Дорога к озеру

Несмотря на то, что Петр обещал его встретить с городской электрички и подвезти на машине, Геннадий решил пройти пешком те четыре километра, что отделяли станцию от села, где и находился дом его приятеля.
Спокойная и свободная сила ощущалась здесь в самом воздухе, в земле, которая содержала в своей глубине время от времени выступающий на поверхность каменистый костяк хребта, в развороте длиннолапых, словно взлетающих елок, в линиях пейзажа. Она снова напоминала о том, что дышим мы не только легкими, а видим не только глазами, и о том, что, слушая слова, нужно слышать сердце. Геннадий имел возможность сравнивать, и где-то в душе всегда понимал, что отличает эти места от других – от заграничных глянцевых красот, от российских достопримечательностей, и даже от других уголков его родного Урала.

Он думал об этом, вспоминая о вскипающих весенними цветами степях Южного Урала с неправдоподобной красоты, словно отчеркнутыми синим химическим карандашом, горами на горизонте. О круглых голубых озерах с целебной радоновой водой, манящих пологими мягкими берегами. Где-то там, километров за 300 отсюда, пролегали дивные тропинки Ильменского заповедника, на которых крупные яркие бабочки пили июньский дождь, оставшийся в стеклянных лужах - так, как совсем юные девушки пьют коктейли из высоких бокалов, – очень медленно, через соломинку, украдкой наблюдая за тем, какое впечатление они производят на окружающих. Там природа будто оглядывалась – искоса, по-женски кокетливо, блестя на солнце косами и украшениями, она говорила: «Посмотри на меня! Я ведь красива, не так ли? Скажи об этом еще раз!».

Дальше, на Северном Урале тоже было не совсем так, как здесь. Там, где виднелась черно-синяя, слегка извилистая полоса главного хребта, а еще выше - заснеженные вершины с коричневатыми проплешинами, вершины, похожие на перевернутые отражения беловато-свинцовых туч, с которыми горы соприкасались в небесах. Там, в совершенно безлюдных местах, среди выщербленных скал, согретых сумрачным солнцем, Геннадий часто ощущал как будто пристальный нечеловеческий взгляд, направленный в спину, прицельно бьющий между лопаток. Не злой и не добрый, а просто оценивающий, И этот взгляд, пронизывающий насквозь, учил человека давать отпор любому давлению, даже той силе, что многократно превосходила его.
 
Но эта, нежная и суровая, ласковая, хотя порой неулыбчивая, среднеуральская земля, местами открывающая свои затянутые изумрудной травой разноцветные каменные кости, вовсе не нуждалась в том, чтобы кто-то восхищался ее пронзительной, проникающей в душу красотой. Она не бросала вызов человеку и не ждала вызова от него. Ей было достаточно простого понимания… хотя бы понимания самых простых вещей, хотя бы умения отличать подлинное от подделок, или чувствовать разницу между своим и чужим. Слишком долго слушая голос этой древней земли, очень легко было сделаться тайным язычником, и начать молиться, к примеру, могучим старым лиственницам или уходящим в небо серым каменным столбам, словно сложенным кем-то из неровно обтесанных гранитных серых кирпичей. Рядом с этими столбами археологи часто находили следы стоянок древних людей и остатки жертвенников незапамятных времен.

Проходя по лесной тропинке между темными стройными колоннами лип, Геннадий заметил, что рядом с маленьким бурным ручейком образовалась приличная помойка. Даже старая детская коляска и заржавевший детский велосипед здесь имелись. Не так давно вдоль просек, пахнущих пьянящим разнотравьем, построили новые коллективные сады.
Тем дачникам, в которых светилась хотя бы искра понимания, древняя земля исподволь предлагала вариант тайного языческого договора. Геннадий помнил рассказанный кем-то случай: однажды осенью у одной женщины на даче умер муж. Во сне, от остановки сердца. Был он уже стар и не очень здоров. Возможно, такая быстрая и легкая смерть была лучше, чем долгое угасание в неопрятной больничной палате, в тени чужих страданий, среди чужих людей. Жена покойного неожиданно воспротивилась желанию родственников увезти тело, чтобы зарыть его на городском кладбище. Она хотела похоронить мужа на даче, в той земле, куда каждую весну он кидал темные картофельные клубни с белыми ростками, под той большой сосной, где он любил сидеть, подставляя сморщенное лицо медовым сентябрьским лучам. Как родственникам, так и представителям официальных структур, это решение казалось диким и непонятным, чем-то на грани психического сдвига. Но для упрямой пожилой женщины, которая держалась в своем горе очень спокойно, и выглядела вполне вменяемой, оно было естественным и нормальным – как будто в этом и заключалась какая-то настоящая правда. Однако многие по-прежнему относились к этой прекрасной земле, где было все для того, чтобы человек жил счастливо и радостно и умирал спокойно, с улыбкой на лице, как к чему-то чужому и враждебному, продолжая вываливать посреди леса помятые заржавевшие банки из-под краски и под корень обдирать черничники.

Как всегда, на подступах к озеру у Геннадия перехватило дыхание. Он вновь увидел эту сияющую голубую чашу, собравшую множество речек и ручьев, осколок древних ледников, жемчужину предгорий в оправе из высоких, зелено-оранжевых корабельных сосен. Он приветствовал озеро и слышал ответный отклик, проникающий прямо в сердце.