Иконка

Иконка.


 Рассказ.


В который уж раз за последние дни, покоясь на стареньком, потрепанном временем и людьми диване, баба Лиза со вздохами, сожалением, грустью, а в чем-то и раскаянием, вспоминала непримечательно прошедшую жизнь, которая уложилась в каких-то семьдесят шесть лет. Диван этот когда-то давно смастерил муж Василий, который вот уже добрый десяток с лишком лет как отдал душу богу.
Нет, не так представлялась старость бабе Лизе, не в одиночестве, не вдали от людей. Старость виделась в заботе детей и поддержке внуков. Но не выдалось этого, не сбылось желаемое, видно не эдак чего-то было сделано в жизни…
А что не эдак то?.. Детство с измальства далось тяжело, не довелось повидать его - чуть подросла тотчас и за дела. Огороды полоть, матушке помогать по хозяйству ходить, приданое готовить.
Потом война.
Война обрушилась разом, нежданно и принесла много горести.
Совсем девчонкой пришлось много работать в колхозе. Мужиков то не было, на войну отправились, так все тяжкие работы и навалились на баб. А что делать, все так жили, всем туго было.
Победу дожидались, чаяли, придет, воротятся мужики, станет легче. Не тут то было, пришла Победа то, но со слезами и горечью. Совсем мало мужиков вернулось, а здоровых и того меньше…. И опять впряглась. Ой, тяжко было! Война все порушила, жизнь не как прежде стала, все сменилось, даже люди не такие стали.
Недолго после войны в девках ходила. Приглянулась фронтовику с соседнего села. Посватался. Хоть и увечный был, да выбирать то не приходилось, не из кого.
Вышла замуж.
Муж Лизаветы, так он величал ее при жизни, был неплохим парнем. Не пил, как многие фронтовики, не обижал зазря. Несмотря на покалеченную войной правую руку, был хозяином в доме, ходил за скотиной, даже косил, когда приспевало время. Трудно ему было с одной то рукой, да хозяйство надо вести. Вечерами, когда стихала дневная суета, кривясь от боли, разминал отекшую правую. Много лет маялся, но отжила таки рука и он смог, наконец-то, взяться за рубанок, пилу и топор. Вот тогда-то и смастерил он этот диван и еще много чего из домашней утвари.
 Делал Василий все увлеченно, с желанием жить как люди и, наверное, по этому диван до сих пор не утратил своей начальной упругости.
Дом тогда повеселел, приподнялся, выровнялся и стал глядеться так же молодо и счастливо, как и его хозяева.
Один за другим народились детишки, и дом заполнился их беззаботными голосами.
А баловники были…, ну да детки есть детки. Бывало че за шалости им и ремешка от отца перепадало, но как с гуся вода, слезу пролили, повинились и за старое. То в чужой огород заберутся, то подерутся с соседскими. Но учились, бог дал, неплохо. Все выучились, все поступили, кто в техникум, кто в институт, все счас при деле, все работают.
Как могли, помогали им и деньгами, и провизией - чем могли. Но время взяло свое. Дети выросли, выучились, переженились и один за другим выпорхнули из родительского гнезда.
Через несколько лет преставился Василий. Умер легко, без маеты, прилег отдохнуть и не проснулся.
На похоронах дети в последний раз собрались вместе. Помянули отца, поплакали, повспоминали былое и разъехались каждый в свою сторону, оставив Лизавету в доме одну одинешеньку.
Дом, лишившись хозяйской руки, постарел, сгорбился, накренился на бок, и ему впору было подать клюку, с которой уже многие годы не расставалась доживавшая свой век хозяйка.
Порой кто-нибудь из детей, приезжал проведать мать. Часто привозили внуков - Лизаветину отраду, наводили порядок в подворье, помогали посадить и собрать на огороде. Старшенький Никитушка как-то привез шифер и перекрыл начавшую протекать крышу. Алешка, младшенький, поправил заборы и подравнял осевшие сени. Но все это было уже не то. Радость и счастье покинули дом вместе с разъехавшимися детьми.
Дочь Василиса несколько раз и подолгу упрашивала мать переехать к ней в город. Говорила, что квартира позволяет, что не стеснит, но Лизавета отказалась. Понимала, что по теперешней жизни не столь она нужна детям – сколь нужна внукам нянька. Но и это бы ничего, даже в радость, но как будет чувствовать себя зять, когда теща поселиться у них в доме, очень уж он у нее серьезный характером.
Вон у Матрены развелся сын с женой. И любовь как будто меж ними была, и красивая, и работящая, но не поладила со свекровью. Все что-то они скандалили, все что-то делили. И сын хорош, не вступился за жену, не отвел беду в сторону, встал на сторону матери. Кабы отделиться им, может и сложилась бы жизнь…. Ну да бог им судья.
Настенька, самая младшая из детей, тоже попыталась забрать мать в город, но получив отказ, больше не подымала этой темы.
Нет, не надо, пусть живут сами, пусть устраиваются на свой лад. Ни к чему вмешиваться в чужую жизнь даже просто своим присутствием. Бог их знает, как они живут, хоть и говорят, что ладно. Да и зачем ехать то, здесь жизнь прошла, здесь родители и муж похоронены, здесь стало быть и помирать надобно.
Баба Лиза повернулась на другой бок, вспомнила, что надобно бы сходить, взглянуть за курами, которые то и дело норовят забраться на огород, вздохнула, что вот уже несколько дней не была на кладбище и снова прикрыла усталые, ставшие плохо видеть глаза….
Ой, тяжелая жизнь была. Может, и поменяла бы что, кабы можно было время поворотить. Но что уж теперь…




Была у Лизаветы тайна.
Впрочем, трудно назвать тайной старинную иконку, про которую знали в семье все, и которая вот уже несколько веков передавалась от матери к дочери. Тайной икона стала для государства, которое в одночасье разрушилось, переименовалось, запретило старинные обычаи и назвало веру «опиумом».
Икону бабушка тогда припрятала. Затем в тайне передала дочери Любаше – матери Лизаветы, а та, в свой черед, завещала ее младшенькой и любимой.
Это был простенький, деревянный без оклада и не особо ярко раскрашенный образ. От времени он потемнел, потускнел красками и может быть, рядом с другими не выделялся бы, если б не живые, проникающие в сердце и заставляющие трепетать душу, глаза. Глаза божьей Матери.
Откуда появилась она в роду, как попала в руки прапрабабки, забылось с годами, но поверье, что иконка не из простых, что святая, что оберегает хранивший ее дом от горя и невзгод, что может лечить и даже снимает порчу, сохранилось.
Лизавета долго не верила в святость иконы и хранила ее как память о предках.
В свое время довелось ей быть и пионеркой, и комсомолкой. В школе вера в бога подвергались общественному порицанию, и называлась предрассудками. Да и не верила она тогда в бога то. В партию, было дело, собиралась. Может и пошла бы, но помешал случай, после которого новое учение подверглось сомнению.
А дело было так. Василия постоянно мучила израненная рука. И что только с ней не делали, разминали, мазали мазями, парили в бане, прикладывали травы, но ничего не помогало. Районные доктора разводили руками, говорили, что ничем не могут помочь, а в области вообще напророчили мужу оставаться калекой до старости.
Лизавета давно запамятовала, что в тот день она отыскивала в сундуке, но копаясь в его, туго набитом тряпками нутре, неожиданно наткнулась на когда-то схороненный от сторонних глаз образ. Она извлекла иконку на божий свет, обтерла от пыли, содрогнулась от живого взгляда и припомнила материно предание о ее чудотворности.
Несколько дней Лизавете терзалась сомнениями, несколько дней не выходили из головы слова матери. Все припомнила, о чем та поведала, все до последней буковки.
«Но ведь не согласится Василий, ой не согласится. Не верит он в бога…».
Но чем черт не шутит, решила испробовать и это средство. Вдруг поможет иконка, вдруг и вправду она чудотворная.
Много и долго уговаривала мужа помолиться и приложить руку к лику. Кто б знал, сколько слез тогда пролила из глаз, кто б, ведал, сколько слов и ласковых и бранных выпустила в свет белый, но добилась своего - уступил Василий, поддался на уговоры и помолился, хоть и скрепя сердце, встав вместе с женой на колени перед святым образом.
Немного прошло времени с того случая, но однажды пальцы на руке шевельнулись.
Но даже после этого он не поверил в чудо.
-Чушь. – Сказал тогда Василий. – Упражнения помогли, массаж, травы.
Но скрытое уважение к иконе у него все-таки появилось: как знать, вдруг и впрямь помог святой образ.
Однажды, уже в восьмидесятых, во время какого-то праздника, Василий крепко подпил и похвастался мужикам, что дома, у жены есть старинная икона, которая передается от матери к дочери много поколений и которая может исцелять. В пример он привел свою руку, которая хоть и скривленная, хоть и неловкая, но действовала не хуже здоровой. Мужики тогда только посмеялись, обозвали «поповским прихвостнем» и некоторое время подтрунивали, мол, тащи сюда свою чудодейственную, будем от похмелья исцеляться.
Василий обозлился на мужиков, пару раз чуть было не подрался, а однажды сорвал зло на домашних - закатил крупный скандал, пообещав выкинуть религиозную дрянь на помойку, где ей самое место. Лизавета стерпела выходку мужа и тут же припрятала иконку с глаз подальше.
Но обижаться долго не пришлось, Василий совсем скоро и неожиданно слег, промаялся болезнями три года и к весне приказал долго жить.
После его смерти миновало немногим больше года. Государство нежданно-негаданно развалилось, заново переименовалось, поменяло ориентиры, теперь уже на вовсе непонятные, и попыталось поднять «опиум» из руин.
Баба Лиза извлекла иконку из сундука и поставила ее рядом с другими в красный угол. Совсем мало стоял там образ. За иконами началась настоящая охота и, чтоб святыню не уворовал лихой человек, пришлось скрыть ее с глаз другим образом.
На днях посетила Лизавету мысль: «не пора ли передать иконку по наследству, Настеньке, годы далекие, не дай бог смерть приветит, кому она достанется тогда без завета то. Кабы знать, что к доброму человеку, то еще ладно. А вдруг к лихому… Верно приспело время. Вот приедет, так и передам, да все про иконку поведаю, как покойница мама».



До слуха, с крыльца, донеслись едва слышимые шаги. Баба Лиза приподнялась с дивана, прислушалась и успокоено опустила голову.
Привиделось….
Снова шаги… На этот раз четкие, хоть и не очень звучные.
Скрип двери заставил Лизавету приподняться и насторожиться.
«Может кто из деток?» - Предположила она, но тут же усомнилась.
Дети всегда приезжали шумно, весело и еще не доходя до двери, громко стучали в окно, чтобы хозяйка выходила встречать. Каждый раз, наведываясь в родной дом, они привозили радостную суету жизни и добрый ажиотаж….
-Есть кто дома?! – Послышался от двери хрипловатый мужской голос.
-Кто йт там? – Испуганно откликнулась баба Лиза.
Она не зря испугалась. Что-то недоброе почудилось ей в чужом голосе.
Шаги проследовали дальше, и из двери выглянуло лицо молодого, коротко остриженного мужчины, с густыми усами, добродушным взглядом прищуренных, серых глаз и широченной, напряженной улыбкой.
-Добрый день, бабуля! – Пробасил мужчина и обвел взглядом неприхотливое убранство комнаты.
-Добрый, коль не шутишь? – Опустила она ноги и пошарила ими по полу в поисках тапочек. – Чего тебе, внучок? Ищешь кого что ль?
-Ты одна что ли? – Проигнорировал вопрос незнакомец и протиснул здоровенные плечи в комнату.
-Одна. Что тебе, милый?
-Гостей встречай, чаем угости. – Снова ушел от вопроса мужчина. – Есть чай то в доме?
-Если с добром, то можно и чайку. – Дрогнула голосом баба Лиза, но не подала вида и пригласила. – Пойдем на кухню.
Мужчина посторонился, пропустил хозяйку и шагнул следом.
На кухне, на стуле возле окна, по-хозяйски накинув нога на ногу, сидел еще один мужчина. Он был много моложе первого, тоже с короткой прической, угрюмым выражением на лице и неприятным, колючим взглядом.
Сердце старушки екнуло:
«Ой, не спроста явились эти ребята в мой дом».
Чтобы скрыть заполонившее душу волнение поинтересовалась:
-Вам, ребятки, простого налить или травного?
-Можно и травного. – Произнес тот, что старше и грузно уселся на лавку возле стены. Лавка жалобно скрипнула и прогнулась под его весом.
-Слышь, Серый. – Подал голос молодой. – Дело надо делать, а не чаи гонять.
-Не базарь, успеется. Чайку хлебнем и за дело.
-Вдруг кто ненароком нагрянет. – Засомневался в правоте Серого молодой и в который раз внимательно посмотрел в окно.
-Не нагрянет, некому.
Серый, в отличие от подельника, действительно не волновался. Несколько дней назад он наведывался в Мясниково, все проверил, выяснил, что интересующая его старушка проживает одна. Дети приезжают редко, да и то на выходные, а соседи, в основном тоже старики, заняты своими проблемами главная из которых – выживание.
Помешать делу мог только случай, который практически исключался глухоманью деревушки.
Баба Лиза суетливо хлопотала возле плиты, прислушивалась к негромкому диалогу неожиданных гостей и все больше убеждалась, что не зря появились эти ребята у нее в доме, именно к ней они ехали и имели какую-то цель. И ведь, как на грех, близко ни одного жилого дома нет, не услышат люди, коли что….
Дом бабы Лизы находился чуть в стороне от деревни, возле посадок, которые были высажены лет двадцать назад. Когда-то рядом стояли соседские дворы. Люди в них жили добрые, веселые, жизнерадостные, ходили в гости, часто праздничали вместе и помогали друг другу в трудную минуту.
Со временем соседей не стало, старики померли, а их детки, побросав дома, разъехались кто куда в поисках легкой, городской жизни. Дома тоже не выдержали испытания временем и были разобраны на дрова и стройматериал теми, кто остался жить в деревне.
Деревня поначалу отступила от дома Лизаветы на несколько десятков метров, а затем вообще превратила его в хуторок.
-Ну что, бабуль. – Подал голос старший, когда чаевничание было закончено. – Как, кстати, тебя величают?
-Лизавета.
-Ну так вот, Лизавета, дело у меня к тебе есть. Серьезное дело.
-Нечто со старухой можно дела какие весть? – Пыталась она понять причину внимания мужиков к своей незначительной персоне.
Смутная догадка осенила было голову, но тут же испуганно была загнана в глубину сознания: откуда им знать про иконку. Но последующие слова, так и не представившегося Серого подтвердили то, чего не должно было быть.
-Слухами, Лизавета, земля полнится. И слух один до меня дошел.
-И какой же, коль не секрет?
-Не секрет, Лизавета, не секрет…. Сказывали мне, что есть у тебя иконка, непростая иконка, чудотворная, старыми мастерами писана. – Серый выдержал паузу, чтобы пронаблюдать за реакцией старухи.
Лизавета не шелохнулась, и он продолжил:
-Ты бы отдала ее нам. У тебя уже возраст, к предкам, поди, собираешься. Зачем она тебе? А мне бы пригодилась.
-Откуда у старухи такая иконка. – Тяжело вздохнула Лизавета и подняла невинный взгляд на непрошенного гостя. – Кабы была.
-Ну полно те, бабуль. Не зря по свету слухи ходят. – Серый продолжал мило улыбаться, но взгляд его из простодушного превратился в злобно-колючий.
-И кто ж мог неправду такую тебе сказать? – Поинтересовалась старушка, судорожно припоминая, не знал ли про икону кто из посторонних. – «Уж не детки ли проговорились»…
-А это, бабка, не твое дело! – Неожиданно рявкнул от окна молодой, заставив хозяйку вздрогнуть. – Ты че, не слышишь, чего от тебя хотят?!
-Заткнись! – Рыкнул на него Серый, понимая, что с этими словами добрая беседа заканчивается, и перевел взгляд на старуху. – Короче, Лизавета, мне нужна эта икона. Могу купить, деньги неплохие дам, внукам чего-нибудь купишь. Не отдашь добром – отниму силой. Ты все поняла?!
Баба Лиза глянула на молодого немигающим взглядом и промолвила:
-Ты еще сопли над губой не вытер, чтоб на меня голос подымать! Страмник! - Затем посмотрела на Серого. – Нет у меня такой иконки. Была, а сейчас нету. – И добавила. – Шли бы, ребятушки отсель подобру, не звала я вас.
-И где ж она?! – Не обратил внимания на последние слова Серый.
-В церковь отдала. Там ей место.
Лизавета надеялась, что непрошенные гости поверят и отступятся.
-Хорош темнить, старая! – Резко оборвал ее Серый. – Ты еще не знаешь, с кем дело имеешь.
-Знаю, с лиходеями.
Серый обернулся к напарнику, который сверлил бабку ненавидящим взглядом:
-Слон! Пошарь по дому. Не могла она далеко ее упрятать.
Молодой, с чудным именем Слон, поднялся и направился в комнату. Через минуту там что-то грохнулось на пол, потом еще и еще. Затем сердито скрипнула дверца гардероба и на пол, шурша, полетели тряпки.
-Ну что там? – Нетерпеливо окликнул напарника Серый.
-Ничего!
-В сундуке глянь.
-Он на замке.
-Ну так сорви! Учить тебя что-ли?
-Да нет там ничего. – Проговорила баба Лиза и сделала шаг в сторону комнаты.
-Стоять! – Схватил ее за руку Серый и, с силой сдавив пальцы, заставил усесться на лавку.
Старушка охнула и, скривилась от боли.
В комнате лязгнул срываемый с сундука замок и через минуту послышался голос Слона:
-Одни тряпки!
-Я же говорила…. – Начала было Баба Лиза, но Серый, не желая слушать пояснений, сдавил руку с ужасающей силой:
-Где икона, старая?!
В пальцах что-то захрустело и отозвалось острой болью.
-Ну нет же, говорю, отдала. – Скорчилась Лизавета, у которой от боли навернулись слезы.
Серый недоверчиво глянул ей в глаза и понял, что бабка умрет, но ничего не скажешь. Такое бывает только у фанатиков или людей, которым уже нечего терять.
Он ослабил жим и окликнул напарника:
-Везде посмотрел?
-Похоже, что везде.
-Ладно…. Иконы в углу видишь?
-Ну.
-Сгребай, и валим.
В комнате послышалась возня, потом стукнула передвигаемая табуретка, что-то упало, хлопнуло, разлетаясь на осколки стекло и раздался голос Слона:
-Слышь, Серый, тут за иконами еще одна стоит, деревянная, может она?
-Дай глянуть!...
Молодой вышел на кухню и протянул старшему заветный образ.
-Не дам! – Взвизгнула Лизавета и, не обращая внимания на пронзившую сломанные пальцы боль, вцепилась в икону.
Удар отбросил ее в сторону, но она, откуда только взялись силы, вскочила на ноги и кинулась на бандита.
Ее пальцы когтями прошлись по щеке врага и оставили красные полосы.
Следующий удар, сопровождаемый крепким матом, отключил ее на несколько секунд.
Очнувшись, Лизавета увидела, как грабители складывают образа в цветастую, матерчатую сумку. Она подхватилась с пола, схватила Серого за руку и со слезами попросила:
-Отдай! Христом богом прошу!
-Да пошла ты…. – Оттолкнул ее Серый, и баба Лиза вновь полетела на пол.
Понимая, что не сладит с крепкими, сильными и молодыми бандитами, встав на колени и молитвенно протянув руки, попробовала умолить:
-Отдай, сынок! Не впрок тебе будет святой образ!
Серый не слушал. Он еще раз, на этот раз брезгливо, оттолкнул ее и вслед за подельником направился к двери.
-Отдай! – В сердцах взвыла Лизавета, бросилась к грабителю, зацепилась за половик, упала и схватила его за ногу. – Отдай, христопродавец!
-Серый, мочкани ты ее, чтоб не цеплялась. – Оглянулся на возню Слон.
Очередной удар отозвался яркой вспышкой в глазах и, сквозь надвигающуюся темноту Лизавета вымолвила:
-Да будьте же вы прокляты, ироды!..
Ее слова, так ей показалось, громом прозвучали в установившейся тишине….



Два часа спустя капитан ДПС Уколов осматривал место аварии возле моста через небольшую речушку Бугу.
«Ауди», как прояснил осмотр места происшествия, двигалась на большой скорости в сторону районного центра. Водитель машины, выезжая из поворота на мост, не успел сбросить скорость. Автомобиль сбил перила, упал вниз и несколько раз перевернулся. От удара «Ауди» загорелась и, потерявшие сознание пассажиры – двое мужчин, погибли.
Капитана, которому не раз приходилось видеть аварии со смертельным исходом, изумило одно обстоятельство – возле сгоревшего автомобиля, без следов каких-либо повреждений, лежала деревянная икона с невероятно живыми глазами на лике.
Глаза образа проникли в душу и заставили ее дрогнуть.
Офицер поднял находку, внимательно осмотрел, удивился ее целостности и бережно положил на заднее сиденье своего автомобиля.



На следующий день он передал икону в одну из церквей города.