Глава 19 ДОЧЬ

Я жил у мамы. Мать больше не заводила разговор о разводе. Она вообще никогда не напрягала меня никакими разговорами. Мама жила по принципу “Захочешь, сам расскажешь, не захочешь, чего я лезть буду”. Она вообще старалась не заводить разговора о Виктории и Яне. Каждое утро я просыпался, приводил себя в порядок, завтракал, садился в машину и ехал в свой дом, в котором сейчас жила моя бывшая семья. Бывшая. Это слово мне резало слух. Я сам был инициатором развода, но долгожданного облегчения внутри себя я не чувствовал. Может это, потому что мне приходилось еще встречаться с Викторией и дочерью? Может потому, что я чувствовал какую-то неловкость рядом с Яной? Может это, потому, что я работал в этом доме, где оставались еще их вещи, их запах, чувствовалось их присутствие? Точного ответа я не знал. В квартиру моих родителей перетащить мастерскую не было никакой возможности, а сидеть без работы месяц, о котором мы условились с Викторией, тоже было нельзя, надо было работать и зарабатывать деньги тем более, если бы я не работал и был предоставлен сам себе, мои же мысли меня бы и съели. Бывшая. Нелепое ощущение разрушенного “чего-то”, пусть слабенького и никому не нужного но “чего-то”. Ощущение незаконченности начатого и подвешенности не давало покоя и назойливо выворачивало внутренности. Я приезжал, говорил сухое “привет” жене, она уходила на работу, и я оставался с Яной. Так что дочь в течение этого месяца находилась со мной и пока я работал постоянно крутилась возле моего рабочего стола, время от времени задавая вопрос: “Пап. А почему ты постоянно уезжаешь вечером и не ночуешь дома?”
Мы с женой не сказали ей, что скоро будем жить отдельно, что мы разводимся, но я чувствовал, что она обо всем догадывается, все чувствует и все понимает. Она просто видела наше с Викторией отношение друг к другу. Ребенок еще не умеет жить разумом, ребенок живет чувствами, обмануть которые практически невозможно. Он, как лакмусовая бумага, реагирует на малейшее изменение среды, в которой он находиться. Он не может объяснить, что происходит и не знает причин, но четко улавливает все изменения в отношениях.
-Так надо дочь.- Отвечал я ей.
Это все, что я пока мог ей сказать. Яна постоянно капризничала и становилась вредной ни с чего, без оснований. Скорее всего, это капризничала ее внутренняя тревога, ее еще не развитая, но уже такая явная интуиция. Мне стоило больших усилий над собой, чтобы не сорваться на нее. Я понимал природу ее истерик и потому сдерживал себя, стараясь спокойно сгладить острые углы в нашем общении. Я делал вид, что ничего не происходит, и по-прежнему загружал ее различными занятиями. Она помогала мне в работе, подавая инструменты, мудреные названия которых она уже хорошо знала. Она все так же занималась рукопашным боем, который ей очень нравился и английским языком. Днем, когда я укладывал ее спать, я пытался проследить весь путь развития ребенка со дня, когда мы стали жить вместе и по нынешний момент. Два с половиной года отделяли эти два момента. Пройден огромный путь формирования ее личности. Что я успел дать ей за это время? Как складывались наши отношения? Состоялся ли я, как отец? И так. На пороге стояла маленькая девочка с испуганными глазами в шубке из натурального Чебурашки и в изрядно потрепанных ботиночках.
 Капризный, даже скорее истеричный ребенок, избалованный вниманием дедушки и бабушки и, почти полным отсутствием внимания со стороны Виктории, обусловленным тяжелым разводом и последующими нападками со стороны своего первого мужа, отца Яны. Такой коктейль семейных отношений принес свои плоды в виде расшатанной нервной системы ребенка, ее неуправляемостью и слабой восприимчивостью к обучению. Все воспитание Яны в этот период сводился к сунутой Викторией в рот Яны шоколадке и безграничному потаканию капризам ребенка со стороны родителей Виктории. Бессвязная речь ребенка, которую при всем желании невозможно было разобрать без переводчика в лице ее матери. Большая часть слов микрозапаса этой маленькой “Эллочки Людоедочки” являла собой короткие обозначения предметов и действий как, то: ням-ням (кушать), тяп-тяп (гулять), кетя (конфета), бика (машина) и так далее. Что мы имеем сейчас? Передо мной веселый, спокойный, уравновешенный ребенок, абсолютно чисто говорящий на родном языке. К пяти годам Яна знает русский алфавит, складывает буквы в слова, некоторые пишет, считает до десяти, хорошо складывает и вычитает числа в пределах десятка, различает цвета, геометрические фигуры, хорошо разбирается во времени. В общем, прошла этап подготовки к школе раньше времени. Не плохо владеет рукопашным боем, вообще стала подвижным здоровым ребенком. Яна могла постоять за себя, потому как уже два года тренировалась рукопашному бою и совершенно спокойно отбивалась от девятилетних пацанов на улице. Могу сказать точно, что она любила меня, и я был более настоящий отец, чем ее родной. Ей было интересно со мной, а она была, своего рода, отдушиной для моих невыплеснувшихся чувств. Плюсом ко всему идет отличное, для ее возраста, знание английского языка. И вообще, она поменялась внутренне, прекратились попытки добиваться чего-либо через истерики. Яна превратилась в управляемого, воспитанного, рассудительного ребенка с кучей возможностей и массой увлечений. У меня к этому моменту с дочерью установились отношения, основанные на доверии, взаимной любви и понимании. Мы стали очень хорошо находить общий язык друг с другом, а иногда мы понимали друг друга без слов, достаточно было взгляда или жеста. К Виктории же у Яны так и осталось потребительское отношение и абсолютная не управляемость дочери Викторией. Я почти все свое время в течение этих лет находился с Яной, и все ее воспитание легло на мои плечи. Не могу сказать, почему так произошло. Я взвалил эту ответственность на себя сам, мне это нравилось. Тяжело ли мне было? Где-то, да. Решившись на совместную жизнь, я четко осознавал всю ту ответственность, что ложиться на меня. Боялся ли я этого? Скорее всего, нет. Да. Страх присутствовал, но у этого страха другая природа. Я боялся не найти ключик к ее сердцу, тот ключик, которым можно завести ребенка, завладеть ее вниманием. Боялся, что не правильно подберу методы влияния. Боялся не суметь найти общий язык с дочерью. Но мне было интересно. Это был не интерес большого ребенка к новой игрушке, а абсолютно взрослый интерес как отца, как воспитателя. Очень большой объем информации рухнул на Яну, и мне надо было контролировать процесс усваивания, дочерью предложенного материала, дозируя его во избежание перегруженности ребенка и, как следствие, потери интереса ко всему новому. Отсутствие каких-либо чувств к жене и, следовательно, полная изолированность меня и моего внутреннего мира от проникновения в него жены, а в прочем, и полное отсутствие желания с ее стороны в него проникнуть, с лихвой компенсировалось полной открытостью меня для дочери. Я словно одержимый выплескивал все свои нерастраченные эмоции и чувства на ребенка. Она это видела, вернее сказать, чувствовала и отвечала мне взаимностью. Но к этому мы долго шли, спотыкаясь, разбивая коленки. Для того чтобы прийти к этому понадобилась масса времени, терпения и сил. Были срывы, приступы отчаяния, усталости, но никогда не возникало желания все бросить, прекратить. Никогда не задавался вопрос ”зачем мне все это надо?”. Надо. Я считал ее своей дочерью. Она и была для меня дочерью и никак иначе. Остановиться, опустить руки, означало откатиться назад, к первому дню нашей встречи. Остановиться, означало принять свое поражение, признаться в собственной несостоятельности как воспитателя, как психолога, как отца. Остановиться, значит предать и никак иначе. В нашей семье я больше был отцом, нежели мужем. И, как я считаю, как отец я состоялся.
Проснулась Яна и притопала ко мне в мастерскую, оторвав меня от моих мыслей. Заспанный, растрепанный ребенок, подошел ко мне сзади и положил голову мне на плечо.
-Ты выспалась?- Спросил я у дочери, не оборачиваясь и, почувствовал утвердительный кивок головы.
За тем я обернулся, посмотрел на нее и, не удержавшись, засмеялся в голос.
-Ах ты моя Хоха чердачная.- Отвесил я комплимент ее прическе.
-Я не Хоха, папочка, я Яна, твоя любимая дочечка.- Сонно промямлила Яна, пытаясь скорчить обиженную гримаску.
-Шучу я.- Успокаиваясь, ответил я ей.- Пошли мыть моську и заплетаться.
Яна взгромоздилась мне на руки и уткнулась носом в мою шею, обхватив меня руками и ногами. Я отнес дочь в ванную, умыл ее, расчесал ее ярко-медные волосы, достающие до попы, и заплел “французскую” косу.
-Давай поедим чего-нибудь?- Предложил я Яне.
-Давай. Пап, а что ты приготовил?
-Да ничего особенного. Картошку с мясом пожарил.
-Эх. Давай картошку.- С выдохом обреченно сказала дочь.
-Хм. Привереда, какая. Давай жуй.- Состроил я гримасу недовольства.
Мы сидели и жевали наш обед. Я посмотрел в окно кухни. Двор был засыпан снегом и, слегка подморозило.
-Гулять пойдешь?- Спросил я Яну.
-Угу.- Кивнула Яна, уплетая картошку.
После того, как мы доели, я одел Яну и, выпроводив ее во двор, снова уселся за стол. Снова поток мыслей наполнил мою голову. Была попытка представить, что будет с дочерью дальше, после того как мы окончательно расстанемся. Поймет ли дочь меня и как скоро это произойдет? Если вообще произойдет. Сколько лет должно пройти до момента ее понимания? Как она это поймет? Так как произнесет ей это Виктория или у нее будет свое мнение? Да. По началу будет обида, отчужденность, непонимание, претензии. Потом начнется этап успокоения, попытка смириться, тоска. А будут ли вообще эти этапы? А может, я всего лишь выдаю желаемое за действительность? Может наоборот будет радость от нахлынувшей неограниченной никем свободы? Да я был (почему ”Был”?) строгим отцом и, возможно, где-то перегибал палку, но по-другому в тот момент было невозможно. Надо было каким-то образом бороться с этой вседозволенностью, ограничивая ее какими-то рамками, ограждая заборами и вбивая колышки. Надо было расставить буйки, за которые ей не следует заплывать. Что будет с ее развитием и воспитанием в этой атмосфере потакания ее прихотям и полной неспособности настоять на своем через полгода? Через год? Через пять? Что будет с ее учебой в школе? Останется ли в ней то, что дал я ей дал или все мои старания окажутся зря? Как бы то ни было мне остается только догадываться и предполагать, узнать мне это уже не дано. Это будет другая ее жизнь, после меня, а у меня будет другая жизнь, после Яны. Каждый из нас будет жить своей жизнью, и жить ее как умеет. В этих мыслях пролетели еще два часа. Яна вошла в дом маленьким сугробом.
-Ты где таскалась?- спросил я ее с улыбкой.
-Да бабу снежную делала.- Ответила, раздеваясь Яна.
Щеки и нос у нее были красные, прихваченные морозом.
-Ладно, снегурка, грейся.- Сказал я и вернулся в мастерскую.
До прихода Виктории оставалось чуть больше часа. Раздевшись, дочь пришла ко мне.
-Пап, ты что делаешь?
-Да кольцо тут заказали.- Ответил я спокойно.
-Тете какой-то?- Заинтересованно спросила дочь.
-Нет. Дяде какому-то, который потом подарит его какой-то тете.- улыбнувшись ответил я.- Подай, пожалуйста, ригель и киянку.
Она подала нужный мне инструмент и, придвинув стул, села рядом. Она любила сидеть рядом со мной и наблюдать, как я работаю, время от времени, задавая какие-то вопросы, подавая инструмент и все время предлагая помощь.
-Пап, а камешки тут будут?
-Ну конечно.- Отвечал я ей.
-А ты мне его покажешь, когда сделаешь?
-Ну конечно покажу.- Улыбаясь, говорил я.
-А померить дашь?- Не унималась дочь.
-Ну конечно дам.
И я вспомнил, как дочь, год назад гуляла с детьми на улице, и я пошел ее забирать, что бы покормить и уложить спать. Я взял ее за руку и почувствовал на руке какой-то предмет. Посмотрев на ее руку, я увидел ржавую гайку, одетую на палец.
-Яна, это что?- Удивленно спросил я дочь.
-Это колечко у меня, я его на земле нашла.- Гордо ответила дочь.
Мне стало стыдно. Стыдно перед собой, что я все внимание уделяю зарабатыванию денег и, до сих пор, не сделал ребенку хотя бы простого колечка. Пока дочь спала, я сделал два серебряных колечка, одно маленькое, с сердечком, а второе, в виде листика с маленьким фианитиком, и когда ребенок проснулся, я одел их на ее маленькие пальчики. Радости дочери не было предела, а я дал себе слово, что мой ребенок не будет носить на пальцах гаечки.
Когда я заканчивал очередную операцию, послышались шаги Виктории, вернувшейся с работы. Я стал собираться домой и в этот момент услышал слова Яны.
-Пап. Не уходи.
Я оглянулся и посмотрел на дочь. Трудно было держать себя в руках, и путано, что-то объяснять. Яна сидела на моем стуле, смотрела на меня, и в глазах стояли слезы.
-Я завтра приду, милая, не плачь. Как я тебя учил.- Дрожащим голосом проговорил я, погладил ее по волосам и вышел из дома, не столкнувшись в дверях с женой.