспломеняя порох. В качестве подрывника использовали друга человека: перед приездом русских Хазир шел и привязывал к резинке собаку. После чего исчезал. Пока один солдат наполнял цистерну водой, второй обязательно подошел бы осмотреть собаку: русских кормили плохо, часто – сухим пайком. Мясо им а стол каждый день уж точно не давали. Приготовить вкусный шулюм из друга человека в голодный период – милое дело.
Наш план сработал, но заряд оказался недостаточно сильным: никого из русских не ранило, лишь оглушило. Напуганные, они заскочили в машину и спешно бежали.
Хазир после этого случая стал помогать мне частенько. Чуть позже он собрал команду из двадати человек и занимался партизанскими вылазками уже самостоятельно.
. . .
В мая 95-го года в полдень я подходил к своему кварталу, когда, завернув за угол, неожиданной наткнулся на русских солдат. Такую встречу трудно назвать приятной.
- Неужели зачистка?
Но бежать как можно дальше – а именно этого мне захотелось в тот момент - оказалось уже невозможно. Любое неверное действие в такой ситуации, резкое слово, хмурый взгляд могли вызвать неудовольсвие захватчиков, арест, выстрел в упор, в спину.
Зачистка – особый вид боевых действий. На территорию, которую предстоит «зачистить», обычно выезжает четыре-пять БТР-ов и два-три взвода солдат: БТРы блокируют места подъезда, а солдаты расставляются по периметру. Взвод зачистки обязан на месте проверить каждый объект, каждое здание, подвал, комнату, рытвину, яму. Если зачистку проводили срочники или внутренние войска, это было еще не смертельно. Страшнее всего оказаться на территории, где проводят зачистку ОМОН или контрактники: они стреляли во все, что движется. В пригородном поселке Олды рядом с Черноречьем в феврале 95-го года во время зачистки контрактники расстреляли всех, включая женщин и детей.
Во время зачистки солдатам, в принципе, было дозволено все: проводить тотальную проверку помещений и документов, задерживать подозрительных, тех, кто оказывает сопротивление либо пытается скрыться, уничтожать на месте. Как следствие вседозволенности во время зачистки процветало мародерство: первые мародеры забирали золото. Вторые – аппаратуру. Третьи – курицу из кастрюли с супом. Четвертые били посуду. А пятые спрашивали, куда все добро попрятали, почему поживится нечем?
- Так ваши уже вынесли все...
- Не ври. Вы, чеченцы, богатые!
- Это потому, что заработанное не пропиваем...
- Поговори еще тут! Золотые зубы есть? Сейчас враз повыбиваем!
Сложившаяся ситуация не была похожа на обычную зачистку: солдаты приехали конкретно за кем-то, поэтому оцепили всего один дом – мою многоэтажку. Но, видимо, информацией не обладают, в каком подъезде их объект проживает, и в лицо его не знают.
- Неужели в моем доме есть еще кто-то, кого можно ловить? – удивился я.
Такая мысль меня даже обрадовала. Выходит, в этом микрорайоне я не один. Есть и другие, сопротивляющиеся захватчикам.
Улыбаясь этой неожиданной мысли, я пошел навстречу солдатам: нужно, чтобы у них даже не возникло иллюзий на претензию ко мне. Обычный мирный житель, на вид – русский, выбрит.Сокращаю дистанцию – никаких резких действий. Солдаты внимательно смотрят. Кажется, срочники – повезло.
- Ребята, что случилось? – если вы не желаете, чтобы задавали вопросы вам, нужно вовремя перехватить инициативу, - Я рядом живу...
- Ты местный? Мы ищем вот...
И солдат называет мою фамилию.
Вероятно, я резко изменился в лице. Солдат перемену заметили. В моей голове крутилась одна лишь мысль:
- Только не проси мои документы!
Тот, кто навел на мой след, не знаком со мной лично – солдаты при произношении моей фамилии сделали ошибку: в русском языке прописная буква «ч» и «г» очень похожи, поэтому вместо «гаев» конец моей фамилии они произнесли как «чаев».
- Ты его знаешь?
- Ребята, мне тут жить, монимаете? – выкручиваться нужно складно и быстро, - я стукачем буду...
- Не петляй, чех, хочешь, и тебя заберем?
- Убьют меня, если узнают... Ну, хорошо, хорошо! – кажется, солдаты поверили, что мой испуг вызван именно страхом перед разыскиваемым неизвестным, - Только никому не говорите...
- Не ссы!
- На втором этаже он живет. В том подъезде, - я указал на квартиру, в которой давно никто не жил. – Напротив лифта...
Какую-то секунду мне казалось, что сейчас солдаты возьмут и меня с собой, чтобы я им лично указал на требуемую квартиру. Или в качестве живого щита: русские, идя на квартиру для захвата, частенько прихватывали с собой кого-то из местных, чтобы он попросил по-чеченски открыть ему двери. В этот раз пронесло: рядом с солдатами не оказалось офицера, а сами они не догадались. Я вежливо попрощался и постарался провалиться сквозь землю.
Оставаться в городе дальше становилось опасно. На некоторое время нужно был взять передышку, исчезнуть...
. . .
Мне нужно было срочно покинуть Грозный – в это время по городу ходил маршрутный автобус. Вместе с другими пассажирами я забрался в него, но в Черноречье на большом блокпосту нас остановили.
- Проверка документов! Руки за голову! Ноги шире плечь!
Командует офицер. Солдаты в бронежилетах и касках направили на нас автоматы. Всех мужчин вывели из автобуса и в положении враскоряку поставили к стенке. Обыскивали, осматривали паспорта, даже под днище машины заглядывали, что-то искали.
На бетонной стене, в которую меня уткнули лицом, висел билютень: «Приказ. Всем постам. Задержать любой ценой!» И дальше шел список лиц, полежащих аресту.
Длинный перечень. От нечего делать я принялся искать в списке имена возможных знакомых. Не сразу поверил, когда под номером 162 обнаружил свое полное фамилие, имя, отчество.
- Ну, - думаю, - потому нас здесь и остановили...
Автоматчик стоял точно за моей спиной – дурной знак. Кажется, он обменивался взглядами со своим товарищем, и они оба косились на меня.
- Будут бить или сразу расстреляют? Глупая смерть...
Я понял, что пропадаю совершенно напрасно. С собой нету даже ножа. Попробывать вцепиться солдату в горло? Бежать? Далеко ли я убегу? Дурная, нелепая смерть...
Ожидание в бездействии всегда хуже, чем любое действие. Если бы меня сразу начали бить, не осталось бы времени на сомнения, на моральные самоистязания. Очень обидно так умереть, в плену, когда была возможность погибнуть геройски в бою. Родители...
- Счастливого пути, проезжайте! – офицер вернул паспорта и приказал поднимать шлагбаум.
Я упал на сиденье. На них лежали какие-то листовки, газеты. Я схватил одну, прикрывая лицо, чтобы никто не заметил моего маленького счастья. Именно в такое мгновение кажется, что все только и смотрят, что на тебя. Русские слишком медленно поднимают шлагбаум. Водитель, не спеша, трогается с места. Какой-то солдат пронзительным взглядом изучает меня через стекло...
Как на зло, тут я заметил, что в моих руках – тот же список, напечатанный в местной газете. Думаю, лицо мое сразу же позеленело.
- Вам плохо? – поинтересовалась женщина, сидевшая рядом.
Что ей ответить? Не скажу, чтобы в этот момент мне было очень уж хорошо. Если на следующем посту найдется умник, который не полениться сверить фамилию в моем паспорте со списком, то...
О том, что произойдет, голова отказывалась думать. В этот момент я по-настоящему испугался не столько от грядущих испытаний, сколько от безысходности: что теперь делать? От возбуждения меня даже начало потихоньку трясти.
- Вам лучше выйти, - тронула меня за рукав женщина.
Думаю, она была права: в моем состоянии следущего блокпоста мне просто не пережить. Я попросил водителя остановиться и сошел где-то в поле.
. . .
В октября 95-го года русские танки стремились прорваться в направлении сел Комсомольское и Алхазурово. Требовалось сохранить контроль над населенными пунктами – мы держали оборону по-над речкой перед селом Старые Атаги. Позади – посевные поля – равнина. Перед нами в двух киллометрах – русские подтягивают подкрепления для атаки. Если танки прорвутся в тыл, в Аргун – всей нашей обороне конец.
Много здесь погибло людей. Напуганные первым жестоким отпором, русские теперь топтались на месте, не решаясь наступать в лоб.
Вместе со мной под Старыми Атагами воевал Шерип – молодой крепкий парень, чеченский Шварцнегр. Во время переходов он мог нести 2-3 рюкзака и пулемет, и при этом не выдыхался. Отличный солдат. Я его знал еще до войны – был свидетелем некой кулачной дуэли, выяснения отношений. Тогда один мой знакомый повздорил с ним – и они решили помериться силой. До пояса обнажились, приготовились драться – оба атлеты,красавцы. Да только моего знакомого Шерип вырубил сразу – а когда он пришел в себя, забияки сразу же помирились.
Уже неделю я знал, что брата Шерипа убили – но сказать ему об этом никто не решался. Мы словно друг друга оберегали от тех ран, что приносят дурные вести. Но в этот раз вместе с подкреплением к прибыл кто-то, кто сказал:
- Прими мои соболезнования по поводу погибшего брата...
Шерип словно окаменел. Затем он схватил пулемет и, выпрыгнув из опопа, с криком «Аллах Акбар!» побежал в сторону русских.
Он шел в полный рост, стреляя и выкрикивая что-то по-чеченски. Русские в ответ подняли ужасную стрельбу. Пули врага явно достишли своей цели: через несколько метров Шарип качнулся и припал на калено. Затем он собрался с силами, снова выпрямился и прошел еще шагов десять, прежде чем повалиться на землю.
Русские в нашу строну еще долго стреляли, но в тот день больше никого не убили. В теле Шерипа, когда его приташили, обнаружилось с десяток ранений. Не уверен, что тогда он зацепил хотя бы одного русского . Но, видно, обида за брата так обожгла его сердца, что не смог он сдержаться и умер.
Русских под Сарыми Атагами мы сдерживали целый месяц. Бои за это время переместились, участок отерял свою первоначальную важность. Поэтому мы оставили на позиции всего десять бойцов, а сами основной группой передвинулись на более важный участок. Из этих бойцов каждый день трое ходили в село, чтобы отдохнуть и помыться. Из кинжальной оборона превратилась в затяжную. И вот тут неожиданно русские именно на этом участке перешли в атаку.
Наши ребята поняли, что обреченны. Один парень даже связал себе ноги, что бы не отступить, если струсит. И приняли бой. Все погибли, кого-то прошило пулями, кого-то разметало взрывом, кто-то лег под танки. Затем пленные рассказывали, что думали, что на этом участке обороняется целая рота – такой отпор им дали эти десять храбрецов.
В то время, в начале войны, еще не все понимали, что происходит. Матери надрывались, когда единственный сын, продолжатель рода, оказывался убит. С началом войны женщины словно постарели, потеряли свою красоту. После одного из боев в село мы притащили на окровавленных простынях раненого мальчика, совсем еще юный, в армии не служил. Ногу оторвало взрывом и остколками тело сильно посекло – несколько дней промучается и умрет. Отца у юнца не было, только мать вышла на крыльцо.
- Извини, - прошептал мальчик, - мама, это война...
Голова матери повязанна черным платком, в лице – ни кровинки.
- Какие могут быть извинения? – отвечает мать, - Место мужчины, когда его отчизна пылает, в бою.
От этих слов у парня на глаза навернулись слезы.
- Почему ты плачешь? – спросила сына мать, - Боишься умереть? Если ты трус, то лучше бы я тебя не родила!
Юнец улыбнулся:
- Нет, мне не страшно умирать. Просто досадно, мама, что умираю, не победив. Кто же теперь защитит тебя и мою сестру?
Я не увижу братьев и отца
Не смою больше с тела пыль дороги.
Вдохнул сегодня в легкие свинца,
В плече осколок, перебиты ноги
Один я жив, друзья мои мертвы
В тройном кольце гяуров бились страшно
Друзья мои: Как волки дрались Вы!
И полегли достойно в рукопашной!
Дав ближний бой пятнистой своре псов!
Мы знали, это смерть, нам не прорваться.
За пепел наших сел и городов
Сумели мы достойно рассчитаться
Придут другие, через вал огня
Доделать то, что мы уже не сможем.
Велик Аллах! И слышит он меня
И воинам Ичкерии поможет!
Я понимаю, мне уже не встать
И умираю молча, как мужчина.
Отец и брат, и Родина, и Мать.
Вам сердце оставляю я и сына.
Пусть сын мой будет смелым как отец.
Пусть будет гордым как сыны Аллаха!
Прощай жена, печет в груди свинец…
Но смерти я смотрю в глаза без страха.
Идут ко мне враги, я вижу их.
И улыбаюсь красоте заката
Я замер…я собрался…я затих
Граната есть - последняя граната!
Нет сил и для короткого размаха.
Щелчок чеки… не слышат нечего
Сказал я им: «Бога нет кроме Аллаха!»
Разжал ладонь, – «и Магомед пророк его!»
. . .
К февралю 96-года я опять перебрался в город. В это время все только и говорили, что о предстоящем штурме: думаю, боевики специльно за месяц стали утомлять русских утечками информации о предстоящем нападении, чтобы те утомились от разговоров, тревог, ожидания, и, в результате, потеряли бдительность, расслабились.
Мартовская операция, как оказалась, планировалась как разведка боем: весной в город вошло не более тысячи человек. Не следовало рисковать всем – силы берегли для генерального штурма. Командование решило проверить реакцию народа, просчитать возможные ошибки, найти слабые места в обороне русских. Ставилась задача окружения комендатур, блокпостов, а так же захват административных зданий и банков: война требует затрат не только людских ресурсов, но и денег.
Важно было проверить, как отрегаируют на происходящее чеченские милиционеры. Начинать гражданскую бойню и череду кровавой мести сторонникам свободной Ичкерии было совсем ни к чему. Поэтому в отношении чеченской милиции дали строгий приказ: в случае, если они первыми не открывают огонь, не стрелять. Город разделили на сектора и каждому командиру поставили конкретную задачу: в чужие бои не вмешиваться, захватить и удержать свои позиции, свой район.
3 марта под прикрытием темноты со стороны селений Урус-Мартан и Аргун боевики без единого выстрела проникли в город. Для всех жителей Грозного захват города оказался шоком: никто не верил уже, что город опять можно завоевать и ударжать хотя бы один день. Защитники, неожиданно появивишиеся словно неоткуда, говорили:
- Все нормально, ребята, силы есть! В любое время вернемся!
После отступления я не видел резервов, не верил, что чеченцев опять можно сплотить. Но в марте понял, что костяк еще цел, народ не сломлен. Нам говорили, что в горах осталось пять человек, война проиграна... Нет, глядите, еще есть, кому биться! Мы были рады боевикам, словно ангелам небесным! Все гражданские поддерживали защитников, давали им кушать.
Русские нашей радости не разделяли...
В первый же день убили очень много русских омоновцев, сожгли десятки БТРов – они так и не поняли, в чем военная хитрость, ловушка. При нападении на посты русские подавали по рации «SOS» - этот «SOS» шел теперь со всех сторон. На сигнал тревоги с баз совершенно несогласованно высылались БТРы с подкреплением, которые метались по городу хаотично, попадая в засады. Русские тыкали распыленными силами, словно пальцами в небо. Чеченские гранатометы действовали против них как крепкий кулак.
«Чеченский атом – гранатомет. Он все пробьет. Он нас убьет!» - кажется, после этих боев сочинили эти строки русские барды.
Когда штаб русских немного пришел в себя, БТРы перестали так мельтешить.
Сильные бои развернулись в центре Грозного, у административных зданий. Чтобы их не бомбили, боевики старались во время боя подтягиваться как можно ближе к тем, кого атаковали.
Рядом с моим домом укрепился отряд – я подошел предложить свою помощь.
- Спасибо, ничего не нужно, - ответили мне.
Два дня я провел рядом с ними, но, увы, без оружия: ребята сразу сказали, что этот штурм – репетиция, и скоро они опять уйдут в горы. Поэтому я не хотел себя никак проявлять: боевики уйдут в горы, а мне еще в городе жить. Свои же милиционеры могли сказать русским: этот товарищ вчера, кажется, бегал здесь с автоматом... Идти в горы я не хотел.
Не обошлось без стычек, недопонимания.
- Какие же вы мужчины, - сказал мне один, недавно связавшийся в боевиками, - если идет война, а вы сидите в оккупированной зоне? Думаете, нам хочется умирать? Но ведь кто-то должен защищать свою Родину?!
- Послушай, друг, в своих горах ты давно видел русского в своем прицеле?
- Я?
- Да, лично ты.
- Ну...
- А здесь, в городе, как минимум раз неделю я в них стреляю. Русские не должны на захваченной территории чувствовать себя, как на курорте. Те, кто остался, не дают ночами им слаз сомкнуть, напоминают, что они – не дома, они – окуппанты...
Командира одного встреченного в городе отряда я знал давно – мы воевали вместе в 94-м. Он очень удивился, встретив меня здесь:
- Все еще в городе? Жив? – Похлопал пренебрежительно по плечу. В интонации сквозило «Как ты можешь сидеть рядом с русскими? Почему не с нами?».
Белал его звали. Во время одной из передыщек между боями тогда он сказал:
- Все лишние отойдите. Нам поговорить нужно...
- Кто это тут лишнии? – удивился я, - да как ты смеешь?!
- Тогда я скажу по-другому, - исправил свою ошибку Белал, - Пусть те, у кого нет оружия, отойдут в сторону.
- Белал, - сказал тогда я ему, - только Аллах знает, чем я занимаюсь в тылу...
- Ну, пусть тогда Аллах нас и руссудит!
На том и расстались.
В марте боевики продержали Грозный три дня. А на четвертый ночью так же неожиданно исчезли все, как и появились....
. . .
Лето 96. Между закутками дворов где-то в городе, где вообще никогда не было солдат.Встетился юноша лет 16-ти, я его раньше где-то видел.
- Ты знаешь, у меня с собой два пистолета! Помоги пронести...
- Ладно. Давай один сюда. (сунул сзади за поясь под рубаху).
От пистолета в случае опастности нужно уметь незаметно оделаться. Прошли метров десять – вижу, идут трое русских солдат. Какого фига? Засада?
- Садись, - говорю пацану.
Оба садимся на завалинку у какого-то дома. Мальчишку трясет от страха. Да и мне не по себе.
- Без моегоприказа, - предуплеждаю, - не стрелять.
А про себя думаю – в кого первого, в кого второго. Хорошо, если успею обоих снять, малец успеет третьего зацепить или нет?
Трудно вот неожиданно настроиться стрелять в человека в упор. А нет ли за солдатами еще кого? И как поведет себя пацанишика?
- Слушай. Мы срелять не сможем...
Вот, думаю, какой гуманист нашелся. Или струсил совсем. – Почему так?
- Так в пистолетах партонов нет...
Тут уж и я испугался. А, может, и мальчишка этот, и солдаты в закаулке тихом – просто подстава? Ловушка. Найдут с оружием чеченца – и растреляют.
- Доставай, - говорю мальчишке, пистолет потихоньку и отодвигай его от себя...
- Зачем?
- Делай, как говорю, если жить хочешь!
Мальчишке пистолета явно жалко. Свой я давно с второну отодвинул, а он еще колебался. Наконец я приказал ему встать, и мы отошли от опасного места на другую сторону улицы.
Содаты мимо прошли – даже здрасте не сказали – наверное шли за водкой.
- Мы эти пистолеты подешевке достали, - оправдывался пацан, - нужно теперь донести, спрятать...
. . .
Как-то раз, в июне 96 года, отправившись по делам на базар, я проходил мимо места, где недавно разорвался фугас: обычный способ показать оккупантам, что не стоит расслабляться, они не у себя дома. Видимо, подорвали БТР: убитых и раненых уже нет, но остались следы крови, салярки и запах гари. Зеваки из местных, конечно же, тут же явились на место инциндента, чтобы узнать, что же произошло: с началом войны чеченцы привыкли бежать туда, куда что-то падает, либо куда кто-то уже бежит. Полгорода как-то раз сбежалось к сбитому вертолету. Весть о том, что в кармане у погибшего летчика нашли билеты на этот вечер в театр, помню, всех зевак возмутила.
- Значит, прилетел, побомбил, вернулся домой, жену в вечернее платье нарядил – и в театр? Какой театрал-убийца! И совесть его не мучит, когда люди гибнут...
В этот раз театральных билетов в карманах у убитых явно не обнаружили, поэтому зевак было мало. Потоптавшись на месте, народ потихоньку расходился.
Работники русской и пророссийской Грозненской милиции находились тут же: их присутствие говорило о том, что этот эпизод войны опять подадут как бандитское нападение в Грозном.
- Сегодня в Грозном бандитами взорван,.. – в московских новостях о Чеченской войне говорили тогда только так, - по данному факту прокуратурой Грозного заведено уголовное дело.
Защитники своего государства – преступники. Бойцы за свободу народа – уголовники и бандиты. Точно так же в 19-м веке американцы объявили коренных жителей америки – индейцев, бандитами, преступниками и низшей рассой. После чего всех, кого захотели, уничтожили, а остальных загнали доживать в резервации. Чеченцам русские уготовили судьбу американских индейцев...
Скоро на месте взрыва остались лишь гражданские зеваки и несколько местных милиционеров-чеченцев. Если минут пять назад гражданские бурчали что-то себе под нос, то теперь, увидев, что русские менты отчалили, народ стал жаловаться на свою жизнь в полный голос:
- Нету жизни ни от тех, ни от этих! Когда только эта война уже кончится?
Для обывателя нет ни левых, ни правых. Для обывателя самое главное – мир, чтобы власть имущие оставили его в покое, дали возможность вздохнуть, рожать и растить детей. Жить на оккупированной территории очень не просто: ты можешь стать жертвой шальной пули, нарваться на мину или растяжку, а если рядом есть взрыв, если есть убитые и раненые – значит, будет зачистка, а это всегда проблемы.
- Зачем же взрывали? – поинтересовался чеченец в форме майора российской милиции.
- А зачем они приехали? Не приехали бы, были целы...
- Неужто они думали, что их цветами будут встречать? – вставил я свои пять копеек.
Майор ко мне оборнулся.
- Служил?
- Служил.
- По погонам видишь, кто я?
- Майор.
- Не просто майор. А майор российской милиции. А ты говоришь, как бандит...
Проблем с милицией мне не хотелось – хотя среди чеченских милиционеров находилось множество ребят, которые нам помогали, но были и такие, что относились к своим хуже русских.
- Да нет, я просто не так высказался, - дал на попятный я.
- Чего такой злой?
- А чему радоваться? Дом разбомдили. Работы нет. Конца этому кошмару не видно, - звучали аргументы банально, но, к сожелению, каждый из них был правдой.
- Ладно, сейчас закончим, мы с тобой поговорим, - ухмыльнулся милиционер.
- Да на фиг мне нужно с тобой разговаривать – с майором российской милиции! – хотелось сказать. Но побоялся. Поэтому выдавил лишь максимально нейтрально и равнодушно:
- Хорошо. Я никуда не спешу...
Минут через 10 майор освободился и поманил меня за собой:
- Как зовут?
- Руслан.
- Ты куда шел?
- На базар.
- Садись, подвезу...
- Да, знаю, майор, куда ты меня подвезешь – в комендатуру, - подумал я. Но представитель оккупационной власти был при исполнении и вооружен, и мне ничего не оставалось, кроме как подчинится.
- Откуда, Руслан?
- Из Урус-Мартана.
- А, из оппозиции. Наш, значит, - майор улыбнулся.
- Нет, я не ваш! – в этот раз вырвалось у меня.
- Ну, вот, брат, и выдал ты себя с головой. Попал, - мысль такая промелькнула у меня тут же.
Я напрягся. Как только машина свернет в тихий проулок, нужно бить его ладонью по горлу, а там – как повезет...
- Не наш, говоришь? А чей? – поинтересовался маойор.
- У меня отец и мать есть. Я их, а больше – ничей. – Ответил дерзко.
Скрывать свое отношение к ненешней власти мне больше особенно не за чем – мой оппонент, несомненно, и так уже обо всем догадался и сделал выводы. Пока я хаотично соображал, что желать дальше, он вздонул и сказал примирительно:
- В наше время, земляк, нужно быть стойким в сердце и сдержанным на язык!..
Слова эти меня удивили. Выходило, словно мудрый Штирлиц поучает глупого подпольщика, который неосторожным словом готов провалить свою явку. Мне вдруг стало ясно, что сегодня в комендаруту он меня, может быть, и не повезет.
- Не всегда удается, - ответил я ему.
- В наше время нужно быть сдержанным двойне. Что ты думаешь о войне?
- По образованию я – историк. С девятнадцатого века Чечня воюет с Россией за свою свободу...
- Ты считаешь, что те, кто воюет против России – бандиты?
Провокация. Но уж очень хотелось ответиь ему откровенно.
- Тебе как мужчине сказать или как милиционеру? – произнес я.
По неписанному чеченскому закону, мой род мог спросить с человека, который использовал против меня информацию, которую я ему доверил как мужчине.
- Хорошо, скажи как мужчине, - улыбнулся майор.
- Нет, я не считаю их бандитами.
- Значит, ты на стороне воюющих?
- Если выбирать между ними и вами, я бы выбрал их.
- Получается, что мы, миллиционеры, плохие?
- Даже в мирное время никто не считает миллицию хорошей...
Майор засмеялся. Он высадил меня у базар:
- Забыл представится - Арби. Если будут проблемы на блок посту или где еще – дай знать. Мой позывной «Феликс», должность - замначальника отдела Грозненской милиции. Чем смогу – помогу.
Мы еще несколько раз встречались с майором Арби. Он мне показался собеседником интересным и откровенным. Я показал ему мой разрушенный дом.
- Как это случилось?
- В январе 95-го. Бомбили. Пришел утром, а дома моего уже нет...
- Пришел утром? А ночью что делал? Русские атаковали...
- Атаковали...
- Не боялся глупо погибнуть от шальной пули? У тебя даже оружия нет...
- Я тогда автомат на снегу нашел. Смотрю – вроде ничей. Поносил его немножко и бросил...
- Бросил, говоришь?
- Потерял где-то...
- А если бы опять переиграть твою жизнь, и опять бомбы и русские атакуют, ты бы снова взял в руки тот автомат?
- Наверняка взял...
Майор Арби оказался не простым офицером российской милиции. На последней встрече он сказал мне:
- Иди в Аргун. Намекни в доме по улице Мира, что тебе нужно ноль восьмого. Скажешь ноль восьмому, что, мол, ты от Арби...
. . .
Блокпосты в Грозном в любой момент могли объявить закрытыми, и тогда никто не мог ни выехать из города, ни заехать. В таком случае с обоих сторон от постов образовывались огромные очереди, в которых никто не знал, когда снова разрешат движение: может быть, через час, а, может быть, лишь через сутки.
Временами солдаты на блокпостах устраивали людские запруды специально: через полчаса ожидания какой-нибудь контрактник намекал, что если ожидающие скинутся по пять рублей, то проход будет открыт. Жаловаться куда-либо на вымогательство бесполезно: обуздание российских военнослужащих не входило в компетенцию ни российских, ни пророссийских чеченских милиционеров. Солдаты, непосредственно подчинявшиеся лишь командирам военным, согласно приказа, имели право открывать огонь по любому, пытавшемуся силой проникнуть на охраняемый объект.
Я спешил в Аргун – мне срочно требовалось покинуть город. Но когда до свободного прохода оставалось ожидающих человек десять, из-за бетонного блока показался военный, сверхсрочник или контрактник, который приказал солдатам шлагбаум закрыть.
- Все, проход закрыт! – гаркнул он. – Всем отойти на 10 метров!
Толпа взбурлила возмущенно. Чтобы народ шевелилась быстрей, контрактник передернул затвор автомата. За годы оккупации на лязг затвора у гражданских выработался рефлекс – отойти от опасности как можно дальше. То, что контрактник мог выстрелить как минимум под ноги, сомнений ни у кого не возникало. Все отшлынули от шлагбаума, я же почему-то замешкался, растерялся. Через секунду рядом с контрактником остались лишь я и чеченский милиционер.
- Солдат, мне нужно проехать! – обратился к контактнику мент.
- Пройдешь вместе со всеми, - отшили его.
Признаться, я был немало удивлен, что и ментов могут, как и простых смертных, попросить своей очереди дожидаться. Но, видимо, милиционер не считал себя простым смертным.
- Солдат, ты не понял? Мне нужно срочно! – стал настаивать он.
- Это ты не понял – отойди на 10 метров от шлагбаума...
Контрактник и милиионер пронялись спорить на повышенных тонах, я же вспомнил случай, произошедший на блокпосту у Консервного завода.
Тогда два чеченских милиционера пытались проехать на личной машине, с оружием, в форме. Блокпост оказался закрыт, и контрактники категорически отказывались пропускать даже ментов. Разговор скоро перешел в ругань. Чеченцы возмущались, почему военные их не хотят их пропускать, на что один из охранявших блокпост ответил:
- Потому, что ты – мент. А менты все – козлы. Вот иди и посиди на травке...
- Что?! Что ты сказал?! – вскипятился мент.
На Кавказе не принято прощать оскорбления.
- Да козел ты гребаный, вот что!
Тогда чеченец одним движением достал свой табельный макаров, засунул его под солдатский бронежилет, и в шею выстрелил все восемь патронов обоймы. Этого милиционера убили на месте, а второго били до тех пор, пока все ему не поломали...
- Эй, ты что, не слышишь? – вывел меня из задумчивости стоящий рядом милиционер, явно недовольный тем, как с ним обошлись на посту, - Пойди в машину, принеси автомат!..
События принимали дурной поворот. С одной стороны, мне было не жалко ни мента, ни контрактников – пусть они все друг друга перестерляют. С другой – мента точно убьют. Меня, пожет быть, нет, но задержат за то, что оружие ему подал я. И на фига я замешкался? Почему рядом стоял? Со всеми не отошел...
- Дай же мне автомат! Машина открыта! – приказал мент.
- Сам возьми! Я тебе не слуга! – выпалил я в ответ.
Солдат не стал дожидаться, когда чеченец сам сбегает за автоматом. Как только я отошел, русские бросили гранату со слезоточивым газом.
- Глупый мент! – прошептал в толпе ожидающих кто-то, - Если бы не его амбиции, заплатили бы по-быстрому и давно прошли. А теперь долго придется ждать...
. . .
Как и советовал Арби, я прибыл в Аргун. Обычный жилой дом. Мужчина пенсионного возраста махнул головой на дверь, когда я заявил, что ищу ноль восьмого. Провели через дворы. Посадили в закрытую машину и попросили не высовываться. А когда мне разрешили выйти, я очутился в штабе Особого отдела вооруженных сил Чеченской республики.
В Штабе я увидел пленных – человек шесть, чему оказался немало удивлен. Днем солдаты выполняли хозяйственные работы, а ночью содержались в каком-то подвале. Выводили в туалет. Давали кушать.
- Не проще ли отменять на наших или отдать? – поинтересовался тогда у стоявшего на охране моджахеда.
- Чеченцев не меняют на срочников. А этих мы просто вернуть хотели, да они сами не уходят...
Признаться, я ему не поверил. Подошел к пленным. Странно было видеть плененного врага: еще вчера этот солдат мог стрелять в меня, а сегодня он в штабе ВС ЧР пилит дрова. Один паренек обернулся и попросил угостить сигаретой.
- Извини, русский, не курю я... Это правда, что вас отпустить хотели, а вы остались?
- Лучше в плену, чем в окопе сидеть. Нафига нам такие геморои? Немного до дембеля осталось, здесь целее будем...
Самым странным оказалось то, что в штабе Особого отдела ВС ЧРИ меня допрашивал русский, который работал на нас и был не последним человеком в отделе. Это меня сначало даже немного оскорбило – какой-то русский выяснял, действительно ли я чеченец и тот, за кого себя выдаю.
- Ты – русский? – настороженно спросил я его.
- Не смотри на меня волком, - сказал он мне, - я – из тех русских, кто хочет, чтобы в этой стране был мир...
(добавить диалог о морали, политике и проч. – нужно более подробно в этом месте и в задачах, целях на будущее).
. . .
С конца июля 96 года началось движение боевиков в сторону Грозного. С горных баз к пригородным селам стали подтягивались те, кто ожидал своего часа там. Имевшие прописку официально приезжали в Грозный. С 4 августа силы противоборствующей стороны полностью рассредоточились в городе и в близлежайщих районах, ожидая приказа к началу штурма. Заранее подготовленные точки в Грозном через посредников укомплектовали оружием и боеприпасами.
6 августа 96 года ранним утром, когда над округой еще царила тьма, в Черноречье я ожидал связного – он должен был сообщить дальнейший план действий.
До этого в Особом отделе ВС ЧР я получил инструкции, согласно которым мне следовало ожидать контакта до 6-ти утра. Если контакт 6 августа не состоится, либо поднимется стрельба – следовало покинуть место и уходить в город.
Мой связной появился бесшумно. На нем был масхалат, укоплектованная разгрузка, за спиной – «муха», на плече – автомат.
- Ребята ждут, Руслан, - сказал он, - Все нормально. Ты будешь проводником...
Ребята ождали в Чернореченском лесу. Через частный сектор мы поднялись вверх почти до октябрьского РОВД. Одна группа тут же ушла блокировать комендатуру, другая – блокпост. Удача сопутствовала нам – мы подошли к автовокзалу, не сделав ни одно выстрела!
Захват города проходил по четырем направлениям: первое со строны Урус-Мартана в сторону Алханюрта через лес. Второе – со стороны Пригородного через Аргунскую развязку. Третье: со стороны Аргуна через реку, лесами, оставляя правее сады Ханкалы, папичканые русскими войсками и миннами. И Четвертое направление – со стороны моссовхозов через Старопромысловский район – в Грозный.
Все моджахеды, которых я встречал в тот момент, говорили:
- Мы не удем из города! Умрем или останемся навсегда!
Ровно в шесть по рации для всех отрядов поступил приказ показаться и исчезнуть: нужно было дать русским на блокпостах выстрелить свой боекомплект.
Солдаты, проводившие ночь внутри бетонных укреплений, имели общий приказ: в случае нападения на пост обстреливать близлежащие сектора из всего имеющегося в наличии стрелкового оружия в течении 20 минут. Затем отряд оперативного подкрепления на БТРах подвозил боеприпасы. Эта схема существовала давно и считалась эффективной: одиночки, индейцы, нападавшие в городе на блокпосты, рисковали попасть под ураганный огонь, и потому,произведя несколько прицельных выстрелов, тут же исчезали. Никто в штабе русских даже не задумался о том, что произойдет, если в этот раз на посты нанадут не индейцы, а БТРы с новым боекомплектом вовремя не прибудут.
После первых наших выстрелов русские, как и предполагалось, лихо принялись расстеливать пустоту. Боевики затаились, давая противнику отстреляться. В семь утра поступил приказ дать на всех участках короткий бой: обеспокоенные серьезным нападением, русские будут запрашивать на свои позиции помощь. Подкрепления для блокпостов попадали в заранее подготовленные ловушки, расстреливались и взрывались.
План штурма оказался оказался очень удачным. БТРы метались по улицам, сталкивались, взрывались, горели, как свечки.
Блокпосты, оставленные без боеприпасов и подкрепления, закидывали гранатами и расстреливали из гранатометов.
За полчаса боя русские потеряли сотни убитыми, а треть техники, находящейся в Грозном, оказалась выведена из строя. Выскочившие из Грозненского РОВД несколько оперативников во главе с командиром тут же погибли, остальные посчитали за лучшее сдаться.
Труднее всего оказалось захватить девятиэтажки. Все высотки были оборудованы для обороны: на крыше - посты снайперов, внизу – блокпосты. Входы-выходы забаррикадированы. Единственная возможность убрать снайтперов с крыши – проникнуть в здание, что, согласитесь, в данном случае не так просто...
В то время, пока основная группа блокировала блокпосты и комендатуру, я с Хазиром занимался разведкой – нужно оперативно узнавать и докладывать, в каком направлении движется русская техника. Беженцы, напуганные звуками боя, кричали нам:
- Не ходите туда! Там русские! Много! На танках и БТРах!
- Где? Куда идут? К Черноречью?
Словно два камикадзе, мы стремились туда, где появлялись русские. Среди мирных жителей поднялась паника: подхватив под мышки детей, родители бежали подальше от звуков боя. Русские же инкстинктивно стреляли по всем, кто бежит, принимая любого чеченца за моджахеда. В небо поднялись вертолеты. Один из них навис прямо над нами.
- Бежим! – успел предупредить я Хазира.
Вертолет открыл огонь. Немного пробежав по переулкам, я с разбегу зарылся головой в груду красного кирпича, краем глаза наблюдая, что предпримет Хазир.
- Прячься! Беги в дом! – закричал я ему.
Но товарищ меня не услышал, и, проскочив мимо спасительного дома, продолжил свою сумасшедшую гонку под пулями. В этот момент из-з угла выскочил «УАЗик» с зеленым флагом и устновленным на крыше пулеметом.
- Аллах Акбар! – сделал в мою сторону знак рукой пулеметчик, выпуская в сторону летучего «крокодила» длинную очередь.
В результате Вертолетчик забыл о Хазире и бросился преследовать пулеметчика, лихо скаканувшего от него на своем «УАЗиек» по переулкам.
– Почему ты не залег в доме? Мог так глупо погибнуть! – обеспокоенно спрашивал я товарища, отряхивая с одежды кирпичную пыль.
- Ты будешь смеяться, - оправдывался Хазир, - я очень хотел остановится, но ноги сами несли меня!
Когда штаб «Временного контингента российских войск в Чечне» понял, что город вот-вот будет потерян, артелеристкий полк в Ханкале принялся обстреливать Грозный из тяжелых орудий. От обстрела, в основном, страдало гражданское население, беженцы: маджахеды так близко подходили к объектам атаки, что, стреляя в них, артелеристы бы с большой вероятностью поражали своих, тех, кто отрезанный от основных русских сил, еще держал оборону.
Жестокое сопротивление 6 августа оказал блокпост на «Минутке»: солдат окружили, их боеприпасы были уже на исходе, но они все никак не соглашались сдаваться. Пришлось на второй день штурма подкатить к «Минутке» бензовоз и слить горючее по склону в сторону блокпоста. Затем бензин подожгли. В живых никого не осталось.
Российские ФСБешники в казармах решили держаться до последнего. Два первых этажа у здания ФСБ оказались полностью забетонированны, штурмовать их в лоб чревато большими потерями. Оборону держали хорошо подготовленные группы защиты, которые надеялись, что рано или поздно к ним подоспеет помощь. Зданием временноего правительства наши силы обладели почти без боя, но пройти по подземному ходу в казармы ФСБ не удалось: обороняющиеся заблаговременно подорвали проход.
На второй день штурма, если русская техника попадала в засаду и офицер оказывался убит, российские солдаты, напуганные, оглушенные, сдавались. Контрактников не жалели – они приехали на войну по доброй воле, чтобы заработать на наших смертях денег. Срочников брали в плен - в случае переговоров их можно было попытаться обменять на пленных чеченцев. В результате мы захватили полсотни пленных, а так же целехинькими несколько БТРов и танк: боевые машины с зелеными флагами на улицах Грозного встречались дружным: «Ура!».
Танк подогнали к зданию ФСБ и использовали в качестве аргумента.
- Русские! Вы храбро бились! Но помощи ждать неоткуда. Сдавайтесь на милость Аллаха!
- Эй, чех, помнишь, как вы кричали, что вам некуда отступать? А сегодня нам бежать некуда! Разве ты пощадишь офицера разведки? Будешь пытать, а затем голову отрежешь!
- Пожалуй, ты прав. Офицеров не пощадим. Но солдаты могли бы спастись. Отпусти солдат, русский!..
Командиры моджахедов не гарантировали того, что офицеры вражеской разведки, те, кто арестовывал, допрашивал и пытал, останутся в живых. Идеологию «хороший чеченец – мертвый чеченец» насаждали именно эти люди. Но кроме офицеров в казармах оставались и простые солдаты, оказавшиеся в Грозном не из-за своих убеждений, а по принуждению. Солдат впоследсвии можно было обменять, устраивать резню ради резни никто не собирался. Агитировали ФСБешников долго, но к согласию так не пришли. В результате погибли все.
Утром третьего дня после начала штурма русский Штаб понял, что они полностью потеряли контроль над Грозным. По рации пришел ультиматум: «Если боевики в течении 48 часов н покинут Грозный, город будет полностью уничтожен».
Это сильно давит на психику – осознание безнадежности, безысходность. С тех пор, как война началась, я видел много крови на улицах города, в котором родился и вырос. Такой светлый, зеленый, молодой еще два года назад – в 1996 году Грозный оказался полностью разрушен. Но русским и этого казалось мало: они угрожали не просто разрушить, они говорили о полном уничтожении города: ковровое бомбометание стирает дома под фундамент.
- Ребята, - сказали нам тогда командиры, - все, кто хочет уйти из города в горы – уходите. Это не будет считаться трусостью. Кто-то ведь должен выжить, чтобы продолжить борьбу. Те, кто решит остаться, знайте – скорее всего, все мы умрем здесь. Но города не сдадим.
Немногие попращались с товарищами и ночью покинули Грозный. Большинство осталось, готовые умереть. Мы все были против этой войны, мы хотели жить, растить детей, строить. Но нам не оставили выбора: Свобода или Смерть! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.
В апреле 96-го, во время первого штурма, состоялся первый переговорный контакт. В этот раз в августе 96-го наши командиры вышли с инициативой переговоров. Они передали в русский штаб, что терять защитникам города нечего, и в случае бомбежки начнется настоящая бойня – моджахеды блокировали в Грозном малые и большие группы российских войск, так что русским вместе с защитниками пришлось бы бомбить и своих. За несколько дней войска оккупантов понесли значительные потери, это имело в России особенный резонанс. Чувствовалась слабость Кремля. Чувствовалось, что русские воевать устали. Тем более, что мировая общественность все громче высказывалась против несправедливой войны. Нужна была какая-то развязка.
...(дата) произошел перелом: артелеристский абстрел, продолжавшийся вот уже несколько дней, вдруг оборвался. Вертушки, кружившиеся над городом днем ночью, исчезли. В ушах зазвенела необычная, невероятная тишина.
Штаб «временного контингента российских войск» по рации передал информацию, что специально для переговоров из Москвы прибыл полномочный представитель президента России генерал Лебедь. Полномочных представитей чеченской стороны просили явиться для переговоров. Такой поворот событий казался невероятным.
- Мы победили! – возликовали защитники города, - Бомбежки больше не будет! Мы живы! Мы победили!..
Э П И Л О Г
Я встретился с Русланом случайно, уже проживая в Париже. Мы собирались шумной толпой поиграть на свежем воздухе в «стрелялки»-пейнтбол, и тут один из будущих игроков тронул меня за плечо.
- Привет, Алекс, - поздоровался он, - я читал твои статьи. Ты воевал в Чечне?
Вот такой вопрос в лоб. Признаться, прежде чем ответить, я немного напрягся и взглянул на своего собеседника повнимательнее: высокий, поджарый, стальные, колючие глаза. Но во взгляде нет вызова – просто внимательные глаза наблюдателя.
- Да, - ответил.
- Если не секрет, в каком году?
- в 96-м.
- Я тоже там был, - в воздухе повисла звенящая пуза.
- Но с другой стороны, - догодался я.
Затем мы играли в пейнтбол с Русланом в одной команде. И встречались на place Italie, чтобы поговорить о той войне. Эти встречи-воспоминания, признаться, не были развлечением для нас. Из семьи в 50 у Руслана за годы Чеченской войны в живых осталось четырнадцать. Из них лишь четверо – мужского пола. Младшему – девять лет. Старшему завтра исполнится шестьдесят.
Я постарался как фотограф, своим снимком отобразить все, рассказанное мне Русланом во время наших встречь, не искажая, не приукрашивая и не усугубляя. Пробудить в душах не столько сострадание, сколько понимание. Ваше право, читатель – не любить, не замечать, оставаться равнодушными, черствыми. Какое вам дело до воспоминаний уцелевшего на войне сына чеченского народа?..
Но волк, загнаный в угол, бросается на своих преследователей.
Непонятная война
© Copyright: Алекс Баттан, 2008
Свидетельство о публикации №208032300401
Свидетельство о публикации №208032300401
Рецензии