Глава четвертая

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

9 Мая 1951 года

       Утро было солнечным и теплым. Поезд Красноярск – Москва притормозил у перрона Ярославского вокзала строго по расписанию, минута в минуту. Перрон моментально превратился в гудящий людской улей. Отовсюду были слышны счастливые и радостные возгласы приветствий и поздравлений, люди обнимались, целовали друг друга, у некоторых были видны слезы на глазах. Из репродукторов гремели торжественные марши.
       Среди пассажиров и встречающих было много людей в военной форме с многочисленными орденами и медалями на груди. Встречались бывшие фронтовики однополчане.
       - Костя, Костя, ты куда, вот же наши… - кричал, радостно улыбаясь, рыжеволосый старшина…
       - Ольга, чертовка, Олечка, как я рада тебя видеть, - со слезами на глазах бросилась на шею подруги молодая в звании лейтенанта девушка…
       - А я и не вразумив. Шукаю, шукаю, а вин ты рядом быв, - весело хохотал, идя в обнимку с майором, пожилой усатый капитан со звездой Героя Советского Союза и орденом Ленина на груди.
       Молодой, но совсем уже седой мужчина в черном поношенном пиджаке, в серых широких спецовочных рабочих брюках, с перекинутым через плечо вещмешком последним вышел из вагона и остановился в сторонке, наблюдая за бурлящим людским водоворотом. Его душу переполняли противоречивые чувства, в увлажненных глазах читались гордость и радость, сожаление и досада, гнев и обида. Но постепенно в его взгляде все больше становилось безразличия и отчуждения к происходящему. Глубоко вздохнув, мужчина поправил на плече ремень вещмешка и быстро зашагал в сторону здания вокзала.
       Выйдя на площадь он осмотрелся. «Слава Советским воинам победителям», прочитал он на одном из фасадов здания Казанского вокзала, расположенного напротив. «Поздравляем Советский народ с шестой годовщиной Победы над фашизмом», было написано на другом здании. Мужчина достал пачку папирос, закурил и направился в сторону метро…


       * * *

       Анна Ильинична обувалась в коридоре, собираясь уходить.
       - Бабушка я хочу с тобой, - подбежала к ней пятилетняя светловолосая девочка.
       - Мариночка, я скоро приду. Ты, детка, побудь пока с мамой.
       - А ты куда идешь?
       - Я ненадолго, детка, мне к соседям надо сходить.
       - А зачем?
       - Долг отдать, - нахмурилась Анна Ильинична, но, увидев, что внучка соображая задумалась, добавила. – Я у тети Вали денежки брала взаймы, надо вернуть.
       - А что такое взаймы? – не унималась девочка.
       - Ну, не на совсем брала, а на время.
       - А зачем ты брала?
       - Господи, Мариш, отвяжись. Брала, чтобы купить продукты и тебя накормить. Понятно?
       - А меня мама уже накормила, я не хочу есть.
       - Ладно, Маришка, хорошо, что накормила. Беги к маме, я скоро приду.
       - А ты мне сказку про Бармалея почитаешь, когда придешь?
       - Почитаю, обязательно почитаю, - улыбнулась Анна Ильинична и поцеловала внучку в макушку.
       Девочка, весело подпрыгивая, побежала к матери.
       Раздался звонок. Анна Ильинична подошла, открыла дверь.
       На пороге, улыбаясь, стоял молодой, с обильной сединой на голове, худощавый мужчина.
       - Вам кого? - удивленно спросила она, окинув его сверху донизу.
       Он ответил не сразу. Некоторое время они стояли молча, глядя друг на друга. Он продолжал улыбаться, она смотрела на него в недоумении.
       - Тетя Ань. Не узнаете? – спросил, наконец, мужчина и улыбка с его лица начала сползать.
       Анна Ильинична пристально всматривалась в гостя, но его лицо было ей совершенно незнакомо.
       - А вы, молодой человек, к кому? - опять спросила она в замешательстве.
       - Да Игорь же я, тетя Ань, Игорь Талов. Неужели не узнаете, - засмеялся мужчина.
       Анне Ильиничне показалось, что сердце ее остановилось, потом она почувствовала в груди какой-то толчок, и оно забилось часто, часто. Ее затрясло, ноги стали ватными, она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Стояла обезумевшими глазами смотрела на мужчину и не могла вымолвить ни слова.
       Игорь переступил порог. Анна Ильинична продолжала смотреть на него как на приведение.
       - Господи! - дрожащим голосом, наконец, вымолвила, она. – Господи! - повторила женщина и схватилась за сердце.
       - Тетя Ань, мои-то дома? – спросил он, сбрасывая с плеч вещмешок.
       Анна Ильинична молчала, продолжая, оторопело смотреть на него, губы ее дрожали.
       - Здрасьте, тетя Ань, - Игорь опять широко улыбнулся, повесил пиджак на вешалку и направился к своей двери.
       - Игорь не ходи туда, там нет мамы, - услышал он взволнованный выкрик Анны Ильиничны, - и папы тоже нет.
       Игорь словно споткнувшись, остановился, медленно повернулся и удивленно посмотрел на соседку.
       - Мама умерла, Игорь, еще в войну, в октябре сорок третьего, - начиная немного приходить в себя, тихо проговорила Анна Ильинична.
       Игорь оцепенел. В голову ударила кровь. Он пристально смотрел на женщину, не веря и не понимая, почему она это говорит. Потом медленно подошел к ней.
       - Тетя Ань, как умерла, почему? – растеряно еле выдавил он.
       - Игорек, - Анна Ильинична нервно проглотила подступивший к горлу комок, - мама, Игорь, последнее время часто болела, сердце у нее плохое было. Она за тебя все волновалась. А когда ей сказали, что ты на войне погиб, она очень переживала, но еще как-то старалась, крепилась, - Анна Ильинична, смахнула слезу со щеки, было видно, как тяжело давалось ей каждое слово. Она понимала, что сейчас наносит Игорю глубокую душевную рану. Ей было до боли в сердце жалко
его. Но поступить иначе она не могла, это она понимала тоже.
- А, вот уж как с Александром Михайловичем несчастье-то на
работе случилось, - голос ее вновь задрожал, - там авария у них какая-то произошла. Как похоронила она его, то и совсем слегла. А через полгода и ее не стало, - губы Анны Ильиничны судорожно скривились, по щекам покатились крупные слезы, она с глубокой болью и состраданием смотрела на Игоря.
       Из бывшей комнаты Таловых вышла женщина, задержала взгляд на стоящих у порога и прошла на кухню.
       Игорь стоял, прислонившись спиной к стене, запрокинув голову, которая стала тяжелой, будто налилась свинцом, в висках гулко пульсировала кровь.
       - Игоречек, - жалостливо проговорила Анна Ильинична, -
в вашей-то комнате теперь другие живут. Пойдем к нам, я тебя чаем напою, я вижу ты с дороги.
       Игорь оттолкнулся от стены, отрицательно покачал головой, молча снял с вешалки пиджак, поднял с пола вещмешок и медленно направился к двери. Потом обернулся, полными слез глазами, посмотрел на дверь бывшей своей комнаты, перевел взгляд на Анну Ильиничну.
       - До свидания тетя Аня, - тяжело выдавил он и вышел.
       Анна Ильинична закрыла лицо руками и заплакала.
       Раздавленный горьким известием Игорь вышел из подъезда, медленно, прошел во двор, сел на лавочку. Выкуривая одну за другой папиросу, он словно во сне слышал голоса резвящихся где-то рядом ребятишек. Уныло смотрел на серую обшарпанную дверь своего подъезда, на, играющие солнечными отблесками окна родного, а теперь уже чужого дома, на тихо шелестящую молодой листвой единственную во дворе березу. Его разум все больше и больше осознавал, что все это теперь для него чужое, а то близкое и родное потеряно навсегда, навечно.
       Просидев в безутешном раздумье более часа, Игорь поднялся и зашагал в сторону дома Наташи.
       Дверь ему открыла незнакомая женщина.
       - Я к Светловым, - опережая ее вопрос, сказал Игорь и хотел переступить порог.
       - А они здесь больше не живут, - прозвучало ударом молота в его голове.
       - Как не живут? - оторопело, спросил он, - А где они живут?
       - А вот этого, молодой человек, я вам не могу сказать, не
знаю. Наташа два года назад переехала жить куда-то к мужу, а ее мама уехала к сестре, кажется, в Казахстан и живет теперь там.
       Игорь, ошалело смотрел на женщину. Сердце его застыло, внутри он почувствовал полное опустошение. Женщина удивленно еще раз окинула его взглядом, недоуменно пожала плечами и закрыла дверь.


       * * *

       Поезд Москва–Орел, ритмично постукивая колесами, несся в ночной мгле, тускло освещая окнами вагонов придорожные, казавшиеся спящими пейзажи лесов, полей, маленьких полустанков, речушек. Иногда где-то вдалеке проблескивало несколько огоньков мирно спящих деревенек.
       Уже не один час Игорь стоял в тамбуре вагона, курил. В чуть приоткрытое окно врывался, развеивая клубы дыма, свежий прохладный ветерок. Время далеко перевалило за полночь, но о том, чтобы лечь, не было и мысли. Он стоял, смотрел в темное окно и с болью в сердце думал о своей горькой доле. Почему думал он, жизнь устроена так не справедливо? За что, за какие грехи он наказан судьбой? Почему на земле одни люди счастливы, не прикладывая особых усилий, чтобы быть счастливыми и почему, некоторых жизнь давит к земле, несмотря на их сопротивление, постоянную борьбу и стремление устоять?
       Перед его взором, устремленным в никуда, проплывали картины прошлого. Мама, с печалью и обидой смотрит на него: - «Игорек, последний день ведь, побыл бы с матерью и отцом-то», - говорит она ему с грустью. Игорь закрыл увлажнившиеся глаза и проглотил подступивший к горлу комок. Вот они, с Наташей взявшись за руки, счастливые и радостные бегут под проливным дождем по какому-то густо заросшему травою полю. Он о что-то споткнулся, упал. Наташа, весело смеясь, помогает ему подняться. На лице Игоря появилась горестная улыбка, он вздохнул, в глазах мелькнула обида. Потом перед ним появилось искаженное в неистовой злобе лицо немецкого офицера, который, постукивая плетью о ладонь, кому-то кричит: - «А этот русский свинья расстрелять…».
       Хлопнула дверь, в тамбур вошло пожилая проводница, бросила хмурый взгляд на Игоря.
       - Чего не спится-то, всю ночь стоишь, все куришь, да куришь? – недовольно пробурчала она.
       - Не знаю, не спится что-то. Сейчас пойду, попробую уснуть.
       - Теперь уж чего спать, через два часа в Орле будем. – все так же ворчливо проговорила проводница, начиная веником мести пол. – Смотрю я на тебя и думаю, чего-то нервничает, переживает мужик, видно неприятности какие-то у него.
       - С чего это вы взяли?
       - С чего я взяла. Я милый на колесах за двадцать с лишним лет всю страну объездила. Столько разных людей на своем веку повидала. Теперь мне только стоит взглянуть на человека, и я сразу могу сказать кто он и что. Хороший человек или плохой, добрый или жулик.
       - Прямо так уж и сразу?
       - Конечно, а чего ж.
       - Ну и какой я, интересно.
       - Ты-то? – проводница перестала мести, разогнулась,
посмотрела на Игоря. – Непутевый ты, вот какой. И даже знаю, откуда и куда ты едешь.
       - Интересно, - протянул Игорь, - и откуда же, и куда я еду?
       - А домой ты едешь из тюрьмы, думаю. Угадала? - улыбнулась она.
       - Хм, - удивился Игорь. – И, да и нет.
       - Что значит, и, да и нет?
       - Из тюрьмы это верно, но вот не домой.
       - А что ж не домой-то? - проводница прислонилась к стенке тамбура, с интересом глядя на Игоря.
       - Да так вот получилось, - неопределенно пожал плечами Игорь, решив не вдаваться в подробности. Но пожилая женщина чем-то располагала к себе, и он добавил. – К тетке еду, к материной сестре. Пока вот таскала меня судьба по земле матушке, в Москве у меня никого не осталось. Мама умерла, отец в аварии погиб. А братьев и сестер нету.
       - А жена? Не женат что ли? - участливо спросила проводница.
       - Нет, не успел, - вздохнул Игорь.
       Поезд начал притормаживать.
       - Последняя остановка, перед Орлом, - сказала проводница, собрала остатки мусора в совок и вышла.


       * * *
       
       - Игоречек, давай я тебе еще котлетку положу и картошечки?
       - Ой, спасибо, тетя Полина, спасибо большое, наелся больше некуда. С таким аппетитом, и так много, я уж не помню, когда и ел. До войны, наверное, - улыбнулся Игорь. – А я ехал, и все думал, а вдруг вы переехали куда-то, что делать тогда, куда податься?
       - Да куда ж я денусь Игорек. Как ты нашел-то меня, адрес ведь не забыл.
       - Да я вашего адреса и не знал. У меня тетя Полина зрительная память очень хорошая. Вы же совсем рядом с вокзалом живете. А когда еще до войны мы с мамой к вам приезжали, я запомнил, как мы шли к вашему дому.
       - Игорек, сейчас я тебе чайку налью, - Полина Ивановна поставила перед Игорем чашку, - Господи, Игоречек, милый, ты уж прости меня, но мы ведь все считали, что ты погиб на войне. Товарищ приходил твой с фронта и рассказал, Тамаре, маме твоей, как ты погиб.
       - Товарищ? – удивленно поднял брови Игорь. - А какой товарищ, тетя Полин?
       - Да откуда ж мне знать. Я-то его не видела. Это мне соседка ваша, когда я приехала, рассказала. Вот только я помню, она говорила, вроде бы он без руки был, домой ехал из госпиталя.
       - А как звали его, она не говорила?
       - Нет, Игорь, не говорила. А зачем тебе?
       - Да, так, - задумчиво проговорил он.
       Они немного помолчали.
       - Игорек, а что ж все-таки с тобой стряслось-то? Где ты был-то все эти годы? Никакой весточки от тебя, ничего. Мы ведь так переживали за тебя. Тамара места не находила.
       Игорь тоскливо смотрел перед собой, барабаня пальцами о стол.
       - Ну, если не хочешь, не говори, может тебе тяжело вспоминать.
       Игорь глубоко вздохнул:
       - Плохое, тетя Полина, вспоминать никогда не хочется, но и забыть невозможно. Я думаю, о моей гибели маме рассказал дружок мой, Коля. Дружили мы с училища еще, вместе воевали. Больше некому, – не спеша, тихо проговорил Игорь. - Тогда в том бою, когда меня фрицы сбили, он тоже был и видел, как мой самолет падал. Вот и решил, что я разбился.
       - Господи, - сокрушенно вздохнула Полина Ивановна, - Игорек, милый, а как же ты жив то остался, раз самолет твой подбили, и он падал, как же ты уцелел то?
       Игорь поставил чашку, задумался, потом недоуменно пожал плечами:
       - Тетя Полина, вы знаете, я до сих пор очень многого сам не могу понять. Я не понимаю, что меня тогда спасло, и почему я остался жив. Когда мой самолет задымил и стал падать, я понял, что надо прыгать с парашютом. Но никак не мог открыть фонарь кабины, его заклинило. Я падаю, самолет горит, в кабине дыму полно, уже задыхаться начал, вижу, земля все ближе и ближе, а сделать ничего не могу. А когда, совсем рядом я увидел верхушки деревьев, вдруг, что-то меня сильно ударило, и больше я ничего не помню, - Игорь горько вздохнул. – А очнулся я уже у немцев в плену, - закончил он.
       - Господи, - дрожащим голосом вновь прошептала Полина Ивановна, взволнованно приложив руки к груди. – Бог то значит есть на свете, это он тебя уберег.
       - Я никак не пойму и другое, почему немцы меня не добили там, на месте где нашли, они ведь раненых в плен не брали. До сих пор никак не понимаю, тетя Полин, почему? Меня и потом, уже позже в лагере военнопленных два раза на расстрел водили. Но видно не судьба была мне умереть, - Игорь посмотрел на тетку и с горечью улыбнулся. А та сидела, сжавшись, бледная, испугано глядя на него.
       - Первый раз, наш лагерь тогда в Польше был, - рассказывал Игорь. – И вот однажды утром у нашего барака нашли двух сдохших овчарок. Ну, немцы подняли переполох, подумали, что кто-то из наших отравил. Нас выстроили и стали допытываться кто. Все молчат, никто ж не знает ничего. Тогда они начали считать и каждого десятого выводить из строя. Сказали, будем расстреливать до тех пор, пока не назовете преступника. Отвели первых в сторонку и на наших глазах расстреляли. Начали опять выводить из строя тех, кто по счету десятым стоял. В третьем десятке я оказался. Вывели меня и прикладами автоматов подтолкнули к тем, которых раньше вывели. Стою я, тетя Полина, - Игорь глубоко прерывисто вздохнул, - и думаю, как мало пожить пришлось. Так жалко себя стало. Почему-то вспомнил наш двор и увидел, будто из окна мама машет, вроде зовет меня. Понял - привиделось, головой тряхнул, а передо мной стоит немецкий офицер. Улыбается и на ломаном русском языке, я даже не сразу понял, чего он от меня хочет, говорит мне. Ты молодой золдат, жить хочешь, спрашивает. Я
говорю, хочу. Он похлопал меня по щеке, повернулся, что-то сказал солдатам, те подбежали ко мне и потащили меня опять в строй. Не знаю, почему он меня пожалел? - задумчиво проговорил Игорь. – И тех, которых вывели со мной, не стали расстреливать. После этого нас опять в бараки загнали, и инцидент с собаками на этом закончился, - Игорь надолго замолчал, тоскливо глядя перед собой.
       - Господи милостивый, страх то какой, да разве такое можно пережить, - услышал он тихий шепот Полины, посмотрел на нее и увидел слезы текущие по ее щекам.
       Они долго сидели молча, каждый, вспоминая свое,
пережитое в суровые военные годы.
       - А второй раз, это уже в сорок четвертом было в Германии, - нарушил молчание Игорь, продолжая все также грустно смотреть в никуда. - Мы тогда на заводе работали, я подсобным рабочим. Там у них на складе какое-то замыкание, что ли произошло, и пожар вспыхнул. А мы - я и еще трое наших ребят за полчаса до этого на этом складе металл грузили. Ну, фрицы сразу к нам. Подумали, мы диверсию устроили. Начали нас по одному допрашивать, били сволочи, чем попало, что б признались. А мы ведь знать ничего не знали, как там и что случилось. Потом нас вывели во двор. Офицер их, гнида, стоит с такой волчьей злобой смотрит на нас, ухмыляется. Потом, что-то сказал одному немцу, тот куда-то убежал и через минуту вернулся, а с ним еще десяток немцев с автоматами. И этот паскуда, офицер, на русском языке, наверное, что б мы поняли, заорал. Расстрелять, кричит, этих русских сволочей. Нас схватили и потащили на задний двор к забору. Но в этот момент, на наше счастье, бомбежка началась. Тогда наши часто уже их были. Одна бомба совсем рядом, так саданула, что меня метров на пятьдесят отбросило, о стену шарахнуло, голову разбил, но не задело. Немцы попадали, а потом врассыпную, а нас бросили. Офицера этого убило, и еще двух немцев ранило, их потом санитары подобрали. Нашего парня одного убило. А нас после налета больше никто не трогал, на этом все и кончилось. Видно в рубашке я родился, - улыбнувшись, закончил Игорь и посмотрел на тетку.
       - Да уж, хороша рубашка, - горестно проговорила тетка, - не дай Бог.
       В комнате опять надолго воцарилась тишина.
       - Игорек, - продолжая о чем-то думать, проговорила Полина Ивановна, - ты ведь милый с дороги, отдохни, поди. Я тебе в маленькой комнате постелю на диване. А мне надо в домоуправление сходить, что-то там с оплатой за квартиру они напутали, просили прийти разобраться.
       А вечером они опять долго сидели, вспоминая счастливое довоенное прошлое, тяжелые военные годы. Вспоминали своих самых близких и дорогих людей, которые ушли от них навсегда и которых они даже не смогли проводить в последний путь.
       - Тетя Полин, а у вас маминой фотографии случайно не сохранилось? - спросил Игорь.
       - Да как же не сохранилось, - тетка поднялась и полезла в шкаф, - у меня не только ее фотографии есть, а и твои, и отца твоего тоже. Когда Орел-то в начале августа в сорок третьем году от немцев освободили, - говорила она, роясь на полке, - я сразу же письмо Тамаре написала. А ответ мне прислала ваша соседка, написала, что мама в тяжелом состоянии в больнице
лежит, а Саша – отец твой, погиб при какой-то аварии на заводе. Ну, я тут же собралась и поехала, - Полина Ивановна вздохнула, выпрямилась и положила на стол альбом. - Но маму-то уже не застала, Игорек. А соседка ваша мне вот этот альбом с фотографиями отдала. Сказала, что вещи все описали и увезли, а альбом она попросила оставить, вдруг, кто из родни объявится, она же знала про меня.
       Игорь открыл альбом, стал перебирать фотографии. Одни он сразу откладывал в сторону, другие подолгу рассматривал. Иногда чуть улыбался, а, глядя на другие, становился мрачным, глаза его становились грустными, печаль тенью скользила по его лицу. Полина Ивановна молча смотрела на него. Игорь перевернул очередной лист альбома, и она увидела, как он вздрогнул, глаза его вспыхнули, но тут же угасли. Он долго смотрел на какое-то фото.
       А с фотографии на Игоря смотрела Наташа, та, которая тогда была еще его Наташей. Она стояла у огромной ели и улыбалась. Игорь перевернул фотографию. «Игоречек, сердце мое на век с тобой. На память. Наташа. 17 августа 1940 г.». Игорь закрыл глаза. Полина Ивановна приподнялась, чтобы заглянуть в альбом, но не успела. Игорь встрепенулся, взял фотографию и, отложив ее в самый конец альбома, стал рассматривать следующие.
       Так в тишине они просидели долго.
       - Игорек, - вдруг удивленно спросила Полина Ивановна, - я вот все сижу и думаю. И никак не пойму, война-то уж шесть лет как кончилась, а что ж ты в плену-то до сих пор получается, был?
       Игорь отложил альбом в сторону.
       - Милая тетя Полина. А вот это еще одна загадка для меня и, наверное, самая главная – горько усмехнулся он. - Нас освободили из плена в сорок пятом американцы. Но несколько месяцев, почему-то нашим, не передавали. Много раз уговаривали остаться у них, сулили горы золотые, говорили, что тех, кто был в плену, русские отсылают в Сибирь на каторгу. Мы, конечно, смеялись, не верили. Требовали, чтобы нас скорее отправили на Родину. В августе сорок пятого мы, наконец, попали к своим, - Игорь посмотрел на Полину Ивановну, и она увидела блеск влаги в его глазах. – А наши, - взволновано продолжал он, - погрузили нас в телячьи вагоны, и под конвоем, как арестантов, повезли домой. А потом объявили, что все мы предатели, изменники Родины и должны отбыть наказание. Мне присудили шесть лет, без права переписки, - Игорь нервно барабанил пальцами о стол, еле сдерживая слезы, и все-таки одна предательски покатилась по его щеке, резким движением он смахнул ее, встал и отошел к окну.
       Ошеломленная Полина Ивановна не могла поверить в услышанное. Тягостное молчание было долгим.
       - Так вот тетя Полина, - проговорил тихо Игорь, продолжая смотреть в окно. - Для меня, наверное, на всю жизнь останется загадкой. Почему моя Родина, защищая которую, я ранений попал в плен и чудом остался жив? Почему моя Родина, которую я не предал, и которой я не изменил в фашистском плену, где мне много раз предлагали вступить в армию Власова, но я этого не сделал, почему она так обошлась со мной? Я тысячу раз задаю себе этот вопрос, и не могу найти ответ. Почему со мной поступили так люди, защищая которых я шел в бой и смотрел смерти в глаза? Чем я виноват перед Родиной, тетя Полина, я не могу понять?
       Полина Ивановна еле сдерживала рыдания. Сердце ее разрывалось на части. Она искала слова утешения, но не находила их, не знала, что сказать ему. Так прошло несколько минут. Наконец, она встала, подошла к нему положила ему руку на плечо.
       - Игорчек, милый ты мой, надо забыть все, - тихо проговорила она, - нельзя жить с таким камнем на сердце. Родина, Игорь, это святое, это как мать. А мать если и обидит, то не со зла. Родина Игорь, это не те, которые тебя осудили, у таких нет Родины и не может быть ее. А правда, она всегда найдет себе дорогу. Ты молодой, все у тебя еще впереди, все наладится, постепенно все забудется, и все будет хорошо, - Полина Ивановна пригнула его голову к себе и поцеловала.
       Игорь улыбнулся.
       - Тетя Полин, вы не будите против, если я некоторое время поживу у вас? Мне ведь больше…
       - Да как же тебе нестыдно так говорить то, бессовестный, - искренне обиделась она. - Я что тебе чужой человек. Да я только рада буду и счастлива, если мы будем вместе, – Полина Ивановна шагнула к нему. - Игоречек, милый, мой, - прослезившись, завыла по-бабьи она, - ведь мы с тобой из всей родни нашей только вдвоем и остались, - тетка протянула к нему руки, они обнялись.