Косовский прецедент

ИСТОРИЯ ЖУРНАЛИСТА

«Закон подлости» или «Закон Мэрфи», как окрестили его американцы, действует везде, даже в авиалайнере, несущемся на крейсерской скорости 900 км в час над Атлантическим океаном. Как еще назвать ситуацию, когда какая-то делегация американских бизнесменов раскупила все места в бизнес-классе и посему, твое место, волею судеб оказалось в пределах досягаемости протянутого микрофона от известного бизнесмена-армянина, возвращающегося с общеармянского культурного мероприятия, состоявшегося в Лос-Анджелесе, а аккумуляторы видеокамеры на полном нуле?
- Жаль, - я не смог скрыть досады, - жаль.
- Что, упустил ценный источник информации, - иронично улыбнулся Бизнесмен, - техника подвела?
- Аккумуляторы сели.
- Наверное, очень хотел проинтервьюировать?
- Не каждый раз удается вот так напрямую пообщаться с одним из корифеев национального бизнеса...
- Ладно, ладно, - поморщился Бизнесмен. - А по-человечески поговорить нельзя, без лести, микрофонов и камер?
- Микрофон – это то, что делает нас равными даже с такими представителями высшего света как вы. Вы же не каждый день с нашим братом на «вы» разговариваете.
Шутка понравилась, и бизнесмен рассмеялся.
- Ладно, валяй...те, что вас интересует? О чем говорить будем?
- А хотя бы о том, что заставило такого крупного бизнесмена как вы так трепетно, я не побоюсь этого слова, относиться ко всему, что связано с искусством?
- Хотите знать, почему я поехал на мероприятие в Лос-Анджелес?
- Нет, не только. Обычно представители делового мира не отличаются особой сентиментальностью и из всего, что относится к миру культуры и искусства, обычно предпочитают коллекционирование картин.
- Это стереотип.
- Не исключаю, но в любом случае ваше отношение к рассматриваемой сфере отличается некоторой эксклюзивностью.
- Ваша камера точно выключена?
- Да, а что?
- Все началось с «Косовского прецедента».
- Вы, наверное, имеете в виду, нынче модные разговоры о политико-правовых последствиях признания Косово международным сообществом на карабахское урегулирование или то, что недостаточное внимание к национальному достоянию ведет к потере всего, в том числе и Родины?
- Не дурно, с места в карьер... Так и быть, я вам расскажу всю историю.


ИСТОРИЯ БИЗНЕСМЕНА

Все началось со спора. Вы, наверное, слышали о моем брате. Он достаточно известный режиссер, сделавший себе имя на поприще театральных премьер и кинопостановок. По складу характера - самостоятельности, трудоспособности и целеустремленности, не буду грешить излишней скромностью, мы очень похожи, но по мировоззрению – он моя полная противоположность. Еще с детства он очень интересовался всем, что имело хоть какое-то отношение к искусству и, особенно к кинематографу. Будучи достаточно посредственным учеником в школе, он ночами зачитывался классиками всемирной литературы и драматургии. Сам, без чьего-либо совета или помощи перечитал всех известных науке философов, ораторов и мыслителей. Долго изучал разных ваятелей древности, различные школы изобразительного искусства средневековья и мэтров наших дней. К тому же, он практически за год выучил французский и после завершения нашего Театрального института поступил во Французскую киноакадемию. Я помню, когда он впервые обратился в посольство Франции за студенческой визой, его «с ходу» отшили из-за незнания языка. Когда он вернулся туда через год и с легким «Сорбонским прононсом» попросил «предоставить ему возможность получить образование в колыбели европейской культуры – Париже», то атташе по культуре чуть не прослезился. В итоге, брат стал образованным до такой степени, что мог с завидной легкостью дискутировать о тонкостях греческой мифологии или римской риторики хоть с самими классиками. Одним словом, он стал невыносимым. И вот однажды мы с ним сильно поспорили.
- Миром движет искусство, - изрек он, отпив немного вина и рассматривая содержимое бокала на свету, - оно, по сути, нематериально, возвышено, и она является двигателем прогресса.
При этом у него самого вид был не из лучших: многолетнее общение с миром искусств практически никак не отразилось на его внешнем виде, манере говорить и одеваться. Внутри он продолжал оставаться типичным представителем консервативного армянского общества, предпочитавшего носить кожаные куртки, трехдневную щетину и принципиально игнорирующего бумажники.
Времени было более чем достаточно: один из тех редких случаев, когда постновогодний синдром и приятное ничегонеделание предоставляли широкие возможности для болтовни двух вечно занятых людей, на сей раз не особо обремененных делами.
 - Давай договоримся сразу, - сказал я, - никаких избитых цитат известных философов и мыслителей, никаких заумных ссылок на классические произведения и никаких глубокомысленных латинских пословиц. И не вздумай вдаваться в религию: не нам судить о том, чего не знаем достаточно глубоко.
Он согласился.
- Что ж, валяй. Зачем утруждать себя чем-то более сложным, чем рутинное прибавление, вычитание, умножение и разделение? Рационализм – это идол современности.
- Интерес и его материальная составляющая – это основа общественных отношений, это то, что заставляет человечество двигаться вперед, - предложил я.
- Брось, люди идут вперед в поисках неизведанного, прекрасного. Познание, а не поиск источников или ресурсов обогащения – вот что заставляло людей становиться первооткрывателями мира. Ева вкусила запретный плод... Пардон, это уже выход за рамки договоренностей...
- Познание. Действительно: Колумб, Кортес, поиски Эльдорадо. Сугубо эстетическая подоплека этих поисков не вызывает сомнений. Люди плыли за океан в поисках новых впечатлений.
- Да? Готов ли человек рисковать жизнью только ради золота? Месяцами плыть, рискуя своей жизнью только ради золота и ничего более?
- Конечно, это самый древний способ зарабатывания денег, когда в качестве залога выступает жизнь человека, а процентов – то, что он может добыть ценою этой жизни.
- Нельзя низводить таинство жизни до каких-то денежных эквивалентов, это прямой путь в дебри извращенного миропонимания, в нацизм, фашизм и другие «измы», стоившие человечеству миллионов жизней.
- А Елена из «Одиссеи» Гомера? Разве ее красота не привела к трагедии? Если бы древние греки и троянцы руководствовались рациональным зерном, то сохранили бы жизнь тысячам.
- Отличный пример. Тысячи людей сели на корабли и поплыли на войну, ведомые идеей восстановления справедливости. Сколько бы потребовалось денег, чтобы повезти на эту войну людей, не имеющих моральной мотивации для участии в ней? Посчитай. Считай, в этом и кроется сила идеи и ее производных, материализованных в искусстве.
- Хорошо, давай посмотрим на это с другой стороны, - не сдержался я. - Мы с тобой практически выросли в нашем селе. Война, депортация и все, у нас нет села. Но зато, как ты любишь говорить, у нас есть идея села, есть воспоминания о нашем детстве, есть память. Мы помним наши горы, леса, реку, улицы, на которых играли с соседскими детьми, наш дедовский дом, тутовое дерево во дворе, красные ворота, соседей, могилы наших предков. Но разве этого достаточно, разве нам достаточно только помнить то, что мы потеряли? Разве мы не хотели бы видеть это, а не просто вспоминать?
- Знаешь, куда бьешь... Я думаю, что идея, в данном случае, важнее. Тысячи человек живут там, где родились их предки. Но далеко не каждый до конца понимает и осознает, какой ценностью он обладает. И получается, что имея – не имеет, а потерявши – приобретает.
- Кто сказал это?
- Не знаю, как-то само пришло на ум. Идея – это стержень, суть. Она позволяет тебе восстановить в мельчайших деталях то, чего уже может и не быть.
- Я не верю, брат мой. Мы сможем вернуть все эти воспоминания, если вернем тот мир, в котором они зарождались. А тот мир – физический. Вряд ли что-либо может подарить нам то, что давал нам он. По крайней мере, не в этой жизни.
- Если не все, то очень многое под силу искусству, - он почесал голову.
- Искусство двухмерно, односторонне и ограничено рамками мольберта или фотографии, если ты имеешь в виду наш старый альбом. В нем речь идет о миге, мгновениях, там счет идет на кадры, и нет того плавного течения времени, делающего тебя соучастником, а не просто свидетелем событий.
- Держу пари, что это не всегда так.
- Спорим?
- На что?
- Проигравший платит.
- За что?
- Какая разница?
- По рукам.
       Дальше разговор перешел на другие темы: наше село, наш потерянный мир был нашей болью. Кто не был беженцем, тот не поймет. И дай Бог, чтоб не понял. Прошел год с чем-то. Я как-то подзабыл о нашем споре, а брат, оказывается – нет. Он напомнил мне о нем, когда пришло время.
Это было в конце августа. Он позвонил мне из окрестностей Иджевана, где он был занят на каких-то съемках, и пригласил на какое-то мероприятие.
- Обязательно приезжай часам к 9-и вечера, не пожалеешь. Позвони на подступах к городу, дальше повезу я.
Я поехал. Это было далеко, но я всегда любил брата и эту часть Армении. Брат ждал меня на подъезде к городу. Здесь я пересел в их УАЗ, а один из его команды сел за руль моего джипа.
- С этого момента ты должен полностью выполнять мои распоряжения и не задавать лишних вопросов пока я не дам знать. Согласен?
Экстравагантная выходка, ничего не скажешь.
- Это похищение? Будете требовать выкуп?
- Не пожалеешь, будешь еще благодарить.
Я дернул плечами, и он сразу же надел мне на глаза матерчатую повязку, сделавшую меня слепым.
- Извини брат, это часть программы.
Мы ехали около часа по извилистым горным дорогам. По пути мой брат несколько раз с кем-то связывался и давал какие-то малопонятные распоряжения. Хорошо, что нас никто не видел со стороны: уж сильно вся эта затея смахивала на киднэпинг. Я уже начал было дремать, когда машина наконец-то остановилась.
- Приехали. Осторожно, держись за мою руку и не задавай вопросов.
Мы вышли из машины. Воздух был полон приглушенными звуками сельских будней: где-то мычала корова и кудахтали куры, совсем близко залаяла собака. Мы пошли по сельской дороге, спустились по каменной лестнице на четыре ступеньки и встали на прямой поверхности. «Бетон или асфальт», - подумал я. Затем скрипнула дверь, и мы вошли внутрь какого-то помещения. В лицо сразу же ударил какой-то терпкий, знакомый с детства запах. Идя вперед по мягкому – видимо, земляному - полу, я безуспешно пытался сориентироваться в происходящем, когда скрипнула вторая дверь, и мы вошли в следующее помещение.
 В уши ударил тихий гул, состоявший из множества отдельных разговоров и перешептываний – что-то вроде шума, которым встречает Крытый рынок. Но здесь шум был тише и глуше. Запах не пропал, просто здесь к нему добавился сигаретный дым и запах сырого дерева. Брат все еще держал меня за руку. Вскоре сквозь шум разговоров донеслось шипение и треск, переросшие в восточную музыку и торжественный мужской голос, начавший называть имена актеров. Брат снял повязку с моих глаз.
Я стоял у средней двери, прямо напротив главного прохода темного и достаточно большого кинозала, с рядами сидений, расположенных амфитеатром. Судя по всему, все места были заняты; здесь и там темноту нарушали тлеющие красные светлячки сигарет. Я посмотрел на брата. Лучи кинопроектора осветили загадочную улыбку на его лице. Он хотел сделать сюрприз, и это у него получилось. Вам меня не понять, но я очень люблю индийские фильмы. Наше поколение зачастую склонно считать любовь к индийскому кинематографу проявлением недостаточной «развитости вкуса», неспособности по праву оценить достоинства Голливуда и т.д. Между тем, для меня индийские фильмы – это не только и скорее не столько кино, сколько мое детство, часть меня, оставшаяся где-то далеко в прошлом. Не знаю как другие, но для меня и моих сверстников-сельчан походы в кино на вечерний сеанс были заслуженным отдыхом после трудового дня. Утром мы на наших осликах отправлялись в лес по дрова, а днем ехали за сеном. Вечер предназначался для выхода в свет, когда нарядно приодевшись, мы покупали билет на очередной индийский фильм и, обзаведясь кулечком с семечками, гурьбой штурмовали здание сельского клуба. Мы имели право, мы заработали кино. Протянув билет контролеру, мы шумно проходили через широченный коридор с земляным полом, который уборщица заранее обрызгивала водой, чтобы сбить пыль. Из-за этого в коридоре всегда пахло сырой землей...
Брат показал мне на два свободных места, в ближайшем ряду.
...Пришел, пришел продавец сладостей...
Мы сели на простые откидные сиденья, щербатые даже на ощупь. Да, такими они были и у нас. Хотя на сиденьях и были номера, но вряд ли кто-либо когда-либо смотрел на номер в билете. По негласному правилу молодежь садилась ниже главного прохода, верхнюю часть которого занимала молодежь постармейского возраста и взрослые пары, бывшие, впрочем, как и женский пол, редкими гостями на вечернем сеансе. Сидящие ниже главного прохода тоже делились по возрасту: самые юные занимали первые ряды, а дальше рассадка осуществлялась по принципу «чем старше, тем дальше от экрана». В отличие от «северной» части зала здесь мало курили, но больше лузгали семечек. Их съедалось так много, что бедной уборщице приходилось выгребать из-под сидений огромные горы шелухи и смывать водой пепел от многочисленных окурков, въевшийся в доски пола. Из-за этого в зале всегда пахло сигаретным дымом и сырым деревом...
Действительно, здесь все напоминало о нашем клубе. Даже окна, выходившие на горы и реку, протекавшую в метрах тридцати под окнами. Где-то там, между рекой и стеной клуба была деревянная будка туалета, куда по нужде мы иногда бегали в перерывах между сериями. Однажды, будучи десятилетним мальцом, я направился туда, просто свесившись из окна и спрыгнув с высоты двух метров. Для того, чтобы вернуться, пришлось карабкаясь по той же стене. Когда наступала ночь, то в эти окна можно было увидеть далекий свет домов Каркапа – примостившегося у подножья скал квартала, через который проходил наш путь в горный лес. Да, действительно, прямо вон там, где ярко горела одиночная лампочка, в нашем селе был дом Шурика, мимо которого мы ехали в лес. У Шурика лампочка горела всю ночь напролет на балкончике, куда вела лестница с первого этажа. У Шурика был огромный волкодав, который провожал нас хриплым низким лаем всякий раз, когда мы проезжали мимо хлева, упершегося тыловой стеной в скалу.
Вот и сцена, высоко приподнятая над полом, с толстыми бархатными занавесями по краям выглядит практически также. В 1990 году, за год до депортации, на нашей сцене выступал один бард из Еревана. Сидя на одиноком стуле, сиротливо стоявшем на середине пустой сцены, он на своей семиструнной подружке пытался в рифму перекричать галдеж моих односельчан, так и не выслушавших ни одной проникнутой чувством песен, но под конец устроивших исполнителю шквал оваций, которых не видела даже Гранд Опера. Этот парень, вероятно, подумал, что какие мы все варвары, далекие от мира чувств и искусства. Между тем, это был один из тех редких поводов, когда собравшиеся односельчане могли обсуждать тревожные новости, не боясь при этом поплатиться за нарушение строгих требований особого положения. Сцена и впрямь очень похожа: та же вычурная позолоченная лепнина, едва заметная в свете проектора, те же динамики, тот же лозунг на армянском, висящий слева от сцены: «Трудящиеся совхоза имени С.Мусяеляна воплотят в жизнь решения XXVII съезда КПСС!» Все было знакомо до странности.
Но неожиданнее всего была реакция зала: он реагировал на фильм так же, как и наш. Теми же словами. И, наконец, тот же диалект. Я слышал, что в этой части Армении говорили на диалекте, очень похожем на наш, но чтобы так похожем... Я стал внимательнее всматриваться в лица сидящих рядом. В основном это была молодежь, не старше пятнадцати. Что-то странное было в их облике. Возможно, дело было в одежде – слегка отстающей от моды, что было заметно даже в полумраке зала. Возможно, в чем-то ином, но в этих людях я почувствовал нечто до боли знакомое.
И вдруг у меня в мозгу сверкнуло молнией: это НАШ КЛУБ, я оказался в НАШЕМ КЛУБЕ! Тот же запах сырости, тот же шум, тот же зал, та же сцена, тот же ландшафт за окнами, те же люди, в той же одежде, в которой я запомнил их. Время остановилось, вернее, повернуло вспять и замедлило свой бег на середине 80-ых прошлого века. Я судорожно сжал руку своего брата. Тот улыбнулся и, прижав палец к губам, встал и повел меня за собой. Я еле шел, меня переполняли чувства, и трясло как в лихорадке. Мы спустились по крайнему проходу и сели с краю второго ряда.
- Ты хорошо помнишь этот фильм? – спросил он.
Как не помнить? Я был одним из немногих, кому удалось попасть на премьеру этого фильма в нашем клубе. Это был единственный случай, когда билет на двухсерийный фильм стоил не 40 копеек, а целых 50. Для того, чтобы попасть на него во второй раз, с братом, мне пришлось задействовать все свое красноречие, чтобы получить дополнительное финансирование у бабушки, которой нас поручали на лето. Я помню жест, которым она сопроводила передачу нам того злополучного рубля. Уже потом я увидел нечто похожее в фильме про Христа, в сценке, когда Понтий Пилат бросает свиток со своего балкона.
Между тем, на экране преступники подключили к электрогитаре главного героя ток высокого напряжения. Еще пару секунд, и его мать, не имея возможности предупредить сына о грозящей опасности, выхватит гитару и погибнет в красных всполохах пламени. В свое время эта сцена настолько взволновала меня, что во время повторного просмотра с братом, я попытался на этом месте прикрыть ладонью его глаза. Нам тогда было 12 и 9 лет.
- Смотри.
Брат указал на двоих мальчиков, сидящих в переднем ряду, чуть правее нас. Их лиц не было видно, но судя по всему им было примерно по 12 и 10 лет, оба в простеньких футболках, в каких мы сами щеголяли лет 20 назад.
- Ну и что?
Мне было не до детей, у меня голова шла кругом.
- Смотри же.
В ту же самую секунду, как и я 20 лет назад, старший из детей попытался прикрыть глаза младшему. Тот мотнул головой в нашу сторону. Свет кинопроектора осветил его лицо. Старший также повернулся к нам. Можете представить себе мое состояние, когда до меня дошло, что передо мной были МЫ – Я и МОЙ БРАТ!!!
Я очнулся в комнате директора клуба, на тахте, стоящей в углу длинного прямоугольного кабинета с земляным полом. Мой брат сидел у моего изголовья, а человек лет пятидесяти держал в руке запястье мой левой руки и нащупывал пульс.
- Все в порядке, - сказал он (как оказалось впоследствии – врач съемочной группы) и вышел. Мы остались одни.
- Что это было?..
- Я должен рассказать тебе одну историю, - сказал он.


ИСТОРИЯ РЕЖИССЕРА

       Я тебе уже говорил, что у меня были просто прекрасные отношения с руководителем моего курса в Академии, старым киношником, поклонником воспетой классики синематографа. Но я не говорил тебе, как мне удалось заслужить, вернее – завоевать доверие и уважение этой «Триумфальной арки киноискусства и мэтра кинопленки», как мы его называли. Это было на предпоследнем курсе. В тот год я не приехал домой на летние каникулы, а все потому, что за пару дней отлета в Ереван он позвонил мне в общежитие и наказал обязательно приехать на студию, где еще за пару дней до этого мы проходили стажировку.
Он встретил меня у входа.
- Слушай, Анри, - он называл меня так в честь Анри Верноя. – Слушай меня внимательно, у нас пара минут для того, чтобы ввести тебя в курс дела. Там наверху в офисе директора сидит человек, которому нужно срочно помочь. Если справишься с заданием – гарантирую максимально благожелательное отношение экзаменационной коллегии на последнем курсе.
- Что мне предстоит сделать, маэстро?
- Постановка для одного человека.
- Не пойдет, - я остановился, - никаких постановок для одиноких, богатых извращенцев.
- За кого ты меня принимаешь?
Вопрос был сопровожден хорошим подзатыльником, которому я даже обрадовался.
- Тогда, почему я? Почему вы не даете это задание кому-то еще.
- Только у тебя необходимая профессиональная подготовка должным образом сочетается с нужным уровнем прирожденного авантюризма.
 В устах мэтра это было более чем комплементом, и я молча проследовал с ним на второй этаж. Здесь он представил меня двум господам: нашему старому знакомому –директору студии и некоему итальянскому бизнесмену югославского происхождения. Тот вкратце рассказал свою странную историю. Оказалось, что его дед, известный и уважаемый в Югославии доктор Ванич – нейрохирург с сорокалетним стажем, получил тяжелое проникающее ранение в голову в ходе натовских бомбардировок Белграда, где он практиковал в одной из ведущих клиник. Доктора удалось спасти, но он так и не пришел в сознание. Его внук, сидящий перед нами удачливый бизнесмен, более десятилетия проживший в Италии, вывез деда в Словению, а оттуда – на частном самолете в Италию. Здесь доктор Ванич вот уже два года лежал без сознания в одной частной клинике на севере страны.
- Так в чем же дело? – спросил я.
- Дед находится под постоянным контролем врачей. Проведя очередную плановую электроэнцефалограмму мозга, консилиум пришел к выводу, что он при смерти и, как это часто бывает в подобных случаях, перед смертью он, хоть и ненадолго, придет в сознание. Дед всегда любил деревню, в которой он родился и, наверняка, хотел бы провести последние минуты своей жизни там.
Посмотрев на наши лица, он пояснил:
- Он родился в небольшом горном селе в самом сердце Косово. Сейчас этого села нет, дома и монастырь были разрушены в ходе войны.
- Что нам предстоит сделать? – поинтересовался я.
- Дед – нетранспортабелен. Его нельзя трогать.
- То есть, насколько я могу судить о ситуации, нам предстоит воссоздать село на месте? Точнее, нормальную жизнь целого сербского села на севере Италии?
- Да.
Теперь я понял, что имел в виду мэтр, говоря о представлении на одного человека и прирожденном авантюризме.
- Вы думаете, что это возможно? Думаете, что кто-то может реализовать такое?
- Именно поэтому ты и здесь Анри, - сказал мой учитель. Месье Дидье – директор студии, любезно согласился предоставить в наше распоряжение нужный реквизит и специалистов, оказать любую материально-техническую поддержку.
- Вы хоть понимаете, во сколько это может обойтись: поиск места, подготовка муляжей?..
- В вашем распоряжении будет административная группа в лице моего финансиста и юриста. Вы сможете нанимать нужных специалистов и заказывать необходимое оборудование, Анри. – Югослав подумал, что меня на самом деле так и зовут. – Я очень люблю своего деда, и буду вам очень благодарен за помощь.
 - У меня последний вопрос. Как насчет сроков?
- Месяц, не более.
Будь, что будет. Я согласился.
За пару дней набрав нужную команду, я вылетел в Италию и усиленно принялся за дело. Работа шла сразу по нескольким направлениям: местность, населенный пункт – дома, улицы, постройки и, наконец, люди. Затребовав всю имеющуюся у внука-бизнесмена информацию и заказав соответствующие справочники, мы быстро составили трехмерный макет местности и сопоставили с параметрами ландшафта, прилегающего к клинике. Сначала поиски окончились безрезультатно, но немного изменив масштаб, мы обнаружили более или менее схожее местечко в километрах тридцати на севере. Изменение масштабов подразумевало некоторое изменение и остальных параметров, что, с учетом близорукости доктора не являлось серьезной помехой. Договорившись с местными властями об аренде территории, мы по фотографиям определили месторасположение дома и все то, что можно было бы увидеть из его окон и подготовили трехмерную модель будущего населенного пункта из восьми «домов». Для определения внешнего вида будущих строений мы изучили имеющиеся в наличии фотографии и провели детальные консультации с двумя родственниками деда, жившими в Сербии. Для этого нашему ландшафтному дизайнеру и художнику даже пришлось вылететь в Югославию. Несколько труднее дело обстояло с домом старика. Его нужно было воссоздавать практически полностью. Быстро выяснив его планировку и внутреннее убранство, мы облазили весь югославский сегмент интернета в поисках продавцов соответствующего «антиквариата», обоев и пары старых автомобилей – аналогов тех, которые принадлежали односельчанам и которым предстояло колесить по улицам «села». Кое-чем помогла студия Дидье. Затем мы подписали контракт с одной итальянской строительной фирмой, которой предстояло построить из дерева дом старика и муляжи остальных построек из фанеры и картона. Особое внимание мы уделили звоннице монастыря, краешек которой по идее должен был виднеться с веранды второго этажа.
Между тем, команда, работающая по «человеческому измерению» проекта, подготовила длинный список лиц, имевших то или иное отношение к старику. Прежде всего, это были его родные и односельчане, с которыми он вырос и которые, по идее, должны были жить в «селе». Люди помогали нам не только с детальным оформлением всей этой огромной мизансцены, но и предоставили детальную информацию как о самом старике, так и всем том, что его окружало, вплоть до звука монастырского колокола, чести позвонить в который доктор Ванич неоднократно удосуживался в бытность церковным служкой. Самого колокола уже не было, но выйдя на информацию о месте и времени его отливки, мы нашли его точную копию в Черногории и записали его звук. У нас также была информация о коллегах доктора и его пациентах. Но в Сербии тогда было неспокойно и всего два человека смогли приехать и навестить его в последний раз.
Знаешь, на всем протяжении проекта меня не покидали противоречивые мысли, ведь, по сути, мы готовили «Большой обман». Мы собирались обмануть человека, стоящего на пороге вечности. С другой стороны, мы делали все, чтобы он покинул сей мир спокойно, никого не проклиная. Как бы то ни было, но через 4 недели мы были полностью готовы к приему нашего единственного зрителя.
Сначала мы приняли одного родственника и одного из односельчан, которым предстояло играть самих себя. Их реакция на «село» сделала нам честь: со слезами на глазах они о чем-то говорили весь вечер. Затем приехали актеры, которым предстояло играть односельчан. Мы расположили их в палаточном городке, разбитом рядом с основным домом. Здесь же мы устроили загоны для арендованных домашних животных: кур, гусей, коз и коров. Для координации действий всей этой массы людей и животных у меня было два переводчика – серб и итальянец. В назначенный день на специальной машине привезли доктора Иванича и осторожно подняли на второй этаж, в заранее оборудованную комнату, где ему предстояло прожить последние дни под присмотром врачей и близких. Я провел последние консультации и роздал всем рации, посредством которых мне предстояло руководить «постановкой». Для большей эффективности мы установили микрофон у изголовья: слыша пациента, я мог бы оперативно вводить нужные коррективы по ходу действия. Последним приехал православный священник, которому предстояло исповедать старого доктора. К слову нужно сказать, что батюшка так и не одобрил нашего замысла, но не отказался разделить с нами тяготы лагерной жизни для того, чтобы проводить человека в последний путь. В ожидании улучшения в состоянии больного прошла неделя. Наконец, доктор стал подавать признаки жизни. Это было утром. Медленно приходя в себя, он узнал внука и родственника, поинтересовался датой, даже признал «свой дом». Между тем, я дал отмашку, и в нашем «селе» забурлила жизнь: позванивая колокольчиками, по улице прошло стадо коров, заблеяли козы и стали кукарекать выпущенные из темных клеток петухи.
- Машина пошла, - скомандовал я, направляя потрепанный немецкий «Трабант» под окна деда. - Сосед номер один громко справляется о здоровье соседа номер два...
Процесс пошел, и я поднялся на второй этаж, в комнату, смежную с общей.
Лежа в постели перед окном на веранду, старик мирно беседовал с внуком.
- Хочешь посмотреть на село, дедушка?
- Да.
Переводчик, мой сокурсник-серб, порядком подуставший за последнюю неделю, монотонно переводил. Хорошо, хоть микрофон нормально работал.
Внук при помощи санитара выкатил кровать деда на веранду. Я напрягся.
- Звонит колокол, - прошептал я рацию.
- Forma non natura, - еле слыно прошептал старик после долгого молчания.
- Не понял? – переспросил внук, наклонившись к деду.
- Спасибо тебе большое, - сказал тот и, поцеловав его в лоб, попросил отвезти обратно в дом.
Здесь он причастился и вскоре умер. Когда врач констатировал смерть, молодой бизнесмен молча взял со стола будильник и силой ударил о пол.
- Что вы делаете? - всполошился ответственный за реквизит «от Дидье», - это антикварные часы.
Затем внук перекрестился, но сделал это не так, как остальные.
Тело старика увезли врачи, бизнесмен собрал нас во дворе, где поблагодарил за слаженную работу и пообещал каждому премию за «высокий профессионализм». Через час подъехавшие автобусы увезли гостей, меня внук попросил остаться. В аэропорт мы поехали на его машине.
- Вы перекрестились как-то по-другому, - сказал я по пути.
- Вы правы, Анри. Я католик, хорват....
- Но ведь доктор Ванич, насколько я могу судить об этом, был православным сербом. Вы ведь тоже Ванич.
- Доктор был отцом моей матери, но фамилия моего отца тоже Ванич. Они были однофамильцами. У нас это часто бывает.


ИСТОРИЯ БИЗНЕСМЕНА II

- Ясно, ты все подстроил, так же как и с тем доктором, – сказал я брату, закончившегося своего повествование.
- И да, и нет. Идея возникла во время очередного кастинга, который предстояло провести в этом селе. Приехав сюда, я понял, что клуб построен практически по тому же проекту, что и наш. Нужно было лишь пару штрихов, чтобы привести его в соответствие с тем образом, который сохранился у нас в памяти. Пара мазков – плакат на стену, горящие лампочки за оконным стеклом, динамик с шумом реки за окном вкупе с темнотой позволили залу получить нужный вид. Для большей схожести мы записали шум рынка и прокручивали пленку для создания соответствующего звукового фона.
- А дети? Я там видел нас. Тебя и себя.
- Тот, который я – это мой младший, а тот который ты – это мальчик, которого я случайно нашел во время проб на одну детскую роль. Все остальное – дело гримеров. К тому же нам пришлось немного потрудиться, чтобы приодеть всех согласно фотографиям и тех лет.
- Все это не столь важно: на самом деле ты провел меня так же, как и того старика по его косовской деревне.
- Я не провел деда. Его фраза, не расслышанная внуком, означала «Форма, но не суть». Старик понял все, не знаю как, но понял, что все это – муляж.
- Ладно, я не понял, шутка удалась.
- Это не было шуткой. Это был пример силы искусства, заставившего тебя поверить и посредством твоей веры воскресить в памяти прошедшее детство, дорисовать картину, которая осталась в твоей памяти. Наше село действительно осталось там, за линией фронта, но деятельность моей команды позволила вернуть тебя туда. Теперь ты понял, что то, что мы действительно ценим, живет в нас, в нашем сердце, и никому не под силу его у нас отобрать.
- Да, но ведь ты сам сказал «Форма, но не суть».
- Твой случай отличается. Случай с «Косово» и вправду стал прецедентом для твоего розыгрыша, но это не одно и тоже. Мы действительно старались сделать все, чтобы старик почувствовал себя в своем селе. Но в своей погоне за формой, мы упустили самое главное - суть. В твоем случае, в отличие от «Косовского прецедента» мы ее учли.
- И о чем идет речь?
- О людях.
- То есть?
- Мы окружили старика предметами, символами, но не людьми. Пара родственников не в счет. Люди – это главное. Это – косточка, вокруг которой нарастает все, это залог возврата всего остального. Так что, готовя это представление, я послал автобусы в соседнее село, где, как тебе известно, осела часть наших односельчан. Молодежь, окружавшая тебя в зале – это сыновья тех, с кем ты рос, Они и их отцы здесь. Они ждут тебя за праздничным столом, накрытым в честь дня Святого Пандалиона – надеюсь, что ты не забыл, что сегодня последнее воскресенье августа.


ИСТОРИЯ ЖУРНАЛИСТА II

Откинувшись в кресле, Бизнесмен глотнул немного вина.
  - Признайтесь, что это была победа искусства. Ваш брат, по сути, честно победил вас в идейном споре.
- Победа? Это был триумф. Пятнадцать минут чистейшего триумфа искусства, и единственное, чего не хватало, так это триумфальной арки, лаврового венка и толстеньких кудрявых малышей с шелковой ленточкой в руках.
- Вы сказали пятнадцать минут триумфа...
- Да, брат не захотел слишком зазнаваться, ведь должен же был кто-то раскошеливаться за все эти его инициативы...


Степанакерт
Январь 2008