Три предмета или Чеховские сёстры

(второй вариант или продолжение)

И все-таки надо возделывать свой сад

Вольтер. «Кандид»


Жили-были на свете три подруги. На белом свете обосновались они давно, родились не вчера. Надо сказать, что за всю свою жизнь, длинную или покороче, приобрели они колоссальнейший опыт. Да такой (в этом они нисколько не виноваты, ни крошечки), что (не в обиду автор им сейчас скажет) у первой появился лишний подбородок, у двух других ухудшилось зрение. Были это: история, математика и великий язык русский.
И вот собрались они вместе. Поскольку математика в этом собрании оказалась меж двух подруг, меж двух огней, она первой зачала давно накапливавшийся и неизбежно требовавший вырва-ться наружу разговор:
– Все знают меня с давних времен. Была я лично знакома и с Пифагором, и с его таблицей, и с фараонами, и с их пирамидами… А то как же: давно и верно служу я уму человеческому. А все же не каждый проявляет ко мне интерес.
– А я почему-то всегда думала, – отозвалась первая из подруг, – что история – не так просто, как может показаться на первый взгляд. Всегда говорила своим копилкам: «Историю учить – это вам не задачку по математике решить». Видите вот, даже в рифму сказала, а это самый верный признак правдивости моих слов, я-то знаю…
– А я своим последователям говорю, – немного задетым тоном отозвалась другая подруга, – что меня изучить – не стихи затвердить. Все-таки литература вещь слабенькая…
– Простите, простите, сотоварищи. А я каким боком, или луч-ше сказать макаром, провинилась перед вами. Не думайте, пожалуйста, что литература вещь неощутимая. Мы, знаете ли, прекрасно и легко обойдемся без ваших предписаний, любезнейшая. [Я здесь так… так просто…] И, между прочим, самая что ни на есть точная наука, не хуже математики.
– Так-то оно так, но вот слово делом подкрепить велено. Мне доказывать ничего не надо. А вот вам…
– Да пожалуйста, – согласился на неверие математики русский язык. – Сейчас-то вы еще кой-чего весите, а подвиньте-ка палочку вперед – и вы уже висите. Может, в воздухе, а, может, даже и на волоске. Все может быть – это же такое дело.
– И все же с вами я не могу согласиться, но возразить мне нечего. Будь по-вашему.
– А я вот люблю русский язык и такую же литературу, но история лучше. Даже вне обители моих речей я не устаю твердить об известных датах, лицах, временах…
– Да вы просто заправский деспот, диктаторская юбка. Все мы одинаково хороши.
– Что такое, что вы себе позволяете?
– Ну ладно уже вам, те еще сухофрукты мандариновые, – включилась в диалог математика, вставив и свои пять копеек на булочку.
– Нет, война так война, – никак не успокоится история.
– Предлагаю дуэль на словах. Кто сделает ошибку, тот дама из Амстердама, у того еле-еле душа в теле, – сказал орган вкуса.
– Принимаю охотно – это бесповоротно. О, о, опять стихи, опять, снова знак. Это предвестник моей…
–…победы, что ли, – перервал русский язык, – и думать не смейте, со мной Толстой. Тоже стихи. И кстати, коллега, русский язык тем и хорош, что в нем не надо голову ломать над задачами.
– Вот видите, видите, все на вас спирают: задачи, задачи… А я вот прочитала в газете, что в Англии один профессор собирается математику отменить в школе, пока что своей, а, между прочим, тоже математик. Говорит: базу изучим, а дальше пусть учит тот, кому она нужна.
– Обойдемся без нравоучений, – сердито раздухарившись и строго отрезала математика.
– В этом есть доля правды, – поддерживает разговор разговор-чивый, – а вообще, лучше оставить все, как есть
Математика молчит – никак не может прийти в себя от тех колких слов, которые совсем не характерны для нее. Стоит, словно завороженная, не знает, как поправить свое положение. А делать между тем что-то надо, с языком шутки плохи (орган вкуса занимает не последнюю должность). Но математика сроду не извинялась: точная наука назад не смотрит.
Замолчали. Помолчали. История понимает состояние товарки и решает повернуть ситуацию в исходное положение. Первой возобновилась именно история, которая скрытно-извиняющимся тоном перед русским языком сказала:
– А мы с вами как три чеховских сестры… Не усматриваете? Хм… хм… Нас также трое, и зовут нас… Конечно, немножко не так… но отношения … отношения вполне могут быть мирными. Да. А что, не верите?! Вполне можно.
Русский язык на время выбыл из разговора, оглох. Но первый шаг сделан, и тогда история предпринимает новую попытку примирения с русским языком:
– Ага, пускай только попробует. У нас своя система, – как для себя старается помочь война уравнению.
Лед тронулся, и русский язык начал потихоньку, но оконча-тельно и бесповоротно – решительно оттаивать.
– Я буду счастлива, что вы читаете мою литературу, – отвечает он истории.
– Конечно, конечно, о чем речь, – соглашается вновь история.
Тем временем, довольствуясь ходом дела, в глазах математики появляется блеск, а на лице выражение радости и дружелюбного примирения, мирной дружбы.
– Конечно, – продолжает рябчик, – мы не пряники и не конфеты, чтобы всем нравиться, и сами себя любим, потому что в нашем деле главнее всего ровно держать спину, но товарищи, не волчьи же нам всем выть. Ведь правда?
– Пра-а-вда, – виновато отвечает математика.
– То что мы не кондитерские изделия, это мы усвоили, это дело ясное, но как же быть, что дальше делать и куда мы пойдем.
– Никуда не будем ходить, мы достаточно развиты, чтобы просто постоять на месте. Вы лучше расскажите, что вы говорили о Чехове? Я все слышала!
– Ах, про Чехова… Да что, Чехов как Чехов. Антон Палыч.
– Да нет. Что-то еще было.
– А было то, что вы из-за пустяка обиделись!
– А вы, точная наука, не оглядывайтесь! Я не энциклопедия, чтобы возвращаться к мысли. Прервут на полуслове, перебьют, а у меня устный предмет, я не математика и не физика, – с горячностью отбивалась точная наука, попутно приплетая в разговор еще кого-то из знакомых.
Русский язык был на высоте и парил в облаках, но сам он был невысокого мнения о задачах и туманно в них разбирался.
– Ну все, понеслась.
– Да, представьте себе. Есть мнение по литературе, по математике здесь мнений нет, – так прямо и сказал забубенный русский язык. – И что вы меня гоняете, как овечку. Хватит меня гонять, как Сидорову козу.
– Нет, дорогая, я и сама того же мнения. Но физика – это не история, которую нужно переврать.
Такая она – математика: вроде бы шла влево, а глянешь – уже вправо бежит. История громко цокнула языком. Но тут же навстре-чу ей последовало возражение:
– Цокают они! Я вас что, хламидомонаду обычно спрашиваю или аш-два-о. А? Стишки!
– Ну и дамочка, русский язык, лаг-лог, суржик-юржик, тумба-юмба! Очень вы, знаете, добрая.
– Я не добрая, я обычная, – тут же нашелся и на это язык.
– У вас кто в лес, кто по дрова, – вступила себе и математика, – русский язык точная наука. С этого и начнем. На этом и закон-чим. Русский язык – та же математика. Там формула – здесь прави-ло.
– Ну все, вы меня достали обе! – справедливо, надо признать-ся, взбунтовалась вконец разозленная история.
Но ничуть на это не обращая внимания, теперь уже целиком точная наука поправила возразившую:
– А по правилам русского языка надо говорить извлекли.
Ну тут уж от таких математических выражений удовольствие, как блаженная улыбка расплылась по всему умному организму устной речи. История же, доведенная до умоисступления и вовсе закипела.
– Да вы!.. да я!.. Да я вам сейчас как!..
Но слова как-то не выходили.
– А вы если не можете правильно сказать, так лучше напишите. Тем более что каждый человек сам себе решает, как говорить и как писать. Зачем же неправильно переписывать. Лучше вообще не пишите. Ну его в баню, это слово. Пускай идет париться. Между всего прочего еще и с мягким знаком. А вы себе и пишите. Чем больше пишем, тем лучше работает мозг, и вам это полезно. Хотя… Всех слов русского языка с доски в тетрадь не перепишешь.
Я вот, например, писала всегда сама, мне не нравилось писать как все. Перо само знает, что ему писать.
– Одного я не пойму, и что это за шолох такой вылетает из вас?
– Какой шолох? Может, шорох? Шолохов, есть писатель. Кар-тавите, подруга!
– Да, мадам. Кто не любит русский язык, должен его любить, чтобы знать.
– А вам вообще хватит мне мозги промывать. Каждый человек сам себе хозяин
– И гражданин!
– И к тому же поэт!
– Я вас не заставляю сложные задачки по физике, госпожа интеллигенция решать, по математике, – только и отбивалась не возражавшая уже никому и ничему мадам история от двух остальных мадемуазелей.
– А вы и подавно там… Чтобы тихо у меня было, как в музее. Это, кажется, по вашей части.
– Вот сделай что-нибудь не так – помнить будет… до сконча-ния века помнить будет?
– Ой, хватит играть в эти игры, потому что я начну в такие игры играть, что вам и не снилось. Я знаю, как можно играть в игры с документами. Это не игрушки!
– Ну это прям какой-то дремучий треугольник, – не выдержа-ла себе и математика.
– Треугольник – это вообще-то дьявольский знак, к вашему сведению и чтобы вы знали, – поучал язык.
– Только не сравнивайте с математикой, – протестовала уже та, что и сама недавно говорила.
– Хотя… можно, конечно, – раззадоривала и история.
– Дудки! Я под вашу дудку не собираюсь выделывать свистоплясок.
– А вам и слова никто не давал, вам свой голос не положен, вы всегда с чужого пели. Вы вообще не шутите с огнем. Кому сказано вначале, не вам ли?
– Да-да, меж двух огней и есть,– сказала обладательница под-бородка на полшеи.
– А вы бы и молчали себе. В вас самой ничего своего нет, а только чужое все.
– Ну, пригрели змею, – воскликнули науки, – да еще и подко-лодную.
– Сейчас от зубов отлетит и от очков отскочит! – угрожала ма-тематика.
Тут нужно признаться, что я слегка приврал, сказав, что толь-ко двое были в очках. Очки носили все трое.
– А вам, русский язык, сложная ваша наука, и вовсе в школе мизер дают, так я вам сейчас от себя подарю!
Ничего не скажешь, науки пригрели змею на своей груди – сомневаться не приходилось.
И пока две подруги вели между собой тирадную перепалку, у третьей что-то кольнуло недоброе в сердце (ее бы закололо к такой матери).
« Добрый знак, – сказала себе героиня. – Да уж, давно бы так. Пора меру знать и кончать это дело. А то, вишь, сцепились из-за воздушного шарика. Взрослые люди».
И история сама себе тихонько улыбнулась, настолько предмет их горячего спора был глупым до нелепости.
– Да нет. Я эту женщину сразу узнала. Из Соловков она. Приехала.
– А-а-ах так, ну тогда…
 – А вы можете и не акать, я не вам алфавит. А если вы не читали, попрощайтесь со мной. В смысле хороших оценок вам же. Вас вообще из школы выпускать нельзя, интеллигенция!
– …я вас в рог скручу! – сказала разъяренно математика. – А вы что смеетесь? – обратилась она с гневным вопросом к историче-ской подруге. – Над человеком?
Но та давно уже молчала, не говоря ни слова против.
– А мы смеемся не над человеком, как вы подумали, а над яв-лением, – взяла слово разговорчивая подруга, – «и очень этим довольны» хотелось ей добавить при этом, но она вовремя сдержа-лась.
– И каким же это явлением?
– Над дурализмом. И пессимизмом. И самодурством. Вернее, нет – над пессимизмом мы не смеемся, мы хохочем во всю глотку.
– Ну знаете…
– А вы, – сказала вконец разговорившаяся подруга, нарезая новый виток конфликта, – товарищ интеллигенция, не с небес ли к нам спустились, и не искусственным ли способом оплодотворены, то бишь зародились?
– А вы, а вы…
Так и продолжали они втроем предаваться напрасным словам, да только воз и ныне там.
А история эта стала классическим примером осуждения не своего удела и кривотолков; рассказ печатался много раз (гм… гм… хоть бы раз где-нибудь напечатали…)
И тем временем история всех носила на себе и на ногах, математика помогала исчислять года, а благодаря русскому языку стало возможным записывать прошедшие события в прозе и воспе- вать в стихах. Получается такой вот симпатичный симбиоз, то есть взаимополезное сожительство: ты – мне, я – тебе.
И то ли не знали, то ли забыли подруги, но они упорно лезли своей мотыгой в чужой огород, тогда как каждому нужно просто возделывать свой клочок земли.
Потом сцену эту показывали на театральных подмостках. Под-руги не ссорились на деле, но каждая мысленно простила другую. Спектакль шел с успехом.
Но все течет, все меняется… Вода точит камень… Прошло время, и зрителям стало понятно, что система хоть и надежна, но прогнила – доски проваливались.