***

       Два камня просвистели у меня над головой. От палки, ловко брошенной мне под ноги, сумел увернуться в последний момент. Я бежал через пустырь, легко перепрыгивая через подёрнутые льдом лужи и грязь. Ещё один камень, вспоров землю, прокатился впереди, отскочил и замер в луже, обдав меня редкими брызгами. Они скорей кардинально изменят рельеф пустыря, чем хотя бы меня зацепят. А гнаться за мной, тем более на открытом месте, вообще дохлый номер. Поэтому, особо не опасаясь за свою поношенную шкуру, я скакал по пустырю, делая изящные петли. Но сколько злобы в этих ублюдках, а ведь они ёще дети! Козлы, я же им в отцы гожусь. Что вы в своей жизни видели, с чего так обнаглели? Что я пропустил в своей? Ситуация была в общем-то заурядная, мы часто проводим время подобным образом. Отбегаю на расстояние дальнего броска, присаживаюсь на сухую кочку. Медленно поворачивая голову, созерцаю полёт следующего снаряда. Два справа - зеваю. Ценю страсть, к моей персоне, но возможности и эмоции противника – оцениваю. Три слева. Ну и что? Пять с недолетом, зато красиво. Мне что, поближе подойти? Э, а этот, кажется.., но я уже пересел, причём степенно и рядышком. Однако метко, чуть-чуть не застал мою задницу на том месте. Они свирепеют, бегут в мою сторону, я меняю позицию, и все повторяется, как в старые добрые пять минут назад. Их ярость вызывает отвращение, но тем и забавна, а риск меня бодрит. Через полчаса эта очумевшая от злобы компания, перепачканная с ног до головы грязью, едва держится на ногах. С камнями и палками, рыча, они теперь бредут в мою сторону. Прям как те звери натасканные. Только кто от кого больше манер набрался, вопрос. Аккуратно обходя лужи, я сокращаю дистанцию, и снова убегаю. Постепенно завлекаю их в самое гадкое место на пустыре, в ложбинку, заполненную раскисшей грязью. Так, ближе, ещё ближе, теперь немного покружим. Доведённые своим усердием, до скотского безразличия, они идут, не разбирая дороги. Они видят только меня. Я поворачиваюсь к ним спиной, показываю неприятелю, во что его ставлю. Наконец, у одного из них сдают нервы. Размахнувшись, издав режущий уши вопль, он бросает, как ему кажется, в меня кирпич. Но, потеряв равновесие, падает рожей в грязь, прихватив в компанию двух единомышленников. Меж тем кирпич, на конец падает рядом с головой героя, неожиданно, как награда. Свалка, грязное месиво копошится и коллективно ищет точку опоры. Всё, супостат повержен. Что, решили блеснуть отвагой, не рискуя потрохами? Заглянуть в глаза чужой смерти? На себя теперь полюбуйтесь. Я неторопливо обхожу мерзкую купель, на минуту останавливаюсь, в двух шагах от кучи. Стою, молчу, они визжат. Жаль, не кому оценить трофей. Мой опрятный вид, на фоне «приятелей» просто возмутителен. Ладно, пока. Дел по горло.
       Городская жизнь в самом разгаре. Начало дня. Нужно достать еды. Спешу на рыночную площадь, что неподалёку от нашего дома. Зима в этом году, как всегда без снега, правда, относительно тёплая. Лёгкий морозец и сырость, на пустой желудок, но после такой зарядки они погоды не делают. Хмурый народ, истратив запас оптимизма в праздники, накопленный накануне, уже не ждёт от судьбы добавки. Люди озабочены близорукими, грёзами, выглядят потерянными.
       Вот и рынок. Иду к ларькам, с надеждой чего ни будь выклянчить, или сами подадут. Покупателей мало. Значит, торговки не располагают нужным настроением. Вряд ли мне здесь обломиться. Рядышком, облокотившись на стенку, стоит худая бродяжка. Лицо осунулось, от того её черты и без того в прошлом не обделённые красотой, стали тонки и изящны. Почему-то близость опасной хворобы делает женщин такими привлекательными. Я много раз замечал, надломленная зимой ветка, весной цветёт и раньше и гуще. У женщин вообще совсем другое отношение к жизни, даже противоположное чем у мужчин. К примеру, они гораздо чаще подают. И не в пример им храбрей, когда дело касается чужой жизни. А этим бы только численность, чью ни попадя регулировать. Своего здоровья за чужую жизнь не пожалеют устроив геноцид. Ели кто из них подаёт, так это в основном пожилые одинокие и то далеко не все. В основном смотрят на тебя, как печень в меню.
       Когда-то, теперь уже очень давно, примерно пять лет назад, я делил квартиру с одним пожилым мужчиной. По вечерам мы встречались на кухни, где по долгу беседовали. Верней беседовал он. К несчастью моё горло устроено так, что кроме урчания и писка больше не на что не способно. Но я научился передавать свои эмоции при помощи интонаций, имея богатую полифонию в пределах двух октав. Так что был ему неплохим собеседником. Всё слышал и понимал. И не имел манеры сидеть с загадочной рожей застольного кивалы, в ожидании выпивки. У него был приятный голос, с хрипотцой. Обыкновенные, по разным поводам затасканные в быту звукосочетания, с его подачей и произношением, потешали мой острый слух. Я любил его хлёсткое «Ч» и шершавый, будто бы на ощупь языка «Ш». А хищный «С» внушал уважение. Когда он смеялся, что-то внутри у него свистело, и хлюпало. Иногда выпив к ночи, старик надоедал телевизору, требуя какой то логики.
       Три года назад он покинул меня, в самый разгар праздников по зиме. Тихо умер, за столом, умолкнув на полуслове. Так и остался сидеть с открытым ртом, а воздух, припасённый для этого слова, покидал его грудь, леденящим «Х». Всю ночь я просидел рядом с ним, хотя знал – это конец. Ждал от него ещё какого ни будь звука, ну не мог он уйти вот так.
       Он был верующим. Но о своих отношениях с Богом предпочитал помалкивать.
       «Мать, Большеглазая Богиня, замолви за него словечко седому Богу, которому он молился».
       Потом пришли какие-то родственники, старика унесли, мне что-то вежливо объясняли. Деловито сновали по нашей квартире, перекладывали с места на место его вещи. Бережно готовили к какому-то событию свои чувства и выражения лиц, опрятно расправив и уложив их на морды.
       Через пару дней меня попросили из квартиры погулять в один конец. С той поры и гуляю, четвёртый подвал сменил.
       Позапрошлым летом познакомился с симпатичной бродяжкой. Аккуратный чуть вздёрнутый носик, остренькие ушки. Глаза с блудливой поволокой. Но на самом деле в них таится и глядит на тебя бездна. Будто бы в этих глазах была, доверенная только ей одной, тайна. Одна на двоих. И выдержать её взгляд даже я не могу. А масть моя чёрная блатная беспросветная. Мало у кого нервы не болят поиграть со мной в гляделки.
       Теперь живём в одном подвале. Вроде как женат. Недавно у неё родился сынишка. По правде сказать, к этой затее я тогда был равнодушен, но для неё... – любой каприз, пожалуйста. Отец из меня, как из хвоста нянька. Правда, в последнее время, что-то стало во мне меняться, а как же иначе. Моя жена, сына просто обожает, готова играть с ним целый день. Сидит у его кроватки до полуночи. Он давно заснул, а она всё сидит, сказки ему рассказывает. Вообще то она совсем не похожа на бродяжку, какая то она домашняя, хотя говорит, что Хиппи. А как она переменилась после родов! Может быть, сынишка и потеснил меня, но раз так надо для её счастья, для полноты существования, то пенять не имею права. Она влюблена в сына, я счастлив с её любви. Да и как можно оказать в праве на счастье, когда любишь. И к чему мне жизнь, потраченная на себя. Поэтому наше положение на дне далеко не самое неподъёмное.
       Прошло уже два часа, с хлебом насущным так и не заладилось. Начинаю подмерзать. А хаванину нужно достать – кровь из носу. Жена и сынишка со вчерашнего дня ничего ни чего не ели. Хоть воруй. «Ладно, тётка, не ори, ухожу».
       Из дешёвой закусочной, где мясо гниёт быстрей, чем жарится, воняло луком. Скорей всего опять котлеты. Эта жрачка оставляет слишком много места для фантазии повара, а врачу для диагноза. Рядом стоят ханыги, солидно, будто собираются с духом на великий поступок, подсчитывают мелочь и готовят себя к ощущениям. На лицах суровая глубина недооценённых мужчин, тревога о чём-то важном, вечно ускользающем. А в глазах просьба, отнестись к их временному катаклизму со снисхождением. Через час, поправив рыло, выйдут совсем другими людьми. Возникну, и начнут выражаться желания. Вместе с крошками всплывут чувства, а своей благодатью захочется с кем ни будь поделиться. И девчонка-рюмковод, будет первая.
       В заведение спешит дядечка, своими манерами давая понять, человек он тут случайный, и по другому поводу. Через пару минут выходит порядком заматеревшим, узнав вкус жизни. Как сказал мой приятель, нахлобученный приходом с бутулитов, поев лежалой селедки без паспорта: «Наконец я достиг просветления!» За малым тогда дуба не врезал.
       С очередной компанией прохожу вовнутрь. За столиком у окна интеллигенция умывает соплями почившую национальную культуру. От их лексикона краснеют даже ханыги. Скоро они поднимутся и снаружи за углом продолжат полемику. Столики у зеркала свободны. Однажды я заметил – у зеркала быстрей напиваются. Пафос отражения требует взаимопонимания: «С таким человеком и не выпить».
       Кругом снуют люди, от их болтовни и от голода звенит в ушах. Голова болит от постоянно повторяемых звукосочетаний, на разных октавах. Маловразумительное - «ЛЮДИ», встречается редко. Зато стремительное - «ЛОХ», или яркое «ЧМО», очень часто. Иногда долетает до уха мятое, непонятно кому адресованное «КОТ», или раскатанное в ужасный блин «АДЕКВАТНО».
       Да, сегодня не фартит. Если бы получилось прибиться к ларьку, на постоянный заработок. Нужно опять попробовать. А пока придется просить милосердия у мусорных баков. Праздники миновали, может, кто ни будь, почистил буфету чрево. Ну-с? Взглянем, у кого что прокисло? Кто на говно сегодня барин? В этом пусто. А здесь? Ну, у кого холодильник сдох?
       - Эй, голубчик. – Незнакомое звукосплетение, было брошено явно в мою сторону. Оно выпукло на ощупь, и неприятно уху. Однако, от голоса веяло миром, я это чувствовал желудком. Баритон в малой октаве. Мой желудок отвечал трубным гласом.
       - На, возьми. – Он положил передо мной бумажный свёрток. Пол курицы!
       Я хотел поблагодарить его, но моё горло издало лишь протяжный писк. А руки лизать мне претило – я не животное.
 Перехватив мою мысль, незнакомец произнёс:
       - Ешь. Прежде чем благодарить судьбу, нужно от неё уйти. – И ушёл.
 От чего-то стало не по себе. Проглотив небольшой кусок, я понёс добычу домой, семью кормить. Ещё нужно принести жертву Большеглазой Богине, ломтик мяса, на алтарь у северного угла подвала. Поблагодарить за тёплую зиму.
       Большеглазая Богиня снилась мне три ночи подряд и не произнесла не слова. Дурной знак. Если ей нечего сказать – в твоей жизни пора ставить точку. Это она пришла за тобой. А просто так, шляться, тебя вниманием одаривать, озарения внушать, не её забота. Кто попроще есть. Так что пора отправляться к южным холмам, в её владения. Где в степях много птицы, а ручьи кишат рыбой. Чумки, это те из не многим кому удалось вернуться до поры, рассказывали, что так оно и есть. Что там не бывает холода. Говорят, Чумки знают свою судьбу, даже день и час своей смерти. Мне не раз приходилось слышать придание об одном Чумке, который возвращался оттуда шесть раз. Причём, пять раз ходил туда без приглашения. Он просто не желал носить в себе, такое откровение.
       Ладно, может быть, всё ещё обойдётся, и судьба дождётся от меня благодарности, вместе с отставкой.
       Возле соседнего дома меня окликнул приятель, Колобок. Это погоняло, хотя он тощ, как глист на страстную неделю, ему жена поднесла. За его обтекаемый характер и принципиальное ****ство: «Катится, пока писька не встанет. Обвисла, снова катиться ничего не мешает. Поехали!» Колобок был счастлив не знанием, как он одинок.
       - Послушай, там этот твой сосед, тот, что над тобой живёт - Стасик. – Колобок запыхался, за мной бежал, искал наверно. С чего бы?
       - Стасика на загогулины повело. С корешами бухал всю ночь, а под утро стал слышать голоса из подвала, змеи там с потолка посыпались от соседа. Короче, стал подъезд на уши ставить. Сначала полез на второй, хотел за змей Коляну предъявить. Но тот ему в рылеево прислал. Стасик посидел, погоревал, опять выпил с корешами, и теперь в подвал собрался.
       Как добежал до подъезда, даже не заметил. Вход в мой подвал, рядом с лестницей наверх. Я на мгновение останавливаюсь, и тут же получаю резкий удар сбоку. В голове проплывает неуместная мысль: «Это здесь со мной уже было, и не раз». И ещё: «Стасик успел побывать в подвале, или нет?»
       Двухметровый амбал Стасик держал меня за горло на весу. Лыбилось глумливое рыло, что ж, могло себе позволит культурную программу. Сейчас он подбросит меня, а затем примет моё тело встречным ударом с ноги, ублюдок будет целиться в горло. Моё тело перестаёт сопротивляться, я подкатываю глаза. Рожа Стасика раскисает в улыбке, как печень от щедрот хозяина. Слюнявые губы дрожат в предвкушении гадливого ощущения. Из-под ладоней я выпускаю короткие, гнутые клинки. Как всегда, моё оружие недооценивают. А зря, мог бы жить. Нацеливаюсь в сонную артерию. Ба, у Стасика анатомия, как у кролика. Клинок нужно вогнать чуть выше ключице, в эту пульсирующую жилу, а затем резкий рывок вниз. Да только вниз, рана должна быть вертикальной.
       Так, внимание, поехали. Ублюдок ржёт, валяй, своей последней секундой ты уже распорядился. Его кореша, с кирпичом и куском доски, страхуют мою жалкую фортуну от неожиданных поступков. Резкий толчок о стенку, кувырок. На, мразь! Я успел заметить, как ударил фонтанчик, как отвратительно выглядел лоскут вырванной плоти. Как на нём уже пульсирует, пока не ощущаемая из-за испуга боль. Затем, мы встретились глазами. Но Стасик уже смотрел сквозь меня в вечность. Такие глаза я видел у кроликов, которые не без моей помощи покидали земную юдоль. Какое то глупое удивление, или возмущение – «Обвесили». Будто решили, что судьба их с кем-то перепутала, но сейчас она опомнится и вернёт всё на место.
       Что вылупился, гороскоп наврал? Про нашу встречу, там не писали? А это твоей родне на память, чтоб в гробу лежал красивый. Чмяк, веко даже не шелохнулось, пытаясь защитить глаз. Так и повисло на скуле. И ещё раз для симметрии, чтоб в морге тебя все боялись. Чмяк.
       «Вот так мразь, кина не будет, глазки испортились». Опять этот ледяной звук «Х» из горла. «Бывай Стасик, дальше уж как ни будь сам, без меня управляйся».
       Все вроде путь свободен, но удар в живот куском доски, отбрасывает меня к стенке. Жду нового нападения, однако друзья Стасика жуют попой трусики. Тогда моя очередь. Парочка пятится. Слепившись в дверях, вываливаются наружу, споткнувшись о порог. Я поворачиваю обратно. Перепрыгнув, через осевшего Стасика, сбегаю в подвал. Вдогонку мне летит кусок кирпича. Следом за мной они не сунутся, тем более после такой резьбы по мясу.
       Я уже заходил в нашу комнату, когда почувствовал резкую боль в правом боку. Доска оказалась с гвоздями. Из раны, судя по всему глубокой, сильно текла кровь.
       С улицы долетали крики и чьё то рыдание. Неужели Стасик был так популярен. Или обычай предписывает, предъявлять эмоции, как алиби, от своих возможных намерений. Мало ли, Стасик расположить к себе умел. В этом шуме чаще всего повторялось тупое, звукосочетание «КОТ». Очевидно, какое то общее выражение. Смущало другое, его всегда поизносили с разной интонацией. С ненавистью, с уважением, иногда вообще с непонятным выражением внутреннего состояния. Его даже произносили с сочувствием, но с презрением, никогда. Разве может одно звукосочетание вмещать столько свойств?
       В комнате было тихо. Жена с сынишкой лежали на своём месте. Всё как обычно, если бы не следы основательного погрома. Малыш спал, рядом валялся его мячик. Как я редко обращал на него внимание. Оказывается, мой сынок такой красивый. Да что там, я даже не задумывался, на кого он похож, есть и ладно. А он оказывается весь в мать. Вот только эти кисточки на ушах непонятно откуда. Чьим то предкам не спалось.
       Глаза ни как не могли привыкнуть к темноте, наверно из-за потери крови. И всё же я стал ощущать присутствие вечного покоя в нашем жилище. Сознание приготовило ответ, до которого само боялось дотронуться: «Твой сын мёртв. Она обречена».
       - Он уже уснул, а я всё-таки дождалась тебя. – Жена приподнялась. Её пушистый хвост прикрывал тело малыша. Она взяла мячик, прокатила в одну в другую сторону, отпасовала мне, легонько толкнув его лапкой. Её беспечностью кричала пустотой. Мне стало жутко, не спятила ли она с горя.
       Моя Киска перехватила вопрос.
       - Кстати, твоя рана тоже смертельная. Могу тебя успокоить. Мы уйдём вместе, только я чуть раньше. Потерпишь? Большеглазая Богиня уже два раза за мной посылала, неудобно как-то. Наш сынишка уже там. – Она вздохнула: - Я наделась всё изменить. Думала сын всё изменит.
       - Ты же всё знала, ещё до…
       - Не надо, просто давай подождём. ОНА скоро придёт.
       Она уткнулась мордочкой мне в грудь. Свою мохнатую, когтистую лапу я положил ей на шею. На улице не утихали крики. Звукосочетание «КОТ» по-прежнему было там самым ходовым, а я всё не мог подобрать ему хозяина. «КОТ, КОТ». Просто клеймо какое то… И тут я понял. Это имя нашей расы! Они звали нас котами, ощущая своё превосходство. Поэтому им было всегда плевать, откликаемся мы, или нет, услышав за спиной «КОТ».
       Прошло ещё совсем немного времени, и она, моя «КОШКА», если вам так угодно, отошла. Я, остался один. Мы никому небыли нужны, кроме как друг другу. И взять друг от друга, кроме любви нам было нечего.
       Мрак опускался в наше жилище от потолка, сползая по стенам. Я лежал на полу, уставившись на северный угол. Любое чувство, как память об этом мире, мне было противно. А в башке назидательно пылилось: «Нет спасения вне личных ощущений в контексте памяти и оценок». Ну почему этот гвоздь не попал мне в голову?!
       Они пришли за мной вечером. Жена и сынишка. Большеглазая Богиня стояла позади, подразнивая моего малыша своим длиннющим хвостом. На кончиках её острых ушей красовались кисточки. Я поднялся, что бы сделать последний шаг. Ползти на брюхе у лап Большеглазой Богини, не позволяла гордость. Вдруг тело вокруг меня рухнуло. И я сделал свой первый шаг. Под лапами захрустела степная трава.
       
       В то утро я проснулся уже в прихожей, когда одевал куртку. Возможно и раньше, но память об этом умолчала. Жена вышла меня проводить.
       - Как ты думаешь, кошки к чему снятся?
       - Кошки, Таня всегда к счастью.
       - А в «Соннике для стерв» пишут…
       - А ещё пишут, один приход на двоих в постель - не валится.
       Танюша повела бровями. Мол, понятно, не впервой. Знала за кого замуж выхожу.
       - Ну а всё-таки? Говорящие, кошки – это уже слишком.
       - Значит, им есть что сказать. – Я обнял её. – Кстати, кошки всегда возвращаются. Даже из степи.