Глазами женщины

Миниатюра 1. Веер.

- Наверное, Вы – Принцесса? – хотела бы я заговорить с ней. Но принцессы вряд ли говорят с маленькими девочками. Тем более, мама сказала, что я плохо ела за обедом. Наверное, Принцесса видела это, ведь она сидит за соседним столиком. Теперь она уж точно не стала бы меня слушать.

Вот она снова достала свой веер. Вот она снова задумчиво смотрит в окно – туда, где море и небо, и непонятно, где заканчивается одно и начинается другое. Веер легко обдувает ее лицо, тихонько шевелит волосы. Ах, какой это веер! Алый атлас с замысловатым узором, резная ручка, золотая петля. Это веер подсказал мне, что она – Принцесса. У простого человека не может быть такой вещи.

С виду Принцесса кажется обычной девушкой, вот только взгляд у нее печальный. Она никогда не смеется за едой, как другие люди в кафе, не вертится и не болтает с соседями. Она ест спокойно, не спеша, и только иногда достает свой веер, раскрывает его и смотрит в окно. В такие минуты ей особенно грустно.

Еще бы! Ведь это, наверное, так тяжело, когда ты – одна, в чужой стране, вдалеке от своего королевства. Как она попала сюда? Почему одна? И почему скрывает, кто она? Мне кажется, веер – единственное напоминание о ее родине. Поэтому она так грустит всякий раз, когда берет его в руки. Ей нельзя носить корону, нельзя надевать свои прекрасные платья, нельзя быть с верными подругами-принцессами и нельзя ездить на балы в карете с гербом королевства. У нее остался только веер.

Может, здесь она ищет своего принца? Может, ждет, что его корабль вот-вот покажется на горизонте? Или наоборот, она смотрит туда, куда ей только предстоит уплыть? За ним – за огромное море, за тридевять земель. Я знаю, Принцесса должна спасти его, освободить из плена разбойников или злой колдуньи. Но она вынуждена скрываться, потому что за ней самой гонится дракон. Он принимает обличье людей и ищет Принцессу по всему побережью. Так может, ее веер – волшебный? Это он защищает ее от дракона!

Мама иногда говорит мне, что взрослая девочка не должна смеяться так много, как я. Но я знаю, что моя Принцесса тоже любит смеяться! У нее звонкий смех, совсем как у девочки. Когда она жила в своем королевстве с принцем, они часто смеялись – во дворце и в парке, на прогулках. Но дракон заставил ее больше не смеяться. Иначе он сразу услышит этот чудесный смех и схватит Принцессу. А тогда она не сможет спасти принца! Нет, смеяться больше нельзя!

А мне бы так хотелось услышать этот смех – счастливый смех Принцессы. Но я не слышу даже ее голоса, ведь в кафе так шумно, да и столы такие большие! Я не выдам твоего секрета, Принцесса.

Вот она складывает веер. Узор прячется в складках алой ткани. Принцесса просовывает руку в золотую петлю. Она встает из-за стола и идет по проходу к двери. Чуть-чуть задержавшись, чтобы подвинуть стул, она снова бросает печальный взгляд на море. Может, теперь ей нужно уезжать? Ехать дальше – за горизонт, в далекие чужие страны. Может, завтра утром она уже не сядет за свой столик, не раскроет веер? Как бы мне хотелось подбежать к ней и сказать:

- Не грустите, Моя Принцесса! Я сегодня видела во сне, что Вы найдете своего принца и спасете его. А дракон не сможет Вас догнать, потому что Ваш веер заметет ему дорогу. Дракон вернется в свою пещеру, и Вы будете снова звонко смеяться, Дорогая Принцесса!
Да, я бы сказала ей все это, но мама уже тянет меня за руку:

- Лиля, ты опять замечталась. Пойдем. Смотри, все уже разошлись…

***

Когда этим летом я отдыхала в Абхазии, в кафе за соседним столиком сидела девочка. Лет шести, наверное, с пухлыми розовыми щечками. У меня с собой был мой старый веер. После еды я любила обмахиваться им, глядя в окно и допивая свой сок. Как-то раз, случайно взглянув на девочку, я заметила, как она смотрит на веер. Словно кто-то в эту минуту рассказывал ей сказку. Завороженная, восторженная, она забыла о еде. Ее мама, кажется, даже сделала ей замечание. А мне стало так тепло и немного грустно, и я улыбнулась – не то девочке, не то ее сказке. Когда я уходила, мне все хотелось спросить, о чем она думает, – эта маленькая русоволосая Принцесса. Но принцессы вряд ли рассказывают свои сказки таким большим девочкам, как я.


Миниатюра 2. Встреча.

- Вы булгаковская Маргарита?

Я не сразу поняла, что этот вопрос адресован мне. Я шагала широкими шагами, взвинченная, подставляя пылающие щеки весеннему ветру. В каждый свой жест, в каждый шаг я пыталась вложить всю свою ненависть. Ненависть к мужчине. Мое несчастное, ни в чем не повинное пальто яростно распахивалось при каждом моем шаге, оголяя свою изнанку – алую атласную изнанку черного весеннего пальто. Я шагала так, словно каждым шагом старалась вдавить ненавистного мне мужчину в мокрый асфальт, в эти лужи с отражающимся солнцем и прохожими. Наверное, я шла долго, потому что мне вдруг стало душно, жарко, тесно, и захотелось раздеться, прямо здесь – на улице. Я стала яростно разматывать шарф на шее, но мне что-то мешало, что-то занимало правую руку. Когда я вспомнила, что это было, что именно я несла, меня охватило невероятное негодование – но теперь уже на себя. Как? Почему? Почему я до сих пор тащу в руке эту гадость? Почему я до сих пор не швырнула в урну или просто на дорогу эти ненавистные мне цветы? Цветы! Ха! Насмешка над цветами – вот что были эти зловонные желтые шарики, натыканные на голой ветке! Уродливая насмешка! Как весь сегодняшний день – от начала и до этого момента – всего лишь уродливая насмешка надо мной! Эта четко сформулированная мысль стала, казалось, последней каплей. И я вдруг остановилась. Вот именно как вкопанная. Вдруг стала посреди улицы. Я, тяжело дышавшая, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы и острой ненависти, стояла, уставившись на чудовищного урода в моих руках – на эти отвратительные, тревожные желтые цветы. И вот в этот самый момент, в эту самую неподходящую минуту, я услышала вопрос – заданный повторно и, видимо, адресованный все-таки мне:

- Вы булгаковсткая Маргарита?

***

- Вы булгаковская Маргарита?

Смешно же она выглядела в тот момент, когда, наконец, подняла на меня глаза. Запыхавшаяся, краснощекая, губы сухие, а глаза – глаза просто горят чем-то невероятно сильным. Шарф свисает как-то неуклюже – она пыталась развязать его прямо на ходу. Так неслась по улице, что я еле успевал за ней. А потом вдруг встала – ни с того, ни с сего. И, надо же, не замечала меня, ни когда я, почти вприпрыжку, мчался рядом с ней уже несколько минут, ни когда так же внезапно остановился, чуть не пролетев мимо. И вот теперь, уставившись на свои желтые цветы (черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в городе), словно не слышала моего вопроса. Знаю, глупо спрашивать девушку на улице – тем более, когда ей, видимо, совсем не до тебя – не булгаковская ли она Маргарита, но я всё же спросил опять:

- Вы булгаковская Маргарита?

Взгляд бросила быстрый, но он сразу же изменился. То, что в нем так ярко горело, вдруг исчезло, словно зверек, мгновенно прячущийся в норку. На смену огню пришла какая-то пелена и явное – даже чрезмерно откровенное – непонимание. Вот тут-то я испугался. Что с ней? Может, она ненормальная? Носится по городу с дурацким букетом желтых цветов. (Нехороший цвет!) А может, она теряет сознание? Или я настолько смешон, что недоумение – единственно возможная реакция? За секунду я пожалел обо всем: и о том, что в метро я стал наблюдать за ней, привлеченный этими дурацкими цветами (они очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто). И о том, что решил заговорить с ней и понесся следом по улице. И о том, что успел-таки схватить не менее жалкий букет тюльпанов у старушки на углу, думая, что раз ей нравятся цветы, то почему бы не добавить еще один букетик. И о том, что из всех возможных вариантов нелепых вопросов я выбрал именно этот:

- Вы булгаковская Маргарита?

***

- Шштоо? – именно так, протянув первый и последний звук, уточнила я. У меня почти не было сил, но я все-таки попыталась выглядеть и звучать спокойной.
 
- Простите. – Ну, вот, она смотрит на меня так, словно ненормальный – это я. Сама пытается быть спокойной, даже волосы машинально завела за ухо. Нет, отступать поздно. Надо что-то делать. – Простите, я… (я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу). Нравятся ли Вам мои цветы?

- … - Протягивает мне букет из (раз-два-три-четыря-пять) пяти тюльпанов. Это уже слишком! Они что, все сговорились! Издеваются надо мной что ли? – Нет!

- Вы вообще не любите цветов? – Вот так штука, а? Хорошенькое продолжение разговора! Я сам от себя в ужасе. А она? Смотрит как-то поразительно. Уже не просто непонимающе, и не то что тревожно, а даже как-то болезненно. Молчит несколько секунд… Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос, низкий довольно-таки, но со срывами:

- Нет, я люблю цветы, только не такие. – Я посмотрела сначала на свой букет, потом – на его. Откуда у него эти тюльпаны? Наверное, тоже собирается их кому-то подарить. Все лучше, чем мои.

- А какие?

- Я … розы люблю.

- Вы, конечно, скажете, сумасшедший?

- Ничего я не говорю. Почему вы спросили про Маргариту?

- Я вдруг подумал, что с желтыми цветами в руках Вы вышли в этот день, чтобы я наконец Вас нашел, и что, если бы этого не произошло, Вы отравились бы, потому что жизнь Ваша пуста.

- Вполне вероятно. – Что она имела в виду, говоря это “Вполне вероятно”? Что вышла с цветами именно для этого? Или что жизнь ее пуста? Или что отравилась бы? Она все смотрит на меня, опять совсем по-другому. Красивая, поразительная. Но меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах. Или она просто устала? Опять молчит, но не уходит. Вот она улыбнулась – как-то виновато – и бросила свои цветы в канаву. Я машинально протянул букет тюльпанов. Она взяла. – Спасибо. Но меня зовут не Маргарита.

// в работе использован материал романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».


Миниатюра 3. Сердце мира.

Вот планета, посмотрите на нее. Вот какая-то страна на одном из континентов планеты; вот какой-то город в этой стране; в этом городе, конечно, есть какая-то улица, причем самая обычная, заметьте; какой-то дом – один из многих, составляющих улицу домов. Конечно, вы уже догадались, что дальше: в доме есть какая-то – совсем неважно, какая, - квартира, в ней комната и… А вот тут я попрошу внимания; а вот тут существует оно – сердце мира. За окнами комнаты, квартиры, дома, города… темно, и сердце мира будет существовать здесь, пока настойчивые солнечные лучи не спугнут его. Пожалуйста, тише. Приглядитесь, видите?

Их двое: мужчина и женщина – исконная гармония и единственная правда. Их босые ноги переплелись жаркой летней ночью. Они спят. Словно два ростка, расходятся под острым углом их тела, взросшие из общего корневища ног. Он раскинулся на спине, выгнув шею в бок, к своей подруге. Она спит на боку, повернувшись к нему, расположив свое тело прямо, согнув лишь правую руку над головой. Так тихо проходит их ночь.

Вы спросите: “Это и есть сердце мира?” Нет, это всего лишь черно-белая фотография, лежащая на столике в комнате. Фотография, на которой чья-то рука вывела сердце алой помадой, заключила оба тела в этот плен, мягко обвела контур их естественной позы. Эта же рука подписала сверху два слова, чтобы поразившее ее стало ясно всем: “Сердце мира”. Так и осталась лежать на столике эта фотография, запечатлевшая самое сложное в самом простом. А помада так и осталась придерживать фото от легкого утреннего ветерка, сочащегося через форточку.


Миниатюра 4. Отрывок.

Прислонившись виском к книжной полке, я смотрела на тебя. Ты что-то искал на этой самой полке, доставал какие-то книги, показывал их мне. А я все смотрела на тебя. И хотя мы знакомы давно, мой взгляд, казалось мне, слишком прям, слишком откровенен, слишком нездоров. И я стала опускать глаза, когда ты взглядывал на меня. Но, думаю, ты и так заметил. Может, ты подумал, что я падаю в обморок. Может, ты подумал, что что-то случилось. Может, что-то еще подумал. Не знаю, ты ведь так ничего и не сказал. А я расскажу тебе, о чем думала я.

Два дня назад, уже выползая из сна, я вдруг – уже проснувшимся сознанием – поняла, что мне снится. А снился мне ты. Как это часто бывает, ты не был именно ты, то есть внешность у тебя была другая. Не похож на себя настоящего, какого знаю я. Но это точно был ты. Запретный, да-да. Во сне ты был запретный. А следующий эпитет ты уже, должно быть, почувствовал: «желанный». Запретный, но такой желанный – вот какой ты был во сне.

Если уж быть точной, то во сне был не только ты. Я тоже там была. Про свою внешность ничего сказать не могу – я ведь смотрела только на тебя, весь мой интерес был ты.

Представь, пожалуйста, что ты никак не для меня. Причину придумай сам. Какую угодно – вражда семей, религиозный запрет, не знаю, что. Самое невероятное и самое непреодолимое. Так, что «мы» - невероятное, запрещенное, невозможное сбыться. Но все-таки между нами – то, что есть не во сне, всё по правде. Вот такой конфликт. Скажешь: «Тоже мне конфликт! Что за запрет такой? Идёт к черту!» Нет, милый, говорю тебе, так нельзя. Во сне всё было бесповоротно. И ты, и я это знали – совершенно точно. Мы это осознавали. Понимаешь?
Знаю, вот так, без причины, это трудно понять. Наверное, мой сон имел начало. И, может, причина там была, но я её не застала. Мне жаль. Но ты просто поверь. Всё очень серьёзно.
Я люблю тебя – страстно, ты ведь знаешь. И я готова ради тебя, наверное, на все. По-крайней мере, я так чувствую. А ты? Я верю, что ты тоже.

Так всё и было. Только невозможно до бесконечности.

Сейчас вдруг подумала, а вдруг так было бы не во сне. Представь только на секундочку. Ну не знаю, почему. Просто было бы так. Это ведь крах всего, конец. Это ведь непереживаемо. Никогда. Никем. Это всё, что я могу представить под словом «несчастье».

Вот так и было во сне. Ты, может, уже устал от этих постоянных моих оговорок и повторов. Прости, я просто хочу, чтоб ты смог представить, что я чувствовала во сне, понимая всё это. Но я лучше продолжу, ты прав.

И вот не смотря на всё это несчастье, в тот самый момент, который я застала сознанием, мы были вместе. Ты представляешь?! Вместе!!! Вот, что значит «вопреки всему»! Мы были вместе. В одной постели. Прямо как мы с тобой здесь – не во сне. В одной постели, были почти одним телом. Как в жизни, милый! И я чувствовала – не абстрактно, я осязала тебя! Твою кожу, руки, спину, грудь – и я была с тобой. Я и запах твой чувствовала – твой (понимаешь?), настоящий запах. От которого у меня уже столько времени кружится голова, который я, как Гренуй, маниакально хочу навсегда сохранить, ограбить тебя, украсть твой запах. И все это я чувствовала во сне! И знала, что все это НЕЛЬЗЯ – огромными красными буквами запретный императив, нельзя. Я уже не говорю о твоем теле, тепле тела. Какие у нас ещё чувства есть? Вот все они – все! – узнавали тебя, тебя, тебя.

Что я пережила в этот момент! Ты просто поверь. Это было… за гранью, да, за гранью представимого! Как будто я совершила страшнейшее преступление – и против себя тоже. Но и ради себя – то, что так давно желала. И то, что просто не имело права случиться, случилось! Случилось! Я видела это совершенно ясно, отдавала себе полный отчёт. Это случилось! Как будто что-то навсегда – в один миг рухнуло, треснуло, лопнуло – и всё! И уже ничего не страшно! Такое отчаянное бесстрашие на грани помутнения рассудка от счастья – от счастья, что мы были с тобой. Пусть этот первый раз станет последним – не важно, не страшно, не нужно этого знать. Всё существует только здесь и сейчас, пока мы – одно тело…

И вот я просыпаюсь и понимаю все это. И не могу понять только одного, как же так всё произошло, как же я на это решилась, откуда нашла столько силы. И, не в состоянии ещё поверить до конца, я вдруг понимаю, что ты – здесь, рядом, даже руку протягивать не надо. И тело, и тепло, и запах. И ты ещё спишь, и не знаешь, совсем не знаешь, что я сейчас пережила – только что, прямо рядом с тобой. И я снова теряю рассудок от счастья, ведь мой сон – вот он, возле меня, дышит, пока еще спит. И мне захотелось тебя обнять мгновенно, всего тебя! Впитать тебя, вдышать тебя, чтоб никогда больше, никогда больше не…

А дальше ты всё знаешь. Знаешь, что было. Вот как всё случилось, милый.