Дежа вю

       * * *


       Он испускал флюиды страха и желания одновременно. Крохотными искорками светились капельки пота у него над верхней губой. Я знал, что он в этот момент ни черта не соображает, но всё равно не мог заставить себя от него отступиться, то и дело втолковывая что-то в больную, безумствующую в неудержимой, необъяснимой и неуправляемой агонии голову. Что-то бормоча, он медленно сполз с дивана и покатился по полу, и это выглядело так естественно, и в то же время так неправдоподобно, переиграно, словно в театральной постановке. Да тут всё было каким-то издевательски-усмехающимся, таким, словно вот-вот затянет тебя в какое-то не очень чистое дельце, всосёт в себя, поглотит, растворит… но мне уже не было страшно. Какая-то зараза витала повсюду в этих стенах. Может, здесь кто-нибудь недавно загнулся от атипичной пневмонии или птичьего гриппа? В последнее время все об этом только и треплются. Наверное, я давно уже заражён. И теперь заражаю всех вокруг. Сейчас вот заражу Зака, только дотянусь до него. Он, как раз, докатился до двери, и я подумал, что здорово будет, если кто-нибудь сейчас войдёт и как даст ему по предплечью. Мне даже показалось, что вот-вот дверь откроется и войду я сам, но, поразмыслив ещё немного, пришёл к выводу, что мне пора завязывать с химией и хоть иногда спать, а то уже совсем мозги атрофировались.
       А Зак тем временем уселся спиной к двери, постепенно закатываясь довольно злобным нездорово-гомерическим хохотом, которого я уже не боялся, и стал кидаться в меня таблетками. Это был настоящий обстрел, и мне пришлось от него спасаться, нахлобучив себе на голову покрывало, всё измазанное какой-то белой гадостью. Наверное, они здесь устроили что-то вроде борделя только для своих и бесплатно. От этой мысли мне стало не по себе.
       - Чёртов придурок, - сказал я, когда он успокоился и даже попытался выдавить виноватую улыбку, от которой мне, однако, ещё больше захотелось его отлупить. Он же был таким ненастоящим. Насквозь фальшивым, и сам не знал, чего он хотел. Он, наверное, вообще ничего не знал сейчас, и это меня взбесило, - Обдолбанный ты сукин сын. Это же были все наши запасы… У тебя крыша поехала? Ты мне кайф ломаешь, ты знаешь об этом?
       Он затрясся в конвульсиях уже убивающего его смеха. Теперь ему было трудно дышать – смех пузырился у него на губах вперемешку со слюной и остатками какой-то дряни, которая всегда из него извергалась – какая-то болезненная злоба, которая так и играла у него на губах, всякий раз, когда он просто хотел улыбнуться.
       - Это не смешно, мать твою, - я ткнул ему носком ботинка в живот, оставляя грязный след на белой, словно прилипшей к телу узенькой футболке, - Скажи хоть, что тебе совестно? Ну, хоть немного-то тебе стыдно? Отвечай уже, торчок ты разлагающийся!..
       - Ты меня ненавидишь, - резюмировал он, снова перекатываясь к стенке. У него были иссиня-чёрные крашеные волосы, едва доходившие до плеч, и теперь, со спины он казался мне такой девчонкой, такой девчонкой…
       - Ты такой урод, балллин. Тебя все ненавидят, – выпалил я, аккуратно собирая в ладонь рассыпанные таблетки.
       - Это потому, что я – эмо? – кажется, на полном серьёзе прохныкал он, так и не удосужившись повернуться ко мне лицом.
       - Это потому, что ты кретин.
       Постепенно ко мне возвращался здравый рассудок, и теперь, вид валяющегося на полу, уделанного, оргазмирующего в апогее психоделического бреда субтильного существа, мог вызывать во мне только отвращение и воскрешать обсессивно-ноющее чувство двухнедельной фрустрации. И в кого я превратился за эти чёртовы пять месяцев, когда я начал выступать с рок-группой и познакомился с кучей недоразвитых упырей, до предела накачанных драгсом или водкой с барбитуратами. Все они были сынками каких-то шишек, и если бы я кого-то из них хоть пальцем тронул, меня бы, наверное, в тот же день в первой же подворотне прикончил какой-нибудь киллер. Мне кажется, со мной такое уже было. Прямо вот представляю, как он тепло и кисло дышит мне в шею, затем я ощущаю холодный ствол у виска, и тут – бух! - меня приканчивает этот усатый человек в цилиндре и мантии. Чёрт, надо меньше смотреть телевизор. Это же чистые шестидесятые.
       Передо мной застенчиво топтались мохнатые тапочки с собачьими мордами. Или это были не собаки. Может, медведи или волки. Мне сейчас было всё едино.
       - Это твоё, Закари, детка? – я недобро ухмыльнулся.
       Он не отвечал, и я заметил, что он как-то неестественно подёргивается.
       Ну всё, он точно допрыгался. Я подошёл к нему и развернул к себе лицом. Он был таким бледным, что я подумал, он, наверное, уже мертвец. То есть, фигурально выражаясь. Вряд ли всё это хорошо закончится…
       Я позвал ребят, они что-то все жутко всполошились, стали звонить в скорую, хотя он этого не просил. Мог бы сказать – «Кто-нибудь, вызовите мне, пожалуйста, скорую». Вот сволочь. Придуривается. Хочет вызвать сочувствие, а может даже раскаяние. А правда, чего они все окружили его, а меня тут как будто и нет? Даже этот француз, Николя, такой всегда спокойный, покрылся красными рваными пятнами, что-то без конца тараторил, эдакая торговка на базаре – клянусь, меня от этого зрелища неуместной, бессмысленной всеобщей суеты чуть не вырвало.
       - Какого хрена ты лыбишься? – сказал мне малыш Рокки, оставивший где-то своего «Бульвинкля», - Тебе смешно, да?
       - Мне?.. – я пожал плечами и искренне улыбнулся, - А что? Он же всегда притворяется. Такой чудесный маленький грязный притворщик, - на меня накатила волна безумного, клокочущего смеха.
       Что ж, я всегда отличался запоздалой реакцией. К тому же, я сомневался, что он и теперь нас разыгрывает. Пусть даже его актёрский талант не знает границ. Однажды он инсценировал обморок на сцене. Это было так реалистично, что кое-кто из зрителей повержено ахнул и приложил ладонь ко рту. Какая-то девчонка истошно заверещала, а я ощутил приход. Как раз в тот самый момент. Я подумал, что она верно инопланетянка – у неё были такие глаза большие зелёные, а голос словно прорывался через полиэтилен, и рвался, рвался, пока не погряз в разнузданных полотнах тяжёлых гитарных рифов.
Девочка стала такая бледная, что я только уверился в своих догадках относительно её инопланетного происхождения. Вообще – все девочки инопланетянки. У них какие-то странные штуки на груди. Хотя когда они маленькие – девочки я имею в виду – это ещё ничего. Они похожи на нормальных людей. Наверное, я скрытый педофил. Думаю, что мог бы изнасиловать маленькую девочку. Одну инопланетянку. Венерку. Или откуда там они?..
       - Ты хоть понимаешь, что ему реально плохо? – Рокки схватил меня за плечи и с силой тряхнул столько раз, сколько потребовалось для того, чтобы мои мозги встали на место.
       Ну вот, теперь я чувствовал себя виноватым. У меня даже голова разболелась с расстройства. Ну, неужели не видно, что этот чёртов доходяга, на ладан дышит?! Как это я не додумался проявить сочувствие к нему? Он же был моим со-джанки. То есть, что это я говорю, он ведь ещё не откинулся, мда… Я жесток, потому что неудовлетворён. И никакой сублимации. Как такое возможно? Я просто зациклился на своём желании и мне кажется, что оно отражается в глазах проходящих мимо людей. Может быть, все они хотят того же, чего и я? Наверное, Зиллах тоже был неудовлетворён. Чёрт, я опять сказал - был!
       - Ну, извини, - смилостивился я, - Я же не знал.
       - Ты что – кретин?
       Ну вот, опять он меня унижает. Это всё потому, что его папочка большая шишка. Я даже не могу ничего ему ответить – на следующий день меня прирежут где-нибудь в кустах. Как свинью.
       - Я же сказал – извини…
       - Да что мне твои извинения.
       Извинения. Вязкая, растекающаяся по горлу фальшь. Ими мы откупаемся. Господи, какие же все кругом притворщики! Только сдохнуть мы можем по-настоящему. Смерть облагораживает нас. Вот и Зак скоро будет такой благородный. И всем будет стыдно перед ним, хотя он всю жизнь, все двадцать два года, только и делал, что действовал людям на нервы. Он доил их. Он имел их. Он бросал их. Всё равно после смерти, ему закроют глаза, и когда веки его сомкнуться, никто уже не сможет увидеть отражающиеся в них бесстыдство, ложь и порок. А потом он родится безгрешным младенцем, с прозрачной нежной кожей, его будут любить, растить, лелеять…
       Вот что я называю превосходным побегом. И никто не выдавит из меня ни капли жалости. Я предпочитаю думать, что он наконец-таки захлебнулся своей фальшью. Это его первый по-настоящему реалистичный номер. Чисто сработанный трюк. Он говорил как-то, что не переносит наркотики. Вообще никакие. В пятнадцать лет он уже однажды чуть не загнулся от амфетаминов. Но всё-таки, тогда ему не повезло. Что-то не позволило ему уйти, когда он наверняка ещё не был таким фальшивым и грязным.
       О, спасите наши души!
       В одной из моих предыдущих жизней я был американцем. Белым американцем, и не дай бог мне когда-нибудь побывать в шкуре чёрного! То есть, одно дело быть чёрным в среде чёрных, и совсем другое – когда вокруг одни белые. Жаль, что люди – не зебры. Так вот, я был американским копом, у меня была жена-домохозяйка и двое детей – мальчик и девочка. Мой сын учился в школе вместе с Трентом Резнором, и однажды Трент заглянул к нам в гости. Моя жена приготовила яблочный пирог, а Трент сказал, что живёт с бабушкой, которая целыми днями только и делает, что печёт яблочные пироги. Это было так трогательно! А потом мальчики нечаянно подожгли занавески в детской… То есть, я до сих пор не уверен, что это была случайность. Когда мы тушили, Трент стоял в сторонке, и я заметил торжествующую холодную улыбку на его недетском лице. Обычно, когда ребята (им тогда было по одиннадцать) улыбаются, у них играют ямочки на щеках, или глаза лучатся, но его лицо выражало лишь непоколебимую спокойную восхищённость. И тогда меня осенило – он был не тем, за кого себя выдавал. Я уже видел его однажды в хладнокровных жестоких и алчных глазах своего клиента. Давным-давно, когда я ещё подростком, приторговывал собой на улице, может быть, году эдак в тысяча девятьсот тридцатом, он сел мне на лицо своей потной, голой задницей и заставил меня сделать такую вещь, которую я не хочу даже озвучивать. То есть, иногда мне и не такое приходилось исполнять, иногда даже нравилось, но в его глазах был такой холод, что я… начал плакать, как маленький ребёнок. Я плакал, оттого что задыхался. Плакал оттого, что понимал, что последует дальше. Плакал оттого, что это мой уже шестой клиент за день, и оттого, что был тяжело болен и давно втихомолку заражал своих клиентов вирусом гепатита С. Неожиданно он начал орать что-то на каком-то неизвестном мне языке и колотил меня, не переставая, до тех пор, пока я не отключился. Не помню точно, но возможно, тогда я и умер от его рук. И вот теперь, я увидел своего убийцу возрождённым, в обличии приятеля моего сына Джейкоба. Разумеется, это навело меня на мысль о потенциальной угрозе для своей семьи. Мне необходимо было как-то изолировать маленького Джейка от этого чудовища, и я запретил мальчикам видеться, несмотря на то, что догадывался, какие чувства они друг к другу питали. Со стороны это наверняка выглядело, как гомофобская попытка оградить своего ребёнка от такого рода активности, но это в любом случае было лучше, чем, если бы все узнали истинную причину.


       * * *


       Этот подонок Зак поправился. Видать, ещё не все грехи собрал. С другой стороны, это было и к лучшему. Теперь мне не нужно чувствовать себя виноватым.
       - Знаешь, что ты теперь мой должник? Если бы я тогда не поднял тревогу, температура твоего тела была бы сейчас значительно ниже, чем тридцать шесть и шесть.
       - Э… а… в смысле? – выпучился он, открывая замёрзшую баночку кока-колы.
       Снег падал ему на ресницы, на плечи, на одежду. У него заиндевели волосы и брови. Тротуар был таким обледеневшим, что я пару раз поскользнулся и чуть не свихнул шею. Зак был такой весь заснеженный, такой… остывший, что ли… Казалось, у него даже зрачки холодные. Кстати зрачки у него были карие, как у лошади. Или такие, словно в глазницы был залит коньяк. Точно. Потому что сейчас мы вот так шли, просто гуляли по улице, и я с удивлением отметил, что его глаза делают меня немного пьяным, когда я в них смотрю. У него потекла тушь, и лицо стало таким, как будто он только что плакал. Или до сих пор плачет, но я никогда не видел, чтобы Зак плакал. Может быть потому, что ему уже давным-давно на всё было наплевать. Единственное, чего он терпеть не мог, так это когда у него на ногтях лак облупливался. Просто бесился от этого. Настоящий сатана, чёрт его дери.
       - В том смысле, что ты бы сейчас здесь со мной не трепался, - ответил я, хватаясь за него, чтобы не упасть.
       - Это ещё почему?! – он всё ещё не догонял, и в этот момент я искренне восхищался масштабами его интеллектуальной неполноценности.
       - Ладно, забей, - так не хотелось его расстраивать. Даже не знаю, что это на меня нашло. Кокой-то приступ дурацкой сентиментальности.
       Мы нырнули в подземку, и я мгновенно захлебнулся гулом её обитателей. Здесь можно было купить всё что угодно и сбыть самый последний хлам. Люди копошились, словно муравьи в своём муравейнике, пахло сыростью и пирожками с капустой, которые здесь продавали.
       - Я хочу есть, - сказал Зак, пытаясь протиснуться к бабульке с выпечкой.
       - Блин, - обречённо покачал головой я, - Ну, не от передоза, так отравишься.
       - Чё говоришь? – рассеянно бросил он, протягивая мятую купюру старушке, - Дайте два.
       - Пожалуйста, девушка, - заклокотала она, и я, не удержавшись, прыснул.
       - Да заткнись ты, мазафака, блин, - он смущённо воткнул взгляд в растрескавшийся, обосанный асфальт. Чёрт, как я всё-таки люблю этот город, прям до боли в поджилках, мать его!
       - Извините, молодой человек, – искренне изумилась она, - Я думала…
       - Слушайте, может быть, вы заткнётесь уже?! – я полоснул её полным презрения взглядом и ткнул Зака в бок, - Ты, упырь, из-за тебя, меня все принимают за педика.
       - Да она больная, - засмеялся он, и мы нырнули в самые дебри муравейника.
       Зак откусил пирог, скривился, и вскоре тот полетел в ближайшую урну.
       - Чтоб у неё пакли отсохли!
       - А ты аккуратный, я гляжу.
       - Тут нельзя бросать, - серьёзно сказал он, глядя на меня своими «потёкшими» глазами, - Штраф.
       - Ого, что ты говоришь! – театрально поразился я. Не хотелось его расстраивать и сообщать, что за хранение и употребление наркотиков тоже грамоты не вручают, - Так ты помнишь, что ты мне должен?
       - С чего это? – его глаза вылезли из орбит, но затем он что-то сообразил и полез за бумажником.
       - Дурила, - констатировал я, поспешно запихивая халявные купюры во внутренний карман облезлой косухи, - Я тебе вообще не про то. Ты знаешь, что я тебе жизнь спас, неблагодарная ты сволочь?
       - Ну… вроде того…
       - Что, вроде того? Неблагодарная сволочь? Это я и сам, без тебя знаю. Если серьёзно, я знаю тут одно такое местечко…
       - Какое? – он даже подпрыгнул от любопытства.
       - «Река забвения».
       - А-а-а… - разочарованно протянул он, - И что?
       - Сейчас мы пойдём туда, но сделаем вид, что не знакомы. И ты соблазнишь того мальчика, к которому я подойду и шепну что-то на ухо.
       - Что шепнёшь?
       - Ну, не всё ли равно? Это я тебе так знак подам, понял, ты, сволочь крашеная?
       - Ясно, - сказал он таким тоном, что сразу было видно, что он ни черта не догоняет.
       - Ничего. У тебя хотя бы рот закрывается, и слюнки ты не пускаешь, - как бы про себя отметил я.
       В клубе я высмотрел одного очень приятного хрупкого светловолосого юношу с немного потерянным взглядом серых глаз. Не медля, подошёл к нему, недвусмысленно положил руку ему на плечо и шепнул ему в ухо парочку на первый взгляд совершенно безобидных нелепостей, от которых он покраснел до корней волос и, заикаясь, принялся бормотать что-то в своё оправдание. Как я и ожидал, Зак не отреагировал. Это меня так разозлило, что я просто сунул парню стодолларовую купюру и диктаторским тоном приказал:
       - Сейчас ты идёшь и трахаешь вон того крашеного имбецила, понял?
       - Вы сумасшедший, - он отпрянул, но я грубо схватил его за ворот рубашонки и выудил ещё одну купюру.
       - Он уже в курсе, - успокоил я, - Или он тебе не нравится?
       Мальчишка алчно сверлил взглядом деньги, затем как-то обмяк и медленно направился в сторону ничего не понимающего, словно внезапно разбуженного Зака.
       Я выжидательно стоял, пока они обменивались любезностями. Зак явно положил глаз на эту продажную бестолковку, и вскоре они очутились на диванчике, окутанном полумраком и таинственностью. Я подошёл ближе, ощутив заметную дрожь в коленях. К горлу подступил ком, и из груди вырвался порывистый вздох какого-то космического облегчения.
       Рука Зака легла светловолосому юноше на талию, он принялся расстёгивать ремень, но, услышав с моей стороны властное «нет», сложил руки по швам и откинулся на атласные подушки. Мне хотелось, чтобы мой обворожительный должник был пассивен, насколько это было возможно. Я должен был видеть, как его вы$бут. Уж не стал бы я платить двести баксов за то, чтобы оба самозабвенно наслаждались друг другом, словно меня и в помине не существует.
       Зак безвольно лежал на спине, пока этот насквозь продажный двухсотдолларовый сучонок стягивал с него его пидорское шмотьё. Затем он сам перевернул его на живот и расстегнул брюки. В ком-то из них сейчас наверняка был Бог – я чисто физически ощущал его присутствие. Хотя нет, эти два выродка были абсолютными безбожниками, так что Бог, наверное, был во мне самом.
       Как же я невероятно возвысился! Сколько кругом святых, да здесь просто царила атмосфера святости. Я заметил, что голова Зака окутана свечением. Господи, откуда же я мог знать, откуда мог знать, что он – избранный.
       У меня закружилась голова, и я едва не лишился чувств, когда на меня обрушилась вся вселенная, с хрустом проломив мне череп, и взмыв к небесам, туда, откуда веяло небывалой прохладой, как из приоткрытой форточки зимой.
       Их тела сплелись, они стали единым четвероногим, четвероруким и двухголовым монстром, и когда Зак закричал от пронзающей его боли, я словно растаял… перестал себя ощущать. У меня больше не было тела, я словно парил над ними.
       И внезапно я увидел себя. У меня были стеклянные глаза, и сам я был словно вырезан из дерева. У меня были механические жесты и безумная, похотливая улыбочка. Я стоял и смотрел на двоих остервенело трахающихся парней, один из которых делал это за двести баксов, другой – за жизнь. И только я смотрел на них по собственному желанию. Только я действительно понимал, что происходит. Только мне принадлежало всё в этом мире. Только меня в этот момент заполняла любовь.
       Когда я пришёл в себя, светленького парня уже не было. Рядом со мной сидел раскрасневшийся, потный Зак. Футболка на нём была одета задом наперёд, и волосы прилипли к щеке.
       - Чёрт, ну и отделал он меня, - сказал он, глядя на меня так, словно ещё надеялся вызвать сочувствие, - Мне, по-моему, помощь нужна… ну, эта… медицинская.
       Я равнодушно пускал дым, думая о том, что я, наверное, великий мыслитель, а он – жалкий траханый неудачник, и от этого мне становилось необъяснимо приятно и здорово. Наверное, удовольствие читалось у меня на лице, потому что Зак сказал:
       - Ты наверняка теперь доволен, чёртов извращенец.
       На что я ответил, что и он тоже наверняка чертовски доволен, несмотря на разорванную задницу и моральный ущерб.
       - Ты, наверное, думаешь, что я всё это затеял, чтобы поразвлечься, - чуть погодя произнёс я, закуривая очередную сигарету.
       Он смотрел на меня с выражением «а будто это не так» и «я весь внимание, так почему же тогда».
       - Ты должен меня благодарить за то, что я спас твою никчёмную душонку. Ты сейчас, чист, как новорожденный младенец, ты знаешь об этом?
       - Чё ты мне тут гонишь, - взбеленился он и отбросил прядь мокрых волос со щеки, - Какого фига я вообще с тобой пошёл, долбаный псих. Мне надо в ванную, чёрт…
       Я проводил его затуманенным взглядом, затем встал и подошёл к барной стойке.
       - Что-нибудь закажете? – мальчишка-бармен усталым взглядом скользнул по моей небритой физиономии.
       - Знаешь, детка, - я откинул голову, словно изучая ассортимент, но на самом деле, у меня просто затекла шея, - Я бы заказал парочку своих знакомых…
       - Боюсь, что не совсем вас понимаю, - рассеянно отозвался он.
       - Ты, наверное, не поверишь в то, что я сейчас тебе скажу, - я наклонился к его уху и прошептал, стараясь не вцепиться ему в горло от нахлынувших чувств, - Однажды меня убил Трент Резнор.



       20.03.08.