Странности третьей войны

- Все критяне лжецы - сказал критянин, - Константинов выпил рюмку и, картинно занеся вилку над тарелкой, несколько секунд размышлял, чем бы закусить, хотя выбор был невелик - между соленым огурцом и соленым же грибочком, наконец, огурец победил и исчез во рту Константинова. Фраза была вызвана к жизни репликой Кузница:
 - Накрылся Стамбул, теперь на Крит будем ездить.

Такой он был, Константинов: Вольф Шварц спросил: - Крит – это Кипр? Ефим сказал: - О, Крит! Вадим Дорошенко сказал: - Надо же… А горячее будет? Дамы не сказали ничего, а Константинов: - Все критяне лжецы, - сказал критянин, – и теперь ждал реакции. Реакция последовала незамедлительно.
- Это силлогизм, Вова? – спросила Константинова.
- Ложный, - после приличествующей паузы, ответил Константинов.
Этого уже не мог выдержать Шварц:
 – Ну, док, ты даешь! Какой же это силлогизм. Это же очевидный оксюморон!
- Что за зверь? – спросил Ефим. Ему ответил Дорошенко:
- Оксюморон – не знаю, а силлогизм – это про медведку. Мол, медведка – насекомое и имеет хитиновый покров, - и опять спросил про горячее.
- Будет, будет, - ответил ему Шварц и спросил Константинова, - Скажешь, не оксюморон?
- Скажу, - ответил Константинов, - ты с словаре посмотри.
Все с интересом следили, как Шварц, поставив одна на другую две табуретки, лез за словарем на верхнюю полку доходящего до потолка книжного стеллажа.

Кузниц поймал сочувственный взгляд Инги и подмигнул ей.
- Карасс, - почти с нежностью думал он, - сколько уже лет. Все остальное, что его окружало в жизни: и армейские сослуживцы, и друзья-переводчики, с которыми он уже лет десять ездит синхронить в разные страны, и преподаватели на кафедре в университете – все это гранфаллоны, а здесь карасс и никакому объяснению это не поддается.

Эти словечки их компания переняла у любимого ими всеми Курта Воннегута – у него карассом называлось необъяснимое духовное объединение людей, в отличие от гранфаллонов – объединений внешних и искусственных: профессиональных, национальных, и прочих.

Действительно, их многолетнее объединение можно было назвать только карассом – у всех были разные профессии и увлечения, и, казалось, ничто не объединяло их, кроме, может быть, «чувства защищенной спины», по крайней мере, это чувство было у Кузница и за него он был карассу благодарен.

Обычно они собирались у Константиновых, в их просторной квартире, но в этот раз карасс собрался у Шварцев на какую-то особую окрошку, которую Вольф собственноручно приготовил из известных только ему экзотических компонентов. Все устроились в студии и ели эту экзотическую Вольфову окрошку, сначала с опаской, а потом без, потому что, кроме окрошки, были еще разнообразные настойки.

Студия Шварца комфортом не отличалась. Посредине стоял большой мольберт с вечно незаконченным портретом Иры, красавицы-жены Вольфа, по крайней мере, Кузниц помнил, что он стоял на этом мольберте уже лет пять, а то и больше. Перед портретом на хилом чурбачке неизвестного назначения сидел оригинал – хозяйка квартиры Ира Калинкина - фамилию мужа она не принимала, не без основания опасаясь, что ее коснется скандальная слава авангардиста Шварца - в окружении остальных дам, которые, как птички на проволоке устроились на длинной садовой скамейке без спинки и, как птички же, чирикали. В руках у дам были разнокалиберные тарелки и плошки с экзотической окрошкой.

Мужская часть карасса устроилась поближе к длинному столу-верстаку, на котором компьютер мирно уживался со старинной ручной прялкой и макетом памятника жертвам Чернобыльской аварии – сложной конструкции из металлических пластин, увешанных колокольчиками – колокольцы звенели при малейшем прикосновении и беседа шла, как в буддисткой молельне, под аккомпанемент тихого перезвона.

Константинов устроился у самого стола и даже нашел на нем место для тарелки, остальные тоже сидели возле стола – кто на чем. Ефим принес из кухни два стула и на одном устроил для себя стол – там стояли его тарелка и рюмка – теперь он тратил немалые усилия, чтобы предупредить поползновения хозяина дома, Вольфа Шварца, который расхаживал между гостями с тарелкой и рюмкой в руках, с размаху усесться на его «стол» – две попытки он уже пресек и был начеку. Кроме хозяина дома, на его импровизированный стол зарился хозяйский кот Минус – любимец хозяйки и потому особа священная и неприкосновенная – поэтому Ефим чувствовал себя во враждебном окружении, как государство Израиль и все время нервно озирался.

Дорошенко тоже сидел возле стола, но места для его тарелки на столе уже не нашлось и он время от времени пристраивал ее на книги над головой Кузница; сам Кузниц устроился прямо на полу под стеллажом и «человек глубоко военный» - так говорила одна его знакомая – чувствовал себя, если не комфортно, то уверенно – надо было только следить за котом и был один опасный момент, когда Вольф лазил за словарем, но обошлось.

Словарь не помог, хотя листали его долго, и спор увял сам собой и теперь ругали правительство. Ругали дружно и однообразно и опять отличился Константинов. Он рассказал притчу.
- Как-то, - сказал он, - бог дал лягушкам в цари чурбан и стали лягушки чурбан высмеивать: Ну что это за царь?! И глуп, и говорить не умеет, и собой некрасив. Бог послушал их и поставил над ними царем вместо чурбана цаплю.
- Ну Вова, - сказала, выслушав притчу, Константинова, - ну Вова, зачем же впадать в крайности?!
- Ты, старик, экстремист, - заявил Шварц
- И за это надо выпить, - добавил Дорошенко.
Выпили и, наверно, оттолкнувшись от реплики Шварца, заговорили об экстремистах, ну и, конечно, о последнем случае с перерождением танков в старинные броневики. Об этом уже говорил весь город.
       
Вообще-то эти перерождения уже никого особенно не удивляли – много их стало, как началась война. Но происходили они, в основном, там, где воевали, и Украины до сих пор не касались. А тут перерождение случилось в городе, да еще такое скандальное – переродившиеся танки хотели продать Союзу Правоверных.

В газетах появлялись все новые подробности, правда, большая часть их потом оказывалась вымыслом местных борзописцев. Писали, например, что броневики образца Первой мировой, в которые переродились Т-76, были заправлены горючим и с полным боекомплектом и, мало того, были это не просто какие-то броневики, так сказать, что под руку попало, а был это Броневой дивизион гетмана Скоропадского, о котором писал Булгаков и который так неудачно выступил против конницы Петлюры в восемнадцатом году двадцатого века. Писали также, что в броневиках были экипажи, но этому уже никто не верил.

Обо всех этих подробностях перерождения, настоящих и выдуманных газетами, и шумел карасс.

- Не настоящие это броневички, - сказал Ефим, который всегда и все узнавал первым, - а, похоже, муляжи какие-то. Открыть их нельзя – пробовали даже автогеном дверцы вырезать и не получилось – не берет автоген – сплав там какой-то сверхтвердый. А внутри ничего нет, по крайней мере, когда заглядываешь, внутри ничего нет, ни сидений, ничего – туман какой-то.
- А ты откуда такие подробности знаешь? – спросил Дорошенко.
- Танки на станции Бровары стояли к отправке готовые, а я туда ездил прибор один для института получать – вот и узнал все на месте.
- К ним что, всех пускают? - удивилась Инга Кузниц.
- Меня пустили, - внушительно сказал Ефим.
Константинова сказала патетическим тоном: - Вы только подумайте, как, оказывается, бог следит за всеми нами!
- Усмири гордыню, женщина, - произнес Шварц тонким елейным голосом, копируя патриарха, и добавил нормальным тоном, - успокойся, можешь и дальше грешить – очень ты ему нужна.
- А вот у вас, Генрих, - спросила вдруг Кузница Ира Калинкина, одарив его взглядом своих серых огромных или, по выражению Константинова, «патологически непропорциональных» глаз, - а у вас, на театре военных действий эти перерождения должны ведь часто происходить.
- В нашем театре, - усмехнулся Кузниц, - пьесы все больше скучные: сидим в штабе, бумажки пишем, в окно смотрим на море – там, правда, иногда что-то взрывается или стреляют, но это, по большей части, арабы рыбу бьют, - он достал сигареты и вопросительно посмотрел на Константинова.
- Пошли, - сказал Константинов и встал.
Кузниц поднялся с пола, пристроил на книжной полке свою тарелку и рюмку и неожиданно для себя продолжил:
- Был, правда, один случай, довольно забавный. Двое «правоверных» как-то пробрались мимо часовых – днем – с «мухой» – это гранатомет пехотный – и хотели пальнуть по штабу и, говорят, переродились вместе с гранатометом.
- Во что? – поинтересовался Вольф Шварц.
Кузниц усмехнулся:
- «Муха» превратилась, говорят, в катапульту древнюю, вроде той, что Архимед изобрел, а воины аллаха исчезли, а вместо них патруль подобрал двух дикарей – в одних набедренных повязках, ни одного языка не знают, всего боятся. Их в Англию отправили – изучать будут.
- Избирательно боженька помогает, - сказал Дорошенко, - похоже, он на стороне Коалиции. Ведь не ядерные же гранаты были у этих правоверных.
- Говорят, гранаты заразой какой-то начинены были, чумой что ли, - сказал Кузниц, - а насчет избирательности ты не прав – в Коалиции много чего переродилось.
- Ты идешь? – крикнул Константинов от входных дверей.
- Иду, иду, - ответил Кузниц и пошел к дверям. У дверей пришлось выдержать борьбу с котом, который рвался на лестничную площадку, но выпускать его было строжайшим образом запрещено хозяйкой.

На лестничной площадке Константинов курил, прислонившись к перилам. Кузниц стал рядом с ним, прикурил свою сигарету и спросил:
- Что это за притчу ты рассказал народу? Сам придумал?
- Куда мне, - Константинов стряхнул пепел в закрепленную на перилах консервную банку, - это басня Эзопа.
- Надо же…, - сказал Кузниц, - я забыл как-то за этими вояжами, что ты у нас эрудит, как этот…
- Как кто? – поинтересовался Константинов.
- Ну этот, как его? Забыл, в общем, - признался Кузниц, - Впрочем, я человек военный, бесхитростный и малограмотный – мне простительно. Все время в разъездах, опять же – свое имя можно забыть.
- Путешествуешь ты и правда много, - сказал Константинов, - как Пржевальский.
- Нет, - возразил Кузниц, - на Пржевальского я не тяну.
- Ну тогда как лошадь Пржевальского, - сказал Константинов.
- Как лошадь, пожалуй, да, - согласился Кузниц и они замолчали.
- А почему ты теперь не через Стамбул летать будешь? – помолчав, спросил Константинов.
- Опасно стало в Стамбуле, - ответил Кузниц, - местные мусульмане шалят: то гостиницу взорвут с иностранцами, то зарежут какого-нибудь неверного на базаре. Вот командование и решило, что на Крите будет спокойнее – греки ж союзники все-таки.
- А турки разве нет? – удивился Константинов, - Турция же член НАТО, насколько я знаю.
- Турция сохраняет нейтралитет, как Украина. Аэродромы только свои предоставила американцам.

Они опять замолчали. Константинов докурил свою сигарету, бросил окурок в банку и направился было назад в квартиру Шварца, но вдруг повернулся к Кузницу, который тоже потушил сигарету и собирался идти за ним, и спросил:
- А как там вообще в стране пребывания, страшно?
- Страшно, - Кузниц помолчал, - особенно ночью. Ты только Ингу не пугай. – он опять немного помолчал и добавил, - Местное население ведь, в сущности, арабы, хотя и христиане, и многие сочувствуют «правоверным», проводят их диверсантов. Недавно одного штабного зарезали, майора одного – к бабе ночью пошел и зарезали – нашли утром. Лежишь ночью в гостинице и прислушиваешься – шаги какие-то в коридоре тихие, трещит что-то, – он засмеялся, - А как-то Ариель среди ночи ко мне в номер прибежал. В трусах, весь трясется, пистолетом размахивает, шепчет, что у него в номере кто-то есть. Ну уговорил он меня, вооружились, пошли, а это летучая мышь оказалась.
- У вас и оружие есть? – спросил Константинов.
- Есть. Пистолеты выдали. – ответил Кузниц, - я свой в тумбочке держу от греха подальше, а Ариель под подушку кладет – застрелится когда-нибудь.

Они вернулись как раз к горячему и новым слухам. На горячее были купаты, приготовленные хозяином тоже по особому рецепту. А новые слухи принес, как всегда, Ефим. Слухи были такие, что и про горячее забыли, правда, ненадолго, и сводились эти слухи к тому, что будто бы на месте перерождения оружия появляются какие-то странные люди и странное у них все: и внешность, и одежда, и поведение.

- Как они сюда попали, эти люди не помнят, - рассказывал Ефим, - и сначала, когда перерождения происходили во всяких диких и отдаленных местах, на людей, появляющихся на месте перерождения, внимания не обращали и только недавно они произвели настоящую сенсацию в Англии. Случилось это не где-нибудь, а в Оксфорде. Там один сумасшедший то ли физик, то ли химик страшно возмущенный современными нравами и особенно однополыми браками раздобыл или сделал маленькую атомную бомбу.
- Постой! Как это раздобыл или сделал? – возмутился Дорошенко, - Ты знаешь, сколько надо всего, чтобы сделать такую бомбу?! Заводы должны были на него работать или большие лаборатории, это я тебе как физик говорю.
- Ну раздобыл, наверно, не знаю, - сказал Ефим, - не это важно.
- Как это не важно?! – не успокаивался Дорошенко.
- Успокойся, Вадик, дай рассказать человеку, сделал, раздобыл – какая разница, - урезонила Дорошенко его жена Лена – художница и человек романтический. – Ты все горячим интересовался – вот ешь и дай людям послушать.

Дорошенко махнул рукой и занялся купатами, а Ефим продолжал:
- Ну вот стал он угрожать этой бомбой и требовать смертной казни для гомосексуалистов. Полиция окружила его дом в Оксфорде, начала эвакуацию города, но вмешалось провидение и бомба переродилась. Этого физика-химика арестовали, но в его доме неожиданно оказались еще двое. Сначала их тоже повязали как соучастников, но потом выяснилось, что зря, и тут начинается самое интересное. – Ефим замолчал и занялся купатами, опередив кота, который тоже на них нацелился.

Все терпеливо ждали продолжения, но оно последовала только, когда Ира забрала своего любимца и посадила к себе на колени.
- Так вот, - сказал, наконец, Ефим, - один из них оказался профессором Оксфордского университета, а второй его студентом, но не это интересно, а интересно то, что они рассказали. Они утверждали, что сейчас 1912 год – студент говорил, что он поступил в 1910, а профессор все просил позвать ректора, господина, скажем, Х, и выяснилось, что этот самый Х действительно был ректором Оксфордского университета с 1909 по 1913 год и что он умер в 1914. Одежда на этих людях тоже была из того времени: и материал, и покрой. Многое в современной жизни их удивляло и пугало. Потом похожие случаи произошли в Америке – там на месте перерождения появился сначала какой-то дремучий ковбой из первых поселенцев, а потом несколько индейцев из племени сиу в боевой раскраске. Сначала военные пытались замять это дело, а сейчас об этом уже все знают и называют этих людей «lost» – потерянные.

Ефим замолчал и налил себе Вольфовой настойки. Какое-то время все молчали, переваривая кто информацию, кто купаты. Наконец Лена Дорошенко рассеянно поинтересовалась, намотав на палец локон из своей буйной шевелюры – предмета тайной зависти менее волосатых подруг:
- А что с ними стало, с этими потерянными?
- Изучают, - ответил Ефим, - изучают как паранормальное явление. Потому и засекретили вначале.
- Ужас какой, - сказала Лена, - только представить себе – попасть в будущее, одной, вокруг все незнакомое, чужое – с ума можно сойти.
- Может быть, кто-то из них и сошел с ума – мы же не знаем, - поддержала ее Инга, - а интересно, у нас тоже такое случалось? Или у вас там, на островах? – спросила она у мужа.
- У нас в стране пребывания похожая история была – я же рассказывал, - ответил Кузниц, - Эти двое дикарей с «мухой» – вполне при желании можно сказать, что они из этих, как Ефим говорит, потерянных. И, вообще, я эти сказки уже слышал – в штабе много об этом говорили, когда в Англии этот случай с бомбой произошел – у нас ведь в штабе почти все британцы, только несколько еще поляков да мы. А здесь, вроде, пока потерянных нет, разве что из броневичков кто-нибудь вылезет. Вообще-то я не очень верю этим слухам – похоже на газетную утку. Кстати, эти дикари, которых возле «мухи» схватили, так это, скорее всего, сами террористы и были – арабы в длинных таких рубашках ходят – галабиях – скинул рубашку и вот тебе дикарь.
- Из броневичков никто не вылезет – они наглухо задраены, я сам видел, - сказал Ефим.
- Не надо все так сразу отрицать, - вмешалась Константинова, - ведь в перерождения мы тоже сначала не верили. Никто не в состоянии постичь Его замыслы!
- Аминь, - резюмировал Константинов, - Надо на посошок и домой – поздно уже.
- Vous avez raison*, - поддержал его Дорошенко почему-то по-французски.
- Успеете, - сказал Вольф Шварц, - Сколько тут ехать?! А я вот что думаю насчет этих потерянных. Как вам известно, я атеист и во все эти божьи провидения не верю. По-моему, при всех этих перерождениях действует какое-то сильное поле и вот оно и может, так сказать, выдергивать из прошлого людей, которые находились в этом временном слое, что ли. Вообще-то я не специалист, но…
- Заметно, - сказал Константинов
- Ну и что! – парировал Вольф, - Мне это подсказывает интуиция творческого человека. Мало что ли известно случаев, когда художник провидел будущее?! Вот Дали, например…Что он там предсказал?
- Полет Гагарина, - сказал Дорошенко и чокнулся с Константиновым.
- Не смешно, - сказал Вольф и тоже поднял свою рюмку, - Предлагаю выпить за творческую интуицию.

Тост получил всеобщее одобрение и тема, казалось, была забыта, но вдруг неожиданно для всех в роли теоретика выступил Ефим.
- Я тоже думаю, что бог тут не при чем. – сказал он, - Я думаю, что просто наша планета не желает больше терпеть те гадости, которые мы творим с ней и на ней. Ядерные технологии и, особенно, ядерное оружие угрожают планетарному равновесию и на Земле начинают происходить компенсационные процессы – так называемые перерождения ядерных материалов. Что же касается этих «потерянных», то это вполне могут быть мутанты.
- Теория не новая, - заметил Константинов, - ее уже пытались протолкнуть наши академики, но беда в том, что она недоказуема. Почему, если это так, как ты говоришь, планета не реагирует на испытания ядерного оружия – их ведь многие страны продолжают проводить?

Ефим хотел ответить, но тут кот, почувствовав, что присутствующие потеряли бдительность, исхитрился и стащил мясную колбаску с его тарелки.
- Ловите его, ловите! – истошно закричала Ира Калинкина, вскочив с чурбачка, - Ему нельзя это есть – у него аллергия.

Общими усилиями кота загнали под диван – он там утробно выл и не хотел расставаться с добычей. Супруги Шварц-Калинкины улеглись на пол и пытались его выманить фальшивыми посулами мяса в будущем, но у кота уже было мясо в настоящем и на посулы он не поддавался.

Очередное собрание карасса закончилось. Переступая через хозяев, гости потянулись в прихожую одеваться.

Шварц жил в новом районе, а остальные в старом городе, куда ехать надо было сначала маршруткой, а потом метро. Ехали все вместе, но по дороге почти не разговаривали, только Инга обсудила с Леной Дорошенко перспективы катанья на горных лыжах в Карпатах этой зимой. Так доехали до Театральной, где Константиновы выходили, а остальным надо было делать пересадку. Время было позднее, людей в поезде было мало, но в вестибюле станции они неожиданно увидели довольно большую толпу.
- Интересно, что там произошло, - сказал Ефим и пошел к толпе, остальные потянулись за ним. Кузниц толпы боялся и хотел остаться, но Инга потянула его за собой.

Все столпились вокруг человека, сидевшего на скамейке у стены, и возбужденно переговаривались. Человек этот действительно выглядел странно. На нем был кожаный комбинезон и кожаный шлем с длинными ушами и на лбу у него сидели большие очки-консервы. Кузниц подумал, что больше всего он напоминает фотографию Валерия Чкалова у самолета после перелета в Америку. В детстве у Кузница была книжка с такой фотографией и он ее хорошо помнил. Человек что-то доказывал стоящему возле него дежурному полицейскому.

Любопытный Ефим поговорил с людьми и выяснил, что этого человека привели с собой в метро какие-то подростки, что он тут всего боится и просит вывести его наверх. Больше Кузниц ничего не успел узнать, потому что подошел их с Ингой поезд. Поезд был последним и пришлось уехать. Через окно вагона Кузниц успел еще раз мельком увидеть этого человека и еще раз подивиться его сходству с Чкаловым с знаменитой фотографии. По дороге домой они с Ингой вяло обменялись впечатлениями, решили, что это какой-то шутник так вырядился, и утром об эпизоде никто не вспомнил и только потом, спустя много месяцев выяснилось, что была это их первая встреча с «потерянным».