Гора Моисея - из цикла Волшебные встречи

Цикл «волшебные встречи» Гора Моисея.
24.03.2008



       Восхождение на горы во все времена имело символический , скрытый смысл. Символ преодоления, очищения или , в конце концов, обычного возвышения. Возвышения над чем- то географически и символически – над кем то, или уж на худой конец , над самим собой. Во всех известных религиях присутствуют сюжеты так или иначе связанные с событиями, происходившими на возвышенностях. Пророк Муххамед первое откровение принял на горе Арафат, нагорная проповедь Иисуса упомянута во всех четырёх евангелиях , Будда – похоже и подавно не покидал горных районов Тибета. Однако первым, кто навечно прославил неприметную и безымянную вершину был Моисей. О случае, произошедшем со мной на горе , носящей имя величайшего из иудейских пророков-проводников, и пойдет речь.
       Туризм , как известно ,изобрели англичане (не будем считать туристами средневековых крестоносцев , с разной степенью успеха пытавшихся посетить пресловутые достопримечательности Ближнего Востока). Томас Кук первым дал жителям Туманного Альбиона возможность , без особой надобности, а развлечения для, посещать многочисленные колонии с относительным комфортом и пользой для скудного географического кругозора. Изобретатель организованного туризма и представить себе не мог насколько разрастется его начинание в последующие два века, и насколько будет извращена идея тихого и неспешного посещения памятников истории и культуры . Необъяснимая тяга к посещению культовых мест прошлого, при полнейшем непонимании сути происходящего – отличительная черта современного туризма. Толпы сосредоточенных японских и русских туристов осаждают Тадж-Махал, Иерусалим и гору Афон, беззастенчиво прикасаются к стенам Гроба Господня и послушно суют руку в отверстие саркофага , чтобы зачем то прикоснуться к Голгофе… Каюсь – грешен и я , в один прекрасный момент отправившись в организованное туроператором ночное восхождение на гору Моисея, поддался всеобщему туристическому психозу.
       Рекламный проспект экскурсии косноязычно и кратко излагал предысторию вопроса, вскользь упоминая о скрижалях Завета и Неопалимой Купине. Крупными буквами по центру проспекта было указано, что всякий встретивший рассвет на вершине горы Моисея получает автоматическое отпущение грехов, причем вероисповедание взошедшего на гору и характер прегрешений, видимо значения не имели. Так же буклетик сообщал о том, что восхождение – это приятная и комфортная во всех отношениях прогулка по пологому склону длинной 1,5-2 километра…Настораживало время выезда из отеля – в полночь, но и этот странный факт умиротворенное сознание отдыхающего списывало на отдаленность горы от побережья, где находился отель.
       Автобус бешено промчался по ночным дорогам Синая положенное расстояние и высадил страждущую паломничества группу у подножия горной гряды. Вокруг был абсолютный мрак, только где-то вдалеке светили два прожектора, как пояснил наш гид – это монастырь святой Екатерины, расположенный у самой горы Моисея. Туристам раздали пластиковые фонарики, посоветовали купить воды и , поручив заботам бедуина-Коли , отправили совершать восхождение. Гид , сославшись на то, что он и так уже много раз на гору ходил, остался в автобусе. Темнота была абсолютной, и даже многочисленные чахлые фонарики не могли её развеять, гора была невидимой, и люди шли практически гуськом, с трудом разбирая дорогу и поминутно спотыкаясь о камни и щебень, которыми в изобилии была усыпана тропа. На вопрос о продолжительности подъема бедуин-Коля, со свойственной всем арабам уклончивостью, отвечал , что «это всегда по-разному»…
       Уже очень скоро, а именно часа через полтора после начала подъема, я стал понимать , что описание экскурсии, приведенное в буклете даже лукавством назвать нельзя, гора становилась всё круче, каменные глыбы на пути всё крупнее, а конца пути видно не было. Однако и обратно поворачивать было уже поздно, во-первых, как-то стыдно, а во-вторых, страшновато отрываться от коллектива, пускай и стихийно организовавшегося. Моя группа была далеко не единственной на тропе. По крутому склону горы цепочкой брели десятки людей самых разных национальностей, но преимущественно русские и японцы, иногда попадались группы немецких студентов и парные французские туристы. Все сосредоточенно светили себе под ноги своими желтоватыми фонариками, но всё равно часто спотыкались, а иногда и падали, больно ударяясь об острые камни горы. Периодически по тропе проносились несколько верблюдов с погонщиком-бедуином, который на всех языках одновременно предлагал несчастным паломникам более комфортный способ подъема – в седле на верблюде. Горбатые животные ужасно смердели и по-звериному рычали из темноты, по своему отговаривая потенциальных пассажиров от опрометчивого решения… Практически на каждом повороте тропы стояла кибитка бедуинов, которые похоже и правили бал на этом туристическом объекте. В фантастически грязном шатре продавалась вода по цене приличного коньяка и явно уже бывшие в употреблении батарейки для фонариков. Торговля шла бойко, хотя бы потому, что эти импровизированные торговые точки имели хоть какое-то освещение и отвлекали несчастных путников от мрачных мыслей о бесконечности их восхождения.
       К концу пути, продолжавшемуся неполные пять часов, подъем превратился в реальное восхождение. Гора встала на дыбы , и люди карабкались последние метров триста помогая себе руками , поминутно срываясь с шатких камней. Один из японцев, оступился и в кровь разбив лицо сидел на камне, казавшаяся черной во мраке кровь бежала по лицу самурая и капала с подбородка на дорогой фотоаппарат, рядом с пострадавшим неподвижно стояли его товарищи. Японцы чего-то ждали, только вот понять чего не было никакой возможности, может быть спасательного вертолёта, или другого ,более вероятного в данной местности, пришествия. Вереница измотанных путников карабкалась мимо , над восходящими плавал жидкий русский мат, как в мужском , так и в женском исполнении…
       Не стану описывать восход солнца – в горах он всегда прекрасен, однако оценить эту красоту полумертвой от усталости толпе , цепляющейся окоченевшими пальцами за скалы, в полной мере не удалось. Как только солнце окончательно взошло, и о осветило волшебным золотым светом окрестные синайские возвышенности, туристы с облегченными возгласами начали спуск…Как выяснилось он оказался ещё сложнее подъема.
       Если вы когда-нибудь услышите рассуждения на тему того, что спускаться- не подниматься, значительно легче и проще, знайте , рассуждающий никогда не совершал подъема на высоту превышающую его собственный рост. Мало какое занятие может соревноваться в утомительности с бесконечным спуском по усыпанной гравием и осколками камней наклонной плоскости. Стопа с постоянно вытянутым носком начинает нестерпимо болеть на второй сотне однообразных движений, а тропе не видно конца, и за очередным поворотом – всего лишь очередной участок с неизбежным поворотом…
       Пройдя очередной поворот на тропе, я и увидел эту странную троицу – по тропе шел сгорбленный старик невысокого роста, одетый в черную сутану, или какое то иное одеяние , явно религиозного характера. Старик опирался на красивую трость с набалдашником белого металла. Шел он медленно, с трудом выбирая куда ступить, без риска подвернуть ногу. Позади старика с тростью, явно соизмеряя свой темп движения с ним, двигались бок о бок два высоких молодых священника в таких же , как у старика одеждах, но без тростей. У одного из сопровождающих на спине висел нелепый студенческий рюкзачок.
       В тот момент, когда я поравнялся со стариком, и уже было приготовился тактично его обогнать, он всё-таки оступился. Нога его ступила на предательски неустойчивый камень и подвернулась, трость выскользнула из руки. Старик стал падать прямо на меня, и мне ничего не оставалось , как выронить ненужный уже фонарик и подхватить терпящего бедствие священнослужителя.
- Осторожно! Ваше….- я не нашелся каким титулом поименовать старика, и спохватившись, что говорю по-русски добавил : -Би кеифул, мистер!
- Спасибо, сын мой,- неожиданно ответил на чистом русском спасенный.
- Можете говорить со мной на родном языке, а обращаться ко мне следует «монсеньор» , - старик улыбнулся, лицо его было маленьким, прочерченным глубокими морщинами ,которые почти не двигались ,когда он говорил. Подбежавшим уже сопровождающим «монсеньор» что-то властно, и настойчиво повелел по-итальянски. Оба молодца , потупившись, отошли назад, видимо им было стыдно, что они не уберегли своего патрона от опасности и это сделал посторонний человек.
- Вас не затруднит сопроводить меня? Мне неудобно просить своих секретарей об этой услуге – они призваны для других задач , и не в моих правилах загружать своих помощников проблемами моей немощи…а если вы согласитесь – это будет бескорыстной помощью…, - старик был явно смущен тем, что вынужден просить постороннего , и чувствовалось, что он уже давно никого ни о чём не просил.
- Конечно…монсеньор, никаких проблем – я действительно был рад помочь ему , да и спуск перестал бы быть таким монотонным.
- Замечательно. Позвольте представиться : кардинал Непольски, – старик приосанился и смотрел на меня в упор. На груди кардинала сверкал большой, и без всяких сомнений золотой крест, под черным плащем-сутаной виднелось темно-сиреневое кардинальское одеяние. Я был смущен таким высоким саном своего нового знакомого и запинаясь представился. Завершив это странное представление, мы продолжили спуск, кардинал опирался на мою руку, свою трость он нес наперевес, видимо больше ей не доверяя. Какое то время мы молчали. Я не решался заговорить первым, да и мыслишки в голове роились ничтожные…Кардинал нарушил молчание первым.
- Мы с вами , по всей видимости соотечественники, по крайней мере когда-то ими были. Я наверняка родился на Украине…или правильно говорить «в Украине»?...- старик говорил замедленно, как будто пробуя каждое слово на язык и перекатывая его во рту.
- Не знал, что в Ватикане есть русские кардиналы…монсеньор,- вежливо проявил я свою эрудицию.
- Наверное я и не русский…это трудный вопрос, молодой человек , - он не смотрел на меня, его взор был направлен куда то в пространство над горами, и мне на минуту показалось, что он разговаривает со мной только из вежливости и мне стало не по себе.
- Я очень давно не говорил на своем родном языке, не сердитесь , если что то будет сказано неправильно. Теперь мой язык – преимущественно итальянский…
- Ну что вы! Ваш русский – безупречен. - И я почти не льстил, и осмелев задал первый вопрос, - Совершаете паломничество, монсеньор?
- В определенном смысле – да, - старик повернул голову и , посмотрев на меня внимательно и как то оценивающе, продолжил , - Этот путь я проделал не столько в честь великого пророка, сколько в память о моей матери.
 Помолчав, он улыбнулся тёплой улыбкой, и добавил :
- Вы производите впечатление человека, которому можно рассказать вокзальную историю…
- Вагонную, монсеньор,- я не удержался от исправления , интуитивно поняв смысл сказанного.
- Да, да, молодой человек – вы правы, историю , которую рассказывают в пути…
       Мы шли очень медленно, нескончаемым потоком мимо нас двигались люди, спешащие покончить с этим странным видом туризма. Людская масса обтекала нашу небольшую процессию, как поток обтекает плывущую по течению лодку без вёсел. Люди были по преимуществу хмуры, некоторые что-то ворчали и раздраженно переговаривались в полголоса. Старик помолчал ещё немного, словно собираясь с мыслями и начал свой рассказ. Голос его был ровным и спокойным, он почти не ошибался в подборе слов и вскоре история его унесла меня далеко от синайских гор .
       Родился он в немецком концентрационном лагере на территории Польши в 42-м году. Когда мать угоняли в лагерь она скрыла свою беременность, иначе видимо её бы расстреляли вместе с не рожденным ребенком. Родила в лагере, и видимо будучи женщиной наделенной крепким здоровьем смогла родить и выкормить здорового мальчика. Немцы, почему-то разрешили оставить малыша с матерью(а может быть никто ничего и не разрешал – и младенца просто прятали среди барачного тряпья), и он рос в лагерном бараке, оставался один, завернутый в остатки одежды , молчал от голода, лёжа на дощатых нарах, пока мама трудилась вместе с остальными заключенными. Когда мама возвращалась она кормила мальчика грудью и пела ему тихим голосом песни , от которых память не сохранила ни одного слова, но остался смутный мотив, который приходил иногда неожиданно, как будто взывая к ущербной памяти …Мальчик рос, вопреки всяким законам природы выживал в условиях, которые по разумению немецких теоретиков подразумевали естественное вымирание здоровых и взрослых организмов неполноценных наций. По вечерам мама для сохранения тепла заворачивалась вместе с сыном во все имеющиеся тряпки и одежды, кормила малыша скользким лагерным хлебом, просовывая его в рот маленькими , теплыми от рук комочками. Она прижимала тощенький скелетик сына к себе и пересказывала ему по памяти Библию. Из бесконечных, убаюкивающих маминых рассказов в памяти малыша осталось только несколько слов : Бог, Спасение, Вечная Жизнь. Но отчётливее всего в памяти ребёнка отпечаталось одно слово: МОИСЕЙ …просто звук, даже не слово, просто звук…Когда мальчику было почти три года мама однажды не вернулась с работ. Пролежав три дня в ожидании мамы, обессиленный ребенок выбрался из своего убежища и угодил в лапы старосты барака, а может быть это был и не староста…Мальчика увели в специальный детский барак, там жили и умирали постепенно, дети , по разным причинам попавшие в этот ад. Шла зима 44-го года и авианалёты уже стали обыденностью, в один из таких налётов бомба угодила в детский барак, избавив всех малышей от мучительного умирания…Всех, кроме одного. Это было первое чудо, которое было явлено будущему кардиналу. В неразберихе бомбёжки и охватившего лагерь пожара, когда люди метались в панике под сыпавшимися с неба бомбами американцев и градом пуль охраны, пытавшейся остановить стихию человеческого ужаса, мальчик выбрался из воронки и побежал. Бежал просто куда-то, не выбирая направления и пути. Вторым чудом стало то , что ему удалось убежать из лагеря.
       Он долго скитался по Польше, Венгрии и Румынии. Никому не было дела до тощего, жмущегося к обочинам ребенка, похожего больше на грязного , серого от пыли зверька. Скитания малыша закончились неожиданно – его подобрали монахи, которые направлялись в свой монастырь на территории северной Италии- война шла к концу, американцы вторглись в Италию и запрет , наложенный дуче-Муссолини на монашество , был снят. Подобрав , отмыв и накормив малыша монахи попробовали хоть как-то идентифицировать мальчика. Он говорил плохо и медленно, толи по-русски, толи по по-польски…Но на вопрос : «Ты – поляк?» - неожиданно четко ответил : «Не польский…» Монахи рассудили , что это и есть фамилия ребенка.
       Вся дальнейшая жизнь, спасённого монахами мальчика с фамилией Непольский ,была посвящена служению Богу. И это совершенно понятно – кому ещё мог служить человек, не знающий ни своего настоящего имени, ни своих родителей, ни даже места в котором они жили… Он был просто человек, с абсолютно чистым сознанием, безо всяких влияний общества, семьи или идеологии…Просто человек Бога…
       Старик замолчал. Я автоматически шел рядом с ним, оглушенный услышанным. Не то чтобы мне не ведомы были страшные подробности холокоста. Бывший советский человек, да и просто россиянин в избытке напичкан страшными историями и фильмами о зверствах фашизма…Меня поразила именно эта подробность – мальчик , даже превратившись в могущественного взрослого, так ничего и не узнал о своей матери, которая , по всей видимости спасла его от смерти дважды – не признавшись в своей беременности – в первый раз, и выкармливая малыша за счет своего лагерного рациона – во второй. А умерев – она как будто передала своего сына Богу, оставив на его попечение. И Бог не подвёл женщину– спасал и помогал вверенному ему младенцу, прибегая к чудесам явным и замаскированным под случайности и везение…
- Я прожил длинную, счастливую жизнь. Я благодарен Богу за эту жизнь и возможность служить Ему, и благодарю Его за это в каждой молитве, - старик говорил тем же ровным и спокойным голосом. – Но прежде чем отправиться к вратам святого Петра, я должен поблагодарить и свою маму за жизнь, данную мне…и - за Моисея…к сожалению я не могу молиться моей маме, хотя наверное стоило бы…
       Я понял, что говорить мне ничего не надо. Весь остаток пути мы проделали молча. Кардинал всё ощутимее опирался о моё плечо, чувствовалось , что силы его на исходе, но виду он старался не подавать. Мы расстались у стен монастыря святой Екатерины, кардинал кивнул мне в знак благодарности, повернулся и пошатываясь направился к ожидавшей машине- огромному лимузину с зачернёнными окнами. Один из его секретарей задержался на минуту и на ломанном русско-итальянском языке постарался объяснить мне , какой невиданной честью для меня является столь продолжительная беседа с великим человеком, и что он, от лица Ватикана надеется на то, что беседа эта останется неразглашенной… Мог бы и не говорить этих слов верный слуга престола с нелепым рюкзачком за спиной – я и без него понимал, что услышанное мной на склоне древней горы – не предназначено для многих, по крайней мере пока жив главный герой этой волшебной истории…