Часть втораяПалево

Часть втораяПалево.

Да уж, в такой мороз только в кузове грузовика и болтаться. А что им, тушку мяса везут и меня «нулевого» сержанта. Ещё немного и две тушки получится. А она, собака, прыгает как живая и норовить мне ноги перебить. Я сначало отбивался, а потом ногам стало всё равно. В кабине тепло. Там, кроме водилы, прапор и мой пронырливый сослуживец Серёга Сомов.
Машины вильнула задом и свернула с дороги. Под снежным перемётом оказался лёд. Из кабины вылезли толкать. Спрыгнул и я. Хотел на ноги. И ничего смешного. Просто с ногами не совладал и зацепился ими за борт. Может я так всегда в сугробы спрыгиваю, «головкой». И не «бо-бо» она у меня. И в детстве с кроватки не падал. Где клоуны? Какие клоуны? Спрашивая «Скоро ли?» «Да тут за леском, через сопочку» – отвечает смешливый прапор. Двинули дальше. Снова в кузове. Морда деревянная, усы обволошены инеем. Надо расслабиться, а потом резко напрячься – помогает. Расслабуха пошла – пошла… Индийские йоги вроде даже летают, только что без тела. Ощущение полёта – вхожу в транс что ли. Нет не в транс – в снег, рожей, «на бис». Зря я с собой тело прихватил. Теперь неси его туда куда прапор рукой махнул.
Иду, так сказать, минут через двадцать дошло – надо было «бить» по дороге. И ведь не скажешь, что лучше поздно, чем никогда. Лезу. Уже тепло. А вокруг ели растопырились. Так и норовят за шиворот снежка всыпать. Ползу. Какой мороз! Жарко. Весь белый, будто в масхалате, вываливаю на какую-то дорогу своё неказистое тело. С меня парит. Сижу прямо на снегу и жадно шарю по верхушкам елей – ищу какие-нибудь антенны. Тишь.
Тайга насторожилась. Вдруг где-то рядом щёлкнул затвор автомата. Я вздрогнул, холодные мурашки пробежали по мокрой спине. «Стой!» - приказа кто-то. Я медленно встал. «Стрелять буду», - обрадовал этот некто. «Может не надо!» - говорю. «Надо», - сурово отвечает храбрый незнакомец из-за дерева. А я взял и побежал. Что же делать, если переговорный процесс, как пишут в газетах, зашёл в тупик. А во след тара-рах, стальные пчёлки, вжик-вжик. Кто потом докажет – сдавался я или нападал. Может я упал с машины и у меня крыша поехала. За вторым поворотом, у какого-то склада, перевожу дыхание. Склад – дощатое строение в зелёный цвет вымазано, со звёздами красными. Так что это? Где-то с тыла я пробрался в военную часть. Тото же «молодой» на карауле перевозбудился. Такой и шлёпнуть может. Вон бежит, следопыт. Страх сменился азартом. Дал очередь. АКМ в руках гуляет. Сыпет веером, снайпер недоделанный. Тут я, конечно, притопил. Ещё поворот. Аж занесло. Рукой, как на катке, предупредил падение. Финишная прямая. Впереди по курсу кирпичная кишка, одноэтажная. Перед ней площадка. На ней лежат серые кучки в погонах. Боковое зрение зафиксировало знакомую грузовую. За спиной автомат зашёлся в истерике. Обижено шипят пули. Никогда не думал, что можно так отчётливо различать полёты пуль. Просто пока не приходилось быть на линии огня. В кишке-казарме, как я понял, сыпятся стёкла. Интуитивно плюхаюсь возле самой крупной кучки в звании майора. Ладонь к кокарде. Товарищ полковник, такой-то в ваше распоряжение прибыл. Судя по выражению лица, так сказать, шутка почему-то не пошла. А что случилось то?!
Когда в кузове меня не нашли, Серёга ещё предположил: «Чухнул.» Тут же собрал командир всех на плацу и по «горячи следам», на поимку беглец личный состав науськивал. А тут я сам нарисовался, так шумно, с салютом. Ни фига себе чухнул. Так сильно головой я никогда не бился, чтобы зимой в глухой тайге, дезертировать.
Чего – чего? Какой на хер цирк приехал. Одет, конечно, немного необычно. В учебке старшина позаботился. Шинель с плеча субтильного кадета на мне похожа на пиджачок. Из-под этой, не побоюсь этого слова, шинели свисает юбка полушерстяной курточки пятьдесят четвёртого размера. Хватает два раза обернуться. И колени не так мёрзнут. Рукава свисали как у Пьеро, если бы не пуговки на манжетах. О сапогах и говорить нечего. Обули в сорок пятый. У меня всё-таки ноги, а не лапы кроличьи. Да ещё какие-то «мохнатые» попались. Не ноги – сапоги конечно. Грязь налипнет- от земли не оторвёшь. Чуть забудешься и пошёл. А сапоги на месте – раз, два. Про шапку вообще молчу. Её, бедную, ещё сам Махно небось топтал. Ничего хуже у старшины для меня не нашлось. «У какого кутерью одеваешься?» - не унимался тот самый прапорщик Прихлебявичус. «Понимаете», - говорю: «со старшиной отношения не сложились». «Ё-ё, ваше благородие, не сложились у него… понимаете» - сладкоплачущим голосочком передразнил этот нескладный прапор. Он же, как выяснилось, и старшина. Невозмутимо парирую: «Верно, говорят: «Рыжий да красный – человек опасный». И сам своей наглостью поразился. Глянул он искоса: «Не повезло тебе, сержант». А я ещё тогда подумал: «Да как сказать».
Мне показали мою кровать и тумбочку. Появился замполит. Морда красная. Глаза хитрые, круглые. Беседует со мной и Серёгой. В ленкомнате. Просит сделать стенгазету о нехороших солдатах. Сидим, отмазываемся как можем. Заглянул старшина. «Вы», - говорит он замполиту, показывая на меня: «этого задействуйте. Очень грамотный». Я смирился. В роде «по профилю» что ж упираться. У себя на филфаке тоже газету выпускал, «Словесник». Конечно не о том, что кто-то наложил в шапку Курмангалиеву. Курмангалиев наложил Евсюхину. Евсюхин приложил Курмангалиеву табуреткой. Курмангалиев на днях возвращается из медсанбата. Евсюхин всё тащит наряды. Сделал газету и повесил в коридоре на стену. Страшно гордый собой. Кроме меня никого не нашлось газетки малевать.
Утром я проснулся от удушающего запаха хлорки. «Неужели учения по химзащите» - подумал я. Нет, не учения. Просто ночью мою кровать отнесли в туалет. Это уже не «по профилю». Уже не гордый. Кроме меня дураков не нашлось. Газета на своём месте, я на своём. «Ё-ё, лучше бы тебе в шапку наложили» - посочувствовал весёлый старшина.
Итак, мне предстоит «воевать» в зенитно-ракетном дивизионе №8. Нас человек сорок. Будем ждать «условного противника» под холмиком, в четырех вагончиках: в одном дизель, в другом наводчики ракет (кабина Б), в третьем бездельник (кабина А), в четвёртом связист дежурит круглосуточно. На холмике антенна сканирует – даёт сигналы в кабины А и Б. В кабине Б три наводчика по трём измерениям (по углу, азимуту, дальности) ловят цель и ведут к не ракеты. Пуск ракет из этой же кабины, со своего пульта, производит командир дивизиона.
Мне хватило двух дней, часов десять чистого времени, отсидки перед экраном монитора, чтобы понять, что мои глаза обречены на вымирание. Как снимать искусственные помехи на экране, если глаза, словно в песке, чешутся и слезятся. Надо что-то предпринять. Я сижу дальше всех от командира (наводчик по углу) и, поэтому решился-таки на диверсию. Поймают – дадут наряд вне очереди. А что для сержанта наряд. Ходи себе, наблюдай как другие работают. Важно так покрикивай, типа: «А ну зашуршали, балбесы п…крылые!». В учёбке сам нашуршался.
На экранах наводчиков только точка-цель и крестик прицел. Плавным движением штурвала-колёсика (вправо-влево) и рычажка (вверх-вниз) их надо совместить. На экране командира и цель, и идущая к ней ракета. Условные, конечно, для тренинга. В кабине темно, только цветные лампочки горят. Почти одновременно цель взяли все три наводчика и включили автоматическое сопровождение (АС). Командир послал ракету по нашим координатам. Начинаю теребить рычажок и чуть-чуть затягивать штурвал. Командир в непонятках. Ракета раскачивается. У всех срывается АС. Наводить теперь бесполезно – ракета уходит с курса. Промазали. Забавно. Командир послал ракету. Ракета послала командира. И так целый день. Рядом со мной сидел Серёга. Он начал странно коситься на меня.
День четвертый. Он мог стать апохренозом всей моей невинной затеи. Командир рявкает: «Цель на АС» и включает лампочку белого света надо мной. Вчера ещё надо было мозги включать, командир. Он обеспокоенно поглядывает то на мои руки, то на свой экран. Что я, круглый идиот, в открытую играть. Мы слажено «клеили» и точно поражали цели. Командир хмур – его предположение оправдалось, угловик, то есть я, не брал на «АС». Не будем обосрять. Пойдём другим путём. Вы ещё видно не поняли, товарищ, кого к вам волной прибило.
Есть такое понятие как плановые регламентные работы. Корректируется напряжение в узлах различных блоков и их взаимная слаженность. Сегодня «недельные» регработы. «Месячных» у нас пока не будет – не доросли. Все сидят в кабине, ковыряют в носу, делают вид, что изучают порядок выполнения работ. Предстоит опасное дельце. Причём прямо на глазах двух недоумков: Серёги и презренного рядового Булгакова. Хорошо бы забраться в «шкаф» к командиру. Нельзя. К себе – пожалуйста. На схеме своего «шкафа» ищу выходы на пульт командира. Вот они. Выдвигаю блок 7ЕУ – ковыряю отвёрткой. Все ноль внимания. Боевая задача – повлиять на командирский симулятор. Беру паяльник. Говорю: «Проводок на хрен отпаялся». И присобачивая его туда, где его и враг не придумает. Мозгую дальше… Серёга, наконец, не выдержал: «Сказано же: «Читайте, смотрите, ничего не трогайте – всё отлажено». Шкура, перед Булгаковым решил «подняться» за мой счёт.
Следующий день для нас с командиром выдался трудным. Меня знобит. Не перемкнуло бы что. Полыхнуть, конечно, не полыхнёт – напряжение не то. Мы в ручную вели цель. Вспотевшие ладони скользили по колёсику. Оба наводчика берут на «АС». Я только протянул дрожащий палец… кнопка сама вспыхнула. Командир завопил: «Первая ракета пола». Обычно три, одна за другой. А тут ни одной. Сколько не теребил кнопку «Пуск» - всё бестолку. А цель тем временем выходила из зоны обстрела. Заинтригованно жму на «АС». «… твою… вот она» - зарычал командир. Работая по второй цели, жму одновременно со всеми. Ракета пошла, и вторая, и третья, как положено. В третий раз опять заставляю командира поволноваться. Он бесится, стучит блоками. «Ладно», - говорит: «поехали». Ага, поезжай. Концерт продолжался. Это ещё что, на схеме над деталькой я видел надпись «множ». Или вся эта микросхема «множитель?». Неважно. Разберусь. Лишь бы только как-нибудь в шкаф командирский пробраться. Такая страсть проснулась к электронике; так что будем размножаться командир. Как в страшном сне пару десятков целей я вам обеспечу. И помехи. Какой там враг. Вы и с моими помехами не расхлябаетесь.
После обеда старшина обрадовал – заступаю по графику в наряд. Не ко времени. Завтра за экран на моё место сядет другой. Надо ночью попытаться вскрыть кабину и вернуть всё на место.
Наряд – восемь человек. Я начальник караула – меняю двух караульных через два часа и одновременно дежурный по роте – слежу за работой двух дневальных. Офицер числиться помощником помначкаром. Накой чёрт он вообще нужен. Принимаю комнату для хранения оружия. Сменились в пять.
Наблюдаю в столовой. Булгаков накрыл на столы. Он пошёл со мной дневальным. Его после той пальбы от караулов отстранили. Сели ужинать. Говорю: «Приятного аппетита, товарищи!» Все насторожились. Со стола упала ложка. Звонко. Кто-то негромко выругался. Только сел. Слышу, второй дневальный Силин орёт: «Дежурный по роте, на выход». Выхожу из столовой – ни командира, ни его замов. Только Силин ухмыляется: «Лично я хаваю», и прошмыгнул мимо меня. «Ладно», - говорю: «ужинайте, раз невтерпёж». И поплёлся сам к тумбочке. Спокойно, начальник караула. Наряд только начался.
Ночь. Мороз под тридцать. Деревья постреливают – лопается кора. Почти бегом меняю караульных. Влетаем в казарму. Офицер ушёл спать домой. У входа, «на тумбочке» нет дневального. Ни хрена себе. Нас так всех повырежут. Случаи бывали. «Распрягаю» караульных – закрываю их и своё оружие в зарешеченной комнате. Замечаю какое-то оживление в спальном отделении казармы. Это пока оставим. Иду на поиски дневальных. Заглядываю в умывальник – грязи навалом. В ленкомнате бардак – здесь их то же нет. Может в столовой подъедают. Нет, пока не подъедают. Прислушиваюсь. Из сушилки просачивается негромкий басок Силина: «Да посылай ты его… Вон Серый чё базарит. В учебке из себя всё ц… корчил, типа интеллигент сра… И били его за это как собаку. Сам Серый ему навалял». Захожу в сушилку. На шинелях, у горячих тенов, сидят: молодой боец Булгаков и «дедушка» Силин. «Ты чего это молодежь раскачиваешь» - шепелявлю я сдавленным голосом. Силин, этот неврастеник, резво вскочил на ноги: «Ты… мне указывать будешь. Да ты у меня парашу хлебать будешь, кусок ё…». Выхватил штык-нож и ко мне. Как говориться: «А я и растерялась». Даже за свой тесак не схватился – не успел. Лезвие его ножа оказалось у моего горла. Знаю – штык-нож не режет. Мне понты кидать. Глаза в глаза. Сам не ожидал. «Кончай вы… п… ушастая» - заверещал я как резаный: «От… п… крыл чешуйчатый, мама родная не узнает». Силин отшатнулся, ошарашен не меньше меня. Я продолжаю орать: «Булгаков на тумбочку. Силин убираться». Поглядывая на «дедушку», Булгаков несмело поплёлся к тумбочке. «Булгаков, бегом. Силин за мной» - продолжаю голосить, ыходя из сушилки в коридор. Спиной чувствую - Силин идёт следом. Думаю: «А вот колоть им в самый раз». «Сначала коридоры помоешь» - командую я. «Чисто здесь» - нагло сипит он. «Смотри», - говорю: «Сколько воды в коридоре»; и на глазах у ошалевшего Силина опрокидываю на пол содержимое столитровой пожарной бочки. Булгаков сказал «Ох» и стыдливо прикрылся ладошками. Смотрю на часы. Час ночи. Через час менять часовых. Пора взламывать кабину. Да и тут оставаться несподручно – ждать пока этот милый шалун с перекошенным лицом выйдет из комы. Беру фонарик и отвёртку – замок больно простой. Деликатнее с пластилиновой пломбой и все дела. Накидываю шинель и бегом из казармы.
Звёзды горят, как на солдатских пряжках. По пути вспоминаю наставления Силина. Да, Серёга последовательный малый. В учёбке, в нашей роте, не работал туалет. Только в соседней – этажом выше. Серёга хвалится: «А я сходил». Я: «Так дневальные не пускают же». «Я его, дневального, послал и всё» - отвечает Серёга. Захожу к ним в казарму. Дневальный: «Куда!?» Такая детина. Я помню, тогда ещё засомневался. Но всё же послал его. И прямиком в туалет. Выхожу оттуда, а там уже целая демонстрация протеста. «Пописал» - вежливо поинтересовался дневальный. «А гули» - как можно непринуждённей отвечаю я. Тут зашёл какой-то летёха и разогнал нас. А я то хотел: одному в глаз – «на», второму в пах – «на», третьему… Эх, сорвалось. Пристал, понимаешь, пописал – не пописал. Да, я если честно, даже обкакаться успел. И потом, когда уже наши роты «слили», нужен был «доброволец» для свинарника. Серёга приказал мне: «Ты пойдёшь». Он к тому времени был командиром моего отделения. Я ему: «А ты пойдёшь на…» Он вдруг как даст мне в челюсть, придавая ощущение лёгкого опьянения. Тут я кинулся на него. А он за этих… с той роты прячется и всё. Я завопил: «Убью». Они меня мигом «обжали». Тот детина мне по голени сапогом – хрясь. Это чтобы присмирел. А что и присмирел. Говорят, мол, пальцем его не тронь, понял? И Бахи рядом не оказалось, как не понять. Вот так получается он мне и навалял. Хорошо хоть свинарник стороной прошёл.
Это надо же, пока вспоминал – мимо канониров пролетел. Сначала надо спуститься в бункер, что под антенной. Оттуда ходы по всем кабинам. И ещё, я кажется, совсем забыл про дежурного связиста. Ничего, пройду потихонечку. Спускаюсь. Повеяло теплом. Тусклый свет бункерной лампочки достаёт и сюда. На ступеньках преспокойно храпит часовой. Сошёл с «трассы» подлец. Ладно, пусть пока поспит. Мне «светиться» тоже не с руки. Аккуратно обхожу чучело часового и вхожу в бункер. Кто-то оживлённо спорит. Батюшки-святы, так тут у бункер связиста пол дивизиона толпится. Вот что означало движение в казарме после отбоя. Связист Маргошия стоит у дверей и торгуется: «А ты чё дашь? А ты?» Первым меня увидел именно он: «Товарищ сержант пришёл очередь занимать?» Я протиснулся к кабине и заглянул внутрь. Комок подступил к горлу. Маргошия своё: «Чё дашь, сержант?» «Что я могу», - жёстко отвечаю я: «наряда два вне очереди». За спиной зароптали. Разворачиваюсь: «Быстро по койкам». «Ты чё, один что ли. Поделиться не хочешь» - возник Курмангалиев. Атмосфера накаляется. Сейчас будут бить. Надо было автомат с собой прихватить. Типа, караульных пошёл проведать. Курмангалиев схватил меня за грудки. Я прямо проткнул его глазами: «По губе соскучился?» Нос к носу. «Накозлишь, да» - шипит он. «Да» - твёрдо сказал я. Губы все боялись. Тот же Курмангалиев, говорят, до сих пор кровью мочится. Похоже упоминание о страшном его отрезвило. Бойцы выложили мне весь свой убогий словарный запас и потянулись к казарме. Маргошия, этот щуплый грузи, засуетился: «Мужик из города. Сапоги просил. Деньги просил. Я ему всё давал. Сержант, не сдавай, я купил её». «Куда потом её денешь?» - спрашиваю. «В кочегарке спрячем. Хорошо кормить будем» - отвечает. Я развернулся на месте. Поднимаюсь по лестнице. На свежий воздух. Мой часовой испарился. Стоп. Так же нельзя. Девку на цепь посадят. Это уже здесь было. Одно лето на ложной демаскированной позиции какая-то приблуда жила. Её в старом вагончике запирали. Во время учений, с выездом на полигон, она осталась без «попечителей», без еды и питья. Стала выть. Грибники, из семей наших офицеров, её и обнаружили. Вывезли её в город и бросили – разборки никому не нужны.
Бегу вниз. Почти сбиваю с ног Маргошию. Тот только и успел крякнуть: «А-а, зашевелилось, сержант». Она лежала на старенькой шинели без воротника. Свернулась калачиком. Лет пятнадцать, не больше. Одежда разодрана. Лицо разбито. Что же тут может зашевелиться, кроме жалости.
Минут через пятнадцать стоим на дороге, за пределами части. Она чуть протрезвела и ревёт без остановки, утираясь выцветшим рукавом той самой шинели. Тормознул камазист, разухабистый фраер. Улыбается понимающе: «Кому в город?» «Никому» - отвечаю. Девчонка затихла. Трясётся от холода. Уткнулась лицом в мою шинель, чуть ниже воротника, и хлюпает носом. А если никто больше не появится? Что делать? Куда мне с ней? Слышу «жигули» стрекочет. Точно, жигули. Выхожу на середину дороги. Остановили. Заглядываю в салон – там притаилась парочка испуганных женщин средних лет. Повезло – отвезут прямо домой.
А я притапил в родные пенаты. Часовые меня теперь съедят. Хорошо, что я осторожный малый, это чтобы не сказать трусливый. Сразу не открыл дверь в казарму, прислушался. Батюшки-святы, командир лунатит. И почему-то не в настроении. Он даже не кричит, ревёт как Ниагара: «Это что за дежурство. На КПП часовой спит как сурок. Второго собаками не сыскать. Рота гуляет среди ночи. Где дневальные. Где дежурный. Грязь. Воды по колено». Ой, командир, ну прямо заинтриговал. Кому это он кричит, если никого нет? С тумбочкой что ли разговорился? «Оружие не заперто», – энергично так продолжает он: «Заходите люди добрые. Кому пулемёт? Кому гранату? Берите. Я такого дежурства, такого караула сроду не видел. Даже не слышал. Такого не бывает. Я-я-я. Расстреляю. Кастрирую, сукина сына». Это он обо мне что ли? И вдруг тишина. Это когда фонарик брал в комнате с оружием, когда на Силина «наехал», тогда и забыл запереть. Скромно заглядываю в казарму. А командир на полу, в воде лежит. Шары выкатил, за сердце держится. Подбежал Курмангалиев «со товарищами» - ещё не «отбились», стервецы. И это в полтретьего-то. Перевалили командира на кусок брезента и поволокли домой. Офицерская общага метрах в двухстах. Донесут, надеюсь. Хоть Курмангалиев воспользуется – попинает командира за «губу». А командир – мужик крупный, тяжёлый небось. Зато теперь он с гордостью может сказать, что его солдаты буквально на руках носят. Сейчас «подорвётся» наш фельдшер.
Утром командира увезут в госпиталь. Вроде как предынфарктное состояние, вследствие сильного перевозбуждения. Видно много адреналина в крови. Меньше мяса надо кушать, командир. А то кастрирую, понимаешь. Итак, я повёл себя как евнух. Пацаны ещё долго будут поддевать, а вот «деды» ещё и подлянку могут кинуть. Приведи я её в казарму, так вообще, бери шинель – иди в тайгу.
Дневальные опять в сушилке. Им любая Ниагара нипочём. Валенки под голову и дрыхнут, мерзавцы. Тут меня как кипятком ошпарило. Сапогом Булгакову – «бух» - вскочил, как ужаленный, и бегом «на тумбочку». Силину, очень уважительно так, - «на» по заднице. Всё и закаруселилось. Он вскользь саданул по челюсти. Я ногой в живот откинул его в угол и стал развивать успех. Силин вывернулся, попутно зацепив мне печёночку левой, а чувствительно. Моя же левая ушла в пустоту. Теперь я в углу. Силин, тварь криминальная, засобачил ногой в бедро. Ясно, целил в нежное место. Он навязывает ближний бой. Надо держать дистанцию. Так легче уходить от удара. Мне удаётся выскочить из угла. Мой нос фонтанирует. Не понял. Внимательнее к его правой. Ба, да он же левша. Слежу за правой, а он левыми крюками меня обрабатывает. Попадаю ему в грудак. Ага, задохся! Напираю. Эх, зря пошёл на ближний, да ещё и раскрылся. Пропускаю в живот. Не хило, но всё-таки выжимаю из себя невыразительный апперкот. Дальше, как во сне, бьёмся не на жизнь, а на смерть. У Силина поставленный удар, но дерётся как-то разбросано. Плохо прикрыт. Почти не уворачивается. Привык видно «на пушку брать». Он в моей весовой категории. Но удар мой слабоват, только нервирует противника. Одна мысль: «Удержаться на ногах». Понимаю, упаду – сапог Силина не даст подняться. Второе дыхание действительно есть. Интенсивность боя спала. Мы разошлись и сели в разных углах. «А ты, оказывается нормальный мужик» - трогая распухшие губы, задумчиво произнёс Силин.
Часовых сменил. Никто не буянил. Кто-где, но все немножко поспали. Заходим в казарму. «На тумбочке» Силин. Булгаков летает с тряпкой по полу.
Утро. Казарма блестит. Плац вычищен. Откуда ни возьмись заворачивает замполит. Рожа даже не красная, а багряная. Так и тянет об неё ноги погреть. Стоит, покачивается и воняет спиртом. Я от неожиданности аж вскрикнул: «Дежурный по роте, на выход». Сильно удивился замполит: кого это я зову? Ах, позорное наследие учебки – я же сам дежурный. «Всё нормально» - спрашивает. «Так точно» - отвечаю. Замполит отвалил. Зато помначкара заявился. Ничего не спрашивает. Только сонно бросил через плечо: «Так держать». Ну и ночка выдалась. Вот тебе и наряд. Я это по другому себе представлял.
«Рота подъём». Утренняя поверка. Завтрак. Все сели за столики. За каждым по четыре человека. Мамука у дверей хлеборезки. Важный такой. Ну, как же – повар, птица серьёзная. Я раздал хлеб. Говорю Мамуке: «Дай пряник – дежурному положено». Мамука подбоченился: «А я положил на то, что положено». Чувствую, бойцы перестали чавкать, ждут моей реакции. Я всё ещё миролюбиво: «Отложи в сторону то, что положил, а то вдруг кто ненароком прищемят», - и уже настойчивее: «Дай пряник!» Мамука вытащил из грязных штанов какоё-то серый комок, поплевал на него, обтёр, когда-то белым фартуком и бросил на стол. В столовой тихо. Даже слышно, как хлопает на ветру дверь офицерской общаги. Я с ужасом смотрю на это нечто, покусанное, неоднажды обсосанное и даже не говорю – шепчу: «Что это?» Мамука, видно, почувствовав слабинку, закатился: «Он уже пряник не узнаёт. Ещё один наряд с Силиным и забудешь как тебя звать». «Засунь» - говорю: «его к себе в задницу», и иду к своему столику. Слышу вдогонку: «Да и пошёл на…» Совсем теряю голову. Подлетаю и прямым ударом в грудь вгоняю его в хлеборезку. Сапогом лягаю его в подбородок. Падает. Закрываю за собою дверь хлеборезки. Теперь держись, пряник. Уже стучат: «Хорош, мужик». Разворачиваюсь. Вовремя. Проворный Мамука уже на ногах. Моя левая сработала автоматически, прикрывая корпус. Топор скользнул по руке, сбивая редкий волос и браслет часов. Дверь взламывают. Меня хватают и вытаскивают. Кто-то дал в ухо. И тут произошло то, чего я никак не ожидал. Мой «призыв» - «черпаки» оттёрли меня от «дедов» и взяли в кольцо. Такой галдёж поднялся. А Серёга преспокойно продолжал трапезу. Мы в меньшинстве, но, судя по всему, готовы идти «стенка на стенку». Прибежал Силин «с тумбочки». Надо же, миротворец какой. Страсти утихли. Разобрались-таки. «Деды» оказывается думали, что это я за топор схватился… из-за какого-то пряника. И не слышали якобы, что он меня послал. Точку поставил Курмангалиев: «Извини, браток, что я тебе по уху в… Я же не знал». Ничего, я не обижаюсь, ишак махровый. Я то точно знаю, за что ты мне в…
Это уже второй раз надо мной топор свистит. Даже приятно, в какой-то степени. Значит, некоторые считают, что меня голыми руками не возьмёшь. В учёбке и месяца не прожил, как в столовой «засветился». Во время завтрака носил миски из помывочной повару на раздачу. Он орёт: «Быстрее – быстрее». Я ему: «Да я то что, сколько моют, столько и ношу». Вдруг этот поросёнок раскормленный переваливается через стол и половником в лоб дотягивается со скверной начёт матери. Я тогда ещё не привык, что маму так часто вспоминают и давай в него миски швырять. Потом перепрыгнул через стол, схватил его за грудки и мы упали на скользкий пол. Бойцы одобряюще скандировали: «Мочи его». На шум прибежал начальник столовой. Уже в свинарнике разгорелся спор с другими «отличившимися» - кому навоз чалить, а кому пристройку рубить. Вот тогда один на меня с топором и кинулся. Фигура быковатая, а так рыхловат, мешок. Сын большого начальника. Папаша его потом куда-то к себе поближе перевёл.
После развода рота отмаршировала на позицию. Я спокоен – сегодня тренинга в кабине не будет – зам. командира теоретическую подготовку удумал. Подошёл старшина и приказал взять фляги со склада, и выжечь из них краску. Похоже, эти фляги не один год меня дожидались. Учись Булгаков, пока я живой. Не стоило мне так говорить. Вот фляга. Вот соляра. Наливаем. Спичку зажигаем. Молчи Булгаков. Бросаем внутрь. Загляд… Мир полыхнул. Я грамотно упал. Как по команде, на случай ядерного взрыва, «вспышка спереди», и стал энергично кататься по земле, сбивая пламя с тела. Слышу голос Булгакова: «Товарищ сержант, может хватит на мусорке копошиться. Неудобно, вдруг кто увидит, заложают, скажут: «Ну и долбанутый у тебя сержант». Открываю глаза, приподнимаюсь на колени. Одёжа цела. Общупываюсь. Ну и правильно не нужна мне эта лишняя растительность на лице – усы, брови, ресницы.
Командир приехал к разводу караула. Сдаю наряд. Командир – мужичонка шустрый, такой в госпитале не заваляется. Приглашает сержантский состав в ленкомнату. Не к добру. Ой, не к добру. Заходим, шапки снимаем. Тут уже сидят грустные: замполит, замок и сам командир. По ком панихида-то? Командир неестественно спокоен. Морфием обкололи что ли? Он сразу берёт бычка за окорочка. Меня, то есть, за… «Что», - ехидно так спрашивает: «в электронике хорошо разбираешься?» Искренне удивляюсь: «Кто, я?» За меня неожиданно заступается Серёга: «Да он же дуб. Он же почти не занимался по специальности – вечно наряды тащил». «А кто тогда систему переналадил? Кто же тогда командира в дураках оставил?» - включился замок. «Ну не в дураках, конечно», - поправил командир, слегка обидевшись: «Я просто ждал когда ему это надоест». Ладно, колюсь: «У меня зрение плохое. Глаза сильно устают, не могу часами в экран глядеть». Командир встал: «За такой наряд – трое суток гауптвахты, за вредительство ещё четверо. Итого дней через десять за тобой подъедим. А с глазами ты мне это кончай». «Здорово», - подумал я: «Ты лучше со своими глазами кончай, а мои оставь в покое».
Сборы были недолгими. Подошёл Силин, сам однажды побывавший на этой «губе». Подбадривает. Держись. Пусть даже насмерть забьют. Стой мужиком. «Лычки» срежь. Там сержантов особенно е… Молодец, успокоил, прямо полегчало. Пол-дивизиона стояло и сочувствовало мне. Мол, всё херня. Не прыгай сам-то; тишком, да в тенёчке – целее будешь. Да, херня. Еду-то я, а не вы. Но всё равно, аж за душу трогает такое внимание. Видно в России всегда так – и к сирым да убогим особое сострадание. Даже Серёга подошёл: «По тебе давно «губа» плачет». «Губа не дура» - метко подметил Булгаков. «Пошёл…,….» - взвинтился Курмангалиев. Оба слиняли. Бежит Мамука – подаёт мне свёрток.
Снежная пыль скрывает провожающих. В свёртке печенье и конфеты. Паника ослабевает. Одно тревожит: чего это командир ночью припёрся и как он быстро узнал? Конец февраля. И вовсе не холодно. Смотрю на свои погоны. Нет, не срежу лычки. Красиво – две золотые полосочки на чёрном фоне.
Подъезжаем. Мороз по коже – вижу «колючку», вышку с прожектором, огромные железные ворота. Мама, концлагерь что ли? Хемингуэй застучал в висках: «По ком звонит колокол. Колокол звонит обо мне!» Слышу чей-то хриплый голос: «Эй, ты х…, вытряхивайся». Может всё-таки надо было срезать лычки. И чего в них, собственно, красивого. Поздно. Руки на голову – ведут в караулку. Внутри раздаются голоса: «Где начкар. Ушёл. Тут чёрного куска привезли. Отдайте его Лимону». Точно, концлагерь; обо мне, как о мыле. Завели в убогую комнату с одним столом и стулом. На столе в небрежной позе сидит прыщавый тип и поигрывает ремнём. То намотает на ладонь, то размотает. А пряжка на ремне тяжёлая, медная, со звездой по середине. Начал он вполне доброжелательно: «Ну что, кусок, в х… вляпался. Давай, начинай стриптиз. Снимай сапоги и шинель. Так. Шапку и ремень положи на пол. А теперь снимай штаны, я тебя проштампую – отобью звезду на заднице». Хитрит, не иначе, видно брюки ему мои приглянулись. Лимон взял на себя труд самому подойти ко мне. Он с ухмылочкой встал вплотную и стал стягивать с меня узенький брючный ремешок. В знак согласия я резко кивнул головой, прямо ему по переносице. Аж мозги перевернулись. Он кричит: «Ой, б…, ой, б…» и, пьяно шатаясь, держится за свой клюв, свёрнутый набок. Кровищи. Прибежали его напарники-головорезы. Настоящие профессионалы – отмолотили и бросили в одиночку. Я не то что понять, пукнуть не успел. Помню, только собрался защищаться и уже на полу. Только подумал… – уже в камере. Одно утешает звёздами не украсили.
Осматриваюсь. Под потолком окошко, размером с блюдце. Вокруг бетон. В углу ведро. На стене узкая полочка висит на цепях. Прямо средневековая пыточная. Нет, это ещё не пыточная. Через сутки заступил мой «любимый» наряд. Они сразу к моей камере кинулись. Надо же, какая трогательная забота. Открыли окошечко в двери и всячески развлекать. Кем я только не был за это время. И… был, и… был, и… стану. Тут принесли ужин, дружно наплевали в него и предложили мне отведать. Может это неизвестный мне ритуал «братания» или мою баланду решили микробами сдобрить, для пущей питательности. Теперь я вынужден сесть на диету – буду есть через день. А то неизвестно, что может в полутьме оказаться вместо котлеты. Такие озорники. Перед тем как покинуть место у окошечка в мою скромную обитель, мне посоветовали не огорчаться – разлука будет недолгой – до ночи.
Мало того, что «братья по разуму» строгим постом очищают мой хныкающий желудок, они видно решили, что я как какой-нибудь христианский мученик могу и не спать сутками. Кровать-то есть, но она как вторая полка в вагоне; да к тому же поднята к стене и закрыта на замок. Прошлый наряд её опускал на ночь. Эти не собираются. На полу не поспишь. Стоять целыми днями на нём босыми ногами и то в лом. На дворе зима. Здесь не топят. Тело просит тепла. «Хочешь погреться?» - открылось забрало в двери. «Хочу» - простодушно ответил я. «П… за мной» - открывая дверь, пригласил меня лимоновский приятель.
Попадаю в пустую комнату. Лампочка режет глаза. Их пятеро. Стул есть, на нём Лимон. На носу белая нашлёпка. Сразу видно, бывший студент – уж больно хорошо говорит, складно: «Будем на тебе «молодых» учить. Условия такие: пять минут держишься на ногах – идёшь спать, не устоишь – дадим второго и так далее. Согласен? «Не согласен» - отвечаю. «А какой х… разница» - закрывает переговоры лимоновский прихвостень.
Милый толстячёк замучился бегать за мной. Искренне удивляется: «Чё на месте не стоишь?» Его самого всячески запугивают. Он паникует, торопится и всякий раз мажет и спотыкается. Я уже кричу со всеми вместе: «Давай Бомба. Бомба давай» Задохнулся Бомба и пошёл соплями.
В камеру отпустили, а вот полку так и не открыли. Позвенел цепью, позвенел… Разве услышат – в пыточной истошно вопит очередной бедолага. Кое-как в уголке примостился, пока тепло от беготни из тела не ушло, и отключился.
Утром плеснули ко мне в камеру вёдер десять воды. Одно из трёх: или я морж, или сегодня банный день. «Что-то ты больно резвый» - говорят: «Завтра посмотрим». Стоять в воде ещё прикольнее. К ночи водица затянулась корочкой. Может закосить под рыбака – заняться подводным ловом. Караульный другого наряда, опуская на ночь полочку, только ахнул: «Ни х… себе, сколько нас…»
Опять «мои». Опять «играем». Двигаюсь медленнее, ломит суставы ног. Спецы, нечего сказать. По-прежнему концентрирую внимание на пассивной защите. Попробовал бы иначе. Со мною пляшет Буга. Прямо «буги-вуги». Удары ни к чёрту. Вдруг он подрезал меня ногой, Падаю. Зрители восторженно поднимают большой палец кверху. Я вам что, гладиатор что ли. Потом был Мотин-крупный такой, аж на целую голову выше меня. Падаю. Опять прощают. Видят, не специально ложусь. Легковес Сазов могил реже, но в точку, если этой точкой можно назвать живот, грусть, лицо… Я сам не понял как устоял. Видно держала стена, к которой он меня примазал. «А я?» - засуетился Турдлев: «Ну хоть разок Вье…» «Да ты что, братан, он так до послезавтра не доживет.» - Мило улыбнулся лимон. Все засмеялись, конечно. Конечно, очень весело.
Прихромал в камеру и упал на лед – вволю «наигрался». Кругом лёд и враги. Вот если бы мой ангел-храниетль Баха был тут. Баходур Сандов призывался вместе со мной из Душанбе. Потом в учёбке впрягался за меня. В конце концов и Баха не выдержал: «Сколько можно драться. Каждый день, каждый день… это много. Утром схватился, ну думаю, на сегодня всё; нет вечером опять. Ты как басмач какой. Тебе не надоело, а? Я уже не могу, да, достал ты меня, да!» А я ему сгоряча: «Да пошёл ты, чурка, ишак карабахский». Мы и с ним сцепились. Катаемся, а бить никто не хочет. Вот такая ему от меня благодарность вышла.
Вспомнились заветы Силина о том, что надо конца стоять мужиком. «Мужиком был, мужиком и помру» - прошептал я, засыпая на льду. А про себя добавил: «Если ничего не отморожу». Утро я встретил оглушительным кашлем. Зато не опух, на льду-то. Мою пайку сожрали. Заступил другой наряд. Но есть я уже не смог – от частого кашля весь ужин разлетался по камере. И поспать не пришлось – не давал тот же кашель. И, похоже, не мне одному. На утро пришёл фельдшер. Сунул мне градусник. В толстой шинели стоит, трясётся, с ноги на ногу переминается. Температура оказалась нормальной. Фельдшер уходит. Я ему вслед: «Стойте, а как же кашель». Холодной воды не пей – слышу уже из-за двери. Ещё медик называется. А ты вмёрзни в лёд босыми ногами. А ты поспи на нём ночку-другую. Обед тоже не пошёл – желудок отмирает. Ничего, пару ударов сегодня ночью приведут его в рабочее состояние.
В пыточной пока только трое: неповоротливый Бомба, Турдыев и Лимон. Турдыев подошёл вплотную. Даже пахнуло гнилыми зубами. Тут его окликнул Лимон: «Только не убивай». Он повернулся на голос: «А?» Я чуть присел и прижег ему почки. На полусогнутых, он сделал пару шагов к ближайшей стене и буквально рухнул мне под ноги. Подлетаю к растерявшемуся Лимону. Левой – обманное движение. Правой попадаю в кадык. Проблемы с дыханием, дорогой. Хватаю его за плечи и рву навстречу моему колену. Хрясь. Белая нашлёпка отлетает. Клюв опять набок. Теперь в другую сторону. Толстячёк убежал в смущении. За подмогой, не иначе. Беру лимоновский автомат и расстреливаю обоих. Да, расстреливаю – патронов-то нет. Вот так они нас охраняют. Лимон приходит в себя и пытается пристроить нос на место. Бесполезно, сука. Прикладом «бац» по так называемому носу – Лимон в нирване.
И тут я как-то совсем иссяк. Автомат вывалился из рук. Приведением плыву в свою обитель. Вокруг суета поднялась. Как во вневременье. Капитан энергично хлопает губами. Мимо проносят Лимона с разбитым лицом. Западаю ещё глубже – в небытие. Спал, ел – не помню. Глухой кашель стал спутником дыхания. Помню слепящее яркое пятно – солнце, когда меня забирали опять в часть, такое… такое живое, мартовское. Я тогда ещё подумал: «Весна, не иначе».
И служба моя продолжалась в своём обычном ключе. В наряде часовой обстрелял, спросонья. Чего-то баня у меня загорелась. Во время учений по сборке и подготовке ракет к стрельбе, и меня привлекли. Людей не хватало. Ну наживил я стабилизатор. Слышим – крики со следующей площадки – туда. Заправщик, оказывается обдал со шланга горючкой ракету и остальных. Другой компонент топлива – окислитель, уже в ракете. Стабилизатор, видите-ли, на заправщика упал. Лейтенант, такой с виду культурный, а как матюкается. Обиделся я, снял противогаз – вонища едкая, аж закурил. И не надо гнать, что горючка в смеси с окислителем взрывоопасна. Ещё что-то требуется, для запалу. Так и не понял до конца, чего это они всей толпой меня в снег мокали. Я так думаю, не умеют сдерживать душевные порывы.
И прав был старшина, мне с ним прямо не повезло. Когда ставили заборы, я на него один пролёт уронил. Ну и что, что гвоздями попало. Он сам себе форму изодрал, когда с воплями из-под забора вырывался. Это напомнило мне, как в детстве мы кошку под тазик ловили. Она так же выбивалась из-под тазика, крича дурным, нечеловеческим голосом. Когда крышу в казарме горячим битумом заливали, я ведро опрокинул. Откуда мне было знать, что старшина внизу покуривает. И опять услышал голос той кошки, из детства. Ну и другие мелочи. Что же из всего трагедию делать.
Опять ошибся командир, к ДШК приставили, в наземное прикрытие. ДШК – это такой крупнокалиберный пулемёт на колёсиках, зенитка, проще говоря. Там патрон, блин, с ладошку. Выставляется эта штука на треногу и пошёл. Во время очередных учений вертолёт изображал низколетящую цель противника. Недолго, надо заметить. Между сопочек завис и нагло так себе стрекочет. Поднимись повыше. Наводчики знаешь, как мучаются – ты у них с местностью сливаешься. По радио сообщаю о визуальном обнаружении цели. Прислушиваюсь, как там дела в кабине. По радио раздражённый голос командира сочится: «Искать, искать. Берите цель, берите. Сборище недоумков». Что-то я занервничал. Мало того, что шершни долбят, ещё и гнус налетел. Сели прямо облаком и в глаза лезут. Командир разоряется: «Цель, я сказал. Фокусов мне от этого… хватает». Чего это командир обо мне так часто вспоминает. А этот подлец ближе подлетел. И гнус заел совсем. А – а – а.
Я от этой пушечки прямо оглох. А командир из-под земли выскочил и орёт что-то, показывая в ту сторону, где села дымящаяся вертушка. В какой-то момент я подумал: «Может в звании повысят?» Но по лицу командира понял вряд-ли.
Похоже, я стал завсегдатаем «кичи». В нашей общей камере сидело два «авторитета» - подследственные. Один урод забил «молодого» до смерти, другой «ганса» ножом пырнул. Оба из этой же части – стройбата. Им передавали на ночь шинели и сигареты. Без отопления, без сапог, на голых нарах, хоть и май, а холодновато. Одну шинель давали мне, сигаретами угощали, как ровню. Всего нас было человек двенадцать. Но я, тем не менее, в «авторитеты» не лез, никого не прессинговал. И «кичмары» меня игнорировали. Работал вместе со всеми. Целый день сидеть, курить, тоже не в кайф – время долго тянется. Один «молодой кичмарь», ещё не при делах, вроде как прикрикнул. Как я вызверился. Он растерялся и отошёл. Не понял. Если «блатной», то почему работаю. Я небрежно сплюнул, сел и закурил, с ухмылкою глядя ему в глаза. Арестованным курить вообще-то не разрешается. «кичмарь» отвернулся. В общем, на этот раз как в командировку съездил. Только одна фигня полоснула по загрубевшей душе. У «кичмарей» свои развлечения. А в камере свои. Этим двум скучающим отморозкам, «авторитетам» долбанным, надо же поразмяться. Выберут за день жертву и ночью гоняют по камере. А все остальные, бараны, своей очереди дожидаются. И я себя за невмешательство тварью последней чувствовал. Знал, дёрнусь, не выберусь. Если «кичмари» вряд ли забили бы, то эти точно порежут, да ещё найдут того, кто на себя возьмёт. Это без проблем. И точно, когда «рвали» «летуна» я не выдержал: «Да кончайте вы уже, мужики». Я же не сказал: «Кончайте его». Конечно, наивно полагать, что мои слова сыграли трагическую роль… Неприятный осадок остался. Вспомнилось, как я мог откосить от армии. У меня с детства снохождение или лунатизм, иначе говоря. Родители боялись – уйду ночью куда-нибудь, да часовой пальнёт. Мама уговаривала: «Давай, как это сейчас называется… «откосить» попробуем». Я решил – пойду как все. Папа одобрил: «Молодец! Узнай правду жизни. А то всё книжки, книжки». Мотал я такую правду, когда людей в мирное время как скот какой забивают.
На точке новости. Прапорщик Прихлебявичус перевёлся на другое место. Серёге кинули ещё одну лычку и поставили старшиной-каптёрщиком.
Давно мы собирались «дембельский приказ» обмывать. Мамука, Силин и Курмангалиев «отбиваются». Сели мы впятером у Маргошии в кабине. Хорошо «посидели», под маслята, под солёные. Еле успели на маршировку с песнями, перед вечерней поверкой. Строй поворачивает, а я прямо шагаю. Все замолкают, а я дальше пою. Помначкар сразу меня вычислил. «Пьяный?» - спрашивает. А то сам не видит. «Не-е-ет» - отвечаю. «Дыхни» - просит. Дыхни?! Итак грибочки наружу просятся, хоть руками держи. Обрыгал его, короче, и поехал к себе на «кичу». А там уже ждут: «Рассказывай…»
В конце июня на съезде Народных депутатов СССР решили солдат-студентов вернуть домой доучиваться. Командир сказал, что первыми поедут лучшие. Серёга, скорее всего, первым уедет. На днях проводили Силина… на «кичу» - он Серёгу избил. Он, оказывается, «стучал» замполиту и давно. А меня даже «палевом» прозвали. Потому, что даже самая мелочь с рук не сходила. Штык-нож, к примеру, часовой потерял – трясли меня. Хорошо нашёлся. И наряд-то уже был не мой. Кто-то следующему дежурному шепнул, что некомплект. Тот проверил дотошно – точно – доложил. Серёга – гадёныш ещё тот, но я пытался наладить с ним отношения. Мы же вместе начинали эту лямку тянуть, с одного взвода изначально. Я обладаю особенностями привязываться к людям, даже гнилым; обстановке, даже хуже не бывает. С ним вечно делился неудачами, с кем ещё, а он только недобро ухмылялся… Может просто, думаю, лицо у человека от природы такое ехидное.
Окончательно «палево» прилепилось когда фляги выжигал, а выжег себе лицо. Даже разговор пошёл, что со мной вообще опасно в наряд ходить – обязательно что-нибудь приключится. Серёга постарался, не иначе. Хотя…
Я написал домой – попросил денежный перевод и одежду. Думаю, может через месячишко и поеду. Тут волейбол затеяли – «гансы» против «кусков». Надо было меня вовремя в звании понижать. Я как назло оказался под сеткой, напротив командира. Ну и в эффектном прыжке стушевал… мимо мяча… ему по роже. Побегал командир вокруг казармы, успокоился. Не догнал.
Мой призыв – «черпаки» решили рапорта писать, мол останемся и дослужим. Пишу и я. Иду к командиру. Тот вскочил из-за стола и разорвал мой рапорт: «Ну уж нет. Час на сборы. В первом потоке пойдёшь». Выхожу от командира, говорю: «Прощайте, однополчане». Мамука не удивляется: «Передавай привет Силину». Серёга побежал к командиру – не поверил. Отпёр свою комнату-каптёрку: «Забирай на…» Вытащил комплект лишь отдалённо напоминающий парадно-выходной и не мой, естественно. Я в увольнение не ходил, больше как-то в наряды приспособился. Так что она у меня была «нулёвой». «Это не моя» - говорю: «Давай искать мою». «Недоволен – иди к командиру» - улыбается Серёга. Моя реакция на хамство предсказуема. Я пошёл на Серёгу. Он сел, колени задрожали. Пинком сапога он выкатил мне под ноги посылочный ящик: «Вчера вечером привезли. И перевод денежный у замполитаь получи». На плацу машина сигналит. Ничего себе, час на сборы. Хорошо замполит в ленкомнате.
Сажусь в командирский уазик. Командир оглянулся: «Почему не в парадке?» «Я в гражданке поеду» - говорю, похлопывая по крышке посылки. Едем в головную часть, в Красноярске. Спешка не дала закончить дела. Хоть ребятам руки пожать на прощание. И с Серёгой всё-таки разобраться. Попытался было несколько дней назад… Во время обеда он опять выдал нечто уничижительное. Мне – «потчётному сидельцу». За соседним столиком «молодежь» захихикала. Знают, кому Лижут. «Пойдём» - говорю: «погуляем». Он мне: «Да пошёл ты». Вполголоса. Оглядываюсь, нет ли «гансов» поблизости. Беру его тарелку и борщ на китель выливаю. Сидит, обирается. Встаю, смотрю на соседний столик: «Кому на… тут весело?» «Молодёжь» утопила носы в тарелки. Хватаю Серёгу за шиворот, тащу на выход. Он как клещ в столик вцепился. Я аж весь столик за собой поволок. Тут уже мои «черпаки» подали голос, типа: «Опять запалишься» и я не стал усугублять. На «киче» понял – демонстрация силы иногда бывает важнее её применения.
В красноярской части, перед последним разводом, я зашёл за транскиоск, скинул с себя всё военное. Тщательно затоптал всё это в пыли побрызгал, ясно дело чем. Пряжкой ремня вскрыл, наконец, посылку с «гражданкой»… Да, такое могло случиться только со мной. Я даже не удивился. А что, всё как всегда. «Палево» оно и есть «Палево». Опять с отвращением напяливаю на себя брюки, китель. Пытаюсь придать форму липкой пилотке. Беру под мышку посылку с орехами, изюмом… и иду на развод.
В строю отличники боевой и физической подготовки. Морщат носы и сторонятся. Полковник, отдавал приписное свидетельство, вежливо поинтересовался: «Откуда такие?» А я прикидывал. Если на эти деньги одеться худо-бедно, то ехать будет не на что. И так ехать нельзя – патрули военные затаскают. Сижу на скамеечке и н выход к звездастым воротам не спешу. Во попал. Прекрасное завершение военной карьеры. В этой суете и посылку не проверил, и парадку свою не выцарапал. Может здесь какого «молодого» если не из «парадки», то хоть из повседневки поприличней вытряхнуть. Это нетрудно. К нам как-то на точку пополнение прислали. Подхожу к одному, спрашиваю: «Кто ты по специальности?» Он с перепугу «Татарин». А если «мой размерчик» упрётся. Придётся отутюжить. А что, армия отличная школа выживания. Но вот года мне явно не хватило. Ладно, когда кровь в голову, а просто так примочить, да ещё «молодого», так и не научился. Булгакова, помню, посылал в дощатом туалете намёрзшие Келиманджары откалывать. Уходит мой солдатик и… тишина. Иду следом. В спину заинтересованные взгляды «дедов» и «кусков» подталкивают. Отступать нельзя. Булгаков на ломик опёрся, покуривает. Я его за локоть и крутнул к объекту. Он стоит, как баран, и гундосит: «Не буду». Вот ведь, думаю, что за скотина – без палки не шагу. В спину ему, даже не ударил, ткнул кулаком. Ну хоть бы ощетинился. А то давай ныть: «Товарищ сержант, у меня почки больные». Трудно быть человеком в нечеловеческих условиях. Так как же я собрался кого-то раздеть. Это уж и вовсе лажа. Да и запалюсь обязательно.
И явился, пред ясные мои очи, командир. И сказал командир: «Не ушёл. Хорошо». И вручил командир бандерольку. И растворился… Родители, оказывается, только отослали посылку со сладостями и тут моё письмо. Они тут же отправляют вещи и деньги. Перевод пришёл с посылкой. Что меня и сбило с панталыку.
И вот, почти через две недели дороги, мы опять, как год назад, за столом. Мама уже оправилась от потрясения. Сутки назад я звонил из соседнего городка Ленинабада: «Встречайте. Буду завтра и не один». Слышимость была отвратительная. «С кем, с кем?» - заволновалась мама. «Да, с женщиной одной» - отвечаю. «Да как же так?!» - не унималась мама. А деньги за разговор капают. Говорю: «Прилетим. Всё объясню. Пока».
Встречают нас в аэропорту, а за мной пожилая дама волочится. Отец с матерью. И так ночь не спали… бедные. Познакомились мы с нею в поезде. Я стал её грузчиком, а она мне обеспечила приличный ночлег у своей родни в Ленинабаде. Вот и все дела. Отсутствие водки на столе совсем не порадовало. Кушаем лагман. «Дать перца, сынок?» - спрашивает мама. «На…» - непринуждённо так отвечаю. Мама уронила ложку. Папа подавился. Хорошо, братишку-«салагу» я отправил за куревом. Тут только до меня окончательно дошло, что я уже дома. Пора возвращаться. Не только телом,



© Copyright: Александр Ипполитов, 2007
Свидетельство о публикации №2712110342
Список читателей Версия для печати Заявить о нарушении правил
Вы можете проголосовать за это произведение в СМС-чарте. Для этого отправьте СМС-сообщение с текстом proza 2712110342 на единый короткий номер 1151 из России (или 5012 из Украины, 9912 из Казахстана), поддерживаются все операторы. Стоимость СМС - 1$. Автору произведения за каждый голос начисляется 50 баллов, см. подробнее условия голосования.
Рецензии
Написать рецензию