И свет во снах. Глава 5

День разгорался огнем, наполняя пустеющие улицы тягучим маревом жары. Звук шагов тонул в тяжелом непроницаемом воздухе, лишь гулко отдаваясь в пульсировавшей голове и сливаясь со стуком сердца. Время пустыми глазницами безразлично взирало на беспорядочные метания жизни, ослепленной навязчивой мыслью о неотвратимости того, что несмотря на необходимость постоянного движения вперед, оно, время, с каждым ее шагом, все сильнее сжимало саму суть жизни в бесконечно прочных объятиях приближающейся смерти.
       Пошел второй день с тех пор, как Кен последний раз мог позволить себе безучастно наблюдать за суетливой возней собственной жизни, оставаясь в стороне на недосягаемом расстоянии от любого, даже малейшего волнения. Теперь же все было иначе… Он был голоден… и было бы полбеды, если голодом был охвачен сам Кен…
       Он давно научился справляться с прихотями собственной плоти и время от времени навещавшей боли. То, что происходило с ним сейчас было гораздо хуже желудка или разрывающей на части тело боли – голоден был тот, кто однажды незаметно проникнув в него, в Кена, почти безраздельно завладел всем, что он имел: телом, мыслями, страхами, волей и даже снами… Тот, кто восседал теперь на троне его человеческой сущности, где-то в самых глубинах сознания, алчно взирал на мир глазами Кена, пульсировал кипящим ядом в его жилах и злорадно дергал невидимые нити, безрассудно играя его собственной жизнью, словно хрупким стеклянным шаром над пропастью с выстланным острыми камнями дном. Кен уже давно перестал проявлять какое бы то ни было сопротивление своему невидимому, но бесконечно могущественному тирану, так как прекрасно знал, насколько безжалостен был его мучитель, когда подавлял любое проявление смуты со стороны Кена. Он знал это и даже не допускал мысли о бунте, так как мысли тоже были подконтрольны. Кен чувствовал себя изможденным усталостью и жаждой конем, тянущем тяжелую повозку своего хозяина, постоянно ощущая потной спиной занесенный хлыст и желая лишь одного – поскорее довести своего ездока до места, где он сможет утолить свой голод и заснуть, оставив Кена в покое до следующего дня, когда хозяин будет снова нетерпеливо гнать его по бесконечной, знойной пустыне боли.
       Кен шел по улицам мертвого города, подсознательно ускоряя шаг, так как знал, что времени у него почти не осталось. Он направлялся в северные кварталы, где прямо на улице можно купить хоть и не лучший, но достаточно чистый товар. Дело осложнялось лишь тем, что карманы Кена уже забыли шуршание волшебных бумажек, способных сделать доступными все блага мира. Денег не было, зато имелась пара крепких кулаков, все еще сильные мускулы и достаточно острый, хищно сверкающий приятель. С помощью этого Кен рассчитывал заполучить немного десерта и устроить для себя небольшую семейную вечеринку. Даже высокий риск нарваться на крутые неприятности за наезд на дилеров не смущал его, так как на карту было поставлено гораздо больше, что оправдывало любой риск. При этой мысли, Кен даже расщедрился на неуклюжую улыбку – редкую гостью на огрубевшем от глухой злобы и гримас страдания лице.
       Все чувства Кена были настроены на то единственное, что занимало его мысли, и поэтому он без труда обнаружил то, чего искал. Он почти сразу увидел белого мальчишку-курьера, со скучающей физиономией, подпиравшего раскрашенную разноцветной писаниной стену. Такие детишки обычно торговали с рук самым дешевым хламом вроде травы или низкопробных наркотиков, либо использовались уличными дилерами покрупнее, в качестве связных, приводивших клиентов в грязные вонючие переулки или крохотные, похожие на коморки старьевщиков, квартирки, где курили, пили теплое пиво и слюнявили скомканные купюры над запасами товара получше рыбки покрупнее.
       Так или иначе, при данном раскладе Кен особенно ничем не рисковал, зная, что серьезнее ржавого пугача, такие типы обычно при себе не имели, а с такой экипировкой Кен мог без труда справиться, даже не прибегая к помощи ножа.
       Кен, как это было здесь принято, остановился неподалеку, закурил и стал осматриваться. Долго ждать не пришлось. Парнишка, прекрасно понимавший язык улицы, медленно оторвал свою задницу от стены, по-взрослому сплюнул и не торопясь направился к Кену, на ходу бросая небрежные взгляды в заученные за долгое время точки улицы в поисках нежелательных свидетелей.
       Он подошел ровно настолько, чтобы Кен не смог дотянуться, если бы у него появилось вдруг желание схватить маленького торговца. Кен снял солнечные очки, чтобы мальчик мог видеть его глаза, и тот, оценивающе осмотрев Кена, еще раз посмотрел по сторонам.
- Хочешь косяк? Моя травка самая забористая в этом квартале.
       Кен молча затянулся, что означало отсутствие всякого интереса.
- Есть экстази по пятерке за десяток… новое слово… клевый приход… с одной таблетки улетаешь… правда, жрать потом не сможешь дня два.
       Кен бросил сигарету и сделал вид, будто собрался уходить. Парень замялся, по его лицу стало видно, что он проникся к Кену уважение.
- Эй, мистер… могу предложить порошок… думаю, это то, что Вы ищете, угадал?
       Кен остановился. Парень несказанно обрадовался такому повороту событий.
- Это недалеко… только я хочу получить двадцатку до того, как придем на место.
       Это было по меньшей мере нескромно, так как курьер всегда получал комиссионные от торговцев.
- Веди, - сухо сказал он.
- А моя двадцатка?
- Обойдешься.
       Кен почувствовал раздражение. Мальчишка тоже. Кен с явным нетерпение посмотрел в слегка напуганные глаза парнишки. Тот мгновенно оценил ситуацию и сразу приутих. Молча кивнув, он неторопливо направился вглубь улицы.
       Их ждали в одном из мрачных тупиков улицы среди изъеденной ржавчиной лестниц и мятых мусорных баков. Парень, затянутый в потертую кожу со сверкавшей в спутанных немытых волосах серьгой медленно, исполненный чувством достоинства, пережевывал горящий окурок, сцеживая слюну в пустую пивную бутылку. Кен редко показывался в этих местах, но почему-то внешность торговца показалась ему знакомой.
       Парень кивнул мальчишке, тот подбежал и, получив в раскрытую ладонь скомканную десятку, исчез за углом. Хозяин товара поставил отполированный до зеркального блеска техасский ботинок на перевернутый бак и, положив на колено белоснежный пакет, поддел его содержимое острием ножа и протянул Кену, предлагая снять пробу. Кен слизнул с мизинца прилипший порошок и, коротко кивнув, полез в карман куртки, где лежал нож.
- Две сотни за пакет, - проскрипел парень.
       В этот момент Кен заметил движение в глубине переулка. Два силуэта выросли из темноты. Парень спрятал пакет и наставил нож на Кена. Кен знал про такие трюки и потому эта сцена не вызвала у него никаких эмоций.
- Так, так, - раздалось из темноты, - посмотрите, кто к нам пожаловал…
       Двое вышли на свет. Одного из них Кен сразу узнал. Это был Шорко – тот самый слюнявчик-пижон, чья физиономия, в свое время, была хорошо знакома его кулакам.
- Что, Кенни, обзавелся деньжатами? – оскалился Шорко, - поделишься с друзьями?
       Приятели Шорко заржали. Кен нащупал в кармане рукоять ножа, палец мягко лег на кнопку, и через нее Кен почувствовал нетерпеливое напряжение внутри ножа, в любое мгновение готовое выпустить из рукоятки смертоносное жало. Первый парень слегка нервничая направился к Кену, перебирая пальцами мокрый от пота складной нож. Краем глаза Кен заметил появившийся в руке Шорко пистолет – одну из тех армейских игрушек, с которыми любят разгуливать холеные голливудские герои-одиночки.
- Ну, давай, наркопед хренов, доставай мои зеленые, - зашипел Шорко, поняв, что напугать Кена одними угрозами не просто. Или ты предпочитаешь сам превратиться в зеленое дерьмо недельки, эдак через две?
       Кен напрягся. Ему не нравился тон Шорко – такой псих, как он, мог выкинуть что угодно. Внезапно парень с ножом сделал выпад, Кен уклонился от удара и, заломив его руку, повернул лицом к его приятелям. Освобожденное жало ножа уткнулось в кожаный бок. Почти сразу прогремел выстрел – Шорко продырявил ногу своему же дружку. Тот по-собачьи взвизгнул, и Кен толкнул его на Шорко. Оба упали на мусорные баки. Пистолет исчез в куче хлама. Кен упустил из вида третьего, и тот внезапно нанес сокрушительный удар чем-то тяжелым и твердым. Удар стоил Кену пары зубов. Рот наполнился кровью. Кен рассвирепел, почувствовав как затуманивается его разум. Никакая тварь не смеет причинить тебе вред и остаться безнаказанной. Кен прыгнул на своего обидчика с такой энергией, будто в его тело вселился ягуар. Парень оказался достаточно силен и отбросил Кена, который, ударившись о кирпичную стену, на мгновение потерял ситуацию из-под контроля. Еще через мгновение он почувствовал сильный удар в бок. Но боль лишь предала Кену сил. После очередного пинка, он смог извернуться и схватить обидчика за ногу, но оказавшись верхом на нападавшем, едва не потерял сознание от ужасной боли, пронзившей область шеи.
       Кен повернулся. На ним стоял Шорко. С лезвия ножа стекала густая кровь Кена. Вид у него был невероятно напуганный. Он выронил нож и скрылся на улице. Кен оставил лежавшего парня, встал и, пошатываясь от боли и слабости, сделал несколько шагов к раненному торговцу, который корчился возле баков с мусором, Сзади послышалась возня. Кен ухватился за перекладину лестницы, закрепленную лишь одним концом, дернул ее на себя и длинным замахом ударил назад. Раздался глухой стук, и парень, едва поднявшись на ноги, сполз на землю, оставляя на стене кровавый след. Кен повернулся к раненному.
- Боже, сукин сын ранил меня, - плакал тот, - я истекаю кровью. О, боже…
       Кен наклонился и стал шарить по его карманам. Парень не сопротивлялся, занятый своей проблемой. Земля под ним пропиталась темной кровью, а сам он побледнел как собственный товар и мелко дрожал. Кен извлек из его карманов два мешочка порошка, одноразовый шприц в грязной упаковке, около трех сотен зеленых и сверкавшую нержавеющей сталью бензиновую зажигалку. Поискав глазами пистолет Шорко, Кен с трудом поднялся и, стараясь уверенно держаться на ногах, вышел на улицу. Несмотря на более чем странный вид Кена, никто из редких пешеходов не обратил на него ни малейшего внимания, будто зрелище окровавленного человека было для них нечто вполне естественным. Может быть, страх заставлял их отворачиваться от чужой беды, оставляя желание быть вовлеченным во что бы то ни стало.
       По прошлому опыту Кен понимал, что в его положении самым лучшим было найти тихое место и отсидеться некоторое время. Он присмотрел один из автомобилей, сиротливо стоявших у тротуара и, подобрав на ходу пустую пивную банку, ножом открыл дверь машины и рухнул на заднее сидение, сев так, чтобы его не было видно снаружи. Осторожно ощупав рану на шее, Кен скривился от боли, но с удовлетворением обнаружил ничего опасного для жизни. Аптечки в неопрятном автомобиле не оказалось, и Кену пришлось останавливать кровотечение с помощью бумажных салфеток для ухода за стеклом. Разбросав по полу салона кучу окровавленных тампонов, он сдавил последнюю салфетку на ране плечом, решив заняться душей. Вырезав из банки вогнутое дно, Кен зубами вскрыл пакет с кокаином и аккуратно отсыпав в алюминиевое углубление драгоценный порошок, расплавил его, обжигаясь и тихо шипя. Сгодился трофейный шприц, слегка помятый, но вполне годный к использованию. Трепеща от нетерпения, Кен закатал рукав наподобие жгута и, отхлестав предательски спрятавшуюся вену, впустил в оголодавшую плоть поток еще не остывшего сладострастия.

       Он плывет в прохладе бесконечной водной пустыни, широкими взмахами бесшумно рассекая струящуюся влагу. Под ним распростерлась черная, молчаливая бездна, полная страха и неизвестности, но он не замечает ее напряженного молчания, также как не замечает разверзнутой пропасти исполненного звезд неба над головой - он просто скользит по тонкой и гладкой границе меж двух миров, свободный от всяких мыслей. Его движение ничем не затруднено и так естественно, что полуплавание - полуполет это единственное, на что способно его тело. Он понимает, что движение - то единственное, что поддерживает хрупкое равновесие, и что в случае его прекращения, он неминуемо утратит контроль над собственным существованием, канув во мраке жутких глубин океана или взмыв в бесконечность звездной пропасти. Прозрачная и упругая как полимерная пленка гладь воды тихо поет ему свою вечную песнь о счастье и свободе, ждущей впереди, свободы от всего, что ограничивает его существование, и о том, какое жестокое возмездие следует за ним по пятам на ревущих крыльях беспощадной стихии, возмездие за дерзость, рвущуюся к независимости от ее бесспорной власти. И он внимает своей сладкоголосой музе и ускоряет темп великолепного скольжения, ощущая затылком нарастающий бурлящий гнев. Но широко раскрытые глаза его устремлены вперед, туда, где яркой звездой разгорается зарница, сулящая освобождение от того, что он так отчаянно старался навсегда оставить позади. Жажда свободы уже охватила все тело, прогрызая измученные оковами бренной жизни чресла и вырвавшись наружу открытой, раскрепощенной улыбкой. Он лишь на мгновение отдается сладкой мысли о ждущем впереди, но этого достаточно, чтобы незримая грань гармонии разрушилась и груз прежней жизни качнул маятник, отсчитывающий закат мира. Его тело оказывается мгновенно опрокинутым, а небо и вода кружатся вокруг с необычайно быстротой - так, что становятся единым целым - кипящей протоплазмой, которая стремительно разъедает плоть и самое сознание. Сознание, которое по-прежнему стремясь к зовущему свету, становится все слабее и слабее…

 - Эй, ты! Это моя машина. Вали искать свою. - Щербатая физиономия бродяги прилипла к запотевшему стеклу задней дверцы автомобиля.
       Кен молча выпустил лезвие ножа, который он сжимал в руке все это время, и недоделанный оборванец сгинул без лишних слов. Кен снова закрыл глаза, но не увидел ничего кроме бессловесной темноты. Сон был безвозвратно прерван, а реальность вернулась в компании с жаждой и голодом. Это напоминало о безмятежных днях раннего детства, когда в его жизни еще царил покой и тепло любящих родителей. Кен часто оставался дома один и, однажды, исследуя свое жизненное пространство, он взобрался на платяной шкаф и обнаружил там проигрыватель и пыльную стопку пластинок. Будучи весьма смышленым для своих лет, Кен быстро постиг принцип действия нового устройства, и вскоре прослушал все грамзаписи, состоявшие, по большей части, из джаза и свинга. Но одна пластинка стала его любимой, особенно одна песня - В первый раз*. Лишь гораздо позже, в придорожном кафе он узнал, что это были "Платтерз". А тогда, волшебная музыка и стройных хор голосов проникали в самую душу Кена, рисуя в его небогатом воображении прекрасные картины недалекого будущего - полного красок и соблазнов. Ему казалось, что песня непременно о нем, и что, когда он вырастет и станет юношей, она будет сопровождать его всюду, став фоном его жизни. Так он мечтал, пока играла эта божественная мелодия, и голоса нашептывали: В первый раз, в первый раз я влюблен, в первый раз свое счастье нашел… Но песня заканчивалась, и обрывались мечты - нужно было снова вставать с кресла и, шумно царапая иглой черный винил, возвращать все на круги своя, когда с первые аккорды саксофона вновь заставляли его таять с вожделенной улыбкой на устах, погружаясь в идеальный мир грез.
       В этот раз он взглянул в лицо своего бренного бытия не с таким омерзением, какое оно обычно вызывало; теперь он был настоящим богачом, с деньгами и, по крайней мере, неделей беззаботной жизни в кармане. Теперь он был во всеоружии, и это вселяло оптимизм в то, что коварная боль не застигнет его врасплох - ей придется ждать другого своего шанса, терзая в злобе самою себя где-нибудь в темных закоулках его тела. А это, в свою очередь, позволяло на некоторое время забыть о страхах, порожденных ожиданием неизбежных страданий, и о прочих земных заботах, связанных с их (страхов) преодолением. Теперь он мог посвятить всего себя тому, к чему всегда страстно стремилось человеческое большинство - царственному безделью. Кен всегда ценил подобные моменты своей жизни, но не умел, даже по собственному разумению, правильно распоряжаться щедрыми и такими редкими дарами судьбы. Он не сильно тяготился таковыми рассуждениями, а просто радостно принимал их такими, каковыми они подавались к столу - непрожаренными, недовешенными, так, как поступали все живые твари под благословенными небесами. Может завтра по утру ему снова придется корчиться от боли и голода, проклиная собственную жизнь, но он точно знал, что сегодня ночью он король, и править балом будет только он, великолепный в лучах собственного достоинства и таинственный, как блистание далеких звезд.


продолжение следует...