Глава третья

 
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
       
       Затаенная в настороженном ожидании, засыпанная обильными снегопадами Москва. Заклеенные крест на крест бумажными лентами окна. На одном из домов огромный плакат –
«Родина – мать зовет», - суровое волевое лицо женщины, с призывно поднятой вверх рукой, на фоне винтовок со штыками. По Ленинградскому шоссе размеренным шагом группа девушек в военных полушубках, шапках ушанках и валенках, придерживая за тросы заградительные аэростаты, шагают в сторону стадиона «Динамо». За ними на расстоянии метрах в пятидесяти другая такая же группа. Чуть в стороне, тарахтя и жалобно поскрипывая, ползет запорошенный снегом трамвай. Рядом по плохо очищенной от снега дороге, громко звеня натянутыми на колеса цепями, движутся одна за другой две грузовые трехтонки с противотанковыми «ежами» в кузовах. Улица почти пустынна. Редкие, с суровыми напряженными лицами прохожие, кто в телогрейке и шапке с опущенными ушами, кто в легоньком демисезонном пальто и старательно натянутой на уши кепке, куда-то спешат, не замечая друг друга. А метель метет, метет и метет.
       Наташа в широкой длинной, почти до колен телогрейке и валенках, плотно укутанная пуховым платком, из-под которого видны были только ее глаза и нос, медленно, осторожно, чтобы не поскользнуться перешла дорогу, направляясь к дому Игоря.
       У подъезда она побила о стену ногами, стряхивая снег, поднялась на второй этаж, подошла к двери, прислушалась. За дверью было тихо. Наташа постучала. Через некоторое время услышала шаркающие шаги и дверь открылась. На пороге стояла пожилая женщина, в длинном халате, укутанная шерстяным платком.
       - Здравствуйте, - тихо проговорила Наташа.
       - Здравствуйте, - ответила та, окинув взглядом Наташу сверху донизу. – Вы к кому?
       - Я к Тамаре Ивановне, она дома?
       - Была дома, проходите, - посторонилась женщина, пропуская Наташу вперед. - Утром с ночной пришла, может, спит, - добавила она.
       Наташа прошла по тускло освещенному коридору, осторожно постучала в дверь Таловых.
       - Да, войдите, - услышала она знакомый голос.
       Наташа вошла. В комнате был полумрак. Тамара Ивановна, лежала на диване под байковым одеялом. Пристально всматриваясь в гостью, медленно поднялась, набросила одеяло на плечи.
       Наташа сдвинула платок на затылок.
       -Боже мой, Наташенька, - заулыбавшись, удивленно воскликнула Тамара Ивановна. – Здравствуй, милая. Вот уж не ожидала.
       - Здравствуйте Тамара Ивановна, - робко проговорила Наташа.
       - Здравствуй, здравствуй, милая, - повторила хозяйка, раздевайся, проходи. У нас, правда, не очень тепло, но я тебе что-нибудь дам накинуть.
       - Можно я не буду раздеваться? - смутилась Наташа, - Я на минуточку, я только…
       - Нет, нет, Наташенька, давай раздевайся, проходи, - Тамара Ивановна подошла, стала снимать с нее телогрейку. - Мы с тобой…, - и она запнулась. На мгновение даже растерялась. Большой округленный живот девушки привел ее в замешательство. А та стояла залитая краской, смущенно потупив глаза. Тамара Ивановна мгновенно собралась, пришла в себя.
       - Девочка моя, - ласково проговорила она, нежно коснувшись пальцами волос на виске Наташи. Та продолжала стоять, потупясь, – Наташенька, деточка…, Игорь, да?
       Наташа подняла на нее большие, полные слез глаза и кивнула.
       В душе Тамары Ивановны вспыхнули противоречивые чувства отчаяния и радости, упрека и сострадания, сожаления и счастья.
       - Ну, ничего, Наташенька, ничего, все хорошо, - Тамара Ивановна чуть прижала ее к себе. - Все будет хорошо. Ты не стесняйся, милая, наше дело бабье такое - рожать. Все будет хорошо, деточка, - тепло повторяла она, - ты не переживай. Вот кончится война, и все будет хорошо. Проходи, Наташенька, проходи, садись. Вот платочек накинь.
       Они сели рядом на диване, Наташа посмотрела на Тамару Ивановну, та улыбнулась, обняла ее за плечо и прижала к себе.
       - Все будет хорошо, Наташенька, не переживай, - повторила она.
       Теплые слова и ласковый тон женщины быстро растворили в душе Наташи скованность. Ее волнение и страх исчезли. Она с благодарностью посмотрела в глаза хозяйке и застенчиво улыбнулась.
       - Тамара Ивановна, я …
       - Наташенька, - перебила ее та, вставая, - давай-ка я тебя сначала покормлю, а потом…
       - Ой! Нет, нет, нет, я сыта, - замахала руками Наташа. - Пожалуйста, не надо, я…
       - Наташенька, никаких «нет», - твердо проговорила мама Игоря, доставая из шкафа небольшую стеклянную баночку с
желтым порошком. – Я сейчас приготовлю тебе омлет, молока у меня, к сожалению, нет, на воде придется, ну ничего. Сама-то я недавно кушала, - хлопотала она. - Ты любишь омлет? А потом мы вместе попьем чая и поговорим.
       - Тамара Ивановна, миленькая, - взмолилась Наташа, - ну, пожалуйста, я вас очень прошу, я не хочу…
       - Наташенька, я уже сказала, никаких «нет». И нечего стесняться, прекрати, пожалуйста. Тебе дополнительное питание сейчас просто необходимо. Посиди, я быстро, - тоном, не терпящим возражений, закончила Тамара Ивановна и вышла на кухню.
       Наташа обвела комнату глазами и, увидев на стене фотографию, подошла. Игорь смотрел на нее, улыбаясь, но его чуть прищуренные глаза почему-то казались ей грустными и уставшими. Наташе казалось, что они что-то говорят ей, но что, понять она не могла. Сердце ее сжалось, к горлу подступил комок, по щеке медленно поползла молчаливая слеза.
       Вошла Тамара Ивановна. Наташа смахнула слезу и обернулась.
       Садись, Наташенька, - хозяйка поставила на стол тарелку с омлетом, достала из буфета тоненький кусочек черного хлеба, положила рядом, - кушай и не стесняйся, пожалуйста. - Но, увидев на лице Наташи смущение и нерешительность, добавила. – Садись и кушай, ты ведь теперь нам родной человек.
       Глаза Наташи наполнились слезами. Она молча посмотрела на Тамару Ивановну и принялась за еду.
       Наташа никак не решалась задать вопрос, боясь услышать в ответ что-то страшное. И уже когда они пили чай, чуть дрогнувшим голосом спросила:
       - Тамара Ивановна, а мне почему-то Игорь перестал писать, а вам он пишет? Я так…
       Наташа увидела, как дрогнули руки Тамары Ивановны, лицо чуть побелело. Мать Игоря медленно поставила чашку, тяжело вздохнула и ответила не сразу.
       - Последнее письмо от него, - удрученно проговорила она, - мы получили три месяца назад, в конце октября. Александр Михайлович уже три раза ходил в военкомат, хотел узнать, что-то. А в последний раз ему там сказали, что Игорь двенадцатого октября, вылетел на задание, но на аэродром не вернулся, пропал без вести и о нем ничего не известно.
       В комнате повисла долгая, гнетущая тишина. Измученное за последнее время неопределенностью и долгими ожиданиями сердце Наташи заныло с новой силой. Она поняла, что Игорь не писал не просто так, а с ним, что-то случилось страшное. Но верить в самое плохое она не хотела и не могла, потому что там, где-то из самой затаенной глубинки ее души, голос подсказывал ей, надо держаться и ждать, все будет хорошо, крепись. Но, что могло случиться, почему он не вернулся с задания? Где он, что с ним? Эти вопросы без ответов огромной тяжестью все больше и больше сдавливали ее грудь. А тупая боль в сердце все явственнее отдавалась под лопаткой.
       - Нам сказали, - тихо продолжила Тамара Ивановна, глядя перед собой в никуда, - что без вести пропал, это еще не значит, что погиб. Сказали, надежды не теряйте, может еще объявится, так бывает. И еще сказали, может, он ранен, и написать пока не может, - вздохнула она. - А я, думаю, если сам-то не может, так попросил бы кого-нибудь. А отец говорит, может, Игорек к партизанам как попал, а оттуда тоже ведь весточки не дашь.
       Тамара Ивановна еще раз горько вздохнула и посмотрела на Наташу. Та сидела, закрыв глаза, а из-под ее ресниц по щекам катились крупные слезы.

 
       * * *

       Бывшую в этом небольшом подмосковном городке единственную больницу, в первые же дни войны переоборудовали в военный госпиталь. Основную площадь ее занимало хирургическое отделение. Медицинский персонал, главным образом врачи, состоял из специалистов – москвичей, присланных сюда из различных медицинских учреждений столицы.
       Каждый день сюда привозили новых раненых, каждый день госпиталь покидали мало-мальски подлечившиеся бойцы и командиры Красной Армии. Одни возвращались на фронт в свои части, других – без ног или рук, слепых или глухих вела дорога в мирную жизнь, но жизнь неведомую доселе, тяжелую и горькую жизнь инвалида. Несмотря на это многие из них были рады, что смерть обошла их стороной, и они были уверены, что Родина не забудет их, отдавших ей свое здоровье, а, по сути, право на полноценную жизнь до самого последнего ее часа. Как горько сегодня осознавать, что они, эти калеки, глубоко заблуждались.
       У окна восьмиместной палаты, с накинутым на плечи серым больничным халатом, без ноги на костылях стоял высокий широкоплечий средних лет мужчина. Отсутствующим взглядом он смотрел на огромное белое, плотно укутанное снегом поле, очерченное со всех сторон далекой чуть приметной темной полоской леса. В углу на кровати, с подвешенной на растяжках ногой, подремывал пожилой, с заметной проседью раненый солдат. Рядом по соседству с перебинтованной головой склонился над письмом, совсем еще молоденький парнишка. Было видно, что весь он там с ними, кому предназначалось его послание. Он то старательно водил карандашом по бумаге, то, вдруг надолго сосредоточено задумывался, потом чему-то улыбнувшись, вновь решительно склонялся над бумагой. В противоположном углу, полулежа, развалившись на кровати, медленно перебирая струны гитары, приятным низким баритоном тихо пел рыжеволосый лет тридцати мужчина:

       Сижу, о прошлом с грустью, вспоминая,
       Как греющем мне душу, сладком сне.
       Серпастый месяц по небу, блуждая,
       Тебя уж не осветит больше мне.

       Заветной вспыхнула на миг звездою,
       Передо мной на небосводе ты.
       И я мечтал, чтоб ты была со мною.
       Увы, но не сбылись мои мечты.
       Ты мимо пролетела лишь кометой,
       Оставив в памяти унынья след.
       Теперь вдали ты отдаешь кому-то,
       Своей души тепло и яркий свет.

       Уныло я смотрю на небосводы,
       На звезд далеких серебристый свет,
       И вспоминаю прожитые годы,
       Грущу о той, которой со мной нет.
       
       Стоявший у окна мужчина поставил к стене костыли, на одной ноге подпрыгнул к кровати, оперся о нее руками, сел и не поворачивая головы в сторону поющего спросил:
       - Володь, и куда же она улетела?
       - Кто? – не понял тот, откладывая гитару в сторону.
       - Да эта твоя комета-то?
       Владимир задумался, неопределенно пожал плечами.
       - Да хрен ее знает, товарищ майор, - улыбнулся он. – Чего-то ей не понравилось. Улетела туда, где, наверное, лучше, где теплее, света больше и кормят посытнее.
       - Наверное, - саркастически улыбнулся майор, лег на кровать, закинул руки за голову.
       - Александр Васильевич, кометы они ведь как женщины, - Владимир опять взял в руки гитару, и в палате вновь зазвучали тихие переборы.
       - Это почему же? - спросил майор.
       - Да в жизни-то оно ведь как. Иная женщина вспыхнет ярко, залюбуешься ею, а она фьють, - Владимир присвистнул, - и улетела. А другая старается, горит вся, светит, светит, а вот не греет тебе душу и все тут, хоть убей.
       - Философ ты, Скворцов, - недовольно пробурчал майор.
       - Да какая тут, Александр Васильевич, философия, это жизнь. А в ней у каждого человека своя судьба, со своей философией, у каждого из нас своя тропинка на земле. У одного извилистая и короткая, у другого прямая и длинная, у кого счастливая, у кого несчастная.
       - Ну и какая же она у тебя? – спросил майор.
       - Ха, - усмехнулся Владимир. – Что, тропинка-то? Длинная, или короткая – не знаю, а вот, то что, впереди густой серый туман, скажу, не ошибусь.
       Ему никто не ответил.
       На некоторое время в палате воцарилась мертвая тишина, которую нарушала лишь тихо льющаяся мелодия гитары. Ее живое звучание, казавшееся каким-то далеким и печальным, проникало в самую глубину души, и наводило на воспоминания о самом дорогом и сокровенном.
       
       На позицию девушка провожала бойца, -
       - тихо запел Владимир,
       Темной ночью простилися на ступеньках крыльца,
       Не успел за туманами догореть огонек,
       На крылечке у девушки уж другой паренек.
       
       Не прошло и полгодика, парень шлет письмецо,
       Оторвало мне ноженьку и побило лицо,
       Если любишь по прежнему, и горит огонек,
       Приезжай, забери меня мой, любимый дружок.
       
       Но ответила девушка, что любви больше нет,
       Я с другим познакомилась и милей его нет,
       Все, что было загадано поскорее забудь,
       Может, вырастет ноженька, проживешь как-нибудь.

       - Ты чего, твою мать, Скворец, распелся, - резко сев на кровати, грубо заорал на Владимира майор. – Чего волком воешь. Надоело твое бренчание, заткнись, - лицо майора было багровым от злости, по лицу ходили желваки.
       Скворцов прижал струны гитары, медленно повернул голову и недоуменно посмотрел на майора.
       Все в палате притихли, настороженно поглядывая, то на одного, то на другого.
       - Ты, майор, чего языком-то машешь, - сквозь зубы процедил Владимир. - Мы ведь не в окопе, ты нас ведь не в атаку поднимаешь. Ты мне здесь такой же командир, как и я тебе, неужели не понимаешь? - Скворцов встал, потянулся к костылю. – Говно ты, Александр Васильевич, - зло посмотрел он на майора и заковылял к двери.
       - Ах ты падла, я говно? - заорал майор. - Да я тебя суку, - схватился он за костыль…
       В это время дверь открылась, в палату заглянула молоденькая медсестра:
       - Скворцов, на перевязку, быстренько, - громко, почти прокричала, она.
       - Уже иду, - недовольно пробурчал Владимир, подходя к двери.
       Минут пять в палате стояла гробовая тишина.
       - Мужики, - тихо спросил мужчина, что лежал с растяжкой ноги, - а чего там в информбюро в последней сводке передавали?
       - А ты чего, Тимофеич, проспал что ль, полчаса назад
передавали? – ответил парень с перебинтованной головой.
       - Да задремал я, малость, не слышал. Чего передали-то?
       - Передали - на Западном фронте наши наступать продолжают. Рузу, Дорохово, Можайск освободили, к Гжатску и Вязьме вышли. За два дня на отдельных направлениях продвинулись на пятьдесят-семьдесят километров. Немцы упорно сопротивляются. А под Ленинградом бои местного значения. На Юго-Западном и Южном направлениях пока тоже ничего нового.
       - Эх, - горестно вздохнул Степан Тимофеевич, - нам бы боеприпасов побольше, да танков, мы этим фашистским гадам давно бы задницу надрали. Вот вы танкисты, - обратился он к майору, - я знаю, всегда к нам артиллеристам претензии предъявляете, мол, слабую артподготовку перед наступлением мы проводим.
       - А что разве не так? – хмуро проговорил тот.
       - Да так-то оно может и так, - согласился Тимофеич. – Но дело-то не в нас. Мы бы рады. А нам перед каждой артподготовкой снаряды строго по норме выдают. На каждое орудие по три - четыре штуки. Пух, пух, два – три раза пальнул, вот тебе и вся артподготовка. Не знаю как сейчас, может получше, а тогда… - Степан Тимофеевич махнул рукой.
       В палату вошел совсем молоденький голубоглазый паренек в гимнастерке, штатских брюках и тапочках на басу ногу. Правый пустой рукав гимнастерки у парня был засунут за ремень.
       - Ну, что, Коля, порядок? – мрачно спросил майор, поправляя костыли ,стоящие у стены.
       - Порядок, товарищ майор, - улыбнулся парень. - Завтра выписывают, домой поеду. Потом после небольшой паузы добавил. - В Москве надо еще к родителям дружка заехать, - тяжко вздохнул он, - рассказать надо…
       - Погиб что ли?
       - Да. А мы с ним, если что случиться, пообещали друг другу найти родителей, и рассказать все как было.
       - Мн-да, - уныло протянул майор. – Навестить родителей святое дело, - задумчиво произнес он.
       - Счастливчик ты, Коля, - проговорил лежащий на соседней кровати грузин, как правило редко вступающий в дискуссии с собратьями по палате и сейчас не проронивший до этого ни слова.
       - Да, уж…, - невесело заметил майор, - велико счастье.
       - А чего, по крайней мере, жив остался.
       - Может ты, Георгий и прав, - согласился майор.
       В палату вошла та же молоденькая медсестра и хитро посмотрела на майора.
       - Александр Васильевич, а к вам гости, - загадочно улыбнулась она.
       Майор повернул голову, удивленно посмотрел на нее, та приоткрыла пошире дверь.
       - Проходите, - продолжая улыбаться, сказала она кому-то в коридоре и посторонилась, освобождая проход.
       Все повернули головы в ее двери.
       В палату вошла молодая круглолицая женщина, с легким румянцем на щеках, нервно комкая в руках платок. Майор приподнялся на локти, посмотрел на вошедшую и остолбенел. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза – она смущенно, как бы извиняясь, он, удивленно, растерянно, ничего не понимая.
       - Саша, а я тебя проведать приехала, - тихо проговорила она и направилась к его кровати. - Здравствуй.
       Майор в оцепенении продолжал молча смотреть на нее, как на приведение.
       - Здравствуй, Надя. – невнятно промямлил он, садясь на край кровати. – А ты как?… Ничего не понимаю, - майор обвел присутствующих глазами, как бы ища ответ на происходящее. -
Как ты нашла-то меня? Ничего не понимаю, - повторил он, продолжая не верить своим глазам.
       - Вот так, и нашла, - улыбнулась Надя и села рядом с ним на краюшек кровати. – Прасковья Павловна рассказала мне, где ты. Ну, как ты тут Саша?
       - Мама? – продолжал он недоумевать. – А ты, что с ней связь поддерживаешь?
       - Поддерживаю. После того как ты ушел на фронт, мы с
ней часто видимся.
       Александр Васильевич недоуменно пожал плечами.
       Саша, - Надя обвела взглядом палату, - я приехала поговорить с тобой, мы можем где-нибудь побыть вдвоем?
       - Да можем, конечно, пойдем, - Александр нахмурясь потянулся к костылям, - я вот только теперь, видишь…, - глухо выдавил он.
       Надя молча встала.
       - А ты, я вижу, все такой же, совсем не изменился, - глядя на него, проговорила Надя, когда они сели на скамейку в маленьком закуточке коридора.
       - Да, - горько улыбнулся майор, - совсем не изменился, если только так, самую малость, - хлопну он себя по культе.
       Надя смутилась, поняв, что невольно коснулась его больной темы.
       - Как ты тут, Саша? - вновь спросила она. - Тебя, я знаю, скоро должны выписать?
       - Где-то, через неделю, две. А что?
       Надя не ответила.
       Некоторое время они сидели молча, оба понимая, что
разговор не складывается. Она все искала, как и с чего начать, он терялся, недоумевая о цели ее визита.
       - Саша, - наконец, собралась Надя, - мне Прасковья Павловна сказала, что ты не хочешь возвращаться домой. Это правда?
       Александр недовольно поморщился.
       - А тебя что это очень волнует? - грубо ответил он.
       - Да волнует, - тихо проговорила она. - Зачем ты так, Саша. Не надо, не обижай меня.
       - Прости, - после некоторой паузы произнес он, - ты права, я стал совсем невыдержанный. Прости, Надя. Но я никак не пойму…
       - Я тебе сейчас все объясню.
       Александр повернулся, посмотрел ей в глаза. В них были смешаны волнение с мольбой, надежда с отчаянием.
       - Саша, - с чуть заметной дрожью в голосе, тихо проговорила Надя, - я приехала за тобой.
       Александр, глядя на нее в упор, обалдело поднял брови.
       - Что значит за мной, не понимаю, как это за мной?
       - Саша, война многое изменила, - собравшись с духом, твердо начала Надя. - Она изменила не только нашу жизнь, наш быт, она сделала нас самих другими, сделала более прозрачными, правдивыми, более смелыми, наконец. Заставила реально взглянуть на мир. Я, Саша, много думала об этом и поняла, что сейчас не время жеманства, кокетства и глупого игривого притворства. Саша, я знаю, что произошло у вас с Леной…
       - Надя…
       - Подожди, не перебивай, дай я скажу все, что хотела сказать. А то вновь уже не смогу собраться, не отважусь. О поступке Лены, Саша, я не имею права ничего говорить, хотя ты прекрасно знаешь, что до вашей женитьбы мы были с ней хорошими подругами, Бог ей судья. Я заговорила о ней лишь только потому, чтобы ты знал, что я в курсе вашей размолвки, - Надя так волновалась, что у нее даже сбилось дыхание, она откашлялась и продолжала. – Саша, я приехала за тобой и если ты не против, мы уедем вместе, - голос Нади опять дрогнул. Она чуть подумала и добавила. - Я уверена, Саша, у нас с тобой все будет хорошо.
       Надя подняла глаза, посмотрела на него и испугалась. Взгляд его был пронзительным и жестоким.
       - Приехала выразить сочувствие, пожалеть калеку, – зло проговорил Александр. - А ты меня спросила, Надежда, нуждаюсь ли я в нем, в этом сочувствии, ты меня спросила?
       Надя была ошарашена, у нее от обиды перехватило дыхание. Она хотела что-то сказать, но произнести не могла ни звука.
       - Ради чего такое самопожертвование? - продолжал он в том же тоне. – Не надо. Для меня, Надя, жизнь кончилась, и обузой в жизни я не собираюсь быть никому, и никогда не буду. Скажу тебе правду, я очень часто сожалею о том, что остался тогда, жив, лучше бы уж…
       - Дурак ты, Саша. Был ты бесчувственным бревном, так и остался им, - глаза Нади наполнились слезами. – Ты…, ты… никогда не замечал меня, никогда не обращал на меня никакого внимания. Ты всегда считал меня просто хорошим другом и не
больше.
       - Надя…
       - Подожди, я уж скажу тебе все. Никто не знает, сколько я выплакала слез, когда узнала, что вы с Леной решили пожениться. Дурачок, ничего ты не понимал тогда и не понимаешь ничего теперь. Я всю жизнь любила тебя и люблю до сих пор. Пень ты стоеросовый. Люблю я тебя, люблю. Понял ты, наконец, понял? – она уткнула локти в колени, закрыла лицо руками, плечи ее задрожали.
       Обескураженный Александр, настолько растерялся, что никак не мог сообразить, как реагировать на все происходящее. Он, то молча клал ей руку на плечо, то снимал, потом клал опять, продолжая молчать.
       - Надя, прости, - наконец, протянул он, но…, – Надя, подожди, Надюша, ну, успокойся, ну что ты…
       Надя достала платок.
       - Саша, - произнесла она, вытирая слезы, - ты не мучайся, я понимаю, что сейчас, ты мне не можешь сказать, ни да, ни нет. «Нет», ты мне не скажешь, чтобы не обидеть, а чтобы сказать «да», тебе, конечно, надо подумать. Я все понимаю.
       - Надя прости, но я действительно ничего не понимаю, а как же Андрей?
       - Мы уже больше года, как разошлись. Я думала, что ты знаешь. Я ведь и замуж-то за Андрея вышла назло тебе. Думала, что замужем чувства мои к тебе остынут, а я привыкну к Андрею. Но вот видишь, ошиблась. А последнее время он очень пить стал, буянил, мы часто ссорились и, в конце концов, я не выдержала, мы развелись.
       - Но-о, - опять протянул Александр, - Надя, ты же понимаешь, для меня это все так неожиданно, а это ведь очень серьезно.
       - Конечно, понимаю, я понимаю, что тебе надо подумать, - Надя полезла в сумку, - Вот тебе мой адрес, я теперь живу у мамы, - она протянула ему листок. - Если надумаешь, напиши, я тут же к тебе приеду, и мы уедем вместе.
       Некоторое время они сидели молча.
       - Надя, но ведь я действительно теперь вот… - Александр хмуро кивнул на культю, - и многое для меня, Надя, теперь в этой жизни недоступно. Зачем тебе нужен муж калека?
       - Саша, прекрати, не говори чепуху. Никогда не поверю, что бы ты смог отвернуться от любимого человека только из-за того, что с ним случилась беда. Да и какая беда-то, Сашенька, - воскликнула Надя, улыбнувшись, - тебе ведь не в футбол играть. Голова и руки есть, а это главное. Вот кончится война, все наладится, и станут люди жить счастливо и радостно.
       Александр сидел в глубоком раздумье, глядя перед собой.
       - Саш, ты прости меня, но мне пора ехать. Я и так ведь еле отпросилась на пол дня, мне сегодня в ночную смену. С поезда я прямо на работу. Ты проводишь меня?
       - Да, да, конечно, Надюш, - задумчиво ответил он.
       Они поднялись и направились в конец коридора. Потом он долго стоял у окна и смотрел ей вслед, пока она не повернула за угол…
       Войдя в палату, майор проковылял к своей кровати, поставил к стенке костыли. Хотел лечь, но о чем-то подумав, посмотрел на уже вернувшегося с перевязки и мирно подремывающего на своей кровати Скворцова. Придерживаясь за спинки кроватей, Александр на одной ноге подскакал к его койке и сел рядом.
       - Володь, - тихо проговорил он, положа ему руку на
плечо, - ты извини меня. Сорвался сволочь. Извини, Володь, - повторил он.
       Скворцов, повернул голову, посмотрел на майора.
       - Да не переживай ты, майор, все мы здесь психи, - обречено проговорил он и отвернулся к стене.


       * * *

       - Холодно-то как сегодня, - вошла, поеживаясь на кухню, Анна Ильинична, где у керосинок возились Тамара Ивановна и вторая соседка Таловых - Людмила Всеволодовна.
       - Так зима ж, Аня, откуда ж теплу-то быть, - Людмила Всеволодовна открыла крышку и заглянула в кастрюлю.
       - Да я не об этом, я говорю, топят совсем плохо, батареи чуть тепленькие. Я уж вон два свитера на себя натянула, а все одно, мерзну. Сплю в шерстяных носках и под двумя одеялами. Вчера фикус поливала и забыла, оставила на подоконнике банку с водой, утром проснулась, а в ней лед.
       - Я вот как подумаю, - вмешалась в разговор Тамара Ивановна, - как там, на фронте, в такую стужу, бойцы в окопах в снегу лежат, мурашки по коже. Вот кому холодно, а нам, Ильинична, грех жаловаться, мы дома, под крышей.
       - Это да, - согласилась Анна Ильинична. – Я позавчера еще три пары теплых носков на фронт сдала, сейчас свитер вязать заканчиваю. Люда, а ты-то рукавицы вязала, отправила?
       - Да еще две недели назад. У меня две пары еще готовы.
       - Тамар, а ты по карточкам-то в этот раз, что из крупы взяла? – спросила Анна Ильинична.
       - Да чего взяла, что было, то и взяла. Пшено.
       В дверь постучали.
       - Я открою, - Людмила Всеволодовна положила ложку на стол и направилась к двери.
       - Здравствуйте, - услышали женщины, - незнакомый мужской голос. - Скажите, Таловы здесь живут?
       - Здравствуйте, здесь, входите, - настороженно ответила Людмила Всеволодовна.
       Тамара Ивановна вышла в коридор. На пороге стоял
молоденький голубоглазый паренек, в солдатской шинели. Сердце Тамары Ивановны сжалось, по телу пробежали мурашки. Парень достал из кармана листочек, заглянул в него.
       - А Тамара Ивановна или Александр Михайлович дома? - спросил он.
       - Тамара Ивановна это я, - глядя парню в глаза, тихо ответила она, - а вы кто?
       - Да, я…, – замялся парень, внимательно рассматривая женщину, - я поговорить…, мне поговорить с вами надо.
       - А вы откуда?
       - Я? Я из госпиталя.
       - Из госпиталя? – начиная все больше волноваться, переспросила Тамара Ивановна. Она только сейчас заметила, что парень без руки.
       - Да домой еду. Поезд ночью сегодня, вот к вам зашел, мне поговорить с вами надо, - повторил он.
       - Проходите, - Тамара Ивановна указала рукой на дверь своей комнаты.
       Парень посмотрел на заснеженные валенки.
       - Вот веник, - показала ему Людмила Всеволодовна, продолжавшая стоять в прихожей, внимательно рассматривая гостя. Она открыла дверь, - там, на пороге отряхните, пожалуйста.
       - Меня Николаем зовут, - представился гость, как только они сели с Тамарой Ивановной за стол.
       Она смотрела на него, затаив дыхание, руки ее чуть подрагивали.
       - Вы от Игоря? - дрожащим голосом спросила она.
       - Да, мы с ним вместе на фронте были, - парень нервно откашлялся, – в одной части, в одном звене летали. Мы еще с училища дружили. Нас, когда немцы к Москве подошли, в действующую часть направили, на один из подмосковных аэродромов. Жарко было тогда, по шесть-восемь раз в день на задания вылетали.
       Николай рассказывал, постоянно откашливаясь, не поднимая головы, боясь встретиться взглядом с Тамарой Ивановной. А она застыла в нервном напряжении, пристально глядя на него.
       – Ну вот, - продолжал он, - тогда мы с Игорьком и договорились…, ну, в общем, дали слово друг другу, если с кем-нибудь из нас…, ну, что-то случиться, то найти родных и рассказать им все, как и что было. Адресами тогда обменялись.
Было видно, что парень очень волновался, и говорить ему было нелегко. Николай замолчал и посмотрел на Тамару Ивановну.
Та продолжала молча пристально смотреть на него. Николай нервно поерзал на стуле.
       - В тот день, - продолжил тихо он, - это было двенадцатого октября, мы четверкой истребителей сопровождали шесть наших бомбардировщиков, летевших бомбить скопление немцев в районе Вязьмы. Мы шли попарно. Игорь на своем МИГе был ведомым у командира звена, а я прикрывал своего ведущего. Погода была облачная, и линию фронта мы прошли спокойно. При подходе к цели совсем неожиданно из облаков вынырнули сбоку два «мессера» и пошли на сближение с бомбардировщиками. Игорь с командиром звена были метров на пятьсот выше их, они сделали маневр и зашли им в хвост. Не знаю, может быть, немцы не видели их, но дали совсем спокойно атаковать себя, один «мессер» загорелся и рухнул на землю. Мой ведущий показал мне, что будет атаковать второго фрица. Но в это время я увидел слева значительно выше нас еще около десятка немецких истребителей. Заметил их и мой ведущий. Мы стали набирать высоту. Но было уже поздно. Мы приняли бой, старались не подпустить немцев близко к нашим ИЛам. В одном из маневров я увидел, как в хвост Игорю заходят сразу два «мессера», я бросился им на перерез, но не успел, они открыли огонь. Машина Игоря задымила, завалилась на правое крыло и стала падать. Я стал набирать высоту, смотрел и ждал, что Игорь выбросится с парашютом. Самолет его падал, горел, а парашюта не было видно, - Николай глубоко вздохнул. - У самой земли он взорвался.
       Николай замолчал, поднял голову, посмотрел на Тамару Ивановну. Та сидела белая, как полотно, одной рукой она закрывала глаза, другой - держалась за сердце, тяжело дышала. Николай понял, ей плохо. Он вскочил, окинул комнату взглядом, но, не увидев где можно взять воды, выскочил в дверь.
       - Дайте, воды, - прокричал он женщинам, - там Тамаре Ивановне плохо.
       В комнату вбежали испуганные соседки. Людмила Всеволодовна поднесла стакан с водой к губам Тамары Ивановны, та сделала два глотка, открыла глаза и безумным взглядом оглядела присутствующих. Женщины помогли ей подняться, уложили на кровать.
       - Сейчас, сейчас, я капельки принесу, - засуетилась Анна Ильинична и выбежала из комнаты.
       Николай стоял в сторонке, понуро наблюдал за хлопотами женщин. Потом, тяжело вздохнув, рукавом шинели вытер вспотевший лоб, вышел в прихожею, оделся и ушел.


       * * *

       Наступила первая военная весна. Хотя по ночам еще землю сковывал крепкий морозец, но днем уже все теплее и теплее пригревало солнце. Снег заметно осел, в дневные часы он становился мокрым и тяжелым. С приходом весны и первыми одержанными победами Красной Армии на сердце людей с каждым днем становилось светлее и спокойнее. Теперь уже ни у кого не было того волнения и сомнений за исход войны, которые были в первые ее месяцы.
       Елена Кирилловна, тепло встретила Тамару Ивановну, помогла ей раздеться.
       - Проходите, дорогая, проходите, - улыбалась она гостье, - я очень рада вас видеть, очень, - хозяйка открыла дверь комнаты, пропуская Тамару Ивановну. Та вошла, огляделась.
       - А где же наша молодая мама? – спросила она, оглядывая комнату.
       - А Наташенька в той комнате, - кивнула Елена Кирилловна на чуть приоткрытую дверь, - Светочку кормит.
       - Девочка значит? – чуть улыбнулась Тамара Ивановна.
       - Да девочка, Светланой назвали. Тамара Ивановна, да проходите же, дорогая, садитесь вот сюда, - указала хозяйка на диван, - здесь вам будет удобно.
       Женщины сели.
       - Мам, кто там? – услышали они голос Наташи.
       - Доченька, это Тамара Ивановна, в гости к нам.
       - Ой, как хорошо, - радостно прокричала Наташа, - Тамара Ивановна, я сейчас.
       - Корми, корми, Наташенька, я не спешу, - ответила громко ей гостья.
       - Ну, расскажите, как у вас дела, дорогая, как ваше здоровье? Как супруг, - Елена Кирилловна немного смутилась, - извините, забыла как его?…
       - Александр Михайлович.
       - Да, да, простите, Александр Михайлович, как он?
       - Да ничего. Я к вам давно собиралась зайти, да вот приболела немного, в больнице проволялась. Вы-то как, как Наташа, девочка-то как не хворает, спокойненькая? Молока-то у Наташи хватает?
       - Да молока-то хватает, не знаю, откуда оно у нее берется, время-то сейчас, сами знаете, какое - голодное. А девочка спокойная, хорошенькая. Наташа ее покормит, и она спит себе. Но все равно хлопот, конечно, много с ней. Иногда весь день спит, а ночью капризничает.
       Пока Елена Кирилловна говорила, Тамара Ивановна
достала из сумочки небольшой сверток и протянула его хозяйке.
       - Что это? - спросила та удивленно.
       - Елена Кирилловна, только прошу вас без возражений, Я вот небольшую головку сахара, принесла, парочку луковиц и хлеба немножко, - Тамара Ивановна положила сверток на стол.
       - Да вы с ума сошли, - возмущенно воскликнула, отмахиваясь руками, хозяйка, - Тамара Ивановна, миленькая, как вам не стыдно. Мы что совсем с голоду помираем. Нет, нет, я не возьму, ни в коем случае не возьму. Заберите обратно и не ставьте, пожалуйста, меня в неудобное положение Я, что не понимаю, что вы отрываете от себя последние крохи. Нет, нет, я не возьму.
       - Подождите, Елена Кирилловна, - остановила ее Тамара Ивановна, - выслушайте меня, пожалуйста. Я совсем ничего не отрываю ни от каких крох. Дело в том, что Александру Михайловичу на заводе два раза в месяц выдают по несколько пачек папирос, а он у меня почти совсем не курит и обменивает их на продукты, то на хлеб, то на сахар, в общем, на что удастся. Поэтому, пожалуйста, не возражайте. Наташе сейчас надо хоть немножко лучше питаться, вы же понимаете. Я убедительно прошу вас, милая, иначе поверьте, я очень обижусь, очень.
       - Господи, ну я прямо не знаю, вы ставите меня в такое положение…
       - Елена Кирилловна, - решила прекратить щекотливую тему Тамара Ивановна, - муж-то ваш, извините, я ведь тоже забыла, как его…, - Тамара Ивановна остановилась, увидев, как изменилась в лице хозяйка.
       - Погиб Константин Афанасьевич, - опустив голову, тяжело вздохнула Елена Кирилловна - Нам в феврале извещение пришло. Убили его, - она опять горько вздохнула, глаза стали влажными.
       - Извините, милая, я не знала, - огорченно проговорила гостья.
       - Он ведь добровольцем в первые дни ушел, - ели сдерживая слезы, говорила Елена Кирилловна. – Как я его тогда удерживала, как просила, я чувствовала тогда, чувствовала…
       Тамара Ивановна хотела что-то сказать, но вошла Наташа.
       - Здравствуйте, Тамара Ивановна, - улыбнулась она, - как хорошо, что вы пришли. Я очень рада вас видеть.
       - Здравствуй, Наташенька, я тоже тебя очень рада видеть, -Тамара Ивановна встала, поцеловала ее в щеку.
       Они смотрели друг на друга, и каждая думала о своем. Наташа чувствовала, что Тамара Ивановна пришла с какими-то новостями о Игоре, но боялась спросить, боялась услышать что-то страшное и молчала, трепетно ждала. Тамара Ивановна смотрела на нее и думала, как сильно она изменилась, за эти два месяца после последней их встречи. Перед ней стояла уже не юная робкая девушка, боязливо прячущая в стеснении глаза, а молодая женщина с твердым уверенным взглядом, полная внутренней энергии и сил постоять за себя, готовая бороться за свое право на жизнь. Как она похудела, осунулась, думала Тамара Ивановна, какие уставшие, ввалившиеся грустные глаза, и…, Тамара Ивановна даже не поверила своим глазам. Наташа была без косы, она была коротко подстрижена. Как же я тебе скажу милая. Господи, проклятая война, сколько же людей она сделала несчастными, – промелькнуло в голове у матери Игоря.
       - Ну, ты покажешь мне свою малышку, - постаралась изобразить улыбку на лице Тамара Ивановна. - Бабушке внучку то можно посмотреть?
       - Ой, ну, конечно же, конечно, пойдемте, - Наташа схватила Тамару Ивановну за руку и потащила в соседнюю комнату.
       Елена Кирилловна встала, подошла к окну. На голой ветке березы сидел, пугливо озираясь по сторонам, одинокий скворец. Увидев ее, скворец вспорхнул и улетел. «Вот уже и прилетели», - подумала Елена Кирилловна. Вдоль дома, напротив, опираясь на палочку с бидоном в руке, медленно шла совсем сгорбившаяся старушка. Ее остановила какая-то женщина, что-то спросила. Старушка палкой указала на дом Елены Кирилловны и поковыляла дальше. «Тамара Ивановна очень напряженная, натянута как струна, но старается держать себя, - думала, стоя у окна, Елена Кирилловна. – Беда у нее какая-то. Не дай Господи!», – вздохнула она.
       - Ой, да если бы не мама, я б с ума сошла, - услышала Елена Кирилловна голос Наташи и обернулась. Та пропустила в комнату Тамару Ивановну и тихонько прикрыла дверь. – Мамуленька спаситель мой, - Наташа подошла, обняла и поцеловала маму.
       - Доченька сходи, пожалуйста, поставь чайник, давайте чайку попьем.
       - Давайте, я с удовольствием, - согласилась Наташа и вышла.
       Тамара Ивановна присела на стул. Елена Кирилловна, исподволь бросая настороженные взгляды на гостью, открыла створки буфета, достала блюдца и чашки, стала ставить на стол. Некоторое время они молчали.
       - Тамара Ивановна, - осторожно спросила Елена Кирилловна, - о, Игоре-то пока ничего нового, никаких вестей?
       Не услышав ответа, она обернулась и замерла с чашкой в руке. По щекам Тамары Ивановны катились слезы. – Господи…, - прошептала Елена Кирилловна.
       - Нет больше Игоря, - сдавлено проговорила Тамара Ивановна, - погиб он.
       - Боже мой, - испугано воскликнула Елена Кирилловна, - да как же это. Господи, говорили же, он пропал…
       - К нам товарищ его приходил. Он вместе с Игорем в том бою был. Все видел, все рассказал, - говорила Тамара Ивановна дрожащим голосом, вытирая слезы. – Прямо не знаю, как Наташе
сказать.
       В комнате повисла гнетущая тишина.
       - Тамара Ивановна, миленькая, - Елена Кирилловна медленно опустилась на стул, - не надо ей пока говорить, не надо. Это убьет ее, она не переживет. Она так верит, что он жив, что вернется, – Елена Кирилловна испугано смотрела на Тамару Ивановну. - Пусть пока не знает, она ведь совсем еще слабенькая, молоко пропадет, девочку нечем будет кормить. Я ей потом, потом все сама объясню, подготовлю ее, а сейчас не надо, не надо. Господи!
       - Да, да, вы конечно правы, я понимаю, я понимаю, вы правы, - Тамара Ивановна постаралась собраться, взять себя в руки.
       Наступившую опять гробовую тишину нарушал лишь четкий размеренный стук, висящих на стене ходиков. В молчании прошло несколько минут.
       С чайником в руках вошла Наташа:
       - Мам, чайник уже вскипел, а ты еще и стол не собрала.
       - Сейчас, доченька, сейчас, - встрепенулась Елена Кирилловна.
       - Чего это вы какие-то притихшие, угрюмые, - настороженно спросила Наташа, посмотрев на женщин.
       - Да ничего, доченька, ничего, - быстро нашлась Елена Кирилловна. - Это я Тамаре Ивановне про папу рассказала.
       - А…, - грустно протянула Наташа и стала помогать матери.
       - Ой, а я ведь совсем забыла, - вдруг встала Тамара Ивановна, - у меня дома ни капли керосина, вот чума. Александр Михайлович придет, а мне его и покормить нечем. Я пойду, вы уж извините.
       - Ну вот, - обижено вздохнула Наташа, - мы так давно не виделись.
       - Наташенька, прости, деточка, но честное слово, совсем забыла. Ты не переживай, я теперь к вам часто буду заходить. И ты к нам обязательно приходи. Вот Светочка немного окрепнет, будешь с ней гулять и заходи. Мы с Александром Михайловичем всегда вам очень рады будем. И вас, Елена Кирилловна я приглашаю, будет время, заходите обязательно, не забывайте, мы ж недалеко друг от друга живем.
       Все трое вышли в коридор.
       Когда Тамара Ивановна уже оделась, Наташа пристально посмотрела ей в глаза и тихо спросила:
       - Тамара Ивановна, а от Игоря ничего пока?
       Тамара Ивановна не выдержала ее взгляда и отвела глаза.
       - Нет, Наташенька, пока ничего.
       - Тамара Ивановна, он обязательно вернется, - в голосе Наташи прозвучала такая убежденность, что сердце Тамары Ивановны сжалось в комок. - Я знаю, вот увидите, - продолжала Наташа. - Я сон видела и разговаривала с ним во сне. Он сказал, кончится война, и он придет, - голос Наташи чуть задрожал. – Да он так и сказал, правда.
       У Тамары Ивановны подступил комок к горлу. Она испугалась, что сейчас может не выдержать и разревется.
       - Да, милая, да, я тоже верю в это, - с трудом проговорила она, - Я пойду. До свидания. Приходи обязательно к нам.
Она поцеловала Наташу в щеку, открыло дверь, и вышла.


       * * *

       С тех пор прошло более двух лет. Эти годы у миллионов людей, потерявших на войне своих родных и близких, навечно оставили в сердцах неизгладимую боль и скорбь. Вместе с тем, люди в эти дни уже смотрели в будущее со значительно большим оптимизмом, чем прежде. Война близилась к концу.
       Наташа на цыпочках вышла из комнаты, потихоньку прикрывая дверь.
       - Заснула? - спросила Елена Кирилловна.
       - Да, - прошептала Наташа.
       - Чего ты шепчешь. Теперь она до утра не проснется.
       - Куклу свою поцеловала, обняла и уснула. Спит только с ней, - Наташа посмотрела на мать. - Мам, ты как себя чувствуешь? Ты вроде бледная какая-то.
       - Да устала я сегодня очень. Три вагона сегодня пришли, почти весь день готовую продукцию грузили. Ящики тяжеленные, килограммов по двадцать.
       - А чего это ты грузила, ты ж не грузчиком работаешь? - удивилась дочь.
       - А ты что, первый раз об этом слышишь. Нас всегда, когда вагоны приходят, чтобы не держать их долго, с цехов народ собирают на подмогу. У нас даже график очередности на это есть. Вот сегодня как раз моя очередь была.
       - Ты ложись сегодня пораньше, отдохни.
       - Да я хотела еще носки шерстяные заштопать, пятки совсем дырявые, ноги мерзнут, а в цеху по полу ветер гуляет.
       - Ты ложись, мам, я заштопаю.
       - Нет, доченька, я сама. Ты вон лучше побыстрее Светочке кофточку довязывай, - Елена Кирилловна кивнула на диван, где лежало вязание Наташи. - Ты завтра опять ни свет, ни заря за бутербродами? – мрачно проговорила она.
       - Ну, а как же, мам, без карточек же. Хоть два, да все подспорье.
       - Девочку жалко, такую рань поднимаешь. Да и сама…
       - Мам, но там ведь очередь пораньше занять надо. Народу много, достается не всем. А я иногда днем ухитряюсь вздремнуть.
       - А ты б с ребенком попросила без очереди.
       - Ой, да ты что, мам, – отмахнулась Наташа. – Там одни старенькие бабушки, да женщины с детьми только и стоят, некоторые с грудными даже. Кто меня пустит.
       - Господи, - опять глубоко вздохнула Елена Кирилловна, - когда же эта проклятая война кончится, когда ж мы будем жить то как люди?
       - Теперь уж, наверное, скоро. Немцев-то уже наши в самой Германии бьют. Второй фронт открыли, ты слышала?
       - Да слышала, дочка. Хоть скорей бы уж этих фашистских извергов добили, - Елена Кирилловна опираясь о стол руками, тяжело поднялась.
       - Ты куда? - спросила Наташа.
       - Да пойду, носки возьму. И ты бери свое вязанье, - мать посмотрела на часы, - Давай мы с тобой, доченька, часик поработаем, а потом и укладываться будем.
       Вскоре они уже сидели, занимаясь каждая своим делом, каждая, думая о своем.
       - Мам, я хотела поговорить с тобой, - в голосе Наташи прозвучало волнение.
       Елена Кирилловна заметила это, подняла на нее глаза.
       - Поговори, - настороженно согласилась она.
       - Мам, мне один человек предлагает замуж за него выйти, - проговорила Наташа, не поднимая головы от вязания.
       Елена Кирилловна отложила носки в сторону и с минуту, молча растерянно, смотрела на дочь. Та взглянула на нее, улыбнулась и чуть порозовела.
       - Да, мам, я серьезно.
       - И кто же он, этот человек? – тревожно спросила мать, продолжая пристально смотреть на дочь.
       - Мы с Володей учились вместе, он на год раньше меня закончил школу, - сказала Наташа. – Мы тогда не дружили с ним. Тогда, в общем-то, я и не знала его. А он говорит, что я ему всегда нравилась.
       Мать, продолжала смотреть на дочь, не зная как реагировать.
       - А что же он тогда не сказал тебе об этом? – спросила она.
       Наташа прекратила вязать, аккуратно положила вязание на колени и посмотрела на мать:
       - Он говорит, что знал о нашей дружбе с Игорем и понимал, что третий лишний.
       - М-да. Новость, так новость, - Елена Кирилловна задумалась. – И как же он тебя нашел?
       - Да мы с ним полгода назад случайно на рынке встретились.
       Несколько минут они молчали.
       - А он знает, что ты не одна? – спросила мать.
       - Конечно. Я ему сказала.
       - А он что?
       - Да ничего. Он говорит, что это его совершенно не смущает. Говорит, если я не против, то, он готов удочерить Свету. Говорит, что у ребенка должен быть отец.
       Елена Кирилловна заметила, как голос дочери
дрогнул, посмотрела на нее и увидела в ее глазах слезы, но сделала вид, что не заметила этого.
       - М-да, - протянула она опять, вздыхая. – Ну а что ты сама-то думаешь?
       - Не знаю, мам.
       Некоторое время они сидели опять молча.
       - А что он хоть за человек то? - спросила Елена Кирилловна. - Почему он молодой, а не фронте? Он, что бронь имеет или больной, может какой?
       - Да ни какой он не больной. Он был на войне, его ранило. У него теперь одна нога не сгибается, он прихрамывает немного, - ответила Наташа с еле заметным смущением.
       - Ну что он хоть за человек то? - переспросила мать.
       - Мам, ну как тебе сказать. Нормальный мужчина, не хуже других.
       - Я не об этом, дочка, - сказала мать. – Тебе то он хоть нравится.
       - Да. Он внимательный и порядочный человек, - ответила Наташа. - Если бы не нравился, разве я с тобой говорила бы о нем.
       Елена Кирилловна опять вздохнула и долго молчала. Ее задумчивый взгляд был устремлен куда-то в пространство и казался совсем безучастным.
       - Мам, ну, чего ты молчишь? – не выдержала Наташа.
       - Что я тебе скажу, дочка. Решать тебе, - тихо проговорила мать. – Я понимаю, что Светлана будет вечной памятью тебе о Игоре. Но война Наташенька коснулась не только тебя, милая. Миллионы людей сегодня оплакивают своих родных и близких, погибших на этой проклятой войне. Такая уж, доченька, судьба выпала нам, такая наша доля, - она посмотрела на дочь. Наташа сидела, низко опустив голову, по ее щекам беззвучно катились слезы. – Решать тебе, - повторила она, - а мой совет тебе, доченька, такой. Если, как ты говоришь, он порядочный человек, и нравится тебе, готов взять тебя с ребенком и даже удочерить Свету, то я бы на твоем месте дала ему согласие. – Елена Кирилловна помолчала. - А если это так и случится. То я не только советую, я прошу тебя, никогда не говори Светлане о Игоре, - Наташа подняла на нее заплаканные вопрошающие глаза. – Да, деточка, да. Для нее это будет всю жизнь большим камнем на сердце и только. Пусть она знает одного отца, так будет ей легче и свободнее жить. Не плачь, доченька, слезами, как говорят, горю не поможешь. Пройдут годы, раны зарубцуются…
       - Раны-то может и зарубцуются, мам, а шрамы от них останутся навсегда, навечно, - горестно, вставила Наташа. – Ты же, мамуль, прекрасно знаешь, что Игоря я не смогу забыть никогда.
       - Знаю, доченька, знаю. Но что теперь делать, власть над судьбой нам не дана. Выпало на твою долю тяжкое непоправимое горе, а у других оно свое и с этим надо смириться. Иначе невозможно жить, милая. Ты только подумай, детка, пройдет время, не станет меня, вырастет Светлана, выйдет замуж, хорошо, если вы еще будите жить вместе. А если сложится так, что ты останешься одна. Кто тебе тогда в трудную минуту согреет душу ласковым словом, кто подаст стакан воды, когда заболеешь, - Елена Кирилловна говорила тихо и печально, как бы размышляя, сама с собой.
       Она замолчала и после этого они еще долго сидели, в тишине, которая не успокаивала, а наоборот еще большей тяжестью давила на них своей пустотой и одиночеством. Наташа даже не сразу услышала, как заплакала Света, а когда очнулась, вскочила и побежала к ней.
       Елена Кирилловна продолжала сидеть глубоко задумавшись.