Светопреставление

— Какие новости? — спросил профессор Каракумов, подойдя к пульту, за которым уже целый час заседал бортмеханик и связист этой марсианской экспедиции Георгий Линьков, доводивший до сведения наземного руководства хитроумные аргументы профессора о необходимости продлить ее еще на полгода.
В ожидании вестей с Земли профессор нервно шагал из угла в угол, зажав в кулак свою окладистую черную бороду, иногда он вскидывал кверху руку и что-то бормотал себе под нос, словно вступая в полемику с невидимыми оппонентами. На его лысеющем лбе поблескивал пот. В данный момент на Земле решалась дальнейшая судьба возглавляемой им экспедиции. Он ждал результатов своего обращения как приговоренный к казни ожидает отсрочки исполнения приговора...

* * *

Марс уже давно перестал быть овеян романтическим ореолом. Еще в самом начале космической эры более века назад стало ясно, что так называемые марсианские каналы и сезонные изменения марсианской растительности — оптический обман, что эта планета по всей вероятности мертва и пригодна для жизни не многим более, чем Луна, только находится гораздо дальше.
Полеты человека на Марс, ставшие реальностью к середине XXI века, на какое-то время оживили интерес человечества к красной планете. Ожидали уникальных археологических находок вроде египетских пирамид — каких-нибудь свидетельств существования на Марсе остатков древних, давно погибших цивилизаций, предвкушали встречу с древними культурами. Однако, многолетние поиски не дали результатов. Даже примитивных следов жизни, мхов, лишайников, вирусов обнаружено не было. Только бурые пески, или гигантские давно потухшие вулканы, величаво выступающие из-за близкого марсианского горизонта, да метеоритные кратеры, трещины и скалистые массивы — вот что составляло панорамы марсианских ландшафтов. Величественная и мертвая планета: пустыня Сахара без кислорода, оазисов и признаков жизни...
Примерно через двадцать лет после первых полетов человека на Марс интерес к "марсиаде", как успели окрестить миссию освоения красной планеты, иссяк, интенсивность полетов значительно упала. В последние два года, когда на Марсе действовала экспедиция Каракумова, космический корабль с Земли наведывался только дважды, а в ближайшем будущем ожидалось, что базу на поверхности планеты ликвидируют на неопределенный срок. Оставят только беспилотную орбитальную станцию слежения и несколько спутников связи.
Соперник Каракумова, маститый планетолог доктор Джордж Пирсон обосновывал приоритетность освоения спутников Юпитера, и теперь Космический Центр был явно склонен пойти ему навстречу и отдать передвижную базу, стоящую теперь еще на Марсе, в его распоряжение.

* * *

Профессор Каракумов был энтузиастом освоения Марса и своего рода "последним из могикан", — из тех, кто верил, что Марс еще способен преподнести сюрпризы, что человечеству не следует от него отворачиваться и стоит сохранить на его поверхности постоянную научную базу...
Он предполагал, что на глубине нескольких километров под поверхностью Марса, там, где температура стабильна и достаточно высока, в некоторых местах могут существовать огромные естественные резервуары воды, целые моря. Исследования с применением акустических лазеров, просвечивающих недра планеты, вроде бы свидетельствовали о правоте таких предположений. Но эти результаты были небесспорны, да и эксплуатация столь глубоко залегающих вод, даже если они существовали, была малорентабельной. Сенсацией могло бы стать обнаружение примитивных форм жизни, но теперь на это уже мало кто надеялся...
В предгорьях огромного, давно заснувшего марсианского вулкана Олимп была обнаружена сеть связанных между собой пещер. Некоторые из проходов вели в глубину и Каракумов предполагал, что, используя их, можно спуститься до предполагаемого уровня гипотетических марсианских морей. Обосновывая эту идею в своей заявке на проведение экспедиции, профессор говорил о возможности сенсационных открытий. Он считал вероятным, что остатки цивилизаций и жизни, которые долго и безуспешно искали на поверхности Марса, могут быть обнаружены в глубине. Ему удалось найти спонсоров для обеспечения годовой экспедиции на Марс и аренды передвижной базы, которую отбуксировали к подножию вулкана Олимп.
Когда после годовых усилий, поисков, блуждания по лабиринтам пещер и взрывных работ профессору Каракумову и его помощнику марсофизику Антону Августову не удалось пробиться к морю, продлить экспедицию после долгих переговоров со спонсорами и владельцами базы удалось еще на полгода, и вот, когда и эти полгода истекли, попытки профессора добиться нового продления сроков по всей вероятности должны были потерпеть решительное фиаско.
Для профессора это было бы непоправимым ударом: прервать на неопределенный срок, — быть может, на целое десятилетие с таким трудом снаряженную экспедицию, — и это теперь, когда победа так близка. Можно ли рассчитывать, что его более молодые последователи доведут дело до конца, что у них хватит авторитета, а главное, веры в свою правоту? Профессору было уже за шестьдесят и, хотя физически он держался почти на равных со своим вдвое младшим по возрасту помощником, было очевидно, что если ему и удастся побывать еще на Марсе, то случится это в те времена, когда он будет в преклонном возрасте и едва ли будет способен вести самостоятельные исследования. Добиться успеха сейчас или никогда, — такой была дилемма.

* * *

Линьков, невысокий, довольно тщедушный, но энергичный и своенравный человек средних лет, опытный связист и бортмеханик, согласился отправиться в эту дальнюю и продолжительную экспедицию по материальным соображениям. В такого рода экспедициях зарплата начислялась в отношении, прямо пропорциональном удаленности базы от Земли и продолжительности экспедиции. Однако, поскольку возможности приятного времяпровождения на базе были ограничены, Линьков с некоторого времени стал противником все новых продлений сроков и мечтал об отпуске на Средиземном море.
— Увы, профессор, ничего утешительного, — ответил наконец Линьков, с трудом скрывая свою радость.
Каракумов уныло смотрел, как из межпланетного факса выползает лист официального приказа о свертывании экспедиции. Он взял лист в руки, начал невнятно читать вслух и все более хмурился.
В приказе сообщалось, что “в связи с окончанием продленного срока действия научного гранта, финансирование экспедиции прекращается. На Марс немедленно высылается корабль для эвакуации членов экспедиции и межпланетный буксир для переброски базы к Юпитеру. Дальнейшее финансирование и продление экспедиции профессора Каракумова в связи с отсутствием масштабных, имеющих общецивилизационное и хозяйственно-экономическое значение результатов признается нецелесообразным. Комиссия Объединенных Наций Земли и Солнечной системы, ознакомившись с ситуацией, приняла решение о ликвидации международной марсианской базы на неопределенный срок в связи с выбором более актуальных приоритетов, связанных с освоением галилеевых спутников Юпитера.”
В связную рубку вошел высокий молодой человек с гривой густых кудрявых волос. Это был марсофизик Антон Антонович Августов, исходивший вместе с профессором тысячи километров по Марсу в поисках остатков древних цивилизаций, примитивных форм жизни и полезных ископаемых.
По лицу профессора Августов понял, что худшие предчувствия сбылись.
— Ничего не поделаешь, Василий Львович! — вздохнул он, прочитав факс. — У спутников Юпитера горячие недра, живые вулканы, вода, мощные приливы. Здесь все мертво...
— Я не буду вас осуждать, Антон Антонович, если вы полетите с буксиром к Юпитеру. Может быть, там вы найдете то, что нам не удалось найти здесь, на Марсе... Это моя вина! — воскликнул профессор. — Если бы у меня было еще несколько месяцев!
— Тогда что? — спросил Линьков.
— Я доказал бы и вам и всему миру, что ставить крест на планете Марс преждевременно.
— Вы теперь единственный патриот Марса, единственный марсианин, — пошутил Линьков. —Вот если бы нашли забытую цивилизацию, или золото как на Ио, или алмазные россыпи как на Каллисто. Или что-то необычное. Но эта планета мертва. Здесь ничего нет. Не было и не будет. Увы, профессор!
Каракумов гневно взглянул на него, но взял себя в руки.
— Корабль с буксиром прибудет через десять дней. У нас есть еще время, Василий Львович, — попытался утешить его Августов.
— Но бюрократическая машина уже запущена, ее не остановишь. Теперь даже если мы сумеем найти что-то важное, базу все равно у нас отберут.
— И ничто их не остановит?
— Все бумаги подписаны, все договоры заключены, новые арендаторы базы вылетели вместе с буксиром. У нас неделя на сворачивание экспедиции.
— А если — светопреставление?
— Оставьте, Антон Антонович! Не травите душу! — воскликнул профессор и отправился в кабинет. Августов последовал за ним.
— Разве что Фобос и Деймос сойдут с орбит и свалятся на Марс, — усмехнулся им в след Линьков.
— Я уверен, — сказал профессор, когда дверь за ними закрылась, — что если бы нам удалось пробиться к центру вулкана, то мы получили бы ответы на все вопросы. Там должен быть проход к океану.
— Мы успеем предпринять еще одну попытку, — заметил Августов.
— Вы в праве отказаться, — ответил Каракумов. — Займитесь консервацией базы, а я один, на свой страх и риск...
— Нет, что вы, профессор.
— Но моя вылазка может затянуться, а здесь все нужно приготовить к виду, предусмотренному инструкцией.
— Линьков справится, он и рад стараться свернуть все побыстрее, — заметил Августов.
— Разве что так, — усмехнулся Каракумов и потрепал своего союзника по плечу. — Ничего, он в накладе не будет, — в отличие от нас с вами, если нам так и не повезет. Я почему-то думаю, что в этот раз мы своего не упустим.
— А если все же упустим? — спросил Августов, которому стало не по себе от этого, как ему показалось, маниакального блеска, который ему почудился в глазах профессора.
— Ну тогда... тогда — светопреставление, — рассмеялся профессор. — Светопреставление! — повторил он с выражением, словно ему понравилось это слово, уже прозвучавшее в их беседе в связной рубке.
Августов тоже засмеялся, но в этот момент он еще раз почувствовал, что у профессора на уме затаилось что-то отчаянное, что до поры до времени он не хочет обнаружить. "Ничего, — подумал он, — если я пойду вместе с профессором, я сумею удержать его от какой-нибудь крайности. Теперь я просто обязан идти вместе с ним."
* * *

Когда опустился трап, Каракумов и Августов выехали из шлюза базы на небольшом марсоходе. Вокруг расстилалась каменистая равнина того своеобразного оттенка апельсинового цвета, который можно встретить только на Марсе.
Впереди застилал почти полнеба двадцатикилометровый конус вулкана Олимп, в предгориях которого располагалась марсианская база.
На горизонте виднелась зубчатая гряда скалистого массива, бросающего длинные резкие тени на равнину в лучах всходящего над горами Солнца. Марсианское Солнце у горизонта было огненно-красным, и вследствие хорошо известного на Земле оптического обмана казалось огромным, во много раз превосходящим размерами то же самое Солнце вблизи зенита.
Восходы и закаты на Марсе, — как часто ни приходилось их наблюдать Августову, — всегда производили на него неизгладимое впечатление. Подумав о том, что станцию на Марсе скоро ликвидируют, он с внезапной остротой почувствовал, как там, на Земле ему будет не хватать этих восходов, этих дивных апельсиновых пейзажей, этого неба, багровеющего у горизонта и, проходя через нежнейшие оттенки желтого и зеленого цветов, постепенно переходящего в сирень ближе к зениту, — там, где даже днем можно было иногда разглядеть мерцающие от колебаний атмосферы звезды...
Клонился к горизонту тусклый маленький Фобос, на котором чернел словно глазница на черепе огромный, в треть всего его диска, кратер Стикни. Фобос двигался так быстро, что обгонял вращение своей планеты, а потому заходил на востоке, а не на западе, как полагается нормальному светилу. Отвернувшись ненадолго, можно было заметить, что Фобос заметно изменил свое положение на небосводе. Вскоре он совсем исчез за горизонтом в лучах своего собственного маленького заката.

* * *

Одним из открытий, сделанных Каракумовым, было установление того факта, что крошечные спутники Марса Фобос и Деймос, один из которых был диаметром всего тридцать, а второй — примерно двадцать километров, имели вулканическое происхождение.
Изучение стокилометровых кратеров двух крупнейших из обнаруженных в Солнечной системе, давно остывших вулканов Арсии и Олимпа, и сравнение найденного там вулканического вещества с образцами, взятыми на Фобосе и Деймосе, убедительно доказало их тождество.
Какая-то внешняя причина десятки миллионов лет назад пробудила небывалую вулканическую активность на Марсе. Возможно, именно эта причина привела к разрушению планеты Фаэтон, существовавшей когда-то между Марсом и Юпитером, в том месте, где теперь располагается пояс астероидов. Примерно в это же время на Земле произошли существенные климатические изменения и вымерли динозавры. Но на Марсе эта катастрофа, видимо, отразилась гораздо сильнее, чем на Земле, а на Фаэтоне — сильнее, чем на Марсе. По одной из гипотез, Марс столкнулся с огромной кометой, которая занесла на него примитивные формы жизни.
Часть осколков унеслась в межпланетное пространство, часть выпала на поверхность Марса, образуя большинство из тех самых кратеров, которые делают эту планету похожей на Луну, а остальные осколки стали обращаться по орбите, образуя вокруг планеты кольцо наподобие сатурнова, но более скромных размеров. Летавшие по орбитам осколки сталкивались, дробились, соединялись и наконец остались только два крупнейших из них — Фобос и Деймос, поверхность которых густо испещрена кратерами от столкновений с другими, более мелкими осколками.
Дальнейшая судьба Фобоса не вызывала сомнения. Какой ни была разреженной атмосфера Марса, она неуклонно тормозила этот низколетящий спутник. Но главную опасность для него представляли приливные гравитационные силы, которые при дальнейшем снижении спутника должны были примерно через двадцать миллионов лет — срок ничтожный по космическим меркам, —разорвать его на части. Обломки Фобоса должны были упасть на Марс, пробить его кору и, быть может, вызвать новое извержение...
Слишком маленький для естественного спутника, Фобос являлся чудовищной величины метеоритом, падение которого вызовет всепланетную катастрофу.

* * *

Августов знал, что профессор Каракумов еще больше чем он привязан к Марсу, что создание постоянного поселения на красной планете было его идеей фикс. Каракумов как-то признался ему, что хотел бы провести остаток своих дней здесь, на Марсе, изучению которого он посвятил всю свою жизнь.
— Мое воображение волнует один вопрос, — услышал Августов в шлемофоне меланхолический голос профессора. — Каким был Марс во время извержения Олимпа и других подобных вулканов?
— Кое-что мы уже выяснили, — заметил Августов. Его внимание было сосредоточено на управлении марсоходом.
— Картина была такой, — говорил тем временем профессор. — Из множества вулканов, поменьше чем этот, но тоже огромных, извергалась лава, атмосфера насыщалась газами, подповерхностный лед был растоплен, и по Марсу текли настоящие реки, высохшие русла которых мы можем теперь наблюдать, разливались моря... Бушевали грозы и кислотные ливни. По всей планете падали метеориты, выброшенные при взрыве вулканов. Это был настоящий ад, апокалипсис, светопреставление.
— Да-да, — светопреставление, — продолжал профессор задумчиво, как бы говоря сам с собой. — Но вот активность недр стала проходить, метеоритный дождь ослабевал, небо очищалось от дыма и огненных зарев над вулканами и метеоритными кратерами. Атмосфера сильно уплотнилась за счет вулканических газов и испарений, образованных ударами метеоритов... Да, гравитация Марса слабовата, чтобы долго удерживать плотную атмосферу. Но миллионы лет после катаклизма она была в десятки раз плотнее, чем теперь, температура на планете была выше из-за все еще продолжающейся активности недр и парникового эффекта, вызванного облаками. По Марсу текли реки, здесь были моря... Это продолжалось миллионы, а может быть, десятки миллионов лет. Тогда, клянусь честью, никто не назвал бы эту планету мертвой!
Последние слова профессор произнес запальчиво, словно споря с воображаемым собеседником.
— Планета умирала постепенно. Атмосфера редела, активность недр замирала, реки высыхали... Только эти огромные мертвые вулканы, русла рек, да еще... Фобос с Деймосом напоминают нам о тех далеких временах... Скажите, Антон Антонович, — спросил внезапно Каракумов. — Если предположить, что во время того катаклизма на Марсе возникла жизнь, — ведь это могло произойти, как в свое время на Земле,— то что с ней стало потом?
— Надо полагать, что она погибла.
— Или приспособилась к новым условиям. Возле огромных вулканов тепло недр позволяло жизни существовать дольше обычного и, по мере остывания поверхности, жизнь уходила в пещеры и проходы — внутрь планеты, где, возможно, существует и поныне... Только мы вряд ли успеем ее оттыскать.
Отыскать следы жизни в подмарсианских пещерных лабиринтах и было сокровенной целью профессора. Но обстоятельства складывались против него. Поиски не дали результатов и экспедицию решили свернуть, полагая, что на Марсе не осталось загадок.
— Что по-вашему произойдет, когда Фобос упадет на Марс? — риторически воскликнул профессор.
— По мере приближения к планете, Фобос распадется на несколько крупных кусков за счет приливных гравитационных сил, — сказал Августов. — И эти куски, свалившись на Марс, приведут к настоящей планетной катастрофе. Энергия удара будет огромной.
— Вот именно! — подхватил профессор. — Эта катастрофа будет дальним отзвуком того катаклизма, который извергнул Фобос из недр Марса на орбиту. Тогда планета снова оживет...
— И извергнет из себя какой-то другой спутник, — подхватил Августов.
— Не исключено, — подтвердил профессор. — Причиной же того катаклизма вполне могло быть падение неизвестного нам спутника Марса или же осколка несчастного Фаэтона. Быть может, это была какая-то залетная комета... Жаль, что мы никогда не увидим как все это произойдет снова, ведь Фобос упадет на Марс через миллионы лет. Как бы я хотел, — сказал профессор, — понаблюдать за этим светопреставлением!

* * *

Марсоход остановился у входа в намеченную пещеру...
По данным предварительных разведок эта пещера была одна из тех, которые могли привести к центру вулканического конуса. Другие пещеры, исследованные Каракумовым и Августовым, не привели их к цели. "Может быть, повезет на этот раз", — думали оба марсолога.
Они вынули из марсохода два "мотоцикла", представляющих собой маневренные устройства для передвижения в пещерах, напоминающие трехколесные, оснащенные электромоторами велосипеды со всеми ведущими колесами, одетыми в мощные протекторы. Использование мотоциклов существенно ускоряло передвижение по подземных проходам, экономило силы и не позволяло заблудиться. Мотоциклы были снабжены навигационными устройствами, запоминающими все перемещения, так что можно было в автоматическом режиме вернуться к самому началу трассы или к любому ее промежуточному пункту, к тому же в шлемофонах путешественников были вмонтированы видеокамеры, фиксирующие каждый их шаг и каждый поворот, а миниатюрные видеоплееры готовы были немедленно прокрутить видеозапись (часть иллюминатора шлемофона превращалась в экран).
Вход в пещеру представлял собой огромную неровную арку, за которой проступали очертания анфилады гротов. Трещины в своде, обращенные в ту сторону, где скалы ярче всего освещены, пропускали в пещеру свет, так что днем и даже теперь, утром, в ней было довольно светло.
Базальтовые скалы были покрыты каким-то белесым налетом, который слегка фосфоресцировал в ярком свете фонарей. Каракумов внимательно осматривал поверхность скал в тайной надежде обнаружить примитивную растительность или древние наскальные знаки — следы неведомых разумных существ, когда-то населявших Марс...
— Обратите внимание, — говорил профессор тоном лектора. — Пещера имеет некоторый уклон вниз. Это значит, что по мере нашего продвижения плотность атмосферы будет возрастать. Кроме того, как показали наши измерения, именно в этом районе в глубине пещеры по мере приближения к центру вулкана можно ожидать повышения температуры за счет активности планетных недр. Как знать, быть может мы откроем здесь настоящий оазис, — пещеру в центре вулкана, куда отступала марсианская жизнь по мере того как условия на поверхности планеты делались все более суровыми.
— Так вот что вы надеетесь обнаружить! — отозвался Августов, который, конечно, хорошо знал об этой гипотезе профессора. — Оазис в марсианской пустыне...
Когда они остановились у развилки и надо было выбрать направление дальнейшего продвижения, Каракумов сказал своему спутнику:
— У нас мало времени. Если мы будем двигаться по разным путям, то у нас будет больше шансов на успех.
— Продвигаться в пещере без напарника слишком рискованно, — заметил Августов. — Инструкция это строго запрещает.
— Да поймите же вы! — воскликнул профессор. — Мы теперь не в праве упустить ни единого шанса!
Августов знал, что спорить с профессором, когда он брал такой тон, было бесполезно. Да и в словах его была правда. Если они хотят напоследок сделать все, что в их силах, чтобы потом, когда базу все-таки ликвидируют, им было не в чем себя упрекнуть, они должны были теперь пойти на риск...
А риск в сущности не столь велик, ведь инструкции сочиняются перестраховщиками. Даже разделившись и двигаясь по разным ответвлениям пещеры, исследовтели могут поддерживать между собой связь через толщу скальных пород посредством специального приемно-передающего акустического устройства, вмонтированного в скафандр и пеленговать местонахождение друг друга в этом подземном лабиринте.
Приняв все это во внимание, Августов смирился, хотя и не без колебаний, и они с профессором двинулись дальше различными путями, все более отдаляясь друг от друга...
       
* * *

Августов медленно продвигался вперед, направляя свет фонаря от стены к стене и осматривая свод подземного туннеля в надежде обнаружить что-то любопытное.
Профессор, двигаясь по своему маршруту, для поддержания непрерывной связи с помощником пространно рассказывал, как, будучи еще студентом, увлекался спелеологией, путешествовал по пещерам в поисках рисунков первобытного человека. Каракумов говорил о восторге первооткрывателя, им испытанным, когда он обнаруживал новые, доселе неизвестные галереи пещерных людей, где были изображены сцены охоты на мамонта, люди в воинственных позах с копьями в руках...
— Мне представлялся лохматый кроманьонец в звериной шкуре, напевавший протяжный древний мотив, похожий на звериный вой, и вдохновенно малюющий на стене события и сцены, казавшиеся ему важными, изображал свои надежды и страхи, восторги и веру, — так делали художники во все времена... И знаете, что я тогда по-настоящему осознал, Антон Антонович? — риторический воскликнул вдруг профессор и, не дожидаясь встречного вопроса ответил не без торжественности: — Во все времена, тогда как и теперь, именно культура была, есть и будет отличительным признаком человека...
Помолчав, Каракумов продолжал:
— Существует гипотеза, что волна жизни распространяется эстафетой от более удаленных от Солнца планет к ближним и что теперь эстафету приняла Земля, а в отдаленные времена, миллиарды лет назад, когда Солнце было моложе и горячее, — на Марсе был теплый климат, у него была более плотная атмосфера, его покрывали облака и, возможно, там тоже была жизнь. Потом стало холоднее и жизнь замирала, уходила в пещеры, как у нас в ледниковые периоды. Студентом, я впервые подумал о том, что марсианские пещеры могут оказаться настоящей летописью жизни на Марсе и поставил себе целью это выяснить.
— С тех пор вы и стали стремиться к марсианской экспедиции?
— Вот именно, — ответил профессор. — Теперь вы понимаете, как важно мне использовать этот последний шанс. Тогда, я смогу сказать, что многое из того, что грезилось сорок лет назад, сбылось...
— Еще не вечер, — попытался утешить его Августов. — Не удастся в этот раз, так ваши ученики выполнят то, что вы наметили...
— Как вы не понимаете, — разгорячился профессор, — если мы теперь ничего не найдем, у нас не будет ни единого шанса продлить экспедицию и пройдет, быть может, десять или более лет, прежде чем снова удастся установить здесь базу. А я не могу столько ждать!
Снова Августов поразился какому-то исступлению, которое послышалось ему в голосе профессора, и он уже начал жалеть, что вопреки инструкции согласился с тем, чтобы их поиски в пещере разделились. Некоторое время после эмоционального восклицания Каракумова, на которое Августов не нашел что ответить, они двигались молча.
— Как вы там? — спросил вдруг профессор.
— Следую вперед, осматриваю своды, ничего нового не заметил, — коротко ответил Августов.
— Но вы заметили, что пещера ведет вниз, что атмосфера уплотняется и теплеет? — не без раздражения на сухость его ответа сказал Каракумов.
— Да, это так, — подтвердил Августов, сверившись с приборами. — Продвинувшись вперед на десять километров, я опустился примерно на километр в глубину.
— Ну, вот видите, — заметил профессор. — Это означает, что главное еще впереди. Интуиция мне подсказывает... Умоляю вас, будьте внимательны, осматривайте стены и не попадите в какую-нибудь западню.
— Признаться, Василий Львович, я тоже за вас беспокоюсь. Мне кажется, нам не следовало разделять силы...
— Стоило, Антон Антонович! Поверьте мне. Я, как руководитель экспедиции, беру ответственность на себя... Кажется, мы на правильном пути.
Августов вздохнул и, мысленно обращаясь к кому-то невидимому, но всемогущему, попросил о том, чтобы они в целости и сохранности вернулись на базу и чтобы все обошлось хорошо. Боялся он не столько за себя, сколько за профессора, от которого в таком состоянии можно было вполне ожидать чего-то из ряда вон выходящего.
Размышляя об этом, Августов продолжал двигаться вперед, как вдруг спохватился, что уже давно не слышит в наушниках голос профессора.
— Вижу впереди какое-то свечение! — услышал он тут же его голос.
— У вас все в порядке? — поинтересовался Августов.
— Впереди меня, судя по приборам, какой-то большой проход. Пещера все расширяется. Мне кажется, я приближаюсь к центральному гроту, — говорил взволнованно профессор. — Возможно, мы с вами встретимся там, — добавил он загадочно.
— У нас осталось не так много времени! — напомнил Августов. — Скоро придется поворачивать.
— Но не ранее, чем я выясню, что там впереди светится, — отозвался Каракумов и в этот момент Августов услышал в наушниках характерный звук, свидетельствующий о том, что профессор форсирует режим работы двигателей своего мотоцикла. Теперь, должно быть, он несется с опасной скоростью, желая уложиться в отмеренный ресурсами жизнеобеспечения срок.
— Господи, Боже мой! — вдруг услышал он восклицание профессора. — Такого мне и во сне не могло привидеться.
— Что там у вас?
Вдруг в наушниках послышался нарастающий гул, глухие удары и треск помех, потом все замолкло.
— Василий Львович! — закричал Августов. — Что произошло?..
Связи не было. Августов взглянул на пеленгатор и с облегчением увидел, что связной маячок профессора не погас.
— Я иду к вам! — крикнул снова Августов. — Держитесь!
Он сообщил о происшествии на базу, развернул мотоцикл и устремился на поиски профессора.

* * *

Выжимая из мотоцикла все, что возможно, Августов мчался по подземному ходу. Иногда его так подбрасывало на неровностях, что чуть не вышибало из седла, несколько раз он чуть со всего ходу не налетел на каменные преграды, стремясь срезать путь. Наконец, после бешеной гонки, судя по пеленгу, он оказался в том рукаве пещеры, где отзывался акустический маячок профессора. Он замедлил ход и вскоре заметил фигуру в скафандре, ничком лежащую на каменистом дне пещеры.
Августов подбежал к безжизненной фигуре. Шлем профессора в верхней части был смят, фонарь и видеокамера, вмонтированные в него разбиты. Склонившись над Каракумовым, Августов с облегчением обнаружил, что шлем все же не пробит и скафандр не разгерметизирован. Судя по всему, профессор получил сильнейший удар по голове и если бы камера и фонарь на верху шлема не смягчили удар, у профессора бы не было никаких шансов. Убедившись по приборам, что профессор дышит, Августов осторожно приподнял его и усадил перед собой в седле своего мотоцикла, радуясь тому обстоятельству, что тяготение на Марсе в два с половиной раза слабее земного, иначе профессора в тяжелом скафандре ему вряд ли удалось бы даже оторвать от поверхности.
Медленно и осторожно Августов довез профессора до марсохода, пронес на руках через шлюз и карантинную камеру, в которой их скафандры подверглись дезинфицирующему облучению, после чего он поместил его в кресло и снял с него шлем.
Голова профессора безжизненно клонилась на бок. Оказалось, что при аварии был поврежден резервный запас кислорода и профессор потерял сознание от кислородного голодания. Никаких телесных повреждений у него не было.
После того, как Августов оказал ему первую помощь, профессор слабо застонал, на лице его изобразилась страдальческая гримаса, и он открыл глаза, некоторое время в немом удивлении созерцая лицо помощника, словно впервые его видя.
— Вы? — произнес наконец он с трудом.
— Ну, слава Богу, Василий Львович, с возвращением! — приветствовал его Августов. — Если бы вы знали, как я о вас беспокоился.
— Где мы? — заволновался вдруг профессор. — Где он?
— Кто — он? Мы с вами вдвоем. Все обошлось. Мы в марсоходе и возвращаемся на базу.
— То есть как — возвращаемся? Нельзя теперь возвращаться!
— Мы сделали все, что можно и даже больше, поэтому мы можем считать нашу миссию выполненной.
Профессор огляделся вокруг, нахмурился и промолчал.
— Помогите мне освободиться от скафандра, — произнес он наконец. Какая-то мысль не давала ему покоя. Августов видел, что тому есть о чем рассказать, но не решался спешить с вопросами.
Когда они добрались до базы, Каракумов уже вполне пришел в себя, и, жестом пригласив в свою рубку Линькова с Августовым, сообщил им, что должен рассказать нечто очень важное.

* * *

— Я нашел его, — сказал Каракумов и надолго замолк.
— Вы нашли его, профессор, браво! — отозвался наконец Линьков, — но я буду вам очень признателен, если вы расскажете, о чем идет речь.
— Я побывал в центре вулкана, — ответил Каракумов, — я разговаривал с марсианином.
Линьков и Августов молча переглянулись.
— Я расскажу вам все по порядку. Как вы помните, Антон Антонович, я сообщил вам, что заметил впереди слабое свечение. По мере того, как я продвигался вперед, свечение усиливалось. По мере моего продвижения пещера вела со все большим уклоном вниз и давление атмосферы все более возрастало...
Профессор умолк и задумался. Казалось, он собирается силами или ищет нужные слова.
— Что же произошло потом? — спросил наконец Линьков, когда молчание затянулось.
— Потом? Ничего особенного, если не считать того, что я обнаружил на стене пещеры знак... Вот так, Антон Антонович! — сказал профессор и глаза его торжествующе блеснули через очки. — Он имел форму стрелки и указывал в определенном направлении. В ту же сторону, откуда шло свечение.
— Именно тогда-то, судя по записи наших переговоров, вы воскликнули: “Боже!” А потом с вами что-то произошло, — сказал Августов. — Что это было?
— Не помня себя от восторга, — продолжал профессор, — ведь начинали сбываться мои самые смелые ожидания, — я продвигался в указанном направлении и на каждой развилке подземного лабиринта при внимательном осмотре находил новый знак...
— Может быть, это была трещины в форме стрелы... — начал было Линьков, но профессор так грозно взглянул на него, что тот осекся.
— Я гнал мотоцикл на предельной скорости по одному из проходов и вдруг что-то произошло. Кажется, я провалился одним из колес в глубокую выбоину. Мотоцикл перевернулся, я вылетел из седла и ударился головой о скалу. Колебания почвы вызвали камнепад. Один из камней попал в мотоцикл, в то место, где хранился резервный запас кислорода. Прийдя в себя, я обнаружил, что акустическая связь не работает и резервный запас кислорода уничтожен. Я был так близко от цели — и тут эта авария! Если бы на мне не было шлема, я рвал бы волосы на голове. Нужно было возвращаться, потому что запасов кислорода было всего на час. Но думать о возвращении тогда, когда я шел по следу и почти достиг цели было невыносимо. Я решил хотя бы немного продвинуться вперед. Мотоцикл был сломан и я отправился пешком. Я уменьшил подачу кислорода, чтобы его хватило на больший срок, но вскоре это сказалось на моих силах. Идти быстро я не мог. Когда усилия, которые я делал, были слишком велики, перед глазами плыли цветные круги. Если бы не слабая марсианская гравитация, я наверное вскоре свалился бы без сил.
— Я миновал еще одну развилку, — продолжал профессор, — и снова древняя стрела определила мой путь. Дорога заметно расширялась, свечение становилось ярче, в пещере светлело по мере моего продвижения, и вскоре фонарь был почти бесполезен. Я не сомневался, что древние знаки указывают на место, откуда идет сияние... Какой-то мерный шум и клокотание все явственней доносились спереди, и внезапно я оказался в гроте, размеры которого превзошли все мои ожидания. Суеверный страх на мгновение сжал мне сердце и в ту же секунду уступил место восторгу...
Я стоял на широком гранитном уступе одного из отрогов кольцеобразного скалистого массива, который, подобно каменным трибунам древнеримского цирка, окружал подобие арены — почти идеально круглое плато, диаметром, пожалуй, несколько километров, распростертое в сотне метров под той естественной смотровой площадкой, на которую так неожиданно вывел меня подземный ход.
К центру плато заметно понижалось, а в самой его середине блестела зеркальная гладь — овальное озеро, питаемое бурными ручьями, пробившими себе русла в каменистом рельефе почти радиально от периферии, где в отрогах кольцевого массива они в свою очередь питались подземными ключами и протоками. Плотность атмосферы была такова, что вода могла существовать в жидком виде, не сублимируясь в виде пара, как на поверхности. Озеро имело внутренний сток, иначе ручьи затопили бы все плато. Наверное, там, в глубине, куда ведет этот сток, текут подземные реки, есть моря и океаны. Я нашел свой океан, Антон Антонович!
Некоторые из ручьев водопадами низвергались в озеро с высокого скалистого берега, производя глухой рокот и клокотание, привлекшие мое внимание, когда я брел по подземному ходу. Плато было не лишено растительности. Мох, плесень и лишайники кое-где покрывали камни, виднелся кустарник и невысокие ажурные деревца, похожие на пинии... Пейзаж напоминал те псевдомарсианские ландшафты, которые грезились фантастам на заре космической эры.
Нижние отроги скал, слагающих массив, окаймляющий плато, прихотливо врезались в его рельеф, а по мере удаления от него сближались и сливались во мраке, возносясь все выше и замыкаясь наверху в виде свода конической формы, скрывающего плато от внешнего мира. Высота свода не уступала размерам самого плато, а в центре свода, в самой высокой его части, зияло круглое отверстие, угловой размер которого достигал размеров солнечного диска. В это отверстие врывался, расходясь в виде конуса, колоссальный сноп дневного света, пронзая и разгоняя мрак подземелья. Скалы кольцевого массива, похожие на застывшее багровое пламя, были освещены слабее и на заднем плане почти совершенно терялись во мраке. Сноп света был виден сбоку словно луч огромного прожектора. Именно это своеобразное боковое свечение привлекло мое внимание, когда я брел по подземелью.
Колоссальный грот, устройством напоминающий увеличенный до неправдоподобия древнеримский Пантеон, был внутренностью давно уснувшего вулкана, а отверстие наверху — его древним кратером.
Спуск вниз не представлял большого труда, поэтому вскоре я оказался на краю плато у самого основания гор и побрел вдоль бурного ручья к озеру. Подойдя к краю большой котловины, куда впадали все ручьи, я удивился высоте берега: в некоторых местах он поднимался на десятки метров над уровнем озера, так что вода низвергалась в озеро внушительными водопадами. Цепляясь за выступы скалистого берега, я начал спускаться на нижнюю террасу, расположенную почти на уровне озерной воды... Тут я обнаружил, что оказался в галерее древних живописцев.
Скалистый берег по периметру озера, насколько хватало глаз, был расписан рисунками и символами. Встав на ровную почву нижней террасы, я пристальней вгляделся в некоторые рисунки. На них были изображены сухопарые фигуры, напоминающие людей. Там были какие-то знаки вроде древнегреческого орнамента, вероятно образцы письменности. Все это теперь у меня проплывает в памяти, словно в тумане. Тогда я почувствовал дурноту, — сказались последствия напряженных усилий и недостаток кислорода. Последними впечатлениями, был вид озерной глади, блестевшей под светом, бившим из отверстия в зените этого мрачного темно-багрового подземного небосвода и неотвязная мысль о том, что если я хочу остаться в живых, я должен отсюда выбираться.
Не знаю, как долго пребывал я в беспокойном забытьи, — в таком состоянии теряется обычное представление о времени. Обрывочные и смутные видения проносились в сознании. Впечатления дня порождали каскады беспорядочных образов, которые кружились, сменяя и вытесняя друг друга, пока я совершенно не утратил впечатления о реальности, и все, свершившееся в этот день, казалось только сном... Я проснулся от странного ощущения. Меня покалывало мельчайшими иголками, словно я отлежал все тело. Когда я открыл глаза, то увидел, что все вокруг переменилось...
Профессор снова замолчал, словно стараясь что-то припомнить.
— Что же переменилось? — спросил Линьков.
— Что-то неуловимое в самом воздухе, в атмосфере... Вокруг стоял зеленый дымчатый сумрак, обязанный вероятно особенностями освещения, проникающего в кратер и испарениями озерных вод. Я находился в таком состоянии, когда, замечая мельчайшие подробности окружающего, ничему не удивляешься, каким бы странным оно ни казалось. Поэтому когда надо мной склонилась высокая сухопарая фигура с огромными, матово блестящими, дисковидными глазами, я нисколько не изумился. Понимаю, теперь это кажется невероятным, но тогда я нисколько не удивился.
— Что же произошло потом?
— Потом? — переспросил профессор. — Существо рассказало мне древнюю историю планеты...
— Так это был марсианин? — не смог сдержать усмешки Линьков. Профессор гневно взглянул на него, но сдержался.
— Не перебивайте Линьков, — нахмурился Августов. — У вас будет возможность высказаться. — Продолжайте, Василий Львович.
— Существо рассказало мне, что сотни миллионов лет назад, после всепланетного катаклизма, на Марсе была жизнь, текли реки, высохшие русла которых мы можем теперь наблюдать. Там жили самые разные существа, причудливые звери. Были и такие, которые знали тайну огня и носили на себе чужие шкуры. Они жили в пещерах и занимались охотой. Климат делался все более суровым, атмосфера редела. Жизнь отступала в пещеры все глубже в недра планеты и к настоящему времени ее остатки сохранились только в глубочайших пещерах, таких как этот грот. Но так будет не всегда. Произойдет очередной катаклизм, начнутся извержения, растает подпочвенный лед, снова наполнятся высохшие русла рек, уплотнится атмосфера... Тогда жизнь снова получит шанс, тени минувшего, такие как это существо, обрастут плотью и снова заселят поверхность планеты. “Когда же это будет?” — спросил я. “Когда одна из лун Марса, извергнутая из недр планеты при прошлом катапклизме, упадет на породившую планету. Это случится через десять миллионов марсианских лет. Марсианская жизнь ждет своего часа, чтобы снова выбраться на поверхность.” Так сказала мне эта тень минувшего. Больше я ничего не помню и очнулся только на базе.
— Как же это существо с вами разговаривало? На вас ведь был шлем, — снова н удержался Линьков.
— Поймите, в том гроте все дышало стариной. Это было похоже на дом с привидениями. Вы понимаете, что я имею в виду? — профессор пристально вгляделся в лица собеседников. — Бывают такие места или ситуации, которые пробуждают в нас память о прошлом. Там можно было грезить с открытыми глазами. Быть может, один из наскальных рисунков в том состоянии, в котором я тогда пребывал, я наделил в своем воображении способностью разговаривать, хотя в действительности находился во власти собственных мыслей, которые и приписал этому существу... Это была просто тень минувшего, воскрешенная моим пребыванием. Хотя, кто знает...


* * *

— Ну вот, — сказал профессор в заключение. — Что вы об этом думаете?
— Хотите откровенно? — прищурился Линьков.
— Именно так, — кивнул тот.
— Первое, — сказал Линьков, загибая один палец. — Наскальный знак — самогипноз, плод вашей фантазии. Это была просто какая-нибудь трещина, похожая на стрелку. Второе: когда вы, поверив в этот знак, погнали на мотоцикле и разбились, от сотрясения и кислородного голодания у вас начались галлюцинации. Ваш мозг проигрывал вперед тот самый сценарий, который вы лелеяли в душе, — тот сценарий, который наяву никогда бы не сбылся. Находясь в бреду, вы вообразили, что продолжаете идти вперед, нашли грот, галерею древних живописцев и даже говорили с марсианином, который изложил вам вашу собственную точку зрения. На самом деле вы продолжали лежать без сознания там, где вас нашел Антон Антонович и очнулись только здесь на базе. А может быть, Антон Антонович, склонившийся над вами, и породил в вашем мозгу бредовую галлюцинацию о марсианине.
— Мне пригрезился марсианин, — это так, — согласился профессор. — Но грот и наскальные знаки были наяву! Я не помню, как я вернулся обратно в пещеру, но в гроте я все же побывал, — в этом я уверен.
— При всем моем уважении к вам, — заметил Линьков, — потребуются независимые подтверждения ваших слов. Вы по вашим же собственным словам находились тогда в некоем промежуточном состоянии, когда очень сложно отделить реальность от грез. Никакая комиссия не примет ваши показания.
— Увы, это так, — подтвердил Августов. — Скажут, что вы искали оазис в пустыне и наткнулись на мираж.
— Но хоть что-то должно быть на видеокамере!
Августов покачал головой.
— Боюсь, что это невозможно. Она полностью разбита, а то, что было отснято не подлежит восстановлению.
— Антон Антонович, ну а вы-то мне хоть верите?
— Верю в то, что вы сами в это верите, — осторожно сказал Августов. — Не нужно нам было тогда разделяться, Василий Львович. Если бы мы видели этот грот вдвоем, то нам бы могли еще поверить.
— Но мы не знали, какой из двух проходов ведет в грот! — возразил профессор. — Мы действовали правильно и если бы не авария, я пригласил бы вас к себе, чтобы вы во всем убедились.
— Сколько у нас еще времени? — спросил профессор.
— Если следовать графику, завтра утром мы должны вывести базу на орбиту.
— Я поговорю с руководством, — сказал профессор.
— Думаю, что это бесполезно, — сказал Августов. — У нас нет никаких подтверждений ваших слов и мы уже не успеем ничего сделать.
— И все же, Георгий Иванович, — обратился профессор к Линькову, — вызовите, пожалуйста, Землю. Мы не должны упускать ни единого шанса.
Линьков насмешливо взглянул на профессора, вздохнул и отправился в рубку связи...
После долгих переговоров с Землей, профессор зашел в каюту Августова, который упаковывал свои вещи. По виду Каракумова тот понял, что, как и следовало ожидать, поколебать позицию руководства профессору не удалось.
— Они не верят, — сказал профессор. — Базу хотят отобрать. Я им говорю: “Здесь спящая жизнь, пещера, в которой я нашел скрижали древней цивилизации. На Марсе существовала разумная жизнь земного типа.” Они думают, что это выдумано в последний момент, чтобы любой ценой добиться своего. Открытым текстом не говорят, но определенно думают именно так. Пирсон говорит: “Вы понимаете, профессор, я бы рад пойти вам навстречу, но мои спонсоры и арендаторы требуют придерживаться соглашений и не в моих силах это изменить.” Если бы на месяц раньше! Наши результаты для них не бесспорны. Линьков уже наговорил им всякого насчет моего обморока и галлюцинаций. Выставил меня каким-то бароном Мюнхаузеном!
— Мы сделали все, что в наших силах, — сказал Августов. — Нам не в чем себя упрекнуть.
— Вы только подумайте, завтра отлет, а затем ожидание, длиной в десять миллионов марсианских лет, — сказал профессор, тяжело опустившись в кресло и обхватив голову руками.
Августов посмотрел на него с изумлением и испугом. Ему показалось, что сбылись худшие его предчувствия. Крах всех надежд удручающе сказался на рассудке Каракумова. Такое происходит с людьми, преданными долгое время какой-то одной идее, когда обнаруживается, что идея недостижима или несостоятельна.
Профессор взглянул на Августова и, казалось, прочитал его мысли, ясно отобразившиеся на обеспокоенном лице.
— Не волнуйтесь за меня, Антон Антонович. Я отдаю себе отчет в своих словах. Я говорю о том, что до следующего катаклизма на Марсе остается примерно десять миллионов марсианских или около двадцати миллионов земных лет. Именно тогда Фобос будет разорван приливными силами и его осколки упадут на Марс. Тогда-то, судя по словам моего марсианина, — профессор усмехнулся, — жизнь получит шанс выбраться на поверхность.
— Ах, вот вы о чем, — сказал Августов, который был рад возможности поговорить с профессором и выведать его состояние. — Фобос уже и теперь настолько близок к пределу Роша, что любая случайность, небольшой метеорит, может спровоцировать его распад.
— Что такое предел Роша? — спросил Линьков, показавшийся в дверях рубки и с интересом прислушивающийся к разговору.
— Это незримая черта, опустившись за которую, спутник будет разорван приливными силами своей планеты, — сказал Августов. — По подсчетам ученых, Фобос балансирует почти возле самого предела Роша, а примерно через двадцать миллионов лет пересечет его. Тогда поверхность Марса подвергнется жесточайшей бомбардировке осколками спутника.
—Энергия удара будет сопоставима с взрывом сотни миллионов хиросимских атомных бомб, — добавил профессор, который по всей видимости уже делал какие-то подсчеты.
— Понимаю: именно тогда марсианин профессора восстанет из праха, — усмехнулся Линьков. — Жаль что мы этого уже не увидим, потому что завтра в десять утра назначен старт. Только что пришло сообщение с Земли и я пришел, чтобы поставить вас в известность. Я тут без вас времени зря не терял. База законсервирована и готова к старту. Космический буксир приближается к окрестностям Марса. У вас не так много времени, чтобы привести в порядок свои личные вещи.
Глаза профессора загадочно и насмешливо блеснули, когда он покидал каюту Августова.
— Спокойной ночи, Антон Антонович, — сказал он, поглаживая бороду. — Завтра у нас будет хлопотный день.
Когда дверь за ним закрылась, Августов еще долго пребывал в задумчивости. Он не мог отделаться от мысли, что профессор замыслил что-то отчаянное.

* * *
Рано утром Августов проснулся от телефонного звонка. Звонил профессор и просил немедленно принять его.
— Выйдем в обзорную рубку, полюбуемся последний раз на марсианский восход, — сказал профессор. — Извините, но мне очень хотелось, чтобы человек, с которым я много месяцев провел в марсианских песках и пещерах, составил мне компанию. Согласитесь, — последний восход: в этом есть что-то символичное.
Когда они вышли под стеклянный купол обзорной рубки, Солнце уже показалось на горизонте и апельсинового цвета песчаная равнина налилась яркими красками. Камни и горные кряжи отбрасывали длинные резкие, казавшиеся по краям темно-синими, тени и это придавало всей картине сюрреалистический колорит. Показав в сторону громадного вулканического конуса, профессор сказал:
— Увы, мы не сумели никому ничего доказать, но по крайней мере для себя я успел найти ответ. На Земле мы будем тосковать по этому небу, по этой пустыне... Неужели мы больше никогда не увидим их?
— Ничего, Василий Львович. Эта экспедиция не последняя. И если не вы, то ваши переемники доведут вами начатое до конца.
— А вам разве не хотелось бы посмотреть на извержения? Если бы они начались, экспедицию бы точно оставили. Но начнутся они только через миллионы лет, когда Фобос пробьет кору Марса. Если только какая-то причина не заставит Фобос упасть раньше... Миллионы лет — и никаких шансов. Вы только подумайте!
Августов откашлялся, как если бы что-то мешало ему говорить и после некоторого молчания произнес:
— Василий Львович, в вашем вчерашнем рассказе меня смутила одна деталь. По вашим словам, вы потеряли сознание в гроте, но я нашел вас не на берегу озера, а в пещере.
— Значит я сам уже не помню, как выбрался обратно. Вероятно, это произошло механически. Какое это теперь имеет значение, не так ли?
Августову захотелось сказать профессору что-то очень хорошее, дружеское. Он протянул ему руку и профессор пожал ее.
— Ваши друзья вам верят, Василий Львович.
— Взгляните, — сказал Каракумов и указал на небо, — туда, где среди звезд прокладывали себе путь две марсианские луны. — Видите этот громадный кратер Стикни на Фобосе? Он составляет треть поперечника спутника. Чем вы можете объяснить, что эта планетка, которая едва не разрывается приливными силами Марса, выдержала такой удар?
Августов задумался.
— Наверное, — сказал он, — в то время, когда в Фобос врезался этот чудовищный метеорит, он находился гораздо дальше от Марса, чем теперь, и приливные силы не представляли для него опасности.
— Правильно, — сказал профессор. — Этот кратер образовался вскоре после катаклизма, извергнувшего Фобос на орбиту. Тогда вокруг Марса летало множество обломков, которые впоследствии выпали на его поверхность или врезались в Фобос и Деймос. Теперь, как вы понимаете, чтобы развалить Фобос понадобится гораздо меньший удар. Спутник весь изрезан трещинами и держится только чудом. Если бы в него попал и в тысячу раз меньший метеорит, чем тот, что образовал на нем этот гигантский кратер, Фобос развалился бы на части.
— Вы полагаете, что всепланетный катаклизм может произойти скорее, чем мы думаем?
— Подойдите, пожалуйста, к телескопу, садитесь в кресло, — сказал профессор, сделавшийся вдруг чрезвычайно предупредительным. Он едва ли не за руки подвел Августова к телескопу.
— Поймайте в окуляр Фобос, — продолжал профессор, — пусть система наведения не выпускает его из виду, уж очень быстро он бежит. Внимательно приглядитесь к кратеру Стикни. Он очень глубок и по краям изрезан трещинами.
— Мне это хорошо известно, Василий Львович, — сказал Августов.
— Тогда вы должны понять, что спутник не может сопротивляться концентрированному удару, нанесенному в центр этого кратера.
Августов сидел в кресле, прижавшись глазом к окуляру телескопа, еще не понимая. куда клонит профессор, как вдруг обнаружил, что ремни безопасности, автоматически выйдя из пазов, прижали его к креслу. Он дернулся, попытался вскочить, но ремни крепко удерживали его на месте.
— Что вы делаете! — воскликнул Августов.
— Вам удобно? — спросил Каракумов. — Не слишком жмет? Извините меня: прежде чем продолжать наш разговор, я должен был принять меры предосторожности.
— Что вы задумали? — воскликнул Августов.
— Антон Антонович, — мягко сказал Каракумов. — В конце концов, каждый из нас делает то, во что верит, не так ли? С вами все будет хорошо, не волнуйтесь. Лучше спросите себя: был ли у меня другой выход?
— Выслушайте меня внимательно, — продолжал он. — Я все рассчитал. На базе есть автономная ядерная электростанция, которую можно перевести в режим саморазрушения. Тогда будет взрыв, равный по мощности нескольким хиросимским. Этого должно хватить, чтобы вызвать на Фобосе резонансные сотрясения почвы, которые приведут его к разрушению приливными силами по тем самым разломам, которые вы только что наблюдали в телескоп.
— Вы собираетесь взорвать Фобос? — воскликнул Августов.
— Я помещу нашу энергоустановку в центр кратера Стикни, отлечу вместе с вами на безопасное расстояние и взорву заряд. Фобос распадется на несколько крупных осколков и, под влиянием газов, образованных как самим взрывом, так и процессами распада спутника, примерно половина из них немедленно выпадет на Марс. Удар осколков по Марсу будет сопоставим с взрывом нескольких десятков миллионов хиросимских атомных бомб. Марс перейдет снова в активную фазу, растает подпочвенный лед, начнутся мощные извержения. Планета приобретет атмосферу. Я сделаю Марс пригодным для жизни на многие миллионы лет.
— Вы сошли с ума, — прошептал Августов. Подсознательно он и раньше был готов к какой-то эксцентрической выходке профессора перед стартом, но о таком безумии и помыслить не мог. — А вы подумали о гуманитарном аспекте проблемы? Тогда, в пещере вы говорили мне о культуре... Ваша культура не далеко шагнула от милых вашему сердцу кроманьонцев, а то и неандертальцев. Одумайтесь! Ведь это геростратство — уничтожить спутник, о котором писал еще Джонатан Свифт, спутник, о природе которого ломали копья ученые мужи в течении столетий...
— Пока я бесповоротно не установил его происхождение, — невозмутимо вставил профессор. — Это дает мне некоторые права, не так ли?
— Поймите, — продолжал Августов, — Фобос — не просто бесформенная планетка, — это культурный феномен! Если бы и возникла необходимость его уничтожить, решение принимать не вам, а компетентным комиссиям, уполномоченным представителям всего человечества...
— Что делать! — вздохнул профессор. — У меня нет выбора. Только так я еще могу привлечь внимание к моим исследованиям. Иначе все, что я сделал в жизни, к чему стремился, обречено на провал. Фобос все равно упадет на планету. Это запрограммировано самой природой. Я только ускорю, скорректирую ее план. Человеческая жизнь так коротка, — вздохнул он, — а я очень хочу увидеть все собственными глазами. Радуйтесь, мой друг, вы тоже будете свидетелем редчайшего явления.
Августов покачал головой.
— Вы думаете, что я болен, но на самом деле больны вы, — продолжал профессор. — У вас, Антон Антонович, особая болезнь, страх за Фобос, — фобософобия, — он засмеялся . — Знаете, что рекомендуют в этом случае психиатры? Нужно избавиться от страхов, и я вас вылечу. Не бойтесь! Ваш страх исчезнет вместе с Фобосом.
Августов понял безнадежность дальнейших увещеваний. “Старый казуист!” — подумал он и спросил:
— А где Линьков?
— С ним все в порядке. Я его уже связал. За него не беспокойтесь. Как руководитель марсианской экспедиции, я беру управление в свои руки.
Профессор направился к выходу из рубки.
— Подготовлюсь к старту и зайду вас проведать, — сказал он.

 * * *

Оставшись один, Августов напряженно искал способ освободиться, но вскоре убедился, что профессор не оставил ему шансов. Автоматические замки на ремнях безопасности, управляемые с помощью кнопок на перилах кресла, были блокированы. “Если бы я мог предвидеть заранее...” — подумал Августов. В отчаянье он стал дергаться в кресле, пытаясь освободиться, потом, обессилев, затих...
Когда профессор снова появился в рубке, он выглядел озабоченным.
— Мне придется держать вас в этом кресле еще какое-то время. Весьма сожалею, что пришлось прибегнуть к насилию, но иначе ведь вы постарались бы остановить меня. Вы считаете, что я спятил. Это было написано у вас на лице во время нашего вчерашнего разговора... Я не мог рисковать и подвергать мой план опасности. Но вы еще неплохо держитесь. С Линьковым вовсе истерика. То жалуется и умоляет, то грозит всеми громами небесными... Ему не понять меня. На его прощение я и не расчитываю. Но мы с вами оба ученые. Вы должны понять меня.
У Августова на мгновение мелькнула надежда.
— Василий Львович, — сказал он. — Я действительно не одобрил бы вашего плана, если бы вы спросили меня об этом прежде. Но теперь, когда у меня выбора нет, я мог бы по крайней мере помочь вам выполнить намеченное. Ведь это в интересах нашей общей безопасности. Дело вы замыслили рискованное и в одиночку справиться с ним будет трудно. Вам нужен помощник.
— Признайтесь, Антон Антонович, вам просто безумно хочется в этом участвовать и вы жалеете только о том, что идея взорвать Фобос не пришла именно в вашу голову, — прищурился профессор, изучающе глядя на Августова. — В душе вы такой же неисправимый романтик как и я, вы просто не хотите себе в этом признаться, бережете репутацию и корчите из себя этакого благоразумного консерватора. Мне же терять нечего и мне было легче решиться на такой шаг и принять на себя все возможные последствия.
— Вы хорошо меня знаете, профессор. — сказал Августов. — А теперь развяжите меня.
Профессор посмотрел на него с сомнением.
— Это свечение в пещере, — сказал Августов, — о котором вы сообщали, я тоже заметил, когда нашел вас.
— Вот видите! — сказал профессор. — Но этого мало, чтобы мне поверили.
— Признаюсь, — сказал он после некоторого размышления, — я полагаю, что ваша помощь мне очень нужна и даже в глубине души я на нее рассчитывал. Слишком много мы пережили вместе, чтобы теперь предаваться раздорам. Я развяжу вас. Но сначала я должен застраховаться. Дело в том, что в вас могут возобладать ваши нелепые “гуманитарные соображения”, и вдруг вы вообразите себя этаким героем и решите спасти обреченную планетку от происков сумасшедшего ученого... У меня нет времени с вами спорить. Видите пульт, — он вынул из кармана комбинезона маленькую коробочку. — На этом пульте теперь сосредоточено управление ядерной силовой установкой базы. Все остальное управление я отменил. Смотрите внимательно: на таймере пульта я устанавливаю время: 12:37. Это вычисленный мной оптимальный момент взрыва Фобоса. Теперь я нажимаю красную кнопку... Вот видите, система активирована. В указанное время коэффициент размножения нейтронов в реакторе превысит единицу. И тогда вы знаете, что произойдет. Да поможет нам Бог, — сказал профессор. — Остановить процесс еще возможно только с этого пульта. И смотрите, что я с ним сейчас сделаю...
Профессор швырнул пульт на пол и станцевал на его осколках какой-то совершенно особенный танец из репертуара древних людей. Августов с ужасом наблюдал за его действиями.
— Ну вот, мосты сожжены, — сказал Каракумов, тяжело дыша.
Он посмотрел на часы.
— Через полчаса мы стартуем, еще через два с половиной часа взрыв. Времени у нас в обрез. Придется поторопиться.
Он развязал Августова, который, разминая затекшие конечности, думал о том, что его план остановить профессора, войдя к нему в доверие, провалился. Оставалось одно — действовать вместе с ним, а там видно будет.
— Сверим часы, — сказал Каракумов и назвал свое время.

* * *

Когда Августов, следуя за профессором, оказался в рубке пилотирования, он увидел Линькова, который был прочно прикреплен ремнями безопасности к своему креслу наподобие того, как только что был скован сам Августов.
— Кого я вижу?! — воскликнул Линьков. — Вы заодно с этим сумасшедшим. Я считал вас более здравомыслящим человеком, Антон Антонович.
— У меня не было выбора, — хмуро сказал Августов. — Его нет теперь и у вас. Профессор включил таймер автоматической самоликвидации ядерной установки. Время взрыва — 12:37. После того, как база выйдет на орбиту, ядерная установка будет отделена и переброшена на Фобос. Если у нас будут накладки со временем, сами понимаете, что произойдет. Я решил помочь профессору, чтобы спасти наши жизни и базу. Спасти Фобос, похоже, уже не удастся.
— Шут с ним, с Фобосом! — воскликнул Линьков, поразившись, какой скверный оборот приняло дело. “Профессор точно спятил, — подумал он. — Теперь, когда может случиться что угодно, каждый вправе сам подумать о своей безопасности?”
Профессор, готовя программу на взлет, посматривал время от времени на двух других членов экспедиции.
— Василий Львович! — сказал Августов. — Почему бы нам не развязать Линькова? Вашим планам он не повредит, а мы приобретем еще одного помощника.
Августов было двинулся к Линькову, чтобы помочь ему освободиться, но профессор вдруг грозно его окликнул:
— Назад, Антон Антонович! Все в свое время. Пока мне хватит одного помощника. Вы ведь не хотите, чтобы я занервничал? — добавил он иронически. — Ведь вы теперь знаете, на что я способен? Займитесь-ка лучше делом.
Августов грустно взглянул на Линькова и в ответ на его красноречивый знак глазами в сторону профессора отрицательно покачал головой. Нападение на Каракумова и попытка остановить выполнение его плана теперь, когда ядерная установка вот-вот взорвется, могли иметь непредсказуемые последствия. У Августова не было своего плана предотвращения катастрофы и поэтому хоть какой-то детально продуманный план, не грозящий гибелью людям, имел неоспоримые преимущества, — пусть этот план и предусматривал разрушение Фобоса. К тому же профессор был физически довольно силен, а положение, в которое он себя поставил, сделало бы его сопротивление особенно отчаянным.
Взвесив все это, Августов покорно отошел от Линькова и начал помогать профессору. Он стал отвечать на запросы с Земли и с подлетающего через сутки космического буксира, причем, следуя указаниям профессора, докладывал, что они действуют в соответствии с намеченным графиком. По замыслу профессора Земля и буксир должны были оставаться в неведении относительно его плана вплоть до самого последнего момента, когда все само собой станет ясно...

* * *

Когда база, тяжело оторвавшись от поверхности планеты, выходила на траекторию полета к Фобосу, Августов наблюдал за удаляющимся Марсом, думая о том, какие роковые изменения произойдут на красной планете, когда гигантские обломки Фобоса взорвут миллионолетнюю тишину. Все прежние карты Марса в один миг станут непригодны. Грядет всепланетная катастрофа, которую готовит человек, сидящий рядом с ним и которому он никак не может уже помешать...
Когда база вышла на расчетную траекторию, профессор пригласил Августова помочь ему с подготовкой к отделению ядерной установки. В конструкции ядерной установки была предусмотрена возможность отделения ее от базы в открытом космосе при возникновении какой-нибудь внештатной ситуации и отвода ее на безопасное расстояние. Ядерная установка представляла собой особый блок с автономным маршевым двигателем и двухместной кабиной управления.
— Когда мы отделим реактор от станции, база лишится своего разгонного блока, — сказал Августов.
— Двигатели ей больше не нужны, — возразил Каракумов. — Пролетев мимо Фобоса, база согласно расчетам перейдет на сближение с буксиром, где и будет им подобрана.
— Как мы вернемся с Фобоса на базу, если двигательная установка с реактором останется в кратере Стикни?
— Мы захватим с собой спасательную капсулу. Перед отлетом с базы мы прикрепим ее на двигательный блок.
Проверив реактор, профессор и Августов вернулись в пилотажную рубку, чтобы развязать Линькова перед отлетом.
— Где он? — воскликнул Каракумов, недоуменно разглядывая кресло, где еще недавно сидел закованный связист. Теперь там был только его скафандр, из которого Линьков, юркий, словно ящерица, сумел-таки выползти в отсутствие профессора.
На мониторе связи мелькали обеспокоенные лица земного начальства. Они вызывали Линькова на связь, ожидая по-видимому, дальнейших объяснений, дать которые он не успел, но о главном — о плане взрыва Фобоса посредством ядерного реактора, он все же доложил.
— Профессор Каракумов! Приказываю: остановитесь! — говорил Пирсон. — Вы несете персональную ответственность за жизни членов экипажа и за материальную сохранность базы.
— До встречи, доктор Пирсон! — сказал Каракумов и выключил звук. — Похоже, наш друг Линьков избавил нас от лишних хлопот. Спрятался теперь где-то под койками, да у нас нет времени его искать. Пошли, Антон Антонович!
Вдруг базу слегка тряхнуло. Профессор и Августов переглянулись и, не сговариваясь, бросились к порталу, где хранилась спасательная капсула.
Теперь ее не было, — не было и Линькова, который бежал на ней в сторону приближающегося буксира. Выглянув в иллюминатор, Августов увидел только яркую звездочку, быстро тающую вдали, — все, что осталось от их надежд вернуться с Фобоса.

* * *

Августов, оттолкнув профессора, кинулся в пилотажную рубку. Он уже успел ввести с клавиатуры несколько команд, прежде, чем на пороге рубки появился запыхавшийся профессор.
— Что вы делаете? — прохрипел он.
— Освобождаюсь от ядерной установки. С исчезновением капсулы мы не сможем оставить ее на Фобосе. Остается избавиться от реактора и поскорее. Ваш план теперь не осуществим.
— Не делайте этого, Антон Антонович! Вы меня убиваете. Я вам доверился, и что же вышло?
— Каждый из нас делает то, во что верит, — сказал Августов, припомнив сказанные давеча собственные слова Каракумова.
Профессор кинулся к нему, чтобы помешать, но Августов успел включить систему отстыковки ядерного блока и автоматического отвода его на взрывобезопасное расстояние. Профессор остановился, увидев, что опоздал. Таймер на пульте начал отсчет времени до автоматической расстыковки. Это была сложная процедура, занимающая определенное время. Компьютер базы тестировал системы блока, производил расстыковку коммуникаций, проверял герметичность отсеков. Только потом он введет программу на автопилот, даст команду на расстыковку и запуск двигательной установки. Остановить процесс можно было только с пульта управления внутри отделяемого блока. Сообразив все это, профессор кинулся прочь из пилотажной рубки. Когда Августов понял, что замыслил профессор, того уже было не догнать. Августов выбежал из рубки и закричал:
— Стойте, профессор! Вы погибнете!
Подбежав к шлюзовому отсеку, он понял, что Каракумов успел пробраться внутрь до подачи команды на герметизацию люков. Теперь он, должно быть, находится за пультом управления отделяемым блоком и, отключив автопилот, берет пилотирование в свои руки.
В репродукторах базы он услышал голос профессора.
— Каждый из нас делает то, во что верит, Антон Антонович. Пожелайте мне удачи. Как руководитель экспедиции поручаю вам произвести наблюдения и заснять гибель Фобоса во всех подробностях.
Августов в отчаянье закрыл глаза. Он должен был покориться неизбежному. После бегства Линькова у профессора не было спасательной капсулы. Оставляя ядерный блок на Фобосе, он должен был разделить участь обреченной планетки...

* * *

Августов сидел в обзорной рубке. Ему оставалось только ждать и пассивно наблюдать за происходящим. Его угнетало сознание своего бессилия, невозможности повлиять на ситуацию. База должна была пролететь в сотне километров от Фобоса и вот этот спутник Марса, похожий на продолговатую, усеянную глазками-кратерами темно-бурую картофелину нависал почти прямо по курсу. Его угловой размер уже в несколько десятков раз превышал видимую с Земли Луну. Мрачно чернел десятикиламетровый кратер Стикни. От его зазубренных, бросавших резкие тени, краев змеились черные трещины, намечавшие вероятные места будущего разлома Фобоса. Августов через телескоп напряженно вглядывался в черноту кратера в надежде заметить перемещения ядерного блока. По его расчетам профессор должен был уже подлетать к поверхности Фобоса...
Действительно, Каракумов находился уже в каком-то десятке километров от спутника и совершал его облет. До взрыва ядерного устройства оставалось полтора часа и у профессора было совсем немного времени, чтобы правильно выбрать место посадки.
Профессор был в скафандре, — таком же как тот, в котором он путешествовал по марсианским пещерам, и встроенная камера через иллюминатор делала последние снимки Фобоса. Профессор прощальным взглядом и не без некоторого сожаления оглядывал неровную, испещренную кратерами и бороздами поверхность этого обреченного мирка, площадь которого составляла всего несколько сот квадратных километров — как у средней величины земного города. Но когда эти скалы, эти кратеры и квадратные километры почвы с космической скоростью обрушатся на Марс, катастрофа будет всепланетной. Красная планета содрогнется до основания.
Профессор посмотрел в сторону Марса, который с расстояния Фобоса выглядел огромным, в треть неба, заметно вращающимся оранжевым шаром, не подозревающем о том, что он, Каракумов, скоро бросит ему вызов, — подвергнет неслыханной бомбардировке, обрушит десятки миллионов атомных бомб. Он объявил войну самому Марсу... Поистине, — не эта безжизненная и беззащитная планета, а сам профессор должен был носить гордое имя Марса, — бога войны. Долгое время проведя на Марсе, профессор словно проникся воинственным духом этого имени, и теперь, хотя в глубине души он и сожалел, что придется пожертвовать одним из украшений марсианского неба — Фобосом, его распирала особая гордость вершителя судеб целых планетных миров.
Августов заперт на лишенной двигателей базе, буксир подлетит к базе только через десяток часов после взрыва, — теперь уже никто и ничто не помешает замыслам Каракумова.
Подлетая к кратеру Стикни, профессор перевел блок на траекторию снижения. По его расчетам он должен был сесть недалеко от центра кратера, там, где в поверхности спутника наметился разлом в виде гигантского ущелья. После долгих маневров, ему удалось свершить посадку прямо в это ущелье.

* * *

До взрыва оставался час. Профессор выбрался из блока и осмотрелся. Он стоял на дне глубокого ущелья, над которым чернело и сияло звездное небо. Апельсиновый край марсианского диска, видимый из ущелья, заставлял скалы отбрасывать резкие тени. Каракумов чуть-чуть оттолкнулся ногами от поверхности и взлетел на несколько метров. Из-за слабого притяжения ходьба по Фобосу практически невозможна. Малейшее усилие отрывает путешественника от поверхности и заставляет совершить полет по утомительно медленной параболе.
Только через полминуты неуклюжий прыжок Каракумова перенес его на верх ядерного блока. Там профессор отломал от ненужной больше антенны длинный и гибкий стержень, который намеревался использовать для великолепного прыжка прямо в небо. Вторая космическая скорость — скорость, которую нужно достигнуть для освобождения от слабых, но вязких пут тяготения спутника, составляет на Фобосе примерно двенадцать метров в секунду — в тысячу раз меньше, чем на Земле. На этом и основывался план собственного спасения, который в последний момент придумал профессор.
Покидая блок, он захватил с собой и привязал к скафандру дополнительные баллоны с кислородом на случай если ему придется надолго задержаться в открытом космосе, прежде чем его обнаружат и поймают.
Решив, что прыжки — слишком медленный и неловкий способ передвижения по Фобосу, Каракумов выкарабкался из ущелья, цепляясь за камни. Здесь он весил несколько десятков граммов, поэтому вся процедура не потребовала особых усилий.
Выбравшись из ущелья, с трудом балансируя на его краю, словно плохо привязанный шар, готовый взлететь от малейшего толчка, он стал обозревать окрестности. Он находился на дне кратера Стикни, зазубренные края которого застилали очень близкий на этой крошечной планетке горизонт. Над краями кратера подобно огромному светящемуся куполу восставала половина марсианского диска. Залюбовавшись было этим зрелищем, профессор одернул себя, взглянув на часы. Ему нужно было спешить, ведь уже через сорок минут от этой красы не останется и следа.
Прыжок с шестом в обычном смысле слова здесь был не возможен. При столь малом тяготении разбег мог состоять только из одного шага. Взяв шест наперевес, профессор прицелился в небольшую скалу в десятке метров от него — хорошее место для упора шеста. Нащупав под ногами твердую породу, он присел и прыгнул изо всех сил. Через несколько секунд, когда он подлетал к скале, он выставил шест и уперся им в нее. Инерция движения Каракумова согнула шест в дугу, а распрямившись, шест выстрелил его телом прямо вверх. Использовав для дополнительного разгона силу рук, профессор отбросил шест и начал стремительно набирать высоту. Его миссия на Фобосе была выполнена.
Когда Каракумов поднялся на несколько километров, то, сориентировавшись в пространстве, он включил ранцевый реактивный двигатель, и направил свой полет в сторону базы, которая находилась уже в тысяче километров от Фобоса и все больше от него удалялась.


* * *

Ресурса ранцевого двигателя по расчетам Каракумова при тщательной выверке траектории могло хватить, чтобы догнать базу, которая блестела впереди по курсу в отраженных лучах Солнца и огромного пылающего багрянцем Марса как маленькая звездочка. Однако, это было трудновыполнимой задачей.
До взрыва оставалось полчаса или чуть меньше двух тысяч секунд. Профессор надеялся успеть. Если бы взрыв застал его в открытом космосе, он мог бы и не погибнуть от осколков, большинство из которых воспримут на себя наиболее крупные куски распавшегося Фобоса, но мощный электромагнитный импульс от ядерного взрыва вывел бы из строя процессор, координирующий работу систем жизнеобеспечения скафандра и, кроме того, скафандр не был надежно защищен от радиационного поражения. Только на базе, находящейся в десятке тысяч километров от эпицентра взрыва, космонавты могли себя чувствовать в сравнительной безопасности...
Профессор так спешил набрать нужную скорость, что потратил слишком много топлива и когда база оказалась на расстоянии километра, он понял, что ресурса двигателей не хватит на коррекцию траектории — он пролетит мимо базы. Даже если Августов заметит его, он не сможет ему помочь, потому что база практически неуправляема, а спасательную капсулу угнал Линьков, который по всей вероятности, — как полагал Каракумов, — уже добрался до буксира и, находясь в обществе Пирсона, под охи, ахи и другие восклицания слушателей живописует якобы пережитые им ужасы.
Профессор подумал, что если ему суждено погибнуть, то все равно кое-что из того, что он мечтал наблюдать воочию — сцену гибели Фобоса и выпадения его обломков на Марс, он успеет увидеть, так сказать, из первого ряда. “Что ж, — подумал он. — Теперь, когда на Марсе начнутся такие события, доктор Пирсон и члены его команды захотят задержаться здесь подольше. Пирсон настоящий ученый и он наплюет на все контракты, обязывающие лететь к Юпитеру... Это означает, что так или иначе люди узнают правду о Марсе, — ту самую правду, отстоять которую при жизни мне не удалось.“
Мысли профессора были торжественны и печальны. Оглядывая прожитую жизнь, он говорил себе, что, будь у него возможность что-то изменить, он вряд ли бы ей воспользовался. Концовка его жизни представлялась ему достойной и величественной. Для кого-то имя Каракумова останется в истории наряду с именем Герострата, а другие, — пусть даже их будет всего несколько человек, — найдут в этом самоубийственном эксперименте подвиг. Ему почему-то особенно хотелось видеть среди этих немногих Августова... “Он понял, что я не мог действовать иначе”, — думал профессор.
Профессор надеялся, что переход Марса в активную стадию существования уже через несколько лет сделает эту планету более пригодной для жизни. На ней появится плотная атмосфера, русла рек наполнятся водой подпочвенных льдов... Судя по его расчетам, один из крупных осколков вонзится в поверхность Марса там, где по его измерениям свод пород над подземным океаном наиболее тонок. Этот слой будет пробит и вода мощным фонтаном под давлением газов внутри пещер хлынет на поверхность. Вулканы, извергающие воду и пар появятся по всей планете...
Человечество не осмелилось бы на такой эксперимент. Только такой загнанный в угол ученый-одиночка как он, мог взять на себя всю полноту ответственности и заплатить за это самую высокую цену. Ему самому не удастся увидеть, закончится ли его эксперимент успехом или потерпит неудачу.
Но даже в случае неудачи он обогатит человечество колоссальным опытом, и, быть может, он прокладывает новый путь, делает первую попытку преобразования климата целой планеты, и уже потом “метод космической бомбардировки Василия Каракумова” станет стандартной процедурой воскрешения жизни на угасших планетах... Цель благая и достойная. Не Герострат, а Прометей — вот как будут о нем думать через много лет, когда улягутся страсти.
До взрыва оставалось пятнадцать минут. Профессор решил было попрощаться с Августовым и отправить последний привет Пирсону, но мысль о том, что Августов возможно сделает безумную попытку выбраться в космос, чтобы его спасти и, конечно же не успеет вернуться назад, заставила его передумать. Он не связался и с Пирсоном. Ему не хотелось портить последние минуты своей жизни пререканиями и спорами, — особенно теперь, когда он уже настроил свои мысли на возвышенный лад и был готов взглянуть в лицо смерти. “Пирсон — высококвалифицированный планетолог. Он сумеет и без меня во всем разобраться”,— подумал Каракумов.
“Запасов кислорода с учетом дополнительных баллонов хватит на несколько часов, так что если меня не убьет осколком и не ослепит вспышкой, я многое сумею повидать перед смертью,” — думал профессор, когда до базы оставалась какая-то сотня метров и он, пройдя точку максимального сближения, стал удалятся от нее...
Тут одна мысль пронзила его мозг. “Еще не все потеряно!” — подумал он, отстегнул запасной баллон с кислородом и попытался открыть вентиль. Вентиль поддавался с трудом, но через некоторое время раздалось шипение. (Звук в безвоздушном пространстве передается через вибрации соприкасающихся тел, скафандра, наконец приводит в колебания воздух внутри скафандра — и действует барабанные перепонки космонавта.) Идея была проста: воспользоваться для маневра реакцией газовой струи из баллона.
Оставалось направить струю кислорода в нужную сторону, открыть пошире вентиль и молиться о том, чтобы газа хватило для приближения к станции...
— Есть! — воскликнул профессор, когда ему удалось ухватиться за ус огромной антенны... Он парил теперь недалеко от обзорной рубки, в которой сидел Августов, с напряжением смотрящий то на таймер, то в телескоп, наведенный на Фобос. Не без торжества Каракумов заметил, как взгляд Августова случайно обратился в его сторону, как он вскрикнул и откинулся в кресле, как замахал руками, показывая в сторону шлюза.
Профессор отбросил кислородный баллон, который под действием остатков газа улетел прочь, и взглянул на часы. Оставалось пять минут до взрыва. Нужно было спешить. Перебирая руками по выступающим деталям базы, он добрался до шлюза, который стараниями Августова быстро открылся, спешно прошел шлюзование и дезинфекцию, и через несколько минут стоял перед своим помощником, который уже не чаял увидеть его живым.
— Василий Львович! У меня нет слов, — сказал Августов, пожимая руку Каракумову.
— Быстрее в рубку! — скомандовал профессор. — У нас меньше минуты. Ведь вы не хотите пропустить это зрелище?

* * *

Стекла рубки и объективы были немедленно прикрыты мощными светофильтрами, иначе взрыв ослепил бы людей и вывел из строя оптику.
Когда оставалось двадцать секунд до взрыва, Августов и Каракумов уже сидели на своих креслах, пристегнув ремни.
— Внимание! Буксир! Говорит Каракумов! — сказал профессор в микрофон. — Надеюсь вы уже готовы и не пропустите это зрелище!
— Вы слышите! Это профессор! — услышали они голос Линькова и вслед за ним — начало грозной реплики Пирсона:
— Профессор Каракумов, вы будете арестованы и подвергнуты международному...
В этот момент полоснула ярчайшая белая вспышка, все зигзагообразые трещины Фобоса на короткий миг озарились изнутри как молнии. Словно в страшном сне, в замедленном темпе увидел Августов как треснул спутник Марса, как начали разлетаться его осколки под чудовищным давлением газов, вызванных взрывом... Приливные силы, получив эту неожиданную поддержку, довершили начатый процесс... На месте Фобоса стало расходиться желтое шарообразное облако, которое, по мере того, как оно росло, все более багровело и тускнело. Разъятый на части Фобос скрылся в огненном смерче.
— Держитесь! — воскликнул профессор.
Базу сильно тряхнуло, она завибрировала, когда облако, редея и расширяясь, достигло ее поверхности. Августова и Каракумова затрясло в их креслах, из-за иллюминаторов доносился долгий и грозный рев разбушевавшейся стихии. Раздался страшный удар, погас свет и на пульте замигала надпись: “Нарушена герметичность!”.
— В нас попал осколок! — крикнул профессор.
Включилась система аварийной защиты и получивший пробоину отсек был изолирован от остальных блоков базы.
Только когда смерч за иллюминаторами унялся, путешественники смогли перевести дух.
— Нам повезло, — сказал профессор. — Разбит только один отсек в хвостовой части. Провидение явно на нашей стороне. Антон Антонович, каковы траектории основных обломков?
— Три крупных обломка должны примерно через несколько часов должны упасть на Марс. Один из них при падении сметет вулкан Олимп, другой ударит в полярную шапку, третий упадет в пустыне. Кроме того образовались сотни и тысячи более мелких осколков, сопровождающих крупные. Другие осколки переходят на вытянутые эллиптические орбиты, параметры которых уточняются. Основная масса Фобоса обрушится на Марс.
— Блестяще! — сказал профессор и зааплодировал.
— База! Каракумов! Августов! Как слышите! — раздалось в динамике связи.
— Слышим вас хорошо, — сказал Каракумов. Теперь, когда курок был спущен и обломки Фобоса с чудовищной скоростью неслись на Марс, он расслабился и благодушествовал.
— Это был сущий ад, профессор! — раздался голос Пирсона.
— Главное зрелище еще впереди, — отозвался Каракумов. — Не пропустите!
— Смотрите, как бы вас не пропустили! Слушайте меня внимательно. Буксир прибывает к базе через два часа. Проверьте состояние шлюза. Мой вам совет, профессор, готовьтесь к худшему.
Каракумов засмеялся.
— Вас понял, — ответил он.

* * *

Как и предполагал Каракумов, Пирсон принял решение отклониться от графика полета на Юпитер в связи с чрезвычайными событиями на Марсе. Земля утвердила его решение...
Когда они встретились на буксире, Пирсон, высокий худощавый человек с седыми, коротко подстриженными волосами, отказался пожать протянутую руку и заявил:
— По вашей вине едва не погибли люди и уничтожено небесное тело! Неизвестно что ожидает и сам Марс. Радуйтесь! Теперь мы все являемся заложниками вашей авантюры.
 Слова Пирсона были сказаны подобающим их смыслу резким тоном, но в его глазах Василий Львович подметил тот огонек живого интереса, на который так надеялся. Пирсон продолжал:
— Рекомендовано в создавшейся ситуации заснять бомбардировку Марса осколками Фобоса и изучить характер тех процессов, которые за этим последуют. Астрономы всего мира направили телескопы на Марс. Они не простят нам, если мы не добудем для них более исчерпывающую информацию.
— Ну а вы, доктор Пирсон, вы простите себе? — спросил Каракумов.
— Ах вы, бестия! — усмехнулся Пирсон. — Добились-таки своего. Сейчас мы с вами коллеги и вместе будем вести наблюдения, но потом, — можете не сомневаться, — с вами будет поступлено по всей строгости закона. Ваш друг Линьков, у которого сорвался отдых на Средиземном море, особенно на этом настаивает. Он будет глвным свидетелем.
Каракумов засмеялся.
— Это он может! Но, уверяю вас, доктор Пирсон, лично вам не придется ни о чем сожалеть.
— Посмотрим, — ответил тот.
— Вы станете свидетелем преображения мира, который вы считали мертвым. У меня не было другого аргумента убедить вас, что вы заблуждались.
— Должен вам сказать, что вы нашли весомый аргумент.
— Я нашел очень весомый аргумент, доктор Пирсон!
Переговариваясь таким образом, они вошли в смотровую рубку, в которой их поджидал Августов. Другие члены команды смотрели за происходящим на Марсе по мониторам. Они видели как багровые, полурасплавленные обломки Фобоса приближались к красной планете...

* * *

— Внимание к вулкану Олимп, — сказал Пирсон. — Здесь произойдет первый взрыв.
Падение осколка происходило на ночной стороне Марса вблизи терминатора. Как ни разрежена атмосфера красной планеты, летящий наискось к горизонту с огромной скоростью метеорит с поперечником в десять километров раскалился добела и падал в облаке светящихся газов, озаряя далеко вокруг себя поверхность Марса, пламеневшую под ним зловещим багрянцем. За ним на сотни километров тянулся яркий огненный шлейф.
Когда метеорит зацепил двадцатикилометровый конус Олимпа в верхней его части, разверзнувшийся кратер выбросил высоко вверх столб огня. В тот же момент основная масса осколка Фобоса обрушилась на Марс и ярчайшая вспышка света, подобная тысяче солнц, затмила и вулкан, и огненный след, оставленный в небе метеоритом. Впечатление было такое, словно над Марсом взошло новое солнце, гораздо больших размеров и яркости, чем то, которое всходило здесь испокон веков. Почти вся ночная сторона Марса озарилась светом. Гигантский, ослепительно-желтый полушар начал вздуваться в месте падения осколка. По поверхности Марса стремительно неслась взрывная волна, в которой исчезали все подробности марсианского ландшафта, незадолго до этого выхваченные из мрака. Там бушевал сущий ад, крошились скалы, гигантские камни перепахивали грунт, чудовищные вихри вздымали на десятки километров вверх не только пыль, но и камни. Некоторые осколки взрыва приобрели космическую скорость.
По мере того как поднимался шар, он принимал форму приплюснутого эллипсоида, который, достигнув тысячекилометровой высоты, начал расплываться грибом, стараясь объять своей гигантской шляпой всю планету.
— Мы присутствуем при сотворении новой атмосферы Марса! — торжественно объявил Каракумов. — Выделение газов после взрыва превосходит все ожидания. Облака пыли и влаги обеспечат парниковый эффект, на Марсе будет жарко!
Профессор в состоянии благостного аффекта созерцал дело своих рук.
Взрыв на Марсе заметили на всех сколько-нибудь серьезных земных телескопах, обращенных в этот момент на красную планету. С космического буксира это зрелище выглядело поистине феерическим. Все обитатели буксира следили за ним в немом изумлении и какой-то первобытный страх, возникающий у современного человека при виде разбушевавшейся стихии, постепенно пробрался даже в сердце профессора Каракумова — устроителя этого самого крупного фейерверка в истории человечества.
Мощнейшее сотрясение проникло в самые сокровенные недра Марса. Это привело к взрыву давно уснувших вулканов и возникновению новых. В том месте, где упал осколок, площадь поверхности поперечником в несколько сотен километров перешла в расплавленное состояние и должна была со временем превратиться в столь же огромный новый вулкан, как и уничтоженный Олимп.
Вскоре после этого другой обломок Фобоса упал в полярной зоне Марса. Здесь тоже взошло и расплылось гигантским грибом новое солнце. Полярная шапка Марса через несколько минут после взрыва перестала существовать. От нее по направлению к экватору потекли широкие потоки растаявшей углекислоты и воды. Это был настоящий всемирный потоп. Поверхность Марса буквально на глазах меняла цвет. Таял подпочвенный лед, высохшие русла рек заполнялись мутными потоками, которые, не довольствуясь старыми руслами, пробивали себе новые. Взрывная волна прокатилась по всей планете и неузнаваемо изменила ее облик...
Удар третьего осколка создал нечто новое: из расплавленной коры Марса начали вырастать вулканы, извергающие фонтаны воды и пара.
— Это океан! — закричал Каракумов, который радовался как мальчишка. — Третий осколок пробился к подпочвенным водам!
— Поздравляю, Василий Львович! — подошел к нему Августов.
— Ну, что скажете, доктор Пирсон? — продолжал Каракумов. — Рождаются новые вулканы. Газы бьют из под почвы. Высохшие русла рек наполняются водой. Тают подпочвенные льды, образуются облака, метающие молнии. На Марсе гремят грозы! Жизнь, затаившаяся в древних пещерах, готовится выйти на поверхность. Рождается новый Марс.
— Вас следовало бы отдать под суд за это геростратство, а вы радуетесь как ребенок,— нахмурился было Пирсон.
Профессор загадочно улыбнулся и его глаза лукаво блеснули через очки.
— Когда я в последний раз блуждал по пещере внутри вулкана Олимп...
Пирсон расхохотался и продолжил:
— Там вы встретили одного марсианина, который посоветовал вам пожертвовать Фобосом. А еще там была наскальная живопись, феерический грот и все остальное. Надеюсь, вы нам все это покажете? Только тогда я решу, что у вас были достаточные основания для этого поступка.
— Увы, вулкана Олимп больше не существует, — развел руками профессор.
— Значит — и концы в воду?
Профессор засмеялся и уклончиво заметил:
— Что касается жизни на Марсе, я уверен: об этом мы еще услышим.
—Но согласитесь, вы и сами не ожидали, что так получится. Кто мог подумать, что здесь столько воды?
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — усмехнулся Каракумов.
— Это похоже на дело, — заметил Пирсон. — Вам полагается Большой Старательский Кубок. Я заготовил его для моей экспедиции на Ио. Но теперь это подождет. Как вы полагаете?