Второй шанс

Квартира была запущенная и грязная до невозможности. Кажется, ее не ремонтировали, как минимум, лет сорок. И столько же времени в ней не убирали.

Квартира была большая, но не по количеству комнат, а по своей площади. Она занимала весь первый этаж особняка, на втором этаже которого спокойно размещались еще две квартиры. Точнее, второй этаж особняка был разделен на две квартиры. Комнаты второго этажа тоже были достаточно большими, хотя и не такими просторными, как на первом этаже. К тому же, в отличие от комнат первого этажа, они были светлыми и солнечными. Там жили две молодые семьи, которые снимали эти квартиры у хозяйки особняка, которая сама жила на первом этаже в этой самой огромной, запущенной и грязной квартире. В одной из семей, живущих наверку, было двое маленьких детей, и их радость делала разницу между помещениями первого и второго этажа еще разительней. Я тоже жила в этой темной и грязной квартире на первом этаже и была благодарна ее хозяйке за то, что она дала мне такую возможность.

Весь особняк до революции принадлежал одной семье, из аристократов. Он каким-то чудом сохранился до наших дней, пережив революцию, массовое жилое строительство и перестройку. Более того, его до сих пор окружали деревья. Может быть, это были остатки давнего парка, окружавшего особняк в старое время?

Предание рассказывает, что это здание было построено незадолго не то до революции, не то до начала века в качестве то ли загородной резиденции, то ли свадебного подарка. Тогда же вокруг дома был разбит небольшой ландшафтный парк, остатки которого и сохранились до наших дней. Только деревья теперь стали настолько старыми, что вместо того, чтобы создавать уют, начали закрывать солнце, и от этого комнаты первого этажа стали выглядеть еще грязнее и неуютнее.

А тогда изящное здание настолько понравилось, что вся семья переехала жить из городской квартиры именно сюда, можно сказать, за город. Сейчас черта города отодвинулась далеко за бывшие границы, и здание оказалось внутри ее, окруженным большими домами. Но как ни странно, зеленый уголок, окружающий его, сохранился. Хотя и не в полной мере, это понятно.

Куда во время революции делись прежние хозяева особняка не известно, зато известна судьба нескольких человек из числа их прислуги, а именно, бывшие кухарка и шофер хозяев особняка после революции поженились и остались жить в доме вместо бывших хозяев. Жизнь шла своим чередом со своими взлетами и падениями, а их семейство продолжало жить в старом доме. В начале, после революции. к ним, конечно, кого-то подселили, потом верхние жильцы съехали а на их место приехали другие. Рождались и выростали дети и шли по жизни своим путем, а старики оставались в доме, который к тому времени понемногу приходил в запустение.

Не известно, правда, жили ли они в доме во время блокады, но после блокады, пережившие ее члены семьи снова заняли привычные помещения на первом этаже. Точнее, блокаду пережила одна старуха, бывшая кухарка, которая во время революции была совсем еще молодой девушкой, и ее младшая дочь. Остальные члены семьи, видимо, погибли на фронте или от голода. Так, во всяком случае, мне рассказывала нынешняя хозяйка дома, внучка бывшей кухарки. Внучку звали Клавдия, и с ней я когда-то училась в одном классе.

Потолки в комнатах первого этажа были высокими, и стены комнат, очевидно, когда-то были выложены деревянными панелями. Теперь от этих панелей ничего не осталось. Единственное, что напоминает сегодня о былой роскоши, это тяжелейшая резная громоздкая мебель, сделанная из твердых пород дерева с аляповатыми металлическими украшениями. Наверное, дерево оказалось настолько твердым, что ослабевшим во время блокады людям было просто не по силам ее разрубить на дрова. А может быть и правда, что во время блокады его хозяева перебрались поближе к центру города и спекулировали продуктами, как это утверждали злые языки, а их дом в это время стоял заколоченным.

В принципе, само здание особряка и в самом деле было красивым – с тонкими колоннами, вытянутыми окнами, изящными фронтонами второго этажа и стеклянными эркерами первого. Как мне рассказывала моя одноклассница, когда-то стекла эркеров были закрыты цветными витражами, но во время революции стекла выбили, а позднее его новым хозяевам было совершенно ни к чему восстанавливать былую «красоту». Да-да, она именно так и сказала, красоту в кавычках. Они искренне не понимали, что может быть красивого в том, что окно закрывают разноцветные стеклышки. Сначала выбитые окна стояли заколоченные фанерными листами, а потом их заменили простые стекла, «пустили свет в дом», по выражению моей одноклассницы. Ну что же, у всех свои вкусы, нет правил общих для всех...

Как я уже сказала, мебель была, в принципе, красивой, выполненной хорошими мастерами в стиле позднего рококо с накладными латунными завитушками. К сожалению, в какой-то момент мастерам не хватило вкуса – а может быть это была позднейшая придурь хозяев, кто знает? – и поверх изящных завитушек были наложены аляповатые массивные накладки, по идее долженствующие изображать стиль ампир. А может быть, я ошибаюсь, и ничего подобному эти уродливые натеки изображать не должны были. Просто хозяева, жившие в этой квартире, считали это красивым и тоже имели на это право. Не у всех же представление о красоте должно совпадать с моим!

Насколько я помнила семью моей одноклассницы, они все традиционно имели отношение к торговле и к продуктам. Не помню, чем конкретно занималась до войны ее бабушка. Вроде, она заведовала большим гастрономом в нашем районе. Клавина мама, во всяком случае, точно была заведующей гастрономом, поэтому у Клавы всегда были самые дефицитные вкусности в сумках с завтраком. И на дне рождения. Клава и сама, по-моему, после школы пошла учиться в торговое училища, а потом ее мама устроила ее работать к себе.

А еще Клава всегда немного спекулировала – как и ее мама, впрочем. А где вы видели человека, который мог бы украсть что-нибудь, и не делал бы это, тем более, что в советское время именно так и было принято особенно у тех, кто имел отношение к сфере торговли. Как говорится, там уж сам бог велел!

Ну а потом, когда грянула перестройка, все изменилось. Все, кто имел и кто не имел отношение к торговле стали срочно себя пробовать в этой роли. Кто-то преуспел в мутной воде перестройки, а кто-то утонул в ней. Клавина мама оказалась в числе последних. У нее «не получилось». Она начала сильно пить, тем более, что к бутылке в их семье всегда любили приложиться, и так и умерла, от перепоя, как говорится.

Да нет, я ее не осуждаю, просто рассказываю. У каждого своя дорога, и каждый ее выбирает сам.. Кто бы осуждал, так только не я. Мне вообще помалкивать следует, сама ничего не добилась, никуда не продвинулась. Спасибо, что Клавдия увидела меня на улице и пригласила к себе пожить, а то даже не знаю, гда бы я сейчас была.

У Клавы после перестройки тоже не получилось. Она тоже опустилась, начала выпивать, сначала пыталась работать с «челноками», потом с перекупщиками... Короче, когда мы с ней встретились, она уже была не статной, высокой, красивой, уверенной в себе, немного полноватой женщиной, какой я ее помнила, а обрюзгшей, громадной, неряшливо одетой теткой с отекшим лицом и обвисшими грудями и животом. Впрочем, я тоже уже не выгляжу так, как когда-то... У нее была своя история, у меня – своя. Я, как была, ушла из своего дома, и, не встреть я Клавдию, не знаю, где бы я сейчас была, и что было бы со мной.

Наверное, только у такой непрактичной матери, как я, мог вырасти такой «деловой» сын, как мой. И вроде бы, все у меня было хорошо – окончила институт, осталась преподавать на кафедре, подрабатывала переводами, вышла замуж, родила сына... Потом, правда, развелась, но с кем не бывает?..

Сын рос, я работала, вроде, все было хорошо, но почему-то оказалось, что взгляды моего сына на жизнь в какой-то момент начали резко отличаться от моих. Для меня казалось естественно, что после школы надо идти в институт, чтобы получить хорошее образование. Мой сын, правда, считал, что получить хорошее образобание было бы не плохо, но... деньги-то нужны сейчас, верно? А учеба в институте отнимет столько времени, что и заработать-то не успеешь! И он пошел по пути «зарабатывания» денег. Это у него получилось, ничего не скажешь.

Потом он женился, и жена у него оказалась тоже «деловой». Детей у них не было, наверное, просто время не пришло, зато вопросы «зарабатывания денег» разрастались, и скоро заполнили всю жизнь без остатка. Мне в этой их жизни места не осталось. Хотя мы и продолжали жить в одной квартире, благо, места там было предостаточно, общих тем для разговоров не находилось. Разговоры ограничивались бытовыми мотивами по принципу, что надо купить, и кто что взял.

Потом начались скандалы. Я приносила не так много денег, как хотела бы, и меня все время грызло сознание того, что я объедаю семью своего сына. Нахлебницей я быть не хотела. Тем более, что и невестка скоро начала тыкать мне этим в глаза. Конечно, сначала она этого при муже не делала, но вскоре стала это делать и при нем.

Сын сначала пытался ее останавливать, тем более, что у нас постоянно толклись ее родственники, которые тоже были «деловыми» и хорошо приспособленными к жизни, потом, видимо, махнул рукой и привык.

Я молчала... Я прекрасно понимала, что они кричат и грызутся не от злобы, а потому что их работа отнимает у них все силы и нервы, и что они устают и настолько не могут найти окно в своей жизни для передышки, что давно забыли, как это – отдыхать.

Иногда сын, как когда-то в детстве, вдруг понимал на меня свои светящиеся любовью глаза, говорил пару слов своим любящим голосом, которым он разговаривал только со мной – и у меня сердце начинало разрываться от любви к нему, от боли и от жалости к ним обоим. А потом становилось еще тяжелее.

У меня все время было такое чувство, что я занимаю слишком много места в их жизни, что не будь меня, им было бы намного легче. В первую очередь, конечно, я думала про своего сына. Не будь меня, в квартире было бы больше места, закончились бы перепалки по поводу того, что я работаю, и для работы мне необходима тишина – хотя бы относительная. Закончились бы бесконечные разговоры по поводу того, что я взяла как раз то, что они наметели для себя на ужин или на завтрак. Когда-то, еще в начале, я предложила разделить продукты и питаться отдельно, в конце концов у молодых свои вкусы и свои потребности, это только нормально. От этого сын отказался наотрез. А теперь вот до какого состояния все дошло...

Однажды, после очередного скандала я выслушала все, что они мне высказывали, пришла в свою комнату, закрыла дверь, села на кровать и стала думать. Нет, не правильно. Думать я начала позднее, уже когда ушла из дома, а в тот момент в голове у меня была полная пустота. Звенящая пустота. Потом я легла спать, а когда проснулась, молодых уже не было дома. Я умылась, последний раз позавтракала дома, оделась достаточно тепло, потому что уже была осень, и ушла. Я не взяла с собой ничего, ни компьютер, на котором обычно печатала переводы, ни ключи. Единственное, что я взяла с собой – это оставшиеся после моей последней зарплаты деньги и паспорт.

Я не знала, как буду жить дальше, и что буду делать. Единственное, что я знала, это то, что продолжать жить дальше в тех условиях, в которых мы жили, я больше не могу. Все, что угодно, только не это.

Говорят, физическая боль травмирует сильнее, чем моральная. Может быть, не знаю. Мне кажется, что ту боль, которую я испытывала – я имею в виду чисто моральную боль – ни один человек вынести не в состоянии. Как не могла и я.

Я прекрасно понимала, что на свою работу ни в институт, ни в бюро переводов я больше пойти не смогу. Бомжи не работают ни в институте, ни переводчиками. Что будет со мной дальше, меня не очень беспокоило. В конце концов, не все ли это равно?..

Я шла, а когда уставала, садилась отдохнуть на лавочку или в транспорт. Никакого плана у меня не было, я просто шла...

К вечеру я проголодалась и, кажется, очень устала. Я посмотрела вокруг себя. Оказалось, что ноги привели меня в тот район, где прошло мое детство. Совсем рядом был гастроном, которым заведовала мать Клавы, а потом она там работала сама. Я улыбнулась воспоминаниям и зашла в магазин, чтобы купить кусок колбасы или что-нибудь другое, что не нужно было бы готовить и можно было бы сразу съесть.

Пока я думала, как лучше потратить оставшиеся деньги, потому что надо было заплатить и за ночлег где-то, в магазин зашли две тетки с громкими голосами. Манера говорить одной из них мне показалась знакомой, и я обернулась посмотреть, не знаю ли я ее в самом деле. Одну из них я определенно не знала, а вторая подняла на меня глаза, и в ней я узнала Клавдию, о которой подумала как раз за минуту до этого.

Она тоже моментально узнала меня. Не знаю, что в тот момент было написано на моем лице, но она отодвинула в сторону свою подругу, подошла ко мне, прижала меня к своей необъятной груди и, как когда-то в далеком детстве, сказала:

- Ну, не плач, перестань, вот увидишь, все образуется... – и погладила меня по голове.

Этого я уже вынести не смогла. Слезы хлынули, горло сжала судорога...

Клавдия взяла бутылку водки, сыр, колбасу, хлеб, лимонад и молоко и увела меня к себе.

Она продолжала жить в том же самом доме, который я помнила с детства, и в той же самой квартире. Только весь дом, и в том числе ее квартира, пришли в такое же «опустившееся» состояние, как и сама Клава. В коридоре было темно, на кухне грязно, а больше я ничего и не помню.

Проснулась я на другой день на диване, который стоял в углу в большой комнате. На самом деле в том углу стояло два дивана, один рядом с дверью, а другой углом возле стены, но на том, который стоял под стенкой сразу за дверью спал кто-то другой. Диваны, как и вся остальная мебель, были старые, хотя и не такие старые, как шкафы, о которых я рассказывала. Они были вытертые, выношенные, грязные, местами порванные, но тем не менее по ним все еще было видно, что когда-то они были очень хорошими и наверняка стоили немало денег. И спать на них было уютно...

Клава сказала:

- Никуда ты больше не пойдешь, останешься у меня. Купишь какую-нибудь ерунду, попробуешь продать. Ничего сложного здесь нет. Научишься жить, как все. Ничего, справишься, я научу.

Я с детства не могла спорить с авторитарными людьми, тем более, когда эти люди – крупные и полные женщины. Наверное, именно на этом строились с детства наши с Клавой отношения. Так и сейчас, я не нашла, что сказать. Да и смысла возражать, впрочем не было. Других-то перспектив у меня ведь и в самом деле не было. И я осталась у Клавдии.

Не знаю, какой она видела во мне прок, но кроме того, что она оставила меня у себя – и ни разу не попрекнула куском хлеба! – он еще взяла мой паспорт и прописала меня в своем доме. Только попросила никому не говорить об этом. Я даже не представляла, что человек может быть настолько добр ко мне!

На самом деле у Клавдии был не дом, а настоящий цыганский табор. Кроме меня в ее большой квартире постоянно находилось человек двадцать. Как я уже говорила, на втором этаже была совсем другая атмосфера, а здесь... Больше всего Клавина квартира напоминала притон. Приходили какие-то грязные люди с сумками, перепродавали друг другу какие-то вещи иногда целыми сумками, пили, ели, спали где придется, и казалось, это всех устраивало. Устраивало это и меня – еще бы! Дареному коню в зубы не смотрят.

Командовала всем, естественно, Клава. Она единственная спала в отдельной комнате – конечно, когда бывала в состоянии туда добраться и в настрении спать одна. Теперь она жила в бывшей спальне своей мамы, а все остальные комнаты были отданы в общее пользование. Даже ванную она переделала. Из большой ванной комнаты с окном в виде эркера она выкинула ванну, передвинула стенку, и таким образом еще увеличила площадь своей бывшей и без того не маленькой комнаты.

Вот от отсутствия возможности помыться я страдала больше всего. Туалет с умывальником у Клавы был маленький, и из-за того, что в квартире постоянно было так много народу, он был постоянно занят и постоянно был грязным. Я сначала думала помыть и поубирать у Клавы, но она так на меня рявкнула, когда я об этом заикнулась, что я побоялась что-то предпринять. Так – значит так. В чужой монастырь со своим уставом... как там говорится, не лезут, что ли?

Несмотря на свой внешний вид, в комнате у Клавы стояли книги, оставшиеся еще от советских времен и компьютер. Компьютер был постоянно включен, но я не знаю, что она на нем делала. Меня в эту комнату не допускали.

Кроме своего большого роста и веса, Клава обладала зычным голосом, и это ей помогало управлять всей разношерстной компанией, которая околачивалась у нее в доме. Ума не приложу, как она в них разбиралась! Люди постоянно менялись, никто ни с кем не знакомился, но все каким-то образом друг друга знали.

Кроме Клавы пестрой компанией заправляле ее подруга, Верка, как ее называла Клавдия. Я ее раньше не знала, и это именно с ней была Клава, когда мы с ней встретились в магазине.

Вера была немного ниже Клавы, тоже полная, тоже громогласная, но она была... как бы это правильно сказать... почище. У нее была своя квартира, где она жила с мужем и взрослым сыном (которых я никогда не видела, кстати сказать), но она все время толклась у Клавы.

Самой заветной ее мечтой было прописаться в Клавиной квартире, и возможно, оттяпать у нее половину. Клавдия это прекрасно понимала, и, возможно, именно поэтому этого не делала. Хотя и обещала ей прописку. Я думаю, что меня она прописала именно потому, что мои неимоверные порядочность и чистоплюйство всегда были аршинными буквами написаны у меня на лбу.

Я никак не вписывалась в эту жизнь, и коммерсант из меня был аховый. Всегда я покупала не то, а потом никак не могла это продать. Хорошо только, что Клава только подсмеивалась над моими потугами и иногда подбрасывала немного деньжат. Она была последовательной в своих решениях – сказала, что заставит меня жить, как все – значит, заставит, и все тут! Вот и теперь я купила каких-то куколок. Куколки были небольшими, мягкими, и мне показалось, что маленьким девочкам они должны очень понравиться. Мне, во всяком случае, они бы обязательно понравились, такими они были уютными. Они мне и сейчас понравились, поэтому и купила. Когда мои «соседи» увидели мои приобретения, они просто плечами пожали, только что пальцем у виска не покрутили. Но ничего не сказали, кого волнуют чужие проблемы?..

И еще у Клавы иногда бывали облавы. Видимо, не слишком чистые, все-таки, крутились у нее дела.

В тот день, о котором я хочу рассказать, с самого утра все разошлись по своим делам. Дома оставалась я и еще несколько человек из постоянных. Я рассматривала своих куколок и думала, как их поаккуратнее запаковать, чтобы с одной стороны, было удобно доставать, а с другой, чтобы они занимали поменьше места в сумках. К тому же я пыталась запомнить, где какая куколка лежит, чтобы если девочке захочется, допустим, куколку в голубом или красном платьице, я бы знала, где ее искать.

Остальные тоже занимались своими делами. Кто-то перекладывал товар, кто-то просто отдыхал, одна из женщин – кажется, ее звали Зоя – смотрела в окно. Вдруг она закричала:

- Шухер, менты идут! Облава!

Все засуетились. Я спросила, в чем дело? Мне крикнули, что менты заберут весь товар и повяжут всех, кто будет в доме. Они похватали сумки и испарились. Я осталась в квартире одна, и еще работал компьютер в Клавиной комнате.

Не привычная к подобным ситуациям я сначала стала думать, куда бы распихать своих куколок, но потом махнула на все рукой, запихнула сложенные сумки под диван, а развернутые куколки просто остались лежать сверху. Как и все последнее время, настроение у меня было никакое. Мне было просто-напросто все равно. Хуже того, что было в последнее время, когда я жила с сыном, быть не может. Правильно говорят, только близкий человек может больно ударить тебя, а самый близкий может ударить сильнее всего. Дальний просто не достанет, на то он и дальний. Он тебе безразличен...

В окне появились две стриженые темноволосые головы, которые двигались по направлению ко входу в дом. Я поняла, что это как раз и были обещанные «менты». Дверь, как ни странно, стояла открытой, и они вошли.

Они оба были молодыми, оба были в гражданском, и кем они были по званию я так и не поняла. Как и к какому подразделению милиции они принадлежали.

Кажется, они немного удивились, увидев меня в квартире. Один из них, который, судя по всему, был старшим в группе, спросил у меня паспорт. Я ему протянула его, тихо радуясь про себя, что Клава сделала доброе дело, прописав меня к себе. Взглянув на данные, он протянул мой паспорт напарнику с тем, чтобы тот их переписал. Второй взял мой паспорт и пошел в Клавину комнату. Вскоре оттуда донеслись знакомые звуки. Он изучал содержимое Клавиного компьютера. А что я могла сделать?..

Первый, старший группы, имел очень своеобразную внешность. Он был высокого роста, стройный, черноволосый, коротко стриженый, с круглым лицом, высокими скулами и необычным разрезом несколько раскосых глаз. Внутренние углы его глаз были немного скошены вниз, а верхние поднимались к вискам. Очевидно кто-то из его не очень отдаленных предков был родом из Бурятии, это у них я видела похожий разрез глаз.

Он ничего не говорил, сидел в кресле, глядя в окно и крутя в руках одну из моих куколок, и, кажется, думал. Я все время переживала, а вдруг сейчас они начнут все «шмонать» и найдут мои «товарные запасы»? Я уже заранее сгорала со стыда и готова была провалиться сквозь землю. Одновременно я недоумевала, а почему, собственно, я стыжусь? Что я делала такого предосудительного, что мне было настолько невероятно стыдно?

Но они совершенно не обращали на меня внимания... Один думал, другой ходил, смотрел по сторонам и тоже ничего не говорил и не далал. Время шло... Может, они ждали чего-то?

Я пошла в туалет и попутно заглянула в Клавину комнату, в компьютер. На экране высветилось, что пришел е-мейл. Я подумала, что надо бы взглянуть, может быть, это Клава мне пишет? Не знаю, почему мне пришла в голову эта мысль, но я решила открыть почту.

Именно так и оказалось. Клава писала мне. Она спрашивала: «За мной пришли?» Я попыталась написать ответ и пришла в ужас. Половина кнопок на клавиатуре отсутствовала! Как она умудрялась пользваться компьютером, когда клавиатура была в таком состоянии, не представляю.

Я попробовала набрать «Yes», но на нужные кнопки не попала, получилась абракадабра. Я все равно его отправила, почему-то подумала, что она все равно поймет, что я хотела написать. Письмо ушло. И только тут до меня дошло, что скорее всего, эту абракадабру из трех букв Клава расшифрует, как «Нет»! Почему я стала писать по-английски?!!! Впрочем, глупый вопрос, конечно. По привычке, почему же еще?

Буквально минут через десять в парадной зазвучали голоса и «цыганский табор» вернулся. С ними пришла и Клавдия, и Вера. Следом за ними вошли и остальные участники группы захвата. Всех арестовали.

Была жуткая сцена, когда Клава думала, что ее арестовывают, а Верка остается на свободе. Глядя на нее, Клава кричала:

- Квартира остается тебе!!! – с таким видом, как будто хотела сказать что-то известное только им двоим.

Но Веру арестовали вместе со всеми остальными. Впоследствии арестовали и ее мужа с сыном, и еще много-много других. Было крупное дело, связанное с наркотиками, торговлей людьми и перепродажей краденного. Несмотря на свой «опустившийся» вид и своеобразный образ жизни, Клавдия была мозговым центром всего, а заодно и перевалочной базой. Так ей проще было держать все под своим контролем, да и вообще, нравилась ей вся эта кутерьма. Обо всем этом я тогда, конечно, не знала.

Когда их выводили, Клаву выводили последней. Неожиданно «главный» остановил ее в коридоре напротив места, где раньше, насколько я помнила, находился вход в ванную комнату, а теперь стоял тяжелый шкаф, открыл его дверцу – и к своему удивлению вместо задней стенки шкафа я увидела кирпичную кладку. Достаточно было пары сильных ударов молотком, как она развалилась, а внутри...

Нет, это надо было видеть. Подобного количества драгоценностей – камней, жемчугов и изделий из них я не видела даже в Золотой кладовой Эрмитажа. Честно говоря, меня удивило одно – что при таком количестве изделий совершенно не было золотых монет. Интересно все-таки работает человеческая психика, правда?

Клавдия побледнела.

«Бурят» посмотрел задумчиво на все это, потом на взглянул на Клаву, снова посмотрел на шкаф – и неожиданно провел чем-то острым по уродливому «украшению» дверцы шкафа. Царапина заблестела золотом. Клава упала в обморок. А «бурят» подцепил тяжелую металлическую пластину – и с усилием отодрал ее от дверцы шкафа, к которой она была прицеплена. Золотой пласт со звоном упал на пол. Дверца шкафа вернулась в свой первоначальный вид, какой когда-то она и была задумана – с прихотливыми завитушками, радующими глаз своим изяществом.

Дело было долгим, и процесс был закрытым. Как оказалось, те самые кухарка и шофер убили под шумок всю семью, которой когда-то принадлежал особняк. Время было смутное, никто не обратил внимание на исчезновение семьи. Драгоценности спрятали, переделав ванную комнату, а золото переплавили, сделав из них те самые «нашлепы» на дверцы мебели, которые так раздражали меня когда-то. Говорят, что самый верный способ спрятать – это положить на самом виду, где никому не придет в голову искать. Не знаю, всегда ли действует это правило, но в данном случае оно подействовало безотказно. Никому никогда не могло прийти в голову, что безобразные «украшения», уродливо налепленные на дверцы всех шкафов, на самом деле вылиты из чистого золота. Тайну никому не рассказывали, даже детям – до последнего предсмертного часа.

Во время блокады муж, то-есть бывший шофер, умер, а его жена, бывшая кухарка, вместе со своей дочерью действительно торговали продуктами и неплохо на этом нажились, благо чего-чего, а старинных драгоценностей в Питере хватало во все времена.

Наторгованные изделия добавили в захоронку. И тайник снова закрыли, теперь до предсмертного часа дочери кухарки, Клавиной матери.

Изделия из тайника не трогали никогда. Сначала мать достаточно имела от своей работы с продуктами, потом на хлебном месте ее сменила дочь, а потом подключилась и внучка.

Когда пришла перестройка и у Клавиной матери «не получилось», она начала пить. Постепенно она пришла в такое состояние, когда е й стало совершенно безразлично, с кем она пьет и кому что рассказывает. Сначала она как-то по пьяной лавочке рассказала о золоте и драгоценностях Клавдии. Когда обе протрезвели, Клавдия спросила у матери, правда ли то, что она рассказал? Та от нее просто отмахнулась. К тому времени ее мучила единственная мысль, про опохмелку. Опохмелившись, она снова завела этот разговор, и в этот раз она рассказала про золотые нашлепки на дверцах шкафов.

Предусмотрительная Клава в этот раз практически не пила. Она провела в укромном месте кончиком ножа по нашлепке – и та засверкала. Значит, мать говорила правду.

Клавдия уговорила мать показать ей место захоронки, а потом... напоила ее метиловым спиртом, чтобы та больше никому ничего не смогла рассказать.

После смерти матери Клавдия приватизировала на себя дом, благо он уже проходил по категории аварийного жилья, и сдала второй этаж жильцам с условием, что они из своих средств произведут ремонт. Деньги, полученные от них авансом, Клавдия пустила в оборот. Ниша в теневой экономике нашлась мгновенно – подсказали и помогли бывшие собутыльники, ставшие к этому времени авторитетами.

На первый этаж Клавдия никого не пускала, и даже уборки избегала – на всякий случай, чтобы не дай бог не зацепить потемневший металл и не нарушить целостность покрытия.

Тайник она тоже переделала на тот случай, если мать с пьяни брякнула что-то кому-то еще. Она изменила планировку дома, передвинув тяжелый шкаф в коридоре так, чтобы никому в голову не пришло ничего за ним искать.

Был во все этой истории еще один неприятный момент. На Клавином джипе в огромных количествах обнаружили отпечатки моих пальцев.

Кстати, она и засветилась-то именно из-за джипа. Однажды, совершив наезд, джип не остановился, а уехал с места происшествия. По невероятной случайности этот джип во время ремонта опознали на станции техобслуживания. Более того, при осмотре джипа изнутри обнаружили следы крови нескольких человек, после чего и занялись вплотную наблюдением за его хозяйкой и ее окружением.

Так вот, из-за того, что мои пальцы в большом количестве присутствовали на рычагах управления и на рулевом колесе, я тоже попала под подозрение. Однако в связи с моей бросающейся в глаза «профнепригодностью» к занятиям теневой экономикой, подозрение с меня было снято. Формальным поводом для этого послужило то, что несмотря на наличие у меня прав (мой сын когда-то оплатил мне курсы вождения), у меня никогда не было никакой машины. Более того, я никогда не брала в аренду машину и не ездила по доверенности. На это у меня просто никогда не было денег! А отпечатки пальцев в джипе... Ну, это я просто залезала в него по ночам, когда все спали, и представляла себе, что это на самом деле моя машина, и что я на ней еду... Всегда мечтала иметь машину и управлять ей, и никогда не могла себе это позволить.

Кстати. Выяснилась еще одна деталь. Ни о какой Клавиной доброжелательности и речи не было, когда она прописывала меня к себе и записывала собственность на мое имя, о чем я тогда даже не подозревала. Дело было совсем в другом – наличие еще одного человека в качестве собственника особняка позволял оформить изменение формы собственности и намного сократить налоги. Понятно, что чловек должен был быть или совершенно надежным, именно на эту роль претендовала Вера, или абсолютно бестолковый в деловом смысле, какой оказалась я, так во-время подвернувшись Клаве под руку. Оформить на меня собственность она успела, а до следующего переоформления, на мое счастье, руки у нее еще не дошли.

Ну, а закончилось все так: всю компанию посадили на достаточно долгие сроки, кое-кого пожизненно, в том числе Клавдию, Веру и еще нескольких человек, которых я успела узнать в ее доме. Я получила в полное свое владение особняк, половину драгоценностей и весового золота, которое было налеплено на дверцы шкафов. Клавина половина была конфискована в пользу государства, но что касается половины дома, то я выкупила его, продав определенное количество весового золота. Еще часть золота пошла на его ремонт и реставрацию.

И все-таки интересно, что именно было так безжалостно переплавлено в эти огромные безобразные плиты? Красивые изделия, наверное, были... Жаль, что пропали безвозвратно.

Очень жаль людей, которые погибли в этом доме от рук тех, кому они доверяли. И оправдания в духе «Время такое было» по моему мнению не должны приниматься. Их вообще не должно существовать! Не время делает людей, люди делают время. И люди способны решать, поднимется ли у них рука на своего ближнего или можно оставаться порядочным, несмотря на смутное время.

Сейчас весна. Я восстановила прежнюю планировку и лежу сейчас в ванной, которая стоит, как и было запланировано, в эркере, окна которого прячут меня от любопытных взоров за цветной мозаикой витража. Я думаю, что, кажется, дом получил второй шанс. А может быть, второй шанс получила я.

Недавно мне звонил сын. Он прочитал про меня и про эту историю в газете и нашел мой телефон. Он сказал, что я все неправильно поняла, что они любят меня и хотят по-прежнему жить вместе. Еще он сказал, что хотел бы со мной встретится. Второй шанс?..

23.03.2008