Светящийся клен

Отголосок позднего сталинского ампира – аккуратный овальный островок, с обломанными колоннами бывшей беседки и основание каменной скамьи, а вокруг - темная, зацветающая вода, окружившая идиллический остров, аккуратный петлистый рукав с ответвлениями от идущего сверху, через микрорайон, к промышленному заливу протока, кое-где проступившего озерцами, заполняя овраги, а где-то уходящего под землю.
Он давно здесь не был – с тех пор, как жизнь унесла его к другим районам и людям, и вот, словно петляя, год назад вернула его сюда, в спальный район, в маленькую панельную квартиру.
Всего-то пройти десять минут, подышать воздухом среди деревьев, где домов – меньше, чем стволов – внизу была огромная полость с депо метрополитена, и этот квартал оставлял пространство, не застроенное, как всюду.

Он прочел писателя Н. Жилистая, мускулистая проза. В ночных клубах тоже выступали современные авторы. Но они почему-то ограничивались одной-двумя строками в произведении. А тут – грустно-просветленные рассказы. Жаль, что о его жизни никто не напишет так, глядя на листья клена, разносящие капли света.
Он обомлел: листья клена у соседнего дома еще не облетели, как с остальных деревьев, они светились изнутри, трепетны и воздушны. Так же нежно сияли кое-где уцелевшие зелено-салатные листья.
Ведь не только из-за проходящей близко трубы теплотрассы так пылает клен, отзываясь на бескрайнюю надежду прощальных небес?
Мимо прошли мужчина и женщина. Он увидел их счастливые спины. У них ровно столько денег и вещей, сколько им нужно, чтобы быть вместе. И они не предают друг друга.
Сейчас, в воскресный день, он почувствовал тревогу, о которой почти забыл, а раньше едва не свыкся с ней. Он вдохнул воздуха с запахом листьев и неизъяснимым ароматом. Свободы? Вечности?
День обволакивал его. Он еще раз обернулся на этот клен: совсем небольшой, с некрупными листьями. Облетавшая листва спешила договорить все, что не успела прежде. Далекий холодок тревоги кольнул из бездонности сердце.
Он подошел к озеру. Чистые ровные берега с насыпанными и разровненными гравием и жирной бурой землей. Но… воды не было. Ряски, тины, коряг, мусора – тоже. Из канала на этом отрезке спусти воду и почистили. Жаль, что внутри оставалась вода, а бурая глинистая земля не просохла внизу пологих склонов. Он пройдет на остров, когда подморозит.

И вдруг он догадался, что все это благоустройство и озеленение – часть той самой программы по инвестированию, из-за которой он лишился работы, машины с шофером, и многих недоступных и неизвестных благ и развлечений для тех, с кем сейчас он жил бок о бок. Он потерял почти все, так думали его прежние друзья, которые теперь почти не звонили. Для Насти он давно стал пустотой, вроде брошенного окурка. А, ну их!
Каким настоявшимся духом свежести веяло еще от не знавшей заморозков земли - тепло от Балтики! – словно эхом весеннего…
Редкие тучи были темные с испода и буро-розоватые сверху, продолговатые и быстрые в низких лучах.
Позвонили. Это была бывшая знакомая, но пожениться они так и не успели. Какой нервный сигнал зуммера – подумал он. Сейчас она поднимется – внизу с водителем (а, это тот самый, подумал он почти равнодушно).
- А, так заходи. Домофон сломали, парадная открыта. Виллы купила?
- Пока нет. – Сухо ответила она.
Он открыл дверь.
- Узнала, кстати, что ты живешь один.
- Следила?
- Нет. Чувствую. А ты посвежел. Как дела?
- Карабкаюсь помаленьку.
У нее добавилось колец – они были на всех пальцах, и даже на одном большом. Как всегда, на южный загар осенью напластовывался из солярия. Стройна и гибка…
- Хорошо, что ты забрал эту дорогую мебель.
- Еле влезла.
- Я вот зачем. Ты выпал из нашей жизни, не обессудь. Хотя я делала все, чтобы у тебя все было в норме. – Она смотрела на него расширенными глазами, но невольно потупилась. – А вот для меня и… твоих друзей деловая жизнь продолжается. – Она откинула прядь длинных, но не совсем чистых волос и продолжила:
- Кхм… Мне нужна часть совместно нажитого нами. Золото… - она опять на миг поперхнулась, - украшения. Ну? – Чувствовалось, что она давно готовила этот разговор.
- Ладно. Забери. – Спокойно ответил он.
Среди хранившихся у него вещичек, которые он как-то приобрел оптом в ювелирной фирме, с которой заключался взаимовыгодный контракт, были два золотых креста, один литой, без излишеств, второй крупный, в две трети ладони, с резным распятием и филигранной фигуркой Иисуса с бородкой и мелкими алмазами в терновом венце, несколько кулонов, серьги, перстни, кольца. Он и понятия не имел, сколько это могло стоить. В общем, всего граммов на восемьсот. Теперь ей все это пригодится.
Слегка растерявшись, что он запросто отдает ей вещицы – а она много раз пересчитывала их в уме, она надела два креста и прошла в ванную. Зеркало в серебряной оправе неожиданно высветило ее постаревшее лицо, желтоватые складки, морщинки… Показалось, даже фарфоровые зубы, отрытые ею в попытке изобразить радостную улыбку, слегка пожелтели и источились. Даже кости лица и черепа проступили сквозь одряхлевшую кожу. Жертвоподношения…
- Какое мерзкое зеркало!
- Извини. Старинное. – Он тоже поймал ее внезапное отражение.
- Я забираю все. Прощай.
Она торопливо скинула золотую мишуру, отсвечивающую тускло и приземлено, со стола в сумочку.
Зашуршала медью листвы под колесами машина под окном – джип, салонная модель, - и стало легко.
Авто с водителем в темных очках уносило ее через весь город, в закрытый дачный поселок, где жили прежде и они, и строили планы, а простую дачу среди сосен так и не купили. В планах у нее было сразу две виллы – в Испании и Италии. Но все, что не сбылось – к лучшему.
Оглядываясь в прошлое, он понял, что его сместили очень мягко. Без отравлений и угроз, стрельбы и запугиваний, когда жертва готова уйти добровольно. Вечное им спасибо!

В начале девяностых компаньоны, с которыми он учился в школе, подсыпали ему дробленого стекла. Но он выжил. Другому бедняги повезло не слишком – его забили цепями неизвестные на Ржевке по дороге из магазина домой.
Лихое было время.
Как хорошо, какая радостная листва…
Да, он ходит на грошовую работу, а старенькие «Жигули» починить нет средств. Что, если бы он остался среди них?
Начальство ему доверяло. Самые злые секретарши нежно улыбались. И – заметьте, никаких полезных связей не было, все через профессионализм и бесконечные трудовые будни.
Ах, Настя, Настёна… Давно уже не было Настеньки.
Он ушел – насовсем. Потому что она не остановится.
Это она, шепча в ухо полночные признания в любви и блаженстве, делала все, чтобы вычеркнуть его из руководства Корпорацией. Потому что сделала ставку на других, одного – финансиста, второго – водителя. Этого для карьеры, того – для личных утех.
Он включил торшер. Ждали огромных инвестиций – компания выиграла тендер по распределению средств нацпроекта. Часть должна была пойти на озеленение и благоустройство. Не больше трети… А остальные…
За неделю до официального решения он выступил с докладом перед руководством и акционерами, принятым блестяще. А за два дня, ночью – Настя уехала к заболевшей родне – он совсем не спал. Утро было солнечно, но с каким-то едва ли не черным оттенком. Спина насупленного водителя казалась каменной. Наверно, от тоже не выспался. С ним едва здоровались. Звонков не было. К обеду радостный голос начальника сообщил по внутренней связи, что совет директоров переводит его в новый отдел, как лучшего! Но ведь он уже имел голос в совете директоров, почему без него… Да, но вся поспешность для его блага. Потом скомканное молчание. Больше они не были с Настей в одной постели под балдахином в городе, ни на зимней даче с камином среди сосен. Инвестиции поступили в срок. Теперь он получал не менее высокий оклад и бонусы. Через месяц он ушел из конторы, после того как водитель раздавил кошку, не успевшую отпрыгнуть от мгновенно набравшего скорость внедорожника. Его сознание подпрыгнуло вместе с её и куда-то ввысь.
До сих пор перед ним удивленный взгляд из-под очков, стрижка ежиком и пухловато-недовольные губы босса, подписывающего замедленно заявление об увольнении.
- Вы к нам вернётесь. – Бормотал тот бледными губами. – Мы не разбрасываемся…
Но поздно. Настя уже забрала свое. Он вернулся в маленькую квартирку на окраине, с пенсионерским радио за картонной стеной, хмурыми соседями и исписанной наркоманами и шпаной парадной. И… почти забыл обо всем.

Вон там, на предзакатном полотне, пролетал самолет. Ровная полоска, не таявшая мгновения… Он не любил ворошить недавнее. Но внезапно увидел будущее…
Нервные, но хорошо одетые люди су застывшего как скала здания, с плакатиками, требуют вернуть работу… но быстро расходятся при виде милиционера (акции купит дочерняя фирма – не зря поговаривали, что всем заправляют два-три родственных клана; новый, фантастически огромны инвестиционный проект пройдет уже без них; все они, кстати, получили немалые отступные – в размере, достаточном для покупки такой однушки, как у него). Настя с разбитым окровавленным лицом на широкой кровати в их бывшей служебной квартире на Петроградке, ее голые руки без колец (ее избили то ли охранники, то ли хулиганы… кольца и прочее пропали). За два дня до нападения на Настю – его опрокинутый потолок, разбитое серебряное зеркало – оно было лишь посеребрено. Переломанная мебель из дорогого дерева (взламывали профессионалы – возможно из знакомой прежде частной охранной фирмы, применив специальный домкрат, выдавивший металлическую дверь. Искали тщательно, но ничего не нашли – ибо ничего не было. Даже под этим полурассыпавшимся паркетом. На столике, куда он высыпал для неё украшения, остался матерный зигзаг ядовито-алой помады; а все-таки найдите, что спрятал матрац, как написал Н., но и во вспоротых подушках и матрасе не было ни шиша).
Но все это ненужное, лишнее. Надо вернуться к дереву, подумал он.
Странно, без солнца, в косых лучах фонарей оно почти так же ясно светилось, клёнопреклонённые листья переговаривались с пролетавшими мимо, и теми, которые почти безмолвствовали на черном битуме асфальта. Эти листья – как моя любовь – невостребованная и неотнятая? – подумал он. Может, вернуться к первой жене с детьми? Но он для них прошлое, как жаркие пятна на свежепористом асфальте, только-только положенном, вопреки инструкции, в дождливый день.
Это из тридцати процентов, крохи, дошедшие до благоустройства его затерянного в бездне района, где гудят динозавры метропоездов в невидимом депо в темно-розовом зареве Плутона – бога смерти и подземных сокровищ…
А ведь район и вправду похорошел. Вдоль главного Цветочного проспекта исчезли вечно помятые пьяницы. Их квартиры стали буквально на вес золота. Некоторые отошли в мир иной (ни одно отравление не раскрыто), другие пополнили стайку бомжей. Запестрели цветочные клумбы. Сам проспект украсили густо стоящими скамейками – чтобы, значит, проезжавшие чиновники видели бесконечную заботу о жителях. Посидели бы сами минут пять близ удушливой перенасыщенной трассы… Не успел он предложить переименовать его в имени Потёмкина-Таврического.

Чем дальше поднимаешься в мире материальных благ, тем меньше у тебя остается своего собственного – мечтаний, чувств, слов. Он теперь почти ангел – в перевернутом, конечно, смысле.
Гол человек пришел в этот мир и нагим возвратится – прочел он где-то. Прощаясь, самолет оставил свою фисташковую подпись, выхваченную лучами почти упавшего солнца, на серо-фиолетовом городском небе. Чувствовалось, что летит он не по прямой, а огибает хрустальную землю.


понедельник, 22 октября 2007 г.
вторник, 23 октября 2007 г.