За чертой истины

Э.Атанесян

ЗА ЧЕРТОЙ
 ИСТИНЫ

повесть


ПРОЛОГ

«…И сказал хан: «Переговоры окончены, князь. Я поклялся бородой Пророка, что ты сможешь вернуться обратно. Но знай, что от Марокко до Тевриза, и от Валенсии до верховий Нила все склонили головы перед славой и властью халифа. А тот, кто не склонил, тот ее потерял, ибо не признающий халифа не признает и Аллаха. Ты мужественный человек, идущий на смерть без страха. Но знай, что участь твоя постигнет всех воинов твоих, и стар и млад, ибо кто не признает власти халифа на суд, тот не может надеяться на его милость».
Алекс О’Коннел перевел взгляд с рассказчика на троих детей возрастом от семи до двенадцати лет, которые, сидя на краю скалы, азартно состязались в метании камешков в пропасть. – Что было после? – Спросил он однорукого молодого человека лет тридцати, сопровождавшего его уже вторые сутки.
– Хан не сдержал своего слова. Его рассердило…, как бы тебе сказать, – проводник улыбнулся, пытаясь подобрать подходящее слово, – а, упрямство, именно, упрямство князя, отказавшегося признать власть багдадского халифа.
– Да, поступок трудно назвать разумным, особенно если принять во внимание наличие прямой и явной угрозы, – улыбнулся в свою очередь Алекс, чертя что-то сухой веткой на желтоватой пыли тропинки.
– Что поделаешь, упрямство – такая же неотъемлемая черта нашего характера, как и гостеприимство, – пожал плечами проводник и продолжил, – князя заковали в цепи, а войска хана у него на глазах предприняли последний, 29-ый штурм и ворвались в крепость. Ее защитники, лишенные своего военачальника, были перебиты. Как и обещал хан, никто не остался в живых, ни стар, ни млад. Князя отвезли в Багдад и обезглавили после того, как он не пожелал склонить колени перед халифом . По легенде, его душа обратилась в ястреба, и он вновь поселился в своей опустевшей и разрушенной крепости. Даже сегодня, когда кто-то нарушает покой крепости, ястреб взлетает и оглашает окрестности тревожным криком.
Алекс перевел взор на вершину покрытой кустарником скалистой горы. Теперь он знает местную историю о хищной птице, уже больше часа грациозно парившей в безоблачном небе. Он перевел взгляд на гору. Натасканный взгляд остановился на тонкой змейке крепостной стены, едва различимой среди буйной зелени. Мец остался далеко позади, на много миль вокруг раскинулись высокие синеватые горы, местами покрытые лесами, местами колючим кустарником и повсеместно – травой, зеленеющей под майским солнцем. Не верилось, что окружающая природа имела хоть какое-то отношение к драматическим событиям, разворачивавшимся на этих склонах более одиннадцати веков назад.
«Похоже на Балканы», – подумал Алекс и, направив двойной зеленоватый кружок видоискателя фотокамеры на куст ежевики, чудом зависшей на самом краю скалы, сделал несколько снимков.
– Как ты думаешь, мы успеем взобраться на вершину и вернуться в село до заката? Для всего этого потребуется как минимум несколько часов, Джордж, – сказал он своему ангелу-хранителю, чье имя уже давно переиначил на английский лад. Тот повернулся к детям – неизменным спутникам человека с фотокамерой будь то в Азии, Европе или Америке – и что-то сказал. Дети закачали головами и начали что-то быстро лепетать на своем горском диалекте. Возвращаться домой сейчас они не хотели, это было ясно и без слов.
– Что будем делать, Алекс? Возьмем их с собой?
Черные глазенки младшего смотрели на него с мольбой: он был уверен, что если Джордж разрешит им остаться, то человек с фотоаппаратом уж точно не отправит домой, а, возможно, даже позволит пару раз сфотографировать друзей, стоявших здесь же, с надеждой в глазах.
– Смогут ли они дойти до крепости, ведь карабкаться придется долго?
Дети перевели взгляд на улыбающегося Джорджа. Выслушав его, они обрадовались и, показывая руками на крепость, стали быстро кивать и о чем-то наперебой говорить. Алекс не знал их языка, но их жесты были красноречивее любых слов.
– Хорошо, хорошо. Пойдем все вместе. Но идти придется быстро, нам нужно успеть спуститься до заката, – Алекс уложил фотокамеру в футляр, поднял с камня куртку, отряхнул, и, связав ее рукава у себя на поясе, начал подъем по крутому склону.
Троица детей не обманула ожиданий: они сразу же вырвались вперед и вскоре скрылись из глаз. Джордж шел в шагах 10-и впереди американца, замыкавшего живописную процессию. Несмотря на профессию, предусматривавшую определенную долю выносливости и мобильности, тот все же был более привычен к асфальту, чем к крутым горным склонам.
Ничто так не навевает мыслей как дорога, и ничто так не навевает мыслей о доме, как трудная горная тропа. Взбирающегося вверх по крутому склону Алекса захлестнула теплая волна ностальгии по родным пенатам и тому уютному микрокосмосу, который он собственноручно создавал на протяжении последних лет. Перед глазами, застилая пыльную тропу, проносились эпизоды из его жизни, и он отчетливо увидел ее лицо. Ее лицо... Алекс улыбнулся, и рука машинально потянулась к нагрудному карману, где в маленьком блокноте лежала ее фотография. Еще утром, до подъема в горы, он вынул ее из бумажника и переложил в блокнот. «Ближе к сердцу», – пояснил он, замешкавшись, Джорджу, ставшему случайным свидетелем этой сценки. Тот понимающе улыбнулся.
Приятный ход воспоминаний Алекса прервала небольшая колючка, впившаяся ему в руку. Резкая, хотя и не сильная боль заставила его вернуться из виртуального мира воспоминаний к действительности. Остановившись, он аккуратно вынул колючку из руки и отодвинул в сторону ветку с множеством таких же острых кривых шипов, похожих на акульи зубы. Тропинка делала крутой поворот вправо и резко уходила вверх. Спины детей мелькали в 50-и ярдах где-то впереди. Джорджа не было видно, но слышался его голос: он что-то говорил детям, а в ответ раздавались их звонкие голоса и смех. С поворота тропы и до самой вершины, кое-где очерченной остатками крепостной стены, ярдов на 400 тянулось буйное море кустарника. В косых лучах заката пологий склон горы казался изумрудным, и не верилось, что среди этой, ласкающей взор зелени скрываются мириады маленьких и острых иголок, готовых в любой момент впиться в тело случайного прохожего.
– Через тернии к звездам, – улыбнулся Алекс.
ГЛАВА 1
Роджер Арчибальд О’Коннел, более известный на «Холме» как Роджер «Башня», был скромным вкладом Cодружества Массачуссетс в верхнюю палату высшего законодательного органа США – Сенат. Степень скромности и, тем более, уместность данного вклада неоднократно оспаривалась соперниками–республиканцами еще в бытность О’Коннела молодым, подающим надежды конгрессменом из Бостона – ирландского бастиона на берегах Атлантики. Недостаток симпатии к «бостонскому выскочке» на первых порах остро ощущался и среди вашингтонских кругов самой Демократической партии. Злые языки в свое время утверждали, что Роджер – это далеко не лучший выбор демократического комитета штата, давшего стране «более именитых людей» , и что якобы ничем, кроме солидных габаритов и взрывного характера, он похвастаться не мог. Но О’Коннел не был бы О’Коннелом, если бы не принял брошенного вызова. Разгромные победы, одержанные им сначала на выборах в Палату представителей, а затем и в Сенат, прочно закрепили за ним славу непобедимого политика, а под ним – кресло народного избранника.
Как ракушка обволакивает попавшую внутрь соринку и дает жизнь чуду природы – жемчужине, так и демократы вотчины Кеннеди вдоволь потрудились над проблемой придания соответствующей формы и блеска многогранной персоне Роджера Арчибальда. Правда, и сами партийные хроникеры были вынуждены констатировать, что это удавалось далеко не всегда. Всякого рода попытки демократического комитета Массачусетса впрячь эту «темную лошадку» в единую упряжку со всей делегацией штата неизменно наталкивались на непреклонную волю О’Коннела, предпочитавшего всегда вести «свою игру», как он сам однажды изволил выразиться. В ответ на реплику Сэма Пирсона, ведущего рубрики «Новости холма» газеты «Бостон Дейли Ньюз», выдавшему в свое время газетный перл с заголовком «О’Коннел – сигнальная башня консервативного крыла демократов на Восточном побережье», вашингтонское политическое закулисье оперативно откликнулось кличкой «Башня», которая так же очень быстро пристала к Роджеру Арчибальду. Тот, однако, воспринял эту кличку как должную оценку своей позиции и, переизбравшись на второй срок в Конгресс, с гордостью прибавил ее к своему имени на двери капитолийского кабинета.
Несмотря на вздорный характер и перманентное злословие конкурентов и политических оппонентов, конгрессмен, а в последствии и сенатор, О’Коннел импонировал рядовым избирателям своего штата, а в особенности – графства Миддлceкс, на территории которого, собственно, и раскинулся самый европейский город США – Бостон. И даже несмотря на то, что в быстро меняющих облик прибрежных кварталах Чарльзтауна все еще можно было найти однокашников Роджера, готовых присягнуть на Библии, что сей джентльмен в свое время был отчаянным драчуном и завсегдатаем портовых пивных, его избиратели, тем не менее, демонстрировали завидную лояльность к своему любимцу и были склонны приписывать подобные измышления зависти его сверстников, обделенных фортуной. Высокий рост, пышная рыжая шевелюра и внушительный голос избранника нравились жителям, а в особенности – домохозяйкам города, традиционно отличающимся редким сочетанием англосаксонского консерватизма и кельтского либерализма, столь присущего северо-восточным штатам. Для них его персона являлась сторожевой башней их интересов в федеральном округе Колумбия, непреодолимым форпостом защиты их прав и свобод.
В тот вечер сенатор-демократ Роджер Арчибальд «Башня» О’Коннел задумчиво расхаживал по толстому ворсистому ковру своего кабинета на третьем этаже Сенатского здания Харта на Капитолийском холме. Дождь только начался, и его капли отвесно барабанили по оконному стеклу. Оставленный наедине со своими мыслями, сенатор посмотрел в окно, а затем, видимо поддавшись какому-то внутреннему порыву, отодвинул тяжелую бархатную гардину и распахнул высокую дубовую створку. Вместе с каплями дождя в кабинет ворвался терпкий запах раскаленного на августовском солнце асфальта столицы. Он подставил свое лицо каплям. Еще в бытность одним из сорвиголов своего округа, он любил в шторм приходить на набережную и, уцепившись руками за парапет, смотреть, как огромные волны, подрезанные волнорезом, ударялись о камень набережной и миллионами брызг рассыпались по мостовой, обдавая его солью и запахами моря. На сей раз эффект был похожим, но не тем: в каплях не было соли, а вместо безбрежного моря перед ним простирались бесчисленные крыши, постепенно приобретавшими глянцевый оттенок в лучах заходящего солнца. На фоне низкого, не по-летнему серого неба отчетливо выделялась статуя на шпиле Капитолия. В отблесках грозы казалось, что не мириады капель падают вниз, а Статуя свободы взмывает и летит вверх, рассекая на своем пути потоки ливня. Однако на этот раз сенатор, вопреки своим привычкам, не высказал подобающей случаю мысли: «Не хотел бы я оказаться на ее месте». Не обратил внимание и на капельки воды, стекавшие по его лицу.
Порыв щемящей ностальгии по славным временам прошел, но юношеский задор остался: пока в Вашингтоне идет дождь, но скоро грянет буря, сегодня Холм мокнет, но завтра его будет трясти как на вулкане, ибо размышления Роджера Арчибальда были вызваны не минутной слабостью или приливом воспоминаний. Нет, как бы не так. Достопочтенный сэр с присущим ему размахом готовился к выступлению перед Сенатским комитетом по ассигнованиям. Фабулой выступления был призыв к верхней палате поддержать президента, принять брошенный историей вызов и добиться того, чтобы Штаты наконец-то стали наводить серьезный порядок на востоке Европы, где день ото дня становилось все тревожней. Изобилующий четкими выкладками, доводами и цифрами, текст выступления был уже практически готов, но, как часто бывает в подобных случаях, ему в нем что-то не нравилось, чего-то в нем явно не хватало.
Отойдя от окна, сенатор подошел к заваленному бумагами рабочему столу из красного дерева и нажал на кнопку селектора.
– Да, сэр, – ответил селектор приятным женским голосом, в котором, наряду с традиционным уважением к руководителю сенатской комиссии, явно проступали вполне обоснованные столь поздним часом вопросительные нотки: «Ну а теперь-то что?»
– Вы еще здесь, Мэрилин? Войдите.
Обладательница женского голоса Мэрилин Джейкобс – она же руководитель аппарата сенатора – бесшумно материализовалась в его кабинете в виде молодой женщины не старше тридцати, в синем, безукоризненно сидящем на ней строгом костюме и с неизменным желтым разлинованным блокнотом в левой, чуть согнутой в локте руке. Всем своим обликом она выражала удивительное сочетание несгибаемой воли и работоспособности, помещенных в хрупкое женское тело. Несмотря на насыщенный рабочий день, – «Башня» весь день корпел над спичем – и позднее время, она, тем не менее, держалась непринужденно, и если в ее доброй душе и шла борьба между правами человека и долгом федерального служащего, то данное противостояние никак не отражалось на ее приятном лице. На нем было написано чувство совершенно иного характера, вернее – широкая палитра эмоций между удивлением и тревогой, ибо, войдя в кабинет шефа, ее взору предстало раскрытое настежь окно, заваленный бумагами письменный стол, задумчивое и, что самое удивительное, подозрительно мокрое лицо Роджера Арчибальда - человека, известного качествами, уныния среди которых не значилось никогда.
Все еще перебирая бумаги, сенатор поднял глаза и перехватил взгляд г-жи Джейкобс.
– Что-то не так, Мэрилин?
Его мощный голос никак не соответствовал обрывочным и бессистемным предположениям.
– Ваше лицо, сэр...
Он машинально провел рукой по лицу: «Ну и что? Ах да, совершенно забыл. Должно быть дорогая Мэрилин, обладающая удивительной способностью истолковывать нюансы федерального законодательства, на сей раз спутала следы дождя с чем-то еще».
– Это дождь, Мэрилин. Я просто открыл окно и, и…, – не сумев совладать с собой, сенатор принялся порывисто хохотать, и вскоре настоящие слезы смешались с каплями дождя.
Мэрилин Джейкобс относилась к той категории женщин, которые даже при громадной разнице в возрасте, во взаимоотношениях со своими почтенными шефами руководствуются скорее инстинктом материнства, чем, к примеру, положениями трудового соглашения или тем же руководством по организации работ Сената. Именно по этой причине, пока сенатор, поддавшись назад в кресле, смаковал импровизированную шутку, она закрыла окно, вытерла бумажной салфеткой подоконник и, взяв другую, подошла к креслу шефа.
Подавив очередную вспышку смеха, Роджер «Башня» знаком пригласил ее сесть и, оттерев настоящие слезы, сказал:
– Дорогая Мэрилин, простите меня за столь бурную реакцию. Не обижайтесь, я же вам в отцы гожусь. Знаете, это было очень. ...Неожиданно, понимаете, я и слезы...
Благодарно кивнув, он провел протянутой салфеткой по лицу и продолжил:
– Хотя знаете, было такое, было. Мне было столько же, сколько моему старшему внуку – Роджеру, сыну Шарлоты. Это был то ли 43-ий, то ли 44-ый год. Отец служил в морском флоте, однажды он приехал в отпуск и целую неделю водил меня с братом по бейсбольным матчам, горкам и музеям. У него была своеобразная манера патриотического воспитания, и перед отъездом, с целью соответствующего закрепления пройденного материала, он оставил нам с братом по пять долларов. Да, в те годы мало кто был уверен в том, что сумеет вернуться домой… Это было целое состояние. Тогда я впервые эту бумажку как следует и разглядел. Новая, хрустящая банкнота позволяла мне купить велосипед, который я присмотрел в магазине подержанных вещей на углу Юнион–стрит и о котором уже давно мечтал. Я уже представлял себя разъезжающим на этом почти новом красавце с желтой рамой и красными стопами. Знаете, детские впечатления никогда не стираются, даже после карьеры политика. И по сей день, по прошествии более чем сорока лет, я еще помню, как звенел звонок на правом рожке руля... Кстати, Мэрилин, как дела у вашей прелестной малышки? – Сенатор круто повернулся в кресле в ее сторону.
– Хорошо. Спасибо, сэр.
– А кто за ней присматривает, ведь уже поздно, – «Башня» смотрел на массивные, украшенные нимфами помпезные бронзовые часы, неизменный попутчик каминных полок в кабинетах власти.
– Не волнуйтесь, сэр, за ней присматривают мой муж и няня. Сегодня мы попросили ее задержаться.
– Очень хорошо... Так вот, когда ваша девочка немного вырастет, то обязательно купите ей велосипед, – как обычно сенатор дал один из своих фирменных советов, – Да, и на чем я остановился?
– На пятидолларовой купюре.
– Да, конечно. Так вот, мой брат продул свои деньги, а заодно и мои пять долларов. В тотализатор. Поставил не на ту лошадь. Мэрилин, вы когда-либо играли в тотализатор? Правильно, и не играйте. Помню, как я тогда плакал. Обидно было не только то, что я их потерял, но и то, что я сам их брату и отдал... Ладно, перейдем к делу. Я просмотрел окончательный вариант текста, очень даже не плохо. Но, дорогая миссис Джекобс, мне все еще кажется, что здесь чего-то не хватает. Речь идет не о фактологической, а скорее о сугубо риторической стороне. Вы уже отпустили Эндрю? Да, полтора часа назад? Совсем забыл, и вправду сам его отпустил. Ну и правильно, он молодой, ему нужен, так сказать,…оперативный простор для действий. Помню, я в его годы тоже…
– Сэр, может я смогу его заменить?
Конечно, это было несколько бестактно. Но нужно отдать должное Мэрилин, она всегда перебивала шефа исключительно с целью направить бурный поток его мыслей в нужное русло.
– Возможно, возможно. Знаете что, Мэрилин? Вы наверняка помните о плане Maршалла – грандиозный проект по восстановлению послевоенной Европы. И куда только не идут деньги наших налогоплательщиков... Так вот, я думаю, что старик Айки по этому поводу выступил с соответствующей убедительной речью перед Конгрессом. Сами представляете, что реализация подобных масштабных проектов без соответствующей политической и иной поддержки Холма просто немыслима. Вы также знаете, что я яростный противник плагиата и ссылок на чужие слова. Но, дорогая Мэрилин, я также думаю, что это как раз тот единственный случай из тысячи, когда высшие интересы нации требуют пересмотра радикальных подходов. Короче, найдите пожалуйста это выступление и изучите стилистику. Мне просто не терпится узнать, на каких струнах сыграл Айки. Я думаю, что нам не помешало бы расставить пару параллелей, ведь нынешняя ситуация, как мне представляется, довольно схожая. Что скажете?
– Хорошая идея, сэр. Думаю, что подготовка ключевых тезисов выступления госсекретаря Дж. Маршалла в Гарвардском университете 5 июня 1947 не составит особого труда , – молодая женщина встала, плавно повернулась на каблуках и направилась к двери.
– Да, Мэрилин..., – здесь сенатор несомненно допустил еще один досадный промах, но такова была его широкая натура, – Вы, конечно, помните, что старик Айки – это президент Дуайт Эйзенхауэр ?
– Догадываюсь, сэр, – в быстром повороте ее головки, увенчанной копной вьющихся черных волос, в ее утомленных глазах и голосе явно проступили нотки укоризны.
Действительно, наибольшая выразительность всегда достигается при ограниченности средств ее выражения.
«Проклятье, я всегда ее недооцениваю», – сенатор соединил кончики пальцев перед собой на уровне груди и, поудобнее устроившись в кожаном кресле, погрузился в размышления.
«Дятел Вуди» оказался прав: серия «бархатных революций» в Восточной Европе способна стремительно перекроить политическую карту континента. Традиционное разделение на «своих» и «чужих» теряет привычные контуры, а «железный занавес», отделявший систему западных ценностей от «империи зла», скоро начнет неуклонно отступать на восток. По всей видимости, недалек и тот день, когда, как и предсказывал Бжезинский, сам Союз распадется из-за роста центробежных сил и активизации националистических сил на местах. Но прежде чем это произойдет, между Западом и остатками Востока появится буферная зона. Симптомы уже налицо. Демократический романтизм, антисоветские настроения и поддержка Запада сформируют новые национальные элиты. А пока вся эта нынешняя смесь из демократических лозунгов, студенческих маршей, демонстрантов–оппозиционеров, профсоюзных пикетов и новых выборов станет системой, пройдут годы. Пока царит хаос, рассматриваемый всеми как «свобода». Хотя, причем тут свобода – не ясно. Соединенные Штаты должны принять очередной исторический вызов, сделать хаос управляемым и направить его в нужное, конструктивное русло. А то сейчас это скорее напоминает «коктейль Молотова». Именно, какое удачное сравнение: «коктейль Молотова». Нужно запомнить, может пригодиться на прениях. Конечно, старик Горби неплохой малый, лично мне он импонирует. Но по правде говоря, сейчас он скорее похож на того парня из рекламы «Дженерал моторс», который в надежде завести заглохший автомобиль 30-ых, скатывает его с холма, а затем тщетно пытается его догнать и сесть за руль. Правда, тогда рекламировались новые тормоза. Браво, еще одно удачное сравнение: на какие тормоза будут рассчитывать в Кремле? Да, Бжезинский умный парень, анализы, проведенные им, оказались правильными, и все прогнозы становятся реальностью. Но голос у него какой-то скрипучий, вот и получил кличку Вуди Byдпeккеp ».
Ход мыслей сенатора прервал звонок селектора.
– Да, Мэрилин. Что-нибудь по тексту?
– Звонили из лобби, к вам посетитель, сэр.
– Избиратель? Нет? Вы уверены? Ну, тогда объясните ему, что сейчас уже поздно. Скажите, что я принимаю по средам и четвергам, если хочет, то пожалуйста, запишите на прием.
– Это не обычный посетитель...
– Дорогая Мэрилин, у сенатора Соединенных Штатов Америки не бывает обычных или необычных посетителей. Если кто-либо обращается за содействием к представителю верхней палаты Конгресса, то он должен быть обязательно принят и выслушан, – здесь сенатор, как обычно, сделал крутой вираж и, перейдя с ура–патриотических ноток на бюрократические, закончил мысль формулировкой, достойной стать поправкой к Конституции, – принят и выслушан в оговоренное время.
– Это Александер О’Коннел, – Мэрилин уже давно поняла причину популярности «Башни».
– Ба! Да это же мой сын, черт побери. Распорядитесь, чтобы его пропустили, пусть поднимается. Блудный сын возвращается к любящему папаше, – он потер руки.
Роджер Арчибальд и вправду был любящим отцом. За грубоватыми повадками и зачастую излишней прямолинейностью скрывалось любящее сердце родителя. Как и всякий любящий отец, он терпеливо сносил выходки и капризы своих чад, и в особенности, младшего сына – третьего по счету ребенка четы О’Коннелов. Радость предстоящей встречи затмила собой все мысли и планы, и, поддавшись наплыву родительских чувств, сенатор так и не удосужился спросить себя: «А чем, собственно говоря, вызван сей неожиданный поздний визит сына?»
Увидев друг друга отец и сын обнялись. Проведя рукой по мокрым волосам сына, он направился в ванную комнату.
 – И угораздило так промокнуть, – послышался его голос из ванны, – словно тебя окунули в море.
О’Коннел старший появился с махровым полотенцем. Передав его сыну он позвал Мэрилин и попросил ее приготовить горячий чай.
– Что это за груда металлолома у вас в фойе, отец? – Через минуту Алекс сидел с взъерошенными волосами и разглядывал кабинет отца. Предстоял трудный разговор с отцом, и он все думал, с чего начать. Еще на пути сюда, в такси, он прикидывал все возможные варианты: он понимал, что новости огорчат отца, а этого ему не хотелось.
– Это памятник. «Холмы и облака» или что-то в этом роде. Хотя по мне – действительно, груда металла. Ладно, иди в ванную и причешись, сынок. О’Коннелу не полагается сидеть взъерошенным, даже если это кабинет другого О’Коннела, – сенатор сидел в кресле напротив и улыбался.
Даже внешне Алекс больше походил на отца, чем на мать: те же черты лица и волевой характер. Все, что в нем было от матери, так это цвет волос. Проводив взглядом сына, сенатор подошел к встроенному в шкаф бару и достал оттуда початую бутылку рома. Мэрилин, взявшая на себя роль хозяйки, принесла две чашки чая и поставила их на небольшой журнальный столик, стоящий между двумя глубокими кожаными креслами. Сенатор откупорил бутылку и добавил в чай немного рома.
– Тебе это будет в самый раз, – объяснил он подошедшему сыну, – а то еще схватишь простуду. Твоя мать мне этого не простит и будет ворчать, ну ты знаешь, как всегда: «Приехал к тебе на пару дней, а ты не смог за ним присмотреть». Кстати, а почему она не приехала? Обещала вернуться через неделю, а прошло дней десять.
– Отец, я тебе должен что-то сказать, – в голосе сына была решимость, – понимаешь, я приехал сюда не на пару дней, а надолго, на много дольше...
– Да? А как же учеба, а как же Гарвард, черт побери? – Сенатор отложил ложку, которой помешивал чай и удивленно взглянул на сына, – Ты, что, не хочешь учиться? Нет, я понимаю, ты молодой, у тебя могут быть различные увлечения, хобби, музыка, ну и девушка, наконец. Но согласись, Алекс, это не причина, по которой О’Кoннел может отказаться от учебы, а, следовательно, и от будущего. В чем дело, Алекс?
– Я не отказываюсь от учебы, даже наоборот... Дело в том, что я уже поступил в университет, на факультет журналистики университета Джорджа Вашингтона. Это здесь. Неделю назад я сдал все тесты и предварительно зачислен на первый курс.
Роджер узнавал в сыне себя: та же самостоятельность, непредсказуемость и уверенность в собственных силах. Мда, быть может в других условиях он похлопал бы сына по плечу и с гордостью сказал бы Мэрилин, что Алекс весь в отца, а возможно, предложил бы отметить проделку сына в каком-нибудь пабе, но не сейчас. Конечно, Алекс уже достаточно взрослый человек, чтобы самому решать, что и как ему делать. Но имеет же он, Роджер Apчибaльд, конституционное право указать своему сыну на то, чего делать нельзя. Нельзя отказываться от возможности получить образование в одном из самых престижных учебных заведений страны. Это вам не какой-нибудь там..., короче – это Гарвард, и этим все сказано.
Сенатор встал и стал огромными, под стать росту, шагами прохаживаться по кабинету.
– Твоя мать знает об этом? – Он стоял перед сыном, в голосе чувствовалась настороженность.
– Да, после получения уведомления о поступлении я вернулся домой и поставил всех в известность...
– Всех, кроме меня...
Сенатор подошел к окну. Дождь уже прекратился. За окном было уже совершенно темно, и лишь комплекс зданий Капитолийского холма, благодаря подсветке, четко выделялся своими восковыми контурами на фоне черного неба.
  – Ты, наверное, знаешь, Алекс, что я всегда мечтал дать тебе, брату и Шарлотте хорошее образование. Ты никогда не спрашивал себя почему? Просто я всегда хотел, чтобы вам в этой жизни было легче, чем мне. В твои годы я не мог позволить себе образование, о котором мечтал, времена были другие. Я не жалуюсь на судьбу, это было бы, по меньшей мере, кощунством. Но все, чего я сумел достичь, стоило мне огромных усилий. Сегодня я в состоянии отгородить своих детей от этих проблем, обеспечить им сносные стартовые позиции. Поэтому я рекомендовал тебе Гарвард. Степень юриспруденции вкупе с моими связями, а их у меня много, ты знаешь, открыли бы перед тобой широкие перспективы. Сынок, эта страна держится на правовой системе. Законы – писаные и неписаные – вот кровеносная система, регулирующая все сферы жизни. Если ты знаком с принципами устройства общества, то ты уже в лодке, и ты плывешь, даже если ветер дует тебе в лицо, а не в спину. Юриспруденция дала бы тебе возможность свободного выбора, и ты мог бы работать на государство или уйти в частную практику. «Юридическая компания О’Кoннела» – по-моему звучит неплохо. Человек с твоими мозгами мог бы многого добиться: общественный вес, уважение, ну и конечно солидные деньги. Это страна законов, здесь каждый второй солидный адвокат зарабатывает на много больше, чем президент. Алекс, ты бы занимался громкими делами, о тебе писали бы газеты, ты был бы желанным гостем на телевидении и все такое. А возможно однажды, проснувшись утром, – Роджер широким жестом указал на свой кабинет, – ты бы решил ступить на стезю своего отца и выдвинул бы свою кандидатуру на выборах в Конгресс.
Роджер Арчибальд стоял со сложенными на груди руками и молча смотрел на Алекса.
– …Знаешь, сынок, – продолжил он после минутной паузы, на протяжении которой мысленно карабкался по маршруту, приведшему его на Холм, – вся наша система построена на противостоянии вызовам. Убери их, и все наше государство, общество и экономика попадут в коллапс и глубокую депрессию. Проблемы не дают нам расслабиться, они придают динамику всему, и все мы, начиная с рядового продавца в любом из вашингтонских супермаркетов и кончая самим президентом, живем в условиях тотальной конкуренции. Но это нечто обыденное, приевшееся. С твоим характером и способностями ты просто создан для политики. А она, как известно, покруче техасских родео, хотя принцип тот же: ты ее седлаешь, а она отбрыкивается и норовит тебя скинуть. Ты бы понял, что это значит – принять настоящий вызов.
Роджер опять стоял у окна, его правая рука лежала на подоконнике, а на лице играла улыбка. Его взгляд был устремлен туда, где вскоре и ему предстояло принять вызов, один из тех, которые в совокупности и призваны определять роль и место США в мире. Так или примерно так думал наш друг-сенатор.
Между тем Алексу показалось, что он нащупал «ахиллесову пяту» в аргументах отца.
– Ты прав, отец. Я согласен, что нужно всегда стремиться вперед, или, я бы даже сказал – наверх. Это закон жизни. Но еще один закон гласит, что каждый должен выбираться сам. Возможно, что и я в свое время скажу то же самое относительно облегчения участи своих детей. Но сейчас мне кажется, что вперед я должен идти сам. Как говорится: «Через тернии к звездам». А что насчет политики, то журналистика и политика тесно взаимосвязаны. Например – президент, он сам был журналистом.
– Рейган – республиканец, – отрезал Роджер, который, по всей видимости, уже пришел в себя. Подойдя к столу он вызвал по селектору Мэрилин, – Мэрилин, дорогая, мне очень неудобно вас беспокоить, но не могли бы вы приготовить мне кофе. Да, ложку кофе и две сaxapа.
Он вернулся к потягивающему чай сыну и, потрепав его по голове, продолжил:
– Если уж ты апеллируешь к президентам, то знай, что один из них, Эйб Линкольн, в твои годы за пару центов купил старую бочку и среди разного тряпья нашел пару книг по юриспруденции. Так вот, этот парень сидел по ночам и штудировал всю эту литературу до тех пор, пока не сдал экзамены и не получил лицензию на осуществление адвокатской практики. Он стал одним из величайших президентов этой страны, отменил рабство и, надрав задницу южанам, предотвратил раскол страны.
– И при этом создал Республиканскую партию, – улыбнулся Алекс.
– Я не об этом, – поморщился Роджер, – а о том, что у тебя значительно больше возможностей, чем в свое время было у самого Авраама Линкольна.
– Поздно, отец. Я перешел Рубикон.
– Вот, полюбуйтесь на него, – обратился Роджер к Мэрилин, вошедшей с чашечкой растворимого кофе, – я знал, я был уверен, что эта возня с фотокамерой к добру не приведет. И вот результат: мой сын явился сюда, чтобы объявить мне о своем поступлении на факультет журналистики университета Джopджa Вашингтона. Представляете?
– Поздравляю, Алекс. Надеюсь, что когда-нибудь ты достигнешь таких же высот, как Ларри Кинг или Вальтер Кронкайт . Будем ждать.
– Во-первых, давайте сразу забудем о Кронкайте. Он первым объявил о смерти Кеннеди и стал для меня вестником смерти. Во-вторых, Мэрилин..., он по сути отказался от поступления в гарвардскую школу права того же Кеннеди и при этом обосновывает свой выбор какими-то латинскими пословицами. У парня был реальный шанс стать хорошим адвокатом, а в будущем – политиком. А он предпочитает носиться с блокнотом и «разгребать грязь» .
– Ну что вы, сэр, – улыбнулась руководитель аппарата сенатора, – соответствующая статья в «Вашингтон Таймс» по своим последствиям иногда более чем сопоставима с заявлением Госдепа... Вы и сами иногда...
– Сегодня однозначно не мой день, – «Башня» замахал руками, – Все против меня, даже Мэрилин. Вы хотите, чтобы я за один час отказался от того, о чем мечтал десятилетиями? Чтобы я радовался тому, что мой сын принимает своего рода судьбоносные решения даже не посовещавшись со мной? Меня обошли, Мэрилин, я вне игры, и я не контролирую ситуацию в собственной семье.
И именно тогда настал один из тех редких моментов, когда фортуна улыбается как на приеме у дантиста. Алекс понял, что момент настал.
– Не совсем, отец. Меня зачислили предварительно. Окончательно зачислят тогда, когда я смогу подтвердить свою кредитоспособность или платежеспособность, на твое усмотрение. А для этого, как понимаешь, крайне необходимо согласие соответствующего комитета Сената. Короче, если я не представлю соответствующие документы в двухнедельный срок, то буду отчислен. Так что, достопочтенный сэр, вы полностью контролируете ситуацию.
– Аа, да ты явился сюда за финансированием, – Рoджер с размаху плюхнулся в глубокое кресло, – Выходит, O’Кoннел–младший обратился к О’Коннелу–старшему с просьбой выделить ассигнования на учебу, в противном случае Америка может лишиться одного из своих самых многообещающих писак. Молодец, сын, хватило наглости еще заявиться и требовать у меня денег. Ну, весь в меня.
Роджер во второй раз за вечер разразился громоподобным смехом. Это же надо так уметь, идти против воли отца, да еще просить у него денег на это. Жаль, что парень выбрал себе другую стезю, из него, несомненно, был бы толк.
– Слушай Алекс, – сказал он, проведя ладонью по глазам, – прежде чем Мэрилин поедет домой, а мы с тобой отправимся отмечать твое поступление в один хороший ирландский паб, я тебе скажу две вещи. Запомни хорошенько, и пусть Мэрилин станет свидетелем: я уважаю твое право выбора и со своей стороны сделаю все возможное, чтобы ты смог учиться там, где ты хочешь. Но для того, чтобы я стал уважать твой выбор, тебе предстоит много попотеть и заслужить уважение своим трудом. Выбирайся сам. Это очень мягкие условия, Джеф, и ни одно из государств не может похвастать тем, что получает ассигнования на более льготных условиях.
Это смеялся уже не Роджер Арчибальд, а председатель сенатской комиссии по ассигнованиям.
Младший О’Коннел понял, что на этот раз его пронесло... С сегодняшнего дня он принимает вызов: уважение отца необходимо заслужить, и он этого добьется! Молодость. Она честолюбива и патетична, ей во всем мерещатся вызовы.
– Кстати, Алекс, ты, как Рейган, любишь заговаривать зубы пословицами, ну что-то вроде: «Через колючки на Капитолийский холм». Думаю, что это то, что мне нужно. Повтори, пусть Мэрилин запишет.
– Через тернии к звездам .

ГЛАВА 2

– Ты что там шепчешь? – Джордж примостился на камне и с видимым удовольствием вытянул перед собой ноги. Во рту у него торчала сигарета.
– Латинская пословица, означает, что для достижения чего-либо нужно пройти через препятствия. Закон жизни.
– А я думал, что это девиз с сигаретной пачки «Ротманс», – Джордж лукаво усмехнулся и, пошарив в кармане, достал коробок со спичками. – Присаживайся, я и не знал, что ты философ. Все вы, журналисты, странные люди.
Джордж вытянул двумя пальцами спичку, захватил ее большим, указательным и безымянным пальцами и прижал к коробку, удерживаемому в ладони оставшимися пальцами. Резкий удар о колено, коробок упал, а спичка загорелась. Нехитрая операция по прикуриванию, машинально проделываемая обычными курильщиками по несколько десятков раз на дню, требовала от этого однорукого парня определенного мастерства и сноровки. У него не было зажигалки, и проделанная процедура в духе Дикого Запада была не эпатажем, а вынужденной мерой.
Джордж затянулся сигаретой и пустил дым носом.
– Ты себя убиваешь, Джордж. Причем, медленно, и, судя по твоему лицу, со смаком.
– Ты прав. Ты наверное хотел сказать «по кускам», – Джордж дернул тем, что осталось от его левой руки.
– Как это тебя угораздило, пулей? – Алекс был далек от всего, что касалось войны.
– Нет, пулей они меня достать не могли. Я был пулеметчиком и не давал им расслабиться. Хорошая штука, этот пулемет, он у меня звенел, как натянутая струна, а в перерывах между боями я хранил его в самодельном брезентовом чехле. За это меня называли Страдивари, а пулемет – «скрипкой». Представляешь, во время боя некоторые шутники умудрялись по рации объявлять о моем «выходе» с «сольным скрипичным концертом». В результате меня так раскрутили, что за мной началась настоящая охота. Ну и «достали» минометом. Поганейшая вещь, этот миномет, скажу я тебе. На мою долю пришлось два осколка: который поменьше – в плечо, а вторым разворотило руку. Зрелище было не для слабонервных: она еле висела. Пришить ее не смогли, вот и стал гидом для таких любознательных журналистов как ты. Как это у вас там, в Лас–Вегасе, да, «одноруким бандитом», – он поднял с земли коробок и положил в карман, – Пошли, Алекс, дети наверное уже давно в крепости.
Журналист встал с камня, и, достав фотоаппарат, сделал пару планов далеких горных вершин, подножья которых были скрыты за голубоватой дымкой.
– Знаешь, Джордж, я хотел тебя спросить о твоей руке… Здесь мне рассказали одну историю... Я бы хотел внести ее в свой очерк, сделать главной сюжетной линией. Если ты не против. Я имею в виду историю с похоронами...
– Ладно, мистер журналист – усмехнулся его собеседник, покачивая головой, – если думаешь услышать нечто из разряда мифологии, то ты не по адресу. Человек неравнодушен к героике и мифам, это у него в крови. А произошедшее, это было..., ну, просто глупостью. Называй как хочешь... Когда после операции меня перенесли в палату – отдельную палатку для таких как я – четыре из шести коек были заняты: кто-то лишился руки, кто-то ноги, а один сразу обеих ног. Эвакуировать нас в Степанакерт не было возможности – дороги простреливались вдоль и поперек. Ну и пришлось нам изрядно помучиться в лесной глуши... Это были люди с дикой тоской в глазах. У меня самого кошки скребли на душе: я потерял тогда троих друзей, плечо горело и, вдобавок ко всему, страшно ныла несуществующая рука. Но когда смотришь на взрослых, заросших щетиной мужиков, прошедших сквозь огонь и воду, и теперь тупо уставившихся в одну точку, то становится не по себе. Тебе приходилось слышать, как посреди ночи, прячась от всех и вздрагивая при каждом шорохе, плачет взрослый бородатый мужик? Два дня я терпел атмосферу палаты, но на третий решил, что необходима смена ситуации при помощи шоковой терапии. Еще до операции, когда молодой хирург заявил мне, что руку невозможно спасти и предложил бутылку домашней водки вместо анестезии, я попросил его после ампутации не выбрасывать мою руку. Помню, как вытянулось его лицо, затем он так нахмурил лоб, что на нем можно было прочитать: «Парень рехнулся». Не знаю почему, возможно от стресса, но мне тогда казалось, что моя рука может достаться шакалам. Чтобы избежать подобного, я на полном серьезе планировал без свидетелей закопать ее в каком-нибудь укромном месте. Сейчас все это кажется глупым... Доктор сдержал слово: он сохранил руку. Не знаю как и где, но на утро третьего дня я ее получил. Я достал деревянный ящик из под патронов и, собрав друзей по несчастью, почетно похоронил свою левую конечность в чаще под деревом. Когда я стал, смеясь, заваливать «могилу» землей, всем казалось, что я сошел с ума. Затем я устроил пышные поминки, благо друзья подвезли хорошее вино. Тогда я и произнес свой тост. «Я свел счеты со смертью, – сказал я, – пусть черви в ближайшие полвека на меня больше не рассчитывают». Мужики сначала сидели с каменными лицами, потом оттаяли: поняли, что все это касается и их. Так все примерно и произошло. Потом история обросла героическими деталями, а когда ты опубликуешь это, то за строчками и столбиками уже не останется боли и страданий, одна бравада... Ладно, пошли, ребят уже давно не слышно.
Сигарета описала в воздухе дугу и, ударившись о серый, поросший мхом валун, рассыпалась дружной стайкой маленьких искорок.
– Но все же, скажи, Джордж, тебе было трудно тогда? – Алекс поднялся с камня, отряхнул штаны и, стараясь не смотреть на собеседника, протянул ему руку. Тот невесело улыбнулся, но, все же, ухватился за протянутую руку и встал.
– Спасибо…, а насчет трудно ли... Однажды я чуть ли не лбом столкнулся с одним азером на узкой горной тропе. В ста ярдах выше нас завязался бой, наши атаковали базу их пехоты. Нас было пятеро, мы осторожно продвигались вперед сквозь заросли, чтобы ударить с фланга и не дать окружить наших. Парень появился неожиданно, зеленый еще, автомат держал в одной руке и все вглядывался в тропинку: мин боялся. Я дал знак нашим, чтобы не стреляли и не выдавали своего присутствия. Решив взять солдата в плен, я стал медленно идти ему навстречу. Когда он меня заметил, я был шагах в 10-и от него, а он уже был у меня на мушке. Он даже не испугался, не успел наверное, а покраснел как нашкодивший четвероклассник. Я ему крикнул: «Бросай оружие, останешься жить». А он вскинул автомат, но выстрелить не успел: я прыгнул в сторону и уже в падении дал по нему очередь. С пулеметом не шутят. Очередь прошила его наискосок.
Джордж остановился и отвел рукой колючку.
– Страшно было?
– Нет, трудно. Ребята подоспели сразу, подняли меня, перевернули, убедились, что я цел. Все произошло за какие-то 2–3 секунды. Сначала я думал, что он не успел выстрелить, а потом оказалось, что ему и стрелять-то было нечем, примкнутый магазин был пуст. Если бы я опоздал на долю секунды, то понял бы, что он безоружен и не стал бы стрелять. Понимаешь, какая-то секунда, и человек остался бы жить. В кармане у него лежало недописанное письмо домой и письмо из дому, в котором мать сообщала ему о том, что их корова отелилась. Помню, как трудно было читать это письмо... Если бы мне в руки попался бы его командир, то я бы пристрелил его немедля.
– А если бы у него были патроны? Ты, наверно, не так бы переживал за произошедшее, – прервал молчание Алекс.
– У вас в городе есть небоскребы? – Остановившись, спросил Джордж.
– Да, – пожал плечами Алекс, не улавливая связи сказанного с темой разговора.
– У вас люди бросаются с них вниз?
– Возможно. Некоторые психически неуравновешенные люди действительно могут пойти на подобный шаг.
– И разве в их смерти обвиняют тех, кто построил здания настолько высокими, что падение с них чревато неминуемой смертью?
– Конечно, нет. Но причем тут все это?
– А при том, что этот парень пришел туда, где у него не было шансов выжить.
– Значит ты должен быть спокоен по поводу произошедшего. Пришел как солдат, погиб как солдат. Так в чем же дело?
– Все правильно, кроме одного. У него не было выбора, он не смог отказаться от этой войны, его мнения никто не спрашивал. А теперь посмотри на наших, они здесь добровольно – это самостоятельные люди. Попробуй такому что-нибудь запретить. Избравшие иной путь давно уехали. А дело в том, что мать того солдата будет проклинать нас за смерть своего сына, но при этом вряд ли задаст себе или кому-нибудь вопрос: «А что делал ее сын с автоматом в руке вдали от своего дома и вблизи дома чужого?»
Собеседники прошли молча пару десятков метров.
– Знаешь, Алекс, – Джордж прервал паузу, – когда будешь писать обо всем этом, то сними эпизод с коровой, вряд ли твои читатели поймут это…
Дальше они шли молча. Каждый думал о своем, а вернее – об одном и том же, но по-своему. Война многогранна и помимо обильной пищи для червей, как любил говорить Роджер Арчибальд, она дает обильный материал и для пишущей братии. Хотя... То, что Алекс уже успел услышать за последние несколько дней, нисколько не навевало на него мыслей о работе. Его волновало иное: что же все-таки заставило этих людей бросить свои повседневные безобидные занятия и с головой погрузиться в пучину крови и страданий. Он не понимал всего этого. Он уже смирился с тем, что он человек из иного мира, с другой системой ценностей и с иными приоритетами. Еще пара дней, и он вернется к привычной жизни. Но вряд ли он сможет уехать таким, каким он сюда приехал. С этим он тоже смирился.
Впрочем, о войне думали не только они двое.
Вот уже несколько минут несколько пар цепких глаз настороженно рассматривали собеседников сквозь прорези прицелов: за одним из выступов полуразрушенной крепостной стены, укрывшись под листвой выросших здесь кустов ежевики притаилось четыре человека в странных балахонах из серой домотканой шерсти. Еще трое незнакомцев в странных казаноподобных головных уборах стояли во дворе крепости и сторожили прижавшихся к стене напуганных детей. Их посадили на корточки спиной к стене и связали руки за спиной. Знак, сделанный одним из этих людей, был более чем понятен: ладонь, сначала прижатая к губам, а затем проведенная ребром по горлу. Пятеро из них были вооружены автоматами, один пулеметом и еще один держал в руках снайперскую винтовку.
В углу небольшого двора возле обвалившихся со стен камней, заросших по пояс зарослями крапивы и сорняков, лежало шесть армейских рюкзаков. Рядом к стене были прислонены три короткие зеленые трубы – одноразовые гранатометы. Незнакомцы явно не ждали встретить здесь непрошеных гостей, умудрившихся расстроить их планы. Это были серьезные люди, в отличие от собеседников, они не только думали о войне, они жили ею.
– Дети поутихли, Джордж.
– Ничего, наверно бегают где-нибудь, крепость большая. Видишь, провал в стене, вон, над теми камнями. Там справа в стене есть выступ, когда будешь подниматься, можешь ухватиться правой рукой, а левой схвати за корневище. Я тебе помогу, а потом ты вытянешь меня. Один не управлюсь, а в обход – долго. Да, будь осторожен: змеи и скорпионы уже выходят погреться на солнце.
Вскоре собеседники подошли к остаткам стены, и Алекс стал карабкаться по серым, с разводами зеленоватого мха, камням. Шаг, еще один, и он уже стоял перед проемом. Следуя инструкциям Джорджа, он ухватился правой рукой за выступавший из стены камень, а левой нащупал корневище, о котором ему сказал Джордж. Небольшое усилие, и журналист, стоя в проеме стены, стряхивал пыль с рук.
– Все нормально, я уже внутри, готовься, – он развязал рукава куртки, ухватился за один из них, а другой перебросил Джорджу. – Обмотай вокруг руки, я тебя вытяну.
Джордж ухватился целой рукой за рукав куртки и начал медленный подъем вверх по стене.
– Ты б лучше ухватился бы там за что-нибудь, а то потеряешь равновесие, – улыбнулся он.
– Ладно, не волнуйся.
Алекс присел на корточки и, продолжая держать рукав одной рукой, стал шарить свободной позади себя. Рука натыкалась на маленькие камни и жухлую прошлогоднюю траву. Неожиданная боль заставила его быстро одернуть руку и повернуться назад. За ужалившей его высокой крапивой, буквально в двух шагах от него, на корточках сидел бородатый человек. Его правая рука лежала на спусковом крючке висевшего на плече автомата, чей темный зев был красноречивее ладони левой руки, которую незнакомец прижимал к губам.


ГЛАВА 3

Что бы ни говорили различные философские концепции о таком сложном явлении как человеческое сознание, оно от этого мало меняется и продолжает оставаться не чем иным, как совокупностью чувств и ощущений. Так или приблизительно так подумал Пол, проснувшись поздним воскресным утром в своей бостонской квартире в районе Бэконхилл.
Вначале он почувствовал, что лучи весеннего солнца, пробившись сквозь жалюзи на окне его спальни, почти отвесно бьют ему в глаза. Уже повернувшись на правый бок, он стал различать звуки уличного движения и мерные перестукивания колес подъезжавшего трамвайчика или «ти», как все его здесь почему-то называют. И только вытянув ноги и почувствовав прохладу лакированного дерева кроватной спинки, он наконец-то понял, что его разбудил не будильник в виде кургузого чернокожего сержанта, свистящего в свисток и кричащего «Вставай, солдат», а мерзкая трель, издаваемая последним достижением связи – сотовым телефоном, лежавшим на тумбочке.
«Нужно поменять эту проклятую мелодию», – в который раз пронеслось у него в голове.
Пол был внутренне дисциплинированным человеком. Обычно он просыпался без четверти семь и, продолжая лежать в постели с закрытыми глазами, проводил мысленную «рекогносцировку на местности и во времени», как он это про себя называл. Согласно выработанной годами привычке он прислушивался к звукам, анализировал запахи, определял свое положение в комнате, далее вспоминал какое сегодня число, чем он занимался вчера и что у него запланировано на сегодня. И только под конец, уже выстроив из полученных умозаключений картину окружающего его мира звуков, запахов, движений и проблем, он начинал понимать кто он сегодня, и что ему предстоит делать.
На этот раз, однако, к выводам он пришел быстрее обычного. Вместо умозрительных заключений в его мозг ворвался голос женщины из телефонной трубки. Из обрывочных сведений, полученных из последовавшего разговора посторонний наблюдатель в свою очередь мог бы с большой долей уверенности предположить, что Пол – разведенный пятидесятилетний человек, уже давно усвоивший навыки холостяцкой жизни, что его бывшая супруга и дочь живут в Нью-Йорке, что их соответственно зовут Мириам и Дора, что Дора ждет отца на свой день рождения и что при этом она выходит замуж. Это последнее было чем-то новым для самого Пола.
– Как выходит замуж…, маленькая Дора выходит замуж?
Большая немецкая овчарка по кличке Бон, лежавшая на коврике в противоположном углу спальни зарычала и, подняв голову, навострила уши. Продолжая разговаривать, Пол подошел к ней и потрепал по голове. Затем он набросил на плечи старый шелковый халат, купленный им на распродаже лет пятнадцать назад, присел на кровать и начал шарить ногами в поисках домашних туфлей.
– Стоп, стоп. Ей всего лишь 25 лет, у нее еще все впереди, ей нужно получить образование и, в конце концов, она может ошибаться в своем выборе, – продолжил он.
Сопровождаемый псом, он проследовал в гостиную, где на каминной полке рядом с массой классических аксессуаров жизненного пространства представителя среднего класса – кубков, сувениров и статуэток – стояло несколько семейных фотографий в рамках из красного дерева. Все еще прижимая трубку плечом, Пол взял одну из них обеими руками и стал разглядывать с улыбкой на губах. Маленькая смешная девочка сидела на руках отца и удивленными глазами смотрела в сторону. Улыбающийся Пол показывал пальцем, пытаясь обратить внимание ребенка на объектив, слева от него стояла улыбающаяся Мириам и двумя руками придерживала Дору. Позади семейной четы виднелось море и часть пляжа с пальмовым стволом и вывеской «Таверна «Большой страус». Дора тогда увидела большого игрушечного страуса, стоящего у входа в кафе. «Какой большой цыпленок», – прошептал пораженный ребенок, чем вызвал смех своих родителей и проходящего мимо джентльмена, который по просьбе Пола и сфотографировал семью.
Между сценкой на фотографии и все еще продолжавшимся телефонным звонком пролетело двадцать три года – целая жизнь.
– Знаешь, я сейчас смотрю на нашу фотографию, ты помнишь, мы сфотографировались на пляже, около забегаловки твоего брата. Каким занятным ребенком она была! Неужели она уже выходит замуж...
– Ты становишься сентиментальным... Она уже взрослый самостоятельный человек. Дора решила обвенчаться в день своего рождения и будет ждать тебя. Смотри, Пол, на этот раз ты просто обязан быть здесь, не огорчай ее, как в прошлый раз..., к тому же, на сей раз это не просто вечеринка.
– Ты же знаешь, я тогда был в отъезде по важным делам и послал ей букет. К тому же я считаю, что в ее возрасте вместо подарков лучше дарить деньги, она уже знает как ими распоряжаться… Это насчет прошлого раза… Я говорил с Дорой в прошлый понедельник, но она мне ничего не сказала ни о помолвке, ни о своем женихе. Кто он? Я должен познакомиться с ним до официальной церемонии.
– Я думаю, что это возможно. Но тебе придется приехать сюда заранее.
По всей видимости, продолжение разговора показалось Бону менее интересным. Он лениво зевнул и, продемонстрировав страшные клыки, медленно направился на кухню. Здесь на одном из квадратов клетчатого бело-красного пола еще вчера оставил свою никелированную миску с надписью «Бон» и нарисованной примитивистом костью . Не успел он удостовериться в том, что миска пуста, как на кухне появился хозяин, который натягивая светло-голубую сорочку, бросил ему кожаный намордник:
– Одевайся, Бон, мы выходим в свет.
У него была странная манера шутить.
Судя по всему, если неожиданный звонок и не привел к изменению планов Пола, то придал его действиям динамизм. Уже через десять минут солидный джентльмен лет пятидесяти, выйдя из элитного дома на углу Бруклайн и Флетчер, учтиво раскланялся с пожилой многословной дамой, живущей этажом ниже и, остановив первое попавшееся такси, бросил косо поглядывавшему на собаку водителю-индусу адрес: «Вотертаун». Еще через пятнадцать минут Пол с собакой по мощеной булыжником дорожке пересек небольшую парковую зону и подошел к красно–зеленой закусочной на колесах. Несмотря на раннее для ланча время, за импровизированной стойкой уже стояли двое туристов–японцев, решивших прервать традиционную охоту за историческими местами гастрономической паузой. Разглядывая ближайшие кирпичные здания, выглядывающие сквозь весеннюю листву, они вяло дожевывали бутерброды с копченой свининой и горчицей. Хозяин мобильного заведения, если так можно было назвать специализированный микроавтобус «Дженерал моторс», стоял по другую сторону стойки и, вытирая руки безукоризненно чистым белым фартуком, что-то бормотал себе под нос.
– Доброе утро, Джои. Джентльмены, приятного аппетита…
Туристы улыбнулись и закивали в ответ, а Джои – чернокожий плешивый мужчина лет шестидесяти – мельком взглянул на Пола и вновь погрузился в свое занятие. На этот раз он протирал спиртовой салфеткой пальцы правой руки.
– Доброе, сэр. Я сейчас закончу. Сколько раз говорил этому негоднику, что с этой проклятой фритюрницей что-то не так, вот опять вымазался маслом. Знаете, сэр, Тони уехал в горы с компанией таких же отъявленных бездельников, а мне предоставил одному возится с этим проклятым примусом на колесах. Потерпите немного, и я смогу послужить вам на гастрономическом поприще.
– Я не голоден. Ты мне скажи, смог бы ты накормить моего приятеля, Джои?
– И ты здесь, Бон? – Оперевшись большим животом о стойку и попутно перевернув пластиковый стакан с остатками колы, старик заглянул вниз. – Да, твое имя тебе уже стало подходить. Есть здесь у меня отличный кусок, способный как-то скрасить твою собачью жизнь. Сейчас я его тебе приготовлю. Послушайте моего совета, сэр, Бон уже стар и обычно в его возрасте сырое мясо не только не по зубам, но и не по кишкам, покупайте ему «Педигри»
Старик начал шарить в небольшом холодильнике позади стойки.
        – Хорошо, Джои, я подумаю. Мог бы ты за ним присмотреть пару минут, пока я зайду кое-куда. Ты знаешь, он дисциплинированный, хлопот не будет. После у меня будет разговор с тобой.
– Хорошо, но, пожалуйста, привяжите его к тому дереву, муниципалитет запретил долговременное нахождение животных менее чем в десяти ярдах от таких закусочных, – Джои возмущенно тряс в воздухе бумажкой, которую он вытащил из нагрудного кармана, – видите ли, сэр, весной люди более восприимчивы к аллергенам…
Оставив Бона Пол обошел большую лужу, образовавшуюся из-за просевших плит мостовой, перешел дорогу и направился в сторону здания банка, работающего круглую неделю. Там, в глубоком подвале, в одном из депозитных ящиков вот уже более десяти лет хранилось то, зачем он и пришел. После необходимых формальностей банковский клерк одновременно с ним повернул в замке свой ключ, вытянул черный эбонитовый ящичек и ушел, оставив хозяина наедине с его содержимым.
Из толстой кипы каких-то бумаг, конвертов, пары цветных детских рисунков и каких-то коробочек он выбрал небольшой, обитый красным бархатом футляр и открыл его.
– Бинго, – прошептал он, достав из футляра изящный женский перстень, – вот он.
Полюбовавшись изделием, Пол вернул перстень в футляр и переложил его во внутренний карман плаща. Пересмотрев некоторые из документов и улыбнувшись, – видимо, вспомнив что-то, – он вернул их в коробку и задвинул эбонитовый ящик обратно. После он поднялся на первый этаж и, выбрав подходящий момент, подошел к миловидной сотруднице, сидящей за свободной стойкой. Протянув нужные документы, он поинтересовался состоянием своих финансовых дел. Оставшись довольным соотношением дебета и кредита, Пол сделал пару распоряжений. Еще через пару минут он поставил подпись под протянутой бумагой и, высказав женщине пару комплиментов, он столь же стремительно вышел на улицу, сопровождаемый парой «прекрасных карих глаз», с которыми жизнь, к несчастью, свела его только сейчас.
  Разговор с Джои также не занял более пяти минут. Пол передал старику адрес и несколько купюр.
– Такую больше нигде не достать. Не забудь, Джои, раз в два дня, и проследи, чтобы была свежая.
Отойдя немного, Пол посмотрел на часы, и сняв с пса поводок, выпустил его на волю. Почувствовав свободу, Бон рванул в сторону голубей, примостившихся на низком пьедестале небольшой скульптурной композиции, стоявшей посредине парковой зоны.
– У тебя полчаса, Бон. Помни, голуби – это символ мира. Да, даже и не помышляй о том, чтобы нагадить рядом с этим произведением искусства: это не только пошло, но и некорректно по отношению к истории этой страны.
Сам он сел на край покрашенной в зеленый цвет скамейки и, вынув из кармана небольшую брошюру, углубился в чтение.


ГЛАВА 4

Солнечные лучи пробивались сквозь узкие щели в двери и, вспоров темноту подвала, продолговатыми пятнами ложились на земляной пол, на поверхности которого виднелись большие и маленькие булыжники, наполовину скрытые в земле. Если бы в старой, изъеденной червями деревянной двери, еле державшейся на двух ржавых петлях, было бы что-то человеческое, то она непременно возгордилась бы. И было за что. Ведь впервые за последние десятилетия на ее долю выпала почетная и ответственная участь – скрывать за своими девятью параллельными и двумя перпендикулярными досками нечто более ценное и значимое, чем зимние запасы картофеля и разный домашний скарб. Конечно, наша дверь не могла похвастать своей непреодолимостью, однако это ничуть не принижало ее нынешнего статуса: в глазах пленников она была олицетворением физической и метафизической границы, разделявшей реальность на две неравные части: светлый мир свободы и темный подвал плена. И даже видимая хрупкость этой границы, казалось, была призвана в лишний раз усилить переживания пленников. Сюда доносился шум ветра, игравшего в саду среди молодой листвы деревьев. Иногда, поддавшись очередному порыву ветра, листья перекрывали путь солнечным лучам, и пятна на полу начинали дрожать и принимать причудливые очертания: казалось, дверь многозначительно подмигивала находящимся внутри.
Алекс лежал на боку и смотрел на золотистую взвесь пыли, парящую в солнечных лучах. Даже и не верилось, что в прохладном и влажном воздухе подвала могло быть столько пылинок. Тем более, что вместо ее запаха ощущался терпкий, отвратительный запах какого-то растения, видимо, попавшего сюда с охапкой прошлогоднего сена. Он оторвал веточку и поднес к свету. Запах усилился. Растение имело острые, с мелкими зубцами по краям, листья и мясистый стебель. Запах стал невыносимым. «Какая гадость», – он отбросил растение в сторону и, оттерев пальцы о сено, повернулся в сторону детей. В глубине помещения их не было видно, но было слышно, как они о чем-то настороженно шептались.
Вот уже несколько дней Алекса не покидало ощущение нереальности происходившего. «Нет, этого не может быть, потому что это неправильно», – думал он. На улице стоял приятный весенний день. Сквозь щель в двери было видно теплое майское солнце и синее безоблачное небо. Порывы ветра доносили шелест листьев и пение птиц, спрятавшихся где-то среди деревьев. Казалось, сама природа навевала мысли о внутреннем созерцании и гармонии, однако щемящее чувство неизвестности и опасности ни на секунду не покидало его: он был пленником, и его судьба целиком зависела от планов, а, возможно, даже и настроения этих людей.
Мысленно он вновь вернулся назад. Произошедшее казалось кошмаром и даже не верилось, что с момента пленения прошло не более суток. События вновь и вновь проносились у него в голове.
Тогда, увидев нацеленный на него автомат, он от неожиданности выпустил рукав куртки и медленно потянулся к облицованному в пластик журналистскому удостоверению, висевшему на шее.
– Я журналист, я гражданин США, – успел выговорить он прежде, чем его сбили с ног и обшарили карманы, видимо, неправильно истолковав жест.
Уже лежа вниз лицом, придавленный коленом в спину и чувствуя затылком холод автоматного ствола, он услышал доносящиеся снизу стоны Джорджа. Его не было видно, а Алекс не слышал выстрелов и очень надеялся на то, что проводник просто упал со стены и ушибся. Происходящее казалось нереальным как сон.
Пока журналисту связывали за спиной руки, он успел повернуть голову в сторону стены. Там стоял один из незнакомцев и целился вниз из автомата, к стволу которого была приделана странная толстая труба. К афганцу подошел одетый в черное бородатый человек с большим армейским биноклем в руках – видимо, командир. Указав пальцем вниз, он обменялся парой фраз с боевиком, и тот спустился вниз. Когда через минуту он обратно вскарабкался на стену, в руке у него была куртка и фотоаппарат, оставленный Алексом внизу. Джордж между тем продолжал стонать, и это обнадеживало. Человек в черном внимательно осмотрел фотоаппарат и, открыв его, вынул пленку и собственноручно засветил. Следующим предметом, привлекшим его внимание, стал паспорт американца. Перелистав его и бегло осмотрев бумажник, он подошел к Алексу, которого уже усадили на землю спиной к проходу в стене.
– Это недоразумение, вы не имеете права. Кто-нибудь говорит по-английски? – Алексу не переставало казаться, что происходящее – результат недоразумения, ведь еще утром ему обещали, что поход в горы вполне безопасен, что линия фронта проходит далеко на востоке, и что там, в горах нет ни мин, ни военных.
– Я гражданин США, а не лицо, участвующее в конфликте, и я защищен международными конвенциями. У вас будут проблемы с начальством…
Командир боевиков подошел и, приподняв раскрытым паспортом подбородок Алекса, заглянул ему в глаза.
– Ты действительно тот, за кого себя выдаешь, – сказал он на хорошем английском. – Что касается проблем с начальством, то могу заверить, что как раз наоборот. Кстати, я и тебе советую не переживать по поводу произошедшего. А вообще-то, мистер О’Коннел, ты появился здесь как нельзя вовремя. Этим ты не только сэкономил много времени нам, но и, вполне возможно, сохранил жизнь другим.
– Кто вы, и что вы собираетесь делать?
– Мы принимаем участие в этой заварушке с другой стороны баррикад, – усмехнулся боевик и поспешил театрально добавить, – Но это отнюдь не значит, что мы собираемся причинить вред тебе или твоим юным друзьям. С одним условием, конечно, что вы сами не будете создавать проблем.
– Что будет с Джорджем?
– Если речь идет об этом одноруком, лежащем около стены, то, ты сам покалечил его, когда выпустил из рук куртку. Судя по всему, при падении твой друг сломал себе ногу. Но не волнуйся, мы его оставим здесь: он будет нашим гонцом и поставит в известность своих о том, что вы у нас в плену. Дальше все будет делом техники, и если все сложится нормально, то через пару дней вы сможете вернуться сюда целыми и невредимыми и спокойно продолжить созерцание памятников старины.
– Но ведь нельзя оставлять раненого человека здесь без помощи, – Алекс попытался представить себе участь беспомощного Джорджа.
– Вы предпочитаете, чтобы мы взяли его с собой или считаете, что лучше вызвать карету скорой помощи? – В голосе человека в черном чувствовались нотки издевки. – А где же ваша вера? Мы ведь вверяем его не людям, а Богу. Ладно, достаточно. Нам пора идти. А пока, для вашей же безопасности, мы лишим вас свободы слова, – сказал командир незнакомцев и сделал знак боевикам.
Через минуту рты пленников были залеплены широкими кусками липкой ленты, лишавшими их возможности говорить. Один из боевиков встал в проеме стены и бросил в сторону Джорджа куртку и журналистское удостоверение Алекса. Фотоаппарат он решил оставить себе.
Через минуту командир незнакомцев получил сигналы от своих лазутчиков о том, что впереди все тихо. Он построил связанных между собой пленников в колонну и, выведя из крепости, повел на восток. Противоположный склон горы оказался более пологим, и вместо кустарников здесь росли небольшие дубовые рощицы, отделенные друг от друга открытыми пространствами альпийских лугов с высокой травой. Двое лазутчиков шли по флангам основного отряда, в двух–трех сотнях ярдов впереди. Они часто останавливались, прислушивались и внимательно всматривались в окружающий ландшафт. Несколько раз на протяжении шестичасового перехода Алексу и детям приходилось ничком падать в траву и, замирая от неизвестности, прислушиваться к бешеному биению своих сердец, но каждый раз сигнал тревоги, поданный авангардом маленькой процессии, оказывался ложным.
У каждого из незнакомцев было по небольшой рации, однако группа, по всей видимости, хранила радиомолчание: люди предпочитали общаться друг с другом жестами и лишь изредка перекидывались парой слов. Командир боевиков или «Черный», как про себя назвал его Алекс, то уходил вперед к лазутчикам, то, дожидаясь подхода остальных, взбирался на дерево и, поглядывая на часы, смотрел в бинокль. В короткие минуты отдыха, отводимые им отряду каждые полчаса, его помощники отклеивали у пленников уголок ленты и позволяли сделать пару глотков воды сквозь соломинку.
Осторожно переходя от одной рощицы к другой, процессия спустилась со склона горы и перешла грунтовую дорогу с широкими вымоинами и, перейдя небольшой ручей, протекавший по дну пологого оврага с крутыми глиняными склонами, начала подъем по лесистому склону горной гряды, за которой в наступающих сумерках виделась подернутая сизой дымкой широкая равнина, уходящая далеко на восток.
Судя по всему, вооруженные незнакомцы были неплохо знакомы с дорогой и не боялись встретить на пути непрошеных гостей. С наступлением темноты они не только не умерили темпа ходьбы, но наоборот, стали подгонять своих пленников. Не зная и практически не видя дороги, дети постоянно спотыкались, и шедший впереди американец несколько раз оказывался на земле, увлекаемый тяжестью падающих детей. Одетые в широкие шаровары и балахоны, похитители резво шагали в легких самодельных кожаных туфлях на босу ногу. Эти странные люди, казалось, не знали ни устали, ни пощады: поднимая упавших на ноги, они вновь подгоняли их стволами и прикладами автоматов.
К тому времени, когда процессия достигла руин небольшой фермы, была уже глубокая ночь. Полуразрушенное здание располагалось на самом краю холмистой равнины, на западном склоне холма, примыкавшего к горной гряде. Ночь была ясная, и при свете поднимавшейся луны, насколько хватало глаз, тянулись засохшие виноградники, здесь и там усеянные белыми руинами каких-то строений. Линия фронта была где-то рядом, и иногда какофония цикад нарушалась грохотом одиночных выстрелов или коротких автоматных очередей.
«Черный» приказал расположить пленников внутри строения. Лунный свет проникал внутрь здания сквозь окна и большие проломы в стенах и крыше. Даже сейчас было хорошо видно, что еще совсем недавно здесь шли упорные бои. Было видно, что в нескольких местах иссеченные осколками белые стены почернели от копоти, въевшейся в белые камни кладки – это были следы прямого попадания снарядов. Однако Алекса, как и детей, мало волновали эти едва заметные детали: обрадовавшись возможности отдохнуть, пленники на ощупь ногами расчистили небольшой пятачок под одной из стен и уселись прямо на полу. Дети были измотаны, давали о себе знать ссадины и ушибы. На сей раз, однако, пленников никто не поднял, но и воды им не дали.
Выслав вперед лазутчиков, «Черный» подошел к сидящим на полу.
– Ты, наверное, догадался, что мы у линии фронта. Я понимаю, что ваше отношение к нам очень далеко от дружественного. Но при вашем нынешнем статусе выбирать не приходится. Поверь, говоря об этом, я не преследую цели лишний раз напоминать о вашем положении. Просто через полчаса мы начнем переход на противоположную сторону. Расстояние до карабахских позиций около 350 ярдов. Примерно столько же между самими сторонами. Нам предстоит пройти этот путь тихо и без шума, в противном случае мы можем попасть под огонь противника, своих или перекрестный огонь всех сразу. Результат будет один и тот же – нас не будет. Вам развяжут руки, они вам понадобятся, но помните, что мы будем связаны единой судьбой. Хочу сразу предупредить, любое несанкционированное движение будет жестко пресекаться. Мои люди получили приказ стрелять на поражение в случае попыток к бегству. Они, поверьте мне, сделают это быстро и бесшумно – у них на оружии будут глушители, и стрельба не наделает много шуму. Такая смерть будет даже гуманнее того, что вас ожидает, когда станете бежать по минному полю. Сначала по одному поведут детей. Ты, журналист, пойдешь последним. Компанию тебе составлю лично я. В ходе того, что вы, американцы, называете «инфильтрацией», с противоположной стороны возможно «инициирование перестрелки для отвлечения противника». Никому не паниковать и не дергаться. Если заметите осветительные ракеты, то замрите и прижмитесь к земле. Я не говорю на языке этих детей, но надеюсь, что инстинкт самосохранения подскажет им, что и как делать. А пока мои ребята приведут вас в надлежащий вид.
Один из охранников вышел и через несколько минут вернулся с охапкой зеленых веток. Несколько минут боевики при помощи зеленой липкой ленты прилаживали к одежде пленников короткие веточки и траву. В ночном сумраке силуэты людей потеряли свои привычные очертания, и в косых лучах лунного света пленники выглядели бесформенными кустами. Потом, разрезав один из спальных мешков, боевики обмотали ноги пленников мягкой материей: теперь при ходьбе они не издали бы и шороха.
«Черный» между тем раскрыл карту, настроил радиостанцию на нужную волну и, с головой накрывшись брезентовой накидкой, включил маленький фонарик и начал о чем-то договариваться. Не более, чем через минуту он прекратил связь и, отбросив материю, отдал несколько коротких распоряжений. Четверо из находящихся здесь его людей начали прилаживать переговорные устройства своих радиостанций к своим казаноподобным головным уборам. После они развязали рюкзаки, вынули оттуда запасы продовольствия и воды, непромокаемые спальные мешки и еще что-то, и все это аккуратно сложили в кучу рядом с одним из проемов. Судя по металлическому лязгу, в тощих рюкзаках остались только боеприпасы и кое-что из снаряжения. Туго затянув рюкзаки и набросив их на плечи, все четверо стали размахивать руками, странно подпрыгивать: сперва на одной ноге, затем на другой и, наконец, на обоих вместе. Потом они разукрасили друг друга ветками и, оставшись довольными результатом своей деятельности, встали в шеренгу перед своим командиром.
Посмотрев на часы, тот повернул тумблер своей радиостанции и остановился перед первым в шеренге своих людей. Это был крупный человек с проседью в бороде, видимо, самый старший в группе. Поняв жест своего командира, он склонил голову, возвел руки к потолку и, проведя ими по щекам, сложил их на груди под подбородком. Возможно, это был ритуальный жест, но какой-то странный: видимо, на руках у него была краска, и, проведя ими по лицу, он оставил на нем широкие черные полосы. Если при этом он что-то и прошептал, то ночь скрыла все. Затем боевик достал вороненый нож и, подойдя к последнему в шеренге мальчику, перерезал веревку. Видимо, дети и сами понимали, что им предстоит, и ребенок при виде приближающегося с ножом в руке боевика не только не испугался, но и спокойно протянул ему связанные руки. Высвободив руки пленника, боевик ухватил ребенка сзади за ремень штанов и легонько подтолкнул к пролому в стене.
Ожидание становилось невыносимым. Алекс понимал, что если что-то случится, и люди на этой стороне узнают о попытке пересечь линию фронта, то завяжется перестрелка. Шансов остаться в живых в подобной передряге не было. Приходилось уповать на то, что все пройдет гладко. Подталкивая перед собой детей, боевики один за другим исчезали в проеме стены, и каждый раз Алекс пытался сквозь гул биения собственного сердца уловить хоть какой-то звук, идущий снаружи. Изредка тихо потрескивала и постреливала включенная радиостанция в руке главаря группы, а во дворе фермы непрерывно стрекотали цикады. Лишь однажды эхо разнесло гулкий звук выстрела, но он, судя по всему, шел откуда-то справа, и, не разглядев в полумраке беспокойства на лице «Черного», Алекс успокоился сам. Прошло десять минут с того момента, как увели последнего, самого младшего ребенка, когда «Черный» вновь зашевелился. Посмотрев на светящийся циферблат часов и приладив рацию у себя на груди, он шепнул американцу:
– Готовься, пора.
Затем «Черный» и оставшийся из боевиков повторили странный ритуал с лицом и, освободив руки Алексу, направились к выходу. Уже выходя из полуразрушенной фермы, командир обернулся и бросил что-то в груду вещей, сваленных в центре комнаты. Мягкие спальные мешки смягчили удар падающего предмета.
– У нас пятнадцать минут, – еле слышно прошептал «Черный».
Прячась за высокими кустами ежевики, троица быстро проследовала к подножию холма и притаилась за невысокой стенкой какого-то водоема – даже в лунном свете было видно, что внутри он был весь синий. Рядом проходила глубокая, узкая бетонная канава, которая около ста ярдов тянулась по краю виноградника, затем делала крутой поворот влево и скрывалась за небольшим холмиком, усеянным каменными глыбами. Вокруг царила тишина, лишь легкие порывы теплого ветра шелестели в кустах и раскачивали пучки пожухлой прошлогодней травы, разросшейся около восточной бровки водоема.
«Черный» показал на канаву. Придерживая Алекса за ремень штанов правой рукой и держа автомат с привинченным глушителем в левой, он приказал американцу влезть в канаву и ползти вперед. Внутри узкого и неглубокого бетонного русла, а его глубина едва превышала фут, было грязно, зато безопасно. Преодолевая жижу, они быстро достигли скалистого «островка» и, вскарабкавшись на его вершину, залегли среди сероватых, покрытых мхом камней, успевших за день прогреться на солнце. Пока Алекс массировал натертые локти, боевики скрупулезно изучали местность. Примерно в трехстах ярдах справа от них, где-то среди деревьев, располагались карабахские позиции. Самих карабахцев не было видно, лишь редкие отблески костра, мелькавшие сквозь стволы деревьев, выдавали присутствие людей.
«Черный» знал, что где-то там на пригорке были часовые и, не исключено, приборы ночного видения. Слева от «островка» начинался пологий склон горы, резко уходивший вверх и заросший редким невысоким кустарником. Там на выступавшем вперед склоне была хорошо оборудованная пулеметная точка, которая ночью перекрывала движение по склону, зато в светлое время суток она контролировала практически все подступы к левому флангу карабахцев. Впереди, чуть правее на несколько миль к востоку, простирались засохшие виноградники, чахлая листва которых не предоставляла укрытия. Более того, проходы между стройными рядами столбов были заминированы, и их предстояло пересечь в строго определенном месте. Своих позиций «Черный» не видел, но знал, что сейчас там царило напряженное ожидание возвращения оставшихся членов разведывательно-диверсионной группы.
Вскоре он разглядел еле заметную тонкую проволоку, протянутую вглубь виноградника. Это был безопасный от мин проход, обозначенный лазутчиками, подготовившими путь для отхода. Согласно плану, сами они должны были расположиться напротив позиций противника и, прижавшись щеками к прикладам автоматов, ждать условленного сигнала. Ярдов через восемьдесят нить Ариадны закончилась двойным узлом на подножие одного из бетонных столбов. Впереди тянулось открытое пространство, оставленное по обе стороны проселочной дороги, перпендикулярно идущей в сторону карабахских позиций, а затем сворачивающей к небольшому строению со странным водоемом.
Наверняка эта открытая местность шириной ярдов в пятьдесят и длинной в полмили хорошо просматривалась и простреливалась с карабахских позиций даже ночью. Тем более, сейчас, когда луна стояла в зените. Там, на противоположной стороне через виноградник проходила дренажная канава, прорытая еще до войны для отвода талой воды. Судя по всему, остальных пленников провели по ней до того, как луна вышла из-за гор и озарила округу бледным светом. Разглядывая в бинокль противоположную сторону, «Черный» с трудом заметил крошечный клочок люминесцирующей пленки, наклеенной на один из столбов. Проходить следовало именно там. Зафиксировав для себя это место, он открыл крышечку часов и посмотрел на циферблат. Было без четверти четыре. Афганец наклонился в сторону американца и шепнул: «Готовься. После того, как я дам сигнал, мы все вместе перебежим дорогу вон там». Затем он включил радиостанцию и стал напряженно всматриваться в сторону гор, туда, откуда они спустились несколько часов назад.


ГЛАВА 5

Было около двух часов пополудни, когда Пол и Бон подошли к неприметному двухэтажному кирпичному зданию в самом конце Флит–стрит. Сегодня мало кто помнил, что в свое время открытие этого заведения было ознаменовано всплеском самых противоречивых настроений в городе и чуть было не стало причиной грандиозного скандала.
Все началось с того, что слухи об открытии нового заведения на соседней Кларк–стрит волею случая совпали с началом муниципальных выборов. Перспектива соседства вызвала волну недовольства жителей этой улицы. Наиболее активные из них заявили прессе, что подобное предприятие станет вопиющим примером «неоправданного излишества» и «непозволительной роскоши» в городе, где не решена проблема трудоустройства, где много бездомных и социально-уязвимых людей. При этом, согласно оргкомитету протестовавших, муниципальные власти, судя по всему, не проявляли «ревностной расторопности и принципиальности» в деле разрешения социальных проблем. Между тем, представители противоположного лагеря – по всей видимости те, кто был знаком с проблемой не понаслышке – наоборот, бурно приветствовали идею нововведения, справедливо полагая, что это будет шагом вперед и не только позволит решить ряд бытовых проблем, но и даже, в некотором плане, будет способствовать активизации общественной жизни.
Первый владелец заведения – некто по имени Каменски – в свою очередь подлил масла в огонь в своем интервью Пирсону – в то время начинающему журналисту, оттачивавшему свое перо в разделе светской хроники «Бостон Дейли ньюз». Согласно газете, Каменски сказал буквально следующее: «Ничего противоречащего морали в этом я не вижу. Это бизнес, и если есть спрос, то должно быть и предложение. Как говорится – это закон, установленный самим Смитом , хотя лично я, по правде говоря, среди президентов такого не припоминаю». В следующем же номере газеты наиболее рьяными блюстителями морали ему было инкриминировано в вину то, что он «аргументирует свою позицию чуть ли не теми же словами, что и, к примеру, дельцы, торгующие марихуаной в барах поблизости от студенческих кампусов».
Перчатка была брошена, обвинения были серьезными, и в воздухе запахло порохом.
Не успел Каменски отреагировать на обвинение, как сперва департамент муниципальной полиции, а затем и попечительские советы нескольких десятков учебных заведений города выступили с совместным резким опровержением якобы имеющего место засилья наркодельцов в городе и, тем более, по соседству со знаменитыми на весь мир учебными заведениями. В поднявшемся переполохе и разговорах об астрономических судебных исках все как-то подзабыли о новом заведении, и вскоре гостиница для животных, разместившаяся уже на Флит–стрит, преподнесла еще один сюрприз, а именно – название «Пет-хауз». Грамматически безобидное словосочетание грешило двусмысленной транскрипцией и навевало домохозяйкам далеко не всегда выгодные аналогии с персонажами одного из самых популярных изданий среди мужского населения. История замалчивает о том, были ли у этого издания претензии относительно созвучности названий. В любом случае ясно одно: гостиница для животных прочно и надолго обосновалась в разделе «П» местного телефонного справочника. В середине 70-ых, параллельно с расширением движения зеленых и ростом популярности движения в защиту животных, заведение не только сменило хозяина, но и несколько расширило сферу своей специализации: помимо временного содержания домашних питомцев «Пет–хауз» начал предоставлять полный пансион престарелым домашним любимцам. 80-ые ознаменовали собой еще один поворотный момент в жизни «Пет–хауза»: престарелая вдова одного из богатых судовладельцев, завещав значительную часть многомиллионного состояния на нужды бездомных животных, не заставила себя долго ждать, и вскоре заведению пришлось в очередной раз перестраивать здание и практически полностью перекраивать все, что еще оставалось от внутреннего двора с небольшим палисадником. Но зато в результате бездомные собаки и кошки города стали получать кров, еду и медицинское обслуживание в гостеприимных стенах дома на Флит–стрит.
Одним словом, к моменту, когда Пол с Боном на мексиканском поводке из буйволиной кожи вошли в регистрационный зал, заведение для животных уже являлось примером вполне удавшегося бизнеса, приносившего владельцам не только большие деньги, но и общественный вес и поддержку различного рода «зеленых» организаций.
Молодой человек в форменных штанах из плотного серого полотна и синей рубашке сидел за офисной стойкой и что-то старательно заносил в компьютер, то и дело поглядывая в открытый блокнот, подвешенный слева от дисплея. Почему-то казалось, что Том, а именно это имя было указано на натертой до блеска медной табличке, прикрепленной к левому нагрудному карману рубашки, чувствовал себя немного не в своей тарелке и даже стеснялся подчеркнуто белых перчаток – непременного атрибута фирмы. Вся его внешность, включая прилизанные бриолином волосы, прищуренные карие глаза и даже ямочка на волевом голливудском подбородке, никак не вязались с чувством неистребимой любви к братьям меньшим – базовым требованием, предъявляемым сотрудникам «Пет–хауза». Можно было с большой долей уверенности предположить, что молодой человек был «папенькиным сыночком», не слишком утруждавшим себя поисками чего-либо более соответствовавшего его комплекции, чем работа на полставки в двухэтажном кирпичном здании в прибрежном квартале.
– Сэр, – Том откинулся назад и, развернувшись вполоборота в сторону вошедших, попытался сымитировать хрестоматийное олицетворение предупредительности.
– Нужно на пару дней пристроить его, – ответил Пол.
Набегавшийся за день, Бон разглядывал красочный плакат, почему-то рекламирующий новый корм для кошек. В прошлый раз, когда его привели сюда, этих баночек с отвратительными красно–желтыми этикетками здесь не было. На месте этого плаката висел другой, рекламировавший корм для собак.
– Без проблем, сэр. На сколько дней? А может надолго? – Понимающе мигнул Том.
– Нет, спасибо, на неделю. Вот его документы.
Следуя правилам, Пол предоставил свой адрес, а также еще два, по которым «Пет–хауз» мог бы обратиться в случае «непредвиденных обстоятельств, которые могли бы помешать хозяину питомца вернуться за ним». Занеся сведения в компьютерную базу данных, Том вернул документы. Он был чем-то явно озадачен.
– Я прошу прощение, но судя по бумагам, помимо требуемого количества обязательных прививок, этот пес прошел еще три, здесь какие-то названия, я встречаю их в первый раз. Да, и вот еще… адреса: один здесь, другой в Нью-Йорке и адрес федерального правительственного учреждения без указания какой-либо дополнительной информации…, – Том рассматривал пристроившегося у ног хозяина Бона, для которого рутинный разговор, по всей видимости, не представлял никакого интереса.
– Открою тебе небольшой секрет, Том, – Пол заговорщически подмигнул и, наклонившись к офисной стойке, понизил голос, – только это между нами. Ничего удивительного. Бон в свое время был собственностью правительства США. Он поставил свой доблестный нюх на службу дяде Сэму в Латинской Америке и еще кое-где. Он участвовал в операциях по поиску и уничтожению наркотиков, предназначенных для отправки в США. Представь себе, в некотором роде Бон – уникальный пес, он одновременно специализировался на нескольких видах наркотиков, ну ты, наверное, читал об этом в школе – кокаин, героин, марихуана, крэк…
На слове «крэк» Бон навострил уши и встал на ноги. Понюхав воздух, он обогнул стойку и, подозрительно поглядывая на Тома, подошел к столу и стал царапать нижний выдвижной ящик пластикового стола. Том при этом покраснел.
– Однако сейчас, – откинувшись назад, невозмутимо сказал Пол, провожая взглядом действия овчарки, – он на пенсии и реагирует на все, даже на картофельные чипсы с чили. Что же касается меня, – продолжил он так же монотонным, бесцветным голосом, – то я слабо разбираюсь в травах, из всего зеленого предпочитаю только доллары, а любой иной деятельности предпочитаю преподавательскую.
По всей видимости, у Тома отлегло от сердца, и он, продолжая недоверчиво коситься на пса и его хозяина, быстро окончил регистрацию.
Расплатившись кредиткой, Пол потрепал пса по морде.
– Он разборчив в пище, и раз в два дня ему будут поставлять свежую печень, я уже договорился. Пожалуйста, проследите, чтобы его кормили вовремя.
Пока молодая девушка, вызванная по внутренней связи, вела Бона в отведенный ему «номер», Пол помахал любимцу рукой и, кивнув Тому, вышел из ставшего знаменитым заведения.
На часах было десять минут четвертого, а он еще не обедал, и поэтому, выйдя на Флит–стрит, он свернул влево, в сторону верфей. Пройдя два квартала по мощеной камнем улочке, он свернул вправо и подошел к небольшому итальянскому рыбному ресторанчику с претенциозным названием «Помпеи», примостившемуся на первом этаже трехэтажного здания из красноватого туфа, местами присущего, согласно архитектурным путеводителям, урбанистической культуре Бостона конца 19-го века.
Массивная дверь с матовым стеклом и декоративной металлической решеткой наигранно скрипнула и задела косяком небольшой латунный колокольчик, звонко возвестивший приход единственного на этот момент посетителя. Невысокий худой человек лет пятидесяти – видимо, хозяин – в одиночестве сидел в центре небольшого уютного зала с семью круглыми столиками и вяло просматривал спортивную страницу одной из местных газет. Его левую щеку от уголка глаза и до самого подбородка рассекал рваный серповидный шрам, видимо, еще в детстве нанесенный чем-то не очень острым. При звуке колокольчика человек со шрамом повернулся в сторону двери и, прищурив глаза, стал всматриваться в лицо вошедшего: по всей видимости, зрение уже его подводило. На какую-то долю секунды его лицо утратило отпечаток жесткости, придаваемый уродливым шрамом. Он улыбнулся и, сложив газету, встал со стула.
– Что-то тебя давно не было видно в этих краях. Я начал было подумывать, что этот зверь сожрал тебя.
Они обнялись. Похлопав друга по плечу, Пол сел за ближайший стол и принюхался к запаху, идущему с кухни:
– Прежде чем перейти к делу – я голоден и не отказался бы от хорошей тарелки супа из клемов. На второе можно хорошую запеканку. И предупреди, чтоб не жалели сладкого кетчупа, как в прошлый раз.
После, осмотревшись по сторонам и пробежавшись глазами по давно знакомым репродукциям морских пейзажей и свисающим с потолка пучкам пряной зелени и чеснока, – обычно их вывешивали в большом количестве, чтобы перебить острый рыбный запах – он кивнул на газету, лежащую на синей с белой каемкой скатерти стола:
  – Судя по «наплыву» посетителей, эта работа не прибавила денег в твоем кошельке, зато, как видно, прекрасно справилась с издержками твоего образования, Клецка. Я смотрю, что ты уже читаешь газеты, а это уже что-то значит.
 – Перестань, ты же знаешь, что продираться сквозь хитросплетения умных слов и выражений – это не по мне. Мне нужно что-нибудь попроще, побольше рисунков и поменьше слов, скажем – комиксы. К сожалению, у них один, но большой недостаток: в них не печатают результатов скачек. А за их счет я и пытаюсь выправить финансовое положение, сам знаешь – сейчас еще не сезон. Ближе к лету нагрянут туристы, тогда и помотаемся, как белки в колесе и, возможно, даже выставим пару столиков на улице, ну а пока...
– Поменяй вывеску, Клецка. Тебе необходим свой брэнд, что-то более эксклюзивное, больше ассоциирующееся с итальянской кухней. Например – «Фишерия» . Чувствуешь намек?
– Да, – «Клецка» почесал подбородок, – Прошу прощения…
Повернувшись в сторону официанта, стоявшего в другом конце комнаты, он что-то сказал ему по-итальянски. Тот кивнул кучерявой головой и вскоре вернулся с бутылкой белого вина, двумя бокалами и фаршированным красным перцем в качестве аперитива.
– Не обещаю составить тебе компанию, но от бокала хорошего вина в твоей компании не откажусь, – Клецка со знанием дела разлил вино и протянул бокал Полу, – вино хорошее. За твою семью. Кстати, как там они, небось, давно их не видел?
– Хорошо, ты сам начал разговор о делах. Дора выходит замуж.
– Ах, вот откуда это глупое выражение на твоем лице... Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы думать, что ты можешь явиться сюда только для того, чтобы увидеть меня или даже набить себе брюхо. Маленькая Дора выходит замуж, и перед ее грозным папашей замаячила угроза в скором времени стать дедушкой. Да, это реалии, ты неуклонно стареешь, друг мой – Франческо Конти по кличке «Клецка», которого Пол знал еще с раннего детства, встал со стула и, подойдя к своему старому другу, обнял его за плечи и сильно хлопнул по спине, – не волнуйся, в шкафу у Фрэнка найдется приличный смокинг, чтобы сплясать тарантеллу на свадьбе нашей малышки. Так что, почтеннейший, сегодня ты от меня легко не отделаешься. Эй, Тони, бездельник, а ну-ка быстро иди сюда…
Шумно пообедав и вдоволь наговорившись со своим старым другом, Пол в добром расположении духа вернулся домой к пяти часам вечера. Забрав в холле корреспонденцию, он запер дверь и уже собирался было принять душ, когда настойчивый стук в дверь заставил его вернуться в прихожую. За дверью стояли трое – двое незнакомцев и швейцар, переминавшийся с ноги на ногу.
– Эти джентльмены только-что пришли и спросили вас. Я не хотел их впускать и хотел прежде поставить вас в известность об их приходе, но они настояли на том, что у них к вам неотложное дело, и что они не могут ждать. К сожалению, сэр, я не смог им воспрепятствовать. Может, вы желаете, чтобы я вызвал полицию, сэр, – без остановки выпалил швейцар, недовольно поглядывая на крепкие фигуры непрошеных гостей.
Те выслушали его монолог подчеркнуто невозмутимо.
– Нет, в этом нет надобности. Вы можете идти, Майло. Я поговорю с этими джентльменами.
Тот откланялся и спустился вниз по лестнице. Проводив его взглядом, гости вновь повернулись в сторону Пола. Это были чернокожий лет сорока и молодой брюнет не старше тридцати. Короткие стрижки, темные солнцезащитные очки, однотипные, не сковывающие движений темно–серые костюмы и шаблонно–пестрые галстуки с доминированием красных и желтых оттенков делали незнакомцев очень похожими, но лишь на первый взгляд. Незабываемо белые манжеты и воротник синей сорочки, отсутствие броши на галстуке и пара золотых запонок с геометрическими фигурами вкупе с отпечатком важности собственной персоны, прочитываемом на лице брюнета выдавали в нем салагу, который к несчастью для сослуживцев уже, по всей видимости, был наделен определенной властью.
– Чем обязан вашему визиту, джентльмены?
«Салага», покачиваясь, выступил вперед и, продолжая держать левую руку в кармане брюк, указательным пальцем правой руки картинно, как-то снизу вверх показал на латунную табличку с инициалами хозяина квартиры.
– Это вы?
– Вы необыкновенно проницательны. Чем могу вам помочь?
Правая рука «Салаги» проследовала во внутренний карман пиджака и отработанным жестом извлекла кожаный корешок удостоверения с никелированным жетоном. Жест был отшлифован блестяще, но, к сожалению, что-то разладилось, и документ, столь эффектно продемонстрированный вверх ногами, все же пришлось перевернуть в нормальное положение.
– Агент Беллок, Управление спецопераций, а это лейтенант Джефферсон из армейской разведки. Сэр, нам приказано срочно доставить вас в Вашингтон.
– Проходите, джентльмены, – Пол провел нежданных гостей в гостиную.
Внимание лейтенанта почти сразу же привлекла изысканная коллекция небольших ножей, аккуратно развешанных на черно–бордовом ковре восточной работы. Беллок, между тем, подошел к каминной полке и стал небрежно рассматривать ее экспозицию. Пол предложил им выпить что-нибудь спиртного, но, услышав отказ, проследовал на кухню и вернулся с двумя высокими стаканами и запотевшей бутылкой кока-колы.
– Я и забыл, что ничего другого во время работы вы не пьете, – сказал он, приглашая гостей к низкому журнальному столику, заваленному журналами. – Итак, чем обязан подобному вниманию столь уважаемых заведений? Что случилось?
Сам он расположился в гнутом бамбуковом кресле напротив.
Беллок замешкался и, вернув на полку черную эбонитовую статуэтку какого-то полинезийского божка, отошел от камина, а Джефферсон, так за все это время не проронивший и звука, взял стакан и отпил глоток кока-колы, всем своим видом показывая, что парадом заправляли в Конторе, и ему нечего сказать.
– Сэр, у нас мало времени, в аэропорту нас ждет самолет, – важно бросил «Салага», взглянув на пластмассовые часы: наверное, он где-то уже успел вычитать, что такие не бьются в рукопашной схватке, – нам приказано только доставить вас, а не устраивать здесь брифинги относительно намерений нашего руководства.
Пол улыбнулся. Это становилось интересным. Во-первых, для того, чтобы запрячь конкурирующие конторы в единую упряжку, необходимо нечто действительно из ряда вон выходящее. Во-вторых, способ передачи «приглашения» посетить столицу (а не Пентагон или Лэнгли, где, собственно, и находятся штаб–квартиры вечно конкурирующих структур) также несколько необычен. Обычно подобные конторы приглашают гражданских лиц «к танцу» исключительно в случае крайней необходимости и делают это по телефону, электронной почте, в крайнем случае – специальным курьером, но посылать сотрудников различных ведомств – это что-то новое. Его номер телефона можно найти в телефонном справочнике или, в крайнем случае, в специализированном федеральном досье на профессионалов – базе данных на бывших и нынешних федеральных служащих, обслуживаемой целым департаментом Агентства. В третьих, анализ сообщений СМИ и специализированная информация, получаемая по линии работы, не содержала и тени намека на возможность его столь поспешной встречи с высокопоставленными лицами разведывательного сообщества.
– С вашего позволения, – он сделал несколько звонков прислуге и в «Пет–хауз», где попросил продлить содержание Бона. После сменил рубашку, галстук и, уложив кое-что в черную вместительную сумку на широком плечевом ремне, предстал перед гостями: «Я готов».
 – Спасибо, сэр, – показав пустой стакан, в котором еще недавно была кола, лейтенант Джефферсон поставил его на журнальный столик и проследовал к выходу.
Беллок направился за ним. Троица пешком спустилась по лестнице в холл, где Пол оставил свой ключ и номер сотового телефона, по которому его могли найти.
Начало новой рабочей недели его мало волновало, формально он был в отпуске.
Черный громоздкий «Линкольн» с массачусетскими номерами – видимо, его взяли напрокат здесь же – плавно подрулил к тротуару. Прошло минут 40, прежде чем автомобиль, буквально протискиваясь сквозь пробки, нырнул в мрачный бетонный тоннель, и вскоре достигнув аэропорта, выехал на взлетную полосу в отдельном секторе, обслуживающем частные рейсы вертолетов и небольших самолетов.
Рутинная проверка документов прошла гладко и быстро, и пока стальной, с синей продольной каемкой, «Галфстрим» получал «добро» диспетчера и выруливал на взлетную полосу, Пол успел повесить свой плащ, разместить сумку на багажной полке и, вытянув перед собой ноги, удобно устроиться в широком кресле из бежевой свиной кожи. Его попутчики расположились в передней части салона. Предстоящая встреча Пола совершенно не беспокоила, он только жалел о том, что не успел принять душ. Пристегнув ремни, он раскрыл узкую панель на спинке переднего кресла, вынул миниатюрные наушники и прошелся по радиостанциям.
После короткого разбега самолет отвесно взмыл в воздух. Накренившись на левое крыло, он сделал пару кругов над городом и океаном и полетел на юго-запад. Мерно гудели двигатели, из иллюминатора еще были видны кажущиеся игрушечными кораблики, которых вскоре сменили крошечные коробочки автомобилей, ползущих по серой змейке асфальта. Однако вскоре синеватая дымка поглотила и их, и теперь внизу сквозь белые обрывки облаков мелькали маленькие и почти правильные прямоугольники зеленеющей пашни.
Наш друг Пол всего этого уже не видел: он сладко дремал под звуки музыки Лондонского симфонического оркестра.


ГЛАВА 6

Косые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь щели двери, резко оборвались, и подвал ненадолго погрузился во тьму. В следующую секунду дверь со скрипом отошла назад, и мощный поток солнечного света и свежего весеннего воздуха ворвался в небольшое помещение размером 5х6 ярдов. Привыкшие к полумраку люди инстинктивно прикрыли глаза руками и замерли в тревожном ожидании. Еще секунда, и дверной проем загородила фигура человека. Бившее ему в спину солнце четко очерчивало его силуэт, но не позволяло разглядеть его лицо и глаза. Это в случае с обычными людьми глаза являются зеркалом души. Для пленников все обстояло значительно сложнее: глаза надзирателей давали шанс хоть ненамного приоткрыть завесу тайны над собственной судьбой.
Вошедший поставил у входа ведро и бросил на сено перед Алексом что-то завернутое в пожелтевшую газету. Падая, бумажный сверток развалился, и из него вывалились алюминиевые миски и ложки.
Спустя пять минут, когда выведенные из подвала пленники, сидя на корточках и щурясь на солнце, разглядывали содержимое своих мисок, к ним в сопровождении двух боевиков подошел «Черный». На этот раз он был одет в серые шаровары и зеленый военный жилет поверх черной рубахи навыпуск. «Черный» методично просовывал правую руку в карман жилета и пригоршню за пригоршней доставал очередную партию лесных орешков, которые разламывал в руке, а наиболее прочные прокусывал зубами. Командир боевиков был в добром расположении духа.
– Ешьте, – он усмехнулся и сделал детям знак рукой, как будто ел ложкой из миски, – это не Макдональдс, и Аллах свидетель, что никто не собирается вас отравлять нитратами.
Он перевел сказанное своим спутникам, и те громко рассмеялись.
– Я обещал, – продолжил «Черный» – что скоро ваши проблемы закончатся, и вы все сможете вернуться обратно. А пока ешьте, я не хочу, чтобы нас обвинили в нечеловеческом отношении к военнопленным. Мы, в отличие от некоторых, все же люди.
– Как там раненый?
– Слава Аллаху, – «Черный», а за ним и его спутники и охранник возвели глаза к небу и, проведя руками по щекам, соединили их перед собой на уровне груди, – все нормально. Если бы с ним что-то случилось, то поверьте, даже мне было бы трудно требовать от моих подчиненных толерантного отношения к тебе. А пока – отдыхай и благодари Всевышнего за то, что он тебя спас во вчерашней перестрелке…
Вчерашняя перестрелка началась неожиданно.
Ночную темноту озарил рваный огненный сноп, вырвавшийся одновременно из окон, проломов в стене и крыше полуразрушенной фермы. Алекс уже дремал сидя спиной к ферме, и едва отблеск взрыва на мгновение осветил испещренный трещинами бетонный столб, обвитый на треть побегом виноградной лозы, как мощный взрыв прошелся упругой волной по его спине и отдался звоном в его ушах. От неожиданности и страха Алекс упал ничком на землю. Практически в ту же секунду две яркие точки со страшным грохотом вылетели откуда-то спереди и, перелетев через виноградник, врезались в холм и гулко взорвались фонтанами огня, осколков и пыли ярдах в двадцати друг от друга. В ответ раздались беспорядочные автоматные очереди.
Как только авангард отряда «Черного» открыл огонь, а это именно его люди ударили из гранатометов по позициям противника, он сам подхватил американца за ремень и, толкнув его вперед, чуть ли не закричал ему в ухо: «Давай, пошел, пошел». Дальше все было как в замедленном кино: низко пригнувшись и практически отталкиваясь руками от земли, пленник и его охранники побежали через открытый участок дороги в сторону спасительной канавы. Расчет был правильный: взрыв в тылу, а затем и выстрелы по позициям из гранатометов посреди ночи если и не причинили бы ощутимого вреда противнику, то, наверняка, привели бы к замешательству на его позициях. Потребовалось бы несколько минут, пока ослепленные и оглушенные взрывами люди смогли бы разглядеть в ночной тьме тени уходящих на другую сторону. Однако, если противник и утратил способность видеть, то это, как оказалось, не отразилось на его способности соображать, и вскоре один, а потом и несколько автоматов и расположенный на склоне горы пулемет наугад ударили по прилегавшему винограднику. Теперь к какофонии присоединились гулкие выстрелы с соседних постов.
Спутники практически уже достигли спасительной канавки, когда Алекс краешком глаза успел заметить несколько странных зеленых точек, зависших невысоко в ночном небе. Практически в ту же секунду он был сбит с ног и, упав на землю, успел заметить, что боевик, следовавший за ними как тень, упал на землю чуть впереди от него. Только в лунном свете блеснули белки его глаз, как у журналиста в ушах отдались низкие глухие хлопки пролетевших мимо зеленых светлячков, треск разлетевшегося бетонного столба над головой, а затем глухой стук и изменившееся в лунном свете лицо человека, заградившего его своим телом. Пуля попала ему в область правого плеча, и земля перед глазами американца практически сразу же почернела от крови. Побледневший в лице боевик что-то прохрипел и стал ползти в сторону канавки. Алекс вновь почувствовал, что «Черный» рывком тянет его в сторону укрытия. «Давай, двигайся быстрее, сейчас снова будут стрелять», – тревожно шепнул тот и что-то бросил своему напарнику. Не прошло и трех секунд, как все трое оказались в неглубокой канавке. Здесь они были в безопасности, но «Черный» все же приказал им отползти еще на несколько ярдов вглубь виноградника. За раненым, ползущим на левом боку, тянулась черная жирная полоса. У Алекса тряслись колени, прислонившись спиной к стенке дренажной канавы, он бессознательно фиксировал, как главарь похитителей разодрал зубами какой-то пакет и, что-то тихо приговаривая, сделал напарнику укол в руку, а затем попытался остановить кровь, сочившуюся из раны. Видимо, это у него не получилось, так как быстро откинувшись назад и, прикрывая левой, красной от крови, ладонью светящийся дисплей рации, он начал шарить в поисках нужного канала. Микрофон рации наверняка сорвало во время падения, и он поломался, так как, ощупав его руками, «Черный» выругался и, вырвав его со шнуром, отбросил в сторону. После, найдя нужную частоту и что-то приказав своим людям, он уперся прикладом автомата в глинистое дно канавки и, приподнявшись над ее краем, стал всматриваться туда, где разгоралась перестрелка.
Через несколько мучительно долгих минут сквозь грохот выстрелов и шелест пролетавших высоко над головой пуль послышалось тихое предупреждающее посвистывание, а затем шорох, и вскоре в канаве показались два силуэта. В них Алекс узнал боевиков, перешедших линию фронта с детьми примерно за час до этого. «Дети прошли без проблем», – автоматически зафиксировал его уставший мозг. Между тем боевики сняли с раненого верхнюю одежду и быстро наложили на рану повязку. При свете луны его худое тело казалось пергаментным, он тихо постанывал. Собратья уложили его на принесенные с собой импровизированные носилки и, низко согнувшись, быстро пошли по руслу, стараясь не попасть под пули противника.
«Черный» проводил взглядом носилки с раненым. Сидя на дне канала с прислоненной к стенке спиной, вытянутой левой и подогнутой под себя правой ногой, он скорее походил на усталого путника, чем командира отряда, только что совершившего дерзкий переход через линию. Даже упирающийся прикладом в илистый грунт автомат в его руках скорее походил на посох пастуха, чем оружие солдата. Он откуда-то достал небольшую металлическую флягу, отвинтил крышку и сделал два больших глотка.
– Он спас тебе жизнь, – он оттер лицо рукавом и знаком предложил флягу пленнику.
В лунной тени его лица не было видно, однако в голосе чувствовалась усталость. Сидевший лицом к свету Алекс указал на заклеенный зеленым пластырем рот.
– Сними его сам, но без глупостей.
Журналист осторожно отодрал липкую ленту. После шести с лишним часов это было далеко не приятным занятием, хотя боли он практически не чувствовал. Он был оглушен произошедшим, мысли в его голове путались, и когда он дрожащими руками поднес флягу к губам, то пару раз ткнул алюминиевым горлышком себе в зубы. Когда, наконец, Алексу удалось сделать пару глотков, то он и не сразу понял, что это была не вода. Отвратительно теплая жидкость обожгла ему гортань и огнем разлилась по уставшему телу.
«Черный» вновь повернулся и выглянул за бруствер из смеси комков земли и прошлогодних листьев, местами поросший молодой травой.
 – Поверь мне, он это сделал не из-за чувства обостренного альтруизма и даже не из-за тебя самого. Ты просто разменная монета, хотя и оплаченная кровью. Как вы сами американцы любите говорить в своих фильмах про жизнь – человек, оказавшийся не в том месте и не в то время, – он взял протянутую обратно флягу, снова глотнул и сплюнул.
– Ну и гадость, ладно, пошли, перестрелка утихла.
Алекс поднялся и, шатаясь, как во сне, – сказывалась усталость и волнение, а возможно и два глотка гадости, выпитой на голодный желудок, – проследовал вперед.
Не выходя из лунной тени, они оставались невидимыми для стрелков, засевших среди деревьев, и пулеметчика, расположившегося в пятистах ярдах на склоне горы. Тем не менее, пару раз шальные пули высекали искры из столбов чуть ли не у них над головами, и Алексу приходилось бросаться в грязь и закрывать глаза от мелких осколков бетона, разлетавшихся среди виноградника. Рикошетящие пули звенели так, что казалось, будто кто-то сидел у него за спиной и время от времени дергал за короткую, туго натянутую струну.
Ярдов через пятьдесят канава поворачивала влево и практически перпендикулярно уходила в сторону сложной системы траншей и переходов. Еще через десять минут пути по дренажной системе канавка сделала очередной крутой поворот вправо и, обогнув еще одну большую груду глыб, поросшую густыми зарослями ежевики, потянулась на юго-восток параллельно траншеям, ярдах в 30-и от них. Сразу же за этим поворотом их встретили двое в камуфлированных военных балахонах. Низкий полный человек с автоматом на плече подошел к «Черному» и обнялся с ним. Второй, в металлической каске, надвинутой на самые глаза, неподвижно лежал в стороне, в какой-то яме, откуда торчал ствол станкового пулемета.
Здесь на голову Алекса был натянут мешок, и вскоре американца, спотыкающегося на скользкой от росы траве, провели мимо оборудованных стрелковых позиций, окопанной бронемашины и группы людей в военной форме, прикорнувших где попало вокруг небольшого костра, скрытого от противника высокой земляной насыпью с вырезанными на ней стрелковыми ячейками. Пыльный мешок с остатками каких-то крошек внутри усиливал ощущение унижения и дискомфорта, но, при всем этом, скрывал Алекса от недружелюбных взглядов солдат. Судя по всему, они и не подозревали, что человек в почерневших от грязи джинсовых брюках и не менее грязном и рваном спортивном свитере уже неопределенной окраски был американцем, к тому же – журналистом, случайно попавшим в плен. Для них он был человеком с той стороны, а значит – врагом. А потому, если бы не полный невысокий офицер, чинно проводивший пленника и человека в черном к закрытому автомобилю, то наверняка они были бы менее сдержаны в своем злорадстве.
Пока «Черный» и его знакомый говорили о чем-то невдалеке, старый боевик, куривший сидя на пустом ящике, отбросил сигарету и втащил Алекса в машину. Когда ему сняли с головы мешок, то в тусклом свете лампочки, едва освещавшей закрытый кузов обшарпанного военного автомобиля, он увидел всех троих детей и двоих из боевиков. Было видно, что все они уже давно сидели здесь: двое из детей спали, уткнувшись в плечи своего старшего товарища. Расположившиеся напротив боевики также никак не отреагировали на появление американца – видимо, также устали и выбились из сил. Не было лишь раненого и его двоих эвакуаторов: автомобиль с ними растворился в ночной тьме за несколько минут до этого.
Вскоре незнакомый седой человек в военной форме сел за руль. Пристроившийся рядом «Черный» обернулся и, увидев, что все его люди уже заснули, усмехнулся. Он не захотел их будить и что-то сказал старшему. Тот также усмехнулся и перебрался назад и сел на полу спиной к двери. Его лицо все еще оставалось черным от размазанной краски, и на нем резко контрастировали белки глаз.
Эти глаза – а затем, когда Алекс медленно сполз по борту и кое-как устроил свою налитую свинцом голову на полу – и черная жилистая рука, покоящаяся на автомате, стали последними обрывками прошедшего дня, которые сквозь отяжелевшие веки мог разглядеть смертельно уставший журналист. Вскоре он провалился в полубессознательное состояние, и происходящее вокруг с трудом долетало до его сознания, притаившегося где-то в глубине темного и глубокого колодца.
Автомобиль медленно тронулся и, не включая фар, обогнул несколько воронок от снарядов. Через несколько десятков ярдов широкая траншея закончилась, и они выехали на открытое место. Здесь водитель развернул машину в сторону двух рядов высоких деревьев. Где-то там испещренная глубокими вымоинами грунтовая дорога, минуя небольшой пост с шлагбаумом и заснувшим караульным, выходила на асфальтовую магистраль, ведущую на северо-восток – в тыл.


ГЛАВА 7

– А как вас представить, сэр?
– Я из Фонда изучения центральноазиатского региона или ФИЦАР, на ваше усмотрение, – Пол протянул визитную карточку.
Секретарь занес ее данные в компьютер.
– Не могли бы подождать, сэр? Шеф говорит по телефону.
Пол устроился в удобном кожаном кресле и стал перелистывать иллюстрированные журналы, во множестве разложенные на низком столике. Попутчиков с ним уже не было. Оставив его в просторной приемной руководителя Национальной ассоциации по стратегическому прогнозированию и анализу, Беллок и Джефферсон спешно проследовали в секцию Б3, где через несколько минут должно было начаться какое-то важное заседание.
Обычная на первый взгляд аналитическо-консультативная контора, каких достаточно в самом Вашингтоне и его окрестностях, на самом деле была полуофициальным филиалом одного очень важного федерального правительственного учреждения, разработавшего широко разветвленную разведывательно-интеллектуальную сеть, перманентно вовлеченную в процесс обеспечения жизненных интересов дяди Сэма . Это там, по ту сторону океана, понятие «разведка» все еще навевало образ этакого назойливого субъекта типа Пинкертона – в дурацком плаще с поднятым воротником, шляпе и солнцезащитных очках – постоянно путающегося под ногами и что-то назойливо вынюхивающего. Здесь, в американской столице, понятие «разведка» также мало ассоциировалась с воспетой кинематографом классикой: образ романтического светского льва «а–ля Бонд», ищущего приключений на свою задницу в опасной охоте за сверхсекретной информацией, канул в лету, а реалии нового мира без лишнего шума трансформировали «злобный оскал империалистической разведки» – терминология русских – в вполне безобидную «решетку из китового уса».
Ежесекундно американская политическая система, небезосновательно претендующая на глобальное лидерство в структурной транспарентности, системной гибкости и политической предсказуемости, пропускает сквозь себя информационные потоки, несущие в себе бесценные, с точки зрения разведывательного сообщества, крупицы сведений. Десятки групп интереса, сотни лоббистских контор и тысячи юридических и консультативных фирм изначально получают достоверную информацию о подлинном состоянии дел в государствах, о проблемах, интересах и шалостях элит, политических партий, знаковых фигур, харизматических личностей или даже вполне перспективных, но все еще неизвестных публике лиц. И именно здесь, посреди этого обильно плавающего на поверхности «планктона» из петиций, писем, консультаций, встреч, форумов, политических кампаний, рекомендаций, меморандумов, проектов, законопроектов и программ, денно и нощно педантично работают передовые умы разведывательного сообщества. Отгородившись от внешнего мира зыбкими жалюзи на своих двухслойных матовых окнах и изредка прислушиваясь к мерному урчанию своих кондиционеров, они виртуозно и без лишнего шума разгребают авгиевы конюшни завалов, созданных доминирующим продуктом современной цивилизации – информацией. Манипулируя известными лишь им замысловатыми формулами и алгоритмами, эти люди буквально творят из того, что другие конторы немедля ни секунды посылают в реальные и виртуальные корзины. И если бы их продукция продавалась в супермаркетах, то они с полным правом могли бы приписать в конце каждого предложения: «Произведено из вторичного сырья ».
Может показаться парадоксальным, но именно развитие современных информационных технологий и расширение глобальной паутины Интернета нанесло сокрушительный удар по новому поколению и быстро реанимировало «стариков», включая тех, кто был «сослан» на почетную отставку в полугражданские конторы. Хотя здесь у экс-шпионов было значительно больше индивидуальной свободы во всем, включая мелкие слабости личного характера, они, с присущим старой школе размахом, стали методично отвоевывать свое право на определение приоритетов национальной безопасности. Опыт и хватка позволили им по достоинству оценить преимущества и недостатки развития телекоммуникационной сферы. Действительно, желторотые и честолюбивые юнцы, мечтавшие стать незаменимыми благодаря находчивости и ретивости, сильно уступали в резвости поисковым системам электронных баз данных, и вскоре аналитико-информационный потенциал безобидных фондов и агентств привел к медленному, но верному перетеканию целого ряда элементов формирования решений за пределы комплекса, раскинувшегося на 286-и акрах в Лэнгли, штат Вирджиния . Конечно, при всем этом было бы наивно полагать, что финансово самодостаточные и, в некотором роде, политически автономные заведения могли скатиться до внесистемной самодеятельности. Отнюдь, все ячейки системы как на уровне приоритетов работы, так и в части кадрового состава были практически «по уши» инкорпорированы в единое разведывательное сообщество. Сама же методика работы «своих» аналитических структур – насыщенный график с многочисленными встречами, семинарами и тренингами – специально разрабатывался так, чтобы предоставлять «окна» для межведомственного сотрудничества и взаимодействия по вопросам, требующим «максимума корпоративности и минимума паблисити» даже в рамках самого сообщества.
– Сэр, мистер Гордон ждет вас. Могли бы вы оставить свою сумку здесь?
Джереми Ли Гордон, которого старшие из его сотрудников за глаза называли Джей Эл Джи , а молодые – «Джем», был холеным брюнетом немного за сорок. Красные нити капилляров, выходившие к поверхности кожи на его лице, резко контрастировали с синевой идеально выбритого подбородка, одутловатых щек и пухлой верхней губы, что придавало его улыбке непередаваемый шарм, с каким обычно изображают булочников на рождественских открытках.
– Эй, Пол, дружище, как дела?
Джей Джи откинулся на своем сиденье и, отъехав немного назад, порывисто встал с места. Оставшееся без хозяина вместительное кресло продолжило путь и ткнулось в выбитую в кремовой глади стены ложбинку, прямо под огромным портретом Джорджа Вашингтона в генеральском мундире. Правая рука отца-основателя покоилась на эфесе широкой шпаги, его глаза вопрошающе смотрели на посетителя, а в уголках его поджатых губ застыл немой вопрос: «Ты что, парень, и вправду подумал, что Гордон здесь главный?»
Сам Гордон с широко раскинутыми руками подошел и, нисколько не стесняясь неодобрительных взглядов со стены, заключил Пола в объятия. Затем, придерживая старого друга за локоть, мягко подтолкнул его в сторону обитой красной кожей двери, расположенной рядом с его рабочим столом.
– Извини, что заставил тебя ждать, дружище. Времени мало, перейду сразу к делу: ты же знаешь, я просто так за людьми самолетов не посылаю, и людей от дел не отвлекаю.
– Такой милости от тебя не дождешься.
– Шутишь... Уже неплохо. Пройдем в нашу «Ситуационную конуру», все уже собрались.
– В чем дело? К чему такая спешка?
– В курс дела войдешь по ходу заседания.
Спустившись по небольшой винтовой лестнице, собеседники направились в Секцию Б3 или, проще говоря, комнату для конфиденциальных встреч. Это было специальное помещение без окон во внешний мир, со стилизованными под пенсильванский ясень толстыми звукоизолирующими панелями на стенах, большим кофейным аппаратом, с машиной для уничтожения секретных бумаг и отдельным санузлом – практически всем тем, что требуется для поддержания атмосферы «наполненных дымом комнат» – классического атрибута процесса принятия решений в США. Единственное окно вело в аппаратную с аудио-видео аппаратурой и пультом, обеспечивающим техническую поддержку закрытых бесед. Еще одной отличительной чертой Секции Б3 было подчеркнуто корректное освещение: отдельные лампы перед каждым из сидящих за столом не нарушали мягкого полумрака помещения и не тревожили присутствующих излишней открытостью: что поделаешь, профессиональные привычки диктуют свое.
Обычно раз в неделю, по вторникам, Гордон проводил здесь рутинные, даже несколько ритуальные совещания по текущим делам конторы. Однако сегодня к большому полированному столу в тон стен было придвинуто всего пять жестких кресел – Джей Джи пришел к выводу, что излишне мягкие навевали сон на его сотрудников. Три кресла из пяти, стоящие по одну сторону стола, уже были заняты. Помимо сидящих за большим столом троих незнакомцев, здесь присутствовали Беллок и Джефферсон. Они расположились позади троицы, видимо – за спинами своих непосредственных начальников.
Оператор, сидящий за пультом в аппаратной, позевывая, изредка заглядывал в зал: он ничего не слышал из того, о чем там говорили, да и толком разглядеть что-либо не мог. Еще одним человеком, не участвовавшим в неторопливой беседе, был личный помощник Гордона – рыжий веснушчатый малый в круглых очках. Расположившись за одним из двух свободных стульев, он что-то усиленно искал в кожаной папке с тиснением.
  – Джентльмены, наконец-то все в сборе, – указав Полу на один из свободных стульев, Гордон плюхнулся во второй.
Немного поерзав на сиденье, он положил перед собой темную картонную папку, сразу же протянутую помощником и, порывшись во внутреннем кармане зеленоватого в мелкую коричневую клеточку пиджака, достал кожаный футляр для очков.
– Хорошо, – сказал он, постучав по своему микрофону и оглядывая собравшихся поверх очков, – в первую очередь хотел бы официально подчеркнуть неофициальный характер нашего совещания. Любое решение, принятое здесь, не может считаться официальной позицией, и государство в лице ведомств, представленных здесь вами, не может нести ответственности за неудачу в нашем предприятии. Вместе с тем, информация, озвученная в этих стенах, подпадает под положения федерального законодательства, регламентирующего доступ и использование классифицированной информации. Во-вторых, так как вы все уже давно друг с другом знакомы, и единственной «темной лошадкой» здесь является джентльмен, с которым мы только что вошли сюда, то позвольте представить вам полковника Пола Зетляна. В силу геополитических изменений последних лет, а также с учетом того, что он уже отошел от всякого рода оперативной деятельности, я имею право немного приподнять завесу секретности над его биографией. Что скажешь, Пол?
– Если это нужно для дела, Джереми. В Конгресс выставляться я не собираюсь.
– Не спеши, – Гордон достал из папки листок бумаги, – итак, полковник Зетлян начал свою карьеру в форте Кембелл, штат Кентукки. Когда это было, Пол? Здесь этого нет: эти ребята в архиве также скупы на информацию, как Конгресс на бюджетные ассигнования.
По комнате прошел смешок: шутка понравилась.
– В конце 60-х.
– Да? Хорошо, посмотрим, что еще нам удастся выудить у этих архивных крыс. Так, здесь сказано, что ты дослужился до командира группы «А» в чине капитана в форте Бреггс, Северная Каролина, и к тому же командование закрепило за тобой право на командование сводным отрядом специального назначения в случае возникновения угрозы интересам США на Западно-азиатском театре боевых действий. Однако, как следует из этого документа, вскоре капитан Зетлян меняет ведомство: видимо, в Лэнгли все же подсуетились, – Гордон вновь окинул взглядом собравшихся поверх золотой оправы очков, – там традиционно жнут то, что не сеяли. Далее, Зетлян совмещает работу с обучением в одном из престижных учебных заведений на Восточном побережье, где и получает степень бакалавра лингвистики. Степень доктора он получает двумя годами позже, уже по политологии, и на этот раз в совершенно ином учебном заведении, где-то в районе Великих озер… Университет Лойолы, не знал, что такой существует. Далее, к концу 70-ых годов, Зетлян стал серьезным экспертом по проблемам Западно- и Центрально-азиатского региона. Именно это, вкупе со специальной подготовкой, полученной еще в форте Бреггс, Северная Каролина, а затем и в центрах специальной подготовки Конторы, включая «Ферму», стали причиной его регулярных долгосрочных командировок в Афганистан в начале 80–х. Здесь он открыл учебный центр по организации и ведению партизанских и иных способов борьбы. Участвовал в боевых действиях, организовывал и лично принимал участие в более чем 40 операциях, был дважды ранен, впрочем – как вы все успели убедиться – не смертельно. С 1989 по 1992г. провел курс лекций и прикладных занятий в Школе специальных методов ведения войны имени Джона Кеннеди в форте Бреггс и практически в то же время консультировал Центр подготовки операций при Директорате операций ЦРУ. Далее, наряду с практической работой Зетлян подготовил ряд научных трудов, в которых анализировал методику ведения боевых действий в горных условиях, а также специфику организации вооруженной борьбы в этнически и религиозно диверсифицированных обществах Центральной Азии. …Кстати, я сам имел возможность ознакомиться с одной из этих работ. В 1990г. Пол Зетлян получил звание полковника спецподразделений, но вскоре ушел с оперативной работы и заключил четырехлетний контракт на преподавательскую и консультативную деятельность в федеральных правительственных учреждениях…
Джей Джи снял свои очки и протер кусочком бархатной материи, которую хранил в футляре.
– Сегодня это звучит несколько странно, джентльмены, но мы с вами помним, как крах коммунизма вызвал такой телячий восторг у некоторых наших политиков, что в результате целые региональные направления нашей работы потеряли былую стратегическую значимость и нам перекрыли кислород. Уверен, что именно несогласие с проводимой политикой побудило мистера Зетляна работать с, так сказать, гражданскими аналитическими центрами, все еще занимавшимися проблемами Центральной Азии. Пол, поправь меня, если я не прав....
– Я не настолько глуп, Джереми…
– Итак, я прав, – оценив шутку, Джей Джи довольно хмыкнул. – Сейчас Пол консультирует Фонд изучения центральноазиатского региона, и по истечении контракта с Дядей Сэмом, а это будет буквально на днях, в правлении фонда ему будет предложена должность не менее тепленькая, чем моя.
По залу вновь прошел смешок.
– Это практически все, что я имею право рассказать о Поле. Да, еще, в свое время он получил несколько правительственных наград, включая медаль Конгресса, владеет пятью языками, разведен и у него дочь... Я что-нибудь упустил?
– Вообще-то нет. Ну, разве что у меня удален аппендикс, я не прочь вкусно поесть, и я до сих пор не знаю, зачем вы меня притащили сюда.
– Хорошо, ты как всегда прав. Да, в силу специфики работы, подлинное лицо господина полковника было глубоко засекречено, и никто из его ближайшего окружения, включая его семью, не имеет понятия о его истинной деятельности. Это потому, что у Конторы были все основания опасаться за жизнь того, кто серьезно насолил русским в Афганистане. Согласно «легенде», Пол Зетлян – эксперт по языкам, культуре и истории региона. В данном качестве он принимал неоднократное участие в международных симпозиумах, читал лекции в университетах и успел опубликовать множество статей научного и публицистического характера. Кстати, с некоторыми из них я также знаком… Хорошо, Пол, с тебя хватит. Теперь позволь представить тебе сидящих здесь джентльменов. Ты знаешь правила, все они еще «в упряжке», и я просто буду называть их по именам. Итак, слева направо: Джон из управления Госдепа по работе с нашими посольствами за рубежом. Питер представляет здесь Пентагон, и наконец Рой из Директората операций Конторы, но, не думаю, чтобы вы с ним встречались.
Сидящие за столом представители названных контор, уже успевшие внимательно рассмотреть Пола, легко кивали головой и вновь возвращались к бумагам, лежащим перед ними на столе.
– С Беллоком и Джефферсоном ты уже знаком, – продолжил Джи Джей, кивнув в сторону бывших попутчиков Пола.
Те по очереди привстали и кивнули Полу:
– Сэр.
– Это неплохие парни, так и просятся на обложку «Солджер оф форчьюн» .
«Салага» был явно не в своей тарелке, у него горели уши.
– Ах, да, чуть не забыл, – Джереми круто повернулся в своем неудобном кресле, – этот застенчивый молодой человек за моей спиной – мой помощник Брайан.
Тот встал и также кивнул Полу и, словно в доказательство слов шефа, застенчиво поправил указательным пальцем правой руки круглую оправу очков на своем веснушчатом носу:
– К вашим услугам, сэр.
– Итак, господа, мы собрались здесь, чтобы обсудить одну, но не терпящую отлагательств, проблему. Я бы даже сказал – в некотором смысле уникальный клубок проблем. У нас уже была возможность потолковать обо всем этом, но это были предварительные разговоры, и с того момента утекло достаточно воды. Пол, тебе предстоит выслушать все, что будет сказано. Но все по порядку, и я уступаю слово Джону.
  – Спасибо, Джереми. Так вот, сэр, два дня назад, то есть 5 мая, к нам обратился редактор одного из нью-йоркских изданий с просьбой выяснить судьбу одного из своих журналистов, а именно – Алекса О’Коннела. В ночь на 28 апреля этот парень прилетел в Ереван, столицу Армении. В редакции сказали, что он был откомандирован в зону спитакского землетрясения, вы, должно быть, помните декабрь 1988г. В свое время сын и внук президента Буша посетили это место и встречались с пострадавшими. Так вот, Алекс должен был поехать в Спитак и Ленинакан, так называются два города, попытаться найти хоть кого-то из участников встреч и написать репортаж. Ну, вы понимаете, что-то вроде «Спитак, 5 лет спустя». Уже утром 30-го апреля наш парень приходит в посольство в Ереване, встречается с послом и минут двадцать в общих чертах знакомится с ситуацией в стране. Согласно договоренности, на следующий день журналист должен был прийти в посольство и вместе с пресс-атташе подготовить конкретный маршрут поездки и план встреч в зоне землетрясения. Пресс-атташе должен был договориться о ряде встреч Алекса в Спитаке и Ленинакане. Но на следующий день парень не пришел в посольство и не связался с редакцией. Вместо этого, уже 1 мая, в редакцию позвонил оператор британской съемочной группы, которая случайно встретилась с ним в населенном пункте Лачин, на полпути между Арменией и Нагорным Карабахом. Там наш парень попросил британцев позвонить в посольство и газету. Со слов британцев, О’Коннел планировал пробыть пару дней в Карабахе и подготовить материал о прифронтовой зоне. Судя по всему, только после этого он планировал вернуться в Армению и заняться материалом о зоне землетрясения. После этого никаких вестей от него уже не поступало. Четвертого числа мы попытались через наше посольство в Армении выяснить судьбу О’Коннела. Аналогичное задание получило посольство в Азербайджане. Однако наши попытки не дали сколько-нибудь серьезных результатов. Пятого числа к нам вновь обратились из газеты и разъяснили причину повышенной обеспокоенности за судьбу Алекса. Как оказалось, он сын Роджера Арчибальда О’Коннела – главы сенатской комиссии по ассигнованиям. Вам, наверно, известно, что старший О’Коннел является одним из ключевых демократов в Сенате, и ему вполне по силам попортить кровь газете и Госдепу, тем более, накануне ноябрьских выборов.
– Догадываюсь, что за вопрос ты хочешь задать, Пол. Давай, дерзай. Если не хочешь, то я сам и задам, и отвечу, – Джереми откинулся в этом проклятом кресле и скрестил руки у себя на животе. Его лица практически не было видно.
– Тебя интересует, почему посольство не взяло на себя организацию перемещения и обеспечения безопасности лица, подпадающего под категорию особо охраняемых? – Продолжил он, – Тем более в государстве, фактически находящемся в состоянии войны. Вполне резонный вопрос, ведь согласно правилам посольство должно было, как минимум, предоставить Алексу О’Коннелу такие простые вещи, как автомобиль или, на самый крайний случай, просто сопровождающего. Назовем вещи своими именами, Пол: это прокол, не Залив свиней , конечно, но, все же, прокол.
– Возможно, Джереми. Но здесь может быть и нечто иное. Скажем, парень не заявил о том, что один из его ближайших родственников, а точнее – отец – является высокопоставленным должностным лицом федерального масштаба…
– Нет, он указал, – было видно, что Джону неприятно рассказывать о, мягко говоря, некачественной работе своего коллеги. – Действительно, обычно подпадающим под данную классификацию мы предоставляем сопровождающего или автомобиль с водителем, в зависимости от обстоятельств. Если лицо желает путешествовать без сопровождения, как это имело место с журналистом, то мы обеспечиваем его портативным радиомаяком. Брайан...
Помощник Гордона что-то шепнул в небольшое переговорное устройство. Стало видно, как оператор, сидящий за стеклом, стал нажимать на какие-то кнопки, и вскоре большой жидкокристаллический экран, расположенный перпендикулярно столу, засветился темно-синим свечением. Еще секунда, и на нем появилось изображение каких-то амулетов, дешевых пластиковых часов, брелоков и разных безделушек.
Джон подошел к стене и, взяв длинную тонкую указку со светящимся концом, показал на амулет.
– Это экспериментальная разработка, после испытаний мы планировали внедрить ее во всех посольствах за рубежом. На данном этапе экспериментальные партии поступили в наши представительства на территории СНГ. Суть ее функционирования состоит в следующем. Небольшой радиомаяк вмонтирован в неброский и недорогой предмет, что сводит к минимуму возможность его похищения. В случае опасности владелец, ну, скажем, вот этого амулета, нажимает на замаскированную кнопку, и тогда мощный передатчик на протяжении нескольких дней издает радиосигналы с интервалом в несколько минут. Радиосигнал в себе содержит зашифрованный неизменяемый код данного маяка и адрес конкретного посольства. Сигнал передатчика пеленгуется одновременно несколькими спутниками, затем информация о поступлении сигнала посылается в соответствующее посольство. Здесь, в нашем оперативном отделе, работающем круглосуточно и оснащенном пеленгаторами малого диапазона, делается привязка сигнала к конкретной местности, и предпринимаются шаги по вызволению шкуры нашего гражданина. В зависимости от обстоятельств, эти шаги могут осуществляться во взаимодействии с местными силами правопорядка, а в крайних случаях – в автономном режиме. Это, конечно, дорогое удовольствие: задействование системы на глобальном уровне предусматривает, как минимум, активное задействование ресурсов существующих спутников, не говоря о запуске новых.
Джон оставил указку под дисплеем и вернулся на свое место.
– Хотя мы еще не обладаем опытом эксплуатации нового устройства, можно предположить, что если бы мистер О’Коннел воспользовался бы одним из этих датчиков, то, возможно, сегодня у нас было бы больше ясности. К сожалению, дежурный сотрудник, отвечающий за Систему глобального обнаружения и спасения, как мы ее называем, оказался не на высоте и не провел должного инструктажа. Как потом оказалось, Алекс оставил эти часы в гостиничном номере… Более того, в последующем, пытаясь избежать ответственности за некачественную работу, этот сотрудник попытался скрыть от нас принадлежность Алекса к вышеуказанной категории граждан США.
– Как видишь, Пол, ситуация достаточно щекотливая. Госдепу уже есть за что отдуваться, – вставил Джей Джи, – Спасибо, Джонни, мы к тебе еще вернемся. Сейчас, если не ошибаюсь, очередь за Питом.
– Спасибо, Джереми. Утром 5 мая наше ведомство получило информацию из Госдепа о ситуации с парнем. Мы сразу же обратились в министерства обороны обеих постсоветских республик, а также вышли на командование карабахских сил самообороны. Как оказалось, у них была информация о каком-то американском журналисте, приехавшем туда на этой неделе, между прошедшим воскресеньем и этим понедельником, т.е. – между 30 апреля и первым мая. Брайан…
На экране появилась карта Южного Кавказа.
– По нашей просьбе тамошние власти кое-что выяснили и подтвердили, что он был здесь, – Пит ткнул указкой в точку, рядом с которой было написано Степанакерт, – это столица Карабаха. Здесь он прошел аккредитацию и получил право свободного передвижения по территории самопровозглашенной республики. Далее он направился сюда...
Указка плавно спустилась в южном направлении и, не дойдя до синеватой змейки реки, свернула вправо и проследовала на восток. Карту сменил крупномасштабный снимок указанной территории из космоса.
– Здесь, по имеющимся у нас данным, он был уже 3 числа. Далее его след обрывается. Как видите господа, эта точка достаточно удалена от театра боевых действий, кроме того, эта зона практически не пострадала в ходе активных боевых действий. Это означает, что возможность несчастного случая – подрыв на мине или чего-то в этом роде – равняется нулю. Их военные уже начали активные поиски в этом районе. Мы знаем, что парень был там, и теперь мяч на их стороне. Думается, что руководство анклава кровно заинтересовано в поддержании соответствующего международного имиджа, а значит, почти наверняка можно утверждать, что эти ребята сейчас лезут из кожи, чтобы найти журналиста и вернуть его обратно целым и невредимым. Наши люди проанализировали ситуацию и пришли к выводу, что, при желании, азербайджанская разведывательно-диверсионная группа могла бы пробраться сюда и просто выкрасть нашего журналиста. Здесь оптимальный маршрут, по которому они могли проникнуть и вернуться. Мы подкинули идею карабахской стороне, и она очень быстро подтвердилась. Оказалось, что похитили не только нашего Алекса, но и нескольких детей, показывавших местные достопримечательности. Где-то там был зафиксирован прорыв разведывательно-диверсионной группы обратно на территорию, контролируемую азербайджанцами. Согласно карабахцам, это могли быть люди, похитившие нашего гражданина. Тогда мы послали запрос в министерство обороны Азербайджана. Те заверили, что никого на данном отрезке фронта они в плен не брали и пообещали провести расследование. Одновременно военный атташе нашего посольства в Баку встретился с некоторыми из наших отставных военнослужащих, обучавших азербайджанские войсковые подразделения в порядке самодеятельности. Те также пообещали использовать свои личные связи и попытаться выяснить хоть что-нибудь, однако реальных результатов мы не добились. В результате было решено обратиться в Лэнгли с просьбой предоставить информацию со спутников слежения и, по возможности, из существующих агентурных источников. Думаю, что пришло время послушать Роя. Уверен, что он предоставит исчерпывающую информацию по части своего ведомства, хотя, вообще-то, это не по их части.
– Прошу прощения, господа, но меня не покидает ощущение того, что за исключением своего происхождения, я не имею какого-либо отношения ко всему тому, что здесь было озвучено. Джереми, я конечно не тороплю события, но все же…, – Пол улыбнулся и дернул плечами. – Я присутствую при том, что мы в Агентстве называли «разбором полетов», знакомлюсь с этапом предварительного анализа ситуации и так далее. Но не нахожу ответа на вопрос «почему»?
– Поверьте, сэр, вы даже не представляете, как тесно вы связаны с происходящим, – Рой, крайний слева в троице напротив, наклонился к своему микрофону. – И наоборот, ваше происхождение, как ни странно это может показаться, в данном случае играет лишь второстепенную роль. Но прежде всего я бы хотел подчеркнуть пару аспектов из того, что до меня было озвучено коллегами из других ведомств. Во-первых, сразу же после того, как информация о пропаже журналиста поступила в Госдеп, там было решено жестко ограничить доступ людей к самому факту пропажи американского журналиста. Кроме того, всем нам во время контактов с зарубежными лицами и структурами приходилось демонстрировать величайшее мастерство и аккуратность для того, чтобы не вызвать излишних подозрений относительно личности О’Коннела. Я думаю, что мои коллеги поддержат меня в том, что помимо определенного внутриполитического дискомфорта, проблема похищения этого журналиста чревата вполне реальными последствиями негативного характера и во внешней политике официального Вашингтона. На данный момент мы не знаем, с какой целью был похищен парень. Мы также не знаем, какими будут условия похитителей. Здесь также налицо серьезные политические элементы, которые были приняты во внимание с первой же минуты. Думается, что Джон мог бы проинформировать нас об этом.
  – Да, конечно. Думается, всем нам известна суть проблемы. Согласно нашим экспертным оценкам, включая документы, предоставленные вашей конторой, Рой, мы исходим из того, что в 1921-23гг. новое советское правительство включило Нагорный Карабах, исторически армянскую территорию, в состав Советского Азербайджана со статусом автономии. Проблема воссоединения этой территории с Арменией была в очередной раз поднята в конце 1987г., в феврале 1988 и январе 1989г. политическая проблема была омрачена массовыми убийствами армян в азербайджанских городах, включая столицу – Баку. Весной 1990г. в Армении и Азербайджане начались нападения на подразделения Советской армии. Стороны начали усиленно вооружаться, и вскоре проблема полностью перешла в фазу вооруженного противостояния. За время конфликта было предпринято несколько попыток по урегулированию проблемы. Попытка иранского посредничества завершилась провалом после того, как в мае 1992г. армяне захватили Шуши, азербайджанский форпост в центре Карабаха. На данном этапе при российском посредничестве идут усиленные трехсторонние переговоры, направленные на достижение соглашения по прекращению огня на всей линии армяно-азербайджанского противостояния . Однако мы не только не участвуем в этих переговорах, но и, по большому счету, еще не озвучили какой-либо официальной позиции по этой проблеме. В целом нас могут обвинить в том, что мы неофициально выступали на стороне карабахцев: в конце 80–ых «Голос Америки» на первых этапах возникновения проблемы выступал с прокарабахских позиций, что в свое время вызывало бешенство в Москве. В сентябре 1989г. Палата представителей выступила с декларацией в поддержку права Нагорного Карабаха на выход из состава Азербайджана. Но при этом несколько американских высокопоставленных отставных военных участвовали в создании азербайджанской армии. Правда, это не было санкционировано, но зато мы смогли регулярно получать много нужной нам информации... Это, конечно же, строго между нами. Общая ситуация рассматривалась в Госдепе, у нас были экспертные оценки и рекомендации, но в Белом доме решили, что проблема недостаточно созрела для нашего вмешательства. В любом случае соглашение о перемирии, если оно все же будет подписано, полностью соответствует нашим стратегическим интересам, так как создает базовые предпосылки для укрепления нашего присутствия в регионе. Эксперты считают, что стабильность создаст условия для экономического проникновения к ресурсам Каспия, а в долгосрочной перспективе – и Средней Азии.
Рой встал из-за стола и, подойдя к Джону, положил руку ему на плечо.
– Спасибо, Джон. Я не случайно подчеркнул то обстоятельство, что мы старались максимально ограничить круг лиц, имеющих подлинную информацию о состоянии дел в вопросе пропажи этого парня. Дело в том, что сегодня, на фоне усиленных переговоров, существует, как нам представляется, реальная возможность целенаправленного вовлечения США в этот процесс. Мы рассматривали три возможных варианта задействования фактора парня. Первое, мы не исключали, что, несмотря на позицию политических руководств сторон, кое-кто из местных командиров может выйти из подчинения и продолжить боевые действия. Наличие нашего парня могло бы предоставить такому вояке отличную возможность для шантажа, как собственного руководства, так и нас самих. Второе, мы также не исключали возможность того, что парня могли бы задействовать на стадии политических переговоров по урегулированию проблемы. При моделировании худших сценариев мы пришли к выводу, что, гипотетически, - не хочу оскорблять чувств нашего друга-полковника – насильственная смерть парня, по сути, могла быть выгодна любой из сторон, но при условии, что тело парня будет найдено на противоположной стороне, что при нынешней ситуации на линии фронта не так сложно сделать. В идеале это не только ударит по международному имиджу противника, но и навлечет на него гнев США, тем более на стадии политического процесса. Можете себе представить, каких дров может наломать сломленный горем папаша-сенатор. И, наконец, в качестве третьего варианта мы рассматривали ситуацию, в которой похищение парня было осуществлено с целью получения выкупа или обмена на кого-нибудь из своих, попавших в плен к карабахцам. В этом случае мотивы понятны, но развитие ситуации может быть самым непредсказуемым.
Рой, медленно прохаживавшийся за спиной коллег, медленно приблизился туда, где Пол, сидя за столом и изредка поглядывая по сторонам, что-то чертил на бумаге, учтиво предоставленной вездесущим Брайаном.
– К моменту, когда мы изучали возможные версии произошедшего, – продолжил Рой, – поступила информация из оперативных и агентурных источников. Как оказалось, парня и троих детей, пропавших вместе с ним, похитила разведывательная группа, состоявшая из афганских моджахедов.
Пол отложил ручку, перевернул и отложил в сторону листочек с какими-то заметками и восточными орнаментами.
– Да, Пол, мы в этом уверены, – Джей Джи вновь наклонился к своему микрофону. - Рой говорит правду. Нам известно, что к марту сего года большинство оставшихся в живых вояк из 2500 моджахедов, посланных в Азербайджан нашим приятелем Хекматиаром, в конце 1992 года уже вернулось в Кабул. Согласно нашим данным, афганцев на линии фронта практически не должно быть, но факты – вещь упрямая, а они говорят о другом.
– Поверьте, полковник, мы также удивились этому. Но буквально сегодня мы получили оттуда стенограмму радиоперехвата двух афганцев, и, как следует из разговора, один из них оказался командиром отряда, похитившего нашего парня. Нам даже удалось идентифицировать его личность.
Рой повернулся в сторону мерцающего в полумраке экрана.


ГЛАВА 8

Когда совещание закончилось, на улице было уже темно. Ветер нагнал облака с океана, и на берегах Потомака стало прохладно и неуютно. Яркие фары проносящихся мимо автомобилей выхватывали из неонового полумрака мраморные плиты массивного парадного входа, над которым, как и везде в этой части Вашингтона, развевался звездно-полосатый флаг.
Пол вышел через парадный вход. Пожилой охранник-азиат в униформе известного охранного агентства пожелал всего хорошего и запер за ним дверь. Не успел Пол сделать и пару шагов, как выключилось лишнее освещение: уикенд – это уикенд. Пол подумал, что остальные участники совещания выйдут во внутренний двор, где, наверняка, стояли их автомобили. Ступив на мостовую, он только сейчас почувствовал, как от долгого сидения на месте у него затекли ноги. Этого он не любил. Осторожно переступая по прямоугольным бетонным плиткам мостовой, он сел в тот же «Бьюик», на котором несколько часов назад приехал сюда из аэропорта.
  – И как давно ты здесь стоишь? – Спросил Пол чернокожего водителя, слушавшего рэп по радио и отбивавшего такт музыки на коже руля. На мостовой, под левой дверцей автомобиля, было не менее пачки окурков.
– С самого начала, как только привез вас, сэр. Я уже привык. По субботам здесь всегда такая канитель: все нормальные люди выезжают на природу, а нам приходится развозить по домам разных шишек. Но, – водитель встрепенулся и, обернувшись назад, плутовато посмотрел Полу в глаза, – это к вам не относится, сэр.
– Ты всем так говоришь? – Рассмеялся Пол. Словоохотливый парень ему импонировал.
– Нет, не всем, только работягам.
– А с чего это ты решил, что я из этой категории?
– Хотя вы вышли из солидной конторы через парадный подъезд, вас никто не сопровождал, никто дверцу машины не открывал. Да и сумку, как я посмотрю, таскаете сами.
Пол рассмеялся и протянул водителю небольшую карточку.
– Мы поедем туда, но прежде притормози где-нибудь, где я мог бы взять пару бутербродов.
– Круто, – просмотрев карточку, водитель сник.
Обычно работяги на частных самолетах не летают. Хотя, как известно, гамбургерами также не питаются.
Через пару кварталов водитель притормозил у закусочной. Взяв кофе и пару гамбургеров себе и бутерброд с ветчиной водителю, – тот помялся, прежде чем согласился заказать себе что-либо, – отставной полковник вновь устроился на заднем сиденье автомобиля и, погрузившись в размышления, принялся за свой нехитрый ужин.
– Некогда поужинать, сэр? – Не удержался водитель, лихо объезжая очередного собрата по цеху.
        – Нет гарантий, что смогу что-нибудь перехватить…
– А что, разве на частных самолетах не бывает стюардесс? Я в смысле – там ничем не кормят?
– Не знаю, думаю, что нет.
– Вы меня простите, сэр. Работа такая. Иногда целый день молчишь как рыба, и не с кем и словом перекинуться.
– Ничего, все нормально, – Пол вновь вернулся к своим мыслям.
        Джафар Умар... На совещании ему показали фотографию Джафара или Джефа, как он его называл. Ему сейчас около тридцати пяти. Не очень высокий, но коренастый житель приграничного с Пакистаном кишлака сразу привлек внимание Пола. О Джафаре он знал еще до того, как встретил его и других в горном лагере на юге Афганистана. Американский инструктор, посланный своим правительством с целью подготовки местных жителей к партизанским методам ведения войны, загодя получил солидное досье на первых пятнадцать человек, ставших впоследствии во главе отдельных отрядов. Сын мелкого сельского торговца в списке шел пятым. По возрасту, он был моложе большинства из первого отряда, но пользовался большим авторитетом. Для него все началось с того, как он с отцом попал на минное поле почти на самой границе с Пакистаном, куда они направлялись за очередной партией контрабандного товара. В то время русские, будучи не в состоянии контролировать юг страны и особенно горные тропы, по которым перебрасывалось вооружение, активно применяли тактику воздушных налетов и плотного минирования. Так вот, во время очередного перехода парень напоролся на мину. Поняв, что сын в опасности, его отец начал было причитать и бегать вокруг него. Джафар, однако, не потерял хладнокровия и послал его за помощью в ближайшее селение. Когда через несколько часов рвавший на себе волосы отец в сопровождении людей вернулся, то увидел курившего сына. Увидев приближающегося отца, он быстро потушил сигарету: тот никогда не видел его курящим ни до и ни после случившегося. Джафар никак не выдал своего волнения тогда, когда бывалый вояка пытался обезвредить мину, и только в конце, когда детонатор был уже отвинчен, бессильно упал на руки отца.
В последующем, когда его семья переправилась в Пакистан, смышленый сын торговца остался на родине и стал прилежным учеником в лагере партизан, где помимо огневой и физической подготовки, кропотливо учил английский. Через восемь месяцев он уже бегло говорил, а к концу года научился писать, что было большим достижением для человека, никогда не ходившего в школу.
Природный ум, прилежность и работоспособность сделали Джафара правой рукой американца, подражая которому во всем, он даже стал носить одежду черного цвета. Участвуя в операциях против советских и афганских войск, Джафар зарекомендовал себя как хладнокровный вояка, способный переносить долгие переходы по крутым горным тропкам, сутками обходиться без пищи и воды и часами сидеть в засаде, ни единым шорохом не выдавая своего присутствия. После одного из боев, когда Пол был ранен осколком неуправляемой ракеты, запущенной с вертолета, Джафар не только оказал ему необходимую медицинскую помощь, но и три часа тащил его на спине к ближайшему населенному пункту.
Единственное, с чем Джеф никак не хотел соглашаться на первых порах, так это с изменением демаскирующих свойств лица, проще говоря – черной краской, которой Пол мазал лицо до вылазок. Молодой пуштун соглашался, что ночью крашеного лица не видно, а днем оно практически неразличимо, но при этом добавлял, что наносить краску на лицо – удел женщин, и, к тому же, негоже мусульманину видоизменять лицо, созданное Всевышним. Пол нашел выход из положения, хотя и несколько курьезный. Каждый раз, прежде чем идти на дело, Джафар как каждый из афганцев, читал короткую молитву и, воздев глаза к небу, проводил руками по щекам и соединял их под подбородком. Однажды Пол перед выходом из лагеря намазал свои руки краской и сразу перед молитвой коснулся ими ладоней пуштуна. «Сейчас у тебя два пути: или ты воздеваешь руки в молитве, или идешь на войну так, как не подобает правоверному мусульманину». Ответ был не менее находчивым: «Я буду молиться Аллаху, даже если это будет сделано ценой потери лица».
Итак, Джафар в Карабахе. Пол давно знал, что Хекматиар при посредничестве пакистанских спецслужб предоставил азербайджанскому руководству более двух тысяч своих боевиков. В Баку всячески открещивались от фактов участия афганцев в боевых действиях на карабахском фронте. Однако вскоре карабахская сторона в своих фронтовых репортажах стала показывать трупы убитых афганцев, а затем и появились кадры допросов моджахедов, попавших в плен. Судя по предоставленной на совещании информации, основной контингент моджахедов был из северных районов Афганистана, где в основном проживали этнические таджики, хазарейцы и узбеки. К моменту, когда Пол «вышел из игры», Джафар уже был авторитетным командиром элитной разведывательно-диверсионной группы, состоявшей из молодых пуштунов, в обязанности которых входила безопасность перебросок снаряжения и людей из Пакистана. Зачем он сунулся в Карабах, да еще со своим отрядом, было неизвестно. Джафар был его учеником, а в Карабахе жили его соплеменники. Ситуация была щепетильной.
Автомобиль подрулил к терминалу.
– Дальше автомобилям проезд запрещен, сэр. Придется идти пешком. Но я мог бы сопроводить вас к самолету и нести сумку, сэр, – веселый водитель повернулся в своем сиденье и посмотрел Полу в глаза.
– Откуда ты, сынок?
– Бирмингем, Алабама.
– Я не о том.
– «Буря в пустыне», передовая разведывательно-дозорная группа.
– Сильно зацепило?
– Официально мы в полном порядке, никому не хотелось давать информацию о жертвах в первые же часы операции. У меня все нормально, но педаль газа не чувствую.
– У вас там все такие веселые как ты?
– Я был единственный такой. Теперь у них с этим делом туговато.
– Хорошо, работяга, можешь отрапортовать своему начальству, что клиент остался доволен. Пока.
По неписаному закону солдаты, раненные в ходе выполнения боевых операций, устраивались на работу в гражданские структуры практически без какого-либо конкурса. Еще один неписаный закон гласил, что государственные агентства и ведомства в первую очередь должны прибегать к услугам фирм, где работают ветераны.
Пол вышел из машины и поднял воротник плаща: моросил мелкий противный дождь. В такую слякоть приятно сидеть перед камином и, запивая терпким вином приступы ностальгии по старым добрым временам, читать толстые монографии на историческую тему или, хотя бы, рассматривать картинки с пейзажами из «Нейшнал Джеографик». Но ему предстояло лететь в Нью-Йорк, а через полтора часа его ждали на ближайшей базе ВВС, где для него уже зарезервировано место на военно-транспортный «Геркулес», направлявшийся в Европу. Джей Джи хотел было отправить его немедленно, но узнав, что у Пола серьезные дела семейного характера, не стал перечить: «Это святое, дружище, самолет в твоем распоряжении, я дам указания».
– Ваши документы, сэр. Самолет уже готов. Я вас провожу.
Сотрудник службы безопасности специального терминала вернул документы и показал на покрашенную в желтый с черным металлическую дверь с небольшим окошечком и надписью «Только персонал и по спецпропускам». «Здесь быстрее», – сказал он, напяливая фуражку с полиэтиленовым колпачком, предохранявшим синее сукно от дождя.
– Ну как, Пол, полетели в Нью-Йорк? – Старший из летчиков протянул ему руку и помог взобраться в самолет. – Гордон уже звонил нам. Взлетать нужно срочно, здесь нам сообщили, что с океана приближается атмосферный фронт, если не прорвемся вовремя, то потреплет порядочно – это вам не истребитель.
Летчик закрыл дверь и прошел в кабинку, где его напарник уже вовсю щелкал тумблерами. Вскоре оттуда послышалось: «Башня, Башня, я борт Р458, разрешите взлет». Гул моторов усилился, и самолет вырулил на взлетную полосу. После короткого пробега «Галфстрим» круто взмыл вверх и взял курс на северо-восток.
Уже второй раз за прошедший день Пол летел на борту маленького самолета. Он почему-то подумал, что если бы на таких самолетах были бы стюардессы, то им, наверное, было бы очень трудно катить свою тележку между рядами широких кожаных кресел.


ГЛАВА 9

Было за полночь, когда дверь в подвал неожиданно отворилась, и коренастый бородатый моджахед с фонариком в левой руке вошел вовнутрь. По очереди осветив его обитателей, кое-как устроившихся на подстилке из прошлогоднего сена, он подошел к Алексу. В правой руке моджахед держал автомат, стволом которого несколько раз бесцеремонно ткнул в спину спящего американца. Проснувшись от боли в ключице и зажмурившись от яркого света фонарика, направленного ему в глаза, тот еще несколько секунд не мог прийти в себя и понять, где он и что с ним происходит. Моджахед что-то громко приказал на своем восточном языке и сделал жест рукой, но ослепленный и мало что соображающий американец ничего не понял и не разглядел. Тогда афганец перекинул автомат за спину и, грубо дернув Алекса за руку, жестом приказал ему встать. Разбуженные шумом дети забились в угол и испуганно наблюдали за происходящим. Они понимали, что американца хотят куда-то отвести.
– Ладно, убери свои руки, ты, борец за свободу, – журналист уже немного освоился с положением пленника и стал понимать ценность своей персоны в глазах своих тюремщиков. Тем не менее, поздний визит за ним настораживал. Он догадывался, что его поведут к «Черному», но не мог найти ответа на волнующий его вопрос: «Почему же сейчас?» Впрочем, его это мало волновало. Повернувшись в сторону детей, он показал им рукой: «Все будет ОК», на что дети, к его удивлению, ответили робким смешком , никак не вязавшимся с их испуганными глазами, блестящими в свете фонаря. Афганец прикрикнул на детей, и те вновь забились в свой угол.
– Пошли, Цербер, – Алекс провел рукой по небритой щеке и вышел из подвала. Жидковатая козлиная борода и коричневые зубы конвоира не вызывали в нем ничего и отдаленно напоминавшее стокгольмский синдром, и если бы не автомат, Алекс с огромным удовольствием отвесил бы этому малому хорошего пинка.
Выйдя наружу, журналист расправил плечи и с удовольствием потянулся: впервые за прошедшие долгие десять часов он мог встать во весь рост, не опасаясь, что заденет ржавые гвозди, торчащие из досок низкого потолка.
Моджахед, которого Алекс назвал Цербером, был, по всей видимости, чем-то вроде адъютанта «Черного». Сзади ухватив американца за штаны, он подтолкнул его в сторону лестницы, ведущей наверх. Здесь на веранде горел свет, и с трудом поднявшись на один пролет по скрипящей деревянной лестнице – на старых изодранных кроссовках не было шнурков – Алекс успел разглядеть себя в маленьком зеркальце, прикрепленном к деревянной стойке над умывальником. Всклокоченные волосы, щетина на бледном, осунувшемся лице и красные глаза. Он невесело усмехнулся, а моджахед в очередной раз подтолкнул его вперед.
Через пару шагов пленник и его конвоир оказались на широкой веранде, освещенной свисавшим с потолка керосиновым фонарем. К удивлению американца, пол веранды оказался земляным, и ему стало понятно, почему внизу практически не было слышно шагов, и почему сквозь щели в потолке на голову пленников постоянно осыпалась земля.
В дом вели две деревянные двери, а между ними, прямо посередине стояла широкая невысокая тахта, покрытая богатым шерстяным ковром, резко контрастирующим с убогим видом деревенского дома. Из дома на веранду помимо дверей выходило три окна: два слева и одно справа от дверей. На окнах были железные решетки из тонких металлических прутьев, переплетенных в ромбовидные узоры. Изнутри они были занавешены самодельными шторами из плотного красного материала. В левом углу веранды стояла металлическая печка с Г-образной трубой, выходящей во двор. На ней стояла какая-то кастрюля с варевом, которую медленно, против часовой стрелки помешивал высокий худой афганец. Около плиты на полу была навалена охапка сухих поленьев. Помимо повара здесь был еще один боевик. Он сидел на тахте с опущенными в тазик с горячей водой ногами и при этом, что-то напевая себе под нос, чинил кожаные туфли. При виде пленника он прекратил свое занятие и молча указал острием ножа на дверь в освещенную комнату. На его темной руке красовались часы Алекса.
Конвоир постучал в дверь и, получив разрешение войти, пропустил вперед пленника.
Небольшая, продолговатая комната размером 10 на 15 футов была обставлена с претензией на комфорт, но без вкуса и стиля. Судя по всему, афганцы просто натаскали сюда все, что им попалось под руку. Около старой, покрытой полосатым карпетом и горой мутаков деревенской тахты из дубового дерева, местами изъеденного червями, стоял небольшой овальный столик с гнутыми ножками, покрашенными бронзовой краской. На его матовой поверхности стояла горящая старая керосиновая лампа и лежал коробок спичек. По-видимому лампа протекала, так как полированная поверхность столика в двух местах была в небольших разводах, сверкавших всеми цветами радуги. В правом от двери углу стоял старый ореховый комод с резными створками ручной работы. Стекол в нем не было, а на его покрытых пожелтевшей газетой полках были расставлены предметы обмундирования и боеприпасы. В середине комнаты стоял большой квадратный стол, покрытый бархатной скатертью с золотистой бахромой. Поверх нее был наброшен большой кусок снежно–белой материи, по-видимому, когда-то бывшей простыней, на которой были разложены части разобранного автомата Калашникова. Рядом на небольшом металлическом подносе стоял стакан с чаем и длинные четки с небольшими черными бусинками. К столу были придвинуты 3 стула с прямыми спинками, обитыми коричневой искусственной кожей, и один табурет. В дальнем углу комнаты стояло низкое кожаное кресло в стиле модерн, неизвестно как оказавшееся в этом Богом забытом уголке. Поверх покрашенных красной краской досок пола был постелен большой, практически на всю комнату, красный ковер. Еще два ковра поменьше были развешаны по стенам, а позади тахты висел гобелен со сценкой в стиле персидских сказок: два оленя пили воду из ручейка, а позади, из распахнутых ворот украшенного минаретами и куполами восточного города, на полном скаку вылетал всадник с туго натянутой тетивой гнутого лука.
– Входи, – Джафар стоял рядом со столом и старательно полировал кусочком тряпки какую-то деталь, – садись. Надеюсь, скоро ты вновь почувствуешь себя полноправным человеком.
Конвоир также подошел к столу и, взяв один из стульев, сел у двери, прислонившись затылком к стене.
– Вы хотите нас отпустить? – Алекс присел на указанный ему табурет и скрестил руки на груди. Он старался казаться спокойным, но его сердце бешено колотилось.
Афганец ухмыльнулся и продолжил как ни в чем не бывало чистить свое железо.
– Я думал сделать для тебя что-то приятное и немного скрасить тяготы твоего пребывания здесь, Алекс. Но, как видно, я несколько переоценил твои способности быстро соображать. Мне всегда казалось, что в мире, где ты вырос, свобода практически никогда не была абсолютной ценностью. В вашем якобы свободном обществе полноправным человеком себя чувствует не тот, кто волен идти куда угодно и делать что угодно, а только тот, кто сам расстался с этой свободой в обмен на работу. Чем больше я знакомлюсь с вашей цивилизацией, тем труднее меня убедить в обратном…На самом деле я просто хотел предоставить тебе возможность вновь хоть ненадолго почувствовать себя журналистом. Ты мог бы взять у меня интервью для своей газеты.
– А если я откажусь? – Алекс неудачно откинулся назад на своем табурете и чуть было не упал на спину. Он был разочарован.
– Ты этого не сделаешь, – «Черный» отложил деталь и, взяв со стола автоматный ствол, просмотрел его на свет, – это не в твоих интересах. Сам подумай, горячий материал станет передовицей, твою фотографию поместят на первой странице. Ты получишь то, о чем многие из твоих коллег могут только мечтать: тебя будут узнавать на улице и приглашать на вечерние ток-шоу: «У нас в студии Алекс О’Коннел – человек, не понаслышке знающий о том, что такое быть заложником у варваров». Для начинающего журналиста это заманчивая перспектива.
– Вы издеваетесь надо мной.
– Отнюдь, – «Черный» намотал на шомпол кусочек промасленной тряпочки и просунул его в ствол оружия, – даю возможность оправдать твое временное профессиональное бездействие. Гонорара за эксклюзивное интервью я требовать не собираюсь и даже могу предоставить бумагу и ручку. Думай быстрей.
Алекса перспектива возврата в темный сырой подвал не прельщала, но и быстро соглашаться ему не хотелось. Он вспомнил о детях, сидящих там, внизу.
– Ладно, но у меня есть одно условие. Распорядитесь, чтобы детям выдали матрасы и одеяла или что-нибудь в этом роде. В подвале сыро, а по ночам очень холодно.
– Браво, узнаю американцев, деловая хватка и прагматизм. Ты снова начинаешь мне нравиться. Ты получишь это.
Афганец подошел к ореховому комоду и, недолго порывшись на верхней полке, вернулся с ручкой и парой листочков желтоватой бумаги.
– Думаю, что этого достаточно. Да, вот еще, возьми это, подложишь под бумагу, – он передал старую рваную книгу в плотной обложке.
Половины страниц в ней не было, по всей видимости ими растапливали печь, стоявшую на веранде. Обложка была темно-синяя, с двумя рядами незнакомых тисненых букв и изображением большого дерева без листьев. Практически вся позолота с нее сошла, и буквы уже невозможно было разобрать.
– Давай, я полностью в твоем распоряжении, – Джафар перемотал тряпочку на конце шомпола и вновь принялся чистить ствол.
  Американец взял листочки, повертел ручку в руках. Он не знал с чего начать и в каком русле вести разговор. Противоречивость в мыслях и чувствах – плохой советчик.
– Зачем это вам нужно? Почему вы хотите отвечать на мои вопросы?
– Ты хочешь сказать, что обычно такие люди как я редко общаются с прессой и стараются избегать лишней шумихи вокруг своего имени, не так ли?
Алекс пожал плечами.
– В общем-то да, ты прав. Но я не наемник, я не воюю за деньги, и мне нечего скрывать. Более того, мне кажется, что я не сделал ничего предосудительного или противоречащего законам войны.
– Да, но ведь война продолжается, и потом, ваше начальство…
– Война близится к завершению, мой друг, и скоро нам нечего будет здесь делать. А что касается моего начальства, то я, в некотором роде, сам себе и хозяин, и начальник. К тому же, когда твоя статья выйдет в свет, нас здесь, Иншалла , уже не будет. А там, где мы будем, вряд ли кто-либо читает вашу газету.
– А как вы попали сюда? Вы хотите сказать, что эти люди, – Алекс кивнул в сторону начавшего дремать конвоира, – просто так приехали сюда умирать на чужой войне?
– Почему чужой? Мы здесь из-за наших убеждений, а что касается финансовой стороны… Пока они здесь, их семьи будут ежемесячно получать небольшую сумму, которая поможет им сводить концы с концами. Это примерно столько, сколько понадобилось бы тебе для того, чтобы поужинать в каком-нибудь дешевом ресторане. Ну, а если Аллаху будет угодно забрать кормильца к себе, то его семья получит единовременное пособие, которого тебе с трудом хватило бы на более или менее приличный костюм. Ты бы смог назвать это «войной за деньги»?
– Не знаю... Вы говорите о своих убеждениях... В чем конкретно они заключаются?
– Что заставляет протягивать руку помощи другим, кормить голодных и давать приют нищим, журналист? Нас привело сюда чувство долга. Мы соблюдаем предписания нашей религии, которая запрещает оставлять в беде своих братьев по вере. Большинство приехавших сюда ничего не смыслят в политике. Их не интересует, как все это началось, кто прав, а кто – нет. Война – это война, и если дело дошло до нее, то проблемы решаются просто: или ты, или тебя. Излишний сентиментализм здесь неуместен. Помнишь невысокого человека, который встретил нас тогда, ночью? Его звали Али. Его подчиненных, сидящих около костра, ты не видел. Так вот, на следующий день практически все они погибли. Али сидел в бронированной машине и корректировал ее огонь, когда танковый снаряд разворотил ее башню. После многочасового боя его люди были вынуждены отходить по открытой местности под минометным обстрелом. Хотя, вряд ли ты понимаешь, о чем речь…
– Нет, почему же. Меня уже проинструктировали в этих вопросах на другой стороне.
– Тем лучше. Так вот, когда потерянные позиции вернули, нашли 8 трупов. А от Али осталось кровавое месиво: его буквально размазало по башне.
– Что вы лично думаете об этой войне? Вы, наверняка, многое знаете и понимаете из того, что недоступно для других...
– Я солдат, а не политик. Моя работа начинается тогда, когда замолкают политики. Я приехал сюда уже во время активных боевых действий. Я слышал, что один из европейских королей якобы приказал выбить на своих пушках фразу «Последний довод короля». Это правда?
– Да, это был один из французских королей.
– Я тоже в некотором роде «последний довод».
– Вы сказали, что война близится к концу. Вы довольны ее результатами?
– Хороший вопрос, – усмехнулся афганец, вновь просмотрев на свету ствол своего оружия, который он вот уже несколько минут усиленно протирал чистой тряпицей, – хочу вновь повторить, что я солдат, а не политик. Я воюю, когда идет война. Но не я определяю, когда ее начинать, и, тем более, заканчивать. Говорят, что политики решили ее прекратить и договориться о мирном решении вопросов. Это их дело, если можно решить вопросы за столом, не проливая крови, то пусть будет так. Но многие из наших людей не понимают, почему война должна закончиться именно сейчас. У меня есть свое мнение относительно происходящего, но вряд ли оно кого-либо здесь интересует. Пусть оно останется секретом и для читателей твоей газеты.
– Что вас удивило на этой войне больше всего?
Моджахед улыбнулся. Его ответ несколько удивил Алекса:
– Деревья, лес, неимоверное количество дров. Здесь везде много дерева, и всегда есть возможность развести хороший костер. У нас, в Афганистане, дрова – это большая ценность. Моя семья считалась обеспеченной, но даже мы не могли позволить себе часто разводить в очаге костер из дров. А здесь…
Он мотнул головой и отпил глоток остывшего чая из грушевидного стакана.
– Ну, а если без шуток, – в его голосе почувствовались металлические нотки, – то встреча с шурави , из тех, кто воевал с нами. Честно говоря, после того, как они покинули Афганистан, я и не предполагал, что когда-нибудь Аллах сведет наши пути. Но произошедшее стало для меня полной неожиданностью: здесь я воевал на одной стороне с теми, против кого я боролся в Афганистане. Это меня потрясло, представляешь, моджахеддин и, как они себя называют – «афганец», в одном окопе. В свое время мне казалось, что даже после смерти мы не сможем лежать в одной земле, но в жизни все оказалось по-иному. Воистину, Аллах ни на секунду не прекращает давать нам уроки мудрости.
 «Да, я тоже не ожидал увидеть вас здесь», – вздохнул журналист и спросил:
– А чем вы собираетесь заняться по возвращении домой?
– Пока не знаю. Выбор трудно назвать большим. За последние двадцать военных лет там выросло целое поколение, которое умеет только стрелять и взрывать. Во времена русских государство давало деньги тем, кто хотел работать, а те, кто хотел воевать – получали деньги от американцев. У всех была работа: одни возделывали землю, другие – взрывали мосты. Но с уходом русских мы перестали интересовать и американцев. И, в результате, сейчас у нас полная разруха, раздробленность и анархия. При этом, у всех есть оружие и нет средств к пропитанию.
Алекса так и подмывало спросить насчет свободы как абсолютной ценности, но он понимал, что в его статусе чрезмерная ирония не сулила ничего хорошего.
– И поэтому выполнение своего долга перед единоверцами – это что-то вроде единственного пути в складывающейся ситуации?
– Нет, почему же, – афганец почувствовал нотки иронии в словах американца, отложил ствол в сторону и взялся за новую деталь, – можно устроиться в личную гвардию к какому-нибудь жирному дельцу, стать наркокурьером и получать огромные, по афганским меркам, деньги. Наркотики всегда пользовались большим спросом на ваших улицах.
– Но как же религия, нравственные ориентиры?
«Черный» прекратил чистку оружия и, положив руки в карманы, стал отмерять свободное пространство широкими шагами. Расстеленный на полу толстый красный ковер полностью заглушал его шаги.
– Несколько лет назад мне попалась одна книга. В ней было написано, что в старые времена территория Афганистана называлась Бактрия. Это была богатая страна, ее еще называли Страной тысячи городов. Там были развиты искусства и ремесла, а изделия бактрийских ювелиров высоко ценились на рынках Древнего мира. Поэтому величайший из полководцев древности – Искандер Сулейманский, вы его называете Александр Македонский, - хотел завоевать эту страну. Так было написано в этой книге. И еще там было написано, что на всем протяжении истории Афганистан хотели завоевать персы, арабы, турки, монголы, англичане и, наконец, русские.
Он ненадолго замолк и подошел к спящему конвоиру. Откинувшись назад на своем неудобном стуле и упершись поникшей головой в стену, тот мерно похрапывал и изредка что-то нашептывал себе под нос.
– Между Александром Македонским и этим парнем, – «Черный» указал на своего солдата, – прошло более двух тысяч лет, и ты видишь, к чему мы пришли. Посмотри на него. Его жена умерла при рождении третьего ребенка, остальные умерли один за другим из-за хронического недоедания, авитаминоза и болезней, которые дети в вашем мире переносят как легкое недомогание. А он в это время воевал, а потом месяц провалялся в бреду: пуля зацепила правое легкое. Сегодня ему сорок лет. Если его не пристрелят в какой-нибудь войне, то через десять–пятнадцать лет старые болячки его окончательно доконают, и он уйдет, не оставив никакого следа на этой планете. Его никто не будет оплакивать, через год-два забудут вообще, и никто даже не задастся вопросом: «А для чего он, собственно, родился на этот свет?» Он понимает это, и какие у него после этого могут быть нравственные ориентиры?
– Но ведь приехав сюда воевать, он может принести беду и в чужой дом.
Со стороны могло показаться, что «Черный» ничего не слышит. Но немного помолчав, он все же ответил.
– Что? Нет. В его обязанности входит присматривать за этим домом и собирать хворост для печи. После того, что случилось с его семьей, я стараюсь его держать подальше от боевых действий. Сначала он сопротивлялся этому, а потом привык. Если все сложится удачно, то по возвращении домой нужно будет подыскать ему жену.
По-видимому, он уже закончил чистить автомат и, вернувшись к столу, стал его собирать. В воцарившейся тишине был слышен лязг прилаживаемых металлических частей и мерное похрапывание спящего человека. Снаружи неслась какофония цикад, изредка прерываемая отдаленным глухим лаем собаки. Алекс просматривал свои заметки, когда, закончив сборку, афганец быстро передернул затвор, нажал на курок и спустил до упора предохранительную скобу. Оружие отозвалось хрустальным звоном.
– АКС, модель 74-го года, калибр 5,45 мм. Дома у нас в основном были АКМ китайского производства, они тяжелее и калибр у них побольше – 7,62 мм., – сказал он, поглаживая чистой белой тряпкой ствол оружия. – Никогда меня не подводил. Хочешь послушать звук? Работает как швейцарские часы.
Он с видимым удовольствием повторил для американца операцию с передергиванием затвора, на что оружие вновь ответило сначала хрустом, а затем и тонким звоном, отдающимся в ушах.
Вид взрослого бородатого человека, нежно поглаживающего смертоносную игрушку, не вызвал в собеседнике положительных эмоций. По своей натуре Алекс не был пацифистом, но от темного зева ствола на него дохнуло холодом могилы, и он зябко передернул плечами. Где-то он уже встречался с подобным трепетным отношением к тому, что несет смерть.
  – Холодно? – Афганец по-своему истолковал рефлекторное движение американца.
– Наверно… Так мы закончили? – Журналист вновь вернулся к реальности, в которой он все еще оставался пленником этого бородатого человека, еще минуту назад говорившего о высоких материях. Интересно, где сейчас Джордж?
  – Если тебе больше нечего спросить, то не вижу повода тебя задерживать.
– Судя по всему, вы набожный человек, но когда мы переходили линию фронта, вы мне дали что-то отхлебнуть…Мне не хочется никого оскорблять, но разве ваша религия не запрещает употребление спиртных напитков?
– То, что ты пил, не было сделано из плода виноградной лозы, – усмехнулся моджахед, – это небольшая слабость, которая формально не противоречит основам веры и при этом помогает избежать стресса, как говорят у вас.
– Тогда – все. Я могу забрать с собой записи?
– Да, но ручку придется оставить, ведь в умелых руках она может стать грозным оружием, – моджахеду понравилась импровизированная шутка, и он негромко засмеялся.
Не переставая смеяться, он что-то громко прокричал. Мирно спавший конвоир мгновенно вскочил на ноги и, вскинув автомат, стал напряженно смотреть по сторонам мутными от сна глазами. Прошло несколько секунд, прежде чем его взгляд просветлел, сознание вернулось в его лохматую голову, и он, опустив ствол оружия, виновато потупился.
– Он уснул на своем посту. Во время войны за это расстреливают, и он это знает. Но он также знает, что я его не трону, – усмехнулся афганец, перебирая четки.
Показав на американца, он что-то приказал своему помощнику, чем вызвал нескрываемое удивление на его заросшем лице. Но здесь приказы командира не обсуждались никогда, и неприятный тип с трагической судьбой, которому Алекс еще недавно мечтал дать хорошего пинка, молча пошел выполнять приказ. Впрочем, он был доволен, что очень легко отделался за сон на посту.
Предоставленный себе, Алекс встал со своего стула и вновь потянулся. Тьма за окном из черной постепенно становилась фиолетовой, и где-то далеко уже прокричал петух. Видимо, дом стоял где-то на окраине села, и в окно можно было видеть лишь небольшую часть сада и склон горы, круто уходящий вверх.
Через несколько минут конвоир вернулся и что-то доложил своему командиру. Тот кивнул и, указав на Алекса, приказал отвести его вниз.
– Ладно, господин журналист. Надеюсь когда-нибудь прочитать сказанное мною здесь в вашей газете. В своих оценках ты свободен, но если исказишь мои, то ответишь за это в судебном порядке, – хмыкнул «Черный»… – А сейчас можешь идти.
– Да, спасибо. И последний вопрос: откуда у вас такое знание английского, вы где-нибудь учились? – Алекс уже стоял в проеме двери.
– В Афганистане у меня был хороший учитель, твой соотечественник. Но он погиб, подорвался на мине. Это все, что я могу тебе сказать.
– Да, и, как говорят, самый последний вопрос, как вас зовут?
– Джафар. Меня называют Джафар–хан, но ты можешь называть меня Джеф. Так меня называл мой учитель, – сказал моджахед и, сложив руки на груди, повернулся к окну. Пальцы его правой руки быстро перебирали бусинки четок.
Аудиенция была окончена. Американец вернулся в подвал, где разбуженные во второй раз дети, укрывшись одеялом, спали на постеленном поверх сена старом, но добротном шерстяном ковре. Хан выполнил свое обещание.


ГЛАВА 10

Город показался быстро и как-то неожиданно. Пролетев всю дорогу над тяжелыми свинцовыми облаками, которые ветер вот уже несколько часов неустанно нагонял с океана, самолет резко нырнул в просвет между тучами и сразу оказался над морем желтоватого электрического света с редкими вкраплениями красного, зеленого и синего, отражавшихся в черной, как мазут, воде Гудзона.
Пол, сидевший у левого борта, смотрел, как внизу медленно проплывает горящий факел в руке Статуи Свободы и красные маячки на крышах небоскребов Южного Манхэттена, когда музыка в наушниках утихла, и вместо нее послышался скрип, а затем и хриплый голос старшего пилота:
– Пристегнись, Пол, идем на посадку. Тебе везет, сядем в «Кеннеди», из-за приближающегося шторма «Ля Гвардия» принимает только лайнеры внутренних рейсов. Он меньше, но как-то по-особому мне самому нравится. А что сейчас творится в JFK , я не могу представить: сейчас там сажают рейсы с Западного побережья, график уплотнили, хотя у них и так в среднем по одному взлету или посадке на каждые 5 минут. Готовься, через несколько минут будем на месте. Вызвать такси или, может, сбросить тебя над ближайшим небоскребом?
«Шутник», – подумал Пол и, приподнявшись в кресле, махнул ему рукой. Дверь в кабину пилотов была открыта, и старший из них, повернувшись в сторону салона, ждал ответа своего единственного пассажира. Увидев жест, он сказал:
– Ладно, как знаешь. Если желаешь прокатиться на автобусе, то они отходят каждые двадцать минут. Мой тебе совет: войдя в автобус, выбирай не место, а попутчиц.
Пол улыбнулся и вновь махнул рукой.
– Что, поедешь на метро? – Пилот посмотрел на циферблат наручных часов. – Да ты, мой друг, как видно нарываешься на неприятности. Хотя ладно, можешь и так, еще не так поздно, амиго…
Шипящий шум в наушниках был смехом старшего пилота.
– Подлизываешься, Джим, но все–таки приятно, – Пол попытался перекричать мерное гудение моторов.
– Конечно, сэр.
Шипение переросло в бульканье, а летчик повернулся и подмигнул своему напарнику. Пол также засмеялся и пристегнул широкий ремень безопасности из зеленоватого капрона. Он вспомнил шутку о том, что в авиации не пьют только автопилоты.
Через несколько минут самолет приземлился на мокром бетоне взлетно-посадочной полосы нью-йоркского аэропорта имени Джона Фицджеральда Кеннеди. Здесь действительно творилось нечто невообразимое: ежеминутно приземлялись лайнеры, которым предстояло переждать надвигавшуюся непогоду.
Распрощавшись с летчиками, Пол прошел таможенный контроль и с трудом влез в низенький переполненный автобус-«шаттл», курсировавший между аэропортом и ближайшим транспортным узлом. Если все сложится удачно, то он вылетит в Европу через полтора часа, и если погода и может помешать чьим-то планам, то уж точно не его. Наоборот, посадка здесь, в «Кеннеди», сэкономила ему несколько лишних минут, а поездка на метро позволяла лучше подготовиться к разговору с дочерью. В том, что он будет неприятным, Пол не сомневался.
Согласно «легенде», его неожиданный вылет на очередную конференцию в Нидерланды вызван необходимостью замещения другого эксперта, попавшего накануне в автомобильную аварию и на данный момент лежащего в травматологическом отделении одного из госпиталей в Цинциннати. Помимо участия в научном мероприятии, Полу предстояло на месте проконсультировать представителя одной из западных стран, участвующего в переговорах по реализации ряда масштабных экономических проектов в центральноазиатском регионе. В одной из секций его сумки лежали буклеты с информацией о запланированной конференции, биографические данные участников, программа панельных дискуссий, ключевые тезисы основных докладчиков и даже билеты на рейс Нью-Йорк–Амстердам, отпечатанные в одной из типографий Конторы. По плану, поездка продлится восемь дней, но он – Пол – постарается на месте что-нибудь сделать, переставить свои встречи и приехать ко дню рождения Доры. Вернее – уже ко дню ее свадьбы. Если вмешаются форс-мажорные обстоятельства, и он не успеет вернуться, то к алтарю ее поведет «Клецка». Но его сознание не хотело мириться с подобной перспективой и отгоняло ее в один из своих темных уголков, каких более чем достаточно у любого человека.
Впрочем, сегодня из одного из подобных уголков, где годами скапливались проблемы личного характера, что-то, а вернее – раздражение, неотвратимо рвалось наружу. Пол, обычно сдержанный внешне и внутренне, сегодня с трудом подавлял в себе приступы раздражения, накатывавшие невысокими колючими волнами. Ему казалось, что у него внутри открыли бутылку с газированной водой, и пузырьки газа дружной стайкой вырываются на поверхность и постоянно лопаются, обдавая его нутро маленькими острыми брызгами. Конечно, лучший метод борьбы с подобным состоянием – это не попытки вновь загнать раздражение в подсознание, а наоборот, дать возможность ему приобрести реальные очертания и материализоваться в объекты, а затем разбить все это аргументами. В глубине души он осознавал, что корни этого недовольства лежат в дилемме всей его жизни, в выборе между жизнью для себя и работой для других, а конкретнее – между семьей и долгом.
В самом начале семейной жизни он не стал открывать истину супруге, бывшей в то время убежденной сторонницей антивоенного движения. Тогда Пол думал, что его профессия – это способ материального обеспечения своей семьи, но впоследствии стал осознавать, что работа, как искушенная любовница, все дальше уводила его от семьи и семейной жизни. При этом, она шептала ему на ухо, что, по большому счету, ее главная цель – это обеспечение безопасности именно его семьи, и чем дальше он от нее находится, тем выше его жертва и тем больше он для нее делает. Но со стороны это выглядело несколько иначе. Вряд ли Мириам смогла бы долго терпеть чудаковатые наклонности молодого «эксперта», всецело посвятившего себя изучению далеких стран, подготовке научных статей и участию в продолжительных конференциях и семинарах.
Вскоре жизнь поставила Пола перед выбором пути: однажды, вернувшись из очередного «форума» по вопросам Юго-восточной Азии, он обнаружил пустую квартиру и записку. Мириам писала о том, что в его отсутствие у девочки было воспаление легких, ей было трудно одной, что она пыталась дозвониться до него, что, к сожалению, убедилась, что на него нельзя положиться и что она решила уехать к родителям в Нью-Йорк. Пол за ней не поехал, дела не позволили. Через пару месяцев Мириам нашла в Нью-Йорке работу и вскоре стала готовить детские авторские радиопрограммы в одной из известных компаний на Манхэттене. Хорошо оплачиваемая работа дала ей определенную свободу, и еще через два месяца она переехала на квартиру, которую снимала в Квинс. Какова была ее личная жизнь, и была ли она у нее вообще – Пол не знал. Судя по всему, она у нее не сложилась и после него.
Это было около двадцати лет назад.
Тогда произошедшее не стало для Пола ударом. У него были другие женщины, и он был уверен, что еще немного, и решится вопрос «чемодана с двойным дном», как он называл свою жизнь. Но судьба каждый раз вносила свои коррективы. Вьетнамская кампания закончилась, но капитана Зетляна перевели в ЦРУ, где оперативная работа с иммигрантскими кругами из Центральной Азии серьезно и надолго лишила его возможности возврата в семью. В свою очередь, переворот в Афганистане и последовавшая советская интервенция повлекли за собой мобилизацию афганского направления внутри здания на Лэнгли. На фоне продолжительных и опасных командировок по полгода о восстановлении семьи не могло быть и речи, и Пол стал всерьез подумывать о том, что ему вряд ли удастся когда-либо свести воедино свое сердце и разум.
Конец афганской эпопеи ознаменовал собой пятнадцатилетнюю годовщину ухода Пола из семьи. Примерно в это же время Дора поступила в Нью-йоркский Университет и стала учиться на специалиста по рекламе и маркетингу. Изредка, по мере возможности, он наезжал в Нью-Йорк для встречи с Мириам и Дорой, но это было скорее данью отцовскому долгу, чем веление сердца. Он хотел оплатить обучение дочери, но Мириам гордо отвергла это предложение. Тогда Пол открыл в банке счет для дочери и ежемесячно переводил на него деньги. Он решил передать их ей после того, как она выйдет замуж.
Еще утром этого дня ему казалось, что через несколько дней он сможет внести перелом в свою жизнь и рассчитаться со своим прошлым. Возглавив гражданский аналитический центр, он смог бы полностью легализировать свою жизнь и приоткрыть завесу тайны над прошедшими годами и объяснить супруге и дочери, что именно стояло между ним и семьей. О возвращении в несуществующую семью не могло быть и речи: он знал, что прошлое нельзя восстановить, и никогда не питал иллюзий на этот счет. Он просто мечтал о том, что придет день, когда он сможет объяснить им, почему его не было рядом с детской кроваткой, когда у Доры было двустороннее воспаление легких, почему он не держал ее за ручки, когда она, переступая маленькими ножками в смешных белых сандалиях, делала свои первые шаги по скользкому паркету гостиной, почему он не повел ее в школу. Он не был неудачником, каким его представляли жена и даже дочь, и роль отца своего единственного ребенка была пределом его непритязательных мечтаний.
  Весть о том, что Дора выходит замуж, вызвало в нем противоречивые чувства. С одной стороны, отцовский эгоизм не позволял ему спокойно принять известие о том, что у нее в жизни появился мужчина, который ближе и роднее, чем отец. Но с другой стороны, именно ее замужество впервые за последние годы давало шанс обрести достойное место в ее жизни. Он, и только он, имеет право повести ее к алтарю, а там, согласно семейной традиции, он передаст ей семейную реликвию: золотой женский перстень в виде спелого граната, из треснувшей золотой кожуры которого выглядывают три зернышка из гранатового камня. Звонок Мириам подтолкнул его к действиям, и он, как истинный отец, начал активно готовиться к предстоящему мероприятию. Его финансовые дела были в полном порядке, и он уже давно подготовил бумаги, по которым Дора после свадьбы получала в личное пользование солидную сумму денег. Кроме того, он договорился с другом своего детства об организации эксклюзивной свадебной вечеринки в Нью-Йорке, где у того были хорошие родственные связи в ресторанном бизнесе. То, что молодые собираются укатить в путешествие сразу же после церковного обряда, его мало волновало, он хотел праздника и собирался отметить событие с размахом.
Пытаясь преодолеть очередную волну подступившего раздражения, Пол стал медленно прогуливаться по перрону станции. До прибытия экспресса с белым самолетом в синем кружочке оставалось минут десять, и основная часть многочисленных пассажиров расположилась на нешироких деревянных скамьях, позволявших спокойно просмотреть неизменные газеты и журналы. Невдалеке стояла шумная группа и что-то громко обсуждала: судя по всему, это были сотрудники грузовых терминалов, возвращавшиеся домой после окончания смены.
Почему именно сейчас, когда у него появился реальный шанс исправить ситуацию, его вновь отвлекают дела? Сам того не зная, Гордон ворвался в его жизнь в самый неподходящий момент. Конечно, возвращение того парня из плена дело важное, но почему этим должен заняться он и, тем более, накануне своего ухода в отставку, когда по неписаному правилу Конторы человека отстраняют от оперативных заданий. Наверняка в Лэнгли имелись люди, способные успешно справиться с тем, что предстояло сделать ему. Но уже поздно. Ему предстоит поездка в Карабах, где он попытается на месте разобраться с историей похищения. Если нужно, он выйдет на связь со своими бывшими протеже и попробует договориться с ними о парне. Если они взяли его в плен с целью обмена на какого-нибудь афганца, удерживаемого карабахцами, то Полу предстояло договариваться заодно и с карабахцами. С ними он будет вести переговоры под своим настоящим именем. Для них основная официальная легенда поездки – изучение карабахской проблемы с целью подготовки материалов по карабахской тематике для научных и академических изданий США. Второстепенная – сопровождение еще одного журналиста нью-йоркского издания, посланного в Карабах для освещения процесса вызволения своего коллеги из плена. С ним ему предстояло встретиться в Штутгарте, откуда через Париж они должны были попасть в Ереван.
Прохаживаясь по платформе, Пол уже отходил от группы, начавшей обсуждать результаты недавнего бейсбольного матча, когда знакомая мелодия заставила его повернуться. В какой-то момент ему показалось, что кто-то из шумной группы включил магнитофон. Но когда и они повернулись в противоположный конец платформы, он понял, что источник мелодии шел оттуда. Пройдя вперед, он увидел длинноволосого молодого человека в синем домотканом свитере, устроившегося на картонной коробке, брошенной поверх бетонного пола прямо у крайней из трех широких лестниц, ведущих сюда на перрон. Парень медленно перебирал пальцами по клавишам синтезатора «Корг», соединенного проводами с двумя обшарпанными динамиками. Перед ним лежала небольшая картонная коробка из-под обуви, в которую слушатели могли бросать мелочь. Неподалеку уже устроилась молодая романтическая парочка с небольшими яркими рюкзаками. Обнявшись, они ждали импровизированного концерта. Пол уже был рядом с парочкой, когда невысокий усатый джентльмен в сером, застегнутом на все пуговицы, плаще, кремовой шляпе и больших очках в старомодной черепаховой оправе, спустился по лестнице и хотел было пройти на середину платформы, но, видимо, передумал и поставил свой кожаный чемодан неподалеку. Крепко прижимая к груди кургузую трубу из черного пластика с отвинчивающейся крышкой, – в таких обычно хранят широкоформатные чертежи – он стал косо поглядывать на музыканта. Между тем его приход ободрил молодого человека, и от простого перебирания клавиш он перешел к настоящей игре.
Пол Зетлян уже где-то слышал эту мелодию. Он как сейчас помнил, где и при каких обстоятельствах это произошло. Это было осенью 69-го, когда он на пару дней приехал в Город развлечений во время одного из своих краткосрочных отпусков. На второй день за чашечкой кофе в одном из кафетериев Нижнего Манхэттена он буквально столкнулся с веселой длинноволосой блондинкой. Они разговорились, и Мириам, в то время активистка местного отделения пацифистского движения в Сохо, так понравилась Полу, что он даже взялся проводить ее на антивоенную демонстрацию у американского представительства при ООН. Здесь их встретила небольшая, но очень шумная компания друзей и знакомых Мириам – дымящая сигаретами длинноволосая университетская молодежь в потертых джинсах и домашних пуловерах чуть выше колен. Вначале короткая стрижка и спортивная внешность спутника Мириам несколько озадачили их, но узнав, что он всего лишь безобидный ученый, друзья оттаяли, и Пол был официально принят в «боевое братство борцов за мир». Ситуация не была лишена определенной доли комизма: офицер элитного спецподразделения в шумной толпе протестующей молодежи усиленно делал вид, что пытается пробиться сквозь кордон из полицейских, взявших друг друга за локти и еле удерживающих напор толпы перед парадным входом в здание американской миссии. Несмотря на накал страстей, все, однако, закончилось вполне миролюбиво: начавшийся ливень быстро разогнал участников демонстрации по ближайшим кафе и общественным заведениям. Пол и Мириам в сопровождении еще нескольких демонстрантов, укрываясь плакатами, добежали до ближайшей станции метро и, нырнув в чрево мегаполиса, стали весело обсуждать детали проведенной акции. И там, на многолюдной платформе нью-йоркского метро, он и услышал эту мелодию. Ее играл на скрипке седой старик в клетчатом зеленом пиджаке и вельветовых брюках. Его тонкие пальцы проворно бегали по струнам дешевой скрипки, а старая серая кепка с мелочью и парой долларовых банкнот лежала перед ним на клочке газеты.
Тогда Пол был поражен тем, насколько точно звуки, рожденные струнами этой простенькой скрипки, передавали его внутреннее состояние. Перехватив его пристальный взгляд, Мириам, которая еще несколько секунд назад громко и весело говорила с друзьями, вдруг смутилась и, немного покраснев, спросила: «В чем дело?». А он пригласил ее на танго. Танго посреди оживленной платформы в час пик, со снующей многоликой и разношерстной толпой людей, большинство из которых не хотело и не могло разглядеть красоту чужого мгновения за рутинной пеленой собственных проблем.
Приглашение к танцу было неожиданным, и Пол дал должное ее смелости – черты, которая наряду с веселостью так нравилась в ней. Она приняла вызов с присущей ей легкостью, и вскоре пара молодых людей закружилась в танце, с головой уйдя в водоворот захвативших их и еще не высказанных чувств. Зрелище было впечатляющим: казалось, что даже кружащиеся в воздухе обрывки газет и журналов подхвачены не вихрем от мчащихся мимо платформы поездов, а волшебной музыкой старика.
Скрипач уже закончил играть, а Пол и Мириам были возвращены в реальность неожиданным шквалом аплодисментов и одобрительных криков: японские туристы, следовавшие на экскурсию в здание ООН, не остались равнодушными к увиденному. Пока подданные Хризантемового трона одобрительно шумели и щелкали своими «Никонами», Пол бросил в кепку старика долларовую купюру и, взяв Мириам за руку, юркнул в ближайший вагон отходившего поезда. Приняв это за местную традицию, сентиментальные японцы живо потянулись за бумажниками и приготовились танцевать, а старик со скрипкой и смычком в руках театрально поклонился в сторону молодых и послал им воздушный поцелуй. Те засмеялись и помахали музыканту из окна отходившего поезда. Они были веселы и беспечны, и им казалось, что это судьба, и им по пути в поезде по имени жизнь.
Жаль, но все оказалось прозаичнее.
Пол улыбнулся и осмотрелся по сторонам. Музыка прекратилась, а молодой человек отпивал горячий какао из большого пластикового стакана, принесенного его подружкой. На ней были черные брюки и практически такой же синий пуловер домашней вязки. У нее в руке была гигиеническая салфетка и гамбургер в картонной коробке. Глаза девушки излучали нежность. Поймав на себе взгляд ее карих глаз, музыкант обнял ее и привлек к себе.
Пол вновь улыбнулся и посмотрел на стоявшего рядом невысокого усатого джентльмена в шляпе. Тот по-своему истолковал улыбку Пола и, поправив очки в тяжелой черепаховой оправе, кивнул ему:
– Вы тоже заметили, что он фальшивит, – его правая рука продолжала нежно прижимать к груди черную пластиковую трубу с чертежами. – Я сторонник профессионализма во всем.
Но его ожидания на сей раз не оправдались:
– К сожалению, я совершенно не разбираюсь в музыке, сэр, – пожал плечами Пол.
Много лет назад он очень хотел узнать, как называется это произведение и кто его автор. Это можно было сделать сейчас, но, подойдя к молодому музыканту, он всего лишь одобрительно кивнул и бросил в картонный ящик двадцатидолларовую банкноту.
Поезд уже подъехал, и его двери с шипением раскрылись.
  Музыкант что-то удивленно ответил набитым ртом, он явно не ожидал такой щедрости. А Пол подумал, что есть вещи, которые должны остаться тайной навсегда. По крайней мере, для него одного. Раздражение прошло, уступив место легкому налету ностальгии по прошлому, которая обычно быстро рассеивается, как утренний туман в весеннем лесу. До отлета оставалось более часа, и ему по-прежнему предстояла встреча с дочерью.
Минут через десять Пол сошел на одной из станций в районе Квинс, в пяти минутах ходьбы от квартиры Мириам. Перекинув сумку на левое плечо, он направился к небольшому цветочному магазинчику. Тот уже закрывался, и Полу с трудом удалось уговорить молодого испаноязычного продавца подождать пару минут, прежде чем он что-нибудь присмотрит. Расплатившись с бурчащим продавцом, он с небольшим букетом белых роз вышел из магазина и, перейдя оживленную улицу, вошел в подъезд четырехэтажного здания из коричневого камня.
– Кто там? – Как всегда, Мириам сначала немного приоткрывала закрытую на цепочку дверь и лишь затем задавала ритуальный вопрос. – А, это ты... Входи.
Она стояла перед ним в розовом вечернем платье с тонкой ниткой жемчуга и, наклонив голову к правому плечу, возилась с сережкой в ухе.
 – Выходишь?
– Нет, только что пришла. Спасибо за цветы, сейчас сниму эту сережку и возьму их. Проходи, я сейчас.
– Дора дома? – Спросил он, пройдя в гостиную.
Положив цветы в небольшую фарфоровую вазу с журавлями, стоявшую на низком столике, он снял плащ и перебросил его через спинку одного из кресел, стоявших рядом со столиком. Сумку он оставил в прихожей.
– Нет, – послышалось откуда-то из соседней комнаты, – она на презентации. Ее фирма устроила прием в честь подписания большого контракта с китайцами.
Пол взял пульт от телевизора и подошел к широкой софе, где на мягком шерстяном покрывале цвета кофе с молоком разлегся холеный кот, длинная пепельная шерсть которого переливалась в свете люстры.
– Как дела, старина Фергюсон? – Он взял кота на руки и, устроившись на диване, положил его себе на колени. – Посмотрим, что нового в мире.
Пока Пол переключал каналы, Мириам, переодевшаяся в черные бриджи и голубую блузку, налила в фарфоровую вазу воды и подсыпала кошачьего корма в никелированную миску Фергюсона. Тот лениво, как бы нехотя, сполз с колен Пола и проковылял к угощению.
– Что-нибудь выпьешь? – Спросила она после того, как покончила со всеми другими, не терпящими отлагательств, делами.
– Не отказался бы от капучино, – Пол посмотрел на часы. – А когда она вернется?
– Не знаю, обещала сильно не опаздывать, – послышалось уже откуда-то с кухни, – Где ты остановился?
– Нигде, у меня около тридцати минут. Я вылетаю. В Европу.
– Надолго? – Она показалась в дверном проеме, в руках у нее была чашка с кофе, который она медленно перемешивала. Было видно, что по ее лицу прошла еле заметная тень.
– Дней на десять.
Она поставила перед ним кофе и вышла из комнаты. Вскоре она вернулась с пепельницей и сигаретами и села напротив своего бывшего мужа. Тот смотрел блок теленовостей.
– Значит, тебя не будет на церемонии? – Сказала она, нервно затянувшись сигаретой в длинном мундштуке из красного дерева. – Для нее это будет ударом.
– Непредвиденные обстоятельства..., – Пол выключил телевизор и отложил пульт.
– Не надо, Пол. Утром ты мне ничего не сказал… Я не хочу ворошить прошлое, но, кажется, я неоднократно слышала эти слова. Неужели и Доре придется столкнуться с этим?
– Мне самому нелегко, Мириам, но все произошло неожиданно. У меня нет иного выхода.
– Я не хочу это обсуждать, Пол. Подумай о том, что ты скажешь дочери.
– Она меня поймет. Я постараюсь быстро закончить дела и вернуться в срок …Я хочу передать Доре деньги, которые переводил на ее счет последние годы. Пусть она рассчитывает на них при планировании свадебного путешествия. Но я не знаю, когда ей об этом сказать. А вдруг я не смогу вовремя вернуться?
– Даже и не думай сегодня говорить ей о деньгах. Ты ее обидишь, – Мириам стряхнула пепел с сигареты и вновь откинулась в своем кресле. – Еще кофе?
– Нет, спасибо. Кто он – избранник Доры?
– Ее ровесник, симпатичный молодой человек. Мне он понравился. Думаю, что и тебе понравится.
– Надеюсь, я доверяю ей. А чем он занимается?
– Он журналист. Недавно нашел приличное место здесь в Нью-Йорке.
– Опять журналист, – вырвалось у Пола.
– Ты что-нибудь имеешь против журналиста? Он нормальный человек, я бы даже сказала – вполне сформировавшаяся самостоятельная личность, что, обычно, не свойственно большинству людей в его возрасте. Я спокойна за Дору. Если хочешь, я могу показать тебе его статьи, твоя дочь регулярно их собирает.
Она отложила сигарету на пепельницу и, наклонившись вперед, стала что-то искать среди вороха глянцевых журналов и газет, лежащих на нижней полке журнального столика. Длинная золотистая прядь ее волос из-за этого оказалась в пепельнице, и Пол, наклонившись, отодвинул пепельницу.
– Спасибо, – улыбнулась она кончиками губ и отвела непослушный локон за ухо, где вместо изысканной «на выход» сережки с жемчужными подвесками красовался простенький клипс «для дома». Это было в ее характере.
– Вот, – она протянула ему пятничный номер «Нью-Йорк Кроникл», где на восьмой странице ядовито–желтым маркером было обведено название одной из статей – «Реформы и общество: специфика развития демократий на постсоветском пространстве», и имя ее автора – Сэм Грин.
Пресноватое имя.
– Серьезная статья, – сказал Пол, бегло просмотрев газету и положив ее на стол, – Утром я был у Фрэнка Конти и договаривался насчет празднования. Хочу устроить веселую шумную вечеринку. Если молодые решили сразу же уехать из церкви, то это их дело. А я хочу отпраздновать свадьбу дочери по полной программе: с музыкой, родными и друзьями. Фрэнки подыщет приличное место, у него здесь хорошие связи. Если не успею вовремя прилететь, то, пожалуйста, помоги ему с пригласительными. Да, в мое отсутствие Дору к алтарю поведет он, я уже звонил ему. Могу я на тебя надеяться?
– У меня такое впечатление, что ты отправляешься на войну, а не на одну из своих конференций. Я сделаю все что надо, но, пожалуйста, постарайся вернуться вовремя. Ради нее, Доры, – Мириам потушила сигарету и потянулась было за другой, но потом передумала и отложила пачку.
В наступившей тишине было слышно как в замке входной двери повернулся ключ и кто-то вошел.
– Эй, кто-нибудь есть дома? – Это был голос Доры.
Через пару секунд она вошла в комнату и, бросив на диван сумочку и бумажный пакет с выпавшими оттуда экзотическими фруктами – видимо, подарок китайских компаньонов участникам презентации – кинулась на шею отцу.
Несмотря на сложные взаимоотношения между родителями, ей не было знакомо чувство эмоциональной дистанцированности от отца. В детстве ей даже казалось, что настоящий папа – это тот, кто живет далеко и приезжает не каждый день, а только тогда, когда себя хорошо ведешь. Каждое свое появление в ее красочном мире сказочных персонажей Пол всегда обставлял как маленький праздник, оставляя после себя конфетти радостных воспоминаний и целое семейство новых мягких подданных ее игрушечного королевства. С годами ее восприятие образа отца если и изменилось, то далеко не в худшую сторону. Испытывая неизменную любовь и уважение к матери, Дора, одновременно, подсознательно ощущала, что жизнь как-то незаслуженно обделила отца вниманием и семейным теплом. Но она не обвинила в этом мать даже тогда, когда с возрастом стала лучше понимать весь спектр ее взаимоотношений с Полом. В возрасте, когда все люди старше двадцати уже кажутся стариками, Дора стала как-то по-особому мягко относиться к своему седеющему отцу, казавшемуся в ее глазах каким-то беззащитным. В одной из своих поездок он даже попал в дорожное происшествие, и когда вернулся, то на правой стороне его груди, рядом с шеей остался небольшой продолговатый шрам. «Это от осколка стекла», – пояснил тогда Пол. После этого долгосрочные поездки в ее сознании стали ассоциироваться с чем-то плохим. Трудно сказать, что преобладало в ее отношении к отцу: было это всплеском жалости к чудаковатому ученому, доброму с людьми, но преданному науке, или все же – данью тому светлому образу, который он с детства оставил в ее памяти. Возможно, все сразу.
– Хорошо, хорошо, – Пол поцеловал Дору в лоб и, прижавшись щекой к ее волосам, погладил по голове, – если помада и украшает мужчину, то этот мужчина – не папа. Ты, наверное, меня всего измазала. Прими мои поздравления.
– Ты торопишь события, папочка. Поздравишь самым первым, потом, в церкви.
– Я бы очень этого хотел, но, знаешь…
– Дора, папа сделает все возможное, чтобы присутствовать на торжествах, – Мириам стояла рядом и осторожно улыбалась. Ей очень не хотелось огорчать дочь накануне свадьбы, но она боялась, что Пол может сказать что-то не то.
– Как, – Дора отпрянула от отца и посмотрела ему в глаза, – тебя там может и не быть?
– Не надо сгущать краски, я постараюсь быстро закончить все дела в Европе и вернуться к сроку.
– Что, опять какой-нибудь научный симпозиум? Разве можно оставлять свою дочь в такой ответственный в ее жизни момент и уезжать куда-то? Это…, – чувствовалось, что она была не готова к подобному развитию событий, а ее подбородок предательски дрогнул почти так же, как и в детстве, – это несправедливо.
– Успокойся, девочка, – Мириам подошла со стаканом воды, – неужели ты могла подумать, что папа мог бы оставить тебя в такой ответственный момент, не имея на то веских оснований?
– Все, хватит, – несмотря на обиду, Дора взяла себя в руки и покачала головой, – я не хочу больше говорить на эту тему, и не надо меня успокаивать. Если тебе надо лететь туда, то делай это. Мои чувства – моя проблема. Я не собираюсь портить вам настроение.
Трое взрослых молча, переминаясь с ноги на ногу, смотрели друг на друга. Они думали о разном, но каждый из них мучительно отчетливо ощущал свое бессилие перед чем-то невидимым и непреодолимым, отталкивавшим их в разные стороны и никак не позволявшим сойтись вместе.
– Дора, пожалуйста, выслушай меня, – Пол запустил руку в нагрудный карман пиджака и достал небольшую красную коробочку, которую он еще сегодня утром прихватил из своего депозитного ящика. – Когда ты родилась, я мечтал о дне, когда я надену этот перстень тебе на палец. Твоя покойная бабушка тоже этого очень хотела. Это фамильная ценность, ей более века.
Он открыл коробку и, вынув золотой перстень с гранатовыми зернышками, протянул его дочери. Изящное изделие соблазнительно сверкнуло на свету.
– Ты все делаешь для того, чтобы не приехать, не так ли? – В ее голосе все еще сквозили нотки обиды. – Нет, я не могу его сейчас принять, папа. Если хочешь подарить мне это, то, пожалуйста, подыщи для этого более подходящий повод, место и, самое главное, дату. А сейчас, пожалуйста, убери это. Договорились?
Сквозь едва заметные слезы в ее глазах блеснул знакомый хитрый огонек. У нее в детстве всегда были такие глаза, когда они договаривались о его следующем визите. Дора загнула обратно ладонь отца.
У Пола защемило где-то в груди. Послать бы Гордона и этого писаку с его вашингтонским папашей куда-нибудь подальше. Здесь, стоя перед своей дочерью, он впервые ощутил, насколько зыбка граница между тем, что хочешь и тем, что нужно, и одновременно насколько глубока пропасть между ними. Но, что поделаешь... Еще раз обняв дочь и погладив ее по голове, он нагнулся и взял сумку.
– Пора, девочка. Мне еще нужно в аэропорт.
Тишину неожиданно нарушил телефон, и по резвости, с которой Дора бросилась к трубке, он понял, что она ждала звонка. Он и Мириам обменялись взглядами. Но, как видно, в этот день все были против Доры.
– Отец, это тебя, по поводу конференции, – она протянула трубку.
– Да, слушаю.
– Пол, это я, – голос на другом конце провода принадлежал Джереми Гордону. – Уже и не надеялся застать тебя там. Как обстановка?
– Джереми, ты просто «прелесть».
На профессиональном сленге это, как минимум, означало «скотина».
– Успокойся, Пол.
– Спасибо, я в порядке.
На другом конце провода молчали.
– Тогда в чем дело?
– Догадайся. Дочь на днях выходит замуж.
– Ладно, не волнуйся, успеешь, – Полу почудилось, что он уловил какое-то облегчение в его тоне. – Планы немного поменялись. Внизу тебя будет ждать машина.
– Что-нибудь вне графика?
– Ничего серьезного, технические проблемы. Узнаешь по пути в аэропорт.
– Рейс отменили?
– Да, полетишь на обычном. Пока.
– Да, я тоже тебя очень уважаю.
 Пол повернулся к Доре и Мириам.
– Звонил один из моих коллег. Видимо, по техническим причинам полетим на другом самолете, за мной выслали машину. Мне нужно идти. Обещаю привезти что-нибудь интересное.
Пока Пол одевал свой плащ, Дора вернулась из гостиной с бумажным пакетом.
– Возьми это. Тебе понравится.
– Спасибо, – Пол посмотрел в пакет со странными фруктами, принесенными дочерью с вечеринки. – Ты уверена, что это можно есть?
– Вполне. Вкус непривычный, но вполне съедобно. Буду тебя ждать.
Пол надкусил один из желтовато–зеленых шариков и, махнув рукой Доре и Мириам, стал спускаться по лестнице.
Дора повернулась к матери:
– Как всегда, ты не предложила ему что-нибудь поесть.


ГЛАВА 11

– Ну и в чем дело? Джей Джи не сказал мне ничего путного.
Пол сидел на переднем сиденье мчащегося автомобиля и смотрел на своего собеседника – блондина средних лет в черной кожаной куртке и синих брюках из джинсовой материи. Его звали Генри, он был человеком Гордона.
– Шеф велел передать, что планы немного поменялись, полковник. Было решено, что вместо регионального корреспондента «Нью-Йорк Кроникл» вас будет сопровождать наш человек, спец по техническому обеспечению операций. В столице решили, что не следует недооценивать возможные сложности предстоящего дела.
«Нью-Йорк Кроникл», а ведь его зять тоже пишет для этого издания», - подумал Пол и сказал:
– Не хочешь ли ты сказать, что твое начальство опять планирует какую-нибудь авантюру?
– Нет, что вы, сэр. Во-первых, это было решено кем-то повыше, чем мой босс, и, во-вторых, речь ни в коем случае не идет о внесении в планы акции каких-либо силовых элементов. Ваша миссия остается сугубо мирной, в некотором роде даже дипломатической. Ваш напарник специализируется в сфере технической и телекоммуникационной поддержки операций. Там, на месте, у вас будет комплект связи, и вы сможете поддерживать контакт с центром по закрытому каналу.
– Это становится интересным. Опять работа в стиле «дебриф»: сначала проблема преподносится в общих чертах, а затем наступает неизбежная детализация вечно меняющихся обстоятельств… Кто этот парень?
– Не имею понятия. Мне известно, что Контора договорилась с «Нью-Йорк Кроникл», и этот парень получил краткосрочную, но вполне легальную аккредитацию в этой газете и будет вас сопровождать в качестве ее журналиста. Наверняка сам он об этом еще и не знает. Прямо перед вами на полочке лежит конверт с документацией и билетами. Там его паспорт и журналистское удостоверение. Думаю, что его имя и фамилия – настоящие.
– А где он сейчас?
– Наверно уже в аэропорту, – водитель посмотрел на свои часы, – он будет нас там ждать.
Пол открыл конверт и просмотрел его содержимое.
– Уже успели проставить визы за сегодняшним числом, – он вертел в руке свой потертый рабочий паспорт, хранившийся в Конторе. – Выглядят как настоящие. Сами сделали?
Собеседник немного замялся.
– Вообще-то нет… Насколько мне известно, вопрос с вашими визами решался Госдепом уже тогда, когда за вами в Бостон вылетел самолет.
И это в воскресный день. Ясно. Пока Гордон горячо убеждал его взяться за дело, его люди уже закончили всю организационную работу. Все правильно, времени и так в обрез.
Пол перелистал не менее потертый паспорт своего напарника.
С фотографии на него смотрел плотный и, судя по всему, невысокий человек лет пятидесяти, с карими глазами и остатками шевелюры, цвет которой позволял предположить, что их обладатель в свое время был жгучим брюнетом. Документы были в порядке, но по-азиатски смуглое лицо его будущего напарника как-то не клеилось с его именем.
– Патрик Гейлбрайт. Не припоминаю такого, – пожал плечами Пол. – Ты уверен, что его и вправду так и зовут?
– Кто его знает, – Генри передернул плечами.
– Судя по последней визе, c этого парня очень долго стирали пыль, – Пол передал Генри раскрытый паспорт.
Тот, удерживая руль левой рукой, взял паспорт и ловко перелистал его одной правой.
– Действительно. Видимо, вместе с пылью содрали и последние остатки волос.
Где-то впереди слева сквозь пелену дождя и ватных обрывков тумана, разгоняемого порывами морского ветра, показались огни аэропорта, на подступах к которому уже образовались автомобильные заторы.
Пилот был прав. Из-за сложных аэронавигационных условий, причиной которых стал шторм, надвигавшийся с Атлантики, аэропорт имени Кеннеди все больше походил на вавилонское столпотворение. Даже не верилось, что несколько миллионов тонн пара и холодного воздуха, сбившихся со своего повседневного маршрута, могли привнести такую сумятицу в умы и дела такого количества людей. Во всех многочисленных терминалах аэропорта тысячи глаз всех цветов и оттенков ежеминутно с надеждой всматривались в доски объявлений, а тысячи ушей напряженно вслушивались в объявления о продолжавших прибывать рейсах и сохраняющихся сложных метеоусловиях. Те же из пассажиров, кто не владел английским и испанским, были вынуждены ограничиться скрупулезным фиксированием самой интонации невидимых дикторов. Казалось, что просвет между свинцовыми тучами должен был наступить не на небе, а в подчеркнуто невозмутимом тоне невидимых леди радиорубок. Их голоса всегда считались куда более достоверным источником информации, чем зеленые «бегущие строки», демонстрировавшие неуместную активность на фоне замерших пластиковых панелей, обычно возвещавших о долгожданном отбытии.
Многочисленные многоязычные речевые обороты на основе слова «задержка» были самым распространенным способом выражения эмоций, обуревавших людей, толпившихся у курительных урн или расправлявшихся с очередным хот-догом с горчицей в забитых кафетериях. Шумные обсуждения несовершенства современной авиа-индустрии вкупе с неоправданно высокими ценами на пассажирские перевозки прерывались лишь на время, когда ближайший из динамиков выбрасывал очередную порцию все еще неутешительной информации.
Торжественный голос динамика действовал магически даже в мужских туалетах, где солидные джентльмены, засучив рукава и вооружившись безопасными бритвами от Жилета – далеко переплюнувшего дамасский клинок в борьбе за символ мужчины эпохи глобализма – тщательно боролись с признаками растительности на своих холеных щеках. Даже они застывали в самых невообразимых позах и, отведя критические взгляды от своих отражений в зеркале, выслушивали последние известия с вниманием, которого в свое время удостаивалась быть может только дельфийская пифия . Впрочем, служители Мамоны и Фемиды обычно быстро выходили из летаргического оцепенения и, взглянув на свои стильные хронометры – что поделаешь, многолетняя привычка – также невозмутимо продолжали свой ежедневный ритуал борьбы с проявлениями Пана – традицию, пережившую Древний Рим .
Самым востребованным продуктом цивилизации, мгновенно расхватываемым из объектов торговой сети аэропорта, была банальная родниковая вода в пластиковых бутылках. Практически везде ощущался недостаток мелких монет – многочисленные телефоны–автоматы поглощали их в огромных количествах, позволяя пассажирам перекинуться парой слов со своими семьями и друзьями. Труднее всего приходилось тем, кто говорил с компаньонами по «горящему» бизнесу, и люди, составлявшие пунктирные линии очередей к телефонам, здесь и там становились свидетелями трагикомических сценок, знакомых по телерепортажам с нью-йоркской фондовой биржи.
И только детей, казалось, не волновало все то, что заставляло взрослых напряженно всматриваться и вслушиваться во все, касающееся маршрутов движения воздушных масс. Их небольшие бойкие стайки, сформировавшиеся в результате вынужденного безделья, столь обожаемого взрослыми и совершенно невыносимого для их чад, постоянно курсировали между рядами кресел и островками из чемоданов с примостившимися на них пассажирами. Возможно, взрослые на самом деле отлично осознавали всю прелесть гонок по пересеченной багажом местности. В любом случае, их вялые окрики воспринимались детьми не как попытки сохранить подобие порядка в жужжащих как пчелиный улей залах ожидания, а завистью, черной завистью к проделкам своих отпрысков, не обремененных условностями этикета. Впрочем, редкие исключения попадались даже среди этой разноцветной братии маленьких возмутителей общественного порядка. Так, несколько юных дарований под «неусыпным» надзором мамаш и бабушек, дремлющих на соседних креслах, прилежно рассматривали комиксы или раскрашивали фломастерами альбомы с бессмертными мультипликационными персонажами Уолта Диснея. Но даже они не могли устоять перед соблазном и изредка бросали завистливые взгляды на шумные стайки сверстников, выросших в семьях с более либеральными устоями.
Одна из подобных мобильных группировок собралась вокруг невысокого полного человека в черных штанах и зеленой рубашке, с трудом втиснувшегося в крайнее кресло, прямо напротив издерганных детьми автоматических дверей с фотоэлементом. Поверх наброшенной на его колени темно–зеленой кожаной куртки лежала картонная коробка, источавшая аромат пиццы с грибами и ветчиной, которой еще минуту назад он приятно угощался. Однако сейчас добрая половина этого продукта итальянской кухни необратимо остывала и теряла вкусовые качества в своей хрупкой упаковке, придавленной колесами пластмассового самолета – кургузой модели «Боинга-747», которую толстяк получил одновременно с вопросом: «Эй, мистер, а как эта штука летает?». На его робкое предложение «Может пиццы?» стайка дружно ответила сморщенными носиками, и толстяк понял, что легко от этих юных сорванцов он не отделается.
– Вам знакома такая штука, как аэродинамика? – Дожевав и сглотнув остатки пиццы, смешной человек важно посмотрел на лица детей, которым было от силы по 6-7 лет.
Их решительные лица не предвещали ничего хорошего. Толстяк посмотрел по сторонам, все еще надеясь на поддержку родителей. Но, как видно, те и не собирались вмешиваться: перспектива хоть на время отделаться от своих докучливых чад их только радовала. Между тем, со стороны картина была идиллической: добрый гном сейчас начнет рассказывать сказки маленьким детям.
– А турбулентные завихрения? Тоже нет. Ладно, пускал ли кто-либо из вас воздушного змея?
– Я пускала воздушного змея. Прошлым летом я и мой брат Джим отдыхали у дяди Роджера в Теннеси. Там мы пускали змея, которого для нас сделал мистер Ли, владелец овощного магазина. Змей был такой большой, и на нем был нарисован красный дракон.
Маленькая девочка показывала руками размер змея, и при этом была очень горда своими познаниями в рассматриваемой сфере.
– Кто-нибудь еще? Поднимите руки. Нет. А кто видел, как запускают змея? Почти все. Так вот, дети, самолет, не этот, конечно, а тот большой, на котором вы прилетели сюда…
– Прошу прощения, мистер, но мы с мамой приехали сюда на такси. Это желтая машина с шашечками, – уточнила его собеседница.
– Хорошо, самолет, на котором вы улетите отсюда…
Он посмотрел на ребенка, а тот в свою очередь одобряюще кивнул доброй сотней косичек.
– ...Летает так же, или почти так же, как воздушный змей.
Дети недоверчиво хмыкнули.
– Это значит, что его тоже тянут за нитку? – Девочка, несомненно, была достойным противником в завязавшемся интеллектуальном споре.
– Что, не верите? Тогда слушайте внимательно. Вот это крылья. А знаете, для чего они существуют? Вы не поверите… Боже мой, и чем я здесь занимаюсь…
  К тому времени, когда Пол со спутником отыскали Патрика Гейлбрайта, дети не только вполне сносно разбирались в расположении элеронов и предназначении хвостового руля, но и уже имели смутное представление о методике осуществления фигур высшего пилотажа. Позже, уже сидя в самолете, один из них – кучерявый шестилетний мальчик – деловито спросит высокую, стройную стюардессу: «Вы не могли бы сказать, каков угол атаки нашего лайнера, мэм?», на что та ответит легким смущением, а отец мальчика, провожая взглядом ее фигуру, потреплет сына по голове и задумчиво скажет: «В твоем возрасте не принято цеплять дам, сынок. Хотя, …ну-ка повтори, что ты ей сказал».
– Мистер Гейлбрайт, если не ошибаюсь?
 Патрик поднял голову и посмотрел на подошедших к нему, как на спасителей.
– Да, он самый. Где вас черти носили?…, – сказал он было в сердцах, но затем что-то вспомнил и добавил уже более примирительно, но не к месту, – сэр.
– Решали проблемы со своими детьми, – Пол протянул ему руку.
Полу с трудом удалось уговорить юную аудиторию отпустить Гейлбрайта. Он не смог отделаться китайскими фруктами, и поэтому пришлось оставить «в заложниках» Генри. Молодое поколение потребовало, чтобы мистер Фридман, а именно так звали Генри, рассказал им о вертолетах.
После того, как проблема была решена, Пол предложил своему будущему компаньону немного прогуляться и подыскать место, где они могли бы спокойно поговорить, не привлекая к себе излишнего внимания.
– Итак, в чем дело? Могу ли я наконец узнать, чем вызваны изменения в планах? – поинтересовался Пол, когда они вышли на улицу и встали под металлическим козырьком, по которому барабанили крупные капли дождя. Сырой порывистый ветер делал это место малопривлекательным для случайных свидетелей.
– Я и не предполагал, что у нас растет такое поколение, у которого завидная любознательность граничит с крайней беспардонностью, – казалось, толстяк его и не слышал.– Я ведь и не успел доесть свою пиццу... Хотя, знаете, некоторые из вопросов очень даже к месту. Действительно, почему на пассажирских лайнерах людям не выдают парашютов?
– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал Пол и подумал, что он ошибался в Гордоне: судя по всему человек, выбравший ему в напарники этого парня, был скорее представителем даже не животного, а растительного мира.
– Какого черта вы ко мне пристали? – Неожиданно взорвался толстяк. – Опять ваши вечные дилетантские игры в шпионов. Сидишь себе с друзьями на приятной вечеринке и только-только собираешься распробовать барашка по-андалузски, как тебя срочно вызывают к телефону и прямиком направляют сюда, в это столпотворение. «Ладно, – думаешь ты, – что–нибудь перехвачу по пути». Но как бы не так, и здесь все пристают к тебе с какими-то расспросами. Я ничего не знаю о ваших планах, мистер, но мои испорчены бесповоротно... Да, кстати, могу я посмотреть на ваши документы?
Теперь, наряду с видимым недовольством, в его взгляде читались запоздалая подозрительность и беспокойство.
Пол уже внутренне стал определять, к какому семейству растений можно отнести Джереми Ли Гордона.
– Так…, Пол Зетлян, – собеседник вернул протянутый паспорт. – Стало быть, вы – полковник Зетлян. …Даже и не предполагал, что это фамилия, а не какой-то там позывной. …При всем моем уважении, сэр, и во избежание проблем в будущем, я бы хотел сразу же предупредить, что специфика моей работы заключается в том, чтобы оберегать вашу задницу, а не, простите за откровенность, целовать ее. Так что, прошу принять это во внимание и в ходе нашей совместной работы исходить именно из этих реалий.
Патрик Гейлбрайт засунул свою правую руку за отворот куртки и важно окинул собеседника холодным взглядом карих глаз. Однако сигарета, посланная при этом эффектным щелчком левой руки в дальнюю урну, отклонилась от заданного направления и, подхваченная очередным порывом ветра, вульгарно отскочила от тонированного окна аэропорта и, упав на мокрый асфальт, потухла.
– Я, конечно, прошу прощения за некоторую бестактность, – сказал Пол, провожая взглядом окурок, – но то, что вам предстоит делать в ходе этой миссии, Патрик…Можно, я вас буду так называть?
– Ладно, зовите меня просто - Пат.
– …Так вот, дорогой Пат, то, что вам предстоит делать в ходе этой миссии, не имеет ничего общего с моей задницей. Боюсь, что мне придется вас несколько разочаровать. Взгляните на это...
Патрик двумя пальцами взял протянутое удостоверение и пробежал его глазами.
– Какого черта…, – он повернул запаянное в пластик удостоверение и посмотрел его обратную сторону. – Это что еще такое?
– Капуста, – вырвалось у Пола.
Конечно, именно капуста. На что еще мог походить этот многослойный Гордон, скрывавший кочерыжку своей души за многочисленными ширмами таинственности и непредсказуемости? Он даже не поставил парня в известность о роли, которую тому предстояло сыграть.
– Не понял, – удивился Патрик.
Если он и ожидал услышать ответ на свой вопрос, то уж точно не такой.
– Я это не вам, Пат.
На протяжении следующих двадцати минут Пол подробно представил своему колоритному напарнику все, ну или практически все, что он сам узнал в ходе совещания в Вашингтоне. Он понимал, что, несмотря на внешнюю комичность, Гейлбрайт далеко не случайный человек в этом деле, и что ему можно доверять. Действительно, во всем, что касалось дела, Пат показал себя как человек, способный быстро ориентироваться и сразу вникать в суть дела. Пол понял это по вопросам напарника, которые, на первый взгляд, относились к малозначимым деталям. Казалось, что его собеседник изменился даже внешне: засунув левую руку в карман куртки и поглаживая правой гладко выбритый подбородок, Патрик уже мало походил на чудака, переживавшего по поводу неудавшейся вечеринки. Хотя в их среде обычно было не принято расспрашивать друг о друге, тем не менее, собеседники быстро перешли на «ты», а Патрик первым предположил, что роль журналиста позволит спокойно работать над сбором необходимой информации без привлечения лишнего внимания. Действительно, невзрачный невысокий человек со смуглой кожей и восточными чертами лица – Гейлбрайт на самом деле мог сойти за кого-нибудь из местных, – мог спокойно общаться с людьми, не вызывая в них дискомфорта – чувства, которое обычно сопровождает обывателя при общении с иностранцами, отличающимися от него внешне. Собеседники сошлись во мнении, что привлечение технаря можно объяснить сложной оперативной обстановкой на месте.
Из того, что было сказано Пату до его приезда в аэропорт, следовало, что оборудование и все необходимое он получит на месте: Контора имела «сеть» региональных центров технического обеспечения, отвечавших за поставку нужного оборудования практически в любую точку планеты. Отсутствие личных вещей и предметов первой необходимости также мало волновало собеседников: Гордон позаботится и об этом. Вся необходимая информация о размерах и предпочтениях в одежде также имелась в распоряжении Лэнгли, и согласно договоренности, напарники получат свой багаж по прибытии на место, а до этого, как и полагается двум солидным джентльменам, им предстояло путешествовать налегке. Пока же им не оставалось ничего иного, как ждать своего отлета, постоянно откладываемого из-за сложных метеоусловий.
– Во всей этой ситуации мне не очень ясно одно обстоятельство, – Патрик продолжал задумчиво почесывать ямочку на подбородке, – какого хрена этот парень сунулся туда?
– Кто его знает. Эта братия непредсказуема. Мало кто может тягаться с ними в мужестве, но и по безумным выходкам они всегда на первых местах. Возможно, хотел получить горячий материал из зоны конфликта, что-то вроде «переговоры в верхах и ситуация в низах». Их всегда тянет на жаренное.
– Возможно. Но он мог бы обратиться к своему начальству с просьбой откомандировать его туда, и в этом случае, наверняка нам всем удалось бы избежать лишних проблем. Не знаю как ты, а у меня эти Роджеры Арчибальды Младшие и Альфреды Макинрои II-е всегда сидели в печенках. Никогда не знаешь, что они выкинут, прикрываясь широкими, как бы тебе сказать,… спинами своих папаш, протирающих штаны в Вашингтоне и разных Советах директоров…Ты уверен, что нам светит чистая работа без шума и пыли? Лично мне с трудом верится в то, что мы с комфортом прокатимся в оба конца, а твои люди в знак благодарности вручат нам парня, да еще – в целости и сохранности, а не, скажем, по кусочкам.
– Очень на это надеюсь, но гарантировать не могу. Я знаю афганцев, просто так они ничего не предпринимают, и все говорит о том, что они с этим О’Коннелом связывают определенные планы. Если они узнают, кто он на самом деле, то последствия для него могут быть самыми непредсказуемыми. Тогда и нам перепадет много пыли. На данный момент ясно одно: в таких случаях нужно пройти необходимые процедуры с детектором лжи и плотно пообщаться с кучей дотошных психологов с их нудными вопросам. Я, как понимаешь, связан с этим регионом своим этническим происхождением, а на пыльную работу без проверки в таких случаях не пускают. Хотя, кто его знает…
– Будем надеяться. Терпеть не могу шумные дела. Надеюсь, что нам удастся снюхаться с твоими головорезами и уговорить их отпустить нашего мальчика в знак признательности за твою работу у них дома. Я, между нами говоря, не сторонник насилия, хотя разное бывает: иногда случается встретить такое дерьмо, что так и тянет разбавить его кровью.
– И где ты всего этого нахватался? Складывается впечатление, что тебя выпустили из федеральной тюрьмы в обмен на подписку о сотрудничестве. Что-то словарный запас у тебя попахивает Синг-Сингом .
– Ты что, и вправду надеялся, что тебя будет сопровождать какой-нибудь яйцеголовый профессор словесности из Принстона? Когда твоя работа заключается в том, чтобы изучать определенную категорию людей, их поведение, образ мышления, то, как они едят, спят и говорят, то и сам иногда невольно переключаешься на их сленг. Я называю это рефлекторно–аналоговым мышлением. Оно обычно срабатывает в кризисных ситуациях. Это ты разъезжаешь по Европе и на всяких симпозиумах и биеналиях пускаешь пыль в глаза гривастым львам светских салонов. А ну-ка подожди, – Патрик отошел назад и смерил собеседника критическим взглядом, – я уже представляю, как ты появляешься на очередном светском рауте: мягкий черный пиджак, снежно-белая сорочка из натурального китайского шелка. Галстук..., никакого галстука, его отлично заменяет красный шейный платок. Второй такой же, но чуть поменьше – в левом нагрудном кармане твоего пиджака. На тебе брюки из тончайшего вельвета телесного цвета и черные лакированные ботинки. Прогуливаясь по залу, ты предупредительно приветствуешь знакомых дам легким изящным кивком головы, при этом часто впадаешь в задумчивость и многозначительно молчишь. У тебя приятная улыбка, но в ней слишком много снисходительности. При разговоре на серьезные темы ты наверняка щуришь глаза и задумчиво смотришь вдаль. Ты слывешь человеком острого ума, сыплешь афоризмами, предпочитаешь аллегорические сравнения и так далее. Одним словом – ведешь себя как типичный павлин. А у меня публика попроще: бывает целыми днями они так игнорируют Шекспира, что после этого мечтаешь работать в океанариуме и иметь дело только с рыбками… Ладно, надеюсь, ты не обиделся. Нужно возвращаться. Кажется, погода меняется, да и малого этого, как его там, Генри? Да, этого Генри жалко. Даю голову на отсечение, что он уже давно нас проклинает.
Медленно прогуливаясь, Пол и Патрик вернулись в зал ожидания, где застали Фридмана вяло просматривающим какой-то журнал и доканчивающим при этом остатки нетронутой толстяком пресловутой пиццы. Детей рядом не было. Быть может, в иных условиях Гейлбрайт не преминул бы намылить шею за такое посягательство, но на этот раз его внимание привлекло видимое изменение атмосферы в аэропорту. Здесь и там уже наметились тонкие, подвижные змейки очередей к регистрационным. Видимо, люди, почуяв изменение в погоде, начали готовиться к желанному отбытию. Действительно, как оказалось, бегущая строка и динамики уже возвестили о неком переломе в метеорологической ситуации, что прошло мимо ушей Пола и Пата, слишком увлекшихся своей беседой.
– Готовьтесь, господа, возможно, скоро вы сможете вылететь. Спасибо за пиццу, – Генри кивнул толстяку, – я у вас в долгу.
– Ладно, сочтем это компенсацией за благие вести. Хотя знаешь, я и не предполагал, что ветчину можно делать не только из свинины.
– Я пресвитерианин, – улыбнулся тот.
Прошло еще около часа, прежде чем роза ветров окончательно определилась со своим направлением и, вместо северо-запада, погнала атмосферный фронт, а с ним и кучу проблем, строго на запад. Тем самым для европейских рейсов было открыто то самое «окно возможностей», о котором мечтали все, утомленные неизвестностью и многочасовым ожиданием.
Прошло еще около часа, прежде чем Пол и Патрик наконец-то очутились на борту самолета. Здесь Патрик не преминул представиться стюардессе в качестве журналиста солидного издания, и пока он уплетал принесенные ею сэндвичи, Пол вытянулся на спинке кресла и быстро заснул под музыку канала «Радио блюз».


ГЛАВА 12

Проспав практически весь перелет над Атлантикой, Пол и Патрик на несколько часов задержались в Амстердаме и, в ожидании рейса на Ереван, немного прогулялись по городу. Здесь они позвонили в американское посольство в Гааге и выяснили, что новостей для них нет. После обеда в пакистанском ресторанчике недалеко от дворцовой площади с надоедливыми голубями, Пол предложил было напарнику прогуляться по «Кварталу красных фонарей», но тот, как и подобает ревностному католику, отказался от посещения «гнезда разврата и блуда», а потому остаток времени коллеги по цеху провели довольно пресно – разглядывая картины художников фламандской школы в ближайшей галерее изобразительного искусства.
По возвращении в аэропорт они узнали о прибытии своего багажа, посланного вашингтонским рейсом, причем, судя по всему, данные о размерах Пата безнадежно устарели, и пуловер, который он примерил прямо в зале ожидания, оказался ему несколько мал. В самолете ворчащий Пат попытался было хоть как-то умерить свой праведный гнев парой маленьких бутылочек «Бордо», поднесенных чуткой стюардессой, однако, не добившись желаемого состояния, глотнул таблетку снотворного и прохрапел практически до самой посадки.
Ереван встретил их теплым весенним утром.
В небольшом зале ожидания международного терминала их ждал сотрудник американского посольства с табличкой, на которой были написаны их имена, причем в фамилии Патрика была допущена досаднейшая ошибка. Все еще не пришедший в себя ото сна Патрик заметил ошибку и резво направился в сторону молодого дипломата.
– Мистер Зетлян? Меня зовут Том Стемптон. Как долетели? – Приветливо улыбнулся дипломат, протягивая руку.
– Меня зовут Патрик Гейлбрайт, понятно? Гейлбрайт, Г-е-й-л-б-р-а-й-т, а не то, что вы написали на этой чертовой табличке, и размахиваете ею, как тинэйджер флагом на параде . Я не понимаю, как можно доверить представительство национальных интересов людям, которые плохо разбираются в правописании. Я поговорю с директором вашей школы, но прежде свяжусь с вашим начальством.
Патрик буквально вырвал табличку из рук ошалевшего от неожиданности Стемптона и, сложив ее пополам, втиснул в ближайшую урну.
Между тем, подошедший Пол пожал оставшуюся висеть в воздухе руку застывшего в замешательстве дипломата, который изумленно смотрел на манипуляции импульсивного толстяка.
– Здравствуйте. Пол Зетлян – это я. Прошу вас, не принимайте все это близко к сердцу. Просто мистер Гейлбрайт утомлен долгой поездкой и, вдобавок, его желудок приучен к более изысканной пище, чем гуляш, которым его накормили в самолете. Думаю, что он скоро угомонится.
– Извините, сэр, у меня и в мыслях не было оскорблять этого джентльмена…, возможно, кто-то что-то перепутал в секретариате, я могу выяснить…
– Успокойтесь, Стемптон. Каковы наши планы?
– Вас уже ждут, и если вы не очень устали, то мы могли бы прямиком направиться в посольство. Если же нет, – он бросил настороженный взгляд в сторону приближавшегося Патрика, – то для вас уже забронированы номера в гостинице, где вы могли бы отдохнуть и поговорить с послом через пару часов.
Подошедший Патрик все еще хмурился, но, тем не менее, нашел в себе силы и протянул руку дипломату:
– Хорошо, парень, не бери в голову. Хотел бы я видеть, каким ты станешь в мои годы.
Инцидент был исчерпан, и пока Том ждал багаж, Пол и Патрик вышли на улицу. Перед небольшим двухэтажным зданием терминала стояло около десятка легковых автомобилей и микроавтобус, в который загружали какие-то мешки из плотной зеленоватой ткани – видимо, это была дипломатическая почта. Небольшая стайка серых воробьев вынырнула из-за здания и, сделав крутой вираж над головами собеседников, дружно приземлилась на тротуаре, где пожилой человек в клетчатой кепке кормил их собратьев крошками хлеба. В воздухе ощущалась весенняя свежесть, но идиллию утра нарушал гул самолетных двигателей, несущийся откуда-то из-за здания.
– Неплохо, – кивнул Патрик в сторону основного здания аэропорта, – по-моему , я это где-то уже видел, наверное, в каком-нибудь фильме про «звездные войны». А ты когда-нибудь был здесь?
– Очень давно, еще мальчиком. Родители взяли меня в поездку на историческую родину. Это было в первый и последний раз.
– Наверно тебя сейчас захлестнул прилив ностальгии, твое сердце бешено колотится, а перед глазами у тебя проносятся радужные сценки из твоего счастливого детства, не так ли?
– Ты становишься невыносимым, мистер, как тебя там, Гейлбрайт.
Намек был прозрачен как хрусталь.
– Ладно, хватит. Мы квиты. Что будем делать?
– Поедем в посольство. Работа превыше всего, или как?
– Конечно же, мы же приехали сюда не для того, чтобы любоваться достопримечательностями, хотя знаешь, вид на библейскую гору отличный.
Подошедший Том проводил их к «Форду» с дипломатическими номерами и сам сел за руль.
– Багаж будет в гостинице, куда я вас заброшу после встречи с послом. Он уже знает о вашем прибытии. Итак, куда поедем?
– В посольство, – сказал Пол.
У Пола сохранились смутные воспоминания о том, что аэропорт находился где-то в пригороде, и тогда до самого центра города они все время ехали сквозь аллею высоких деревьев. Однако на сей раз, все было по-иному, и его мысли вновь обратились к работе.
Было ясно, что человек, посланный за ними в аэропорт, не знал ни о цели их приезда и ни о ситуации с заложником. Зато у посла, наверняка, уже были все доступные на данный момент сведения о месте содержания журналиста и требованиях похитителей. Сейчас от фактора времени зависело многое, и речь шла не только о жизни самого заложника, но и о личных планах Пола. Чем быстрее распутается этот гордиев узел, тем больше у него будет времени для возвращения. Воистину, это был один из тех редких, если не единичных, случаев, когда интересы работы и личная жизнь находились по одну сторону баррикад. И пока вошедший в роль журналиста Пат мирно беседовал с дипломатом о ситуации в стране пребывания и разных житейских мелочах, он в который раз мысленно прикидывал все возможные варианты развития ситуации. Пол не участвовал в разговоре, но вскоре у него еще раз появилась возможность оценить способности напарника. Отвечая на «невинные» вопросы собеседника, Стемптон упомянул, что уже десять дней посольство настоятельно рекомендовало представителям американских СМИ не посещать Карабах и обуславливало это «неясностью дальнейших перспектив развития ситуации на карабахском фронте». Переговоры, которые велись при посредничестве Москвы, позволяли надеяться на скорейшее установление мира, однако отношение к подобной перспективе на местах было еще неизвестно, и «во избежание возможных провокаций» американских граждан просили там вообще не появляться. При этом, якобы, мораторий на информацию отвечал национальным интересам США, так как позволял американской стороне выдерживать максимальный нейтралитет в ведущихся переговорах. Пола не интересовало то, насколько обтекаемо было все это на языке дипломатии. Из сказанного он сделал вывод, что Госдеп старался максимально ограничить возможность утечки информации о пропавшем журналисте. А это, в свою очередь, означало, что на данный момент каких-либо радикальных изменений в ситуации не было.
Через четверть часа разговор с послом показал, что надежды были преждевременными.
Высокий с проседью человек в белой сорочке в тонкую красную полоску и красном галстуке сидел за массивным столом и, просматривая бумаги воспаленными от бессонницы глазами, что-то отмечал красным маркером. При виде гостей он встал с места и пошел им навстречу по бордовому ковру с ворсом.
– Мистер Зетлян, – посол протянул руку Патрику, – рад приветствовать вас на исторической родине. Барев дзез.
– Простите, сэр. Позвольте мне представить мистера Зетляна, – Пат отступил на шаг и сделал почти театральный реверанс в сторону Пола.
– Ваше превосходительство, позвольте в свою очередь представить вам мистера Патрика Гейлбрайта, – сказал Пол, протягивая руку послу и делая акцент на звуке “л” в фамилии своего напарника.
– Здравствуйте, джентльмены, – было видно, что посол немного озадачен, но, судя по всему, он был стреляным воробьем и, как и подобает опытному дипломату, быстро сориентировался в ситуации и сразу перешел к делу. – Надеюсь, что ваше путешествие прошло нормально, хотя в любом случае не собираюсь вас долго задерживать. Присаживайтесь. Может, кофе? Тогда, с вашего позволения, я перейду к делу. Я знаю, что вы уже знакомы с предварительной информацией, а потому – сразу о ситуации, сложившейся на данный момент. Вчера вечером нам казалось, что нам удалось выяснить местоположение О’Коннела. Об этом меня известил мой коллега в Баку, однако к тому времени, когда наш представитель в сопровождении чиновников министерства обороны Азербайджана и одного из наших отставных военных добрался туда, оказалось, что похитители просто вышли на связь из этого населенного пункта, а где на самом деле находится наш парень, мы не знаем. Министерству обороны Азербайджана так и не удалось выйти на контакт с афганцами. Но информация о том, что моджахеды хотят обменять нашего заложника на своего человека, ранее попавшего в плен к карабахцам, подтвердилась. Об этом мы узнали из карабахских источников. После смены точки выхода в эфир похитители вновь вышли на связь с карабахской стороной и повторили свои требования: обмен на своего человека. Уверен, что вы понимаете, что нам крайне не хотелось бы перегибать палку в сложившейся ситуации: участие в переговорах по заключению перемирия ставит азербайджанское руководство в крайне невыгодное положение в глазах афганцев, так что вряд ли можно рассчитывать на то, что моджахеды согласятся на уговоры азербайджанцев и просто так отпустят своих заложников. С другой стороны, любая попытка силового вызволения заложника азербайджанцами может привести к непредсказуемым последствиям. Судя по имеющейся у нас информации, среди моджахедов, уже покинувших Азербайджан, царит крайнее разочарование результатами войны, так что применение силы против них может быть расценено уже как прямое предательство. Таким образом, джентльмены, на азербайджанском направлении мы имеем дело с вполне реальным тупиком.
– Простите, сэр, за то, что перебиваю вас...
– Без проблем, я полностью в вашем распоряжении. Кстати, с вашего позволения я закурю. Может, сигару?
– Я бы не отказался, – Пат внимательно посмотрел на коробку с кубинскими сигарами.
– Подарок итальянского посла, – посол вовремя предвосхитил немой вопрос толстяка о санкциях на кубинские товары .
Сам же дипломат достал из стола трубку, набил ее американским табаком и, пуская облачка сизого дыма, стал медленно прохаживаться по комнате.
– Я в вашем распоряжении.
– У меня два вопроса, сэр, – продолжил Пол, постукивая пальцами по красному дереву стола. – Первый: знают ли похитители о том, кто у них в руках, или они по-прежнему считают, что имеют дело с рядовым журналистом? И второе: как обстоит дело с афганцем, попавшим в плен к карабахцам? Действительно ли этот человек у них в плену, и почему карабахцы медлят с его обменом?
– У нас нет данных, прямо или косвенно свидетельствующих о том, что моджахедам известно о настоящей цене нашего парня. С другой стороны, вызывает беспокойство сам факт того, что они соблюдают крайнюю осторожность и всячески уклоняются от контактов с азербайджанцами. Видимо, они выжидают и стараются не выдавать своего местопребывания до наступления удобного момента. Нынешняя неразбериха на фронте позволяет им успешно осуществлять план, известный лишь им одним. Что касается второго вопроса, то ситуация здесь также крайне неутешительная: карабахцы твердят, что если этот афганец и попал к ним в плен, то его местонахождение им не известно. Они ищут его уже несколько суток, но пока никак не могут выйти на его след. В лучшем случае, он в частных руках, и кто-то хочет поменять его на своего родственника – практика, довольно распространенная в этом конфликте. В худшем случае – афганца могли просто пристрелить. Для карабахцев он не более, чем наемник. С учетом комплекса ненависти, сформировавшегося за годы войны, это вполне возможный но, однозначно, один из худших сценариев.
– При всем уважении к патриотическим сантиментам моего друга, – пускающий колечки дыма Пат, не отрывая взгляда от кончика сигары, кивнул в сторону своего напарника, – а где гарантии того, что эти карабахцы на самом деле заинтересованы в возвращении пленного афганца?
– Вы правы, мистер Гейлбрайт, и я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду. Дело в том, что моджахеды прячут не только нашего гражданина, но и троих детей, взятых в заложники одновременно с ним. Я думаю, что фактор этих детей вполне достаточен для того, чтобы понять мотивацию карабахской стороны. Ну и, конечно, нельзя забывать еще одно важное обстоятельство: наш парень пропал на их территории, и они также в ответе за его судьбу.
– Каков уровень взаимодействия с карабахскими властями по нашей проблеме? – Пол тщетно отмахивался рукой от густого дыма, пускаемого своим напарником. – Можем ли мы рассчитывать на их официальное содействие?
– Дело в том, что политические лидеры и военное руководство карабахской стороны на данном этапе активно вовлечены в переговорный процесс, и оперативную связь мы, в основном, поддерживаем с начальником штаба их армии. Здесь, в Ереване, мы работаем с МИД и министерством обороны. Хотел бы сразу подчеркнуть, что, в силу объективных причин, для всех них О’Коннел – это всего лишь американский гражданин, работающий на одно из солидных нью-йоркских изданий. Хотя, я не исключаю, что при неблагоприятном стечении обстоятельств нам придется раскрыть все наши карты. В любом случае, – посол остановился и присел на краешек стола, – нам удалось достичь джентльменского соглашения относительно моратория на информацию о пропаже нашего парня. Карабахцы, собственно как и азербайджанцы, обязались не допустить утечек посредством своих СМИ, а мы, в свою очередь, пошли на ограничение доступа своих журналистов. Так что вы, мистер Гейлбрайт, единственный, кто в этом качестве посетит Карабах.
– Я польщен, – Патрик, все еще продолжая рассматривать кончик своей сигары, кивнул, – а как насчет журналистов из других стран?
– С Баку по этому вопросу особых проблем не возникло, они и сами не заинтересованы в шумихе вокруг афганских моджахедов, а вот карабахская сторона, наоборот, восприняла данный аспект достаточно болезненно. Это понятно: в преддверии мирного соглашения они активно пытаются закрепить свой положительный имидж в глазах международного сообщества, так что перспектива ограничения доступа иностранных журналистов была воспринята ими в штыки. В результате, нам удалось сойтись на том, что карабахцы будут плотно опекать представителей иностранных СМИ и постараются не допустить их контакты с носителями информации, интересующей нас. Пока все идет нормально. На данный момент единственный более или менее масштабный информационный проект, осуществленный в Карабахе за последний месяц, принадлежит британской съемочной группе. Но это было до инцидента.
– В таком случае, сэр, как вы собираетесь объяснить карабахцам приезд журналиста нью-йоркского издания, в которой работал плененный парень?
– Хорошо, что вы не присутствуете на моих брифингах, мистер Гэйлбрайт, – улыбнулся посол, – с вами было бы интересно, но трудно работать. Мы представим ваш приезд в рамках некоего запасного варианта. Мы их проинформируем о том, что при худшем сценарии ваш детальный репортаж о произошедшем расставит все точки над «i» и объяснит американской общественности произошедшее как досадную случайность, в основе которой лежит пресловутый человеческий фактор. Карабахцы крайне не хотели бы, чтобы вина за произошедшее легла на их плечи, а посему, они будут очень стараться создать у вас максимально полную картину произошедшего. В любом случае, я хочу надеяться на то, что до журналистского расследования для американской аудитории дело не дойдет.
Спокойный доселе Пат встрепенулся. Его напарник отлично понимал, что со слов посла выходило, что гипотетически при неблагоприятном стечении обстоятельств Пату отводилась незавидная участь крайнего, кто должен будет объяснять всем и вся, почему высокопоставленный «федеральный папаша» потерял сына в этом забытом Богом уголке. Подобная перспектива, затрагивавшая жизненные интересы целого ряда солидных ведомств, могла содержать прямую угрозу размеренной, до недавнего времени, жизни Патрика Гэйлбрайта.
– Я надеюсь, что дело до этого не дойдет, и при любом раскладе проблемой выяснения виноватых будут заниматься в вашем ведомстве, сэр, – Пол решил было немного успокоить своего напарника, насупившего брови и молча расхаживающего по кабинету, но не удержался от соблазна его подколоть. – Кстати, а как обстоит дело с отцом нашего Алекса? Он уже проинформирован о произошедшем, или ему предстоит узнать обо всем из теленовостей?
Это было сказано ровным, спокойным голосом и поэтому посол, не догадывавшийся о тонкостях взаимоотношений, сформировавшихся между его гостями, не почувствовал подвоха.
– Что вы, если бы старший О’Коннел уже знал о случившемся, то вынес бы вопрос на рассмотрение сенатской комиссии и натравил бы на всех, кто умеет держать в руках ручку.
– Твое злорадство неуместно, Пол, – Пат плюхнулся на свой стул и потянулся за потухшей сигарой, которую оставил на краешке хрустальной пепельницы. – Ладно, предположим, с моей миссией все понятно, а как обстоит дело с задачей мистера Зетляна? Какой она вам видится в свете нынешних реалий?
В его тоне, выражении лица и жестах не было ничего подозрительного: толстяк говорил о деле:
  – Думаю, что мой коллега подтвердит, что для нас крайне важна точка зрения человека, с которым мы будем в непосредственном контакте.
– Согласен, – кивнул Пол и, в нарушение протокола, через стол зажег сигару своего компаньона.
– Это очень щепетильный вопрос. Честно говоря, мне не известны рамки ваших полномочий, полковник. Могу предположить, что вы получили исчерпывающие инструкции в Вашингтоне и надеюсь, что в них изначально заложены все возможные варианты развития ситуации на месте. Независимо от декларируемых целей вашей поездки в Карабах, вас там будут рассматривать как полуофициальных представителей США, наделенных правом принимать оперативные решения. Я уже получил инструкции, в соответствии с которыми мне надо будет поставить в известность карабахцев о вашем прибытии и предупредить их о том, что вы уполномочены вести любые переговоры как с ними, так и, если это понадобится – с похитителями. С кем конкретно и как вам предстоит работать, вы сможете определить только на месте. Так что, джентльмены, я не уполномочен определять стратегию ваших действий.
– Когда мы сможем выехать, сэр?
– Думаю, что завтра утром. Военный атташе договорится с министерством обороны о вашем транспорте. Вы понимаете, что в силу обстоятельств мы не можем предоставить вам транспорт с дипломатическими номерами. Предлагаемый вариант позволит вам избежать лишних проволочек по пути: в Карабахе действует военное положение.
– У меня просьба, господин посол. Вернее – целых две. Могу ли я позвонить отсюда в Штаты, и второе, могли бы вы подождать со своим звонком в Карабах? Думаю, что в свете сказанного вами нам с мистером Зетляном не мешало бы кое-что обговорить до поездки.
– Не вижу проблем. Поступайте так, как вам будет удобно. Кстати, пока не забыл, я попросил Тома отвезти вас вечером в одно место, где вы сможете познакомиться с особенностями местной кухни. Я бы с удовольствием составил вам компанию, но, к сожалению, не могу – у меня приглашение на прием в одно из посольств.
Посол был несколько озадачен первой просьбой, но, видимо, посчитал ее не менее разумной, чем вторая и, подойдя к столу, нажал на кнопку селектора.
– Ричард, предоставьте мистеру Гэйлбрайту возможность позвонить.
Пока Патрик, постукивая карандашом по крышке стола, говорил по телефону в одном из пустых кабинетов, Пол получил от посла папку с информацией и стал ее просматривать. Взять папку с собой он не мог.
Вскоре Пат вернулся и тоже принялся изучать информацию. Еще через четверть часа напарники распрощались с послом и вышли на улицу.
– Что стряслось на этот раз? Почему ты попросил его отложить звонок в Карабах? – Спросил Пол, когда они вышли на площадку перед парадным входом.
Том задержался в здании, и у них была пара минут, чтобы переговорить наедине.
– Хотел поговорить с тобой по одному вопросу. Готов поспорить, что было бы целесообразнее, если бы мы поехали туда в неофициальном статусе.
– Ну и почему же? – Подчеркнутая серьезность Пата вызывала улыбку.
– Так у нас будет большая свобода рук, и никто не будет нести ответственность, если нам придется там заниматься импровизацией. Нет, нет, речь не идет о самодеятельности.
– И слава Богу. Если вздумаешь тянуть одеяло на себя, то можешь отправляться за лаврами в одиночку.
Патрик поморщился на своего недогадливого напарника:
– В моем понимании легенда могла бы звучать следующим образом: хотя «Кроникл» и стоит близко к Белому дому, однако озабоченность судьбой своего журналиста остается, и более того, прорисовывается некая неудовлетворенность расторопностью Госдепа в деле его вызволения. В перспективе это может стоить кресла паре–тройке людей в «Туманной низине» . А пока, газета посылает сюда своего журналиста с толстым блокнотом и камерой, сам вид которых автоматически придаст нашим властям необходимую дозу прыти и патриотизма. В рамках своего плана газета разыскивает человека с региональным, как ты выразился, происхождением, который при этом одновременно является специалистом по этим афганцам. То есть: знает их язык, культуру, обычаи и менталитет и может сыграть роль переговорщика при контакте с ними. Согласно этой легенде, при определенной ситуации, мы уполномочены от имени газеты вести переговоры о сумме выкупа за нашего парня – это то, на что наши власти обычно никогда не идут. Это может стать выходом в ситуации, когда карабахцы не смогут найти пропавшего афганца. При подобном раскладе наш статус позволит нам проявить большую гибкость и оперативность в переговорах. Выход на моджахедов и инициирование финансовых переговоров с ними позволит нам хоть как-то держать ситуацию под контролем, а вашингтонским умникам предоставит дополнительное время для поиска выходов из ситуации. Пусть рожают что хотят. Ну как? Вроде звучит складно.
– Интересно, но я знаю тебя уже целый день, и по твоему лицу видно, что ты кое-чего не договариваешь. Я слушаю.
Толстяк замешкался:
– У меня складывается впечатление, что на нас хотят навесить ответственности больше, чем это приемлемо…
Помявшись еще немного, он посмотрел Полу в глаза и продолжил с улыбкой.
– Хорошо, хорошо. Дело в том, что при новом раскладе тебе придется в основном играть роль второй скрипки. Это, конечно, не менее почетная работа, но получается, что не я, а ты меня сопровождаешь, представляешь, переводишь и все такое…
– Надеюсь, что в пересчете «на задницы» это означает, что моя функция, как ты уже однажды выразился, будет заключаться лишь в том, чтобы оберегать твой седалищный нерв и ничего больше, не так ли?
– …Если тебе угодно, то в некотором роде – да…
– Черт тебя побери, Патрик… Если ты думаешь, что на это клюнут другие, то пожалуйста.
В глубине души Пола подобная перспектива нисколько не смущала, и он никак не воспринимал сказанное как комическую попытку самоутверждения. Однако быстрота, с которой менялась картина, набросанная в ходе вашингтонского совещания, стала порядком надоедать. Он все больше убеждался, что его вовлечение в эту странную, авантюроподобную затею было продиктовано не такой уж и большой необходимостью. И тем более, если даже гипотетически речь могла идти о выкупе, какого черта кому-то понадобилось отрывать его от собственных дел?
– Эту модель тебе нашептали по телефону или это просто одно из частых озарений? – Он уже представил себя открывающим двери перед своим напарником, которого, однако, подобная перспектива, по всей видимости, никак не вдохновляла. Тот задумчиво курил.
– Я звонил домой, – сказал Пат и неожиданно добавил. – Знаешь что, давай быстро закончим это дело и разъедемся по домам. Ты, конечно, хороший парень, но поверь, я старомоден, и моя стерва мне нравится больше. Мне и самому не по нутру эта поездка в стиле святого Брендана . К тому же, я только что узнал, что у меня родился внук, и теперь меня совсем не прельщает перспектива утряски каких-то мелких межведомственных амбиций. Если ты согласен с предложенным вариантом, то давай ударим по рукам, если нет – поступай как знаешь.
Он был серьезен, в его глазах читалась решимость.
– Ладно, прими мои поздравления: ты женат на бабушке. Ну, теперь для сегодняшней вечеринки у нас есть более чем подходящий повод.
Вряд ли новорожденный, мирно посапывавший в своем пластиковом кузовке от «Фадера» в одном из госпиталей где-то «за океаном», как поется в популярной народной песне, когда-либо узнает о том, насколько конструктивно отразился его первый самостоятельный шаг на отношениях этих двоих, стоявших ясным майским утром здесь, на площадке перед парадным входом в посольство. То, о чем они говорили еще пару секунд назад, как-то вдруг потеряло свою значимость и растворилось в воздухе как сигаретный дым. Пол почувствовал прилив почти отеческой симпатии к этому импульсивному малому в темных штанах и кожаной куртке, одетой явно не по сезону. При видимой разнице в росте, весе и даже характере, эти два человек стали похожи на две половинки одного яблока, хотя и разрезанного не по-братски.
Зетлян крепко пожал протянутую руку и, обняв напарника за плечи, направился в сторону парковочной площадки, где Том Стемптон, вышедший через служебный вход, уже давно ждал их в своем «Форде».
Вечером того же дня они отлично повеселились в ресторане с местной кухней. Здесь американец ирландского происхождения долго и подозрительно рассматривал меню и, не выбрав ничего подходящего из вареной коровьей головы с лавровым листом, бульона из коровьих голеней с чесноком, тушеного ливера под томатным соусом, бычьего хвоста с соусом и еще кое–чего бычьего, подозвал официанта и поинтересовался о том, что, собственно, произошло с самим быком, и куда он подевался. В результате официант принес барбекю из свинины и баранью ногу с гарниром из зеленого горошка с луком. Все это вкупе со специфической местной закуской и красным вином, к которому Пат, за неимением виски, часто прикладывался, привело его в состояние такой эйфории, что Полу пришлось объяснять присутствующим, что его друг впервые на «исторической родине», и его состояние связано с приливом патриотических чувств, вызванных реализацией мечты детства.
Впрочем, к чести немногочисленной местной публики нужно сказать, что она очень понимающе откликнулась на ситуацию, а под конец даже принялась подпевать старинным ирландским песням, которые их странный «соотечественник» исполнял под аккомпанемент барабанной дроби, выбиваемой на крышке стола.


ГЛАВА 13

Для того, чтобы точнее понять, как выглядело утром следующего дня лицо, а главное – внутренний мир Патрика Гейлбрайта – доблестного представителя сообщества плаща и кинжала; человека, имеющего неоспоримые заслуги перед разведывательным сообществом звездно-полосатого флага, то пришлось бы повернуть историю вспять и вернуться на поле битвы при Ватерлоо. Остатки мыслей, обрывки ощущений, горечь во рту и артиллерийская канонада в голове – все это вместе захлестнуло бедного толстяка вместе с первыми лучами солнца, когда его плеча коснулась рука Пола, и послышался голос: «Вставай, Патрик, нам еще предстоит долгая дорога».
Потянувшись на скомканном покрывале в мелкую синюю клеточку, он присел на постели и стал ногами шарить в поиске своих ботинок, которые вчера смог стащить прежде, чем завертевшись перед глазами, комната нырнула куда-то вверх.
– Измена…, нас отравили, Пол... Твои земляки нам что-то подсыпали в это проклятое вино. Надеюсь, что я не выболтал там ничего лишнего, – несмотря на вчерашний вечер, Патрик держался молодцом и даже пытался острить. – Ты же понимаешь, что мне бы не хотелось раскрывать завесу тайны над убийством Кеннеди в такой неподходящий момент...
– Все в порядке, Пат. Ты просто ощутил на себе еще одну местную традицию или «синдром Ноя», как это здесь иногда называют. Прародитель также в свое время неподалеку отсюда попался на этом вине. Но не волнуйся, до Ноя ты не дотянул, а я вел себя как подобает Иафету, хотя от Тома все же иногда разило хамством. Наверное, он так и не простил тебе выходку в аэропорту.
– А где он? – Спросил Пат, все еще усиленно протирая глаза ладонью правой руки.
– Наверное, в реанимации, – Пол говорил нарочито бодрым голосом.
Однако, если Наполеон и проиграл Ватерлоо, то, тем не менее, как пишут хроникеры, успел при этом задать хорошего перцу союзникам, и лицо отставного полковника Пола Зетляна выглядело соответственно. Если вчера, спаивая коллегу, он сам и сумел перебороть зеленого змия, то это была пиррова победа, и триумфальным шествием в Карабах даже не пахло.
– Твое лицо похоже на мою совесть, Пол, – толстяк устало встал с кровати и вяло поплелся в ванную комнату. Вскоре оттуда донесся вскрик, перешедший в отборную ругань: горячей воды не было, и пару раз хрюкнув, душ выплеснул на полусонного американца поток ледяной воды.
Холодный душ оказался как нельзя кстати: пока Пат яростно отфыркивался в ванной, Пол зашел в свой номер и, тоже быстро освежившись, вернулся со своим багажом. А в начале восьмого, когда к ним в номер поднялся сотрудник посольства, оба джентльмена, устроившись в мягких креслах, уже пили обжигающе горячий черный кофе из маленьких чашек.
Патрик бегло просмотрел полученную технику. Ничего особенного: видеокамера со штативом и пара небольших чемоданчиков, какие обычно любят таскать с собой все журналисты. Затем он задал гостю пару вопросов и, после утряски необходимых формальностей, подписал протянутую бумагу. По всей видимости, сотрудник, посланный сюда с аппаратурой, был воспитан в подлинно спартанском духе, так как после пары лаконичных фраз он отказался от кофе и собрался уходить. Патрик, в свою очередь, набросал пару строк и, запечатав конверт, попросил передать его послу.
– Да, и, пожалуйста, передайте, что я просил не беспокоить сегодня Тома, как там его, Стемптона. Передайте, что он выполняет одно мое поручение, – сказал он напоследок гостю, уже стоявшему в дверном проеме.
Тот понимающе хмыкнул.
– «Мое поручение»…, неплохо, мистер Гэйлбрайт, вы входите во вкус.
– Отстань... Неужели тебе не терпится отдать парня на растерзание этим холеным натирателями дубовых паркетов?
  Завтракать обоим как-то не хотелось, и Пол распорядился по телефону, чтобы им кое-что завернули в дорогу. Выбрав из одежды самое необходимое, напарники упаковали вещи и стали ждать. Без пятнадцати девять им позвонили из лобби и сказали, что их внизу ждут.
Молодой человек лет тридцати в военной форме советского образца, знакомой Полу еще по Афганистану, ждал их в фойе. Увидев своих попутчиков, несущих дорожные сумки и журналистскую аппаратуру, он прошел им навстречу и предложил помощь.
– Извините, господа, кто из вас Патрик? – Обратился к американцам метрдотель.
– Слушаю вас, – Пат, отдавший военному сумку, но не выпустивший из рук видеокамеру, подошел к стойке.
– Даже не знаю, что сказать, сэр, – безусловно, метрдотель не только прекрасно владел английским, но и разбирался в тонкостях своей профессии. – Сегодня ранним утром ко мне сюда подошли два джентльмена. Они представились вашими друзьями и попросили с наилучшими пожеланиями передать вам вот это.
Молодой человек с видимым усилием поднял и поставил на стойку потрепанный целлофановый пакет, из которого выглядывала белая пластиковая канистра. Было видно, что ее горлышко сначала тщательно прикрыли клочком полиэтиленовой пленки и лишь затем сверху привинтили крышку. Прямо под крышкой, на щербатой от многочисленных царапин поверхности канистры виднелись небольшие розоватые пятна.
  – Что это? – Нет нужды говорить о том, что Патрик удивился неожиданному презенту.
– Не имею понятия, сэр. Они не оставили визиток. Хотя, судя по запаху, ваши друзья послали вам канистру домашнего вина.
На улице Пол и Арам, как звали молодого водителя, укладывали вещи в багажное отделение видавшего виды «УАЗ»-а с изображением красного креста в белом кружочке, когда появился Патрик и поставил перед ними канистру с вином. От несильного удара о землю ее внутренность аппетитно булькнула.
– Наши друзья прислали вино, Пол. Можешь себе представить: мы уже обзавелись здесь друзьями. Еще немного, и у нас здесь появятся семьи.
  В машине уже были какие-то коробки – оказалось, что Арам вез медикаменты для одного из карабахских госпиталей, так что аппаратуру было решено разместить на заднем сиденье, а вино поставить под ноги.
Пат сразу же выбрал заднее сиденье, видимо надеясь, что устроившись поверх своей техники, он по пути сможет прикорнуть. Когда все разместились, двигатель натужно запыхтел и, пару раз пустив облака серого дыма, автомобиль медленно тронулся и прошел первые метры дороги в Карабах.
Арам оказался добродушным малым, любящим рассказывать непонятные анекдоты и разные истории из своей жизни. Несмотря на будничный день, движение на дороге вряд ли можно было назвать плотным. Если в городе их и обгоняли легковые автомобили и обшарпанный муниципальный транспорт, то после военного поста на выезде из города, где у них проверили документы, картина резко изменилась.
Водитель старался выжать все возможное из старого автомобиля, несущегося по выцветшему асфальтовому полотну на юго-восток. Отчаянно скрипя и лихо подпрыгивая на вымоинах, образовавшихся на когда-то маркированной глади дороги, старый «УАЗ» буквально вытряхивал из голов пассажиров остатки сна и вчерашнего хмеля. Если кое-как устроившемуся Патрику и удавалось в силу принятого горизонтального положения избегать последствий встрясок, то постоянный лязг металлических инструментов, втиснутых под кресло водителя, с каждой ямой уменьшал надежду на покой.
По обеим сторонам на разном удалении от трассы попадались большие и маленькие населенные пункты с типовыми зданиями хрущевской эпохи и множеством частных домов с небольшими земельными участками. На примыкающих к асфальту прямоугольных клочках пашни уже виднелись нежно-зеленые ростки каких-то местных культур. А впереди, по правую сторону, возвышались покрытые снегом обе вершины библейской горы, чье подножие, казавшееся таким близким, было скрыто в сизой дымке. Водитель предложил было Патрику остановиться и, как говорят операторы, «взять пару планов» горы и окружающей панорамы, однако, к своему удивлению, натолкнулся на вежливый отказ.
– Столько раз проезжал здесь с журналистами, еще никто не смог удержаться от соблазна остановиться здесь и немного поснимать. Вы первый, кто отказался, – повернулся Арам в сторону устроившегося сзади Патрика.
– Сделаем это на обратном пути, – перевел Пол слова своего напарника.
Через час с небольшим после начала путешествия автомобиль свернул влево и стал медленно подниматься в сторону медно-красных гор и спрятавшегося среди них перевала – первого из трех, предстоявших им на пути в Степанакерт.
  – Еще недавно здесь был «тир», где и мне довелось побывать мишенью, – улыбнулся Арам, кивая куда-то вправо, где выжженная на солнце долина упиралась в цепь скалистых холмов, возвышавшихся над дорогой и плавно переходящих в предгорье. – Их посты расположены параллельно дороге, на вершинах холмов. А еще дальше, в низине, стоит их артиллерия. Мы всегда старались проскочить это место рано утром или с наступлением сумерек: так у нас было больше шансов выбраться живыми. Здесь расстояние маленькое, и они шпарили по нам прямой наводкой из всего, что имели. Хорошо, если вам предстоит спускаться с перевала: можно съехать и на холостом ходу. Ну, а если предстояло ползти в гору, да еще и с барахлящим двигателем, то поездка превращалась в игру со смертью. Видишь эти ямы в асфальте – это и есть следы пальбы наших соседей.
– Ну и как это выглядит?
– Страшно. Ты едешь себе, и вдруг метрах в пятидесяти впереди – взрыв, и фонтан пыли накрывает машину. Это значит, что тебя увидели и дают фору. Второй снаряд обычно не долетает. Ну а с третьим снарядом веселье, собственно, и начинается: он пытается тебя достать, а ты, как на гонках, то добавляешь обороты, то тормозишь. Короче – стараешься обмануть.
– Как вижу, тебе это вполне удалось.
– Не совсем. Однажды рвануло так близко, что взрывная волна выбила все стекла, и машина на полном ходу чуть было не перевернулась. До сих пор на правом крыле осталась одна солидная отметина, а стекла мне пришлось поменять все. Видимо, снаряд был кумулятивный, и нас пронесло. Если бы это был осколочный, то машину разорвало бы в клочья.
Спохватившись, что собеседник может не знать всех нюансов, Арам стал объяснять:
– У кумулятивного снаряда взрыв направлен в одну точку, а осколочный разлетается во все стороны.
– Разве пушки стреляют кумулятивными?
 – А кто его знает… Когда это происходит, тебя охватывает чувство азарта. Ты знаешь, что он сидит где-то там и по рации наводит на тебя пушку, стреляет, не попадает и начинает нервничать. А ты крутишь баранку и думаешь, что не имеешь права дрогнуть, потому что за вашей дуэлью наблюдает очень много свидетелей как с твоей, так и с другой стороны. Уверен, что после каждой такой игры в тир, эти парни изводили горы бумаги на рапорты об израсходованных снарядах.
– А жертвы были?
– Конечно, это война, здесь и убить могут. Это мы привыкли о ней так рассказывать. Видишь, слева от дороги лежит остов желтой легковой машины? Осколком ранило водителя, и машина на полной скорости вылетела вниз, в кювет. Насколько я помню, он и еще двое погибли, а один остался инвалидом. Они возвращались со свадьбы в соседнем районе и попали в переплет. Я по службе бывал во всех госпиталях и о таких историях наслышан достаточно. Подбитых машин было много, просто тракторы их ночами вытаскивали отсюда. Остались два-три ржавых «скелета», и один обгоревший автобус.
– А сейчас не стреляют?
Водитель выругался и продолжил:
– Почему же, постреливают. Иногда. Наши отбили у них одну из высот, откуда велась корректировка огня, вот они и постреливают уже вслепую. А еще говорят, что эти местные не хотят с нами воевать, а те, кто стреляет, это в основном люди из их столицы, приезжают, мутят воду и уезжают, ставя местных перед проблемами. Видимо, этим надоело расплачиваться за проделки столичных, и они ограничили их доступ к линии фронта. Может это так, может – нет, но сейчас уже полегче.
Патрик не понимал языка собеседников и в разговор не вступал: он дремал на своем сиденье, предоставив возможность землякам говорить на различные дорожные темы. Когда машина проезжала мимо остова сгоревшего автобуса, Пол вспомнил знакомого офицера-артиллериста, прошедшего Корею и Вьетнам. Тот говорил, что в отличие от пехоты, у артиллеристов работа практически никогда не вызывает стрессов и комплексов. «Ты имеешь дело с целями на карте и, очень часто, даже не задумываешься над тем, что зачеркивая на карте очередную уничтоженную цель, ты, на самом деле, перечеркиваешь судьбы людей», – сказал он однажды. Да и сам Пол по Афганистану был близко знаком с этой игрой в тир. Правда, там он был в роли охотника, и речь шла в основном о военных колоннах, а не о гражданских легковушках.
Он попытался представить себе, как кто-то, сидящий на одном из далеких холмов, рассматривает в полевой бинокль этот потрепанный советский джип, подскакивающий на колдобинах и лихо огибающий ямы. Вот он прикидывает расстояние до машины, скорость машины, ветра и температуру воздуха. Затем что-то быстро вычисляет в блокноте и дает команду по рации. Расчет заряжает пушку, наводит ее, и кусок бездушной стали весом в несколько десятков фунтов с адским грохотом и страшной скоростью несется на упреждение их машины: в дремлющего Пата, у которого еще вчера родился первый внук, в добродушного Арама и в него самого, в Пола Зетляна, которому еще так много нужно успеть сделать.
Машина без приключений проехала опасный отрезок дороги, но как только они оказались под спасительной сенью гор, вода в системе охлаждения закипела, и Арам был вынужден остановиться и, открыв капот, ждать, пока двигатель изволит охладиться. Все еще изумрудная растительность на фоне обожженных солнцем красноватых скал с вкраплениями разноцветных камней и выходами толстого слоя желто-оранжевой глины с песком делали пейзаж похожим на афганский, с одной существенной разницей - дороги там были однозначно хуже. Вдруг Пол вспомнил, как русские преодолевали на своих грузовиках крутые афганские перевалы. Во избежание остановок, что было слишком опасно из-за активности моджахедов, их колонны грузовиков наловчились ездить с задранными градусов на 60 капотами, которые направляли дополнительные потоки разряженного горного воздуха на двигатель. Правда, из-за этого водителям приходилось ездить, высунувшись из кабины, но этот метод срабатывал, и военные колонны практически не останавливались из-за подобных неполадок. Арам согласился попробовать, и вскоре «УАЗ» понесся вперед с хищно задранной пастью, вызывая при этом удивленные взгляды редких водителей, едущих по встречной полосе.
Через час машина ехала по живописной горной долине, зажатой между высокими скалистыми горами, у подножья которых здесь и там разместились пашни и аккуратные клочки возделанных виноградников. Проехав рядом с небольшими селами, расположившимися вдоль дороги, они попали в узкий каньон, по дну которого протекала шумная горная речка, берущая начало с высоких и все еще покрытых снегом вершин. Росшие по берегам речки пышные тополя мягко шумели свежими зелеными листьями под прохладным ветерком, дующим с юга. Арам остановил машину и, предложив пассажирам немного проветриться, спустился к реке с резиновым ведром. Вернувшись, он сменил воду в радиаторе.
Было около 12 часов.
– Если и дальше поедем без приключений, то часа через четыре будем на месте, – сказал он, вытирая руки ветошью. – Бог даст, через час-полтора преодолеем второй перевал, где и перекусим. Место там красивое, и мотор успеет охладиться.
Патрик, прогуливаясь по краю асфальта, разминал ноги и дымил сигаретой. Его коллега присел на один из невысоких бетонных столбов, между которыми были натянуты толстые стальные тросы ограждения.
– Что это за место? – Патрик бросил сигарету и устало потянулся.
– Мы называем его «Ущельем стонов» . Когда-то очень давно здесь было сильное землетрясение, и много людей были погребены под завалами, а их голоса еще долго оглашали окрестности. А еще, в древности здесь пролегал караванный путь, по которому восточные купцы торговали с европейскими странами. Этим путем орды завоевателей с Востока проникали в Араратскую долину. Еще этот регион знаменит своими отменными красными винами, – перевел Пол.
– А-а, винами… Поехали отсюда, джентльмены, – Пат полез на свое место. – А чем знаменито то место, куда мы направляемся? Тоже вином?
– Не только, – Арам уселся за руль и, потирая руки, включил зажигание, – там издавна гонят хорошую тутовую водку, да и коньяк там отменный, скажу я вам. Обязательно попробуйте.
– А из чего ее гонят, эту тутовую водку, из личинок шелкопряда?
Было трудно понять, шутит ли Пат или просто бурчит.
– Нет, – усмехнулся Арам и повернулся назад, – личинок шелкопряда используют для приготовления шелка, а водку гонят из ягод. Кстати, карабахский шелк издревле пользовался хорошей репутацией на европейских рынках.
– А что сейчас производят там из того, что пользуется хорошей репутацией на европейских рынках? Антиквариат?
– Ваши коллеги-журналисты утверждают, что там производят отличных солдат, но этот «товар» экспорту не подлежит, – сказал Арам и подмигнул Полу.
– А мне начинает казаться, что это не страна, а какой-то бесплатный музей под открытым небом, где все только и делают, что работают гидами и гордятся историей.
– Ты хочешь, чтобы я это перевел? – Спросил Пол.
– А почему бы и нет? – В голосе Патрика чувствовались нотки вызова.
– Тогда тебе придется добираться до Степанакерта автостопом. А с учетом твоей «региональной» внешности, у тебя все шансы быть пойманным за «дезертирство» с поля боя.
Патрик что-то хмуро пробормотал про внешность и вновь устроился на своей аппаратуре. В присутствии постороннего говорить о деле они не имели права, а чинная светская беседа на высокие темы как-то не клеилась.
Как и обещал водитель, через полтора часа, поднявшись по крутому серпантину, заросшему по краям невысокой дубовой порослью и молодыми сосенками, машина притормозила на вершине гряды, перед высокими монументальными строениями по обе стороны дороги, символизирующими ворота в очередной, на сей раз - Сюникский регион Армении.
Несмотря на май, на перевале местами оставались проплешины белого ноздреватого снега, покрытого мелкими частицами пыли. Набрав обжигающе холодной воды и сменив воду в радиаторе, попутчики, ежась от ветра, устроили импровизированный ланч прямо на теплом капоте автомобиля. Арам показал себя знатоком приготовления местных бутербродов из сыра, зелени и мяса, которые он ловко заворачивал в тонкий местный хлеб. Свежий горный воздух, кристально чистая вода и здоровая пища приободрили попутчиков, и робкое предложение Арама распробовать вино, было воспринято с видимым энтузиазмом. Впрочем, Пат хотел было что-то спросить о допустимой здесь предельной норме содержания алкоголя в крови при вождении автомобиля, но вовремя передумал.
Далее дорога тянулась вниз по безлесному плато с альпийскими лугами и множеством камней и валунов, выступающих на поверхность буроватой почвы. Через пару километров автомобиль остановили на контрольно-пропускном пункте, где высокий усатый офицер изучил пропуск и, козырнув сидящему на переднем сиденье Полу, пожелал всем счастливого пути. До ущелья Гориса – уютного городка с кварталами, спланированными, по словам Арама, еще до революции 1917-го года одним немецким архитектором – машина доехала без проблем. Здесь водитель залил в бак остатки бензина из металлической канистры, привинченной к запасному колесу на задней дверце и, пожимая плечами голосовавшим людям – знак того, что в машине нет свободных мест – выехал из ущелья. Взбираясь вверх по склону, они проехали мимо причудливых фигур, появившихся в результате эрозии известняковых скал, и свернули на восток в сторону синеватых зеленых гор.
До Карабаха оставалось немногим более 30 миль.
Остаток пути до Лачина, небольшого городка, примостившегося на склоне горы между Арменией и Карабахом, путники проехали практически без разговоров. Стали попадаться следы недавних боевых действий, да и дорога стала ухудшаться с каждой милей. Лишь однажды, когда они проезжали через небольшое село, внимание Пата привлекло множество пещер на противоположном склоне неглубокого ущелья, выдолбленного небольшой горной речушкой. Он удивился, узнав, что это не какое-нибудь историческое место, куда водят туристов, а нечто более актуальное в жизни этих людей. По словам Арама, еще 70 лет назад в этом конгломерате пещер жили люди, которые стали перебираться на новое место и строить каменные дома только с приходом большевиков. До взятия Лачина карабахцами это село неоднократно подвергалось артиллерийским обстрелам, вынудившим многих из его жителей вернуться в пещеры.
– Святой Моисей, – покачал головой Пат, – неужели человечеству понадобилось пять тысяч лет цивилизации для того, чтобы снова вернуться в эти норы. Бедные дети...
Судя по всему, статус деда придавал ему особую, присущую старшим сентиментальность, и он стал рассматривать некоторые аспекты жизни сквозь призму заботы о новом поколении.
Карабах начался как-то неожиданно.
Переехав небольшой мост, перекинутый через бурную горную реку, протекавшую по дну заросшего невысокими соснами ущелья, Арам нажал на гудок автомобиля и сказал, что «свободный Карабах приветствует гостей». Потом он рассказал, что раньше Армения и Карабах имели сухопутную границу, но в ходе первого же десятилетия правления коммунистов эта территория отошла под прямое подчинение Баку, и вскоре здесь построили город и назвали его в честь какого-то казака по фамилии Лачин. Сам город представлял собой простреленный указатель, пыльные улицы и почерневшие от копоти развалины домов из белого камня, окруженные зелеными садами. Место выглядело безлюдным, и лишь изредка попадались люди, тянувшие за собой тележки, груженные кровельной жестью, шифером или иным строительным материалом. Арам пояснил, что это жители близлежащих армянских сел, которые таким способом пытаются подлатать свои дома, порядком поврежденные в ходе войны.
То, что Арам назвал «Дорогой жизни», на самом деле оказалось испещренной многочисленными ямами и колдобинами широкой тропой с жалкими остатками асфальта и толстым слоем почти невесомой желтоватой пыли. Судя по большому желтому облаку, стелившемуся по склону горы параллельно дороге, здесь недавно кто-то проехал. Почувствовав хруст пыли на зубах, попутчики быстро подняли ветровые стекла, из-за чего в машине скоро стало душно. На обочине по обе стороны дороги стали попадаться покореженные легковые автомобили и подбитая бронетехника, заросшая вокруг пожухлой крапивой и покрытая толстым слоем неизменной пыли. За одним из порядком надоевших поворотов, рядом с очередным подбитым танком, стоял военный грузовик с высокими металлическими бортами, а рядом вокруг каких-то металлических предметов копошились несколько человек в промасленной военной форме. Проезжая мимо, Арам просигналил и поднял в приветствии руку. Подняв головы, люди пригляделись к проезжающей машине, а один из них быстро замахал рукой: видимо, просил остановиться. Притормозив, водитель вышел и через минуту вернулся.
– Ребята из эвакуационной команды, – пояснил он Полу, – разбирают подбитую технику на запчасти. Просили по прибытии в Степанакерт позвонить их начальству и кое-что передать. С тем, что можно было отремонтировать на месте и отправить своим ходом, они уже давно управились. Теперь очередь за двигателями. Если будут работать такими темпами, то через год здесь не останется и корпусов. Среди них есть настоящие сумасшедшие, которые эвакуировали подбитые вражеские танки прямо с поля боя, да еще под обстрелом. А так, в основном, трактористы и бульдозеристы.
Дышать становилось невыносимо. Помимо проехавшей до них машины, вовсю пылили и ехавшие по противоположной полосе гражданские и военные автомобили. Дорога то спускалась на пару поворотов вниз, то вновь карабкалась вверх и, огибая все мыслимые изгибы рельефа, неуклонно тянулась на восток по южному склону горной гряды.
– Потерпите еще немного, скоро доедем, – водитель заметил явные признаки дискомфорта на лице Пола, сидевшего вправо от него.
В зеркало заднего обзора было видно, как сидящий на заднем сиденье Пат часто прикладывался к пластиковой бутыли с родниковой водой и вытирал клетчатым ситцевым платком испарину со своей лысой головы.
– Дорога, действительно, в плохом состоянии. Мы, водители, шутим, что в ней больше поворотов, чем километров. Один из моих знакомых утверждает, что поворотов целых 108, хотя я лично никогда не считал. Если честно, то пару раз пробовал, но потом бросал: здесь ты всегда в напряжении, и нет времени забивать голову всякой ерундой. Когда едешь в Карабах, этот отрезок попадает на самый конец пути, когда пассажиры уже измучены дорогой. Когда едешь в противоположную сторону, то бывает немного легче: люди проезжают повороты свежими.
– А ты-то как себя чувствуешь? – Пол тоже протер платком шею. Ткань сразу посерела от пота, смешанного с пылью.
– А я насобачился. Когда начинал ездить по этому пути, тогда было не до самочувствия, эту дорогу обстреливали с севера и с юга. А после, вроде привык. Видите скалу впереди, справа по курсу?
– Да, – Пол смотрел на большую серую скалу, выступавшую в ущелье, по краю которого они ехали уже второй час.
– Это Шуши. Оттуда до Степанакерта рукой подать.
– Ну, слава Богу, – сказал Пат.
Видимо, решив немного приободрить своих пассажиров, утомленных долгим путем, Арам начал рассказывать очередную историю, предназначенную для странного неразговорчивого журналиста, сидящего на заднем сиденье.
– Я вам расскажу одну занятную историю, а вы, пожалуйста, переведите, – обратился он к Полу. – Там, внизу, прямо под скалой, на которой находится Шуши, есть одно село, которое так и называется Каринтак . Село небольшое, душ 600 или около того. До шушинской операции азербайджанцы сверху на их крыши скатывали каменные глыбы и горящие покрышки. А крыши там в селе в основном были покрыты шифером, так что после этих каменных и огненных дождей от них мало что осталось. Так вот, собрались однажды жители Каринтака и послали делегацию в Степанакерт, к самому главному. Знаете, зачем? Не догадаетесь. За оцинкованным железом: хотели поставить новые крыши. Представляете, кругом война, продовольствия нет, снарядов нет, дороги закрыты, а эти явились и требуют железо для крыш. Главный в Степанакерте, наверное, сначала подумал, что это шутка, но потом все же наскреб кое-как немного этого железа и послал сельчанам. Всю ночь снизу доносился стук молотков, и в Шуши наверно подумали, что внизу строят это..., как там..., троянского коня, а утром смотрят – новые крыши, кати камни, не кати – без разницы. Ладно, подумали наверху, если камнями и покрышками выкурить не можем, то работать не дадим. А дело было к весне: надо возделывать сады, огороды и все такое. Азеры поставили снайперов и стали стрелять по всему движущемуся внизу. А снизу им ответить тем же не могут: снайперы хорошо окопались, село у них как на ладони. А у сельчан орудий нет, а из автоматов стрелять бесполезно. Но эти каринтакцы - неугомонные люди. Собрались, поразмыслили. В Степанакерт никого посылать не стали. Просто ночью все вместе вышли в огороды и за одну ночь вскопали все, что было возможно, даже клумбы у школы и горшки с геранью. Утром смотрят из Шуши – внизу все аккуратно перелопачено и перекопано. В иное время, наверное, поленились бы, а так – все как надо.
– Не война, а сплошной обмен любезностями, – буркнул Пат, – неужели те, кто был наверху, не мог спуститься и просто покончить с теми, кто был внизу? Если это и героизм, то в стиле Махатмы Ганди .
Полу пришлось изрядно отредактировать сказанное своим напарником.
– Вы правы, когда в Шуши убедились, что их усилия не привели к исходу Каринтака, то послали вниз несколько сотен солдат и бронетехнику. У сельчан был небольшой отряд, несколько десятков человек. Они яростно оборонялись и смогли продержаться до прибытия подмоги. В том бою каринтакцы потеряли шестнадцать человек убитыми, а каждый из оставшихся в живых был ранен как минимум трижды. Вот и вся история .
Пока водитель рассказывал историю села, машина с севера обогнула скалистое плато с Шуши и стала спускаться по серпантину вниз, в сторону Степанакерта, раскинувшегося внизу.
Это был небольшой, покрытый зеленью город, расположившийся на пологом холмистом склоне. На севере город упирался в крутые лесистые склоны горного хребта, тянущегося с востока на запад. Южная оконечность Степанакерта спускалась к горной реке, за которой также начиналась скалистая гряда, также уходящая на восток и обрывающаяся над равниной в милях 10 от города. Где-то там, к ней, практически впритык, подходила и северная гряда, имевшая форму громадной подковы. Вместе они ограждали живописную холмистую долину, простиравшуюся на север и восток от города. С запада город был огорожен огромной шушинской скалой, по обеим сторонам которой сквозь глубокие ущелья на равнину вытекали две горные речки. Здесь, на одном из поворотов, на западном от города склоне, Арам и остановил машину.
– Если эта тропа, по которой мы болтались более двух часов, называется «Дорогой жизни», то я могу только догадываться о том, какая у них была она, эта жизнь, – выкарабкавшись из машины, Патрик тщательно вилял тазом, надеясь расшевелить застывшую поясницу и заставить кровь циркулировать по онемевшим суставам.
Пол был не в лучшей кондиции.
Арам подошел к обочине.
– Это Степанакерт, – сказал он, показывая пальцем на город внизу. – А это Шуши, – кивнул он вверх, в сторону старой крепостной стены, видневшейся на скале.
– А здесь были их позиции, – он указал пальцем прямо себе под ноги. – Отсюда Степанакерт виден как на ладони. В вот до тех домов на северо-западной окраине можно было достать даже из автомата, не говоря уже о пулемете, снайперской винтовке или о чем-то более серьезном. Бывали дни, когда по городу выпускали несколько сот снарядов, а число жертв среди мирного населения достигало нескольких десятков.
– Так ты утверждаешь, сынок, что ваши взяли этот верхний город штурмом? – Теперь Пат пальцами обеих рук массировал шейные позвонки. – Я не силен в стратегии и тактике, но и я вижу, что на эту скалу даже налегке трудно взобраться. Думаю, что мои читатели, да и я сам очень хотел бы узнать, как же вы, все–таки, это сделали? Только не надо твердить мне о трубах иерихонских или о том, что вы семь дней подряд ходили вокруг этого города и пели псалмы. Я, конечно, готов поверить в это, но знаете ли, для большинства людей в таком потребительском обществе как наше, чудо – это что-то вроде рождественского обвала цен в супермаркетах Уоллмарта, так что вряд ли они купятся, если вы мне здесь будете толковать нечто подобное.
  Видимо, Арам не совсем понял, о каких трубах говорил Пат и просто ответил, что город брали с четырех сторон, а одной из штурмовых групп даже пришлось карабкаться по отвесной скале.
Поразмявшись еще немного, попутчики вернулись на свои места, и автомобиль вновь тронулся с места.
– Какие у вас планы? – Спросил Пол водителя.
– Я должен доставить вас в штаб, а дальше мне нужно заехать в один из госпиталей и отвезти обратно в Ереван бригаду врачей. Так что, скоро нам предстоит расстаться.
Минут через двадцать автомобиль въехал в Степанакерт. Первое, о чем подумал Пол, было то, что скоро, буквально за следующим поворотом, сквозь листву высоких сосен и кипарисов, которыми были обсажены некоторые из улиц, появится лазурное море, мерно катящее свои волны на желтый песок берега. Но первое впечатление обманчиво. Городок, слегка знакомый по репортажам различных СМИ, по праву заслужил печальную славу фронтового. Руины и пепелища, пустые глазницы окон, новая кладка на месте почерневших пробоин в стенах домов, а также испещренные многочисленными осколками фасады частных строений и многоквартирных зданий ясно свидетельствовали о том, что жителям бывшего областного центра империи пришлось многое пережить. Картину войны дополняли редкие прохожие в военных формах всех мыслимых расцветок. С оружием в руках и рюкзаками за спиной, они направлялись в короткий отпуск к своим семьям по некогда красивым улицам, провинциальный покой которых сегодня часто нарушал грохот военной техники и грузовиков. Но при всей внешней неприглядности Степанакерта начала мая 1994г., в его атмосфере не чувствовалось ни тревоги и ни, тем более, уныния. В воздухе ощущалось нечто иное. Казалось, что зеленые кроны деревьев пытались прикрыть собой уродливые шрамы от бомбежек и обстрелов, а безоблачная синяя бездна над головой была наполнена мирным чириканьем короткохвостых стрижей, порхавших в поиске насекомых.
Штаб Армии обороны НКР располагался прямо в центре города, в нижнем из двух идентичных двухэтажных особняков, разделенных площадкой с бюстом какому-то писателю. Неизвестно, какой урбанистической концепцией в свое время руководствовался архитектор, воздвигший два одинаковых здания в 40 ярдах друг от друга, но в мае 1994г. именно нижнее из них, где в свое время располагалось управление маслопрома (или чего-то в этом духе) напоминало муравейник. Было видно, что здесь постоянно решались какие-то оперативные вопросы: сюда постоянно прибывали люди в форме, и здесь практически ежеминутно парковались и отбывали разные автомобили, причем некоторые, судя по грязи на колесах и бортах, явно проделали долгий и трудный путь. У парадного входа штаба, ощетинившегося высокими стержнями радиоантенн, стояли автоматчики, а на крыше девятиэтажного здания, расположенного чуть выше на другой стороне улицы, из-за баррикады мешков с песком, выглядывали два ствола крупнокалиберного зенитного пулемета, развернутого на восток.
Арам въехал передними колесами на тротуар и, выйдя из машины, направился в сторону входа. На полпути его окликнул человек в военной форме американского образца.
– Ты только посмотри на это, – Патрик толкнул своего напарника, – еще пару дней назад эти пентагоновские крысы клялись мне, что в этом конфликте мы не участвуем.
На форме собеседника Арама, высокого человека средних лет с нордической внешностью, были шевроны 76 рейнджерской бригады армии США, а на нагрудной планке была фамилия и звание: «Капитан Д.С. Форестер».
– Брось, сам знаешь, что такой наряд можно достать везде.
Вскоре Арам пожал руку «Форестеру» и скрылся в дверях штаба. Когда через четверть часа он вернулся, Пол прохаживался по тротуару, а Пат курил, прислонившись к машине.
– Все, господа. Я только что говорил с адъютантом начальника штаба. Его начальник заранее предупрежден о вашем приезде, но сейчас он занят и не сможет вас принять. А пока он распорядился передать вас на попечение одного из своих людей. Скоро он подойдет, а мне нужно выгрузить ваши вещи: у меня еще есть дела.
Вскоре к ним подошел «капитан Форестер», который и в самом деле оказался капитаном, но не американской армии, а управления разведки местных сил. Он в полном соответствии с уже сформировавшейся традицией принял Патрика за Пола Зетляна, обратился к нему на армянском и очень удивился, узнав, что невысокий толстый американец с характерной внешностью не имеет ничего общего с армянами. Затем он подогнал «чудо» советской авто-индустрии - двухдверный джип «Нива», куда Арам перебросил нехитрый багаж гостей. Напарники тепло попрощались со своим водителем, а Пат, развеяв бытующие стереотипы об ирландской скупости, даже вручил ему пачку «Мальборо», блоком которого успел запастись еще в нью-йоркском аэропорту.
– Сейчас мы поедем к нам домой, – «Форестер», как про себя его назвал Пол, вырулил на проезжую часть и, осмотревшись по сторонам, направил машину в нижнюю часть города. – Места у нас много, да и условия лучше, чем в гостинице. Вы отдохнете и пообедаете, а потом я отвезу вас в госпиталь к человеку, сопровождавшему вашего журналиста. НШ распорядился повозить вас по Карабаху и показать все, что может вас заинтересовать. Я немного в курсе дела и знаю, что вы здесь для того, чтобы подготовить материал о вашем парне, так что – можете обращаться ко мне по любому вопросу. Заранее хочу предупредить, что сегодня на место происшествия мы не поедем: уже поздно, да и дорога ужасная. Но не волнуйтесь, мы сможем сделать это завтра.
– А как обстоит дело с пропавшим афганцем, вы его нашли? – поинтересовался Пол.
– Ищем, – капитан невесело покачал головой. – Уже с ног сбились, но следов никаких. Афганцы утверждают, что он попал к нам в плен на юго-восточном направлении, но мы там его не нашли ни среди живых, ни среди мертвых.
– А что за птица этот пленный? Неужели всю эту кашу заварили ради того, чтобы вызволить какую-то мелкую сошку?
– Точной информации у нас нет. Но судя по всему – это не крупная шишка. Их командиры редко участвуют в боях. Но этот пропавший моджахед представляет для похитителей определенную ценность, раз уж они хотят обязательно его вернуть.
– А когда мы встретимся с полковником? – Спросил Пат, опять устроившийся на заднем сиденье.
– Честно говоря – не знаю. Если к вечеру он сможет немного освободиться, то - уже сегодня. Если нет, то, скорее всего, это будет в первой половине завтрашнего дня.
Между тем, автомобиль с американцами подъехал к двухэтажному дому с небольшим огородом и асфальтированным двором, большая часть которого была сверху перекрыта деревянной решеткой, увитой гибкими побегами винограда.
Первый этаж дома, устроившегося на крутом склоне в восточной части города, был предоставлен в распоряжение престарелых родителей капитана, ставших беженцами в ходе войны и переехавших жить к сыну из села на севере Карабаха, перешедшего под контроль азербайджанцев в самом начале войны. Отца дома не было, так что из старших гостей встретила мать – бойкая женщина лет 65-и с длинными седыми волосами, собранными в узел на затылке. Она также приняла Пата за армянина. Узнав, что его зовут «Патрик», она очень обрадовалась. На немой вопрос коллеги Пол пояснил, что это имя на местном диалекте означает «церковная свеча», что, однако, не понравилось ирландцу. Видимо, карабахскому говору он предпочитал латынь, на которой его имя означало что-то вроде «аристократ».
Женщина проводила гостей по широкой каменной лестнице, идущей по торцевой стороне дома, к закрытой веранде второго этажа. Помимо двери, ведущей на веранду, здесь были еще две, на одной из которых красовалась хрестоматийная фигурка писающего малыша, а из приоткрытой другой в лицо Пола ударил теплый воздух.
– Это баня, вода в кубе горячая, можете искупаться, – хозяйка указала на полуоткрытую дверь.
Она пояснила, что на втором этаже живут капитан с женой и трехлетней дочкой, но сегодня обе его спальни и небольшая гостиная полностью в распоряжении гостей. Женщина собиралась было уходить, когда Пол, поблагодарив ее за чуткое отношение, попросил принять в дар вино, которое они привезли в белой канистре, и которое оставили во дворе. Хозяйка наотрез отказалась это делать, и, в конце концов, Полу с трудом удалось уговорить ее взять хотя бы половину.
– Чтобы вино не испортилось, другую половину я перелью в бутылки и оставлю на столике в прихожей, – сказала она.
– Но наше вино…, – хотел было возразить Пат, узнавший от напарника о предмете разговора.
– Местная традиция, - отрезал тот.
Приняв душ, пришедшийся как нельзя кстати после пыльной и утомительной дороги, Пол первым спустился к столу, накрытому бойкой старушкой под навесом, обвитым виноградной лозой. Капитан тоже был здесь: усадив маленькую дочь себе на колени, он что-то ей рассказывал. Ребенок так и норовил слезть на землю и поиграть с желтыми комочками – маленькими цыплятами, которых чинная наседка вывела побегать по двору. Помощь девочке подоспела неожиданно: заметив спускавшегося по лестнице Пола, капитан отпустил ребенка и направился навстречу гостю.
– Отец уже знает о вашем прибытии и встретится с вами за ужином, – сказал он заметно посвежевшему гостю, одетому в джинсовые брюки и легкий трикотажный пуловер с капюшоном, – думаю, что когда мы вернемся из госпиталя, он уже будет здесь. А где же мистер Гейлбрайт?
– Он скоро спустится. Наверное, перед поездкой в госпиталь решил проверить свое оборудование.
  Действительно, разложив на столе видеокамеру и содержимое одного из своих чемоданчиков, он колдовал над какими-то проводами и приборами. Достав запасные аккумуляторы камеры и попытавшись включить зарядное устройство в настенную розетку, Пат, к своему огорчению, убедился, что электричества нет. Оставалось надеяться, что он сумеет решить проблему до того, как сядет последний из аккумуляторов. Зачехлив камеру и уложив все необходимое в карманы жилета с многочисленными карманами, он начал спускаться во двор, где его уже давно ждали.
– Мне нужно зарядить два аккумулятора, – Пат стоял на лестнице с озабоченным лицом, – оставшийся не протянет и десяти минут.
– Хорошо, сделаем, – сказал «Форестер». – Забыл предупредить, что электричество у нас бывает пока только по утрам. Но не волнуйтесь, мы отдадим ваши источники питания связистам в штабе, у них там работает генератор.
Пообедав жареным картофелем, домашним сыром и пшеничными лепешками с запеченной внутри зеленью – «Форестер» сказал, что в них около 17 различных видов растений, – напарники вновь тронулись в путь. Они уже сидели в машине, когда мать капитана просунула в окно небольшой сверток с зелеными лепешками.
– Это для раненого, – сказала она.
– Понимаю, – кивнул головой Пат, - местная традиция.
Было около 5-и часов, когда, вновь заехав в штаб, «Форестер» скрылся в дверях, предварительно захватив с собой зарядочное устройство и источники питания. Еще дома Пол и Пат перекинулись парой слов и сошлись на том, что до встречи с полковником можно было забыть о доступе ко всей оперативной информации по заложникам, какая могла иметься в распоряжении карабахцев. Капитан мог знать о стенограммах радио-переговоров афганцев, их основных и запасных радиочастотах, позывных и даже предполагаемых местах содержания пленников. Но было решено не торопить события и получить санкцию на доступ к информации непосредственно из первых рук. А до тех пор им предстояло разыгрывать версию журналистского расследования. Пока оставалось надеться на то, что встреча с раненым Джорджем позволила бы узнать кое-какие детали об участниках происшествия, а возможно даже идентифицировать афганцев.
Вернувшись, «Форестер» разыграл набивший оскомину трюк с двумя новостями: хорошей и плохой. Напрягшиеся было напарники успокоились, узнав, что «с зарядкой аккумуляторов все в порядке, а вот начальник штаба все еще занят». При этом капитан продемонстрировал свою радиостанцию «Алинко» – серую кургузую коробочку с гибкой антенной, перекрученной у основания синей изоляционной лентой.
– Будем держать связь с полковником, – пояснил он американцам.
В половине шестого по местному времени они были на подступах к военному госпиталю, находящемуся в двухэтажном продолговатом здании бывшей сельской школы, в нескольких милях к востоку от города. Как и большинство общественных зданий в самом Степанакерте, учебное заведение также было отделано светло-коричневой облицовочной плиткой, которую когда-то в неимоверных количествах завозили в Карабах с целью формирования какого-то претенциозного общереспубликанского архитектурного стиля. Завершив краткий рассказ об истории госпиталя, капитан заранее связался по рации с его начальником и, вкратце обрисовав ситуацию, попросил выделить человека для сопровождения гостей. Молодой лейтенант военно-медицинской службы встретил их перед входом, выдал дефицитные белые халаты и проводил гостей на второй этаж, где расположились палаты с выздоравливающими.
– Он в 24-ой палате, но у него посетитель, – предупредил он, – его отец приехал из Еревана. Возможно, вам придется немного подождать.
Классический школьный коридор со множеством дверей, обращенных на восток, был немного переделан, а благодаря белым халатам персонала и синим пижамам пациентов, контрастировавшим на фоне свежевыкрашенных светло-серых стен и нового, под цвет, линолеума, бывшая школа все больше напоминала подобие классического медицинского учреждения. При этом, основным, и, видимо, непреодолимым отличием этого госпиталя от аналогичных заведений, в которые сам Пол попадал по долгу службы или просто по глупости, был довольно либеральный режим посещений. Многочисленные посетители, на которых просто не хватало халатов, не только оккупировали практически все металлические скамьи для посетителей, установленные рядом с дверями в палаты, но и, пристроившись на подоконниках раскрытых настежь окон, усиленно дымили сигаретами с родными–пациентами, многим из которых был прописан строгий постельный режим. Двоих из тех, кто мог сидеть, но был не в состоянии самостоятельно передвигаться, родные катали в инвалидных колясках, появление которых у очередной группы людей сопровождалось длинной церемонией пожимания рук и расспросами о здоровье, жизни и судьбе знакомых, оставшихся на фронте. Одна трогательная парочка старательно вышагивала по середине коридора: молодой человек с перебинтованной головой и ампутированной ниже колена ногой медленно передвигался на своих алюминиевых костылях, а рядом с ним шла молодая девушка, незаметно сжимавшая платок в левой руке. Они о чем-то беседовали и изредка, когда он, опираясь на костыли, выбрасывал вперед здоровую ногу, она, придерживая его за спину правой рукой, немного откидывала голову и, стараясь не попадать в поле его зрения, быстрым жестом смахивала набежавшую слезу.
Пол смотрел на все это и думал, что большое количество посетителей наверняка нанесло на обуви такое количество микробов, что говорить о поддержании минимального уровня санитарии здесь вряд ли представлялось возможным. Он и не догадывался, что никто из присутствовавших не придавал этому ровно никакого значения. Радость общения с близкими здесь зачастую заменяла сложные процедуры послеоперационной реабилитации, сигарета – кислородную подушку, а домашняя водка – антидепрессант. Здесь все считали, что главным врагом человека является человек, а если кому-то и суждено было погибнуть от ран, то эта смерть приписывалась не проделкам каких-то болезнетворных бактерий, а приобщалась к длинному счету, представленному реальному и одушевленному противнику, слывшему некогда другом.
Палата Джорджа находилась в южном конце коридора, прямо здесь, в нескольких шагах от лестничного пролета, и пока лейтенант шел предупредить о приходе журналистов, посетители остались налаживать аппаратуру в коридоре. Узнав, что предстоит подождать пару минут, капитан ненадолго отлучился для того, чтобы повидаться со своим другом, недавно прооперированным здесь же. Между тем, весть об иностранных журналистах, пришедших брать интервью, быстро распространилась среди посетителей и пациентов. Один из них, бородатый человек лет сорока, с перемотанной по плечо рукой, зафиксированной куском скрученной марли, перекинутой через левое плечо, медленно подошел к американцам и по-армянски чинно поздоровался. Не дождавшись ответа от Пата, стоявшего спиной и возившегося со штативом, недовольный раненый собирался было похлопать его по плечу, когда опередивший его Пол объяснил, что его коллега не армянин, а американец ирландского происхождения и, что он совершенно не владеет армянским.
– А-а, так значит ирландец. Знаю, слышал о таких, – раненый затянулся плоской сигаретой без фильтра и пустил клубы едкого дыма. – Это у них мужчины носят юбки, а женщины – брюки?
– Вообще-то нечто похожее на юбки надевают не ирландцы, а шотландцы. А Ирландия – это остров рядом с Англией, и мужчины там носят брюки. К тому же мистер Гейлбрайт живет в Нью-Йорке.
– Ладно, – махнул рукой бородатый мужчина и на сей раз обратился к Полу по-русски. – Говорят, что война скоро закончится. Я уже неделю здесь, говорят, за это время уже один раз было перемирие. Это правда?
Разговор с иностранцами заинтересовал и других, и услышав о войне, люди медленно обступили «журналистов», вежливо поздоровавшись с ними по-русски. Интересно, если иностранец не понимал армянского, то местным почему-то казалось, что он должен непременно владеть русским. Возможно, это были издержки коммунистического прошлого. Что бы там ни было, ни Пол и ни Пат практически не владели языком Пушкина и Толстого, так что вскоре вопрос был задан по-армянски и переведен на английский.
– А что конкретно вы имеете в виду? – Видимо, Патрик становился прирожденным оратором всякий раз, когда дело касалось заведомо тонких вопросов. – То, что с вами перестанут воевать, или то, что ваша война скоро завершится?
Он ткнул вверх указательным пальцем правой руки и глубокомысленно посмотрел на задумчивые лица собеседников.
– Наверняка, каждый из вас внутренне аргументировал свое участие в этой войне. А посему - задайте себе вопрос: «Каким образом прекращение боевых действий отразится на нашей жизни?» Я почему-то уверен, что вы от перемирия ожидаете большего, чем оно может вам дать, и что до конца вашей войны еще очень далеко. Любая борьба заканчивается не перемирием с противником, а компромиссом с самими собой.
– А о чем будет ваш фильм, о войне? – Его собеседник нарушил наступившее молчание, во время которого каждый из присутствующих внутренне анализировал слова толстяка. А Пол подумал, что, наряду с избытком углеводов, в этом ирландце было кое-что еще.
– О судьбе отдельно взятого человека, – ответил Пат.
– Отлично, – сказал раненый, вновь затягиваясь своей едкой сигаретой, – среди нас есть люди с редкой судьбой. Хотите, я покажу вам человека, живущего с осколком в сердце?
– Судьба каждого человека уникальна сама по себе, – уклончиво ответил Пат, – но в данном случае мы хотим снимать человека, владеющего английским – кто может сам, без посторонней помощи или перевода, рассказать о вашей войне. Если среди вас есть такой, то пожалуйста, не вижу проблем.
Таких не оказалось, и люди, которые сами искали ответы на вопросы, вновь вернулись к своим разговорам и стали постепенно расходиться. Вернувшийся «Форестер» разговорился с одним из них, и эпицентр беседы быстро переместился к капитану, а вход в палату Джорджа был разблокирован. Практически в ту же минуту дверь палаты N24 открылась. Седой шестидесятилетний мужчина уже выходил из комнаты, но в последнюю минуту остановился в проеме двери и, обращаясь к кому-то внутри палаты, грозно потряс в воздухе кулаком, затем резко хлопнул дверью и пошел прочь, что-то бормоча себе под нос.
– Что случилось, что он сказал? – Спросил Пат, вздрогнувший от неожиданности.
– Что-то вроде: «Если вздумаешь хоронить свою ногу, то я живьем зарою все то, что от тебя останется».
– Что, опять какая-нибудь местная традиция?
Палата, в которой лежал Джордж, была небольшой комнатой с широкой больничной койкой, стандартной тумбочкой для личных вещей и парой скрипящих стульев для посетителей. Его перевод в эту одноместную изолированную комнату на первых порах внушал ему чувство определенного дискомфорта и обиды: ведь кроме перелома ноги у него не было никаких ран или болячек, представлявших опасность для других. Однако узнав, что ограничение его общения с внешним миром вызвано необходимостью ограничения доступа людей к информации о пропавшем американце, он смирился и стал внутренне готовиться к предстоявшей операции на ноге. Судя по замысловатым закорючкам в истории его болезни, расшифрованным одним знакомым хирургом, переведенным сюда же, его ожидала многочасовая пытка, в ходе которой врачам предстояло буквально по частям собирать его раздробленную стопу. Рана не представляла угрозы жизни, но при неудачном исходе операции молодой человек мог до конца жизни остаться не просто инвалидом, а калекой с ограниченной способностью передвижения. С учетом отсутствия одной из рук, это делало его шансы на возвращение в нормальную жизнь не просто минимальными, а равными нулю.
Тщательно скрываемое сыном беспокойство не ускользнуло от отца, лишь два дня назад узнавшего о произошедшем с сыном и приехавшего в Карабах на первой же попутке. После получасовой беседы с сыном он заметил, что тоска в его глазах не только не рассеялась, но и стала еще более густой и осязаемой настолько, что, казалось, ее можно было проткнуть сигаретным мундштуком, который пожилой человек крутил в руке на всем протяжении разговора. Простоватый прямолинейный человек, всю жизнь проработавший за станком и мало разбиравшийся в хитросплетениях человеческой психологии, вдруг почувствовал, как слезы подступили к горлу. В порыве захлестнувших чувств он не нашел ничего более подходящего, чем грубоватая угроза, которую он бросил в комнату и сразу же захлопнул за ней дверь. Мысль о том, что его молодой сын может остаться человеческим обрубком, была невыносимой, а продолжение разговора стало для него чем-то вроде резки лука. Его спешный уход был продиктован желанием сберечь свои глаза: прежде чем включить станок, он всегда надевал защитные очки, здесь очков не было, и он просто вышел на улицу.
– Здравствуй, Джордж, это вам. Очень вкусно, я сам пробовал. А теперь к делу. Мне очень жаль, что это с вами произошло. Мое имя Патрик Гейлбрайт, и я представляю здесь “Нью-Йорк Кроникл”. – Пат стоял перед молодым человеком с протянутой рукой и дружелюбной улыбкой на лице. – Этого джентльмена зовут Пол Зетлян. Узнав о нашей проблеме, мистер Зетлян с радостью согласился разделить со мной трудности путешествия. Дело в том, что по заказу газеты я здесь снимаю фильм о пропавшем американском журналисте – Алексе О’Коннеле, которого ты сопровождал по Карабаху вплоть до самого похищения. Хочу тебя сразу предупредить, Джордж, что мы здесь с ведома ваших властей, так что ты можешь спокойно рассказать нам все, что произошло в тот день.
– Что, наклевывается жареное, мистер Гейлбрайт? Надеетесь, что история о пропавшем журналисте поднимет рейтинг вашего издания? – Джордж приподнялся на правом локте и посмотрел на двух посетителей. В его голосе была нескрываемая ирония. Он все еще был под впечатлением разговора с отцом, а тут еще появилась эта парочка назойливых журналистов, требующих понимания каких-то своих интересов, представляемых здесь как некую важную миссию. – Мне нечего вам сказать, джентльмены. Я уже рассказал все нашим военным, и если вы действительно здесь с их ведома, то, пожалуйста, возьмите блокнот и ручку и просто перепишите все, что известно им. Для этого вам даже не понадобится включать камеру.
Контакт не налаживался.
– Ты нас не понял, сынок, – Пат присел на один из стульев и предложил второй Полу. – То, что мы здесь и то, что мы очень интересуемся судьбой нашего парня, является отличной гарантией того, что его не тронут. Кем бы ни были его похитители, они должны знать, что это наш парень, и его судьба небезынтересна для нескольких миллионов людей, ежедневно читающих нашу газету. А она, между нами говоря, может устроить разнос кому угодно и где угодно.
– Нам нужно детальное задокументированное свидетельство произошедшего, Джордж. Получив видеозапись беседы с тобой, единственным свидетелем похищения, мы, как минимум, сможем прокрутить ее по телеканалам и, тем самым, предотвратить посягательства на жизнь пленников, – сказал Пол уже по-армянски. – В этом деле я человек со стороны и могу только представить, что все это для тебя значит. Но, поверь мне, наше беспокойство о судьбе пленников искренне. По пути сюда мы говорили с мистером Гейлбрайтом, и он сказал, что получив детальный материал по проблеме, он смог бы поставить перед руководством “Нью-Йорк Кроникл” вопрос выкупа пленников. Но это я тебе говорю по секрету.
– Что вам сейчас известно о пленниках? – Спросил Джордж.
– По имеющейся у нас информации они живы и здоровы. Еще недавно их похитители вышли на связь из одного населенного пункта, находящегося недалеко от линии фронта на северо-восточном направлении. Потом они пропали. Но вскоре вновь вышли на связь и повторили свое требование: они готовы обменять всех пленников на своего собрата, который, по их словам, попал в плен к вашим.
– А его нашли?
– Пока нет.
– А что будет, если его не найдут или окажется, что он погиб?
Собеседники Джорджа переглянулись.
– А ты как думаешь? – Спросил Пол.
– Хорошо, – сказал раненый, немного подумав, – включайте вашу штуку, но прежде поднимите спинку, чтобы мне было удобно сидеть в кровати. С чего начать?
– Расскажи о том, что в произошедшем сразу же привлекло твое внимание.
– Уверен, что афганцы заметили нас задолго до того, как мы решили подняться в крепость. Если бы они хотели избежать ненужной встречи, то у них было достаточно времени для того, чтобы покинуть развалины и спрятаться где-нибудь на другом склоне. Они увидели гражданских людей, поднимавшихся вверх, и решили устроить засаду. То, что им нужны были заложники, лично у меня не вызывает никаких сомнений. Но если бы речь шла о заложниках вообще, то они могли бы спокойно устроить засаду где-нибудь на дороге, проходящей под восточным склоном горы и поймать в плен пассажиров одной из военных машин тылового обеспечения, курсировавших между нашими позициями на линии фронта и ближайшими населенными пунктами в тылу. В этом случае, даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств, у них в запасе оставалось бы несколько часов для того, чтобы вернуться на свою сторону.
– То есть, ты предполагаешь, что эта группа афганцев изначально охотилась за нон-комбатантами, или гражданскими лицами, если тебе так угодно?
– Думаю, что да. Объяснить их действия иначе я не могу.
– В таком случае, не думаешь ли ты, что для этой цели они могли свернуть направо за три мили до крепости и выйти к населенному пункту, расположенному в пяти милях к северо-востоку?
– Возможно, вы правы. Это действительно ближе и легче, но лишь на первый взгляд. Дело в том, что в этом селе расположены штаб и тыловые службы отдельного мотострелкового батальона. Думаю, что соваться туда для афганцев было бы крайне опасно.
– Да, логично. Судя по всему, Джордж, ты неплохо разбираешься в деталях случившегося. Что бы ты мог сказать о самих похитителях? Почему ты так уверен в том, что это афганцы, а не кто-то еще?
– Первое, что заставило меня подумать об их афганском происхождении, была их одежда и обувь. Знаете, когда лежишь на земле и корчишься от боли, то некоторые детали окружающего мира прочно врезаются в память. Я заметил, что обувь у них была какая-то странная, что-то вроде того, что носят старики в здешних селах. Но эти носили ее на босу ногу. Вот нога одного из этих людей мне и запомнилась. Уже после я обратил внимание на то, что на них были широкие штаны и перепоясанные длинными широкими кушаками рубахи до колен, поверх которых у них были надеты разгрузочные жилеты.
Заметив непонимающие взгляды собеседников, раненый начал объяснять.
– Это жилет для боеприпасов. Обычно они бывают нескольких модификаций, но разведывательно-диверсионные группы, в основном, используют жилеты меньшего объема. Они вмещают несколько заправленных магазинов от Калашникова и две-три гранаты. Не знаю, как это называется по-английски, – он немного замялся, – но наши остряки из-за отдаленного сходства для обозначения этого предмета экипировки используют термин, обозначающий элемент женского белья.
– В некотором роде, ты меня заинтриговал, Джордж. Мы это вырежем, но не мог бы ты нам сказать, о чем собственно идет речь, о бикини?
– О верхней части.
– Отлично, – довольно кивнул головой Пат, – продолжай.
– Хорошо, – раненый был немного смущен неожиданным поворотом в беседе под неусыпным взором включенной камеры, но в его понимании все это укладывалось в аморфное понятие «американский образ жизни».
– И, наконец, – продолжил он после непродолжительной паузы, – язык. Я немного понимаю язык наших соседей, и могу поклясться, что они говорили на ином языке. Кроме того, мне показалось, что один из них заговорил с Алексом по-английски.
Его собеседники вновь переглянулись.
  – Мог бы ты описать человека, который говорил с Алексом?
– Я его видел всего пару секунд, да и то - краешком глаза. По-моему , это человек 35–40 лет с седеющими волосами и курчавой бородой. В отличие от других, его рубаха и жилет были черного цвета, судя по всему, он был командиром, и его приказы выполнялись беспрекословно. Это практически все, что я о нем могу сказать. В моем состоянии я не мог следить за тем, о чем они говорили, но пару раз мне удалось расслышать некоторые слова. Я помню, что меня удивило, что афганец говорил по-английски. Кроме человека в черном, мне удалось запомнить еще одного. Это был худой человек лет 45-50 с мясистым носом и седыми волосами и овальным шрамом на лбу. По всей видимости, это был след от ожога, а худой был помощником человека в черном, я бы даже сказал – его правой рукой. Вот, пожалуй, и все.
– Хорошо, а что произошло с тобой после того, как афганцы увели пленников? – Сказал Пол и повернулся в сторону Патрика, сложившего руки на груди и анализировавшего слова раненого. – Я думаю, что это можно уже не записывать на пленку, не так ли, мистер Гэйлбрайт?
– Да, конечно, – казалось, Пат ждал сигнала для того, чтобы отключить камеру, – как раз вовремя, аккумулятор уже практически на нуле.
– Видимо, я им был нужен как «почтальон». Они знали, что со сломанной ногой я вряд ли смогу быстро добежать до села и проинформировать о случившемся. Они рассчитывали, что я доберусь до ближайшего жилья не раньше, чем через сутки. Этот худой боевик бросил рядом со мной куртку и удостоверение Алекса.
– Кстати, а где сейчас его вещи, Джордж? – Осторожно поинтересовался Патрик. – Возможно, они нам могли бы пригодиться.
– Думаю, что сейчас они должны быть у командира батальона, ответственного за участок фронта, недалеко от которого все это и произошло. Оставшись один, я спрятал вещи Алекса, так как боялся растерять по пути удостоверение и блокнот. У меня с трудом хватило сил на то, чтобы шнурками от ботинок кое-как зафиксировать поломанную ногу на толстой сухой ветке и обмотать его куртку вокруг руки. Это заняло у меня около часа, при этом два раза от боли я терял сознание. Еще через час мне удалось доползти до тропинки, начинавшейся на противоположной стороне крепости: возвращаться ползком в село по пройденному днем пути я бы не смог, а здесь дорога была значительно удобнее. Проблема состояла в том, что мне нужно было успеть спуститься к дороге до полуночи, когда с позиций возвращались грузовики снабжения. В противном случае мне пришлось бы ползти всю ночь до ближайшего села. Помню, что я много раз терял сознание и постоянно звал на помощь, надеясь, что поблизости окажется хоть одна живая душа. К дороге я выбрался далеко за полночь, но, на мое счастье, у одного из грузовиков на обратном пути где-то около линии фронта лопнула покрышка, так что машина не вписалась в обычный график. Все это мне рассказали потом, уже в полевом госпитале. Оказалось, что выехав из-за очередного поворота, грузовик чуть было не наехал на меня. К тому времени мои силы были на нуле, а голос полностью сел. Когда меня подобрали, я был в полубессознательном состоянии, и не смог толком рассказать ребятам о произошедшем. У них не было рации, и остаток пути до штаба батальона мне пришлось трястись в кузове машины, бешено несущейся по ухабистой ночной дороге. Когда мы туда приехали, то я уже был в бреду и кого-то постоянно крыл. Там мне оказали первую помощь, а утром перевезли в ближайший госпиталь. Только на вторые сутки я смог рассказать о том, что произошло. Мне собрали ногу, но, как видно, с ней не все в порядке, начался воспалительный процесс. Поэтому я здесь: мне должны сделать еще одну операцию.
– Тебе многое пришлось пережить, Джордж, – сказал Пол.
– У нас была возможность поговорить с одним из ваших врачей, – бессовестно импровизировал Пат, – у него такое трудновыговариваемое имя..., так вот, он сказал, что у вас нет ничего серьезного, и операция пройдет как по маслу. Но, все же, хотелось бы опять вернуться к теме нашего парня, Джордж. Надеюсь, ты меня правильно понимаешь. Меня очень интересует один вопрос, и это не для записи: какого черта он вообще приехал сюда, ведь он был откомандирован в совершенно другое место.
– Мы особо не говорили на эту тему. Насколько я понял, у него для этого были какие-то личные мотивы. Он сказал, что планирует заняться целью своей командировки по возвращении в Армению, а здесь он не собирался долго задерживаться. Алекс сказал, что было бы интересно поработать на фоне мирных переговоров, но оговорился, что для этого у него нет времени, и что у него и так много дел дома.
– А ты знаешь, что конкретно он собирался здесь делать? – Не унимался Пат.
– Мне казалось, что он хотел посмотреть на местные достопримечательности, сделать несколько фотографий и поговорить о войне и мире с парой–тройкой людей. В общем – ничего серьезного.
– Понятно, Джордж, – кивнул Пат, – у меня все. Бедный мистер О’Коннел... Он даже не предполагает, что случилось с его сыном. Алекс не говорил тебе о том, что его родители были против его поездки, что у его отца проблемы со здоровьем, и что он выписался из больницы буквально за пару дней до командировки сына?
– Нет, не припоминаю такого. Он вообще ничего не рассказывал о своей семье и близких.
– Ясно, – сказал Пат. – Может быть мистер Зетлян хочет что-нибудь спросить?
– Вообще-то, нет. Ну, разве что мне хотелось бы пожелать нашему другу железного здоровья и легкой операции. Со своей стороны обещаю, что буквально на следующий день после операции ты получишь от нас пару бутылок отличного домашнего вина. Уверен, что оно тебе понравится. Да, в твоем положении хорошее вино – это то, что нужно.
– Бутылок чего…?! – Джордж еле сдерживал приступ почти истерического смеха.
– Вина... Наши друзья в Ереване передали нам канистру с отличным домашним вином…
Больной, еще минуту назад пребывавший в состоянии какого-то оцепенения, начал громко смеяться. Его голос привлек врача и капитана, беседовавшего в коридоре. Недоуменным взглядам вошедших предстал смеющийся Джордж и растерянные лица американцев.
– У меня такое ощущение, будто я наступил на одну из психологических мин, заложенных в сознании этого человека, – шепнул Пол напарнику.
– А по-моему , он просто сошел с ума, – ответил Пат и встал со своего стула.
– Пожалуйста, не обижайтесь, – сказал раненый сквозь приступы смеха, – я просто кое-что вспомнил. Да, и, пожалуйста, не упоминайте о вине при человеке, который был здесь до вас. Это мой отец, и боюсь, что он вас поймет неправильно.
– Конечно, конечно, – кивнул головой Пат, уже стоявший в проеме двери, – все в порядке. Ты только поправляйся, Джордж, а мы пошлем тебе что-нибудь другое.
Джордж вновь прыснул и бессильно махнул рукой.
– Видно, сказывается перенесенный стресс, – сказал Пол врачу уже в коридоре, – его почему-то очень развеселило упоминание о вине.
К удивлению американцев, сказанное повергло врача в шок.
– Ни в коем случае, вино ему строго противопоказано. Не вздумайте этого делать, – засуетился тот.
– Что за истории с вином: опять «синдром Ноя» или нечто вроде истории с блинчиками в стиле О’Генри ? По-моему , твои соотечественники как-то неадекватно реагируют на само слово «вино», – ехидно сказал Пат, когда они уже спускались по лестнице.
– Кстати, о О’Генри… Вам не откажешь в изобретательности, мистер Гейлбрайт. Оказывается, О’Конелл-старший недавно выписался из госпиталя, а кто-то из врачей тебе нашептал, что операция – это раз плюнуть… Да, и вот еще: я конечно ценю то, что в разговоре с этим парнем ты изображал на своем лице «человеческое участие», но поверь, со стороны это выглядело так, будто у тебя запор.
Впрочем, обмен колкостями уже давно не вызывал у собеседников раздражения или иных негативных ощущений, и вскоре они мирно, как две картофелины, тряслись в машине на обратном пути в Степанакерт. Несмотря на то, что их беседа с раненым была непродолжительной и имела курьезное окончание, напарники, тем не менее, сделали для себя ряд важных выводов.
Во-первых, подтвердилось предположение о том, что операцию по захвату заложников провел сам Джафар Умар, а в одном из его помощников Пол узнал Абусалема Тахира или Салема Цаплю, получившего свою кличку из-за своих длинных и костлявых ног. Джафар был уравновешенным человеком, и можно было предположить, что пленник в относительной безопасности. Во-вторых, личное участие Умара в рискованном предприятии могло означать, что карабахцам попалась серьезная птица, и это гарантировало, что обмен пленников выгоден обеим сторонам. В случае, если афганца все-таки не найдут, то Пол мог бы сымитировать якобы лежащего в госпитале их раненого собрата и по рации сказать пару обнадеживающих слов своим «братьям». Это наверняка позволило бы затянуть переговоры, хотя и ненадолго. Но даже в этом случае ему, как минимум, необходимо знать имя пропавшего афганца. И, наконец, в третьих: Пол начал серьезно подумывать о возможности своего прямого выхода на главаря моджахедов. Однако для этого ему предстояло пойти на один очень нетривиальный шаг, а именно – «воскреснуть».


ГЛАВА 14

Небольшой караван – серый ослик c большими переметными сумами из потрепанного брезента, переброшенными через старое седло, пять серых баранов с запутавшимися в шерсти колючками, две козы и собака – медленно спускался в долину по узкой горной тропинке. Его путь проходил по западному склону скалистого массива, местами поросшего редкими кустиками и пятнами зеленой травы, колышащимися под порывами теплого июньского ветра. Иногда проворные козы дольше положенного задерживались у кустиков и пытались перехватить пару сочных веток, но резкий гортанный окрик каждый раз заставлял их отскакивать назад. Хозяин каравана – высокий человек в войлочной шапке, был одет в обычные для этих мест широкие шаровары и длинную рубаху из сероватой домотканой шерсти. Поверх рубахи он носил теплый черный жилет из верблюжьей шерсти, свидетельствовавший о достатке его владельца. На левую его руку, которую он постоянно держал за спиной, был намотан конец веревки, привязанной к шее вислоухого, семенящего за своим хозяином, а в правой руке человек держал длинный посох из кизилового дерева. И даже военные ботинки из коричневой кожи, покрытые пылью и разбитые у носков, не нарушали обыденного представления о простом жителе одного из местных горных кишлаков. Наоборот, они говорили о том, что владельцу приходится много путешествовать по каменистым горным тропинкам. Количество животных в караване было слишком малым, чтобы сторонний наблюдатель принял одинокого путника за пастуха, возвращающегося с высокогорных пастбищ в ближайшее селение, расположенное в нескольких милях от перевала. Судя по переметным сумам, это был один из тех мелких торговцев, которые обходят кишлаки и выменивают у сельчан продукты натурального хозяйства на китайскую и пакистанскую контрабанду.
Когда караван дошел до небольшой площадки среди поросших сероватым мхом валунов, торговец что-то крикнул своему псу, и тот почти демонстративно лег поперек тропинки. Человек подошел к краешку площадки, откуда открывался хороший вид на узкую зеленую долину, расстилавшуюся внизу. Довольно большой, по местным меркам, населенный пункт, засаженный высокими тополями и редкими фруктовыми деревьями, лежал в южной оконечности почти прямоугольной долины, протянувшейся по обе стороны речки, берега которой местами скрывались за высокими зарослями камыша. До одноэтажных саманных домиков с плоскими камышовыми крышами и глиняными заборами-дувалами, расположившимися вдоль трех, почти параллельных улиц, по воздуху было не более мили.
Торговец вернулся к ослику, мирно пощипывавшему редкую траву, и, достав из переметной сумы свернутый в трубочку коврик, вновь вернулся к кромке площадки. Здесь он посмотрел на часы и, расстелив коврик, повернулся в сторону кишлака, находившегося как раз к западу от него. Из кармана жилета он извлек длинные четки и, став на колени, стал медленно перебирать бусинки, простирая руки перед собой и отмеряя аккуратные земные поклоны.
Набожность этого странного торговца могла бы стать хорошим примером для очень многих в этой раздираемой войной стране. Но вместо внутреннего созерцания и поиска гармонии, в глазах «молящегося» читалась затаенная тревога и напряженное ожидание. Человек до боли в глазах всматривался в кишлак, он ждал какого-то сигнала. Так прошло около пятнадцати минут. Наконец, когда где-то в одном из ближайших дворов что-то через определенные промежутки времени трижды сверкнуло на солнце, торговец медленно встал с колен, свернул коврик и поместил его в на прежнее место. Взамен он достал небольшую радиостанцию и настроил ее на нужную волну. Сигнал, минуту назад увиденный им визуально, на сей раз повторился в виде трех щелчков с тем же интервалом.
– Наконец-то, – прошептал Шаин и свистнул собаке.
Обученный пес встал с места и, вильнув хвостом, медленно пошел вперед, тщательно обнюхивая пыль тропинки. Человек вновь намотал веревку вокруг руки и, взмахнув посохом, погнал свою маленькую отару.
Было около шести часов вечера.
В этот день он проснулся около восьми утра. Солнечный свет уже проникал сквозь дыры в старом одеяле, прикрывавшем вход в небольшую продолговатую пещеру, затерянную где-то высоко в горах, когда вошедший Джафар с ходу нарушил идиллию прохладного горного утра.
– Вставай, Шаин, для тебя поступила шифровка, – сказал он, протягивая небольшой листок бумаги с нацарапанными цифрами и буквами. – Я не знаю, что это значит, но, судя по настойчивости, с которой ее крутили в эфире, дело пахнет жареным.
– Как обстоит дело с постами? – Шаин задал свой традиционный вопрос, повторяемый каждое утро.
– Все чисто, без изменений. Абу вернулся под утро. Говорит, что шурави уже закончили прочесывать кишлаки и вернули бронетехнику на базу.
– Ладно, передай, чтобы не расслаблялись. Возможно, они уже наметили себе цели, – сказал Шаин, взяв протянутый листок.
Обычно, после каждой масштабной проверки, шурави поднимали авиацию для минирования горных троп, которыми пользовались моджахеды. Штурмовик в заранее намеченных точках сбрасывал несколько контейнеров с противопехотными минами величиной не более мячика для игры в гольф. Известные своей привычкой называть смертоносное оружие ласкательными именами, русские окрестили эти штучки «лепестками». Разрываясь в воздухе, контейнер на многие мили вокруг разбрасывал тысячи коварных сюрпризов, делая непроходимыми даже самые потайные тропинки. Несмотря на свои скромные размеры, «лепесток», искусно замаскированный под обычный камешек, при взрыве мог запросто оторвать ступню неосторожному путнику. Но на сей раз, судя по всему, русские штурмовиков не послали. А это могло означать лишь одно: они собираются задействовать свой спецназ. Ребята в бесформенных синеватых балахонах, со странными, развевающимися при малейшем ветерке ленточками, внезапно появлялись перед закатом и, закончив свое черное дело, как шайтан исчезали с первыми лучами восходящего солнца.
– Предупреди людей, чтобы не расслаблялись и не нарушали маскировки. Режим радиопереклички резервный, без особой нужды в эфир не выходить. Да, Джеф, – добавил Шаин, – и, пожалуйста, одерни это проклятое одеяло.
Сноп яркого утреннего света буквально ворвался в небольшую прямоугольную пещеру, в свое время служившую естественным пристанищем для пастухов, проводивших лето на высокогорных пастбищах. Шаин, не снимавший одежды вот уже седьмые сутки, вылез из толстого брезентового спального мешка и, взяв свои ботинки за каблуки, стал их усиленно трясти: местность кишела скорпионами и разными мерзкими пауками, так что приходилось повторять этот ритуал изо дня в день.
Обувшись, он вышел наружу и нежно потрепал по голове высокого худого пса с узкой мордой и длинной лоснящейся шерстью, в два прыжка оказавшегося рядом с его ботинками и радостно вилявшего хвостом. Затем перекинулся парой слов с одним из своих людей, который устроил пулеметное гнездо среди валунов в двадцати ярдах от входа в пещеру. Вероятно, разговор касался маскировки, так как, оставив пулемет, худой сорокалетний мужчина нехотя поплелся в сторону кустарника, разросшегося между валунами снизу по склону, и стал вырубать ветки широким ножом с непропорционально узкой рукояткой. Нож, как видно, мало подходил для подобного рода занятий и, часто вываливаясь из рук афганца, лязгал о камни. А возможно, человек в сером платке, замысловато обмотанном вокруг головы, просто устал.
Впрочем, устали все.
Уже седьмые сутки Шаин и дюжина его людей скрывались среди этих красноватых скал, выступавших из гладких округлых склонов, поросших изумрудной зеленью. Казалось бы, как обычно шурави проводили ежемесячную масштабную военно-полицейскую акцию по выдавливанию врагов режима из районов их постоянной дислокации. Сами боевые действия в горах сопровождались поисками оружия и выявлением моджахедов в населенных пунктах, рядом с которыми имели место инциденты с обстрелом автомобильных колонн и бронетехники. Как правило, все это происходило молниеносно и в редких случаях длилось более двух-трех дней. В противном случае терялся элемент внезапности, и поиски партизан заканчивались безрезультатно. Однако на сей раз командование русских, видимо, решило основательно потрясти «духов». Окружив бронетехникой одновременно несколько кишлаков, крупные силы противника стали так скрупулезно прочесывать окрестности, что командиру отряда пришлось в спешном порядке уводить своих людей повыше в горы. О столкновении с передовыми группами русских не могло быть и речи: ввязавшись в перестрелку, моджахеды обнаружили бы себя и стали отличной мишенью для поднятых по тревоге «Крокодилов», барражировавших над районом оцепления. Разделив своих людей на несколько групп, Шаин с одним из отрядов обосновался в пещерах, прикрывавших крутые горные тропинки, по которым основные силы отступили в сторону пакистанской границы. Здесь в 30 милях от границы, в точке схождения двух мощных горных массивов, пересеченный ландшафт лишал русских преимущества в живой силе и технике. Закрепившись вдали от населенных пунктов и дорог, моджахеды надеялись переждать бурю, не выпуская противника из поля зрения. И вот, только теперь, по прошествии шести суток, шурави наконец-то начали оттягивать основные силы.
– Ты уверен, что Абу ничего не перепутал? Это могли быть тракторы или строительная техника, – спросил он Джафара, устроившегося на одном из валунов, спиной к теплым лучам июльского солнца.
– Он говорит, что своими глазами видел, как еще затемно из Салеха выехала колонна бронетехники и с десяток грузовиков с пехотой. То же самое ему сказали и пастухи.
– А где он сейчас?
– Спит в общей пещере. Может, разбудить?
Шаин хотел было вызвать к себе Абу и разузнать детали, но вспомнил о шифровке и, отложив в сторону бинокль, развернул клочок бумаги, переданный ему помощником. Пробежав глазами по корявому ряду букв и цифр из 15 знаков, он достал зажигалку и сжег клочок бумаги.
– Оставь близнецов на постах, а остальных срочно собери в общей пещере, – сказал он помощнику через минуту.
– Что-то серьезное? – Спросил Джафар настороженно.
– Пока не знаю, торопись, времени мало.
Джафар пошел выполнять приказ, а Шаин вновь отложил бинокль и, достав из кобуры пистолет, снял его с предохранителя и засунул во внутренний карман жилета.
Вскоре по-очереди стали подходить его люди. Оставив двоих опытных на наблюдательных позициях, Джафар привел остальных. Вместе с ним около брезентового одеяла перед входом в общую пещеру собралось восемь человек. Девятый – Абу – все еще спал внутри. Командир кивнул им и сделал знак рукой в сторону входа. Те одернули импровизированную дверь и молча вошли внутрь. Последним вышагивал нерадивый пулеметчик.
Судя по размерам, общая пещера в свое время служила основным загоном для овец. По форме она напоминала бутылку от хорошего французского коньяка – узкое короткое горлышко резко расширялось в овальное пространство с низким сводом, достаточно большое, чтобы вместить несколько десятков овец. Здесь и там на импровизированных ложах было наброшено с десяток овечьих шкур, служивших постелью для неприхотливых афганцев, которые уже устроились вокруг потухшего очага на ящиках от патронов. Еще пара деревянных ящиков была разломана на щепки и сложена у очага, выложенного почерневшими от огня камнями. Прямо над ним в прокопченный известняковый свод был вбит металлический штырь, с которого свисал кусок проволоки с двумя крючками. На нижнем висел котелок, а к верхнему был прикреплен керосиновый фонарь, дрожащее пламя которого придавало неожиданному собранию мистические нотки.
Оставив верного пса у входа в пещеру, Шаин вошел внутрь и сел спиной к свету. Бородатые люди с лицами, почерневшими от дыма и копоти, которую не могла вывести даже чистая родниковая вода, тщетно вглядывались в лицо командира, скрытое мраком пещеры. Неожиданный сбор на фоне охоты, начатой шурави в нижних кишлаках, не предвещал ничего хорошего, и в пещере наступила напряженная тишина.
Устроившись на одной из овечьих шкур, командир пару минут молча разглядывал своих моджахеддинов. Несмотря на грозный вид и дурную славу, все они на самом деле так и остались самыми заурядными жителями окрестных кишлаков, для которых мотыга и лопата были привычнее автоматов, с которыми они не расставались ни на секунду. Кругозор этих людей не выходил за пределы их гор, они имели крайне смутное понятие о достижениях цивилизации, цветами жизни для них были черный и белый, а пределом мечтаний – возврат к канувшему в Лету тысячелетнему укладу, который они когда-то унаследовали от отцов. Их прошлое походило на безвозвратно разбитую фарфоровую вазу, когда осколки ярких воспоминаний в сумме уже не в состоянии заменить целый сосуд. И лишь в одном они не знали предела и не признавали границ – в своей озлобленности и ненависти к тем, кто лишил их права на собственное понимание жизни. Эти чувства иссушили их души и тела даже больше, чем гашиш, к которому они часто украдкой обращались для того, чтобы хотя бы ненадолго уйти от реальности. Шаин пытался было отучить их от этой вредной привычки, но вскоре оставил это. Опасность, тяготы и лишения, которым он подвергался вместе с этими людьми, сплели между ними целую паутину невидимых уз. Он знал, что каждый из них имел какую-то, по-своему особенную, историю и личную причину идти по избранному пути, полному опасностей и не предвещавшему видимых перспектив в будущем. И сегодня, быть может впервые за все прошедшие годы, ему предстояло поставить все это под сомнение. Первая же буква шифрограммы, предназначенной ему, означала «высшую степень опасности», а уже следующие две цифры могли означать только одно – среди его ближайшего круга появился «крот».
Ему очень хотелось верить в свою способность разбираться в людях, многие из которых были обязаны ему жизнью и, при этом, он не мог усомниться в преданности тех, кто неоднократно выводил, а иногда и выносил его из опасных передряг. Но клочок желтоватой бумаги с корявыми закорючками свидетельствовал об ином, и услужливый рассудок, привыкший не поддаваться чувствам и сантиментам, уже четверть часа перебирал возможные варианты вербовки, фигурантами которых являлись его близкие. Вероятнее всего, думал он, русским удалось вычислить одного из них и посадить на крючок под угрозой жизни его семьи или родителей. В этом случае, чисто по-человечески, Шаин мог понять мотивацию шантажируемого, ведь за исключением его самого, практически у каждого из собравшихся «борцов за веру» были родные и близкие в нижних селениях, куда его люди при случае наведывались по ночам. На данный момент он мог быть более или менее уверенным лишь в одном: он под «колпаком», а возможно уже и под прицелом. Играть в открытую он не мог, так как это могло подтолкнуть человека русских пойти ва-банк, и тогда удара можно было ожидать откуда угодно. Оставлять все как есть, он не имел права: шифровка требовала, чтобы он срочно оставил место действия и вернулся в Пакистан по «аварийному» маршруту. Ему предстояло решить эту дилемму.
– Я вас собрал здесь, братья, чтобы сказать, что я сегодня по рации получил известие о том, что наши люди благополучно дошли до границы, и сейчас все они в безопасности.
Хранить в тайне факт получения шифровки не имело смысла. Наверняка тот, кому было нужно, уже знал о ней.
У собравшихся вырвался вздох облегчения, но атмосфера от этого не разрядилась.
– Это не все, – продолжил Шаин, зажигая сигарету и позволяя пламени зажигалки на пару секунд осветить свое бородатое лицо, – судя по поведению, шурави собираются бросить на наши поиски спецназ, и если они нас найдут, то не мне вам говорить о том, к чему это приведет... Какие будут предложения?
Собравшиеся молча наблюдали за маршрутом красного светлячка, устроившегося на конце сигареты своего командира.
– Думаю, что сейчас, когда наши уже достигли безопасного места, мы можем уйти отсюда, а не ждать прихода шурави как старый лев – шакалов, – нарушил тишину Джафар, – нам не обязательно оставаться здесь, Шаин. За два ночных перехода мы могли бы дойти до самой границы.
Некоторые из собравшихся, в основном молодые, одобрительно закивали.
– Понятно. А что ты скажешь, Абу, – спросил Шаин у самого старшего и наиболее опытного из своих подчиненных, прозванного «Отец» за свой возраст и патологическую любовь к нравоучениям и наставлениям.
Абу, все еще не выспавшийся после ночной прогулки, чинно сидел на корточках и, медленно поглаживая бороду правой рукой, проворно перебирал четки пальцами левой. В самой его манере сидеть сквозило нечто монументальное, и со стороны могло показаться, что он сидит в обществе ученых улемов , а не присутствует на военном совещании.
– Если шурави собираются использовать спецназ, то было бы глупо покидать свои позиции. Отсюда и до Хорса на востоке у нас нет таких оборудованных позиций и запасов продовольствия, как здесь. При желании, здесь мы можем выстоять даже воздушный налет, а в пути нас могут просто перестрелять как куропаток. Если нам суждено принять бой здесь, то на это воля Аллаха. Я считаю крайне неблагоразумным покидать наши позиции сейчас.
– Хорошо. Кто-нибудь еще? Ситуация сложная, и я готов выслушать каждого из вас, – светящийся кончик сигареты поднялся на самую высокую точку своей траектории, ярко разгорелся и вновь стремительно нырнул вниз, к каблуку ботинка, о который Шаин стряхивал пепел.
Желающих выступить не нашлось. Шаин уже давно убедился в том, что механизм коллективного принятия решений на Востоке пробуксовывал практически всегда. Никто не посмел добавить что-либо к мнениям, высказанным двумя наиболее авторитетными людьми из окружения командира.
– Я ценю вашу доброту, братья. Но вашим молчанием вы сами заставляете меня сказать здесь то, о чем все знают, но никто не решается сказать.
Шаин потушил сигарету и бросил окурок в очаг. По местным традициям этот поступок трудно было назвать корректным – очаг был символом семьи – но правила военного времени диктовали свое, и оставлять после себя лишние следы эти правила не позволяли.
– Вы, наверное, догадываетесь, что вся эта затянувшаяся возня шурави может иметь только одну цель, и эта цель – взять меня. Живым или мертвым.
Сидящие понурили головы, а Абу поднял кончик бороды и стал усиленно его рассматривать на свету.
– Я понимаю, что находясь здесь, среди вас, хочу я того или нет, я ставлю вашу жизнь под угрозу. Если бы шурави знали мое точное местоположение, то вам за дружбу со мной пришлось бы расплачиваться жизнью.
Вероятно, говоривший тихим монотонным голосом Шаин несколько обострял акценты, и со стороны могло показаться, что он сознательно сгущает краски в разговоре с этими малограмотными людьми. Но, на самом деле, весь гротеск имел вполне прагматичную цель – спровоцировать людей на непроизвольные жесты или движения, способные выдать их нутро. Было трудно судить о том, что, на самом деле, происходило в душах собравшихся. Уставшие люди продолжали сидеть с понурыми головами: им казалось, что на их лицах действительно были написаны их самые сокровенные мысли, которые Шаин озвучил сам.
– Мудрец сказал, что лучший выход из затруднительной ситуации тот, что позволяет выйти с честью, – задумчиво сказал Абу, не переставая теребить бороду.
– Со своей стороны я бы добавил: «И без потерь», – сказал Шаин. – У меня есть план, который позволит нам выйти из этого положения с честью и без потерь.
Он сделал акцент на последнем слове.
Моджахеды быстро подняли глаза и так же быстро их опустили. Доли секунды было достаточно, чтобы заметить в их глазах искорку надежды, сверкнувшей как блик солнца на битом стекле. Вряд ли можно было в чем-либо упрекнуть собравшихся. В сложившейся ситуации практически все они, кроме прямолинейного Абу, считали свое дальнейшее пребывание в пещере бессмысленным и опасным.
– Я должен уйти отсюда, – Шаин зажег очередную сигарету и, выйдя из тени, подсел ближе к потухшему очагу.
Его слова стали полной неожиданностью. По пещере прокатился шепот.
– Если нужно выбирать между избеганием потерь и честью, то я выбираю последнее. Аллах свидетель, что не пристало нам сидеть сложа руки тогда, когда твоя жизнь в опасности. Я пойду с тобой, – сказал Абу, продолжая невозмутимо поглаживать кончик своей бороды.
– Я тоже, – молодой и импульсивный Джафар передернул затвор автомата и вновь поставил его на предохранитель.
В пещере стало слышно, как лязгнул затвор и патрон глухо упал на утрамбованный пол пещеры.
– Я, конечно, ценю вашу поддержку, но когда я говорю уход, то подразумеваю отход на запасные позиции, а не акт самопожертвования. Абу и Джафар нужны здесь. Мы не можем просто уйти отсюда, это сломает людей внизу. Минут через двадцать я один выйду отсюда и пойду в сторону границы. Еще через сорок минут Джафар возьмет радиостанцию и, отойдя на безопасное расстояние от пещеры, свяжется с нашими людьми в Пакистане. Он передаст следующее: «Птица вылетела за солнцем». Возможно, это собьет шурави со следа, и они будут меня ждать на Змеиной тропе. С наступлением сумерек вы разделитесь на два отряда и по очереди пойдете на запад, в сторону зимовья. Командирами остаются Абу и Джафар, радиостанции должны постоянно быть при вас, третью я возьму с собой. К зимовью пойдете налегке, с собой возьмете самое необходимое, генератор и треть боеприпасов. Думаю, что этого хватит. Остальное спрячьте на прежнем месте. Без нужды в эфир не выходить, вас могут запеленговать. Если все будет в порядке, то встретимся через месяц. А теперь, все кроме Абу и Джафара могут вернуться к своим делам. Вас двоих я жду у себя.
– Люди очень устали, и у них могут сдать нервы, – сказал Шаин, как только Джафар и Абу устроились напротив него в командирской пещере. – Страх делает людей неконтролируемыми, и они могут пойти на необдуманные шаги, так что во избежание лишних хлопот не распускайте людей по кишлакам ближайшие 3-4 недели. Помните, что шурави сейчас усиленно сканируют эфир, и с рациями нужно обращаться предельно осторожно. Не оставляйте их без присмотра и всегда держите при себе. Связь с другими и внешним миром поддерживайте через курьеров. Можете поставить на это дело близнецов, у них достаточно опыта, и на них можно положиться.
– Ты позвал нас сюда, чтобы сказать нам это? – Абу оставил в покое бороду и посмотрел ему в глаза. – Мне кажется, что ты чего-то не договариваешь, Шаин.
– Сейчас рано строить какие-то предположения, но думаю, что через месяц мы сможем поговорить по душам. А пока, соблюдайте все меры предосторожности.
Когда через 10 минут Шаин вышел из пещеры в сопровождении своих собеседников, на нем, вместо привычной черной одежды, были широкие серые шаровары и рубаха из домотканой шерсти, а в руках он нес старые переметные сумы, перешитые из брезентовой палатки советского образца. Продолжая о чем-то говорить, троица подошла к третьей пещере, вход которой располагался под широким каменным карнизом на южной оконечности площадки. Здесь, в пастушеском загоне прошлых лет, моджахеды держали пару ослов, пару коз и с десяток овец. Большая собака, устроившаяся рядом с мешками овса, подняла голову, пару раз рявкнула на вошедших людей, но затем быстро успокоилась и, улегшись на прежнее место, прикрыла морду лапой.
Джафар перебросил на одного из вислоухих старое седло из мешковины.
– Скольких будешь брать с собой? – Кивнул он в сторону овец, столпившихся у кормушки с остатками овса.
– Заколите четверых и распределите мясо между людьми. Вам предстоит трудный переход, а они будут вам обузой. Консервов и остального провианта, спрятанного у зимовья, вам хватит примерно на месяц. После можете обращаться к Расулу, – сказал Шаин, перебрасывая переметные сумы через седло вислоухого.
– Тогда возьми и коз. Аллах свидетель, что молока от них меньше, чем хлопот. И очень уж эти твари смахивают на шайтана, – Джафар сплюнул и, войдя в загон, стал выгонять овец и коз из пещеры.
– На, возьми это, – Абу снял с себя черный шерстяной жилет и такой же кушак, – так ты будешь больше походить на пуштуна.
– Благодарю, – Шаин обнял обоих и, взяв прислоненную к стене пещеры длинную кизиловую дубинку, вывел осла наружу.
Худая длинношерстная афганская борзая по кличке Бон вновь подбежала к хозяину и, предчувствуя прогулку, стала виться у его ног.
Вскоре маленький караван медленно тронулся в дорогу. Спустившись около мили по крутой горной тропинке к бурному горному ручью, Шаин дал напиться животным и набрал воды. Ярдов через триста вниз по течению тропинка свернет на восток и, обойдя скалистый выступ, скроет его из поля зрения наблюдателей, следящих за ним в полевые бинокли. В то прохладное летнее утро он и не предполагал, что видит эти горы в последний раз, и ему более не суждено сюда вернуться.
Медленно ведя свой караван по еле заметной каменистой тропинке, идущей параллельно ручью, Шаин вновь мысленно просматривал все возможные варианты произошедшего. Разделив людей на два отряда, оставив рации под личный контроль наиболее преданных и запретив отлучки вниз, он фактически лишил потенциального предателя возможности связаться с внешним миром. По идее, это могло бы сработать определенное время, если, конечно, не одно обстоятельство. А что если «крот» – это один из… Шаин вновь загнал эту мысль куда-то в угол сознания.
Еще через милю у большого куста, покрытого мелкими желтыми цветочками со специфическим запахом, где тропинки разбегались в разные стороны, он присел на камень и, закурив сигарету, осмотрелся по сторонам.
Прохладный горный ветер шелестел в кустах и заставлял гнуться тонкие травинки, пробившиеся сквозь каменистую почву. Пройдет еще пару недель, и нестерпимый летний зной покроет окрестности желтизной. И только там, высоко в горах, где прохладные серые облака, споткнувшись о вершины, оставят после себя серебряные капельки росы, все будет по-прежнему.
Потушив сигарету и зарыв ее носком ботинка в желтоватой пыли тропинки, Шаин встал и свистнул псу. Обученная собака собрала разбредшихся животных и, пригнув нос к тропинке, медленно пошла вперед. Козы и овцы проследовали за ней. Обогнув каменные валуны, пригнанные сюда с вершин селевыми потоками, и пройдя мимо углубления в скальной породе – местные называли ее «Пещерой дервиша», – караван пошел дальше по тропинке, ведущей прямо в Салех, в логово «зверя».
Прошло около восьми часов, прежде чем Шаин, преодолев перевал, добрался до окрестностей этой долины. Вся эта затея с овцами и козами, которых он как мифический Сизиф выкатывал перед собой на кручи и скатывал вниз в скалистые ущелья, могла показаться несколько бессмысленной. Но лишь на первый взгляд. Здесь, в этой стране, уже три десятка лет раздираемой войнами идеологий и братоубийственными кровопролитиями, в кажущейся бессмысленности была своя, апробированная годами, железная логика. И дело было не только в том, что хозяева подобных караванов, имевшие связи по обе стороны границы, зачастую подрабатывали в качестве агентов разведки Демократической Республики Афганистан, что практически всегда обеспечивало им «зеленую дорогу» при встрече с шурави. Причина могла быть более прозаической и менее человечной: мины. Верный пес, которого Шаин более года приучал есть только около взрывчатки, уже не раз останавливал движение каравана и, усиленно виляя хвостом, повизгивал в ожидании хозяина. Получив от него кусочек жаренного бараньего курдюка, пес терпеливо ждал, пока хозяин обезвредит очередной опасный предмет, а затем вновь семенил вперед, надеясь найти еще одну ценную находку. Овцам предназначалась еще более трагичная участь: если чутье подведет Бона, и он не распознает очередную ловушку, то им суждено было пополнить длинный список разорванных в клочья жертв, ежедневно возлагаемых на алтарь кровожадного бога этой войны.
– Наконец-то, – прошептал Шаин, увидев сигнал.
Это означало, что он может начать свой опасный спуск в долину.
И хотя у него в переметных сумах лежало удостоверение высокопоставленного офицера разведки, а внешне он запросто мог сойти за одного из привилегированных торговцев контрабандой, спокойней от этого на сердце не становилось. Кто его знает, быть может сейчас где-то в скалах устроился его коллега по цеху – хладнокровный безбородый охотник со снайперской винтовкой, уже давно следивший за его действиями сквозь оптический прицел. Подгоняя овец и окрикивая коз, Шаин не мог отделаться от навязчивой идеи о том, что возможно сейчас его жизнь может зависеть даже не от выдержки, а от настроения того, для кого он был не более, чем движущейся мишенью.
Через полчаса, перейдя речку вброд, Шаин, провожаемый подозрительными взглядами работавших в поле сельчан, проследовал в сторону кишлака. Дойдя до окраины, он, как и подобает добропорядочному человеку, с почтением поздоровался со стариками, устроившимися полукругом на камышовых циновках под сенью высокого тополя с обрубленными сучьями.
– Кто у вас здесь в кишлаке главный? Мне нужно его видеть, отцы, – спросил Шаин, когда с церемониями взаимного пожелания мира было покончено.
– И у нас в кишлаке, и во всем мире главный – Аллах. Но он на небесах, а встречаться с ним тебе еще рано, сынок, – старший из них провел руками по бороде и продолжил чинно перебирать длинные четки из кизиловых косточек.
При упоминании Аллаха остальные из стариков также повторили жест.
– А кто главный на вашей земле, кто руководит этим селом, отец? – Вновь спросил Шаин, продолжавший играть в чужака.
– Шайтан. Вот уже десятый год, как он здесь хозяин, – также невозмутимо ответил старик и с чувством сплюнул через плечо, – а ты кем будешь, сынок, и с миром ли пришел? Вроде, говоришь как здешний, но лица твоего не припоминаю.
– Я пришел с миром. Но зря ты так говоришь о земной власти первому встречному. Люди разные бывают.
– Мне терять нечего, да и самому уже пора припасть к ногам Всевышнего, – продолжил упрямый старик. – А если хочешь увидеть Безбородого, то иди прямо по этой улице, вдоль арыка. Как только из-за дувала увидишь старую шелковицу с раздвоенным стволом, значит пришел. Иди с миром.
Прямолинейность старика импонировала, но ведь это были просто слова. Отгоняя дубинкой сельских псов, норовивших сцепиться с Боном, Шаин медленно шел по перерытой танковыми гусеницами улице, сопровождаемый недоверчивыми взглядами копошащихся в уличной пыли детей и их настороженных матерей, прикрывавших лица платками, накинутыми на головы. Война уже давно приучила людей бояться незнакомцев, а недавний рейд шурави только обострил это чувство.
Дойдя до дома представителя новой власти, Шаин постучал в деревянные, обитые тонкой жестью ворота. Во дворе залаяла собака и послышался лязг металлической цепи. Вскоре кто-то окрикнул пса и открыл маленькое прямоугольное окошечко в двери. Шаин представился офицером, выполнявшим секретное задание Генштаба афганской армии, и протянул в окошко удостоверение. Видимо, упоминание важных инстанций, расположенных где-то в далеком Кабуле, где хозяин, по правде говоря, и не был, вкупе с квадратной печатью, сделали свое дело, и прозванный «Безбородым» человек, попросив немного подождать, бросился укорачивать цепь своего пса. Вскоре ворота распахнулись, и Шаин, под злобное повизгивание хозяйской собаки, загнал свой караван в просторный двор.
Вопреки ожиданиям Безбородый – а эта кличка была очень обидной для восточного менталитета, – оказался бородатым худощавым человеком средних лет. Судя по всему, европейская бородка вызывала неприкрытое раздражение консервативных стариков, радеющих за незыблемость вековых устоев и без того отказывавшихся признавать в лице представителя власти полноправного мужчину.
Между тем, пока Шаин рассматривал хозяина дома, о котором уже давно был наслышан, тот позвал детей и крикнул жене, чтобы она приготовила чай. Пришедшие на зов отца дети десяти и семи лет, скромно потупившись в стороне, стали украдкой рассматривать гостя своими черными глазенками.
  – Отведите скотину на задний двор и дайте сена, – сказал им отец.
  – Подождите немного.
Шаин снял с осла переметные сумы и стал что-то в них искать. Вскоре он достал завернутый в бумагу кулечек со сладостями и жестяную коробку с индийским чаем, контрабандой, которая считалась большой ценностью не только здесь, но и в самом Пакистане.
– Это вам, дети, – сказал он, развернув бумагу и протянув яркий пластиковый кулек с конфетами.
Блеснувшая было в их глазах радость быстро погасла и, потупившись, они настороженно посмотрели на отца. Тот улыбнулся:
– Берите и не забудьте по-братски поделиться с Гюльнарой и Джамалом.
– А что они не выходят, стесняются гостя или, может, отца? – Шаин протянул коробку с чаем хозяину. – А это вам.
Тот приложил правую руку к сердцу и, немного наклонив голову в знак благодарности, продолжил:
– Нет. Это дети моего брата. Совсем недавно осиротели, вот я и взял их к себе. А стесняются потому, что еще не обвыклись.
Погрустневший хозяин проводил взглядом детей и, повернувшись к гостю, пригласил его к невысокому деревянному помосту, стоявшему под шелковицей и покрытому ковриком с незамысловатым узором. Через пару минут хозяйка на медном подносе принесла старый чайник, окруженный глиняными пиалами и двумя тарелками, в которых было немного сухофруктов и тутовая патока, заменявшая здесь сахар.
– Может, уважаемый гость хочет поужинать с нами? – Спросил хозяин.
– Нет, спасибо, – Шаин прижал руку к сердцу и отмерил легкий поклон в сторону хозяйки, – не стоит хлопотать, сестрица, я тороплюсь.
– Итак, чем я могу помочь в вашем деле? – Поинтересовался хозяин, когда, оставшись наедине, собеседники отпили по глотку обжигающего напитка.
В его взгляде сквозила настороженность.
 – Мне нужно срочно попасть в расположение наших сил южнее Кандагара.
– Это далеко отсюда, для этого нужен автомобиль.
– Именно по этой причине, уважаемый, я и обратился к вам, как к представителю власти.
Хозяин почесал бородку.
  – Я понимаю, что вы рискуете оказаться в затруднительной ситуации. Но все, кто меня видел, думают, что я простой торговец, а о том, что я офицер, знаете только вы, – сказал Шаин.
Казалось, у Безбородого немного отлегло от сердца:
– Вы понимаете, здесь неспокойно… Многие еще не понимают, что новая власть может изменить жизнь к лучшему…
– Не волнуйтесь, уважаемый – перебил его Шаин, сам в свое время давший приказ не трогать Безбородого, – более того, понимая, что моя просьба сопряжена с определенными трудностями материального характера, я готов полностью компенсировать все затраты.
Поистине, так складно мог говорить только человек, окончивший университет в большом городе – мечта, с которой Безбородый уже давно был вынужден расстаться.
– Нет, нет, что вы, я не возьму у вас денег, – сказал он, доливая чай в пиалы.
– Не волнуйтесь, мое командование заранее предусматривает подобного рода затраты и, помимо прочего, не пристало офицеру разъезжать за счет бедного кишлака, наверняка пострадавшего в войне.
Казалось, Безбородый был полностью обезоружен последним доводом гостя.
– Хорошо, – сказал он, немного подумав, – здесь есть автомобиль, который мог бы довезти вас до нужного места, да и водитель преданный человек. Но дело в том, что машина понадобится к завтрашнему полудню…
– Не вижу никаких проблем, уважаемый. За это время можно доехать хоть до Кабула.
Хозяин позвал старшего сына и куда-то его послал.
Собеседники успели выпить еще по пиале чая, прежде чем послышался шум работающего двигателя, и к воротам подъехала машина.
– Приехал, – сказал Безбородый, когда машина остановилась, и послышался звук открываемой дверцы, – это наш «УАЗ», его пару лет назад списали из одной войсковой части в соседнем вилайяте, и он достался нам. Расул, наш водитель, собирал его буквально по частям, но не волнуйтесь, она вас довезет. А вот и сам водитель.
Молодой человек лет тридцати, в обычной для этих мест одежде крестьянина, но с почерневшими от отработанного машинного масла ладонями, важно вошел во двор и направился в сторону деревянного помоста. В его спокойных и несколько медлительных манерах, преисполненных чувства собственного достоинства, не было бахвальства или самовлюбленности. Просто здесь, в этом затерянном уголке, где умение читать и писать уже было уделом избранных, Расул в свои молодые годы смог вскарабкаться на головокружительные высоты – он был механиком, а значит – незаменимым человеком.
Медленно подойдя к собеседникам, он поздоровался с хозяином и лишь затем повернулся в сторону гостя, сидевшего вполоборота от него. На какую-то долю секунды его лицо преобразилось, но он сумел совладать с собой и невозмутимо поздоровался с Шаином.
Хозяин, однако, ничего не заметил.
– Расул, нашему уважаемому гостю необходимо до наступления темноты добраться до расположения правительственных сил на юге. Помнишь, ты говорил, что тебе кое-что нужно из запчастей, заодно и посмотри, что можно достать.
– Хорошо, – кивнул он, – мне нужно подготовить машину и завершить кое-что из дел. Я над ней работал, когда ваш сын зашел за мной.
Механик кивнул на свои руки.
– Да, вот еще, – сказал Шаин, – у меня здесь пара овец, которых нужно будет куда-то пристроить. Думаю, что оставлять их здесь было бы неправильно: что подумают люди, когда узнают, что проезжий торговец оставил свою скотину во дворе представителя власти? Мне нужно их пристроить на месяц, после за ними зайду я или кто-нибудь из моих людей. Не мог бы наш уважаемый водитель приютить их у себя во дворе? Это не будет привлекать много внимания, а расходы на содержание я оплачу.
Расул вопросительно взглянул на «Безбородого». Тот развел руками, хотя в душе он был полностью согласен с рассуждениями нежданного гостя. Интересно, где же все-таки тот учился?
– Ладно, – сказал Безбородый, – пусть Расул езжает к себе и готовит машину, а мои дети подгонят баранов.
Отослав водителя и дав указания детям, «Безбородый» остался довольным проделанной работой и внутренне испытывал гордость за то, как ему удалось дипломатично выйти из деликатной ситуации. Потерев руки, он предложил гостю продолжить чаепитие, пока все будет готово к его отбытию. Хозяйка принесла еще один чайник и, немного поговорив на нейтральные темы в косых лучах заходящего солнца, он проводил гостя до дома водителя.
– Помните, что все сказанное мной необходимо держать в строгой тайне. Если кто-нибудь спросит обо мне, скажите, что я приятель вашего покойного брата, – сказал ему напоследок Шаин.
Войдя во двор, он направился в сторону выложенной из саманных кирпичей и крытой толем каморки, где Расул устроил свою мастерскую и в которой проводил большую часть времени.
– Как дела, Рассел?
Стоя посреди каморки, Шаин обнял водителя за плечи и посмотрел ему в глаза. У него была привычка переименовывать своих людей на английский манер.
– Не перестаешь удивлять меня, Шаин. Я и не ожидал увидеть тебя здесь, да еще в доме у этого... Сегодня, в условленное время, я увидел сигнал и подумал, что это связной и, как обычно, стал ждать гостей с наступлением тьмы. Я и не предполагал, что это ты. Да еще это посещение «Безбородого»… В чем дело? Что означает весь этот маскарад с овцами и козами? Ты и в самом деле куда-то собрался?
– Не все сразу. Мне нужно попасть к границе к югу отсюда.
– Что-то случилось? С нашими все в порядке?
– Да, у них все нормально, возможно, через пару недель зайдут за припасами. Но мне нужно на время исчезнуть отсюда. Сможешь довезти до перекрестка на Кандагар?
– Как?! Ты собираешься в Зорб, где совсем рядом гарнизон шурави, патрули, блок-посты на дороге? Тебя там сразу заметят.
– Так надо. Сам знаешь, что оттуда до перевала можно дойти за 5–6 часов пешего пути. Сколько времени потребуется, чтобы доехать до Зорба?
– При таких дорогах часа три пути, на лошади и то быстрее доедешь…, – водитель задумался. – Ладно, мне нужно заехать за бензином. Хочешь переждать здесь пару минут или поедешь со мной?
– Нет, не хочу лишний раз высовываться. И без того наверняка здесь все уже говорят обо мне.
Оставшись один, Шаин, переступая через сваленные в беспорядке шестеренки и старые двигатели, – и как только Расул умудрился притащить сюда все это? – подошел к небольшому зеркалу, встроенному в стену и замазанному глиной по краям. Взяв с полки ножницы, он за пару минут привел в более или менее цивильный вид свою кучерявую с проседью бороду. Повертевшись перед зеркалом и оставшись довольным своим внешним видом, Шаин, теперь уже мало походивший на командира партизан, достал из переметной сумы пачку афгани и немного долларов, рацию, армейский рюкзак советского образца и комплект военного обмундирования офицера афганской армии. Конечно, спускаться со всем этим скарбом с гор было далеко небезопасно: вряд-ли кто-либо пошел бы выполнять секретную миссию, имея при себе униформу и служебное удостоверение ХАД , но иного выхода не было. Уложив форму и еще кое-что из личных вещей в рюкзак, он достал пистолет, вынул обойму и, еще раз убедившись, что магазин полон, вернул оружие обратно во внутренний карман жилета. Два других магазина он заткнул за кушак и, в ожидании Расула, присел на низенький деревянный табурет. Теперь он готов. До последнего момента все шло так, как он и запланировал. Но вернувшийся вскоре механик принес плохую весть.
– У нас проблемы, Шаин, – бросил он, войдя в каморку и с чувством пнув один из старых моторов. – Этот безбородый пес что-то подозревает. Пару минут назад, когда я возвращался из гаража, этот пройдоха остановил меня и попросил по прибытии в Зорб сразу же предупредить о тебе своего давнишнего приятеля – тамошнего начальника милиции.
– Это становится интересным. Что будем делать? Мы сможем как-нибудь избежать встречи с этим блюстителем закона?
– Нет, – мотнул головой Расул. – Он безвылазно сидит там. Когда я еду в Зорб по делам, то каждый раз останавливаю машину во дворе этого человека. Так распорядился Безбородый, и так безопаснее. Так что, избежать встречи я не могу, Безбородый сразу начнет меня подозревать и что-то вынюхивать.
– Что предлагаешь? Отказаться от поездки я не могу.
– Ты бы смог поехать туда один? – В глазах механика читалось обоснованное беспокойство.
Ставить под удар Расула, человека, игравшего ключевую роль в деле снабжения партизан продовольствием, Шаин не мог.
– Хорошо, но как ты объяснишь это?
– Скажу, что ты сам в последнюю минуту отказался от моих услуг и решил поехать один. Он знает, как я привязан к машине и поймет, что по собственной воле я бы от поездки не отказался.
– Позаботься о моей собаке.
Через пару минут Шаин выехал со двора и, оставив Салех, направился в сторону солнца, кромка которого начнет постепенно заходить за вершины скалистых гор. Медленно продвигаясь по развороченной танками грунтовой дороге, он еще не будет знать, что именно им он через пару часов будет обязан жизнью. А пока он будет предполагать, что Джафар уже давно вышел на связь, и, по всей видимости, на «птичку» открыта охота, а разведгруппы шурави уже поджидают его в засадах на Змеиной тропе и у Восточного перехода. А это было далеко.
Шаин не волновался насчет дороги, по которой ему предстояло ехать. Он знал, что при приближении ночи она на много десятков миль в обе стороны становится практически безлюдной: шурави в целях безопасности избегали разъезжать по ней в темное время суток. Пол думал, что добравшись до перекрестка, он окажется в безопасности: окрестности Зорба всегда были «мертвой зоной», и тотальных проверок с прочесыванием местности там обычно не проводили. На полпути туда он попадет в пределы досягаемости радиостанции человека, засланного с территории Пакистана, а значит – сможет получить оперативную информацию о передвижениях шурави в радиусе 30 миль за последние несколько часов. И даже в самом крайнем случае, если русские, пронюхав о его настоящих планах, послали ему навстречу группу захвата, то у него всегда будет достаточно времени, чтобы раствориться в горах.
Через час езды по ухабистой дороге с многочисленными лужицами воды цвета какао, образовавшимися там, где ручейки пересекали полотно дороги, Шаин остановил машину. Маленькая красная лампочка, изредка подмигивавшая ему при выезде из Салеха, уже давно освещала приборную доску неярким рубиновым светом. Темнело. Выйдя из кабины, Шаин снял металлическую канистру, закрепленную на багажной дверце машины, и откинул сиденье водителя. Его всегда удивлял полет инженерной мысли шурави, додумавшихся установить два из трех бензобаков военной машины прямо под передними сиденьями. С одной стороны, это, конечно, удобно: в темное время машину можно заправлять, не отходя от водительского места, прямо под светом лампочки, освещающей салон. Но с другой стороны – водитель вынужден водить машину, сидя на пороховой бочке.
Через десять минут Шаин включил рацию и вышел на связь со своим связным, а еще через полчаса высокий худощавый человек с альпинистским рюкзаком за спиной и автоматом в руках, скрывавшийся в придорожных кустах, вышел на обочину и заскочил в притормозивший автомобиль. Сотруднику пакистанских спецслужб ISI, пожавшему руку Шаину и усевшемуся на переднем сиденье, было не многим более 30-и лет. В его рюкзаке было альпинистское снаряжение, прибор ночного видения и еще кое-что, что могло бы понадобиться им для перехода границы в запасной точке, находящейся к северу от Зорба.
Пока все шло нормально, но вскоре начавшийся ливень внес свои коррективы. Через пару миль дорога, развороченная гусеницами танков и разбухшая под потоками воды, стекавшими на грунтовое покрытие со склонов гор, стала практически непроходимой, и старый, видавший виды джип начал все чаще застревать в глинистой жиже, разбрасывая комья грязи из-под всех четырех буксующих колес. Через полчаса езды «УАЗ» нырнул передними колесами в очередную лужу и, пройдя несколько ярдов, в очередной раз натужно заревел мотором. Дав задний ход, Шаин попытался с разгона преодолеть бровку вымоины, но безрезультатно. Пробуксовав с минуту – да так, что с шин пошел пар – и убедившись, что машина серьезно застряла, он выругался и, включив освещение в салоне, осмотрелся по сторонам. Впереди, сквозь косые потоки дождевых капель, виднелся скалистый выступ, нависавший над дорогой: милях в пяти южнее от него лежал конечный пункт их путешествия на автомобиле. Справа в наступающей тьме черным бесформенным пятном растеклось узкое неглубокое ущелье, а слева в тусклом свете слабой электрической лампочки в пяти-шести ярдах вырисовывался развороченный бульдозерами покатый глинистый склон, местами изрядно изрезанный выступавшими наружу какими-то сланцевыми породами. Осмотревшись, Шаин попросил своего попутчика сесть за руль, а сам, приделав штык-нож к его автомату и взяв в зубы небольшой фонарик, выпрыгнул из кабинки.
Используя автомат в качестве лома и подсвечивая себе фонариком, Шаин за пару минут отковырнул от рыхлой скалы несколько крупных плит и осторожно спустил их к дороге. Его попутчик, между тем, не терял времени и пытался выехать из глиняной западни.
– Оставь, – крикнул ему Шаин после очередной безуспешной попытки, – подожди немного, и мы вытянем этот самовар.
Вскоре плиты были установлены под колесами и Шаин, встав в свете фар, махнул рукой: давай. «УАЗ» натужился, въехал было на камни, но левое переднее колесо почти сразу съехало с гладкого камня и вновь стало разбрызгивать грязь. Шаин поднял руку и, наклонившись, поправил камень. Оставшись недовольным проделанным, он с силой уперся в плиту прикладом и вновь махнул рукой. Пакистанец, напряженно всматривавшийся в происходившее рядом с передним колесом, находящимся вне освещенного фарами пространства, заметил знак и нажал на акселератор.
То, что произошло потом, еще долго преследовало Шаина в ночных кошмарах. Буквально через секунду после того, как сидящий за рулем человек завел двигатель, раздался громкий хлопок, покрывший ветровое стекло паутинкой мелких трещин, и высокий сноп яркого адского пламени, вырвавшись откуда-то из-под водителя, в доли секунды превратил его в большую свечу. Зрелище было ужасным: мечущийся в смертельной ловушке человек горел живьем.
Прошло пару секунд, прежде чем оглушенный взрывом и ослепленный вспышкой Шаин понял, что лежит на правом боку в луже грязи, куда его отшвырнуло взрывной волной. Инстинктивно ощупав себя, он вскоре бросил это занятие: он был весь мокрый, а если и получил ранение, то об этом смог бы узнать только тогда, когда боль заявит о себе. Через несколько секунд после взрыва погасли фары горящего автомобиля. Пошарив вокруг, Шаин нашел автомат пакистанца и включил фонарик. Несмотря на опасность – машина могла взорваться еще раз, - он подошел к багажному отделению и, отбросив штыком горящий брезент, попытался спасти то, что осталось от снаряжения. К сожалению, огонь уже подобрался к его вещам, но рюкзак пакистанца, откатившийся в дальний от огня угол багажного отделения, был цел. Поддев его штыком, Шаин убедился, что вещи целы и, в последний раз посмотрев на горящий «УАЗ», начал на ощупь спускаться в сторону ущелья. Ливень смоет его следы, а если в ближайшие 10-15 минут на звук взрыва сюда кто-то и заявится, то перед его глазами предстанет мрачная картина: горящая машина и труп водителя, навсегда застывшего в «позе боксера».
Действительно, спустившись по поросшему высокой травой склону в ущелье на 50–60 ярдов и начав осторожно пробираться вдоль дороги, Шаин минут через десять заметил скачущий по горам свет автомобильных фар и по приближавшемуся звуку определил, что это «УАЗ». Еще через пятнадцать минут автомобиль, подпрыгивая на колдобинах и пробуксовывая в грязи, поехал в обратную сторону. Должно быть, на передовых постах шурави услышали звук взрыва, а возможно и заметили отблески пламени и послали людей проверить, в чем дело. Но одно было странно. Обычно осторожные русские в ночные вылазки посылали несколько десятков солдат под прикрытием бронетехники, а здесь джип просто выехал на место происшествия и быстро вернулся назад. Это было нетипично.
Уже потом, сидя в плетеном бамбуковом кресле и разглядывая потертые по внешним краям каучуковые подошвы ботинок своего старого друга и коллеги по цеху, развалившегося в аналогичном кресле напротив и со смаком дымящего ароматной сигарой, Шаин найдет ответы на волнующие его вопросы. Допотопный настольный вентилятор, доставшийся в наследство новому хозяину со всей остальной мебелью углового кабинета на третьем этаже торговой конторы в Карачи, сделает очередной поворот и, погнав в сторону Шаина облачко сигарного дыма, попутно сдует со стола листок бумаги со схемой.
– Ну, что ты думаешь на этот счет? – Спросит приятель, пуская колечки дыма.
– Интересно, – скажет Шаин, возвращая бумажку на стол.
– Гениально, – хозяин кабинета поучительно поднимет палец, – миниатюрный заряд крепится под сиденьем автомобиля и подсоединяется проводом к немного переделанному датчику спидометра. Как только автомобиль накручивает определенное количество миль, заряд срабатывает и наносит водителю ощутимое, но не фатальное ранение, после чего тот наверняка теряет сознание и, тепленьким и мокрым от собственной крови, попадает в плен прямо на месте. Человек, получивший проникающее ранение в области икр, даже если и не потеряет сознание, то, в любом случае, будет парализован и не сможет сбежать.
– Не слишком ли грубо сработано? – Шаин сам закурит сигару и потянется к толстому граненому стакану с остатками виски со льдом.
– Нет, дорогой друг, я бы даже сказал - остроумно. Ни у кого не останется и тени подозрения о предательстве и тому подобное. Многие видели, как человек выехал из пункта А, и опять-таки многие увидели бы, как он практически доехал до пункта Б. И вдруг: взрыв, машина испорчена, а бедняга-водитель попадает в руки к шурави. Мало ли людей взрывается сегодня: где мина, где неразорвавшаяся граната или снаряд? Произошедшее можно легко списать на досадное недоразумение, совпадение фактов и так далее. Ставлю десятку, что никому и в голову не придет, что произошедшее было кем-то заранее спланировано и осуществлено. Спорю, что и сам водитель вряд ли бы догадался, что с ним произошло, скорее всего, подумал бы, что наехал на мину. Может, еще виски?
– Нет, спасибо. Жарко. Так значит, ты уверен, что все было спланировано?
– У меня нет и тени сомнения. Наши люди здесь кое-что изучили и проанализировали. Выходит, что эти ребята не учли пару обстоятельств форс-мажорного характера, ну и, конечно, мощность заряда. Судя по всему, тот, кто готовил тебе сюрприз, был хорошим механиком, но никудышным подрывником и просто перебрал с тротилом. Ну и, конечно, расчеты с расстоянием подвели. Думаю, что по его планам ты должен был ехать без пробуксовки, и если бы не дождь, то ты и в самом деле подорвался бы под носом у русских.
– Зачем им это? Если они знали, что я буду проезжать мимо, то могли бы просто устроить засаду и взять где-нибудь на дороге.
– Судя по всему, у твоего приятеля – Расула не было возможности сразу же предупредить о твоей поездке русских. Для этого ему надо было бы выехать вслед за тобой и попасть в пределы досягаемости их радиопередатчика. На всякий случай он сначала подготовил ловушку, а затем вышел на связь и передал закодированное послание русским.
– Вы его перехватили?
– Да, но пока мы поняли о чем речь, произошло то, что произошло. А к тому времени, когда наши люди дошли до места происшествия, русские уже увезли труп и столкнули машину в ущелье. От нее практически ничего не осталось: видимо, заряд был мощный.
– Думаю, что дело не в заряде, а в его креплении. Просто, Расул не учел, что я буду откидывать сиденье и заливать бензин именно в этот бак. Наверняка взрывчатка сместилась, и волна, вместо того, чтобы пойти параллельно полу и ранить ноги, пошла вниз и подорвала бак. Обычно для создания направленной волны саперы используют экран из куска толстой стали размером чуть больше самой взрывчатки. Наверно и этот сделал что-то подобное. И как я не заметил ничего странного, когда доливал бензин?
– Наверное, заряд был запрятан в самом сиденье. Ладно, скажи спасибо, что сюрприз не повернулся экраном в пол, а то – при взрыве уцелело бы все, кроме твоего самоуважения, – довольный шуткой, приятель засмеется и поменяет положение ступней: сейчас наверху будет правая.
– Как всегда, твоя шутка неуместна. Ты забываешь, что я спасся ценою жизни пакистанца, и если бы не он, то ты бы сейчас сидел и, оттирая пот и размазывая чернила, писал бы длинные рапорты начальству, пытаясь объяснить мою преждевременную кончину. Что вы сделали с Расселом?
– Ладно, перестань. Рассел исчез. Кстати, о паке, спасшем тебя... Люди наверху решили, что он будет продолжать изображать тебя до второго пришествия. Так что, начальство уже решило проблему твоей преждевременной кончины. Официально человек, известный всем под именем «Шаин», три дня назад подорвался на противотанковой мине, не доехав нескольких миль до провинциальной дыры под названием, как там... Зорб. Твое здоровье, – хозяин выпрямится в кресле и протянет руку с граненым стаканом, в котором будут плавать остатки льда.
– Ты не ответил на мой вопрос о поиске Рассела и дальнейшей судьбе моих людей…
– Послушай, есть люди, которые несут за все ответственность. Уверен, что ты это отлично понимаешь. Но я тебе скажу еще одну вещь. Большие люди в Вашингтоне ведут серьезную работу с Москвой по этой дыре, и вполне вероятно, что скоро русские уйдут из Афганистана. Понимаешь, что это значит? Это победа, мы добились того, о чем могли только мечтать пару лет назад. Так что, сейчас нет никакого смысла раздражать шурави. Все, приятель, «джихад» окончен, и это неплохой повод, чтобы выпить. Итак, мы уходим оттуда, чтобы вернуться в новом качестве, – приятель встанет и станет отмерять своими каучуковыми подошвами восточный ковер ручной работы.
Сквозь раскрытое окно в комнату будет доноситься многоголосый гул большого восточного города, изнывающего от избытка жары и недостатка свежего воздуха.
– Ладно, поговорим об этом позже, мне нужно закончить отчет. Могу я взять эту бумажку? – Шаин покажет на схему взрывного устройства, придавленную тяжелой глиняной пепельницей в виде изъеденного червями яблока.
Приятель кивнет и, положив руку ему на плечо, посмотрит в глаза:
– Я тебя отлично понимаю, Пол… Мы поговорим после, в любое удобное для тебя время.
Пол выйдет из кабинета, а легкая дверь, подхваченная потоком сквозняка, шумно захлопнется за его спиной. Ему почему-то будет казаться, что в квадратном с высоким потолком кабинете 15 на футов, прозаично и буднично он оставил все то, ради чего ему пришлось многим пожертвовать в жизни. Там, высоко в горах, он мог только мечтать об уходе шурави. Но почему-то сейчас здесь, за дверью, он впервые почувствует, как занемеет левая рука, отдаваясь тяжестью в груди.
Через пару минут его прагматичный и жизнерадостный приятель выйдет в коридор со скучающим выражением лица и, вытирая шею большим цветастым платком, случайно заметит, что выпал один из двух гвоздиков, которыми была прибита табличка на его двери, и теперь его фамилия висит вниз головой.
– Эй, Джойс, – крикнет он в никуда, – где это тебя учили так забивать гвозди? Боже мой, и кого только не посылают сюда…, а ну-ка быстро найди гвозди и прибей эту проклятую табличку. У тебя пять минут. Если не успеешь, лишу недельного жалования. Время пошло.
Дверь снова хлопнет, а табличка пару раз качнется и застынет в ожидании Джойса. На ее гладкой латунной поверхности будет выгравировано «Джереми Ли Гордон, менеджер по продажам».


ГЛАВА 15

На обратном пути «Форестер» заехал в штаб и вернулся с аккумуляторами и известием о том, что полковник все еще не подъехал.
        – У меня такое впечатление, что господин полковник возглавляет не штаб Армии обороны или как там они ее называют, а местный офис Армии спасения . Я, конечно, понимаю, что ребята очень заняты своей маленькой победоносной войной – это похвально, в конце концов. Но неужели они не могут уделить нам пару минут, чтобы мы могли пожать друг другу руки? – Пробурчал Пат.
– Мне кажется, что полковнику просто нечем нас обрадовать. Или же новости неутешительны настолько, что он решил поберечь твою ранимую душу.
Судя по количеству припаркованных около штаба автомобилей, там действительно что-то назревало. Капитан не понимал английского, но по интонации сразу же догадался о настроениях, царивших среди его гостей.
– Война близится к концу, господа. Этот конфликт длится уже около пяти лет, и наконец-то скоро наступит мир, – он повернулся в сторону Пата.
– Все нормально, капитан. Мы понимаем.
– Ладно, не беда, поедем домой. Наверняка отец уже ждет нас. Он человек старой закалки, и у него свой подход к жизни. По правде говоря, мы с ним часто спорим, но, поверьте мне, поговорить о жизни с ним всегда интересно.
Высокий голубоглазый пожилой человек с зачесанными назад остатками седых волос, покрытых выцветшей бейсбольной кепкой с надписью «Я люблю Нью-Йорк», сидел во главе накрытого во дворе стола, за которым гости уже успели пообедать днем. На плечи старика был наброшен старый синий кримпленовый пиджак с округлыми лацканами и накладными карманами без клапанов. Эксклюзивный наряд старика резко контрастировал с его загорелым лицом, на котором были написаны умиротворенность и чувство собственного достоинства.
Увидев гостей, выбиравшихся из знакомого автомобиля, он приподнялся с места и пошел им навстречу.
– Здравствуйте, – сказал он и, придерживая левой рукой соскальзывающий с плеча пиджак, пожал руку Патрику и Полу. – Пройдемте к столу, я вас уже давно жду.
Старик усадил гостей по правую руку и бросил косой взгляд на рацию, которую сын, усевшийся слева от него, положил на стол перед собой и стал перебирать каналы. Впрочем, «Форестер» вскоре бросил это дело, потянулся за кувшином с вином и разлил пенящийся рубиновый напиток в высокие стаканы.
Одобрительно кивнув, старик взял стакан правой рукой и, легко передернув плечами, сбросил пиджак на спинку стула. Затем он с присущей случаю торжественностью предложил тост за благополучное прибытие гостей и пожелал им «реализации всех планов, ради которых они, собственно, и проделали столь долгий, изнурительный и местами опасный путь». Отпив половину вина, старик сделал широкий жест руками, предлагая отведать того, что послал Бог.
– Не в моих правилах жаловаться на жизнь, но я бы очень хотел иметь возможность принять вас у себя в доме лет пять-шесть назад, – сказал он, поддев вилкой кусок домашнего сыра. Вот тогда вы попробовали бы настоящей кухни, а то здесь, в городе, все по-другому, – сказал старик после нескольких минут тишины, изредка прерываемой стуком вилок.
– Тебе что-то не нравится, отец? – В голосе капитана, однако, не чувствовалось обиды.
Судя по всему, здесь, под сенью виноградной лозы, гастрономическая тематика затрагивалась неоднократно, и он отлично понимал, куда клонит отец.
– Не в обиду невестке и моей старухе будет сказано, но если здесь даже обычная зелень какая-то безвкусная, то чего можно ожидать от того, во что эту зелень кладут …
– Вам, конечно, виднее, сэр, но, по-моему , все очень вкусно. Я бы даже сказал, что у нас в Нью-Йорке не всегда можно достать подобное. А я, поверьте мне, в этом деле понимаю толк, – Патрик, дипломатично вмешавшийся в разговор, похлопал по своему выпирающему животу.
– Посмотри сюда, – мельком кивнув сыну на графин с вином, старик подцепил вилкой вареную картофелину, покрытую мелко нарезанной зеленью, и положив ее себе на тарелку, разломал ее на несколько частей, – весь мир называет это картофелем. А я до восемнадцати лет и не знал, что существует картофель, у которого кожура не красная, а желтовато–коричневая, а сердцевина не розовая, а белая. Обычный картофель я впервые встретил на Украинском фронте, во время войны. Сперва не хотел есть, думал гнилая, но есть пришлось – другой еды не было. Вроде нормальная, подумал я тогда, но сразу заметил, что вкус не тот. А сейчас, моя внучка и не знает, что такое красный картофель. А ведь раньше у нас и зерно было красное и яблоки. Представьте себе, разрезаешь яблоко, а оно красное не только снаружи, но и внутри. Видели такие?
– Нет, вроде, хотя мне больше по вкусу грейпфруты, – Пат пожал плечами и вопросительно посмотрел на Пола, – внутри они тоже красные.
Тот также пожал плечами.
– Не беда, – старик поднял стакан с вином, – жизнь – как музей: проводить исследования и искать новое – удел молодых, но хранителями всегда назначаются старые… Ладно, я не знаю цели вашего визита, но надеюсь, что он хоть ненамного, но все же будет способствовать решению наших проблем. Хотя, кто его знает…. Я хочу выпить за вас и прошу Бога помочь вам во всех добрых начинаниях.
Все выпили. Невестка старика принесла большую глубокую тарелку с разогретой тушеной говядиной, и за столом вновь воцарилась относительная тишина.
– Могу ли я предложить тост, сэр?
Пол вопросительно смотрел на старика, ловко орудовавшего складным ножом и вилкой.
– Пожалуйста, если, конечно, стаканы наполнены, – старик махнул вилкой сыну и вновь наклонился над тарелкой.
– Мы с Патриком впервые в Карабахе, и за те несколько часов, которые мы провели здесь, нам открылась страшная картина последствий войны. Мы побывали в госпитале, беседовали с ранеными, а с одним из них подготовили интервью. Я знаю, что и ваша семья прошла через трудности и испытания: вы потеряли дом, могилы предков, как в свое время и моя семья, вынужденная бежать из Турции... И, поэтому, я хочу выпить за мир и за то, чтобы ваша маленькая внучка, которая сегодня так мило играла с цыплятами, жила бы в мире без войн и потрясений.
Все снова выпили.
– Спасибо за добрые слова, – сказал старик, вернув стакан на стол, – мне не пристало сетовать на судьбу. Да, я потерял прошлое своего рода, но Господь сохранил его будущее. Многих постигла худшая участь. А мир, это уже задача нового поколения, а возможно и ваша.
– Что вы имеете в виду? – Поинтересовался Патрик.
– Сегодня установится мир, а завтра наши соседи будут предлагать вашей стране нефть в обмен на нашу жизнь. Если вы не согласитесь, то нефть предложат другим. Так было всегда. В сегодняшнем мире нефть – важная вещь.
– Ладно, отец, наши гости не политики, они журналисты и приехали сюда, чтобы снимать фильм. Ты бы лучше рассказал, как встретился с американцами на Эльбе.
– Причем тут Эльба? – Старик недовольно махнул рукой.
– А может, вы бы рассказали нам о вашем селе и о том, как вы его покинули? Я понимаю, что вам неприятно вспоминать все это, но ваш рассказ мог бы стать частью нашего фильма о судьбах людей, прошедших через войну, – предложил Пат.
– Снимать не надо, да и рассказывать нечего. Пришла советская армия, а за ней - азербайджанский ОМОН. Нас согнали в центр села и проверили паспорта, а затем на автобусах повезли в Степанакерт. Когда мы выезжали из села, то увидели, как один из танков сравнял нашу церковь с землей. По краям дороги стояли наши бывшие «братья». Они сыпали проклятиями и бросали в нас камни. Были и исключения, но очень мало, несколько человек. А здесь, в Степанакерте, нас выгрузили на площади и сказали: «Хотели Карабах? Получайте». Вот, собственно, и все.
– Вражда не может продолжаться вечно. Возможно, что вы когда-нибудь вернетесь в свой дом и снова мирно заживете со своими соседями, – предположил Пат после минутного молчания.
– Трудно сказать... Если бы молчавших по краям дороги было бы больше, то, наверное, надеялся бы. Но после увиденного - нет, нам - не по пути.
– А кто стрелял по церкви, ОМОН или советские солдаты? – Спросил Пол.
– Какая разница? По мне, мы сами ее и разрушили, когда за 5–6 лет до этого устроили в ней колхозный хлев. Нельзя святыни смешивать с навозом, за этим всегда следует небесная кара.
Наступила тишина, прерываемая стуком вилок о тарелки.
– Могу представить, как это трудно: покинуть свой дом и бросить нажитое годами труда. Ни страховки, ни компенсации... – подумал вслух Пат и потянулся за графином с вином.
Судя по всему, оно ему начало нравиться.
Пол перевел слова старику.
– Жизнь, как еда: когда становится безвкусной, то и терять нетрудно. Возможно, вы меня не поймете, но единственное из оставленного хозяйства, о чем я вспоминаю с грустью – это моя дворняга. Я держал ее на привязи, у ворот. Еще слепым щенком его принесла река: видимо, хозяин решил утопить выводок. Я выкормил щенка. Так вот, бессловесное животное чувствовало, что мы уйдем: пес два дня скулил и не притрагивался к еде. Когда мы в последний раз выходили из ворот, так и норовил сорваться с цепи – не хотел, чтобы мы его оставляли. Так и оставил его на привязи, а то бы пристрелили. Хороший был пес.
Старик улыбнулся на долю секунды, затем его лицо вновь стало умиротворенным.
– То, о чем я вам рассказал, не для ушей моих земляков. Нельзя говорить о таком при людях, потерявших родных, – сказал старик и встал, – Я хочу сказать тост за тех, кто не вернулся.
Все последовали его примеру и встали со стаканами в руках.
– Но прежде, я расскажу вам одну притчу, которую вы, если хотите, можете использовать в вашем фильме о людях, прошедших через войну, - сказал старики и начал рассказывать торжественным тоном:
«Жил-был молодой человек. Однажды на страну, где он жил, напал враг. Молодой человек пошел на войну и погиб в бою. Когда он попал в лучший из миров, то увидел своего отца, который умер задолго до него. Сын обрадовался, увидев отца, но тот заплакал и сказал, что уж очень рано они увиделись. Сын рассказал ему о войне и о том, как он погиб в бою.
– Ты здесь за правое дело, – успокоился отец и отвел его в красивый сад, где за длинным накрытым столом сидело много незнакомых людей.
– Это твои предки, сынок, – сказал отец и усадил сына на пустующее место, – ты достоин сидеть с ними за одним столом.
– Присаживайся, сынок, – сказал молодому человеку седой старец, сидящий во главе стола, – как бы ты ни жил, но своей смертью ты заслужил право вкушать с этого стола. Здесь есть все, но нет вина, и, так как ты самый младший из нас, то теперь ты будешь нашим виночерпием и будешь приносить его из родника.
– Разве бывает такое? – Удивился молодой человек.
– Да, – ответил старец и приказал отцу молодого человека показать родник.
В тенистом уголке сада, у подножья высоких платанов, из земли бил родник, а вместо воды в нем было вино. Сын зачерпнул вина в серебряный кувшин и вернулся к столу. Долго пировали сидящие, и много раз ходил сын к роднику. И однажды вернулся он с пустым кувшином и сказал отцу, что пересох родник, и нет там больше вина.
– Горе нам, – отец схватился за голову, – ибо вино нашего стола – это память людская, а значит – нет никого, кто молился бы за наши души».
– Так вот, – торжественно продолжил старик, поднимая стакан, – я хочу выпить за то, чтобы не было войны, и свободные места за тем столом оставались незанятыми, и за то, чтобы не кончалось вино за столом тех, кто не вернулся с войны.
Все, кроме «Форестера», выпили и сели. Тот немного задержался и залпом осушил свой стакан.
– Хорошая притча, и опять с вином, – сказал задумчиво Патрик.
Возможно, он раздумывал над тем, что его семье нечем похвастать, что практически все его предки были мебельщиками, а еще раньше – столярами, и вряд ли могли как-то отличиться на военном поприще. Ну, разве что воевали с этим продавшим душу дьяволу индюком Оливером Кромвелем, утопившим Ирландию в море крови. Хотя, кто его знает? Да, он не знал, кого он сам встретит на лужайке, когда и ему придется семенить к роднику за вином, но мог присягнуть на полном собрании речей Эдгара Гувера , что сам стол и скамьи будут сделаны и отполированы на славу. Улыбнувшись этой мысли, Патрик завершил экскурс в прошлое своего рода и, видимо, желая вывести «Форестера» из невеселых раздумий, обратился к нему:
– Мой друг, быть может, мой вопрос покажется вам несколько бестактным, но мне бы хотелось все же узнать, почему вы носите планку с фамилией «Форестер»?
Тот улыбнулся.
– Вы не первый, кто задает мне этот вопрос. До войны я закончил лесной техникум и пару лет проработал здесь лесничим, излазил все здешние леса вдоль и поперек, знаю все тропы, пещеры и родники. На войне это ценилось, и я попал в разведку. В свое время у меня и позывной был соответствующий: «Лесник». Пару лет назад я сопровождал одного американского армянина, он хотел сфотографировать неприступную старинную крепость, примостившуюся на высокой отвесной скале – это на севере отсюда. Тогда это было опасно, там еще шли боевые действия. По пути мы разговорились, и я предложил взобраться на саму крепость. Он согласился, и я провел его потайными тропами. Снимки получились очень хорошими, а в благодарность он выслал мне эту форму. Тогда я был лейтенантом, а эту форму я стал носить после того, как получил звание капитана.
– Логично, – Патрик, чокнувшись с «Форестером», залпом осушил свой стакан, – если удастся и наша миссия, то я вышлю тебе полковника.
Напоследок собеседники, согласно местной традиции, подняли последний тост за родителей, затем хозяйка принесла большой медный самовар, и беседа на различные житейские темы продолжилась за чашечкой чая с медом.
Ветер нес с гор прохладу леса и терпкий запах местной травы, разросшейся вокруг разогретой на солнце лавы, выступавшей из зеленого склона в пятидесяти ярдах от дома. Старик встал из-за стола и пошел спать: годы диктовали свое. Пола, уставшего после долгого и полного впечатлений дня, уже клонило в сон, когда «Форестер» напоследок включил рацию, обменялся с кем-то парой слов и неожиданно встал из-за стола, давая понять гостям, что есть новости.
– Что там, – в уголках глаз разморенного вином Пата затаилась тревога, – что-то с нашим парнем?
– Нет, – сказал «Форестер», – начальник штаба вернулся и ждет вас. И еще – самое главное – афганца уже нашли. Живого.


ГЛАВА 16
 
Несмотря на выпитое вино, «Форестер» чувствовал себя за рулем более чем уверено и лихо объезжал воронки от снарядов. В иной ситуации Патрик не преминул бы заметить, что его укачивает на поворотах, однако на сей раз он и Пол сосредоточенно промолчали все десять минут пути, отделявшие застолье под виноградной лозой от штаба: ожидание развязки не оставляло желания говорить и, тем более, строить какие-либо предположения. Казалось, что вечерняя прохлада, игривым ветерком врывавшаяся в салон «Нивы» сквозь спущенные стекла передних и единственных дверей, сумела быстро выветрить алкогольные пары, и наши друзья предстали взору часовых штаба практически трезвыми, хотя и явно подуставшими. Здесь капитан сказал несколько слов начальнику охраны, и вскоре гостей провели на второй этаж. Их уже ждали, и, не задерживаясь в приемной, американцы в сопровождении «Форестера» зашли в кабинет начальника штаба.
Начинающий полнеть высокий человек лет пятидесяти говорил по телефону, изредка поглаживая правой рукой седые волосы, коротко остриженные на военный манер. При виде гостей он встал и, продолжая говорить в трубку, знаком пригласил их сесть на старый, обитый бордовой материей диван, расположенный слева от его рабочего стола. Видимо, разговор с человеком на другом конце провода был неотложным, и предоставленные себе гости успели осмотреться.
Прямоугольная комната с трехфутовыми дубовыми панелями на стенах, высоким потолком и тяжелой хрустальной люстрой была типичным образцом советского рабочего кабинета – эксклюзивного синтеза стыдливых пуританских форм с амбициозным имперским содержанием. К украшенному массивной настольной лампой широкому столу темного дерева был перпендикулярно приставлен квадратный столик с двумя стульями с прямыми спинками. Чуть далее от него, практически всю середину кабинета занимал длинный стол для совещаний с придвинутыми стульями. На одном из углов стола красовался неизменный атрибут советской бюрократии: массивный графин из голубого дымчатого стекла, окруженный тремя высокими гранеными стаканами, поставленными вверх дном на круглом стеклянном подносе. Здесь же рядом дежурила тяжелая хрустальная пепельница. Всю противоположную от рабочего стола стену занимал высокий стеклянный шкаф, многочисленные дверцы которого с внутренней стороны были заклеены широкими полосами пожелтевшего ватмана, скрывавшего содержимое его полок от излишне любопытных взоров. Выходившие на север окна и дверь на узкий балкон были скрыты под толстыми бархатными гардинами, свисавшими до пола. Пожалуй, для полноты картины не хватало портрета основоположника канувшей в Лету советской державы, да и ее самой. Возможно, бывший руководитель заведения – наверняка пламенный коммунист, верный заветам В.И.Ленина и очередного съезда КПСС – пытался спровоцировать в умах простых граждан некую аналогию с кремлевским кабинетом Сталина, что, с учетом местных реалий, должно было оставить неизгладимое впечатление на посетителей конторы по переработке вторичного сырья пищевой промышленности. Мог ли этот начальник предположить, что на месте портрета вождя мирового пролетариата новые хозяева повесят большую военную карту, фикус в деревянной бочке уступит угол металлическому сейфу, а сам оплот незыблемости советских устоев превратится в штаб–квартиру «экстремистов и сепаратистов», посягнувших на устои «империи зла»?
– Прошу прощения, джентльмены, был занят весь день, – полковник подошел к американцам и обменялся с ними рукопожатиями. – Можете не говорить, кто из вас Пол, а кто Патрик, я уже знаю. Разведка донесла.
Английским он владел хорошо, но говорил с сильным русским акцентом.
– Я только что говорил с начальником госпиталя, где мы нашли вашего афганца, – сказал он, предложив гостям пересесть за упомянутый стол для совещаний, – Чай, кофе?
– Нет, спасибо, – ответил Патрик, – по правде говоря, капитан уже загрузил нас всем необходимым за исключением хороших новостей, которые мы ожидаем услышать от вас, сэр.
– Молодец, капитан, – обратился НШ к «Форестеру», – можешь идти отдыхать, завтра у нас с утра полно работы. Но прежде распорядись, чтобы нам принесли чай.
Капитан ушел, и собеседники расположились за столом.
– С этим афганцем у нас вышла интересная история. Оказалось, что пока мы его искали, он уже больше недели лежал в одном из наших госпиталей. Он был механиком–водителем БМП и попал в плен после того, как мы подбили его машину на Южном направлении. Остальные члены экипажа погибли, а он получил множество ожогов и пролежал все это время в полубессознательном состоянии. Наши думали, что это азербайджанец, но когда он пришел в сознание и стал говорить, оказалось, что нет.
– Когда он стал говорить? – Спросил Пол.
– Пару часов назад. О произошедшем мы уже проинформировали вашего посла в Ереване. Я и сам был там и видел моджахеда. Его состояние оценивается как стабильное.
– Проявленное вашими медиками человеколюбие вызывает восхищение, полковник – не удержался Патрик.
Тот, однако, не обиделся.
– Война скоро закончится, а у меня сотни людей попали в плен или пропали без вести. Не знаю, о чем договорятся политики, но сейчас для меня каждый пленный – это шанс вернуть одного из наших. Мы можем обменять афганца на вашего парня хоть завтра, но у меня есть одно условие.
– Да, сэр.
– Дети, попавшие в плен вместе с журналистом. Мы вернем афганца в обмен на журналиста и детей.
– Я понимаю и разделяю ваш подход, сэр, – сказал Пат, – но это условие нужно поставить перед афганцами и посмотреть, какой будет их реакция.
– Им очень нужен этот пленник, и я не думаю, что они будут торговаться.
Неожиданный поворот в деле вызволения пленного американца существенно облегчал задачу. Хотя до благополучного разрешения щепетильной ситуации было еще далеко, тем не менее, Пол, в который раз мысленно возвращаясь к своей миссии, подумал, что возня, инициированная в Вашингтоне, стала неотвратимо приобретать черты приятной, но утомительной туристической поездки. Как сказал кто-то очень известный: «Гора родила мышь». Если бы папаша этого Алекса только знал, во сколько налогоплательщикам обошлось это турне, то Конгресс лишился бы одного из своих видных деятелей. Пол вспомнил обиженное лицо Доры, ее слезы. Да, Гордон, по меньшей мере, скотина.
– Вы уже предупредили афганцев о том, что их человек найден? – Спросил он.
– Да, конечно, почти сразу же. Мы даже предоставили им возможность обменяться парой слов со своим собратом.
– Я закурю, – сказал Пат и откинулся на неудобном стуле, – И кто же, черт побери, он такой, этот моджахед, почему ради него все это заварилось?
– Интересный вопрос, – улыбнулся полковник, – Он назвался Маммадом, сказал, что по происхождению он этнический таджик. Полевые командиры обычно на бронетехнике не воюют, это один из рядовых моджахедов, приехавших сюда воевать по контракту наших соседей с Хекматиаром. Популярность нашего Маммада как-то связана с его прежними, домашними заслугами перед человеком в черном – организатором вылазки. Мне сказали, что вы уже видели раненого, сопровождавшего журналиста.
Пол, однако, не припоминал этнического таджика по имени Маммад.
– Ему собираются оперировать ногу, – отозвался Пат, решивший взять инициативу в свои руки, – хороший человек, надеюсь, что ему сохранят ногу.
После стука дверь отворилась, и вошел адъютант с чаем и известием о том, что в приемной полковника ждет некто по имени Григорий.
– Совсем забыл, – НШ провел рукой по волосам и повернулся к гостям, – я и вправду назначил встречу своему старому приятелю. Его зовут Григорий, он, в некотором роде, ваш коллега, работает на наше государство и по долгу службы знаком с вашей проблемой. Надеюсь, вы не против его участия в нашей беседе?
– Вам решать, сэр, мы ваши гости.
Григорий оказался невысоким плотным человеком немногим за сорок с коробкой шоколада в руке.
– Что, скоро на пенсию? – Сказал он полковнику по-русски, едва появившись в дверном проеме.
Кивнув гостям, он обнял полковника и сел на первый попавшийся стул. Поставив шоколад перед собой, он деловито оглянул стол и, недовольно пройдясь глазами по стаканам с чаем, удивленно посмотрел на полковника.
– Чай?
– Хочешь?
– Да ты что? – Замахал он руками.
В его жестах сквозила какая-то особенная энергия, присущая невысоким людям.
– Чаем ты от меня не отделаешься, неси коньяк... Господа, – обратился он к гостям по-английски, – я не знаю, о чем вы тут говорили, но уверен, что хороший коньяк делу не помешает.
Пока начальник штаба нес коньяк, Григорий, ничуть не смущаясь, открыл коробку с конфетами и передвинул ее поближе к гостям.
– Угощайтесь, – сказал он и, обернувшись в сторону старого друга, добавил, – И когда ты только сделаешь здесь ремонт?
Вскоре почти полная бутылка армянского коньяка была водружена на середину стола, и разговор вернулся в прежнее русло. Полковник познакомил нового гостя с американцами и вкратце упомянул о ситуации, сложившейся с заложниками.
– Ясно, – ответил Григорий, – будете делать репортаж о Карабахе?
– Как вам сказать, скорее всего это будет история о нашем заложнике.
– Когда собираетесь проводить обмен? – Григорий повернулся к полковнику. – Хотелось бы самому поговорить с этим журналистом, но вряд ли получится: завтра к десяти мне нужно выехать в Ереван.
– Можем сделать это хоть завтра, но здесь есть небольшая проблема, о которой я еще не говорил нашим гостям. Дело в том, что параллельно с нашим направлением афганцы активно искали нашего Маммада и на другой стороне линии фронта и контактировали с другими отрядами моджахедов. По моим сведениям, среди афганцев произошел раскол по вопросу отношения к перемирию. Радикальное крыло крайне негативно относится к перспективе завершения войны или «джихада», как они его называют, и требует от азербайджанцев торпедировать переговоры и начать очередное широкомасштабное наступление по всей линии. Умеренное крыло, одним из представителей которого и является наш человек в черном, разочаровано результатами войны и склоняется к уходу из Азербайджана вообще. Нам известно, что на протяжении последних пяти–шести дней эмиссары обеих сторон несколько раз договаривались о встрече. Я опасаюсь одного: в ближайшие дни ожидается подписание соглашения о перемирии, а организованный нами обмен пленников может стать отличным поводом для провокации на линии соприкосновения. Радикалы могут устроить нам неприятный сюрприз.
– Азербайджанской стороне известно о том, что афганец найден? – Спросил Пол.
– Да, мы их поставили в известность. Но они сами оказались заложниками собственной политики, и их возможности влиять на ситуацию крайне ограничены. Я знаком с психологией афганцев. Поверьте мне, что после подписания перемирия азербайджанцы в глазах моджахедов будут выглядеть хуже, чем мы. Надеяться на то, что в таких условиях будут обеспечены все условия для безопасного обмена пленниками, не приходится. Обмен – это хорошая возможность устроить провокацию. В любом случае, право выбора места обмена – за нами, и я уже работаю в этом направлении.
Ситуация опять менялась, до этого момента все шло как-то слишком гладко. Мысли о Доре вновь отошли на второй план. Однако то, что произошло после, стало для Пола еще большей неожиданностью.
– Я бы хотел открыть вам небольшой секрет, господа, – сказал Пат, – но предупреждаю, что это строго конфиденциальная информация, и то, что я скажу, должно остаться между нами.
Пол напрягся: сейчас Патрик пустится в авантюру.
– Надеюсь, что вы понимаете, что посылая нас сюда, мое руководство, я имею в виду «Нью-Йорк Кроникл», руководствовалось отнюдь не стремлением получить хороший репортаж о произошедшем инциденте, а желанием обеспечить безопасное возвращение нашего журналиста.
– Разумеется, – улыбнулся НШ, – было бы наивно предполагать, что в данной ситуации ваша газета решила разрешить проблему посредством какой-нибудь убийственной статьи.
– Причина, по которой господин Зетлян присутствует здесь, лежит на поверхности: он эксперт – специалист, владеющий языками и знакомый с обычаями и повадками афганцев. К тому же, он является вашим соотечественником, а значит – может оказать неоценимые услуги в переговорах. Что же касается меня, вашего покорного слуги, то..., скажем так, до работы в газете я был экспертом по безопасности одного охранного агентства, привлекавшегося к работе на НАСА в Хьюстоне и Флориде.
Патрик многозначительно посмотрел на присутствующих. Пол схватился за голову. Неужели этот «курдюк» рассчитывал на то, что упоминание первой попавшейся конторы со звучным именем должно было произвести эффект разорвавшейся бомбы в этом Богом забытом месте? Если так, то он совершенно не знал соотечественников Пола.
– Что вы говорите? – Обрадовался молчавший доселе Григорий. – А не сопровождали ли вы Нила Армстронга в ходе его поездки в Ереван в 1973г? Если да, то, наверное, вспомните меня, я переводил во время его встреч в Академии наук . Он оказался хорошим парнем.
– Нет, – уверено продолжил Патрик, – я, в основном, работал в штаб–квартире и на мысе Канаверал. В разное время я входил в команду лиц, занимавшихся техническим обеспечением безопасности штаб–квартиры и пусковой установки. Для этого я получил специальную подготовку, включая навыки работы со специальной техникой. Именно поэтому я и уверен, что у нас есть шанс организовать безопасный обмен, даже несмотря на сложную ситуацию, о которой вы упомянули. Я беру это на себя.
В комнате воцарилась тишина. От самоуверенного заявления толстяка-ирландца попахивало откровенным авантюризмом.
– А почему же вы сменили профессию и присоединились к пишущей братии? – Вновь заговорил Григорий.
– Я сам ушел. После «Челленджера» .
Пол и не знал что думать. По правде говоря, он не исключал возможность того, что Патрик не лжет. Кто его знает, кем он был на самом деле? Пола беспокоило то, что мог подумать полковник: к нему в штаб врывается толстяк–коротышка из какой-то газеты, рассказывает разные истории и предлагает старому вояке организовать безопасный обмен заложников на линии фронта, где никто никого толком не контролирует. На фоне пышущей пацифизмом физиономии ирландца амбициозные заявления звучали, по меньшей мере, комично. Если это его очередная импровизация, то в случае провала с Патрика, а, возможно, и с него самого, в Вашингтоне снимут скальп. В этом он был точно уверен.
Возможно, и сам Патрик понял, что его слова не внушали особого доверия присутствующим, однако это его ничуть не смутило, и он пошел ва-банк.
– Я понимаю ваш скептицизм, джентльмены. Но могу вас заверить, что по моей просьбе специально для нашей миссии руководство газеты приобрело пару очень полезных приборов, которые значительно облегчат нашу работу. Речь, в частности, идет о том, что мы сможем визуально контролировать ситуацию в районе, прилегающем к точке обмена. Это даст нам неоспоримые преимущества при проведении акции. Думаю, что если мы найдем общий язык, то провернуть это дело окажется намного легче, чем кажется.
Патрик был спокоен, его голос излучал уверенность, а глаза пытливо всматривались в лицо полковника.
Тот рассмеялся и предложил распробовать коньяк, который самолично разлил в небольшие хрустальные стаканы.
– Вы меня не разочаровали, Патрик, – сказал он, отпив немного коньяка. – Если честно, когда с нами связались люди из вашего посольства и предупредили о приезде журналиста с широкими полномочиями, то я был очень удивлен, что миссия по освобождению американского гражданина была возложена на плечи журналиста. Теперь я вижу, что в основе выбора лежали более рациональные причины, чем просто умение хорошо писать о плохих вещах. Ваше здоровье, сэр.
– Одно не исключает другого, полковник. Ваше здоровье, – Пат тоже немного отпил из своего стакана.
– Хорошо, раз уж мы так много узнали друг о друге, то давайте перейдем к делу. Но прежде я бы хотел задать несколько щепетильный вопрос. Если он выходит за рамки ваших полномочий, то можете на него не отвечать. Чем вызвано такое повышенное внимание к персоне вашего журналиста? Не секрет, что обычно ваши власти стараются максимально избегать прямых контактов с нами, но теперь между нами впору устанавливать телефон горячей линии. К тому же, за ним прислали таких квалифицированных экспертов как вы, Патрик. В чем дело?
Была ли ирония в словах карабахского полковника?
– Дело в том, полковник, что Алекс – сын высокопоставленного вашингтонского чиновника, и лишняя шумиха вокруг дела с журналистом может стоить кое–кому головы. По этой причине круг людей, знакомых с истинным положением дел, резко ограничен в самих Штатах. Помимо скандала у нас на родине, утечка информации может привести к непоправимым последствиям для жизни самого заложника. Я был с вами искренен, сэр, и надеюсь, что сказанное здесь останется строго между нами. По крайней мере до того момента, когда парень окажется в наших руках.
– Вы нас недооцениваете, Патрик, но, в любом случае, благодарен за откровенность. Пойдем дальше. Что вы хотите узнать от нас, и чем мы можем помочь?
– Хорошо, перейдем к делу. Вы уже договорились с афганцами об обмене? Каков формат?
– Мы назначили день - завтра около полудня, но пока не называли конкретной точки обмена. О формате также не договаривались. Но мы подразумеваем, что речь идет об обмене «один на четыре».
Ничего удивительного, этого и следовало ожидать.
– Как ты думаешь, Пол, они согласятся на такой расклад? – Спросил Пат.
– Думаю, что да. В контексте джихада мы все в их глазах принадлежим к «Дому войны», и соглашение с нами не может иметь обязательной силы, но все равно мне кажется, что в сложившейся ситуации они не будут торговаться и вряд ли попытаются обмануть нас. Судя по всему, для них ставка слишком велика. Кроме того, хотел бы обратить ваше внимание на один важный аспект. Предложение обмена «один на четыре» принижает в глазах афганцев ценность американского журналиста, и, соответственно, шансы его заполучить растут. Они бы наверняка насторожились, если бы вы, полковник, потребовали бы американца и оставили в плену детей.
– Хорошо. Афганцы озвучивали какие-нибудь требования? – Продолжил Пат.
– Ничего особенного, просили хорошо за ним ухаживать и кормить согласно законам шариата.
– Какова обычная процедура обмена пленными?
– Обычно это происходит на открытой местности, при одинаковом удалении от позиций сторон и при равном участии их представителей. Саму процедуру на месте координируют полевые командиры, некоторые из которых уже давно знают друг друга в лицо: в таком деле фактор личного доверия очень важен. При выборе места предпочтение отдается местности, где автомобильная магистраль перпендикулярно пересекает линию фронта: так легче подъехать, и нет опасности подрыва на минах.
– Сколько таких мест имеется в наличии?
– На данный момент – пять или шесть. Могу показать на карте.
Все, кроме Григория, подошли к карте боевых действий. Как человек штатский, он мало интересовался такими деталями, а посему, устроившись на диване, медленно потягивал любимый коньяк.
– Какова точка максимального отдаления позиций сторон в этих точках?
– Дистанция варьирует в зависимости от рельефа местности. В среднем от 500 до 900 метров. В ярдах это примерно от 550 до 990.
– Неплохо. Теоретически, радиус действия моей аппаратуры позволяет работать на практически вдвое превосходящей дистанции. Какова ситуация в плане дисциплины среди азербайджанских сил на данных направлениях? Достаточно ли они контролируются со стороны своих командиров?
– Думаю, что да. Но нужно учитывать то, что многим из них обмен одного раненого, к тому же афганца, на четырех пленных с противоположной стороны может показаться неоправданной роскошью.
– Вы правы. В этом случае нам больше подходит точка наибольшего отдаления от позиций сторон.
– В этом случае выбор можно ограничить двумя квадратами: на севере и юге. Здесь и здесь.
– Хорошо. Мне кажется, что ваша разведка смогла запеленговать точку, из которой похитители выходили на связь с предложением обмена.
– В последний раз сообщение пришло из этого квадрата на Северном направлении. Отдаленность от наших ближайших позиций – около пятнадцати миль. Кстати, недавно мы там уже проводили обмен пленными. Так, оттуда до выбранной вами предполагаемой точки обмена по карте примерно 20, с учетом дорог – 25 миль. Эта дорога тянется параллельно линии фронта, на удалении около пяти миль, и выходит на трассу в данной точке. В общей сложности, выход к точке обмена займет у них не более часа.
– Отлично. А теперь, не могли бы вы показать районы дислокации моджахедов, относящихся, как вы изволили выразиться, к радикальному крылу.
– Вы хотите выведать все наши тайны? – Засмеялся полковник, возвращаясь к столу, на котором он оставил стопку коньяка, – кстати, Григорий опять умудрился где-то отхватить хороший шоколад. Почему молчишь?
– А я, как муза, молчу, пока говорят такие пушки, как вы.
– Ладно, голуби уже давно свили гнезда в таких пушках, как мы, – полковник повернулся к гостям, разглядывавшим карту. – Какой-то проныра вычислил, что за секунду с поверхности крепких напитков испаряется несколько миллионов слоев молекул спирта. Предлагаю осушать стаканы более прозаичным способом.
Последовав предложению, гости взяли стаканы и вновь вернулись к карте, на которой полковник указал места предполагаемой дислокации афганцев. До точки планируемого обмена оттуда было не менее 40 миль.
– Понятно, – продолжил Пат, – для полного счастья мне нужна возвышенность, которая позволила бы установить аппаратуру и контролировать подступы к точке обмена.
– Это не проблема. Примерно здесь, к северо-западу находится то, что вам нужно. Позиция неоднократно подвергалась обстрелам, но для вашей миссии она подойдет. Что-нибудь еще?
– Мне нужна бумага и карандаш.
– Пожалуйста, – полковник подошел к столу и достал необходимое, – садитесь на мое место. Не волнуйтесь, то, что вы хоть и ненадолго, но заняли место начальника штаба карабахской армии, останется в тайне. Как и все, о чем мы здесь говорили.
Патрик махнул рукой и, сев за стол одного из главарей «экстремистов», быстро набросал схему обмена.
– В моем видении обмен может быть проведен по следующему сценарию, – стал объяснять Пат, – к 10 часам мы подъедем к линии соприкосновения и расположим оборудование в этой точке. Для этого мне понадобится около пятнадцати минут. Одновременно ваши доблестные разведчики расположатся на удалении 500-600 ярдов слева от шоссе и севернее нас и будут немедленно докладывать вам о любом движении на противоположной стороне. Нам понадобятся четыре человека, которые понесут афганца. Как понимаю, он сам не в состоянии двигаться, и его придется нести на носилках, так? Далее, нам понадобятся еще два человека, которые понесут четыре бронежилета армейского образца: дополнительные меры безопасности нам не повредят. Надеюсь, они у вас есть? А теперь - технология. Ваши люди с носилками подойдут к этой точке, оставят пленного на земле и отойдут назад на 50 ярдов. Там останутся двое с бронежилетами. Шестеро афганцев приведут Алекса к носилкам, возьмут своего раненого и, оставив Алекса и одного из своих, отойдут назад, пятый понесет бронежилеты. Один из ваших людей наденет оставшийся бронежилет на Алекса и отведет его к исходной точке и дальше в тыл ваших позиций. Дальше, афганцы наденут бронежилеты на детей и сопроводят их к точке обмена. Здесь ваш человек примет детей и вернется с ними назад. То же сделает и оставшийся афганец. Думаю, что эти двое могли бы быть полевыми командирами.
– Допустим, – полковник провел рукой по волосам, – допустим, все это смахивает на популярную задачу с козой, волком и капустой, которым предстоит перебраться на лодке через реку. Не хочу быть обвиненным в мелочности, но что же станет с нашими носилками? – Рассмеялся полковник.
– Вы ими пожертвуете, полковник.
– Еще какие-нибудь жертвы, Патрик?
  – Не думаю. Хотя..., думаю, что предстоит немного понервничать и нашему дорогому профессору лингвистики.
– И что же меня ожидает, Патрик? – Спросил Пол, хмуро отслеживавший полет мысли своего напарника.
– Думаю, что ты бы мог находиться в исходной точке и контролировать ситуацию оттуда. Ты владеешь армянским и пушту, и на тебя можно возложить координацию действий. Имея на руках рацию, ты сможешь следить за переговорами афганцев. При этом, одновременно, ты будешь находиться в постоянном контакте с нами. Когда Алекс подойдет к исходной точке, то ты проведешь его дальше в тыл. Не волнуйся, профессор, я детально проинструктирую тебя обо всем, что нужно будет сделать.
Что ж, довольно великодушно. Но Патрик, как видно, решил пойти дальше и, немного призадумавшись, повернулся в сторону начальника штаба, изучавшего карту.
– Думаю, что для большей безопасности представителя академических кругов нам необходимо облачить его в нечто более подходящее случаю, чем мантия Ньютона. Что скажете, полковник?
– Модный фасон не гарантирую, но доспехами обеспечить можем.
– Может быть вы меня еще и заставите надеть военную форму?
– Неплохо, Пол. Совет дельный, и именно так мы и поступим, – потер руки Пат, – и, в конце концов, это будет не одеяние какого-нибудь мамелюка, а униформа твоих доблестных соплеменников. Таким образом, у тебя, хотя и на пару минут, но все же будет возможность почувствовать себя полноправным борцом за независимость. Как и все гражданские, ты сможешь гордиться своим боевым опытом, Пол. Надеюсь, полковник, вы не в обиде на меня за эти шутки.
Полу очень хотелось ответить грубостью этому коротышке, и мучительный поиск подходящего случаю выражения отразился на его лице.
– Не волнуйтесь, мистер Зетлян. Мы предоставим вам униформу американского образца. Уверен, что она вам даже пойдет.
Было видно, что полковник и Пат отлично снюхались. Пол посмотрел на Григория.
Тот махнул рукой:
– Соглашайтесь, Пол. Неужели вы собираетесь противостоять двум величайшим конторам в истории человечества: НАСА и штабу карабахской армии... Боже мой, и куда я только попал.
Видимо, этот Григорий был местной разновидностью такого явления, как Пат.
– Хорошо, – сказал полковник, вновь возвращаясь к столу и доливая коньяк в стаканы, – на первый взгляд расчет хороший, но все упирается в вашу чудо–технику, о возможностях которой мы можем догадываться разве что по вашему энтузиазму, Патрик.
– Я вас понимаю, – сказал тот, победно усаживаясь на прежнее место, – это комплексная аппаратура, позволяющая вести визуальное, аудио- и радионаблюдение за небольшими площадями. В нашем распоряжении видеоаппаратура, микрофоны направленного действия и радиопеленгатор с портативным компьютером. Ну и, конечно, радиосвязь.
– И, конечно, все это было приобретено на распродаже в супермаркете, где-то между галантереей и канцелярскими принадлежностями? – Засмеялся полковник.
– Понимаю, куда вы клоните. К сожалению, в Америке все можно купить за деньги, а если что-то и невозможно купить за деньги, то можно достать за очень большие деньги, – Патрик был на коне и не удержался от соблазна вновь подколоть своего напарника. – Впрочем, финансовая сторона не касается вашего соотечественника. Должен вам сказать, что узнав о проблеме, он не только сразу же согласился приехать сюда, но и отказался от гонорара.
– Я не знал, кого мне предстоит сопровождать, и уже жалею, что не застраховал свое здоровье, полковник. Впрочем, я не злопамятен, и, к тому же, наш друг совсем недавно стал дедом и, судя по всему, это стало причиной необратимых изменений в его психике.
– Поздравляю, – рассмеялся полковник и предложил выпить за это дело.
– А теперь, – сказал он серьезно, вернув стакан на стол, – подведем итоги. Завтра с утра нам предстоит сделать несколько важных вещей. Первое: за несколько часов до обмена мы сделаем привязку этой схемы к конкретной территории. Я расставлю своих людей, включая снайперов, по нужным местам. Проводить обмен с нашей стороны будет один из офицеров разведки: человек, прошедший через огонь и воду. Второе, мы проинформируем афганцев и местное командование азеров о месте и времени обмена. До этого я прикажу инсценировать активность в районе недавнего обмена на севере: пара мелькнувших машин заставит радикалов подумать, что мы собираемся провернуть сделку на старом месте. Это отвлечет их внимание, а когда они перехватят наш разговор с группой «Черного», то с момента начала процедуры у нас будет 30–40 минут.
– Вы уверены, что радикалам известно о предстоящем обмене?
– Более чем, господа.
– Раз уж я с вами в одной упряжке, то позвольте и мне высказать пару соображений, – предложил Пол, – Думаю, что было бы правильно заранее предупредить наше посольство в Ереване, чтобы они через своих коллег связались с азербайджанцами и настояли на гарантиях безопасности с их стороны. Дипломатический прессинг не помешает. И второе, я готов проконсультировать вашего человека, который будет договариваться с афганцами о деталях предстоящего дела. Возможно, что ему понадобятся мои услуги.
– Вы правы, и по первой идее я не вижу никаких проблем. Без этого невозможно, хотя думаю, что рассчитывать на железные гарантии не приходится. Что же касается второго предложения, – усмехнулся полковник, – то вы уже консультируете этого человека, то есть – меня. Открою секрет Полишинеля. В свое время мне пришлось повоевать в Афганистане, в составе транспортных войск – были такие в Советской Армии. Я занимался организацией и безопасностью транспортных поставок из Таджикистана в войсковые гарнизоны на афганской территории. Дело было ответственным. Ну и, помимо прочего, до переброски в Афганистан я и мои коллеги интенсивно изучали их основной язык - дари. Так что, друзья, знакомство с афганцами у меня состоялось еще задолго до карабахской войны. Более того, сегодня, по прошествии лет, я могу сказать, что именно ваши политики в свое время инициировали джихад и выпустили джина из бутылки. А сегодня здесь нам приходится расплачиваться с прямыми последствиями деятельности ваших политиков и инструкторов.
– Вы имеете в виду ситуацию с нашим парнем?
– Нет, я говорю о более широком круге вопросов.
– Я не согласен с вами, полковник, – улыбнулся Пол, – Допускаю, что и вы сами в свою очередь не согласитесь со мной, но эти афганцы, в некотором роде, всего лишь отплачивают вам тем же, что им пришлось претерпеть в годы советской оккупации у себя на родине. Но не в пример советским силам, их здесь мало. А по большому счету, вам все же приходится бороться с коммунистическим наследием, а не кознями нескольких сотен афганских моджахедов. Вы же не станете отрицать, полковник, что против вас в основном воюют такие же бывшие солдаты и полковники Советской Армии, как и вы сами?
  – Не все так однозначно, Пол. Наши соседи очень долго пытались придать этому противостоянию окраску религиозного конфликта и призывали под свои знамена разного рода чеченских, арабских и других боевиков, не говоря уже о самих афганцах. Ваш союзник – Турция – также активно помогала нашим оппонентам наемниками, экипировкой и даже вооружением натовского образца. По некоторым данным, она направила сюда больше сотни военных специалистов и дюжину отставных генералов. Возможно, вы и сами слышали, что на азербайджанцев активно работает и несколько ваших отставных генералов. Они заняты подготовкой новобранцев в специальных лагерях недалеко от Баку. Конечно, сами генералы нам не попадались, но пару трофеев натовского образца могу продемонстрировать.
– У нас завязывается интересный диспут, полковник. Вы намекаете на наши позиции по карабахской проблеме? Если так, то давайте, для большей объективности, рассмотрим некоторые факты. Это Москва во главе со Сталиным, а не Америка, росчерком пера передала Карабах Азербайджану. Несмотря на это, Сталину в Ереване установили громадный памятник там, где, если не ошибаюсь, сейчас стоит монумент Матери–Армении. Впоследствии, когда вы подняли вопрос о воссоединении с Арменией, то давил на вас не Белый дом, а Кремль. Если быть до конца объективным, то именно американский Конгресс первым признал право Карабаха на самоопределение. Госдеп даже планировал назначить армянина Эдуарда Джереджяна послом в Москву, чтобы как-то воздействовать на русских и остановить беспредел бакинских властей, но Кремль не согласился с его кандидатурой. Конечно, все это политика и здесь можно долго спорить. Я предлагаю обратиться к более наглядным, с учетом вашей деятельности, примерам. Не думаю, что вы забыли, как себя вела здесь Советская Армия? Я вас понимаю, вы всю жизнь провели в ее рядах, и вам неприятно все это. Если вы возразите, что это было сделано путем подкупа военных чинов, то позвольте заранее возразить, что решение о выводе войск, а, впоследствии, и директива о предоставлении Азербайджану огромного количества вооружения и боеприпасов, также принималось на самом высоком уровне московской политики. Она допустила погромы, дала «добро» на депортацию ваших сел, вооружила ваших соседей, а под конец, выведя свои войска, оставила вас один на один с вашими соседями, жаждущими выпустить вам кишки.
– Вижу, что вы достаточно информированы об истории конфликта, Пол. Да, я не оправдываю все то, что было сделано здесь кремлевскими политиканами. Но ведь это стало возможным после прихода к власти тех, кого вы в Америке стали возносить до небес за снятие «угрозы» ядерной войны и демонтаж организации Варшавского договора. Люди, которых вы почитали за гениев, довели страну до грани, за которой начался хаос, коррупция и все то, что нам пришлось пережить. Ваши аргументы о конструктивной американской позиции звучат убедительно, но давайте посмотрим еще глубже в корень проблемы. Вам известно, что согласно Севрскому договору от 10 августа 1920 года, ваша страна должна была взять мандат над обескровленной Арменией. Тогда у людей, прошедших через ужасы резни, появилась надежда на спасение, а ее символом стал ваш президент Вудро Вильсон. Чем это закончилось? Америка и цивилизованная Европа отвернулись от армян – единственных союзников на Кавказе. Мы остались один на один с турками, азербайджанцами и большевиками. За дружбу с вами нам пришлось расплачиваться войной на трех фронтах, жизнью тысяч людей и тем, что осталось от Армении. В этом безвыходном тупике советизация позволила спасти то немногое, что осталось. Не знаю, как у вас к этому относятся, но мандат над Арменией был вашим первым серьезным испытанием в Старом Свете, первым экзаменом в рамках той исторической миссии, о которой любят говорить ваши политики. Но вы не приняли вызов и подорвали веру в себя и цивилизованный мир.
– История – это палка о двух концах, полковник, и многое зависит, с какой точки на нее посмотреть. До исторического этапа, о котором вы упомянули, царизм также числился в союзниках армян. Его эмиссары предрекали армянам близкое освобождение от турецкого ига. Но царь так и не проявил должного рвения для того, чтобы предотвратить истребление моего народа. За веру в русских пришлось расплачиваться и моим родным, но ведь при всем этом, о доверии к России вы не говорите. Вы упомянули советизацию и то, что большевики сохранили осколки Армении. Это так, но вы же не будете отрицать то, что во многом благодаря американским миссиям и организациям были спасены от смерти десятки тысяч брошенных в пустыне людей, оставшихся без родины, семьи, имущества и веры в завтрашний день. Я могу понять ваше отношение к Америке: хотя мы и люди из одного племени, тем не менее, мы выросли в двух разных мирах. Но давайте отложим все в сторону и посмотрим на то, что стало с нашими соплеменниками, для которых Америка стала родиной. Первое поколение попало туда без гроша в кармане, их дети выросли в достатке, а внуки добились всего, чего можно достичь трудолюбием и целеустремленностью. Вы мне ответите, что то же самое было и в Советском Союзе. Не возражаю, но там, в Штатах, нас никто не сажал в эшелоны и не посылал на Аляску только потому, что мы армяне, и у нас есть национальное самосознание.
– Обратите внимание на эту дискуссию, Патрик, – молчавший доселе Григорий протер очки платком и, водрузив их на кончик носа, наклонился к Патрику, молча наблюдавшему за разворачивавшейся битвой интеллектов, – это типичное проявление нашего национального менталитета. С одной стороны – представитель академических кругов, специалист по языкам и народам, о которых я имею крайне смутное понятие. С другой – талантливый военный, не побоюсь сказать, многого добившийся на поприще восстановления исторической справедливости. Однако при всем этом, сейчас они оба ведут себя как типичные среднестатистические обыватели, коротающие время в ожидании запаздывающего автобуса. Воистину, ни разница идеологий, ни академическая среда и ни военная муштра не в состоянии выветрить то, что привилось где-то на генетическом уровне. Я ждал, что здесь скоро должен возникнуть спор на глобальные темы, а затянувшееся обсуждение вашей затеи стало меня в некотором роде беспокоить. Но нет, теперь я вижу, что все в порядке.
– Думаю, что небольшой обмен мнениями на патриотические темы не помешает, – зевнул Пат, – мы, ирландцы, начинаем говорить об этом после пары хороших кружек нашего Гиннеса, а вам, как вижу, достаточно пары стопок коньяка. И чего здесь необычного?
– Для начала предлагаю выйти на балкон и подышать свежим воздухом. Там и продолжим.
Предложение оказалось кстати, и Патрик вышел первым. Задержавшийся Григорий появился со стаканами и бутылкой коньяка, которую водрузил на широкие металлические перила.
Ночная прохлада окутывала затихший город. Примостившаяся где-то среди густой листвы птица мерно отсчитывала секунды: ту-ту-ту.
– Они так заняты своей дискуссией, что вряд ли обратят внимание на наше отсутствие, – Григорий зажег сигарету. – Разумеется, нет ничего ненормального в том, что два взрослых человека поздно вечером сидят в разрушенном артиллерией и авиацией городе и обсуждают политику двух держав, при этом даже не задумываясь о тех приземленных реалиях, которые начинаются за окнами этого кабинета.
– И в чем же они, помимо этого приятного вечера, заключаются, мой друг? – Повернулся к нему Патрик.
– В том, что империи приходят и уходят, а свои проблемы остаются. Война уже практически закончилась, и надо думать о завтрашнем, а не вчерашнем дне.
– Это обязанность политиков, пусть сами разбираются.
– Что касается проблемы, то не думаю, что политики смогут ее решить в ближайшем будущем. Ну а обсуждать Вильсона и Сталина вообще бессмысленно, нужно строить государство и добиваться его признания.
– При всем уважении, Григорий, мне кажется, что ваши надежды на признание несколько не вписываются в политические реалии.
– Что вы имеете в виду?
– Даже если отложим политические перипетии, а их не мало, то подобный шаг потребует от международного сообщества значительно большего, чем просто политическая декларация. Сегодня вы требуете независимости, а завтра, перед лицом материальных затруднений, будете требовать денег на развитие. А если вы, как государство, не справитесь со множеством вставших на вашем пути рутинных проблем, то тогда, мой друг, у вас появятся все шансы для того, чтобы стать головной болью для нас. Государство – это не только гимн, герб и так далее, но и ответственность. Вы же не позволите разъезжать по городу человеку без водительских прав. Но почему, когда речь идет о машине, вы можете понять причины недоверия, а когда речь идет о способности государства нести ответственность за людей, то нет? Поверьте, я не расист, совсем наоборот, но вы посмотрите, сколько независимых государств провозгласило высшей ценностью заботу о сотнях миллионов людей в той же Африке, а мир до сих пор ломает голову над тем, как их всех накормить.
– Мне остается согласиться с Полом в том, что мы действительно из разных миров. Ваш прагматизм основан на том, что в любом деле вы идеализируете материальную сторону, ну а нас долго и упорно учили материализовать идеи. Если вы так скептически оцениваете наше право на независимость, то спешу заверить, что для создания своего государства у нас больше предпосылок и причин, чем вся это ваша затея с акцизными марками, из-за которых вы утопили корабли с чаем и начали свою войну за независимость , – видимо, Григория задел менторский тон собеседника, и он решил пройтись по американской истории.
– Это же несерьезно, – хмыкнул Пат. – Вы сравниваете апельсины с яблоками. США – это первое демократическое государство в новейшей истории, доказавшее миру возможность существования качественно новой модели государственного устройства, в основе которой – свобода и демократия. Поверьте, что отцы-основатели нашего государства руководствовались ценностями более высокими, чем банальное неприятие британцев. Неужели вы замахиваетесь на нечто похожее?
– Нет, что вы. Для этого нам сначала придется принять рабство, потом отменять, а потом еще полтора века героически преодолевать его последствия в пригородах Степанакерта. Конечно, вы добились многого, но пока ваши декларации о свободном и демократическом обществе звучат красиво всего лишь с трибуны ООН, а уже через пару кварталов их в лучшем случае используют для того, чтобы заворачивать сэндвичи. При этом, вы не оставляете нам шансов, и если следовать вашей логике, то нам нужно было сдаться на милость тех, кто даже не скрывал своих планов перерезать нам глотку. И что тогда, по вашему, нам остается делать?
– Мне кажется, что вы должны будете вернуться в лоно Азербайджана, найти общий язык с вашими соседями и попытаться построить новое общество, основанное на демократии и взаимном уважении. Мир меняется, а с ним и ваши соседи. Рано или поздно, вам придется жить вместе, и это именно те реалии, которые лежат вне кабинета, и от которых вам не уйти.
– Ваша позиция не новость, и мне неоднократно приходилось сталкиваться с подобной точкой зрения. И каждый раз я задавал один и тот же вопрос: «А осмелились бы вы у себя в стране потребовать от кого-нибудь, скажем, того же Алекса О’Коннела, чтобы он отказался от своего гражданства и принял любое иное?» Я уверен, что ваша пресса оценила бы этот шаг как вопиющее нарушение фундаментальных прав человека, на вас подали бы в суд и, заставив возместить моральный ущерб, ободрали бы как липку. Но здесь вы с легкостью предлагаете это целому народу, пережившему крайне недружественное отношение соседей. Это не означает, что мы с ними не будем общаться. Отнюдь. Но я не согласен с вашей моделью нашего будущего и, к тому же, не разделяю ваш оптимизм относительно изменения мышления наших соседей. Они уже были коммунистами, но не стали ими, завтра они будут рваться в демократы, но вряд ли станут такими.
– Мир меняется, Григорий. Придет время, и весь негатив, которым пропитан ваш регион, уйдет в прошлое. Разумеется, в вашем миропонимании этот конфликт сейчас затмевает все остальное, и поэтому в своих оценках люди здесь пока не могут выйти за рамки региона, затерянного на карте. Не забывайте, что на фоне глобальных трансформаций ваш конфликт – это не более чем локальные дрязги, отбрасывающие ваши народы в средневековье. Неужели вы надеетесь, что цивилизованный мир в состоянии понять людей, которые предпочитают влачить существование тогда, когда можно отказаться от вражды и ненависти и достичь благосостояния и процветания. Вы и ваши соседи должны прийти к разумному компромиссу, в противном случае все вы так и останетесь на задворках цивилизации.
– Вы думаете глобально, Патрик, но действовать придется локально. Нельзя не учитывать местных реалий. В свое время большевики точно так же требовали от нас жертв во имя победы коммунизма на мусульманском Востоке. Взамен они нам точно так же предлагали интернациональное братство народов и экономическое процветание. Если от нас снова требуют жертв во имя лучшего будущего, то хочу спросить, а зачем нам такое будущее, которое всегда берет больше сейчас, чем дает потом?
– Вы забываете, что говорите об обанкротившейся политике исчезнувшей страны, тогда как США – это страна, основанная на иной шкале ценностей. Во главу угла мы ставим человека и его права, а не социальные утопии. А когда мы говорим о новом мире, то подразумеваем эволюционное достижение уважения этих прав на глобальном уровне. Таково будущее в нашем понимании, и в его приближении нам видится наша историческая миссия. История доказала рациональность пройденного нами пути, и доказательством являются благосостояние и процветание, которых мы достигли. Того же мы желаем и всем другим.
– Не сомневаюсь в вашей искренности, Патрик, но от сказанного вами веет имперским мышлением. Ваше понимание будущего мирового устройства – это продукт вашей политической культуры и традиций, оно понятно и приемлемо там, где в основе обществ и элит лежат идентичные ценности. Во всех остальных местах вы столкнетесь с проблемой насаждения или, если вам так будет угодно, распространения своих идей. Возвращаясь к нашим соседям, я хочу сказать, что для них сами слова о преодолении вражды и уважении прав человека звучат, по меньшей мере, преждевременно. Я также сомневаюсь, что вам удастся объяснить все прелести компромисса тем, кто изначально не приемлет компромисса, как философии урегулирования политических проблем. И здесь, как мне представляется, может произойти самое интересное: как только вы убедитесь в невозможности сделать это, то тогда, во имя ваших нефтяных и иных интересов, вы возьметесь за нас и будете давить до тех пор, пока среди нас не появится кто-либо, полностью разделяющий ваш оптимизм. Потом на свет появится бумажка, размахивая которой ваши политики скажут, что принесли мир для целого региона . Все это уже было, и история может повториться. Если, конечно, не одно «но».
– И что же? – Облокотившись о перила, Патрик пускал кольца дыма и мысленно представлял себе мягкую пуховую перину: усталость сказывалась, и его тянуло в сон.
– Все может поменяться тогда, когда вы сами однажды столкнетесь с тем, с чем нам уже приходиться иметь дело.
– И о чем конкретно идет речь?
– Скажем, о тех же моджахедах, которые могут однажды появиться у вас в Америке и начать войну с вами на вашей же территории.
– С политической точки зрения подобный шаг был бы глупостью, а с военной – самоубийством. Никакой логики, – Пат пожал плечами, – К чему им это, что бы это им дало?
Григорий засмеялся и почесал подбородок.
– Мои доводы могут показаться вам спорными. Ладно. Что бы не твердили ваши аналитические центры, на Востоке люди трепетно относятся к справедливости, обожествляют закон и боятся силы. Тот, кто сумеет сделать триединство этих компонентов основой своей политики, получит здесь неограниченную власть. Но если этот кто-то станет руководствоваться не справедливостью, а исключительно своими интересами, если он при этом возведет их в ранг закона и подкрепит все это силой, то очень скоро станет здесь врагом номер один. Мой совет: даже на бытовом уровне не пытайтесь делать что-либо вопреки справедливости и в угоду кому-либо, ибо в лице этого человека вы приобретаете не друга, а врага. Не удивляйтесь, в вашем понимании дружба с вами сулит ему выгоду, но для него – она граничит с бесчестием, и он не упустит случая первым продемонстрировать свое подлинное отношение к вам. Справедливость – это высшая ценность, даже тогда, когда она ведет к ограничению интересов. Готовы ли вы придерживаться справедливости, даже если это вам будет дорого обходиться? Подобная дилемма всегда стояла перед державами, пытавшимися переустроить остальной мир. Посмотрите, как жалко повел себя этот ставропольский тракторист Горбачев, которого вы так любите возносить. Нашим мольбам о справедливости он предпочел сделку с Баку. В результате он потерял нас, но и не приобрел Азербайджан. Ему казалось, что в обмен на политическую поддержку Баку и репрессии против армян азербайджанцы навеки останутся верными ленинцами. Как бы не так, сегодня они готовятся отдать его под суд. Так что, мой дорогой Патрик, ваш друг Горби ушел, но оставил грабли на прежнем месте. Как говорится: «Добро пожаловать!»
– Видно, – засмеялся Пат, – и наш автобус тоже несколько задержался. Мы также как-то незаметно сползли в трясину глобальной политики, хотя армянских генов во мне не больше, чем китайских. Ваши философские размышления достаточно оригинальны, мне особенно понравилась идея о Горби. Но, повторюсь, что это очередной пример мышления, ограниченного рамками региона. Нельзя забывать, что Горби отвел ядерную угрозу, грозившую всему человечеству. Вы предпочитаете не упоминать о такой мелочи, как десятки тысяч ракет с ядерными боеголовками, но готовы растерзать его за пару танков, которые этот – как вы изволили выразиться – «тракторист» передал вашим соседям... Нет, дорогой друг, это не мы, а вы сидите по уши в различных проблемах. И, во-вторых, что такое справедливость? По вашему, нам нужно срочно признать вас, иначе – конец нам и нашей «империи»?
– Все предельно просто, – пожал плечами Григорий, доливая коньяк в стаканы, – как только вы пойдете на сделку с дьяволом и начнете на нас давить, то все поймут, что вам здесь, как и на Ближнем Востоке, нужна только нефть. А раз так, то игроков на этом поле станет о–очень много. Ваше право на нефть будет поставлено под вопрос, и до поры до времени вам предъявят очень длинный список требований. Чтобы сделать ваших политиков более сговорчивыми, их будут шантажировать неизбежностью разочарования в ваших демократических идеалах. А кончится все это тем, что однажды конфликт интересов приведет к войне. Ее вам объявят те, кого вы сами использовали против других.
– На чем основан ваш сценарий развития ситуации, Григорий?
Патрик отпил коньяк и зажег очередную сигарету: честно говоря, его уже начинали раздражать сатира и апокалиптические нотки в словах этого Григория, возомнившего себя Киссинджером местного розлива. Впрочем, где-то на подсознательном уровне он испытывал симпатию к этому невысокому коренастому малому, облокотившемуся на перила и изредка поглядывавшему в его сторону сквозь толстые стекла очков. На самом же деле он был зеркальным отражением его самого – Пата. Впрочем, с учетом местных реалий, о которых Григорий так любил напоминать.
 – Ну и в чем дело? Вы проводите академические исследования или, все же, выдаете желаемое за действительное? Если да, то не стесняйтесь, я вас могу понять.
– Это просто сопоставление исторических фактов. Все величайшие цивилизации, предопределившие развитие человечества на столетия вперед, пали не под ударами более сильных в цивилизационном плане врагов, а менее развитых союзников, которые охотно брали деньги, исполняли мелкие поручения, но при этом не торопились перенимать краеугольные ценности. Согласен, что в вашем случае мы имеем дело с эксклюзивной ситуацией: вы не дали миру эпических героев, зато подарили человечеству жевательную резинку, джинсы, фастфуд и Микки Мауса. В некотором роде это дает вам неоспоримые преимущества перед Римом и Византией, но вряд ли вы продержитесь дольше, чем они. Почитайте Гиббона .
Этот малый однозначно измывался, хотя делал это легко, непринужденно и даже дружелюбно. Вступать в спор Патрику не хотелось, ему хотелось спать.
– Ладно, полистаю на досуге, – сказал он, почесывая подбородок, на котором уже появилась двухдневная щетина, – честно говоря, я порядком подустал после дорожной тряски, но, несмотря на это, мне действительно было интересно выслушать ваши мысли, и конечно, я благодарен за трогательную заботу о нашей исторической роли. И раз вы предупреждаете об опасности нас, то позвольте отплатить вам той же монетой. Сказанное вами было интересно по ряду причин, и я даже знаком с парой ребят у нас в Вашингтоне, которые думают практически также, разве что за исключением оценки Горби. Но все это очень мало связано с вашими проблемами. Вот вы говорите о справедливости на уровне стран и народов, но при этом обходите вниманием то обстоятельство, что именно эта идея лежит в основе развитых обществ и стран. Во внешней политике понятие «справедливость» звучит громко, но аморфно, а это залог спекуляций. Внутри страны все гораздо проще и труднее: либо справедливость есть, либо ее нет. Вспомните об этом прежде, чем требовать признания и справедливого отношения к себе. Была такая спартанская традиция: колыбель с новорожденными мальчиками долго били о стену. Очень непедагогично, скажу я вам, но в результате выживали те, кто был более подготовлен к жизни. Мой редактор не уполномочивал меня говорить такие вещи, но знайте, что если вы претендуете на независимость, то будьте готовы к тому, что вас также будут бить о стену. Ваша пропаганда может называть ее как хочет: стена равнодушия, несправедливости и т.д. Не в этом суть, а в том, что если после этого у вас останется сил, чтобы продолжать идти к независимости, то – браво. Но если вы передумаете и взмолитесь о пощаде, то церемониться с вами никто не будет. Вы же не пьете коньяк из треснувшего стакана. Это, дорогой Григорий, уже из моей личной истории. Ваше здоровье.
– Из сказанного вами я понял, что нам пора запасаться аспирином. Если честно, то это звучит более обнадеживающе, чем весь этот пафосный пацифизм, – Григорий улыбнулся и пожал протянутую руку, – было приятно побеседовать. Холодает, пора внутрь.
Они осушили стаканы и вернулись в прокуренный кабинет.
К счастью, глобальные темы здесь также были исчерпаны, и собеседники мирно рассказывали друг другу о своих корнях. Оказалось, что НШ происходил из старинного карабахского рода, представители которого в свое время верой и правдой служили в царской армии и неоднократно достигали генеральских званий и регалий. После советизации Карабаха шушинской ветви рода, и без того пережившей армянскую резню весны 1920г., пришлось туго. Их лишили остатков имущества, и им чудом удалось избежать репрессий. В середине 30-ых, опасаясь доносов и преследований, они переехали из Шуши на Северный Кавказ, где его отцу, врачу по специальности, удалось устроиться в районную больницу. Когда началась Великая Отечественная война, его отца мобилизовали и отправили служить в военно-полевой госпиталь, но через пару месяцев вернули обратно и назначили на должность главного хирурга в одном из многочисленных военных медучреждений, под которые советское командование выделило бывшие санатории и курорты юга России. Здесь в 1941 году и родился мальчик, которому суждено было впоследствии стать начальником штаба карабахских сил. Его детство прошло в окружении военных, что, с учетом семейных традиций, в последующем обусловило выбор профессии. В 18 лет он поступил в военное училище в Ростове, кстати, там же и выучил английский. Затем служил на Дальнем Востоке, в Средней Азии и в Афганистане. Карабахская война застала его где-то в Подмосковье, где после окончания афганской кампании он ожидал выхода на пенсию в должности заместителя командира мотострелковой дивизии. В Карабах он приехал добровольцем в конце 90-го и лишь недавно научился более или менее сносно говорить по-армянски, да и то – на карабахском диалекте. Его жена и младшая дочь пережили с ним всю войну в Степанакерте. Старшая была замужем в Москве.
На фоне скупого рассказа полковника повествование Пола было более красочным. Его дед был родом из Смирны , где семья Зетлянов имела торговый дом, поставлявший фрукты в Европу. Согласно семейной традиции, его прадед начал свой бизнес с одного единственного граната. Однажды, когда ему было тринадцать лет от роду, он с гранатом в руке – наградой отца-кожевника за расторопность – шел мимо пристани, где чинно прогуливались европейцы, сошедшие на берег из причалившей яхты. Мальчик торопился к дому черноглазой красавицы, будущей прабабки Пола, расположение которой должен был завоевать сей сочный плод с треснувшей кожурой. Начинающий кожевник собирался было обогнуть попавшуюся на пути очередную парочку и юркнуть на знакомую улицу, когда невысокий, облаченный в кремовый костюм и фетровую шляпу джентльмен с закрученными вверх тонкими усиками резко преградил ему дорогу бамбуковой тростью с серебряным набалдашником в виде льва. От неожиданности мальчик поднял глаза и встретился глазами со своей фортуной. Тогда он и не предполагал, что невысокая женщина лет двадцати пяти в белом, украшенном кружевами платье, не способном скрывать ее выпиравший живот, улыбнется ему той самой улыбкой, которую древние приписывали богине случая. Глаза женщины были устремлены на ладонь мальчика. Между тем джентльмен, подергивая усиками, указал тростью на гранат и полез в карман за мелочью. Прадед Пола был смышленым малым и уже где-то слышал, что беременных тянет на кислое, однако насчет граната у него были свои планы. Он завертел головой и хотел было отвести руку за спину, но тут произошло нечто, заставившее его пересмотреть эти самые планы. На противоположной стороне улицы появился отец Маро – известный в городе богатый торговец, любивший иногда поторговаться с рыбаками-греками, выставлявшими на пристани свой вечерний улов. Чинно перебирая янтарными четками, торговец завернул за знакомый угол и, тем самым, похоронил надежды мальчика на встречу с любимой. Настроение упало, он протянул гранат даме и, отказавшись от вознаграждения, хотел было повернуть обратно, но женщина, видимо, принявшая отчаяние мальчика за жест великодушия, по-матерински ухватила его за плечо. Передав мужу зонт, она недолго покопалась в соломенной сумочке и почти силой вложила в ладонь мальчика небольшую золотую монету. Усики джентльмена при этом пару раз обреченно вздрогнули, о чем прадед впоследствии всегда вспоминал со смехом.
Природная хватка позволила мальчику быстро сориентироваться в произошедшем, и на следующее утро он появился на пристани с небольшой тележкой, заваленной спелыми гранатами, которые он стал предлагать богатым европейцам, путешествовавшим по морю из Старого мира в Святую землю. Утомленные круизом, иностранцы охотно раскупали все, чем можно было хоть как-то перебить противный привкус, остававшийся во рту после корабельной качки. Благодаря трудолюбию, за пару лет мальчику удалось расширить свое дело, а еще через несколько лет, когда капитал давал ему право сосватать Маро, он преподнес ей изящное золотое колечко в виде зрелого граната с лопнувшей кожурой и выглядывавшими наружу тремя зернышками – того самого, предназначавшегося дочери торговца в тот судьбоносный вечер. В произошедшем он увидел роль провидения и попросил ювелира выгравировать на ободке перстня крестик, а по сторонам четыре буквы «А.А.» и «З.З.», что по-армянски означало: «Длань Господня и Зетлян, Смирна» . В последующем его сын – дед Пола, расширил торговлю и, наряду с экзотическими фруктами, стал поставлять в Европу гранатовое вино – напиток, доселе неизвестный ценителям виноградной лозы. Став влиятельным купцом, он не забыл заветов отца и щедро подавал нищим и помогал семьям, где были беременные женщины. Резня 1915г. застала его во Франции, но, как видно, дела его шли впереди него: соседи защитили его семью от погромщиков и организовали ее отплытие из города на итальянском торговом судне. Из Европы семья перебралась в США за год до оккупации Франции и обосновалась в Северной Калифорнии, где и климат и ландшафт напоминали родные края. Пол родился к концу Второй мировой и стал третьим сыном в семье. Несмотря на то, что его назвали в честь легендарного прадеда он, в отличие от братьев, не пошел по семейной стезе и предпочел бизнесу науку. Но, при этом, он остался любимчиком в семье, а его мать, незадолго до своей смерти, передала ему семейную реликвию – перстень прабабки.
Полковник сидел с задумчивым лицом. Было видно, что вся эта история с гранатом произвела на него неизгладимое впечатление. Возможно, он думал о том, как схожи судьбы армян Турции с жизнью тех, кого неумолимый рок заставил покинуть насиженные места уже спустя 70 лет. История их семей и впрямь в точности следовала формуле, согласно которой его соплеменники везде и всегда становились жертвами потрясений и смут. В этом смысле младотурки мало чем отличались от большевистских комиссаров: людей убивали, грабили и изгоняли из родных очагов. А может быть, он представил себе нагретую солнцем гранитную брусчатку пристани и смуглого босоногого мальчика с гранатом в руке, предвкушавшего встречу со своей Маро и далекого от мысли о том, что придет время, когда вся эта идиллия зеленого приморского городка будет предана мечу, огню и разрушениям. Копоть костров скроет белые стены, черепичные крыши рухнут, а рыбацкие лодки будут служить тем, кто станет возить людей на середину бухты и топить в море.
Пол же вспомнил, что вместо того, чтобы оставить семейную реликвию в Нью-Йорке или хотя бы в Ереване, он, почему-то, привез ее сюда во внутреннем кармане плаща. Он вспомнил о Доре и ее свадьбе, о том, что завтра они получат парня, и что он успеет вовремя вернуться в Нью-Йорк и организовать банкет под открытым небом. Почему бы и нет, думал он. Зачем «Клецке» подыскивать ресторан, если можно закатить хорошую пирушку на какой-нибудь живописной лужайке с прудом и даже лебедями? Он посмотрел на задумчивого Патрика и подумал, что было бы неплохо пригласить на пирушку толстяка, напоить его и Гордона до потери пульса, а потом бросить обоих в пруд на съедение кровожадным лебедям.
А Патрик между тем подсчитывал количество выпитого за два дня. Статистика была неутешительной для его печени, и он уже давно пришел к выводу, что пора заканчивать все эти сентиментальные разговоры об истории развития мелкого предпринимательства и отправляться спать.
Видимо, его местная разновидность полностью разделяла эти убеждения.
– Я думаю, что джентльмены устали с дороги, и им нужно отдохнуть, – потягиваясь, Григорий нарушил наступившую тишину, – и, в конце концов, полковник, они у нас в гостях, а не в заложниках.
– Да, ты прав, – сказал полковник, все еще находясь под впечатлением услышанного, – одну минуту.
Он вызвал адъютанта и распорядился отвезти гостей домой к «Форестеру».
– Спокойной ночи, господа, – сказал он им на прощание, – вам нужно отдохнуть, а то мы с головой ушли в прошлое, забыв, что у нас завтра и без того много дел.
Пожав руки американцам, Григорий остался: у него были какие-то дела с НШ.
– Что это за историю ты наплел полковнику? – В нарушение всех правил спросил Пол своего напарника уже в машине.
– Нужно торопиться. Как только эти ребята подпишут соглашение о мире, начнется большой торг с участием международных структур и посредников. Ну, ты понимаешь: пленные, заложники, пропавшие без вести. Азербайджанцы затребуют наших заложников для централизованного обмена, и что бы они там не говорили нашему посольству, на самом деле, их вряд ли будет волновать какой-то раненый афганец. А если за дело возьмутся ребята из Красного Креста, то через сутки «разгребатели грязи» распишут биографию нашего парня вплоть до Авраама.
Стараясь не шуметь и не разбудить хозяев, они поднялись на второй этаж, где в свете горящей керосиновой лампы бросили жребий и решили, кому где спать. Затем Патрик открыл окно, выставил небольшую антенну, включил компьютер, просмотрел сообщения и набросал пару строк.
– Для нас нет ничего серьезного. Сообщают, что предупредили посольство в Баку.
Расположившийся на диване Пол, – Патрику досталась кровать, – заложил руки за голову и спросил своего напарника:
– У меня есть один вопрос, но ты должен ответить на него честно.
– Продолжай, – ответил Патрик, устраиваясь на двуспальной кровати.
– Ну и кому же принадлежала эта частная компания, в которой ты, якобы, отвечал за безопасность в Хьюстоне?
– Как кому? Дяде Сэму. Кому же еще? – Патрик повернулся на бок и вскоре заснул как убитый.


ГЛАВА 17

Пол проснулся около восьми. Несмотря на поздний для утра час, в комнате было достаточно темно, и он подумал, что еще нет и шести. А вообще, столь поздний срок был отступлением от обычного графика: как видно, сказывалась усталость прошлого дня и «синдром часовых поясов». Как обычно, проснувшись на новом месте, он не сразу сообразил, где находится и добрую пару секунд разглядывал светло- голубой потолок комнаты, пока недовольное бурчание Пата не вернуло его к реальности.
– Подъем, полковник, – он упаковывал свои хитроумные приспособления в дорожные сумки из черной синтетической ткани, – через пятнадцать минут наш славный капитан ждет нас к завтраку. Между прочим, я бы не отказался от жареного бекона с яичницей, хрустящей булочки и стакана апельсинового сока. Англичане – не ангелы, но никто в мире еще не придумал ничего лучше, чем их завтрак.
– В чем дело, к чему такая спешка? – Пол потянулся.
Диван был мягкий, но коротковатый и, пока Патрик «утопал в роскоши», ему пришлось проспать всю ночь с согнутыми коленями. И, вдобавок, ныло плечо.
– О какой спешке ты говоришь, мой друг? Все идет по плану. Но вот эта дурацкая погода может доставить нам серьезные неприятности.
Сквозь узкие щели желтых с отливом занавесей было видно пасмурное небо, упиравшееся в зеленую верхушку ближайшего холма. Дождя не было, но свинцовый цвет туч не предвещал ничего хорошего.
– Скажи спасибо, что нет тумана, – Пол натянул штаны и пошел в банную комнату. – Ты уже связался с Гордоном?
– Да. Наш посол в Баку уже встречался с нужными людьми, и те обещали обеспечить безопасность нашей затеи с противоположной стороны. Но у ваших соседей два условия: они не хотят афишировать ситуацию среди своих, и второе – хотят, чтобы мы обязались в последующем не предавать огласке это дело с моджахедами. Поэтому, о предстоящем с их стороны, будет знать ограниченное число людей. Посол обещал выполнить их условия.
– Неужели опасаются, что кто-нибудь из их солдат откроет пальбу по нашему писаке, а затем спишет все на нахлынувший порыв патриотизма? Что еще?
– Плохая новость: мы не сможем получать снимки местности со спутника.
– Ты серьезно? – Пол стоял в проеме двери с зубной щеткой в руке, – опять сюрприз? В Вашингтоне мне ничего не говорили о задействовании Стратегической оборонной инициативы в нашем деле.
– Твоя язвительность не к месту. Нужно было с самого начала понимать, что твой друг прислал меня совсем не для того, чтобы скрасить твое путешествие. Помоги запихнуть эту чертову треногу. Хорошо. Так вот, полковник, романтика закончилась, и таким воякам, как ты, пора в Музей естественной истории. Открою небольшой секрет: дело приняло такой серьезный оборот, что за нашим шоу собирались наблюдать в прямом эфире, а дюжина яйцеголовых парней в бескорыстном порыве даже собиралась прильнуть к дисплеям, чтобы подстраховать наши задницы с геостационарной орбиты. Чувствуешь размах? Но, как видно, при такой погоде нам придется работать вслепую. Конечно, ребята из вашей конторы могли бы привлечь к делу пару колдунов из сверхсекретного управления черной магии. Говорят, у вас додумались и до такой ерунды. Представляю костер посреди Ситуационного кабинета и дикие завывания штатных шаманов, заклинающих Большого духа даровать нам удачу.
– Хватит сгущать краски. Видно, затею со спутниками твое начальство придумало для того, чтобы подстраховать себя на случай, если твоя импровизация обернется ей боком. Как я их понимаю. Не удивлюсь, если окажется, что у тебя там целый кинематографический фонд. Кстати, и ты собираешься показать полковнику все это? – Пол ткнул щеткой в разложенное на столе оборудование, – он и так догадывается о ее происхождении. Не разочаровывай его, Пат, покажи бирки с надписью «Имущество правительства США». Да, и не забудь в рапорте детально расписать свои вчерашние выходки.
– Ладно, кончай борьбу с кариесом, у нас осталось пять минут.
«Форестер» ждал гостей за накрытым во дворе столом. Выпив натощак по стопке обжигающей тутовой водки, напарники быстро заели ее домашней сметаной, зеленью и домашним сыром и стали грузить сумки в знакомую белую «Ниву».
До первого пункта назначения – небольшого городка, лежавшего в нескольких милях от линии фронта – предстояло ехать около часа. Там их должны были ждать в штабе местной воинской части. Разбитое асфальтовое полотно, местами перекроенное вдоль и поперек тяжелой гусеничной техникой и следами взрывов, петляло по подножию южного предгорья, тянувшегося на северо-восток от Степанакерта. Часто попадались развалины населенных пунктов, сгоревшие остовы танков и другой бронетехники советского образца. Слева, в двухстах ярдах параллельно шоссе тянулась горная гряда, поросшая деревьями и кустарником. Справа, после пятнадцати минут езды, открылась широкая, плоская равнина, на сотни миль тянувшаяся дальше на восток, к далекому берегу Каспийского моря.
Местный штаб сил самообороны расположился на восточной окраине городка, в П–образном обшарпанном корпусе бывшей школы. Ее окна были заделаны толстой зеленой полиэтиленовой пленкой, а от былого великолепия остался невысокий постамент, установленный посреди двора и окруженный невысоким каменным бордюром. Видимо, когда-то здесь стояла статуя вождя мирового пролетариата или нечто более подходящее случаю. Сейчас, вместо снующих детей, во дворе стояла пара потрепанных машин, а под окнами левого корпуса к стене было привалено оставшееся с зимы длинное толстое бревно, нынче служившее скамьей. Где-то близко, за углом здания, работал двигатель небольшого электрогенератора.
«Форестер» доверил гостей местному командованию и обещал подъехать на место обмена с начальником штаба. Местный командир, крупный мужчина лет сорока с пышными усами и коротко остриженными волосами, предложил гостям какой-то особый чай из местных трав.
– Вы, наверное, очень рады, что война скоро закончится, не так ли, командир? – Явно не к месту спросил его Пат, предварительно пожав протянутую руку, – я могу вас понять.
– Другие – да, я – нет, – ответил командир почти с вызовом.
«Милитарист», – подумал Патрик и начал копаться в своих сумках.
Возможно, так оно и было. А возможно и нет, и его собеседник, в ожидании приказа наступать, уже второй месяц разглядывал в полевой бинокль свой дом, во дворе которого зимой 1991 года был вынужден похоронить свою мать, погибшую от осколка снаряда, и окончание войны грозило оставить ее в вечном плену. Кто его знает?
Пока Патрик возился с аккумуляторами, Пол разговорился с командиром. Тот отвел его в дальний угол комнаты и, мельком кивнув в сторону Пата, осторожно поинтересовался:
– Военный эксперт?
В его глазах читалось недоверие.
– Профессионал высочайшего класса.
– Да? – Командир почесал затылок, видимо, он не разглядел плохо скрытой иронии, – что-то его комплекция не внушает мне доверия.
Оказалось, что начальник штаба распорядился ознакомить Патрика с местностью, следовать его инструкциям, а в случае необходимости – оказать ему посильное содействие по любому вопросу. По правде говоря, в глазах командира это была слишком большая честь для какого-то иностранца.
Патрику понадобилось зарядить аккумуляторы, и командир лично проводил важного гостя к связистам, располагавшимся где-то в здании. Пол, тем временем, решил немного размять ноги и пройтись по двору.
Проходя по коридору, он выглянул во двор сквозь единственное открытое окно, на котором каким-то чудом уцелели стекла. Несмотря на раннее время, перед штабом уже начали собираться люди, в основном женщины и несколько одетых в военную форму мужчин, лица которых уже давно не видели бритвы. Под стеной, на бревне, примостилась живописная пожилая пара. Старая женщина в черном платье и темной косынке сидела, прислонившись спиной к стене. На ее коленях лежал свернутый цветастый платок, который она удерживала правой рукой. Рядом сидел ее муж – старик, в парадном темно-зеленом френче «сталинского» покроя, все еще модный среди местных людей старшего поколения. Подбородок старика покоился на рукоятке самодельной трости из кизилового дерева, которую он сжимал перед собой в узловатых мозолистых руках на уровне груди. Дополнявшая картину зеленая кепка все того же «сталинского» покроя лежала рядом. На лицах стариков, где-то среди многочисленных морщинок, скрывалось напряженное ожидание, сменявшееся надеждой всякий раз, когда двери штаба открывались, и кто-то выходил.
Пол вспомнил своего деда по отцовской линии. Седовласый старик, любивший выводить металлическим кончиком трости невидимые закорючки на горячем калифорнийском асфальте, никогда не отличался особой общительностью. В последние годы своей жизни он вообще отошел от дел и предпочитал коротать свои дни, сидя на скамье перед домом, откуда открывался прекрасный вид на океан.
– Погос, – подозвал он однажды теплым апрельским вечером маленького Пола, игравшего в мяч на лужайке перед домом – а ну-ка, иди сюда. Видишь это море?
Сквозь высокие кроны тополей, растущих в прибрежном парке ниже по склону, было видно, как багровый солнечный диск медленно скрывался за горизонтом, оставляя за собой узкую розоватую дорожку на шершавой поверхности океана.
– Да, вижу.
– Так вот, оно не везде такое.
– А где оно не такое? – Удивился мальчик словоохотливости деда.
– Там, где я родился, – ответил тот с улыбкой.
– А какое оно там, где ты родился?
Старик нахмурил лоб, немного подумал и махнул тростью в сторону дома.
– Иди спать, уже поздно.
Он так и не научился сносно говорить по-английски.
Когда он умер, на его лице была улыбка: наверное, смерти было суждено сделать то, что было не по силам жизни – отправить его туда, где море другого цвета.
        – Родные детей.
Пол обернулся. Рядом стоял командир.
– Это родные детей, – повторил он, – они узнали, что сегодня намечается обмен, и ждут, когда вернут детей.
Командир вышел во двор, где его сразу же заметили и обступили со всех сторон.
Видимо, у сидевшей на бревне старой женщины затекли ноги, и она не смогла сразу встать. Старик передал ей свой картуз и, медленно переступая, направился к группе.
Понаблюдав пару минут за беседой, Пол пошел искать толстяка и вскоре сквозь открытую дверь заметил, как тот, сидя на деревянном табурете и удерживая в руках рацию, что-то жестами объяснял двум молодым связистам. Те, судя по всему, были смышлеными малыми: они кивали головой и пытались в свою очередь что-то втолковать этому смешному американцу.
– Ты появился кстати, Пол, – Патрик махнул рукой, – я перепрограммировал пару раций твоих доблестных соотечественников. Теперь переведи, что им предстоит делать...
Пол несколько минут старательно переводил инструкции толстяка.
– Поняли, о чем речь? – Спросил Пат.
Связисты кивнули.
– Пусть повторят, что нужно делать.
Пол перевел.
– Браво, – толстяк был доволен, – а теперь, проведем небольшое практическое занятие.
Он передал связистам рацию, раскрыл компьютер, покопался в настройках и скомандовал:
– «Ситуация под контролем».
Связисты пошептались и быстро нажали на нужную кнопку.
На экране замигала зеленая точка.
– Хорошо, – продолжил Пат, – «движение в секторе наблюдения».
Экран замигал красной точкой, затем появилась цифра три.
– Молодцы, – Патрик похлопал ближайшего из связистов по плечу, – переведи им, Пол: объясните все это людям, которые будут проводить обмен. Да, если эти ребята когда-нибудь попытаются устроиться на хорошую работу, то могут рассчитывать на мои рекомендации и связи.
Услышав перевод, солдаты застенчиво улыбнулись: они поняли, что их хвалят, но не поняли, что такое «хорошая работа».
Пока Пат колдовал над второй рацией, подошел командир в сопровождении невысокого, коренастого офицера. В руках у того был пластиковый пакет с американской военной формой для Пола. Да, НШ действительно любил пошутить.
– Зовите его Камо, он кадровый майор советской разведки, воевал в Афганистане и немного говорит на их языке. Он будет проводить обмен с нашей стороны. Пока он останется здесь и будет готовить своих людей для работы с рациями, а нам пора на место. У меня приказ – ознакомить вас с ландшафтом. НШ подъедет к одиннадцати.
– Не люблю, когда рукопожатие плавно переходит в насилие, – потирая руку, буркнул Пат, когда он с Полом садились в «УАЗ» командира.
Дорога до позиций заняла не более двадцати минут. Издали, на подступах к карабахским позициям, казалось, что широкая холмистая равнина на севере и северо-востоке упиралась в предгорье, а к югу и юго-востоку ее зеленый край задевал низкие свинцовые облака горизонта. Когда машина остановилась, Пол вдали угадал очертания края каньона, который, согласно карты, должен был резко обрываться над руслом небольшой, бурной горной реки. Недаром он так долго вчера простоял перед картой. Между тем, командир отогнал автомобиль в низину, скрытую от противоположной стороны небольшим холмом, в подножие которого с тыловой стороны расположился командный пункт. На истоптанном пятачке земли перед ним их встретили несколько бородатых солдат, которые помогли разгрузить оборудование. С их слов, с утра было довольно тихо, на противоположной стороне не особенно шевелились, и лишь изредка доносились приглушенные дистанцией звуки одиночных выстрелов.
Полу нужно было переодеться, и его отвели в один из блиндажей, вырытых в глинистом склоне холма. Небольшое помещение 10 на 5 футов с двумя врытыми в землю высокими балками, на которых покоился настил из толстых бревен, освещалось размытым светом закопченной керосиновой лампы, подвешенной к потолку. Наверху, где-то между бревнами, бодро шуровали мыши, о маршрутах перебежек которых свидетельствовали серебристые струйки пыли и маленькие комья глины, осыпавшиеся на утрамбованный земляной пол. По обе стороны от входа стояли двухъярусные кровати армейского образца, а на столбах виноградными гроздьями висели выцветшие рюкзаки и три автомата Калашникова. В тусклом свете лампы можно было различить, что на кроватях лежали люди. Никто из них не отреагировал на появление незваного гостя, и Пол понял, что здесь отдыхали те, кто простоял на посту всю прошедшую ночь.
Переодеваясь в полевую форму американской армии, он с улыбкой подумал, что на всем протяжении карьеры ему практически никогда не приходилось «идти на дело» в такой экипировке. Несмотря на то, что сегодня предстояло играть роль сугубо гражданского лица, он, тем не менее, туго перешнуровал ботинки и на два дюйма заправил в них штанины брюк. Надвинув кепку на глаза, он уже хотел было выйти наружу, но остановился и заправил китель в брюки. Это было нарушением устава, но «профессор лингвистики», как окрестил его Пат, не обязан знать всех нюансов.
Появление Пола вызвало возгласы одобрения собравшихся, включая командира, который усмехнулся и закрутил кончик уса. Бородатые люди, одетые в камуфляжные формы всех армий мира, благодушно улыбались и показывали кулаки с выпяченным большим пальцем. Возможно, каждый из них в глубине души хотел бы иметь подобный бравый вид, а может и нет: ведь все они уже давно знали, что на самом деле ценится на войне.
– Ба, да ты выглядишь как настоящий американский полковник, – Пат нарочито оценивающим взглядом посмотрел на Пола и, став по стойке «смирно», картинно козырнул.
Собравшиеся оценили жест громким смехом, а один из них выкрикнул команду, и все, включая командира, еле сдерживая приступы смеха, также стали по стойке «смирно».
– Вольно, господа, – Пол поддержал шутку и, улыбаясь, стал кивать во все стороны, пока не встретился глазами с Патом, – перестань паясничать.
Тропинка, ведущая к наблюдательному пункту, была скрыта от противника невысокой насыпью, успевшей зарасти травой. Обогнув два танка и один БМП, командир, американцы и двое солдат пригнувшись, вошли в траншею и начали подниматься по западному склону возвышенности, верхушка которой была увенчана тремя скалистыми валунами. У них была щербатая и местами потрескавшаяся поверхность, в трещины которой глубоко въелась копоть от разрывов снарядов.
– Зимой у нас здесь стоял крупнокалиберный пулемет, которым мы сдерживали продвижение их пехоты на нашем левом фланге, – командир уселся спиной к подножию одного из камней и провел платком по шее, – во время одного из боев они оттеснили нас назад и стали бить по этой позиции из танка. Здесь остались двое из наших. Один успел отползти, а второй – мальчишка лет восемнадцати – погиб. Когда у него кончились патроны, он стал кричать в рацию координаты для нашей артиллерии, но после третьего выстрела танка осколком снаряда ему снесло полголовы. До войны он жил вон в том доме на окраине.
Привстав на корточки, командир указывал пальцем на длинное село, расположившееся впереди, по оба берега реки. До ближайшего дома с остатками красной черепичной крыши по воздуху было около мили. Правый берег реки был более узким и над ним возвышался склон каньона. Ниже по течению, на правом берегу реки виднелось еще одно село, а дальше на восток, где горная гряда плавно вливалась в равнину, в широкой пойме расположился большой населенный пункт. Туда и вела асфальтовая змейка дороги, шедшая по полю, на расстоянии 400 ярдов параллельно кромке каньона.
– Здесь между двумя камнями есть небольшая расселина, мы ее углубили, и там в полный рост могут спокойно расположиться два-три человека, – продолжил командир местных сил карабахцев. – Оттуда можем спокойно наблюдать за дорогой, но, в любом случае, лишний раз высовываться не рекомендую.
Было около десяти часов утра. Низкие облака продолжали свое медленное наступление с востока, окончательно похоронив надежды Пата на ясную погоду.
– С чего начнем? – Спросил он Пола, изучавшего местность в полевой бинокль.
–Я фиксирую передовые позиции, наблюдательные пункты и возможные позиции снайперов противоположной стороны. Нашему послу в Баку могут обещать что угодно, но нам здесь предстоит иметь дело не с обещаниями, а с людьми. Не мешало бы узнать график смены людей на постах в радиусе мили.
Пока он и командир, вооружившись биноклями, квадрат за квадратом прошлись по позициям противоположной стороны, к ним поднялся посыльный и доложил, что Камо со своими людьми уже у командного пункта.
Командир, оставив в распоряжении Пата двоих солдат, стал спускаться вниз.
– А теперь посмотрим на твою технику в деле, – сказал Пол, когда они остались одни.
Солдаты, устроившись с западной стороны валунов, мирно дремали: они не понимали языка этих странных иностранцев.
– Все предельно просто, – Пат похлопал по одной из своих сумок, аккуратно сложенных в углу небольшого окопа, – это подключенная к компьютеру стационарная камера видео наблюдения. Ее специальный объектив позволяет получать панорамное изображение местности, а с системой 100-кратного цифрового увеличения изображения мы можем разглядеть прыщик на носу человека в пределах мили. Мы можем работать в режиме цветовой аномалии или, как мы это называем, «машинной стирки»: компьютер анализирует цветовую гамму полученного изображения и фиксирует объекты, цвет которых контрастирует с окружающей местностью. Мы можем фиксировать перемещение объектов в контролируемой зоне в оперативном и полуактивном режиме. В первом случае автоматически каждые две секунды каждый полученный кадр накладывается на предыдущий, и если какой-либо крупный объект изменил свое местонахождение более чем на два дюйма, мы сразу же об этом узнаем. В полуактивном режиме кадры сравниваются каждые пять минут, что позволяет фиксировать изменение позиции объектов, движущихся с очень маленькой скоростью. Во всех случаях, мы получаем данные о конфигурации объекта, скорости и траектории его перемещения. Ночью можем работать в инфракрасном диапазоне, правда, эффективная дистанция будет на порядок меньше. Можем поставить мобильные тепловые сенсоры и работать в режиме теплового наблюдения. Это к слову, сегодня все это вряд ли нам понадобится.
– Слишком медленно, – Пол покачал головой.
– Ты ее недооцениваешь. Эта техника хорошо зарекомендовала себя.
– Неужели на мысе Канаверал? И против кого же предназначался этот прибор – аквалангистов Фиделя Кастро?
– Прибавь русских и… не забудь об аллигаторах, – Пат выругался, – этих тварей там тысячи, а подкрасться к тебе они могут получше, чем все ваши спецподразделения.
Пол рассмеялся.
– И почему только в Хьюстоне отказались от чести иметь такого неподражаемого сотрудника службы безопасности? Твоя индивидуальность сделала бы им честь.
– Меня уволили за то, что я пристрелил одну из этих бестий... Она пыталась перегрызть оптоволоконный кабель.
Ответ толстяка вызвал у Пола приступ гомерического смеха, и солдаты удивленно заглянули в расселину.
– Так, значит, ты – охотник за крокодилами? – От смеха у Пола навернулись слезы, – значит, все твои россказни, которыми ты вчера пытался пустить пыль в глаза – правда? А как насчет бабочек, может у вас и на них найдутся хитроумные приборы, имитирующие писк самок? А может нам лучше наслать на этих моджахедов саранчу?
Пат также не сдержал улыбки.
– Ладно, хватит. Ты не видел эту малышку в деле. Ее продолжают совершенствовать, и вскоре появится армейский вариант, когда изображение будет проецироваться на маленький экран, закрепленный на каске солдата прямо перед его левым глазом.
 – Ну, а пока чем может нас порадовать этот портсигар? – Пол громко высморкался.
Ему стало нравиться подкалывать своего коллегу в его же манере.
– Мы можем получить математическую модель контролируемого рельефа, сделать привязки дистанции при помощи встроенного лазерного дальномера и обеспечить несколько каналов закрытой радиосвязи. Кроме того, в комплект входит пара радиопеленгаторов малого радиуса, система установки помех и два микрофона направленного действия. Но вряд ли мы их здесь сможем использовать, река шумит слишком громко, а установить микрофоны под носом у афганцев нам вряд ли удастся. Ну и еще программное обслуживание всей этой деятельности.
– Ты уже говорил о спутниковой связи, но забыл сказать, что не хватает самой малости: микроволновой печи и встроенного сортира, – в тон ответил Пол и предостерегающе поднял руку, – хорошо-хорошо, переходим к делу. Сколько времени тебе нужно на монтаж всего этого, и чем тебе могу помочь я?
– Мне нужно не более пятнадцати минут. Мне могли бы помочь эти двое ребят, а о тебе мы поговорим после того, как установим камеру.
Патрик навел объектив камеры на дорогу и заснял все пространство, прилегающее к квадрату предполагаемого обмена. Затем за несколько минут он изучил пятна, воспринятые камерой как цветовые аномалии. Еще несколько минут у него ушло на обработку изображения и создание примерного схематического изображения местности радиусом в полмили, на котором разными цветами были отмечены углубления и все, что возвышалось над общим ландшафтом.
Пол, наблюдавший за манипуляциями коллеги, посоветовал переместить зеленое перекрестье объектива немного на юго-запад от асфальтового полотна. Это несколько удалило точку обмена от карабахских позиций, но при этом ограничило количество маршрутов, по которым незваные гости могли бы приблизиться к зоне контакта. Сейчас точка обмена разместилась несколько ниже дорожного полотна, и для того, чтобы увидеть процедуру с северной стороны, потенциальный недоброжелатель был бы вынужден выйти на трассу и встать на ней в полный рост.
– Надеюсь, что там нет мин. Ты можешь контролировать всю площадь?
– Нет, в стационарном положении радиус ее охвата около 250 ярдов, мне придется вести ее вручную. При этом, значительная площадь каждый раз будет оставаться бесконтрольной.
– Понятно. Значит нам, в любом случае, нужно расположить наблюдателя и снайпера так, чтобы они полностью контролировали подходы к краю обрыва и оттуда до трассы на дистанцию до 800 ярдов вглубь. Для этого наблюдатель должен засесть на противоположном берегу каньона, на высоте около 450 футов над рекой, – Пол указал на покрытую кустарником вершину округлой горы, возвышавшейся над рекой, – а снайпера мы поставим на нашем холме, ярдах в пятидесяти ниже по склону, вон среди тех кустов. Его сектор обстрела – бровка каньона и автомобильное полотно.
Патрик ввел указанные позиции в схему и обозначил их буквами латинского алфавита.
– На южной стороне ситуация сложнее, – Пол задумчиво почесал колючий подбородок.
– Тебе действительно не мешало бы побриться. Могу предложить встроенную электробритву.
Пол, однако, не заметил реплики коллеги.
– …пологий склон, градусов 10–15, открытое пространство, заброшенное здание, пара высоких деревьев, и все это среди засохшего виноградника, южный и юго-восточный отрезок которого плохо просматривается. Уверен, что там сохранились дренажные канавы для отвода лишней воды, которые, по логике, должны впадать в магистральный канал, изгиб которого проходит в сотне ярдов от зоны обмена.
– Если бы у нас была бы картинка со спутника, то не было бы никаких проблем.
– Что это за движение здесь? – Пол показал пальцем на экран. – Что-то движется.
– Прошлогодний куст, думаю, это «перекати поле». Да, оно круглое и вертится вокруг своей оси.
– Ясно. На южном направлении нам понадобятся двое наблюдателей. Одного из них мы расположим в этой точке, а второго придется посадить дальше в тылу, на склоне того холма. Простым биноклем ему не обойтись, здесь потребуется стереоскопическая труба. Со снайпером сложнее. Рельеф не позволяет держать под контролем всю территорию даже при наличии нескольких человек... Обсудим это с местными позже. Теперь перейдем к месту проведения обмена.
В центре схемы Патрик пририсовал красный круг, где по замыслу и должен был произойти обмен, далее, по обе стороны от него, на расстоянии 50 ярдов он начертил две оранжевые линии, которые обозначали исходные позиции для тех, кто понесет носилки с афганцем с карабахской стороны, и тех, кто будет вести заложников с противоположной стороны. Далее на удалении еще 200 ярдов по обе стороны красного круга Пат провел две желтые линии, обозначавшие стартовую позицию для всей операции. Еще примерно на таком же удалении друг от друга по идее должны были остановиться автомобили.
– Ты будешь стоять здесь. К моменту, когда наш парень пересечет круг и направится к оранжевой линии, ты совершишь предобеденный моцион ему навстречу. Примерно здесь произойдет ваша историческая встреча. Можешь даже похлопать его по плечу. Обещаю сохранить этот кадр. Далее, вы сможете начать непринужденный светский разговор на нейтральные темы, скажем, о погоде или скачках. Не забывай при этом медленно идти сюда, в тыл, – Пат вел ногтем короткого указательного пальца по монитору, – в порыве нахлынувшей радости и подлинно отеческих чувств к нашему парню ты, однако, не должен забывать, что здесь самый опасный отрезок, простреливаемый из точки изгиба канала, который мы никак не сможем контролировать. Думаю, что на этом направлении нам придется отказаться от затеи со снайпером.
– Что еще?
– Передай мне твои солнцезащитные очки. Ну и фасон, лето 75-го?
Патрик достал шнурок, которым обычно привязывают очки, чтобы носить их на шее.
– Думаю, ты знаком с такой штукой. Здесь в фиксаторе длины прямо у тебя на шее будет находится переговорное устройство, микрофон включается от твоего голоса. Миниатюрный динамик крепится на дужке очков, прямо над твоим ухом. Если так тебе не подходит, то можешь пристроить более удобно.
– Кому нужны твои глупые штучки, мне хватит простой рации.
– Не надо переоценивать мои способности. Ты будешь говорить со мной по закрытому каналу и сможешь ненавязчиво осуществлять общее руководство операцией. Я же буду ставить тебя в известность о любых движениях. Если появится необходимость, то я смогу ретранслировать твои указания всем тем, кому нужно.
– Все понятно и приемлемо, но ты плавно перекладываешь ответственность за свои импровизации на мои плечи, не так ли?
– Поверь мне, ты об этом не пожалеешь, и, в конце концов, я всего лишь ваш скромный оруженосец, монсеньор. Да, и последнее. Нам предстоит расставить пеленгаторы, и тогда мы сможем с точностью до метра определить местоположение любого говорящего по рации в радиусе мили. Думаю, что нам, во избежание лишних хлопот, нужно предупредить твоих доблестных соотечественников, чтобы они на время приняли обет радиомолчания.
– Прелестно. Что-нибудь еще? Я бы удивился, если бы ты ограничился такими пресными штучками.
– Теперь самое главное – моя гордость, – Патрик торжественно похлопал по раскрытому дисплею компьютера, – у меня здесь стоит программа, которая позволяет вести сканирование эфира по ключевым словам: «заложник», «обмен», «пленный», «стрелять» и т.д. И все это на двух языках: азербайджанском и пушту. Нет, не спрашивай, откуда все это. Так вот, моя малышка одновременно может записывать несколько дорожек продолжительностью секунд в 45 и самостоятельно их стирать, если ключевые слова не попадаются. Если будет что-то интересное, то она сама прокрутит для тебя записи в порядке убывания ключевых слов.
– Вот это уже другое дело, это нам пригодится. И сколько твоя «редакция» заплатила за этот кухонный комбайн?
– Сейчас моя «малышка» стоит шумного скандала в Сенате. Да, кстати, я не спросил тебя о твоих партийных пристрастиях. Ты демократ или все же симпатизируешь республиканцам? Если ты за Слона , то мне нужно будет взять с тебя присягу... Э, да там кто-то внизу подает нам знаки. Видимо, это Камо, – сказал Пат, потирая запястье правой руки, – надеюсь, он не забыл, что мы с ним уже здоровались.
Вне всяких сомнений, толстяк сегодня был в ударе.
Пол подозвал оставленных командиром солдат, беседовавших за камнем, и объяснил, что им предстояло делать с радиопеленгаторами – Т-образными приборами, закрепленными на толстой пластмассовой основе, в которых располагались катушка с тонкой проволокой и маленькие моторчики. Вскоре солдаты медленно, скрываясь за кустами и камнями, поползли вниз по склону в противоположные стороны и установили приборы в местах, указанных Патом. Тот настроил аппаратуру и, оставшись довольным проделанной работой, дважды свистнул. Пока солдаты ползли обратно, Пол спустился по траншее вниз к командному пункту, где уже собрались разведчики.
– Мы готовы, – сказал Камо, кивая головой в сторону большой группы людей, устроившихся около грузовика.
Вооруженные автоматами и снайперскими винтовками люди молча курили и разглядывали незнакомца в форме. Перед входом в один из блиндажей на брезентовом плаще были свалены бронежилеты.
– Патрик мне сказал, что ему необходимо переговорить с командиром и разведчиками. Он уже настроил аппаратуру и хотел бы проинструктировать всех, кто будет участвовать в операции.
– Хорошо, нужно действовать быстро. Начальник штаба связался с нами и приказал закончить всю подготовку через сорок минут, – сказал командир и первым направился в сторону возвышенности, где Пат настраивал свою технику.
Дойдя до вершины, Камо расположил своих людей полукругом с западной стороны и вместе с командиром направился к Пату, который ознакомил их с планом действий и точками расположения наблюдателей и снайпера. Когда командир осматривал технику, в его глазах сквозила зависть. После увиденного он поменял мнение о толстяке, в способностях которого серьезно сомневался пару часов назад: он не только одобрил предложенный план, но и пообещал организовать все в лучшем виде. Вскоре все четверо вышли к солдатам.
Прислонившись спиной к камню, Патрик вдохновенно начал свой инструктаж, скорее походивший на проповедь армейского капеллана перед решающей битвой:
– Мои храбрые друзья, я знаю, что многие из вас прошли сквозь огонь и воду, видели смерть и разрушения и тому подобное. Война полна испытаний и вызовов, в ходе которой человек раскрывает в себе такие качества, о наличии которых он и не предполагал в обычной, повседневной жизни...
Замысловатая речь толстяка в джинсовых штанах и зеленом спортивном джемпере была воспринята разведчиками как одна из тех редких забав, встречающихся в полевых условиях.
– ... Это храбрость, мужество, готовность к самопожертвованию, и, конечно, способность сдерживать аппетит и ограничиваться сортирами повышенной транспарентности.
После перевода по «аудитории» прошел смешок, толстяк начал нравиться. Пат знал, что делал.
– Но я сегодня взываю к другим качествам, которые в вас несомненно развиты не менее, чем перечисленные выше. Сегодня нам всем необходимы бдительность, аккуратность и хладнокровие. Менее чем через час мы обменяем афганца на заложников, среди которых трое ваших детей и один наш журналист. Я понимаю, что все – и дети, и их родители, и, конечно, вы – страдают от того, что одному американскому журналисту просто не сиделось дома. Я понимаю, что из-за этого в самом конце войны, быть может за несколько часов до того, как будет установлен мир, вам приходится в очередной раз рисковать своей жизнью, которую Господь сохранил во всех перипетиях, через которые вы прошли на протяжении последних лет...
Пат сделал эффектную паузу и оглядел лица присутствующих.
– И поэтому, как только мы его заполучим, я обещаю первым надрать задницу этому негодному писаке.
Все засмеялись, контакт был налажен.
– Но пока этого не произошло, – продолжил Пат, – нам предстоит попотеть. Вам, наверное, уже известно, что наш сегодняшний обмен – это не штатная процедура, которую вам приходилось неоднократно проводить. Дело в том, что в отличие от таких хороших парней как мы, несколько плохих парней наверняка сидят сейчас на противоположной стороне и ломают голову над тем, как нам насолить. Если мы дадим себя провести, и если они окажутся умнее нас, то в результате мы можем потерять наших близких. Сейчас я попрошу Камо разделить вас на группы. Нам нужно пять человек, которые понесут носилки и бронежилеты, один снайпер и три наблюдателя, имеющих зоркий глаз и умеющих хорошо обращаться с рацией.
Видно, Камо заранее решил проблему разделения труда, и после небольшой рокировки все уселись по местам.
– Так, в первую очередь я обращаюсь к наблюдателям. Надеюсь, что вас уже проинструктировали относительно последовательности действий при работе с рациями. Хорошо. От вас требуется следующее: час напряженной работы ваших глаз и всего пара секунд работы вашего мозга. Не перепутайте. Ваш непосредственный командир укажет вам сектор наблюдения, который вы должны держать под постоянным наблюдением. Если что-либо заметите, сразу же докладывайте по рации и не прекращайте наблюдения. Я полагаюсь на ваш опыт, друзья. А теперь идите и ждите нашего сигнала. После него будете работать в условленном режиме, если заметите что-либо до этого, то дайте знать.
Камо отвел в сторону наблюдателей и, сказав им пару слов, отправил на позиции.
– Хорошо, – сказал Пат, провожая взглядом ушедших, – теперь очередь за снайпером. Сынок, ты получишь наушник и переговорное устройство. Оставь его включенным, это позволит тебе работать, не отвлекаясь на лишние движения. Надеюсь, что дело до тебя не дойдет и все пройдет гладко, но если нет, то тогда ты наша последняя надежда на то, что с заложниками ничего не случится. Мы расположили точку обмена таким образом, что выход противника на точку огня в любом случае потребует нескольких секунд, столько же потребуется для того, чтобы прицелиться. За это время ты должен успеть взять его на мушку и одновременно доложить нам о ситуации. Не подвергай себя соблазну пальнуть по иной хорошей мишени и помни: «без команды не стрелять». А теперь иди, мы будем поддерживать с тобой постоянную связь.
Снайпер еще раз проверил вооружение и, перезарядив винтовку, стал выдвигаться на позицию. Вскоре к нему присоединился еще один: Камо решил, что так будет спокойнее.
– Мне нечего сказать тебе, Камо, – Патрик вытер лоб платком и устроился на траве рядом с командиром, – ты знаешь, что мы будем делать. В остальном разберешься сам.
Тот хмыкнул и, сев рядом, закурил: оставшиеся с ним люди уже знали, что им предстоит делать. Командир посмотрел на часы и хотел было закурить, но передумал. Было около 11 часов, а это означало, что через четверть часа им предстояло связаться с «Черным» и назначить место и время обмена.
Пока Пат напоследок выяснял у командира расположение минных полей и частоту смены караула на противоположной стороне, разведчики во главе со своим начальником спустились вниз, куда вскоре должен был подъехать начальник штаба армии или, как его все здесь называли – НШ. Вскоре туда в сопровождении Пола последовал и сам командир, уже успевший набегаться по этому маршруту.
– Как слышишь меня? – Услышал Пол в наушнике. – Скажи пару слов, я проверяю оборудование.
– Слышимость нормальная, проверь пеленгатор.
– Все работает. «Чарли» пока пассивны.
– Что за признаки ностальгии по старым добрым временам? Ты уверен, что меня сейчас никто не слышит?
– Никто, даже твоя совесть.
– Тогда слушай внимательно: ты забыл предупредить, что твою чудо-технику нельзя использовать при грозе.
– Ну и что из этого?
– А то, что пока есть время, становись на колени и моли Бога, чтобы погода окончательно не испортилась. В противном случае у тебя будет два выбора: или тебя убьет молнией, или папаша этого Алекса поджарит тебя на электрическом стуле. Выбор за тобой, – засмеялся Пол.
– Спасибо за заботу... – в наушнике Пола затрещало, – вместо того, чтобы нести чушь, лучше бы позаботился о ланче. К твоему сведению, по средам в это время суток я обычно съедаю салат с тунцом и запиваю все это доброй чашкой Маккофе.
– Какая гадость, – Пол вышел из траншеи и пошел по открытой местности, – хотя о вкусах не спорят. Хорошо, попробую послать тебе что-нибудь более подходящее случаю. Ты когда-нибудь пробовал тушенку советского производства?
– Там наверняка холестерин зашкаливает.
– Тогда закажи пиццу с доставкой.
– Шутник.
Пол поговорил с командиром, и тот, улыбнувшись, подозвал одного из солдат – молодого человека с пышной кучерявой шевелюрой – и в свою очередь тоже что-то нашептал ему на ухо. Судя по всему, предстоящее задание развеселило парня: он исчез на несколько минут и вернулся с импровизированным подносом, на котором стояла банка покрытой тавотом советской тушенки, алюминиевая вилка, ломоть хлеба и большой граненый стакан с водкой. Через прижатую к груди и картинно изогнутую правую руку было перекинуто белое вафельное полотенце, а на его лице сквозь подобающее случаю подчеркнуто обходительное выражение проглядывала едва скрываемая улыбка.
– Молодец, до войны работал в ресторане, – засмеялся командир, – этот ваш Патрик – просто находка для моих ребят. Так весело им уже давно не было.
«Официант» невозмутимо кивнул.
– Дай понять гостю, – продолжил командир в том же шутливом тоне, – что все это за счет заведения.
Тот с подобающим случаю достоинством удалился исполнять приказ под смех своих друзей.
– Мне доложили о том, что все идет по графику, – сказал командир, когда они с Полом уселись на сухом бревне. – Начальник штаба подъедет с минуты на минуту. Он уже говорил с афганцами, и они будут здесь в ближайшие 40-45 минут. Машина с пленным афганцем тоже на подходе. А пока у нас есть пара минут, чтобы перекусить.
Солдаты собрались около служившего столом длинного помоста из струганных досок, установленных на высокие ящики из-под артиллерийских снарядов. А один из них, видимо повар, уже дважды подавал знаки собеседникам.
– Что за выходки, Пол, – в наушнике послышался возмущенный треск, – это ты придумал весь этот маскарад с тушенкой?
– Нет, это приказ командира, – Пол показал командиру пальцем на наушник и кивнул в сторону холма, – он просил передать, что все это за счет заведения.
– Я просто сражен его предупредительностью и вниманием. Но ведь это ты устроил с банкой суд Линча и вывалял ее в этой гадости. Для полной картины не хватает пары перьев из твоего хвоста.
– Не горячись, это тавот. Русские покрывали им консервные банки, чтобы дольше сохранить их содержимое. Не удивлюсь, если окажется, что тебе сейчас предстоит распробовать телятину убоя 1964 года. Наслаждайся, за бутылку вина того же года тебе пришлось бы распрощаться с тремя сотнями.
– Ладно, кончай ерунду. Мало того, что ты испортил мне аппетит, к тому же зашевелились ваши друзья на противоположной стороне. Послушай.
– Все нормально, – сказал Пол, прослушав запись, – они получили приказ подготовиться к обмену и отвести лишних людей на пару сотен ярдов в тыл. Другие новости? Переключи меня на их частоту наблюдателей и снайперов. Всем внимание: противоположная сторона стала готовиться к обмену.
– Ну, – спросил командир, – началось?
– Да, готовятся, – Пол кивнул на восток, – Кстати, Пату очень понравилась ваша затея с тушенкой.
Командир улыбнулся и пошел давать указания своим людям по телефонной связи.
  Машина начальника штаба и микроавтобус медицинской службы появились практически одновременно. Полковник в сопровождении троих человек, в одном из которых Пол узнал старого доброго «Форестера», вышел из «УАЗ»-а и направился в сторону обедающих солдат. Те дружно встали, но он махнул рукой, предлагая продолжить трапезу.
– Где ваш командир? – Спросил он, оглядываясь по сторонам.
Заметив Пола, он неспешно пошел к нему навстречу.
– Вы выглядите как настоящий вояка. Ваш друг был прав – униформа вам действительно к лицу. Ну, а как обстоят наши дела? – В его голосе чувствовалась усталость.
Пока Пол рассказывал ему о проделанном, с ним пару раз связывался Патрик и докладывал об изменениях обстановки на противоположной стороне. Судя по последней информации, там на другой стороне уже готовились встретить автомобиль с заложниками. Вскоре к собеседникам подошли командир и Камо, только что вернувшиеся после обхода ближайших позиций.
– А ваш Патрик неплохо разбирается во всем этом, – сказал полковник, – мне практически нечего добавить. Хотя..., я распоряжусь, чтобы снайперы в случае опасности произвели два первых выстрела трассирующими патронами. Да, и пусть Камо возьмет с собой дымовую шашку. На всякий случай.
Пока Пол передавал сказанное коллеге, полковник в сопровождении командира направился в сторону наблюдательного пункта.
– Он что, собирается вести корректировку артиллерийского огня? – Наушник раздраженно затрещал. – Снайперы могли бы обойтись и обычными патронами. А если кто-то с противоположной стороны откроет по ним артиллерийский огонь?
– И промахнется на сотню футов вверх по холму… Твои опасения далеко не беспочвенны. Но не забывай, что мы здесь всего лишь гости.
– Ты просто прелесть… На линии все в порядке.
Впрочем, в словах толстяка был какой-то резон. Пол присел рядом с Камо на пустой ящик из-под снарядов. Тот осматривал свой пистолет.
– Зачем тебе дымовая шашка? – Спросил он своего молчаливого собеседника. – Ее дым может стать отличным ориентиром даже для слепого.
– А это смотря, куда ее бросать, – хмыкнул Камо и, зарядив пистолет, направился в сторону машины с афганцем.
Сквозь ее приоткрытые задние двери виднелся край носилок с раненым. Тот неподвижно лежал на правом боку. Половина его лица и кисти рук были перебинтованы, и местами сквозь белизну сетчатой ткани выступали желтовато-красные разводы.
  Подойдя так, чтобы афганец его мог видеть сквозь полузакрытые веки с опаленными ресницами, Каро спросил его на пушту:
– Ну что, Наджибулла , закончилась твоя война?
Тот что-то пробормотал в ответ.
– Если захочешь появиться здесь во второй раз, то прежде посмотри на себя в зеркало, – сказал Камо по-армянски и, с чувством пнув по колесу, добавил на пушту, – слышишь, ты, еще раз тебя здесь увижу, зарежу как барана.
        Раненый не ответил.
– Хочешь посмотреть на его глаза? – Спросил Камо. – Так смотрит затравленный волк.
– А я думал, что людям твоей профессии обычно не свойственна ненависть к противнику, тем более – пленному.
Камо отошел от машины и сел на траву у тропинки.
– У меня с ними старые счеты, еще с афганской войны. Знаешь, что они делали с экипажами подбитой техники? Однажды они установили мины и устроили засаду на дороге, по которой мы обычно перегоняли бронетехнику в тыл, в ремонтную мастерскую. Когда взрыв разворотил носовую часть, механик погиб на месте. В машине не было боекомплекта и оставшимся двоим – офицерам, на свою беду решившим отправиться в отпуск на попутной БМП – удалось с трудом выползти через верхний люк. Один из них был серьезно ранен в голову, и оба были контужены. Их долго били и допрашивали. Узнав, что один из них мусульманин, моджахеды предложили ему пристрелить своего друга и присоединиться к «воинам джихада». Тот отказался. Тогда они отрубили голову раненому, а его самого сожгли заживо. О деталях я узнал только через пару месяцев, когда нам в руки попался один из участников этой расправы. Эти двое офицеров были моими друзьями еще с тех пор, когда мы учились в военном училище.
– Раненый был армянином?
– Нет, его звали Саша, он был родом из Воронежа, а второго звали Самир, – Камо усмехнулся, – он был из Кубы, есть такой район в Азербайджане, и мы его называли «кубинец». Это к северо-востоку отсюда. Вот такие странные вещи происходят на войне...
– А до войны у тебя были еще друзья–азербайджанцы?
– Были.
– Приходилось встречаться с ними на этой войне?
– Нет, пока как-то не сталкивались.
Пол помолчал.
– У меня один вопрос, можешь не отвечать…
– Спрашивай, – Камо маленькой щепкой чертил треугольники на утоптанной дорожке.
– А как бы ты поступил, если бы увидел своего бывшего друга, скажем, в оптический прицел? – Пол также взял в руки щепку.
– Отстрелил бы ему руку или, еще лучше, ногу, – не задумываясь ответил собеседник.
– Не слишком-то милосердно…
– Наоборот, – продолжил Камо невозмутимо, – с раздробленной костью он наверняка попал бы в госпиталь, провалялся бы там пару месяцев, а под конец его со всеми почестями отправили бы в отставку. После этого он не смог бы натворить глупостей против нас... Вероятно, он остался бы инвалидом, но, с другой стороны, вполне возможно, что тем самым я бы спас его от менее разборчивой пули.
Подумав немного, он пожал плечами и добавил:
– Да, пожалуй, это все, что я смог бы сделать на войне для близкого человека, оказавшегося по другую сторону.
– Железный расчет, – сказал Пол задумчиво.
– Да, риск велик, и здесь главное не промахнуться, – кивнул Камо. – Поэтому в таких случаях лучше целиться в ноги и стрелять только наверняка.
Видимо, он не понял собеседника.
– Надеюсь, я не помешал вашему творческому диспуту, – даже помехи не могли скрыть сарказм Пата, – вы так мило болтали на своем языке, что мне не хотелось засорять эфир разговорами о таких мелочах, как обмен нашего парня. Судя по твоим вздохам и проникновенному тону, разговор касался женщин, не так ли, Пол? Наш друг полковник здесь, он просил передать, что ты пойдешь встречать нашего парня без бронежилета, если ты, конечно, не против.
– А в чем дело? Что-то с фасоном?
– Нет, сэр, так вам легче будет двигаться.
– Разумно. Что еще?
– Можешь меня поздравить, он по достоинству оценил мою задумку.
– Можешь сослаться на этот факт в автобиографии.
– Спасибо за идею. Кстати, профессор, по информации полковника ваши соседи предупредили своих солдат, что собираются обменять пленных на очень важную персону, попавшую в плен к армянам. Ты представляешь, как бы они огорчились, узнав, что произойдет на самом деле?
– Переходи к делу, а то ты уже смахиваешь на ди-джея молодежной радиостанции.
Впрочем, Пол отлично понимал, что суетливая болтовня коллеги была вызвана напряженным ожиданием.
– ... Афганцы на подходе. Полковник немного поменял сценарий: Камо выйдет к ним и договорится о процедуре. Дальше – согласно плану. Запомни, твоя стартовая позиция – большой куст. Выйдешь на нее вместе с людьми, которые понесут носилки.
– Понял, выдвигаюсь.
– И последнее, Пол. Тебе не обязательно лезть на рожон. Кое-кто может принять тебя за слишком важную птицу.
Намек был понятен.
– Хорошо, понял. Говори со мной только в случае изменения обстановки. Да, когда Камо встретится с командиром афганцев и начнет переговоры, я должен слышать все дальнейшие радиоконтакты обоих и, в первую очередь, афганца.
– Понял. Удачи.
Камо стоял поодаль и говорил по рации с полковником. Выслушав последние инструкции, он вынул из кармана кусок белой простыни и, махнув ею Полу, стал подниматься вверх по холму. Через пару минут он спустился по противоположному склону и направился в сторону асфальтового полотна, делавшего поворот на подступах к восточной стороне холма и тянувшегося параллельно ему в пятидесяти ярдах. Далеко впереди, в шестистах ярдах к востоку от карабахских позиций, на дороге стоял потрепанный зеленый микроавтобус «УАЗ», от которого навстречу Камо двигалась маленькая фигура в черном.
Пол не видел всего этого. В ожидании сигнала он остался стоять, прислонившись к автомобилю. Рядом, на траве, устроились четверо солдат, которым предстояло нести носилки с раненым афганцем. Пятый – высокий крепкий детина лет тридцати-тридцати пяти – должен был нести бронежилеты. На его загорелом лице было написано недоумение.
– У наблюдателей все в порядке. Наш друг начал переговоры, – раздалось в наушнике после долгой паузы.
Камо говорил о том, что афганцы не возражают против места проведения обмена, но требуют пересмотра самой процедуры. Их командир сослался на то, что у него мало людей, и он не в состоянии провести предложенную многоходовую комбинацию. Кроме того, ему непонятна задумка с бронежилетами.
– Хорошо, – сказал полковник после непродолжительного раздумья, – скажи, что бронежилеты нужны на всякий случай, так как мы опасаемся провокации со стороны его собратьев. Передай ему наши условия: журналиста мы хотим получить первым. Пусть уведут в тыл раненого, а потом подведут детей. Предупреди его, что до тех пор, пока мы не получим детей, он будет у нас на прицеле. И пусть передаст это своим головорезам, чтобы те не делали глупостей. Если его устраивают эти условия, можем начинать сейчас же. Но прежде, я должен увидеть детей.
Командир афганцев принял условия и подозвал одного из своих людей. Тот быстро вернулся к машине, и вскоре оттуда вывели детей.
Полу очень хотелось увидеть своего давнего друга, хотя в нынешней ситуации понятие «друг» как-то не подходило к человеку, ведущему переговоры с противоположной стороны. Наверняка Джафар поменялся и внешне, да и возраст у него уже соответствующий.
– Он хочет знать, чем конкретно вызваны наши опасения провокации, – вновь послышался голос Камо. – Этот парень насторожен и чего-то опасается.
– Ладно, черт с ним, – выругался полковник, – скажи этому умнику, что его собратья наверняка уже пронюхали о месте обмена, и что у него всего каких-то двадцать минут, прежде чем они подъедут. Если хочет получить назад своего человека, то пусть шевелится. Сейчас не время устраивать дискуссии.
 – Ну что, Пол? Какие-то проблемы? Наш друг полковник, как видно, начинает нервничать, – сказал Патрик настороженно.
– Не волнуйся, пока все в порядке. Что там происходит?
– Камо с афганцем стоит у точки обмена. Тот дал знак, и нашего парня уже выгружают..., кажется, он в порядке. Идет сам. НШ дал знак, можете идти.
– Афганец не говорил по рации со своими?
– Нет. Он передавал указания жестами.
Глинистый пологий склон холма, покрытый редкой травой и небольшими шариками колючих кустиков, остался позади. Здесь, на вершине, чувствовалось порывистое дыхание теплого ветра, а впереди лежала волнистая равнина, которую еще час назад Пол разглядывал из наблюдательного пункта, валуны которого серой точкой выделялись на зеленом склоне большого холма. Действительно, более опасного места для пулеметной позиции вряд ли можно было придумать. Дождавшись солдат с носилками, он медленно спустился вниз, к дороге.
Как он и думал, оба полевых командира стояли в трехстах ярдах от него, чуть ниже дорожного полотна. Дальше на асфальте стоял микроавтобус с пленными. Возле нее были видны фигуры нескольких человек, но расстояние не позволяло их разглядеть.
– Что говорят наблюдатели? – Спросил он Пата.
– Все нормально. Афганцы вернули детей в машину, снаружи только наш парень, его медленно ведут в сторону Камо. Парень выглядит нормально.
К этому времени Пол уже стоял на асфальте у большого куста, откуда ему предстояло пойти навстречу заложнику. Подошли остальные и поставили носилки на землю. Крепыш, пришедший последним, сбросил бронежилеты на асфальт и, рассевшись на них, закурил самокрутку, сплевывая крошки табака на асфальт. Пол повернулся, и пленный афганец на какую-то долю секунды встретился с ним глазами, затем бессильно откинулся на своем брезентовом ложе и застонал. Да, по дороге этого парня основательно растрясло, и теперь ожоги давали о себе знать нестерпимой болью. Пол поймал себя на мысли, что жалеет этого человека. Он отвернулся и посмотрел в сторону Камо. Как раз вовремя: тот взмахнул куском белой материи.
– Здесь вы должны сойти с асфальта и идти параллельно дороге. Не отходите от асфальта – это может быть опасно. Остановитесь метрах в шестидесяти до Камо. Дальше следуйте его указаниям. Ну а ты, – Пол доверительно похлопал крупного малого по плечу, – пойдешь с ними, но на этот раз понесешь только одну из этих штуковин. Остальные понадобятся тогда, когда афганцы подведут детей. Понятно?
Тот пожал мощными плечами и, как накидку набросив бронежилет на плечо, последовал за носилками, отмеряя пыльную траву крупными шагами. Через пару минут процессия достигла требуемой точки. С другой стороны навстречу шла группа из пятерых человек, один из которых даже на расстоянии мало походил на своих спутников.
        – Ну что, Пол, еще немного, и мы получим нашего парня, – в очередной раз послышался голос Пата. – Человек в черном махнул своим и, как видишь, те уже привели его.
  – Какие новости от наблюдателей?
– Не волнуйтесь, профессор. Все нормально: люди рапортуют о том, что все в порядке. Интересующих нас переговоров в эфире нет.
– Не расслабляйся, Пат. По моим расчетам «гости» могут появиться в течение ближайших пятнадцати минут.
– Держи пальцы скрещенными.
Стоя на асфальте, Пол видел, как обе группы пошли навстречу друг другу. Подойдя к Камо, карабахцы по его знаку поставили носилки на землю и отошли в сторону. Человек в черном на несколько секунд склонился над раненым, затем к нему подошли моджахеды и медленно понесли носилки в сторону своей машины.
– Парень у нас, Пол. Начинай выдвигаться, – вновь послышался голос Пата.
Несмотря на попытку казаться спокойным, на сей раз в его тоне послышалась нервозность, не ускользнувшая от напарника.
– В чем дело?
– У нас гости, Пол. Полковнику доложили, что к юго-востоку в миле до нас к контрольно-пропускному пункту азербайджанцев подъехала машина с какими-то людьми в форме. Они показали документы и потребовали пропустить их к передовой. Старший поста связался с командованием. Те приказали никого не пропускать. Незнакомцы сели в автомобиль и быстро уехали.
– И ты упустил такое? Когда это было?
– Пять-шесть минут назад. Донесение передали по телефонной связи, а сюда к нам принесли на бумаге... В разговоре не было требуемой комбинации слов, не то мы бы успели вовремя.
Проклятье, «плохие ребята» намного опережали график. Пять минут. Этого было достаточно, чтобы отъехать на пару сотен ярдов и попытаться подобраться к точке обмена немного южнее. Оставалось надеяться, что незнакомцы хотели просто полюбоваться пейзажем.
– Пол, ты меня слышишь?
– Да. Необходимо усилить наблюдение за правым флангом. Предупредите Камо, пусть держатся наготове. Те из наших, кто рядом с ним, пусть присядут: они несли носилки и могли подустать. Думаю, что это не вызовет подозрений. Я пошел.
В лицо ударил горьковатый запах полевых цветов, выросших на некогда возделываемом поле. В двухстах ярдах от него здоровяк, следуя приказу Камо, надел на журналиста бронежилет и, легонько подхватив его за локоть, повел в сторону тыла. Идя им навстречу, Пол с каждым шагом замечал все больше деталей во внешнем виде Алекса О’Коннела – юного отпрыска грозного папаши, журналиста, желторотого птенца – из-за которого множество людей было вынуждено оставить все и, рискуя жизнью, вытаскивать его из передряги. В грязной, потрепанной одежде и рваных кроссовках без шнурков (его ботинки достались одному из моджахедов), он, изредка оборачиваясь назад, понуро шагал рядом со своим спутником. Неприятно чувствовать себя разменной монетой в чужой войне.
Подойдя ближе, Пол отправил здоровяка к его ноше, а сам, подхватив журналиста за локоть, положил правую руку ему на плечо. Тот даже не обратил на него внимания. Его глаза выражали усталость.
– Доверься мне, сынок. Меня послали сюда, чтобы помочь тебе выбраться. Отвечай на мои вопросы быстро и еще быстрее выполняй мои указания. Понял?
– Да, сэр, – сказал Алекс, облизывая потрескавшиеся губы: ему хотелось пить.
Из его ответов следовало, что никто из заложников не был ранен, и условия их содержания были сносными. Догадки подтвердились: похитители так и не узнали, какая птица попала к ним в руки.
– Хорошо, парень, – Пол сжал миниатюрный микрофон в ладони. – Не мне тебе говорить, что твоя история наделала много шума в определенных кругах, но твои родители и близкие об этом не знают. Местные также не имеют понятия, кто твой отец, но догадываются, что он занимает высокую должность. Если будут спрашивать, можешь ограничиться только этим. Понимаю, что тебе пришлось многое пережить, но после того, как карабахцы поговорят с тобой, ты должен забыть обо всем произошедшем. По возвращении в Штаты люди из соответствующих служб возьмут у тебя подписку о неразглашении. Если тебе понадобится лечение или услуги психоаналитика, они обо всем позаботятся. Надеюсь, ты меня понимаешь?
Алекс хотел что-то сказать, но передумал и кивнул головой.
– А вы кто?
– Называй меня Пол. Моего напарника зовут Патрик, он уже третьи сутки стоически переносит тяготы нашей миссии. Сейчас он сидит вон на том холме и вместе с представителями местного командования контролирует обмен. Можешь помахать им рукой.
– Очень мило с их стороны. А что будет с детьми? – Спросил Алекс, мельком посмотрев в сторону, указанную этим странным человеком. «Вероятно, он и есть один из них, из соответствующих служб», – пронеслось у него в голове.
  – Их тоже скоро обменяют.
– Как там наш парень? Вроде, еле перебирает ногами? – Послышался в наушнике голос Пата.
– Все в порядке, немного подустал, – Пол пальцем показал удивленному Алексу на микрофон. – Что нового?
– Пока тишина. Внимание, вы выходите на простреливаемое пространство. Мне неприятно это говорить, но мы практически не видим, что происходит за бровкой канала.
– Переключи меня на всех, – Пол повернулся к журналисту. – Хорошо, сынок, нам осталось пройти около сотни ярдов, и тогда все это скоро закончится.
Он поймал себя на мысли, что уже давно не испытывал подобного ощущения. Знакомый легкий озноб в коленях столкнулся с теплой волной адреналина и придал движениям какую-то особую, незаметную на первый взгляд резкость и нервозность. Казалось, что сердце, поменяв свое привычное местоположение, билось где-то в районе солнечного сплетения, а его каждый удар отдавался мерным стуком в затылке. Уже где-то на уровне инстинктов ему хотелось пригнуться и заставить бывшего пленника ускорить шаг. Но предупреждать Алекса о возможной опасности не хотелось: парень и так многое перенес и неизвестно, как он себя поведет и, вообще, как все это отразится на его психике. Из них двоих только ему было суждено ежесекундно осознавать, насколько необычной была их полуденная прогулка, которую Пат обещал запечатлеть на память будущих поколений. Пол представил себе, как этот человек с паршивыми замашками и добрым сердцем сидел перед своими кнопками и до потемнения в глазах вглядывался в экран, надеясь опередить палец, лежавший на прохладе курка. Может, Пат и сам сейчас понял наивность затеи с техникой.
– Продолжай двигаться, – Пол легко подталкивал парня, которому было трудно шагать в незашнурованной обуви.
Пару раз тот уже останавливался и поддевал босой ногой кроссовку, свалившуюся со стопы. В кармане Пола лежало два куска материи, которыми он мог обвязать стопы пленника и устранить неудобства при ходьбе. Но даже тот промежуток времени, который понадобился бы для проведения этой нехитрой операции, сейчас казался непозволительной роскошью.
Алекс опять остановился и, балансируя на правой ноге, попытался было подцепить левой спавшую с ноги кроссовку, когда в наушнике Пола неожиданно раздался резкий окрик толстяка:
– На твои семь...
Почти машинально Пол закинул правую ногу за левую и, постепенно оседая на нее, стал оборачиваться вокруг своей оси назад, в сторону, указанную Патом. Проделывая этот трюк, который на Ферме называли «пружиной», он с ходу локтем левой руки опрокинул Алекса лицом на землю. Громкий хлопок выстрела раздался уже тогда, когда растерявшийся от неожиданности журналист потерял равновесие и, инстинктивно выбросив вперед руки, стал падать ниц. Продолжая движение вокруг своей оси, Пол механически выбросил в сторону выстрела правую руку и, навалившись спиной на упавшего Алекса, прижал его локтем левой руки. Его правая нога, как и требовала инструкция, была согнута в колене. Расправив ее, он бы мог сделать резкий бросок в сторону, что, по идее, могло бы спасти его от второго выстрела. Но сейчас все было не так, как их учили. Во-первых, в его правой руке, направленной в сторону выстрела, на сей раз не было пистолета, а бросаться в сторону он не имел права, так как сейчас ему предстояло стать живым щитом и прикрыть собой парня. Но второго выстрела не последовало, а темный силуэт, мелькнувший в паре сотен ярдов на фоне зеленой травы, уже скрылся...
– Не стрелять, – Пол сначала прошептал в переговорное устройство, а затем почти крикнул, – никому не стрелять!
Наушник ответил мирным потрескиванием. Все произошло так быстро, что люди там, на НП, не успели придти в себя после случившегося.
Воцарилась каменная тишина, и только сейчас, осмотревшись, Пол заметил, что его левый локоть в крови, а Алекс как-то неестественно дергается и хрипит. Откинувшись на бок, он перевернул парня и начал его осторожно ощупывать.
– Мне трудно дышать, – прошептал тот, сплевывая пыль и соринки в сторону. – В нас стреляли?
Он был бледен, но цел: пуля разодрала его воротник и лишь немного поцарапала кожу на шее, чуть выше места, защищенного бронежилетом. Пол вздохнул с облегчением.
– Ничего серьезного, сынок, не вставай, – он снял с журналиста бронежилет, осмотрел рану и, повернувшись в сторону холма, показал большой палец. – Патрик, что там происходит, что с Камо и его людьми?
– Слава Богу, с парнем все в порядке..., – выдохнул Патрик, выйдя из оцепенения, – после выстрела Камо кинулся к командиру афганцев и приставил к его лбу пистолет. Наш приятель полковник трижды что-то кричал по рации, видимо – что-то вроде «Не делай глупостей».
– Что-нибудь еще?
– Стрелявший скрылся. Камо отпустил афганца, и тот короткими перебежками направляется к своим. Те положили носилки на землю и с автоматами наперевес расположились вокруг машины.
  – А дети, что с ними?
– Не знаю..., они в машине и, видимо, останутся у афганцев до лучших времен... Ты вовремя сориентировался.
– Благодари Бога.
Пол устало откинулся на спину. Плечо ныло.
Судя по всему, стрелявший по журналисту хотел спровоцировать ответный огонь по афганцам и их раненому. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что сейчас плен был для детей самым безопасным местом. Оставалось надеяться на то, что Джафар понял, что остался в долгу, и что он вернет детей как можно скорее.
Вскоре показался Камо в сопровождении своих людей. Он подошел к журналисту и, заметив расползавшееся кровавое пятно на его спине, знаком спросил Пола: «В чем дело?»
– Царапина, – тот встал с места и оглянулся, – жаль, что не успели вернуть детей.
– Что-нибудь сделаем..., потом, – сказал разведчик, – поднимай парня, нечего нам здесь светиться, наверняка выстрел переполошил всех на той стороне.
Настроение у карабахцев было паршивое. Камо приказал своим людям подобрать бронежилеты, и те побрели в сторону командного пункта. Пока Камо и Пол вели под руки журналиста, который не мог справиться с мелкой дрожью в коленках, навстречу им вышел крепыш, отвечавший за бронежилеты. Подойдя к бывшему уже пленному, он легко, как ребенка, взял его на руки и почти бегом направился назад. Через пару ярдов старые кроссовки Алекса – по сути спасшие ему жизнь – слетели с ног на землю и остались сиротливо лежать в пыли.
– Поторапливайтесь, Пол, на противоположной стороне началось движение. Мы спускаемся, – раздался голос Пата.
Шагающий рядом Камо достал из-за пазухи небольшую плоскую фляжку, отвинтил крышку и протянул Полу. Тот немного отпил. Ясно, армейский допинг.
– Надо было и парню дать немного этого, – сказал он, возвращая флягу.
– Это пойло не для него, – Камо сделал пару глотков.
– ...Ты сделал все, что мог.
– Знаю. Ты тоже.
Около блиндажа царило заметное оживление. Карабахцы усадили Алекса на спальный мешок, расстеленный поверх брезентовой накидки. Алекс сидел с голым торсом, а один из карабахцев, видимо фельдшер, колдовал над его спиной с ватой и пузырем йода в руках. Здесь же рядом, за столом расположилось командование. Завидев коллегу, Патрик, что-то обсуждавший с полковником, пошел навстречу Полу.
– Парень в полном порядке. Немного сдают нервы: он пару раз просил прощения за то, что по его вине дети остались там. Я ему вколол антидепрессант и противостолбнячную сыворотку. Завтра его можно будет возвращать папаше.
Пол устроился на ящике из-под снарядов. Разговаривать не хотелось.
– Твоя техника нуждается в доработке, – выдавил он.
Его собеседник промолчал.
Между тем полковник приказал подготовить машины.
– Пол поедет со мной, а Алекс в сопровождении Патрика поедет в микроавтобусе, – распорядился он.
В последнюю минуту оказалось, что Пат оставил наверху свое оборудование, и попросив десять минут на сборы, он засеменил в сторону НП.
– Мы с полковником вас догоним по пути, – махнул он рукой Полу.
Тот пожал плечами и сел в микроавтобус к Алексу и солдатам.
Пат оказался прав: где-то на подступах к городку «УАЗ» полковника нагнал потрепанный микроавтобус и первым въехал во двор штаба, где уже собрались родственники детей. С глазами, полными надежды, они практически сразу охватили машину плотным кольцом, но, увидев хмурые лица военных, люди инстинктивно бросились к подъехавшему микроавтобусу. Пока Пол поддерживая за руку, выводил журналиста, наиболее нетерпеливые бросились осматривать салон автомобиля. Тихий стон пронесся среди собравшихся. Несколько человек стали тянуть Алекса за рукава, совать ему под нос фотографии и расспрашивать его, в надежде что-то узнать о судьбе оставшихся заложников.
– Дети..., что с ними случилось? – Громко запричитала одна из женщин, ударив себя по коленям.
К ней присоединились другие, и вскоре атмосфера стала накаляться.
– Успокойтесь, с ними все в порядке, они живы. Так получилось, что мы не смогли их обменять. В одного из заложников начали стрелять – НШ указал рукой на Алекса, – и мы прекратили обмен, чтобы не подвергать опасности жизнь детей. А теперь, пожалуйста, расступитесь и позвольте провести его в штаб. Мы должны расспросить его о всем, что ему известно. Это поможет вернуть детей.
Все еще не верившие в произошедшее люди неохотно расступились, а подоспевший Патрик помог Полу вывести журналиста в сторону дверей. Пройдя пару шагов, тот остановился и показал полковнику, что хочет говорить. Тот посмотрел на Пола, и знаком призвал всех к тишине.
Шум несколько утих. Опиравшийся на плечо Пола босой американец в пыльной одежде и разодранном пуловере долго подбирал подходящие случаю слова.
– Дорогие... родители, друзья. Я догадываюсь, что вы сейчас чувствуете... Поверьте, с вашими детьми все в порядке. Должно быть все в порядке. Нас все время содержали вместе в одном подвале...
В толпе вновь всхлипнула женщина.
– ...К нам хорошо относились, кормили и иногда выводили на воздух. Никто из них не ранен. Мне трудно вспомнить их имена, но вы можете ими гордиться, всеми троими... Эти афганцы вполне цивилизованные люди..., – сказал он и сразу же поправил себя, – если так можно говорить о похитителях детей. Я понимаю, что все произошло из-за меня...
Патрик быстро подхватил его за руку и повел в сторону штаба. Люди помолчали пару секунд и вновь обступили полковника.
Старая женщина в черной одежде, которую Пол видел здесь еще утром, все еще сидела на своем месте. Однако на сей раз она тихо причитала. Старик стоял рядом и тщетно пытался ее угомонить.
Когда бывшего пленного провели рядом с ней, она в очередной раз ударила себя по коленям и, покачиваясь, спросила мужа:
– Я не верю им, почему этого смогли освободить, а нашего ребенка – нет?
– Не говори глупых вещей, дочь Шагена. Тебе ли не знать законов этого мира: наверняка отец этого американца – большой человек, а у нашего что? Ни отца, ни матери, – старик махнул рукой и сам присел рядом с женой.
Уже дойдя до двери, Пол повернулся и посмотрел на старую пару.
Потребовалось минут десять, прежде чем полковник сумел успокоить родственников. Он пообещал предпринять все необходимое для их возвращения и попросил разойтись по домам. Те отказались уезжать до разрешения ситуации и попросили его временно разместить их где-нибудь на территории части. Пришлось решать и эту проблему. К тому времени, когда НШ, вытирая платком лоб, вошел в кабинет местного командира, Алекс уже дремал на установленной в углу железной кровати, аккуратно застеленной серым шерстяным одеялом. Устроившись за столом и медленно потягивая зеленый чай из белой эмалированной кружки, Пол переговаривался со своим напарником, дымящим сигаретой у раскрытого окна. Рядом курил один из местных офицеров.
– Ну, как дела? – Спросил полковник, устало присев на ближайший стул и поставив фуражку перед собой. – Парня клонит в сон?
– Обычная реакция после пережитого стресса, – Патрик выбросил окурок в окно и подошел к столу. – Каковы наши дальнейшие планы, сэр?
– Для начала пусть парень расскажет все, что ему известно. Потом, по пути в Степанакерт, завезите его в госпиталь. Тот, где вы уже были. Пусть Алекса осмотрят. Так, на всякий случай.. Да, завтра в полдень прилетит вертолет, постараюсь отправить вас на нем.
– А разве это не опасно? – сказал Пат.
– Уже нет, – усмехнулся полковник.
– А как вы собираетесь вызволять детей, сэр? – Спросил Пол.
– Пока не знаю, – полковник пожал плечами, – кстати..., Пол, вы быстро сориентировались.
– У меня подкосились ноги, – ответил тот.
– Главное – вовремя..., – полковник понимающе кивнул и по-армянски обратился к офицеру, молча наблюдавшему за разговором, – нужно кое-что записать.
Тот достал из планшета пару листков бумаги и присел за край стола.
– Будите парня.
С трудом разомкнув веки, Алекс не сразу понял, где он, и что нужно этим людям в военной форме, сидевшим напротив. Затем он сделал попытку улыбнуться и вопросительно посмотрел на Пола.
– Полковнику нужно, чтобы ты рассказал все, что тебе известно. Любая деталь может спасти жизнь детям, – сказал тот.
Бывший пленник рассказал о том, как они поднимались на крепость, как попали в плен, как они под обстрелом проходили линию. Рассказывая о том, как их содержали в подвале, он не забыл упомянуть об эпизоде с интервью и истории с ковром.
– Молодец, – полковник похлопал его по плечу.
Гримаса боли исказила бледное лицо журналиста: НШ забыл, что парня хотя и легко, но все же задела снайперская пуля.
– Проклятье, совсем забыл, – полковник быстро отдернул руку: казалось, острая боль, пронзив спину парня, прожгла и его руку.
Превозмогая боль, Алекс достал из кармана брюк сложенные листки бумаги.
– Вот, здесь наброски этого интервью, – он начал разворачивать бумагу, испещренную мелким почерком.
– Мы непременно передадим весь текст полковнику, но позже, – сказал Пол. – Да, надеюсь, ты понимаешь, что ни это интервью и ни любая иная информация о захвате в заложники, содержании в плену и обмене не должна стать достоянием гласности?
Алекс кивнул.
Далее он рассказал, как утром их вывели из подвала, дали кусок мыла и приказали умыться. Накормив лучше обычного, их усадили прямо на землю перед подвалом и заставили ждать около часа. Затем к ним подошел командир афганцев и сказал, что сегодня их повезут на обмен, и предупредил, что пленные должны четко выполнять приказы и не предпринимать необдуманных шагов. Алекс тогда переживал, что дети не понимают «Черного», и пытался знаками объяснить им сказанное афганцем. Но несмотря на юный возраст дети и без того достаточно быстро смекнули, что их собираются вернуть назад, и начали радостно перешептываться. Было около полудня, когда афганцы подогнали знакомую машину. Пленным связали глаза и, усадив спиной вперед, повезли на обмен.
Полковник попросил описать населенный пункт, где их содержали, и спросил, были ли там другие пленные. Со слов Алекса, лагерь афганцев располагался в небольшом селе, расположенном на склоне пологой, лесистой горы со скалистой вершиной, восточнее которой милях в пяти тянулась горная гряда, понижавшаяся к югу. Буйная растительность не позволяла ему разглядеть соседние дома, но судя по тому, что до них изредка доносился лай собаки, он предположил, что в селе был кто-то еще, но о других пленных он не знал.
Полковник передать листок бумаги с карандашом и попросил начертить схему расположения села и план дома. Затем он попросил описать моджахедов и поинтересовался деталями перехода через линию фронта.
– Может, вы все же хотите, чтобы я прочитал вам мои записи? – Спросил напоследок Алекс.
– Не думаю, что в этом есть необходимость, сынок, – полковник встал с места и подошел к карте на стене, – во-первых, я не думаю, что этот «Черный», как ты его назвал, слишком уж откровенничал с тобой, а во-вторых, мы уже узнали практически все, что нам было нужно. У скалистой горы, о которой ты упоминал, должны быть две вершины, не так ли?
– Думаю, что да.
– Хорошо, можете собираться в дорогу. Машина вас ждет.
Старый знакомый «Форестер» со своим стальным конем, покрытым грязными разводами, ждал их перед опустевшим двором штаба. Он помог загрузить сумки в багажник и сел за руль.
– Куда поедем? Домой?
– Нет, сначала заедем в госпиталь. Полковник договорился, что нашего парня осмотрят врачи. Кстати, Алекс, – Пол обернулся к журналисту, устроившемуся на заднем сиденье, – мы сейчас поедем в госпиталь, где ты сможешь навестить своего знакомого Джорджа.
Натерпевшийся за последние дни Алекс только сейчас к своему стыду вспомнил об одноруком гиде, также попавшем в передрягу из-за него.
– Совсем забыл... Что с ним, надеюсь, что у него все в порядке?
– Пустяки, – сразу же сказал Пол, не слишком доверявший прямолинейным замашкам импульсивного коллеги по цеху, – упав со стены, он, действительно, немного повредил ногу. Парню должны были сделать небольшую операцию на голеностопе или, как там это называется. Мы уже видели его. Не переживай, держится молодцом.
Джорджа, однако, в госпитале не было. Оказалось, что из-за сложности предстоявшей операции врачи решили отправить его в Ереван на вертолете, который вылетел утром с парой других пациентов.
Осмотр журналиста не занял много времени, Алекс был в порядке. Все, что ему требовалось, так это хорошая баня и отдых, и вскоре «Форестер» вырулил на трассу в Степанакерт.
– Ничего, будет время, навестим твоего приятеля в Ереване, – сказал Патрик журналисту, которого качка на заднем сиденье автомобиля снова стала клонить в сон.


ГЛАВА 18

Первые лучи солнца утра 12 мая застали Пола и Пата на открытой веранде, где они тихо обсуждали события прошедшего дня.
Вчера днем они кое-как помогли парню вымыться в бане, которую хозяйка растопила к их приезду. Алекс принял известие о водной процедуре в присутствии других без оптимизма, но Пат достаточно строго предупредил его о необходимости оберегать рану от попадания воды, и тот, скрепя сердце, смирился. Переодевшись в чистое белье и спортивный костюм, предложенные хозяйкой из запасов своего сына, он отведал немного куриного бульона, выпил стакан домашнего вина и снова заснул. Проснувшись около девяти вечера, он подкрепился тарелкой рисового супа и воспользовался предложением Пола прогуляться по окрестностям, но быстро устал.
– Молодежь пошла какая-то мягкотелая, – пожал плечами Патрик.
Он заставил парня принять таблетку снотворного и отправил его спать на своей двуспальной кровати. Сам же, отведав традиционного для этих мест шашлыка и нагрузившись вином, в порыве нахлынувшей волны альтруизма великодушно согласился провести ночь на диване и уступил Полу складную кровать, менее удобную на первый взгляд, но достаточно длинную, чтобы тот смог на ней уместиться в полный рост. Принимая во внимание характер Пата, данный шаг с его стороны был пределом любезности.
На сей раз Пол проснулся первым. Одевшись, он вышел на веранду подышать воздухом, в котором чувствовался запах покрытой росой земли. Было очень рано и, судя по тишине на первом этаже, хозяева тоже спали. Облокотившись о выкрашенные белой краской металлические перила, он думал о событиях прошедших двух дней, как дверь медленно отворилась, и появился взъерошенный Пат. В правой руке у него была зажженная сигарета, а левой он усердно приглаживал остатки шевелюры.
– Не спится, полковник?
– Перед дорогой всегда так. Что нового?
– Связался с посольством. Просили передать, что все в восторге от нашей работы. Гордон обещал тебе множество сюрпризов. Кстати, они подтвердили разрешение на возвращение по воздуху, – Патрик загадочно улыбался.
– Нужно было пригласить полковника на ужин, – Пол его не слышал, – надо дать должное карабахцам, они сделали для нас все возможное.
– Брось, не наша вина в том, что он был занят весь вечер. Да и, к тому же, где бы мы смогли организовать этот ужин...? Парень еще спит, но не мешало бы начать сборы, кто его знает, когда прилетит этот воздушный трактор. А тебе не мешало бы побриться, а то еще пару дней, и мы будем сильно смахивать на твоих друзей из ополчения.
Было около восьми утра, когда, покончив с щетиной на лицах, напарники стали собираться в дорогу. Вскоре проснулся и Алекс. Еще вчера «Форестер» обещал вернуть его вещи, оставшиеся в Меце, так что ему пришлось воспользоваться бритвенным станком Пата. Изрезав себе лицо новым лезвием и осторожно умывшись по пояс холодной водой, молодой человек предстал перед критическим взором своих опекунов.
– Я в вашем распоряжении, джентльмены.
– Как спина? Не болит?
– Все в порядке.
– Молодец. А то вчера ты уже был готов расклеиться...
Пол покачал головой:
– Хватит, ни слова больше. Присаживайся, Алекс. У нас к тебе пара вопросов.
Все трое присели за покрытый белой скатертью круглый стол.
– Какого черта ты сунулся сюда, сынок?
– У меня на это были личные причины, сэр.
– Надеюсь, ты понимаешь, что ты был на волосок от непоправимого, сынок. Еще немного, и нам пришлось бы всю обратную дорогу сопровождать не начинающего цветущего молодого человека, а его, как бы тебе это сказать...
– Именно поэтому, сэр, мне бы не хотелось открывать причины, по которым я приехал сюда и причинил столько проблем другим. Что-нибудь еще?
– Он начинает мне нравиться, Пол, у него характер. Лично я не знаком с твоим отцом, но уверен, что будь он здесь, то он очень гордился бы тобой.
Появление в дверях «Форестера» прервало беседу. У капитана была хорошая новость и, вдобавок, рюкзак Алекса.
– Хорошо, что вы уже на ногах. Вертолет будет через полтора часа. Метеорологи как всегда промахнулись, и погода стала налаживаться раньше, чем мы ждали. У вас есть час на сборы и завтрак. А это, – сказал он, протягивая рюкзак Алексу, – ваши вещи. Их завезли в штаб вчера вечером, а я их получил только утром.
– Я знал, я предчувствовал, что так и будет, – довольный собой Патрик встал и, потирая руки, прошел в соседнюю комнату, – я практически готов.
Алекс поблагодарил капитана и пошел переодеваться в банную комнату. И пока Патрик что-то себе напевал в другой комнате, «Форестер», оставшись с глазу на глаз с Полом, протянул ему небольшой увесистый пакет.
– От НШ.
– Что это?
– Не знаю. Он сказал, что это вас заинтересует.
– Спасибо.
В пакете было несколько сложенных листков бумаги, маленький сверток и блокнот.
– Это срочно? Он ждет какого-то ответа?
– Не думаю, – «Форестер» пожал плечами, – он просто вызвал меня к себе и попросил передать вам это. Иных указаний на этот счет я не получал.
– Просмотрю это после завтрака, – Пол запихнул конверт в карман своей сумки. – Какие новости о детях?
– Ничего утешительного. Мы перехватили переговоры между афганцами. «Радикалы» требуют передать им заложников. В противном случае они угрожают найти и прикончить раненого афганца. Это между нами, не говорите об этом вашему парню.
– Вчера мы связались с нашим посольством в Ереване и попросили задействовать дипломатические каналы для вызволения детей. Нам обещали помочь.
Пол вспомнил стариков. Вот тебе и благополучный обмен.
Во дворе за прощальным столом собралась вся семья «Форестера», и даже его маленькая дочь ерзала на коленях деда и норовила дотянуться вилкой до графина с тутовой водкой. Когда гости расселись по своим местам, старик передал ребенка невестке и, в присущей ему манере, предложил тост за вызволенного из плена Алекса и за скорейшее вызволение тех, кто остался в плену. Тема была болезненной, и за столом воцарилось молчание. Поднимая рюмку во второй раз, старик пожелал гостям счастливого пути и пригласил в гости с семьями после того, как все утрясется и наступит мир. Выпили все.
Расставались как старые знакомые. Гости тепло поблагодарили хозяев за радушный прием. Даже Пат, не отличавшийся склонностью к сантиментам, поцеловал руку хозяйке, чем несказанно ее смутил. Старая женщина по-матерински обняла Алекса и сунула ему в руки пакет с домашней едой. Она вытерла краем передника набежавшую слезу, а старик хмуро сказал:
– Почему плачешь, женщина? Ну потрепала жизнь парня, ну и что? На то он и мужчина.
После того, как Алекс и Пат разместились на заднем сиденье машины, Пол подошел к старику и обменялся с ним крепким рукопожатием.
– Надеюсь, что наши гости уезжают довольными? – Спросил тот.
– Все в порядке, отец.
Когда «Нива» выезжала со двора сквозь раскрытые створки покрашенных в синий цвет ворот, хозяйка плеснула вслед кружку воды.
– Местная традиция? – Пат повернулся на сиденье.
– Пожелание счастливого пути.
Не доезжая до госпиталя, автомобиль свернул влево и через пару сотен ярдов по аллее акаций выехал на взлетно-посадочную полосу местного аэропорта.
«Форестер» развернул машину и, дав задний ход, подъехал к зданию аэропорта. Небольшое одноэтажное здание примостилось среди деревьев, уткнувшись фасадом в невысокую металлическую ограду, практически незаметную на фоне высокой травы и молодых деревьев с разросшимися кронами. Перед зданием стоял микроавтобус медицинской службы и грузовик с крытым верхом. По ту сторону взлетно-посадочной полосы стояла приземистая бронированная машина с четырьмя стволами, направленными в небо. Людей рядом не было. На звук подъехавшей машины из здания вышел солдат лет двадцати пяти с автоматом через плечо. Заметив «Форестера», он махнул рукой и вернулся обратно в открытую дверь.
– Можем подождать внутри, – предложил капитан, поворачиваясь к пассажирам, – там есть где прилечь, и Алексу будет удобнее.
– Спасибо, мне и здесь хорошо.
– Как хочешь. Я скоро вернусь: поздороваюсь со своими друзьями.
– Интересное местечко, все друг друга знают, у всех везде друзья. Даже у нас, – Пат удобнее устроился на своем месте. – Можно даже вздремнуть.
Пол вышел из машины: реплика Пата напомнила ему о пакете, посланном их другом-полковником. Достав пакет из багажника, он стал подыскивать удобное место, чтобы присесть. Идти в здание ему не хотелось, и, пройдясь вдоль заасфальтированной площадки, он повернул в сторону изгороди и устроился на импровизированной скамье – автобусном сиденье, ножки которого были наполовину зарыты в землю. Вытянув ноги, Пол раскрыл конверт и погрузился в чтение. Через пять минут он отложил письмо и откинулся на спинку своего сиденья. Хлипкие ножки скамьи предательски скрипнули. Пол встал и, запихнув содержимое пакета во внутренний карман куртки, направился в сторону «Нивы».
Вытянув ноги на сложенную спинку переднего сиденья, Патрик о чем-то беседовал с молодым попутчиком, когда Пол, молча подошедший со стороны водителя, откинул спинку водительского сиденья и, взяв своего коллегу за воротник, рывком выдернул его из машины.
– Э, какого черта, – спросил ошарашено тот, – в чем дело?
Пол выволок его из машины и, наклонившись в сторону изумленного Алекса, сказал:
– Оставайся здесь, парень. Нам надо поговорить.
  Через пару шагов он поставил на ноги своего коллегу. Тот передернул плечом и, поправив кожаную куртку, выдавил сквозь зубы:
– Ты что это себе позволяешь?
– Не надо кричать, мистер Гейлбрайт. Мы сейчас отойдем в сторону, и ты объяснишь мне все, что вы затеяли. Может быть, после этого я тебе все прощу. Может быть. Но по возвращении обязательно надеру задницу этому Гордону.
– Не-ет, – Патрик, потирая руки, почти бегом направился в сторону скамейки, – это я надеру ему задницу. У меня уже давно руки чешутся прикрыть эту лавочку. Остаток блестящей карьеры ему придется провести за прилавком с воздушными шариками на рождественской ярмарке. Умолял меня по телефону «оказать маленькую услугу» и «помочь хорошему парню». И ради кого я бросил все дела и приехал в эту дыру? Ради тупоголового вояки, который вместо благодарности таскает меня за воротник как котенка?
Он резко остановился и повернулся в сторону Пола.
– Ну что ты остановился как истукан? Где же твое уязвленное самолюбие и жажда познать истину? Давай, двигайся.
Алекс удивлялся тому, насколько быстро менялись параметры ситуации, невольным свидетелем которой ему пришлось стать. Теперь инициатива полностью перешла к толстяку, который, импульсивно махая руками, почти бежал в сторону изгороди и при этом пытался что-то втолковать своему высокому коллеге, следовавшему за ним. Отсюда не было слышно, о чем они говорили, но судя по тому, как стремительно разворачивались события, на повестке был очень важный вопрос.
        – С чего начнем? – Патрик уселся на скамью и закинул ногу на ногу, – давай спрашивай.
– Вы знали, что начальник штаба карабахцев – это Лис. Человек, который долго охотился за мной в Афганистане.
– То, что НШ и Лис – это одно и то же лицо, здесь знает практически каждый ребенок. Два дня назад ты сам с ним мило болтал и рассказывал ему разные истории о своем генеалогическом древе. Но, при этом, почему-то даже не удосужился разузнать, кто он на самом деле.
– Вы с Гордоном знали, что наши пути в Афганистане пересекались, не так ли? Прочти это! – он протянул Пату листок бумаги.
– Стоп. Что ты имеешь в виду? – Пат отвел руку с письмом. – Неужели ты думаешь, что твой друг Джереми решил отправить тебя сюда как барана на заклание, надеясь, что в обмен на твою душонку полковник вернет нам этого сопляка с благодарственной открыткой в придачу? А я, по-твоему, этакий кретин, решил приехать сюда, чтобы воочию увидеть, как полковник собственноручно снимает скальп с твоей умной головы? Да за кого ты меня принимаешь?
– Вы оба использовали меня. Вслепую.
– Стоп. Давай определимся раз и навсегда, полковник. Для меня неприемлем термин «вы оба». Это ты договаривался со своим другом об этой поездке, ты обсуждал с ним все детали, и не надо валить все с больной головы на здоровую.
– Прочти, сам поймешь.
– Если ты так этого хочешь.
Пат закурил и, откинувшись на спинку сиденья, стал читать вслух с нотками издевки в голосе:
– «Возможно, это письмо не совсем укладывается в рамки того, что принято называть «кодексом джентльмена», но прошу понять меня правильно. Меньше всего я бы хотел задеть ваше самолюбие: та война прошла, а нынешнюю ситуацию я рассматриваю исключительно в контексте нашей дискуссии. Не хочу быть категоричным, но это ваша страна выпестовала тех, кто сейчас в рядах врагов нашего с вами народа. Завтра эти враги могут стать врагами и вашей страны. Я свидетель того, что вы – американцы, уже сталкиваетесь с результатами вашей политики».
– Ну и что? – Патрик отложил бумагу, – еще одно свидетельство вашей патологической тяги спорить на глобальные темы.
 – Читай дальше, третий абзац.
– «Ваша встреча со мной – тонкий и отлично просчитанный психологический шаг. Аплодирую автору этой идеи и не исключаю, что ваше начальство пошло на этот шаг, не проинформировав вас о всех тонкостях предстоящей миссии. В любом случае, расчет был безукоризненный. Я и вправду не смог бы отказать вам в содействии, даже если бы от меня потребовалось сделать большее». – Пат отвел глаза от бумаги и посмотрел на своего напарника. – Очень трогательно. Я бы даже сказал – берет за душу. Что из этого?
– Неужели не понятно? У меня складывается впечатление, что Гордон специально послал меня на поклон к человеку, которого я всегда считал своим личным врагом на той войне. Выходит, он просто использовал меня ради освобождения этого Алекса.
– Заблуждаешься, мой друг, и я тебе это докажу, – Патрик покачал головой, – У него даже в мыслях не было подставлять тебя. Ставлю десятку, что через пару минут ты будешь обожать его и петь дифирамбы в его честь. Но прежде я хочу знать, как наш друг-полковник смог идентифицировать тебя. Вы, насколько мне известно, никогда не встречались.
– Здесь все сказано, – Пол протянул другой листок, – смотри в начале.
  – «Получив информацию о предполагаемом маршруте каравана с оружием, я послал туда вертолет. Летчики засекли караван и открыли огонь на поражение. Получив точные координаты, я уже через полчаса был на месте со своими людьми. Нашим глазам предстало искореженное взрывами оружие и разорванные в клочья трупы людей и животных. Изучив местность, мои люди доложили, что по меньшей мере, двум моджахедам удалось уйти. В кустах за поворотом тропинки разведчики нашли окровавленную одежду, пакет из-под бинта, пустую аптечку пакистанского образца и брошенный рюкзак со снаряжением. Судя по следам, один из ушедших был ранен и второй нес его на себе. Далеко уйти они не могли, и я уже собирался было отправить за ними погоню, когда ко мне подошел один из разведчиков и попросил отойти в сторону. «Командир, – сказал он, – смотри, я нашел это там». В руке у него был небольшой медальон в виде спелого граната с лопнувшей кожурой. «Ну и что?» – спросил я. Он перевернул украшение, и на обратной стороне я увидел крест и четыре армянские буквы. Судя по черной витой нити, еще недавно этот медальон висел у кого-то на шее. Я помню глаза этого разведчика. Во мне боролись два чувства, но я все же дал приказ отходить. Я мотивировал это тем, что скоро стемнеет. Тогда, анализируя произошедшее, я был уверен, что чуть было не столкнулся с одним из моих соплеменников-авантюристов, политические воззрения которых заставляли их колесить по «горячим точкам» и воевать на стороне всех тех, кто тогда был против СССР. Были такие. О том, какую «рыбу» мы упустили, я узнал позже. Спустя год в одном из боев я потерял разведчика-армянина, а затем и многих из моих солдат. Каждый раз, отправляя домой цинковый гроб, я сжимал в руке этот медальон. Меня мучила мысль о том, что если бы я тогда приказал найти этого человека, то многие из тех, чьи лица я до сих пор храню в памяти, остались бы в живых. В один из таких дней я отложил пистолетный патрон и поклялся, что когда-нибудь эта пуля достанется тому, кого я однажды упустил. Многое поменялось в мире, но я выполняю клятву и посылаю то, что принадлежит вам по праву».
Патрик вновь покачал головой.
– Очень даже неплохо, полковник. Судя по стилистике, наш друг послал тебе перчатку, ну а мне, как понимаю, предстоит стать твоим секундантом, – наряду с будничным цинизмом, в его голосе присутствовала некоторая озадаченность, – А вообще-то, вам обоим не мешало бы оседлать коней и начать войну с ветряными мельницами... Ну и где же сувениры?
Пол протянул ему маленький бумажный сверток, в котором лежал пистолетный патрон и золотой медальон в форме граната.
Пат молча повертел в руке патрон.
– Слушай, мистер Зетлян, если кодекс чести офицера требует, чтобы ты совершил ритуальное самоубийство, используя этот патрон, то нам нужно дождаться «Форестера»: у него есть пистолет нужного калибра. Ну а если отложим в сторону паркетный романтизм, то все предельно ясно: наш друг полковник в свое время поддался наплыву националистических сантиментов и нарушил устав, а сейчас, в придачу – и свою клятву пристрелить тебя. Если ты рассматриваешь эту записку как предел рыцарского благородства, то я расцениваю факт передачи амуниции исключительно как чистой воды фарисейство. Если честно, то после твоей недавней выходки я был бы не против, если бы полковник просто пристрелил тебя.
– Твои шутки здесь неуместны. Тебе это мало о чем говорит, но мы действительно были кровными врагами. А я и не знал, что он армянин... Надо же такому случиться. Впрочем, это не важно, из-за этого человека я тоже многих потерял. После этой истории с вертолетом у меня остался шрам на плече, и я еле унес ноги. Кстати, меня вынес Джафар. Понимаешь, это....унизительно. Из-за той войны я лишился всего, здоровья, семьи. А теперь, напоследок, и уважения к себе. Не знаю как ты, но я сейчас в моральном дерьме. Посуди сам: меня вслепую использовал мой друг, а мой враг сделал все, чтобы я смог вернуть этого Алекса из рук моих же людей... Моих же людей....
– Не спеши с оценками, – Пат загадочно улыбался, теперь он получал нескрываемое удовольствие от происходящего, – возможно, НШ действительно произвел на тебя неизгладимое впечатление, но все эти твои стенания на счет Гордона безосновательны. Я уже понял, что вы падки на разного рода эпические притчи. Давай, я расскажу тебе одну. Не помню, где я ее вычитал, но она в самый раз.
Пол махнул рукой: опять эти глупые россказни толстяка.
– Так вот, жила-была маленькая птичка. Однажды холодной зимой она решила полететь к солнцу и согреться в его лучах. Взлетела она высоко–высоко, но оказалось, что там холоднее. Продрогла птичка и упала на землю. Мимо проходила корова и, как бы тебе это сказать, упаковала нашу птичку по уши в коровью лепешку. В этом коровьем дерьме и отогрелась, наконец, наша пташка и радостно защебетала. Рядом проходила кошка. Услышав чириканье, подошла она к лепешке и протянула лапку. Птичка подумала, что это друг, который хочет вызволить ее из дерьма, и ухватилась за лапку. А кошка вытянула птичку из дерьма и съела. Мораль, дорогой полковник, в следующем, не всякий, кто бросает тебя в дерьмо – враг, и не всякий, кто вытаскивает тебя оттуда – друг.
– Ну и что это значит? Я могу компенсировать тебе куртку, но благодарить вас за ваш план... Это выше моих сил. Если ты думаешь, что это «дерьмо» меня согревает, то уж лучше протяни мне руку и сожри меня живьем. Тогда, возможно, я буду тебе благодарен.
Пат провел рукой по остаткам шевелюры. На его лице отражалась внутренняя борьба.
– Ладно, – он ударил кулаком по своей ладони, – помни, что ты сам напросился, Пол. Но прежде, давай выясним одну существенную деталь, на которую ты даже не клюнул. Если честно, то для меня самым интересным во всей этой мыльной опере было следующее предложение нашего друга: «Ваш профессионализм впечатляет: благодаря вам этот парень заново родился и может по праву называть вас своим вторым отцом». Сейчас поясню: даже при явно выраженной склонности нашего НШ к подобного рода витиеватым формулировкам, подобный пассаж является не просто приемом эпистолярного жанра. Держу пари, что полковник передал тебе еще кое-что.
– Да, но это не мое, – Пол порылся в кармане и протянул ему блокнот, – это записи Алекса.
– Браво, – Пат потер ладони, – я это предвидел. Заглядывал?
– Зачем? – Пожал плечами Пол, который не догадывался о том, куда клонит этот толстый чемодан с двойным дном, – при чем тут записки парня?
– Не удивительно, – Пат внимательно перелистал небольшой блокнот в кожаном переплете, – из тебя бы вышел отличный дворецкий. Вот.
Он достал из кармашка несколько фотографий, прочитал надписи на обратной стороне и с победоносным видом передал одну из них Полу.
Взглянув на фотографию, тот от неожиданности присел рядом с Патом.
– Узнал?
– Дора? – Пол был ошарашен.
– Умница. И как только ты об этом догадался, – Патрик издевался, – А теперь, прочтем надпись на обратной стороне: «Дора Зетлян», скобки открываются, «пока еще», скобка закрывается, чуть ниже – «будущая миссис Александр Сэмюэл О’Коннел». Кстати, вся эта ремарка добавлена другой рукой. Далее идет «Да будет так», причем написано той же рукой, что и «Дора Зетлян». Судя по всему, это элемент любовной переписки, написанной специально для такого интеллектуала как ты. Хочу заранее предупредить, что за куртку я выложил две сотни, и если ты еще раз посягнешь на ее воротник, то я подам на тебя в ближайший суд.
Пол, однако, большими шагами направился в сторону машины.
– Эй, что ты задумал? Не смей приставать к парню.
Через минуту Пол вернулся и сел рядом с напарником. Тот молча курил и смотрел вдаль, на покрытый зеленью холмик-курган, возвышавшийся за оградой аэропорта.
– Сэм Грин, – сказал Пол, прервав молчание.
– Кто это?
– Проклятье... Если бы я знал...Этот парень публикует свои статьи под псевдонимом Сэм Грин. Сэм – это его среднее имя, а Грин – девичья фамилия матери. Он взял псевдоним из-за излишней популярности своего отца.
– Слава Богу, наконец-то до тебя стало доходить. Понял, кого нам пришлось вызволять из рук твоих афганских собратьев, и почему наш друг полковник тактично намекал на отцовство? Теперь ты понял, почему я говорил о вашей исторической встрече. Кстати, знает ли он, – Патрик кивнул головой в сторону машины, – кем ты ему приходишься?
– Нет. А теперь, – Пол резко повернулся в сторону собеседника, – я хочу знать все, все мельчайшие детали.
– С удовольствием, – Патрик закурил сигарету и смачно, с нескрываемым удовольствием, затянулся, – слушай внимательно. Случай с Алексом попал к Гордону случайно, ну или почти случайно. Дело в том, что азербайджанцы в Вашингтоне неоднократно зондировали почву относительно перспектив разработки их нефтяных ресурсов американскими кампаниями, что не могло не представлять интереса для наших политиков в контексте политической переориентации этого государства на Запад. Джей Джи и его контора получили задание в конфиденциальном режиме осуществлять «добрые услуги» между Вашингтоном и бакинскими кругами до наступления политически более удобного момента, когда вопрос можно будет вывести на официальную повестку в обеих столицах. В обмен ему было обещано, что в дальнейшем его контора будет официально и за хорошие деньги нанята для лоббирования азербайджанских нефтяных проектов на Капитолийском холме. Так вот, за полгода твоему другу удалось наладить хорошие личные контакты с бакинскими кругами, что, вкупе со старыми связями в Округе Колумбия, сделало его важной фигурой по большому кругу вопросов, затрагивающих наши отношения с бакинским истеблишментом, как официальным, так и, как ты и сам понимаешь, теневым. Когда к нему обратились по делу Алекса, то он, ознакомившись с деталями, сразу же решил привлечь тебя. У него созрел этот несколько «мыльный», но блестящий сценарий, в котором тебе отводилась триумфальная роль: ты не только получал возможность решить проблему, но и шанс предстать перед своей семьей в образе героя. Ничего себе, герой... Ладно. Но сначала для всего этого Джереми самому нужно было решить пару проблем с соответствующими кругами и настоять на варианте операции по вызволению заложника, который подходил только тебе. А вариантов был несколько. Например: послать пару-тройку наших ребят на штурм логова афганцев; попытаться выкупить парня или, в крайнем случае, надавить на самих азербайджанцев с тем, чтобы они сами выполнили всю грязную работу. Риск присутствовал во всех случаях, но то, что предлагал Джей Джи, выглядело полной авантюрой, а именно: сначала найти афганца, а затем обменять его на нашего парня. Если бы это не удалось, то ты должен был бы перейти линию фронта и убедить афганцев вернуть журналиста. Далее технология варьировала в зависимости от обстоятельств: или афганцы передают его нашим людям на той стороне, или они возвращают всех пленников карабахцам в обмен на каких-то пленных азербайджанцев. Сильной стороной его плана было то, что афганцы действительно тебя знали и могли согласиться с твоим предложением. Слабых сторон было несколько. Во-первых, как ты и догадался, наш НШ, вернее – ваши взаимоотношения. Никто не мог гарантировать, что узнав тебя, он поведет себя так, как было нужно нам. Кстати, насчет психологического расчета ты прав, именно так Джереми и аргументировал возможную мотивацию карабахского полковника во время сотрудничества с нами. Вторая проблема заключалась в том, что даже если гипотетически руководство дало согласие на твое участие в операции, фактор твоих личных..., я бы даже сказал – родственных связей с журналистом, изначально исключал возможность твоего участия в этом деле. Таковы правила. Но этот проныра сумел убедить инстанции в том, что ты совершенно не знаешь об этом Алексе, что в твоих глазах низводило операцию до уровня штатного задания. В итоге, ему удалось убедить руководство в том, что на фоне нынешнего состояния в Азербайджане единственно верным вариантом было бы послать тебя, хотя до последнего момента он боялся, что ты как-то обо всем разузнаешь, и все пойдет насмарку. Кстати, именно поэтому твое решение заехать в Нью-Йорк чуть было не довело его до инфаркта. Надеюсь, ты понимаешь, как много он поставил на карту и чем рисковал. Главным козырем Гордона было то, что если ты не сможешь помочь парню, то этого не сможет сделать никто. Он не исключал вероятности того, что на определенном этапе, скажем так, в критическом случае, мне пришлось бы раскрыть перед тобой все карты. В этом случае ты был бы свободен в выборе средств вызволения нашего парня. Включая ценой собственной жизни. А ты спрашиваешь меня о том, знаком ли я с таким понятием, как кодекс офицера. Пойдем дальше. Какой бы блестящей ни казалась задумка твоего друга, она не развеяла всех опасений его оппонентов, и поэтому возникла эта затея с вашингтонским совещанием. Ты, наверное, не раз спрашивал себя о том, кому в голову пришла эта глупая затея. На самом деле, весь этот маскарад с представителями солидных федеральных контор был задуман твоим другом как презентация Золушки. Только после непосредственного общения с тобой инстанции санкционировали твое участие в плане Гордона. Ты наверняка не в курсе, но летчики до последней минуты ждали приказа вылететь в Бостон. Если бы ты не прошел «экзамен», то тебе объявили бы об изменении ситуации и, подписавшись под бумагой о неразглашении, Пол Зетлян отправился бы домой, к любимой кошке.
– У меня собака.
– Не вижу разницы. Лично я предпочитаю рыбок. Так вот, к тому моменту, когда ты летел в Нью-Йорк, Джей Джи смог уломать практически всех.
– Что значит «практически всех».
– Всех, кроме последней инстанции – одной очень важной персоны в Директорате по планированию операций. Твоему другу пришлось лично звонить ему и упрашивать целых двадцать минут. В результате, ценой неимоверных усилий, ему все же удалось выцарапать «добро», но с одним условием, что вместо настоящего журналиста с тобой поедет один из лучших спецов по утряске подобного рода тонких дел.
– Так, стало быть, ты и есть один из этих лучших спецов? Да нас чуть было не пристрелили.
Головокружительные изменения в ситуации вкупе с монотонным рассказом Пата перевернули все с ног на голову, но Пол, все еще не оправившийся от услышанного, не смог, тем не менее, упустить заключительный пассаж в речи своего напарника. Казалось, что из всего того, что он знал и думал на протяжении всей этой поездки, единственной неизменной величиной осталось его отношение к этому толстяку, откинувшемуся на спинку сиденья и курившему третью по счету сигарету. Все еще продолжая улыбаться, Пол повернулся к напарнику и миролюбиво похлопал его по плечу.
– Ладно, не обижайся. Вряд ли они могли бы найти кого-нибудь лучше, чем ты. На этот раз без шуток.
– Брось, – поморщился Пат, – просто я не нашел подходящего человека. Думаешь, легко найти парня, кому можно доверить такое дело. И тогда мне пришлось бросить все и самому сопровождать тебя. Если это и не помогло тебе в работе, то, по крайней мере, придало всей этой авантюре хоть какую-то видимость серьезности. Да, да, и не надо смотреть на меня как баран на новые ворота. Если следовать субординации, то даже такой бравый полковник как ты должен обращаться ко мне подчеркнуто вежливо, говорить «да, сэр», «конечно, сэр», при этом его не должно покидать чувство волнения, я бы даже сказал – легкого трепета. Догадываешься, ради чего я обрек себя на роль придурка, вынужденного сносить твои выходки? Думаешь, ради дела? Нет. Просто я в долгу перед твоим другом Гордоном, который для тебя сделал невозможное. Можешь считать, что я тебя «сожрал», а теперь отдай блокнот, я передам его парню.
Патрик встал и, покровительственно похлопав по плечу напарника, медленно пошел в сторону машины. «Форестер» еще не вернулся, а Алекс, устроившись бочком на заднем сиденье, пытался вздремнуть.
– Все в порядке, сэр? – Спросил он, когда Пат устроился на переднем сиденье.
– Вертушка запаздывает, – толстяк посмотрел на часы.
– Я имел в виду другое...
– Что, выходку мистера..., нашего друга Пола? Не бери в голову, парень, – Патрик широко улыбнулся и махнул рукой, – ему вечно не везет в карты. Вчера вечером, пока ты спал, он продул мне половину зарплаты. К тому же, за последние несколько дней он немного подустал, вот и нервы пошаливают. А так он малый неплохой. Поверь мне, он полностью раскаялся и даже слезно просил меня простить его.
– Он спросил, под каким именем я публикую свои статьи, – продолжил Алекс. – Думаю, что ему это нужно для отчета. А вообще-то, я бы хотел отблагодарить его, ведь он спас мне жизнь.
– Знаешь, – Пат резко повернулся на своем месте, – а пригласи-ка ты его на свою свадьбу.
– А вы что, знаете о свадьбе? – Удивился Алекс.
– Разумеется, сынок. Знать такие вещи – это наша работа. Чуть не забыл, держи свои записки. Можешь не благодарить.
– Спасибо за совет. А я думал, что вам запрещено посещать такие места.
– Успокойся, – рассмеялся Пат, – кому–кому, а Полу никто не сможет запретить присутствовать на твоей свадьбе. Поверь мне.
Довольный шуткой, он поднял вверх указательный палец с тонкой полосой вчерашней грязи под ногтем, траурный вид которого заставил его быстро опустить руку и вновь откинуться на сиденье.
Прошло не меньше четверти часа, прежде чем высоко в небе между облаками появилась маленькая оранжевая точка, и послышалось мерное низкое гудение. Приближение долгожданного вертолета вдохнуло жизнь в пустынный аэропорт: ниоткуда появились люди и отогнали машины, засуетились люди в форме. «Воздушный трактор» сделал пару кругов над аэропортом и, поднимая столбы пыли и сметая с асфальта пустые сигаретные пачки и пожухлую траву, пошел на посадку. Закрыв двери и подняв стекла машины, Патрик наблюдал за тем, как «Форестер», пытаясь перекричать шум мотора и придерживая рукой фуражку, говорил с человеком в синей летной форме. Вскоре страшный рев двигателей перешел в мерное посвистывание лопастей, и большая оранжевая машина с черными разводами у выхлопных труб наконец-то успокоилась и выпустила из своего железного чрева разношерстную толпу журналистов в ярких, отдающих неоном куртках. Пока увешанная фотоаппаратами пишущая братия шумно размещалась в подъехавшем микроавтобусе, люди в военной форме выгрузили из вертолета картонные ящики с медикаментами, кипы газет и какие-то мешки. Когда с разгрузкой было покончено, из дверей аэропорта вынесли медицинские носилки с раненым, укрытым серым шерстяным одеялом. Рядом шел человек в белом халате с капельницей в правой, высоко поднятой руке. При этом, судя по всему, служитель Гиппократа рассказывал анекдоты, заставляя содрогаться от смеха лежащего на носилках. Вскоре носилки были водружены в вертолет, но прежде один из летчиков с недовольным выражением лица выхватил из рук раненого сигарету и раздавил каблуком ботинка.
- Хочешь взорвать эту кастрюлю? – Спросил он растерявшегося раненого.
Подошедший «Форестер» оглянулся в поисках Пола и стал показывать жестами, что вертолет улетает через четверть часа.
– Слава Богу, – Пат вышел из машины и направился в сторону напарника, все еще задумчиво сидящего на скамье.
– Готовься, вылетаем. Судя по жестам нашего друга капитана – очень скоро.
– Я вернусь через пару дней, – сухая травинка в руках Пола медленно скользила по поверхности асфальта, - у меня сдесь дела.
– Какие у тебя могут быть дела, Пол? – От неожиданности Пат присел рядом. – Писака, пардон, Алекс, у нас, у твоей дочери через неделю свадьба, жизнь прекрасна. Что еще тебе нужно?
– У меня должок.
– В чем дело, парень? «Освобождение угнетенных »? Мы не несем ответственности за этих детей, пусть разбираются сами. Ты же сам слышал, их содержат в нормальных условиях. Вполне возможно, что скоро все утрясется, и их вернут домой. Не наша вина, что все так получилось. Ты и так помог соплеменникам избежать скандала...
– Ты не понимаешь, это личное.
– Я отказываюсь тебя понимать, полковник. Ты приехал сюда не по зову сердца, а вполне с конкретным заданием, и твое дело выполнять приказы. Если бы ты занимался разведением форели где-нибудь на Род-Айленде, то мог бы сколько угодно скакать по этим горам и даже номинироваться на какой-нибудь звучный позывной – Соколиный глаз, Быстроногий олень и все такое. Но ты на службе у дяди Сэма.
– Я уже решил, и не надо меня отговаривать, – Пол уже соорудил целую горку маленьких камешков.
– Только посмотрите на него. Неужели ты собираешься заявиться к афганцам и попросить, чтобы они вернули тебе этих детей? И все это ради этой чертовой записки? Ты хоть подумал, за что берешься? Подумай о Джереми. Он столько для тебя сделал, он за тебя поручился, а ты собираешься вляпаться в нечто, что может стоить головы ему и еще кое-кому.
– Передай ему мою благодарность. Управлюсь за пару дней и успею на свадьбу в Нью-Йорк. Кстати, ты и Гордон – самые почетные гости.
– А если, я как старший по званию, прикажу отставить все глупости и немедленно отправляться в Ереван?
– При всем моем уважении, сэр, – в тоне Пола сквозила неприкрытая ирония, – вы не предъявили мне документов, свидетельствующих о вашем праве командовать мною.
Собранных камешков было 39. Именно стольких из своих людей в Афганистане он помнил поименно.
– Не имеет значения, ты еще на службе, а потому – не имеешь права переходить за рамки инструкций.
Вряд ли Пат надеялся, что сказанное повлияет на ситуацию.
– Около двух часов назад по вашингтонскому времени истек мой контракт с дядей Сэмом, так что даже с формальной точки зрения – я сугубо гражданское лицо и волен делать все, что мне заблагорассудится.
Патрик махнул рукой и, отчаянно дымя сигаретой, стал расхаживать по растрескавшемуся асфальту.
– По-моему, все это попахивает авантюрой, и я тебе ничем не могу помочь. Будешь действовать на свой страх и риск... Ну а если ты попадешь в плен или с тобой случится что-нибудь еще?
Известие о том, что один из американцев решил остаться, удивило «Форестера», которому НШ еще вечером поручил отвезти гостей в аэропорт и проводить в Ереван. Капитан догадывался, что они были очень важными персонами, и, пока Алекс помогал недовольному Патрику перетаскивать вещи в вертолет, сам он направился в здание аэропорта, чтобы позвонить начальству и доложить о непредвиденном изменении планов.
Между тем Пол раскрыл сумку и стал откладывать вещи, которые могли ему пригодиться. Из всего, что он себе оставил, получилась скромная стопка одежды и пара небольших сумочек с личными принадлежностями. Пока он складывал это в небольшой черный рюкзак, к нему подошел Алекс.
– Сэр, вы действительно не полетите с нами?
        – Да.
– Патрик сказал, что у вас здесь дела. – Алекс немного замялся. – ...Я бы хотел поблагодарить вас, за позавчерашнее... Вы спасли мне жизнь.
Стоявший невдалеке Патрик, все еще не пришедший в себя после неожиданного решения напарника, с ухмылкой подумал, что, согласно укоренившимся стереотипам и насажденным Голливудом традициям, Полу следовало бы скромно потупиться и, застенчиво смотря по сторонам, по-девичьи выдавить из себя что-то вроде «Это мой долг» или же, затянувшись сигаретой, и надвинув шляпу на прищуренные глаза, небрежно бросить хрипловатым голосом: «Ты это о чем, парень? А я уже и забыл». Но тот поступил как-то слишком прозаично.
– Все в порядке, Алекс, – сказал Пол, продолжая возиться с вещами, – считай, что я сделал это для себя.
– Я не знаю, как вы это примете, сэр, – Алекс старательно подыскивал подходящие случаю слова, – возможно это против правил вашей работы, но я бы хотел пригласить вас на свою свадьбу. Я, моя будущая супруга и моя семья многим обязаны вам, и я уверен, что все они будут рады видеть вас в качестве почетного гостя. Думаю, что в случае необходимости мой отец мог бы договориться с вашим начальством...
Пол расхохотался. Он представил себе самодовольную улыбку Джереми Ли Гордона, родившего эту шахматную комбинацию, сложившуюся слишком удачно, чтобы быть похожей на правду. Надо воздать ему должное: вашингтонский интриган с невинным лицом булочника сумел закрутить сюжет так, что теперь его, Пола, будущий зять на полном серьезе приглашает на свадьбу Доры. С таким складом ума этот пекарь сумел бы неплохо подрабатывать на сценариях для мыльных опер на Бродвее .
– Ты даже не представляешь, скольким ты мне обязан, сынок – еле сдерживая смех, он похлопал Алекса по плечу, – ты даже не можешь этого вообразить.
Отступив на шаг, он впервые окинул собеседника критичным взглядом тестя. Неплохо смотрится, этот его будущий зять.
– А ты неплохой парень, Алекс. Не часто увидишь чуткое сердце и мужество в одном лице. Твоя избранница действительно может гордиться тобой. Не надо краснеть. Нам обоим удалось избежать худшего, и ты стал для меня как сын. Благодарю за приглашение.
Все еще смеясь и покачивая головой, он направился в сторону вертолета, рядом с которым Пат уже раскладывал свои сумки, но вдруг вспомнил глаза Доры, и одна мысль спиралью прошла по его мозгу. Пол остановился и раскрыл сумку.
– Вот что, Алекс. Я и вправду постараюсь приехать, и у меня даже есть подарок. Но, если вдруг не успею, сам понимаешь – работа такая, то надень это на палец своей невесты. Обещай мне, что ты так и сделаешь. После все поймешь.
Играть, так играть. Довольный своей задумкой, Пол смотрел на озадаченного Алекса, крутящего в руке гранатовый перстень. Тот явно не знал, что делать в сложившейся ситуации.
– Но, сэр, я не могу принять от вас это...
– Не волнуйся, это безусловно красивый, но не слишком обременительный в финансовом плане жест, хотя, даю руку на отсечение, что твоей невесте он очень понравится. Ладно, пошли, наш друг Пат уже давно машет руками как сигнальщик на эсминце.
Махнув напоследок Алексу, Пол отвел в сторонку Патрика.
– Не говори ему о том, кто я, и не упоминай при нем моей фамилии.
– Как знаешь, – буркнул тот, но все же крепко пожал руку и сказал, – береги себя. По прибытии в Ереван я должен сразу же проинформировать наших о твоей затее... Если я им скажу всю правду, тебя лишат пенсии... Но, думаю, что вряд ли кто-либо будет возражать против твоего желания лучше познакомиться со страной предков. У тебя дня три. Договорись с карабахцами. Если не уложишься, то начнется рок-н-ролл. Не подводи нас. Ты знаешь, как этим пользоваться.
Он вложил в ладонь Пола пластиковые часы.
– Спасибо, сэр, – ответил тот.
Вещи были погружены, и пассажиры заняли свои места. Большой четырехлопастный винт медленно завертелся. Пат, устроившийся рядом с дверью, попытался было открыть иллюминатор, но не смог и помахал Полу тремя пальцами. Он пытался что-то прокричать, но пилоты включили турбину, свист лопастей утонул в адском реве набиравшего обороты двигателя, и машину затрясло мелкой дрожью. Поднявшаяся пыль заставила провожавших, а их было с десяток, быстро скрыться в припаркованных автомобилях. Прикрыв двери и плотно закрыв окна, люди наблюдали за тем, как винтокрылая машина, пару раз подпрыгнув на месте, грузно взлетела и, сделав крен на левый борт, стала быстро набирать высоту вокруг посадочной полосы.
– Ну что, поехали? – «Форестер» барабанил пальцами по баранке руля и смотрел, как оранжевая точка медленно скрывается в просвете между низкими облаками. – Я звонил в штаб, чтобы проинформировать НШ о вашем решении остаться, но его не было на месте. Зато у меня есть другая хорошая новость: азербайджанцы тоже подписали соглашение о прекращении огня.
– Конец войне?
– Не уверен. Такое уже неоднократно случалось, но продолжалось недолго. Как бы там ни было, нам нужно держать ухо востро и не поддаваться на провокации. Эти люди любят выкидывать подобные штучки. Куда поедем, Пол?
Вероятно, так должна себя чувствовать рыба, плывущая против течения. Перемирие, принесшее столь долгожданную передышку сотням тысяч людей по обе стороны линии фронта, грозило если не расстроить, то еще более запутать планы одного, отдельно взятого человека. Нет, конечно, все это очень даже хорошо, но, по идее, перемирие означало, что стороны, как минимум, на определенном этапе, должны всячески избегать всякого рода инцидентов, которые могли бы привести к возобновлению боевых действий. Затея с переходом линии фронта стала терять прежние очертания и из опасной прогулки постепенно превращалась в нечто более трудное, грозящее в случае неудачи обернуться, по меньшей, мере скандалом. В корне поменяв ситуацию, долгожданное событие оставляло крайне мало времени для реализации задуманного.
– Мне нужно поговорить с Камо.
 
       
ГЛАВА 19

Муравьи – интересные создания. Крошечные бурые творения, лишенные амбиций и не знающие таких понятий, как «усталость» и «лень», тонкой струйкой текли вдоль невидимых, известных им одним тропинок. Здесь, с высоты их мира, банальная трава казалась непроходимыми джунглями, а маленькие полянки с желтой каменистой почвой, покрытой сухими прошлогодними травинками – бамбуковыми зарослями, заслонявшими небо широко раскинутыми розетками своих тонких стебельков. Проворно перебирая лапками, муравьи мастерски преодолевали непроходимые завалы из соринок, встречавшиеся на их пути. С завидным упорством и без лишней суеты, бежали они к намеченной цели, ведомые инстинктом и чуждые всему, что происходило вне границ их двухмерного мира, в котором борьба за жизнь была явлением обыденным, не требующим пламенных политических обоснований и лишенным ореола героизма.
Однако, при всей видимости идиллии, далеко не все было спокойно на покатом, поросшем кустарником склоне, облюбованном маленькими работягами. Хотя, в отличие от холмистой равнины, лежавшей за гребнем склона, здесь не грохотал гром выстрелов и не сверкали молнии разрывов, дыхание войны проникло и сюда. Это было ровное, едва уловимое дыхание пригнувшегося к земле человека, чья закамуфлированная одежда с приделанными ветками скрывала его среди окружающих невысоких кустов.
Пол уже очень долго неподвижно лежал на земле, стараясь ничем не выдать своего присутствия. В пятидесяти ярдах выше по склону, там, где зеленая линия вершины была очерчена желтоватой бровкой свежевскопанного окопа, с интервалом в пятнадцать минут появлялась голова человека в зеленой каске. Дойдя до конечной точки своего маршрута, часовой каждый раз перегибался через бруствер и бегло осмотрев подходы к своему посту, медленно поворачивался и, поправив ремень автомата, вновь спокойно продолжал свой путь в противоположном направлении. Возможно, в иной ситуации с приближением сумерек он был бы более внимателен к состоянию дел на подступах к позиции, но сейчас, когда уже второй день на линии фронта было тихо, человеческая натура делала свое, и мысли постового были далеко от спускавшегося к реке скалистого склона.
После того, как человек в каске в очередной раз скрылся за бруствером, Пол приложил к глазам нечто похожее на миниатюрную подзорную трубу и вновь прошелся по намеченному маршруту. В пятидесяти ярдах впереди линия окопов резко прерывалась над южной скалистой стеной каньона. Крутой спуск к реке и узкий правый берег были слишком неудобными для размещения здесь позиций, и поэтому оборонительная линия азербайджанцев была продолжена по ту сторону реки, практически с самой кромки левого берега. Желтоватая змейка траншей рассекала расширявшуюся к востоку долину в ее узкой, похожей на горлышко бутылки, части и упиралась в асфальтовое полотно, проложенное параллельно реке. По воздуху здесь было не многим более четырехсот ярдов или около того. Вторая линия проходила по окраине безлюдного заброшенного села, начинавшегося в паре сотен ярдов ниже по течению. Еще через пятьсот ярдов в просвете между обуглившимися крышами был виден небольшой мост, перекинутый через русло в том месте, где повернув влево, река дальше текла на равном удалении от понижающихся к востоку стен каньона. Южный склон, на котором находился Пол, хорошо просматривался с нижних позиций, и для того, чтобы незаметно пройти между постами, ему нужно было дождаться наступления ночи. Темнота позволит ему перейти линию, а затем он спустится к реке и перейдет на противоположную сторону по мосту. Дальше ему предстоит идти в сторону развилки, скрытой за поворотом северной стены каньона. Да, недаром он так долго стоял около карты в кабинете НШ.
Уткнувшись лицом в траву и потирая онемевшее плечо, Пол начал дремать. Перед его глазами как-то плавно возник образ старика-азиата, присматривавшего за парком, разбитым перед учебным корпусом специализированного военного училища. Настоящего имени старика никто не знал, все называли его «Чарли». Невысокий и седой, тот был верхом скромности и не обижался, когда курсанты из младших курсов или, как их здесь называли – «коровы» – проходя мимо, нарочито четко отдавали честь и окликали его традиционным «Как дела, Чарли, сэр?». Уже неизвестно, как и когда появилась эта традиция, но ритуал «приветствия Чарли» долгие годы являлся неотъемлемой частью жизни будущих вояк, как подъем, зарядка и обед. Каждый раз в ответ на приветствие маленький человек в синей рабочей робе кивал головой и, улыбаясь, что-то бормотал себе под носом. Он был местной достопримечательностью: в закрытом мирке, кишащем строгими правилами и ограничениями для салаг, он был напоминанием о чем-то гражданском, оставшимся там, за охраняемым периметром.
Однажды солнечным летним днем молодой Пол со своим однокашником прогуливался по парку. Несмотря на уикенд, старик, как всегда, возился со своими деревьями. Поравнявшись с Чарли, «коровы» прервали жаркий спор и отсалютовали ему по всем правилам. Старик закивал в ответ и вновь вернулся к сбору сухих веток и другого хлама, собранного в небольшие кучки здесь и там. Отчеканив пару шагов, собеседники вновь вернулись к предмету своего разговора. Годы стерли из памяти объект их дискуссии, казавшийся тогда таким важным. В пылу спора они не сразу «засекли» курьера, который, стоя во дворе административной части, уже минуту махал руками и выкрикивал имя однокашника Пола.
– Не отходи далеко. Продолжим разговор позже, Пол – направляясь в сторону штаба, сказал тот и, пройдя пару шагов, обернулся и бросил напоследок, – ставлю десятку, что проспоришь. Думай быстрее.
– Ладно, не задерживайся, – махнул Пол и оглянулся по сторонам: ему нужно было себя чем-то занять до возвращения самоуверенного дружка. Не найдя ничего более подходящего, он пошел в сторону Чарли, занятого своими парковыми делами.
– Ну, и чем ты тут занимаешься, Чарли? – Спросил он будничным тоном, не предполагавшим ответа на вопрос.
– Самосовершенствованием, – старик на секунду выпрямил спину и вновь вернулся к работе.
– Чем–чем? – Полу показалось, что он не расслышал. – Я не понял.
– Совершенствованием внутреннего мира.
– Это шутка, – рассмеялся Пол. – Разве можно заниматься этим, разгребая чужое дерьмо и сухие ветки? Может, ты совершенствуешь свои навыки садовника для участия в каком-нибудь престижном конкурсе?
– Я не шучу, – спокойно ответил старик, продолжая работать, – работа позволяет мне многое понять в этом мире.
Это было слишком: постижение высот мироздания и глубин бытия с метлой в руке.
– Перестань, Чарли. Я могу тебя понять: ты наверняка считаешь, что достоин большего, чем жизнь на закрытом военном объекте и низкооплачиваемый физический труд…
Старик беззвучно рассмеялся и, приставив злополучную метлу к дереву, скрестил руки на груди. Теперь он мало походил на смиренного садовника, каким все его привыкли видеть.
– Ты молод, у тебя еще все впереди. Но не теряй времени, займись образованием. Пока ты слаб, и пара слов все еще в состоянии перевернуть с ног на голову весь твой внутренний мир.
Ничего себе, смиренный старик. Видимо, от избытка смирения его уже стало тянуть на неприятности.
– Не обижайся, я все объясню, – в улыбке Чарли не было иронии или ехидства, – ваша цивилизация построена на идее самопожертвования. Тот, кого вы почитаете Богом, пришел в этот мир, чтобы очистить от греха авгиевы конюшни ваших душ. Формально, вы принимаете его, но недооцениваете его деятельность по очищению, не понимаете сакраментальный смысл самого явления. Отсюда ваше отношение ко всему, что связано с этим действием. Парадоксально, но в вашем понимании замаран не тот, кто производит грязь, а тот, кто за вами ее убирает и, тем самым, не дает вам скатиться в животный мир. Ведь такие люди в вашем социуме занимают низшую ступень. Что же касается меня, то я тоже иду по указанному однажды пути, но я мал, слаб духом и телом, а потому – занимаюсь всего лишь очищением парка и дорожек, по которым вы ходите. Как видишь – все предельно просто.
Садовник оказался философом. Только не хватало, чтобы он стал цитировать умные мысли и читать мораль. Пол усмехнулся, и это не ускользнуло от собеседника.
– Ты забываешь, где мы находимся, Чарли. Удел военных – сила, а не разговоры о морали. Пусть этим займутся слабые.
Кто его знает, возможно, эта мораль, как и сам старик, выглядела щупленькой, морщинистой и, вдобавок, ужасно неактуальной.
– Ты так думаешь?
Старик мило улыбался, но Полу это уже начинало действовать на нервы.
Тогда, покачивая головой, Чарли сделал шаг в сторону дерева. Протянув правую руку, он ухватился за черенок метлы и медленно поднял ее над землей так, что подрагивающий садовый инструмент завис параллельно земле. Затем старик плавно спустил рукоятку к земле и молниеносно вернул в исходное положение. Отполированный годами черенок жалобно хрустнул, и широкая трещина мгновенно поползла по всей длине деревянной рукоятки.
– А так сможешь? – Спросил старик.
Пол был поражен: это каким мастерством должен обладать человек, чтобы проделать такой трюк? Он отрицательно покачал головой.
– Человек предсказуем, и за последние две тысячи лет его натура не изменилась. Для того, чтобы вы смогли переварить какую-нибудь идею, вам всегда нужно, чтобы она была обильно сдобрена чудесами так, как жареный картофель кетчупом. Если я скажу, что сломал метлу силой мысли, то ты, разинув рот, будешь ловить каждое мое слово. Ну а если скажу, что черенок сломался, потому что я его заранее подпилил на две трети, то все, о чем я тебе сказал пару минут назад, будет забыто и выброшено как ненужный хлам, не так ли?
– В общем, да.
Чарли вновь рассмеялся.
– Ты вновь попал впросак, юный друг. Во втором случае ты должен еще больше уважать меня: ведь для того, чтобы заранее подпилить черенок метлы, я должен был предвидеть, что сегодня утром ты и твой приятель будете проходить мимо, что у вас будет спор, что его позовут в штаб, а ты останешься здесь и будешь говорить со мной....Согласен, что тебе нужно кое-чему подучиться?
Потом, когда в один прекрасный день Чарли вдруг куда-то исчез, по училищу поползли слухи о том, что у этого невзрачного старика было темное криминальное прошлое, и его здесь содержали в рамках программы по защите свидетелей. Сейчас, по прошествии более чем двух десятков лет, прижимаясь к земле и поглядывая в сторону траншеи, Пол думал, что старик–азиат был счастливым человеком, ибо для сведения счетов с прошлым ему хватило метлы и ухода за деревьями. Ему же для возвращения ко внутреннему равновесию требовалось буквально ползти к исходной точке своей жизненной одиссеи на собственном брюхе.
Стоп, стоп, стоп! Что за странный витиеватый слог и набор взаимоисключающих понятий? Конечно же – это стиль толстяка Пата. Витая в розоватом тумане воспоминаний, он совсем было забыл о своем высокопоставленном соратнике, отличительной чертой которого был исключительно острый язык, резко контрастирующий с его округлыми габаритами. Этот странный парень и в самом деле произвел на него неизгладимое впечатление, дающее о себе знать в виде ноток цинизма, возникавших в его мозгу почти так же, как пузырьки на поверхности воды в тазике с купающимся малышом. Пол чуть было не расхохотался, что, с учетом серьезности момента, было бы непредусмотрительно. Где сейчас этот толстяк? Скорее всего сейчас он ерзает в кресле самолета и, в предвкушении обеда, скармливает Алексу байки о кайманах и боевых пловцах Фиделя. Пат наверняка весел: парень у него, и сам он скоро будет дома. Да, дома.
Пол отогнал надоедливые мысли и прислушался. Пока он плутал по закоулкам внутреннего мира, окончательно стемнело, и теперь ему нужно было полагаться скорее на слух, чем зрение. Спрятав прицел в карман, он привстал и стал вглядываться туда, где линия холма тонкой, едва заметной полоской контрастировала на фоне черного неба. Еще засветло он внимательно изучил практически каждый дюйм маршрута до линии азербайджанских позиций, расположенных по обе стороны реки. Главное дойти до линии: тогда он будет уверен, что оттуда и до самого моста ему не попадутся опасные сюрпризы, какими военные любят пичкать стыки на флангах своих позиций.
В траншее все было в порядке: недавно сменившийся караульный отошел от бровки окопа и зашагал в обратном направлении: его каска темным пятном покачивалась над земляной насыпью в такт его шагов. Он и не предполагал, что в это же самое время черная тень отделилась от зарослей кустарника и бесшумно поплыла параллельно склону. Опираясь кулаком правой руки о землю и быстро перебирая согнутыми в коленях ногами, Пол ни на секунду не упускал из виду траншею. Он был уверен, что в нижних окопах не заметят движения на склоне. Зато его могли услышать те, кто сидел наверху.
Для начала Полу предстояло сделать бросок длиной около ста ярдов, что составляло порядка двухсот пятидесяти мелких шагов. Столько же раз направленная носком вперед правая нога, приставленная к стопе левой в форме буквы «Т» должна была выдвинуться вперед не отрываясь от земли. В его вытянутой над землей левой руке болтался металлический штырь длиною в фут и 2 дюйма , свободно свисавший с проволочного кольца, надетого на мизинец. Это нехитрое приспособление предназначалось для поиска растяжек мин–ловушек: невидимая в ночи проволока остановит плавное продвижение штыря вперед, что станет сигналом о близости смертельной ловушки. В правой ладони Пол сжимал рукоятку ножа с щербатым лезвием из вороненой стали – нечто больше смахивающее на ножик грибника, чем оружие диверсанта.
Неслышно продвигаясь к спасительной тени скалистого выступа, Пол прошел было половину пути, как вдруг сухой щелчок гулко прорезал ночную тьму и отдался звоном в ушах. Обычно с таким хрустом в самый неподходящий момент ломается сухая ветка, оказавшаяся под подошвой ботинка. Это в лучшем случае. В худшем – срабатывает взрыватель мины–лягушки, которая подпрыгивает вверх на фут и разрывается на пару тысяч осколков. Пол прижался к земле. То, что взрыва не будет, он понял сразу, но многократно усиленный воображением стреляющий звук мог привлечь внимание часового. Сердце бешено колотилось. Странно, но пронизывавшее его чувство навеяло воспоминания о детских ночных налетах на соседский сад, когда пропитанный ночной прохладой тонкий аромат опасности придавал неповторимую пикантность даже невзрачным яблокам, уже облюбованным калифорнийскими червями. На сей раз пикантности было намного меньше, зато опасностью несло вовсю.
Прошла пара напряженных минут, прежде чем он окончательно успокоился. Ничего не произошло: видимо, «его величество случай» не только заблаговременно завязал кое–кому глаза, но и весьма предусмотрительно заткнул уши. Поднявшись, Пол пошел дальше. Вскоре он в буквальном смысле пересек линию фронта и оказался в тылу азербайджанских позиций. Сейчас добропорядочный профессор лингвистики, которым наш друг совсем недавно слыл, сразу же превратился в диверсанта, прокравшегося в тыл противника не иначе как с целью насолить и навредить. Сейчас было бы крайне трудно убедить кого-либо в том, что он здесь случайно, и что он просто заблудился в поисках наскальных изображений эпохи позднего палеолита.
Стоп. Прислонившись спиной к скале, Пол покачал головой. Незримое присутствие напарника стало надоедать. Удивительно, с какой быстротой взрослый пятидесятилетний мужчина с устойчивой психикой и солидным жизненным опытом перенял повадки человека, с которым он был знаком всего пару дней. Пол согнул металлический штырь и зафиксировал проволочное кольцо веревкой: так оно не будет лязгать. С другой стороны, вполне возможно, что это именно то, чего ему не хватало в жизни – здоровой дозы скептицизма и цинизма – ровно столько, чтобы трезво смотреть на вещи и правильно оценивать жизнь. Пол хмыкнул: а вдруг, в самом деле, все так и обстоит?
Спрятав штырь в рюкзак и проверив шнурки на обуви, он приготовился к спуску вниз. Слева в ночной мгле шумела невидимая река, стремительно несущаяся на восток, в сторону широкой плоской долины. Иногда внизу, в окопах, появлялся одинокий оранжевый светлячок зажженной сигареты, помогавший караульным как-то скрасить «резиновые» часы одиночества. И как только эти люди умудрялись зажигать сигареты так, что пламени не было видно даже отсюда? Вторая линия казалась более пустынной, хотя, возможно, там располагалось подразделение для некурящих. Было пустынно и в селе: за исключением мелькнувших в ночи автомобильных фар, ничто не нарушало покоя обгоревших руин. Главное – мост цел, не то пришлось бы перебираться на противоположный берег по пояс в холодной воде. При этом после ему пришлось бы долго чавкать в ночи ботинками, оставляя за собой мокрый след. Оставалось надеяться, что азеры не перекрыли мост шлагбаумом, что с учетом важности объекта было бы вполне логично.
Справа все было проще: покрытый травой и редкими кустами склон далее к востоку был испещрен скалистыми выступами, серебристые кромки которых четко выделялись на фоне темного неба. Это означало, что нужно поторопиться: еще немного, и луна, достигнув зенита, осветит окрестности достаточно ярко, чтобы находившиеся внизу смогли засечь движение на склоне. Избегая лишнего шума, Пол практически на ощупь пробирался сквозь каменные глыбы и кусты. По афганскому опыту он знал, что по таким местам мелкий домашний скот обычно прокладывает тропинки к водопою, но здесь, после нескольких лет войны, к тому же в темноте, трудно было разглядеть тропинку. Вскоре шум реки усилился, в лицо дыхнуло прохладой и смесью сырости с гарью. Спустившись по склону, Пол перелез через невысокий каменный забор и оказался в небольшом саду, посреди которого возвышался мрачный двухэтажный дом с черными пустыми глазницами окон. Устроившись в тени стены, Пол сорвал с себя приделанные ветки, соорудил из них нечто вроде веника и перевязал его в двух местах. Он уже собирался было встать, когда яркий свет автомобильных фар прорезал ночь и, пройдясь по кронам деревьев, вновь заставил его пригнуться. Судя по всему, автомобиль направлялся в сторону моста. Это несколько меняло планы. Не выходя из тени, Пол обошел обгоревший дом и стал на ощупь пробираться в сторону ворот, выходящих на улицу. Под ногами противно хрустели осколки разбитого шифера – волнистых листов асбеста, используемого здесь для кровельных работ. Прилегавшую к мосту местность он изучил еще издали: дом стоял на отшибе, в самом начале узкого жилого массива, зажатого между рекой и стенами каньона и раскинувшегося на несколько сотен ярдов вниз по течению. Асфальтовое полотно, которым был покрыт мост, резко обрывалось через сотню ярдов, прямо рядом с домом, и дальше вниз тянулась скрытая в ночи проселочная дорога с наезженной колеей, торчавшими из земли камнями и лужами воды. Расположенных по обе стороны дороги домов не было видно, но наверняка за высокими стенами каменных заборов стояли такие же обгоревшие руины, скрытые от постороннего глаза разросшимся виноградом и кронами садовых деревьев. «До войны здесь было очень красиво», – подумал Пол, прячась в тени раскрытой створки ворот и вынимая оптический прицел. Между тем автомобиль – обычная для этих мест «Нива» – въехал на мост, но, немного не доезжая до правого берега, остановился. Мощные фары освещали часть дороги, угол огорода и тонкую жердь шлагбаума, перегородившего дорогу. Чуть правее, у самого въезда на мост, из тени раскидистого дерева выступала крытая жестью будка, внутри которой теплился дрожащий свет керосинового фонаря. Перед будкой стояли двое: один из них втянул голову в плечи и вытянул руки по швам, на вид ему было не менее сорока. Другой же – моложе и ниже ростом, но, судя по всему, выше званием – что-то кричал и бойко размахивал руками, от чего по стене каньона двигались большие, бесформенные тени.
Пол пытался прислушаться, но из-за шума горной реки не смог ничего разобрать. Лишь однажды ему показалось, что он расслышал слово, вернее – грубое ругательство. Впрочем, все было ясно и без слов: судя по всему, этот бедолага-постовой был найден спящим на посту или, как минимум, просто не сумел проявить должной прыти. Как результат – начальству не только пришлось прождать пару лишних секунд, но еще и доводить до его мозгов всю тяжесть совершенного преступления. Да, обжегшись на произошедшем, этот парень при исполнении своих обязанностей будет впредь проявлять завидное рвение. Полу, которому еще предстояло попасть на противоположный берег, подобная метаморфоза грозила определенными осложнениями. Неизвестно сколько еще продлилась бы экзекуция при свете фар, если бы в салоне машины не зажглась лампочка, и сидящий за рулем человек, высунувшись из салона, не стал бы о чем-то говорить, указывая на наручные часы. Покричав еще пару секунд, рассерженный начальник напоследок сердито топнул и, безнадежно махнув рукой, сел в машину. Попавшийся с поличным солдат, придерживая висящий на плече автомат, бросился поднимать шлагбаум. «Нива» тронулась с места и поехала в сторону Пола, нырнувшего за створку ворот. Яркий свет осветил двор и мельчайшие трещины на белой стене дома, но ярдов за десять до ворот машина свернула влево и поехала вниз по улице, освещая красными подфарниками поднятую пыль. Вскоре красноватые точки скрылись за поворотом, а еще через пять минут два больших бесформенных пятна света описали огромную дугу по противоположной стороне каньона и, скользнув вправо, проложили две желтоватые тропинки к звездам – машина стала взбираться на плато.
Подождав еще немного, Пол открыл крышечку часов: было около часа. Еще немного, и луна покажется из-за бровки скал; нужно было торопиться. Он перешел наискосок улицу и, прижимаясь к стене сада, пошел вперед. Впрочем, здесь, на правой стороне дороги, его вряд ли кто-нибудь заметит: будка караульного располагалась за углом сада, под сенью орешин. Не надо было думать и о шуме шагов: в грохоте разбивавшихся об огромные серые валуны речных волн даже самое чуткое ухо не смогло бы уловить легкую поступь человека, слившегося с ночью. Просто он опасался, что опять из ниоткуда появится очередной припозднившийся автомобиль с непрошеными гостями. В этом, кстати, его интересы полностью совпадали с чаяниями караульного. Оказалось, что тот вышел из своего металлического укрытия и, присев на отшлифованный рекой плоский сероватый валун, задумчиво курил. Пол не видел его лица: человек сидел спиной к дороге. В слабом свете керосиновой лампы, освещавшей солдата сквозь узкое окошко в торцевой стороне будки, виднелись две выпиравшие полоски мышц на его худой шее и кончики седых взъерошенных волос, выглядывавших из-под засаленного края военной шапки, надетой не по сезону. Судя по всему, это был невысокий худощавый человек лет сорока. Каждый раз, когда его рука с сигаретой медленно поднималась вверх, разгоревшийся кончик сигареты придавал розоватый оттенок узловатым кончикам его пальцев, почерневшим на войне. Караульный был так поглощен своими мыслями, что Пол смог подойти к нему практически впритык. Еще немного, и он сможет дотянуться рукой до сухой травинки, приставшей к потертому воротнику бушлата, наброшенного на плечи этого солдата.
В этом была специфическая прелесть работы разведчика: прокрасться вплотную к противнику, слышать его дыхание и при этом оставаться невидимым для его глаз и недосягаемым для его интуиции. В такие минуты Полу казалось, что он сжимает в кулаке душу противника, ощущающего смутное, необъяснимое беспокойство и инстинктивный страх перед тьмой и неизвестностью ночи. Право казнить и миловать, само ощущение безнаказанности и свободы решать судьбу другого человека, даже не подозревающего о занесенной за его спиной руке, вызывало прилив адреналина и пьянило. Но, все это было очень давно. Здесь, у моста, Пол смотрел на то, как человек со вздрагивающими плечами судорожно затягивался сигаретным дымом. Это, конечно, навевало иные, более прозаичные мысли: перед ним на камне сидел взрослый человек, до глубины души оскорбленный хамским поведением другого человека, которому жизнь дала право командовать такими как он. Полу подумалось, что этот плачущий в ночи мужчина, с которым наверняка связывали надежды его родители и члены многочисленной семьи, сейчас чувствовал себя хуже беззащитной женщины, лишенной прав и возможности что-либо противопоставить грубости и заносчивости самодовольного юнца. Пол представил себе нечто вроде фотографии: многочисленная семья, собравшаяся на веранде одноэтажного сельского дома. Возможно, их глаз, смотрящих с надеждой и укоризной, старался избежать этот азербайджанец, схватившийся левой рукой за лоб и судорожно сжимавший окурок пальцами правой. Кто его знает, может быть в иных условиях Пол не отказал бы себе в жалости к этому человеку, но сейчас, к своему удивлению, он ничего не чувствовал, вернее – ощущал пустоту в груди. Быть может именно это и заставило его приблизиться к караульному и попытаться разобраться со своим нутром. Пустота. Покопавшись в себе, он понял, откуда она шла – все это время его не покидал приторный запах гари, шедший с противоположной стороны улицы. Обгоревшие стены выглядели крайне неуместно для того, чтобы навевать жалость к кому-либо еще, кроме их бывших обитателей. Как говорил Пат: «Ни страховки, ни компенсации».
Все стало предельно ясно, но при этом вновь возникла опасность материализации назойливого американца ирландского происхождения, который грозил появиться из цитаты так же, как джин из бутылки. Медленно пятясь назад, Пол, не отрывая взгляда от часового, перешел на другой берег. Проходя последние шаги по мосту, он нагнулся к перилам и бросил в реку ветки, которые все это время держал в руке. Шум реки поглотил тихий всплеск. Утром, когда солнце застанет потрепанный пучок выброшенным на берег чуть ниже по течению, проходящий мимо патрульный покачает головой: опять какой-то растяпа-солдат уронил в реку новый веник.
 
 
ГЛАВА 20
       
Было около четырех утра, когда Пол вышел к нужному населенному пункту. За прошедшие несколько часов ему удалось преодолеть те полтора десятка миль, которые отделяли точку перехода линии фронта от подвала с заложниками. Сокращая путь, он несколько раз сходил с основной дороги и пробирался на север проселочными дорогами и едва заметными тропами, пересекавшими лесистую местность с редкими селами и заброшенными полями, заросшими высоким сорняком. Безлюдные и разрушенные, эти населенные пункты в серебристом лунном свете казались сборищами бесформенных белых пятен, выделявшихся на фоне буйной растительности окружающих их садов, к которым уже давно не прикасалась рука человека.
Село, лежавшее у подножья двуглавой горы, мало чем отличалось от увиденных по пути. Алекс говорил, что помимо афганцев там жил кто-то еще, однако на первый взгляд практически все четыре десятка домов, стоявших на большом удалении друг от друга по всему северному склону неглубокого ущелья, выглядели такими же заброшенными. Хотя, судя по их внешнему виду, война их пощадила больше.
Отдышавшись лежа на спине с задранными ногами, Пол встал и легкой поступью наискосок направился в сторону двухэтажного дома на восточной окраине. Ему предстояло пересечь заросший лесом склон и выйти к покосившейся деревянной ограде, опоясывавшей сад, хозяйственный двор с хлевом и пристройкой, сам дом и небольшой двор с непомерно широкими металлическими воротами. Все это он увидит потом, а сейчас ориентиром ему будет служить мерцающий свет небольшого костра, отблески которого виднелись сквозь растительность сада: это был костер караульного, которому предстояло всю ночь напролет сторожить пленных. Пробираясь ближе, Пол кивнул: все это время, пока он наблюдал за домом – четверть часа срок немалый – над костром ни разу не взвился вихрь из маленьких искр. Это значило, что столько же времени в костер не подбрасывали дров – судя по всему, усталость все же сморила охранника детей, и он наверняка где-то прикорнул, прислонившись спиной к стене. Если Пол не ошибался в своих выводах, это означало, что дисциплина среди афганцев стала хромать, и они потеряли чувство опасности. Пол качнул головой, но решил не терять бдительности: в свое время он сам учил афганцев ставить вокруг лагеря ловушки на непрошеных гостей. Предчувствия его не обманули, и вскоре он наткнулся на тонкую проволоку, растянутую между кустами и привязанную к пусковой петле сигнальной ракеты. Ясно: помимо афганцев здесь в селе действительно жил кто-то еще: моджахеды поставили по периметру своего жилья шумные, но не фатальные штучки, не способные испортить отношения с новыми «местными», случайно забредшими не туда, куда надо. Пробравшись ближе к ограде, он заметил широкую неглубокую ямку, едва заметную в лунном свете: это была одиночная позиция для стрельбы лежа, позволявшая держать под прицелом крутой склон с еле заметными тропами, подходившими к дому с северо-востока по крутому, заросшему кустарником склону. От нее в сторону дома шла неглубокая, тщательно замаскированная канавка, по которой в случае необходимости можно было незаметно выползти на позицию из сада, лежавшего за естественной комбинированной оградой из кустов ежевики и зарытых в землю больших вязанок колючего кустарника. Место для базы и вправду выбрано удачно: комплекс строений возвышался над подступами к селу и позволял контролировать единственную дорогу, связывавшую это затерянное место с внешним миром. Забравшись в канаву и прижавшись щекой к земле, Пол начал ползти в сторону дома. Ему предстояло поднырнуть под ограду и выползти с другой стороны, в саду. Хотя это был не самый чистый, но однозначно наиболее бесшумный способ инфильтрации, так как его старые друзья наверняка обильно снабдили ограду самодельной сигнализацией из проволоки с консервными банками и другим хламом, призванным поднять переполох посреди ночи.
Караульный действительно крепко спал, прислонившись к стене между дверью подвала и деревянной лестницей, перпендикулярно ведущей на открытую веранду. Штабель сухих прошлогодних дров, сложенных по местной традиции под лестничным пролетом, заслонял тело и лицо афганца, и из-за нижних ступеней лестницы торчали лишь подошвы его стоптанных ботинок, окрашенных потухающим костром в мистические багровые тона. Мерный храп спящего человека сменялся посвистыванием и негромким бормотанием, при этом его ботинки судорожно дергались и вновь бессильно прислонялись друг к другу.
«Кто это»? – подумал Пол, выйдя из тени и подойдя к спящему.
Косматый профиль, сбившаяся с головы чалма и отблески пламени на примкнутом к автомату штыке. Незнакомое лицо.
– Плохо, очень плохо, когда человек не ухаживает за своей бородой, и, тем более – такой пышной, – прошептал Пол, вынимая оружие из рук спящего афганца. – Прости, друг, мне понадобится твоя чалма.
Отложив автомат в сторону, Пол просунул руку под голову афганца и медленно потянул ее на себя. Вздрогнув от неожиданности, тот открыл было все еще невидящие глаза, когда ребро чужой ладони, хлестко ударив в область шеи, вернуло его в объятия Морфея. Связав моджахеда кушаком и заткнув ему рот изрядным куском потрепанной чалмы, непрошеный ночной гость оттащил неподвижное тело за угол и спрятал его в кустах. После подошел к двери в подвал и стал на ощупь искать замок. Его не было. Замок заменял кусок проволоки, продетый сквозь отверстие в засове и закрученный вокруг большого гвоздя, вбитого в дверную раму. Пол прислушался. Внутри было тихо. Судя по всему, дети мирно спали, не подозревая о драматических событиях, разворачивавшихся за тонкой дверью их тюрьмы.
Он отдышался и потер плечо. Цель достигнута: еще немного, и он, забрав детей, сможет скрыться в ночи. Но он медлил. Что-то тянуло его наверх, к спящим афганцам, для которых он в свое время был почти братом, хотя и старшим. Возможно, это была ностальгия по старым, добрым временам. Что бы там ни было, Пол взобрался по стене и, подтянувшись на руках, перелез под поломанными на щепки деревянными перилами. На веранде никого не было, но сквозь штору левого окна выбивался слабый свет керосиновой лампы. Значит – здесь была общая казарма, ибо Джафар не любил спать с зажженным светом. Куском проволоки Пол связал кольца на дверных створках в командирскую комнату. «Так спокойнее», - подумал он и, подойдя к другой, осторожно толкнул ее. Та бесшумно открылась, и ему в лицо сразу ударил густой, застоявшийся запах казармы. Первое, что бросилось в глаза в неровном свете подрагивающего пламени, был ровный ряд рюкзаков и мешков под стеной. Афганцы собирались уезжать, возможно, уже утром. Это было ясно без слов.
Пол осмотрелся. Обычно неприхотливые и непритязательные сыны предгорий Гиндукуша устроились с невиданным комфортом: в большой прямоугольной комнате напротив входа стояло пять кроватей с придвинутыми к стене изголовьями. Еще одна кровать стояла под левой стеной казармы, на ней также были свалены какие-то вещи, обернутые в цветастые одеяла и перевязанные веревкой. Старый диван солидных размеров был придвинут к окну, перед ним стоял очень низкий, но широкий стол. «Странно, где они достали такой?», – пронеслось было в мозгу, но он быстро сообразил, что афганцы просто укоротили ножки обычного кухонного стола. Посреди него, на куске жести с загнутыми вверх краями, и стояла керосиновая лампа с почерневшим от копоти стеклом.
Комфортная жизнь и наступившее перемирие притупили бдительность этих людей, но оружие они, как обычно, хранили у изголовья, на расстоянии вытянутой руки. Там, в Афганистане, Пол приказывал им на ночь оборачивать автоматный ремень вокруг левой ладони, но это было давно, в другой ситуации. Среди укрывшихся практически с головой людей трудно было кого-либо узнать. Впрочем, Пол и не стремился. Он осторожно собрал все оружие и разложил его на диване. Затем также осторожно распаковал несколько мешков. Теперь у него была веревка, и можно было приступать к основной работе. Достав тряпицу, он смочил ее жидкостью из маленького пузырька и подошел к ближайшей кровати.
       
 ГЛАВА 21

Сержант Тед Рейнольдс уже давно служил в нью-йоркской полиции. Впрочем, еще не настолько долго, чтобы мирно уйти на заслуженную пенсию, стать членом благотворительной организации отставных сержантов и чинно прогуливаться по Центральному парку в рабочее время. Нет. К сожалению. Просто, Старый Тед уже давно дослужился до репутации образцового, «хорошего» полицейского, и поэтому на его широкие плечи была возложена ответственная миссия по подготовке желторотых стажеров, которым предстояло опериться и встать на крыло на улицах 17-го участка, что в Среднем Манхеттене. Взращивание юной поросли и ее ознакомление с тонкостями профессии стража общественного порядка было занятием бесспорно благородным и благодарным. Но с другой стороны «детский сад», как здесь нарекли работу со стажерами, требовал много времени и хлопот, и несмотря на то, что Тед и впрямь был малым неплохим, даже его порой захлестывало обостренное чувство несправедливости, когда в дверном проеме его кабинета появлялся очередной «птенец» с письменным направлением за размашистой подписью начальника участка.
В свое время, когда рядовой первого класса Рейнольдс после трех лет службы в военной полиции на американской базе в ФРГ решил сменить солдатскую койку на родные пенаты, а службу на работу нью-йоркского копа, с новичками здесь так не сюсюкались. Это был конец шумных 60-ых, тогда «Черные пантеры» создавали филиалы в Бруклине и Гарлеме, а «король рок-н-ролла » выпустил свою знаменитую песню о чернокожем мальчике из чикагского гетто. Да, в те годы чернокожим парням действительно было трудно работать в полиции, не то что сейчас. Дело было не в отношении коллег по цеху, наоборот – высокие чины из Управления муниципальной полиции, да и, как тогда поговаривали – сам губернатор – всячески поощряли увеличение числа афроамериканцев в полиции, что должно было стать четкой иллюстрацией равноправия и равной представленности граждан в органах власти. Нет, проблемы создавали те, кто никак не мог смириться с мыслью о том, что темная кожа и вежливая белозубая улыбка свидетельствовали не о слабости и бесправии их обладателя, а о его наделенности реальной властью, подкрепленной увесистой дубинкой и револьвером в ременной кобуре. Правда, с проявлениями подобного рода нетерпимости в «Имперском штате» боролись особенно рьяно: здесь традиционно недолюбливали всякого рода проявления нетерпимости, но ведь и скунса не всегда заметишь, пока не учуешь.
Жизнь показала, что расчет политиков и полицейских чинов был правильным и психологически выверенным – увеличение числа чернокожих полицейских на городских улицах было с пониманием встречено со стороны подавляющего большинства полутора-миллионной афро-американской общины мегаполиса. Одним импонировало, что «братья» будут призывать к порядку зарвавшихся белых, а для других чернокожий защитник правопорядка был символом краха дискриминации и нетерпимости, когда-то насаждаемых людьми в белых балахонах со звучным, как лязг винтовочного затвора, именем – Ку-Клукс–Клан .
Тед остановился, перевел дух и вытер платком лоб. «Все это понятно. Но как, черт побери, объяснить новую политику этих заправил из Управления?» – маячило у него в мозгу.
Как и большинство добропорядочных граждан, ставящих семейный уют выше карьерного роста, бравый сержант также иногда грешил привычкой рассуждать о приземленных тяготах трудовых будней сквозь толстую призму глобальных проблем. Разумеется, происходившее сейчас было событием мелковатым для того, чтобы выбить его из седла, однако пройдясь по лабиринту мыслей и воспоминаний, он все же решил, что очень часто настроение – самый скоропортящийся продукт. Ну и что, что 17-ый всегда слыл местом спокойным – последний раз полицейский поплатился здесь жизнью в 1943г. Лично в его, Теда, понимании это отнюдь не означало, что здесь тишь да гладь, и пора нанимать на работу красоток, как будто предстояло не патрулирование улиц, а дефиле с весенней коллекции от какого-нибудь эксцентричного кутюрье.
– Ладно, потерпи еще немного, я на подходе, – Тед отпустил кнопку на рации и ускорил шаг.
С самого детства Тед всем своим нутром был против всякого рода проявления сегрегации и ущемления прав человека по любому, включая половой, признаку. Хотя, если речь идет о работе полицейского, то лично он не пустил бы свою Девору патрулировать улицы в темное время суток, хотя и был готов отдать свою жизнь за то, чтобы это могли делать другие женщины. С одним обязательным условием – женщины, готовые к подобной работе.
– Сэр, ситуация ухудшается, – в рации вновь послышался взволнованный женский голосок, – собирается толпа зевак. Если будет так продолжаться, то скоро у въезда в туннель будет огромная пробка.
Только этого не хватало. Пятьдесят шагов назад Тед уже пришел к выводу, что эта девчонка ни на что не способна, кроме регистрации звонков и ведения делопроизводства в участке. Формальный приговор материализовался как-то сам собой: «неспособность проявлять гибкость и быстро ориентироваться в ситуациях, граничащих с кризисными».
Впрочем, на самом деле все обстояло значительно проще и прозаичнее. Минут двадцать назад сержант Рейнольдс оставил стажера Мэри Прессел на углу 2-ой Авеню и 34-ой улицы. В отличие от обычных постовых, стоящих по углам кварталов, ей предстояло патрулировать вплоть до пересечения 34-ой улицы с Лексингтон авеню – всего ярдов триста или около того. В час пик количество прохожих на улице увеличивалось многократно, и одетой в обычную гражданскую одежду девочке, по плану сержанта, предстояло «поплавать» в бурном потоке «белых воротничков». Пройдясь с ней большую часть пути и попутно расспрашивая постовых о состоянии дел, Тед остановился на углу 3-ей Авеню:
– Почувствуйте дух переполненной улицы, мисс Прессел, – сложив руки на груди, он стоял, прислонившись спиной к чугунному основанию столба. – Я имею в виду не смог, а подлинную атмосферу Манхэттена. Помните, что в это время суток, когда из всех пяти органов чувств человеком движет только голод, каждый житель нашего мегаполиса, ведомый зовом желудка и мучительными поисками гармонии между кулинарными пристрастиями и семейным бюджетом, является потенциально уязвимой мишенью для разного рода преступников и проходимцев. От их ловких и быстрых рук, снабженных к тому же парой прытких ног, никто не застрахован, Мэри, и даже самые важные топ-менеджеры здесь превращаются в Золушек финансового мира после того, как часы пробьют час. Ваша задача – мониторинг ситуации и предотвращение возможных преступлений. А заодно и узнаете, как работается нашим ребятам. Жетона у вас нет, так что в случае необходимости свяжитесь по рации со мной и ближайшим постовым. Вернусь через полчаса, у меня дело на 35–ой. Все понятно?
– Да, сэр.
Тед махнул рукой и направился вверх по улице. За время работы в полиции он пришел к выводу, что лучшим методом налаживания отношений является юмор, а лучшим методом поддержания хорошего настроения – вкусная еда. Кивая постовым, он прошел пару кварталов и завернул в некое заведение, упоминание названия которого, согласно нью-йоркским законам, может быть воспринято как политическая реклама. Поэтому можно ограничиться частичной ссылкой на меню – заведение было известно прокопченными на костре телячьими ребрышками по-техасски – нехитрым блюдом, скрашивавшим суровые будни пастушеской жизни к юго-западу от Миссисипи. Впрочем, для некоторых особо рьяных юристов из окружения джентльмена из Массачусетса – Роджера Арчибальда – сказанного было бы более чем достаточно для того, чтобы предъявить обвинение в завуалированной политической рекламе действующего президента США .
Между тем, сидевший за столом в ожидании заказа Тэд был вынужден резко пересмотреть свои планы на ближайшие полчаса: сквозь мирное доселе потрескивание рации до его ушей дошло едва скрываемое волнение в голосе стажера Прессел:
– Сэр, я на углу 2-ой Авеню и 34-ой стрит, рядом с церковью Святого...
– Святого Вардана.
– Да, странное имя... Здесь у нас нестандартная ситуация, женщине требуется медицинская помощь.
– Ну и в чем проблема? Вызывай неотложку, – Тэд кивнул официанту в мохнатых штанах и ковбойке, застывшему с подносом в руках, – ставь сюда, сынок.
– Все не так просто..., – послышалось в рации.
– Кто там рядом из наших? Сэм? Передай этому бездельнику. В чем дело, что за паника?
– Докладываю, сэр. Молодая женщина лет 20-25-и. Ей неожиданно стало плохо. Ее парень, вместо того, чтобы вызвать неотложку, усадил ее в свой автомобиль и попытался направиться в сторону Медицинского центра, но выехав на проезжую часть, столкнулся с другим автомобилем. Столкновение было несильное, пострадавших нет. Зато автомобили сцепились бамперами и перекрыли движение.
– Что с девушкой? Роды или что-то с сердцем?
– Ни то и ни другое, сэр. Симптомов алкогольного или наркотического опьянения также нет. Ее парень клянется, что со здоровьем у нее все в порядке, хотя сам он разошелся так что, видимо, мне придется вызывать вторую бригаду медиков.
– Проклятье. Сейчас подойду. Оставь нашу девчонку с дамочкой, а сам попытайся разрулить пробку. Надеюсь, ты уже вызвал эвакуатор?
Пришлось бросить затею с обедом и идти распутывать ситуацию натощак. Хотя... Сержант чинно надел форменную угловатую фуражку и салютовал своему отражению в стекле витрины: в вопросах чести 17-го участка – именно на его территории располагалась штаб-квартира ООН и офис губернатора – Тед компромиссов не признавал.
Итак, поплутав по воспоминаниям и пройдясь не более трети мили, сержант Рейнольдс очень быстро оказался на месте происшествия, где сразу же взял быка за рога. Через десять минут все было в полнейшем порядке: «неотложка» увезла девушку, эвакуаторы убрали сцепившиеся машины, пробка рассосалась. А заваривший кутерьму горе-водитель, получив повестку в Транспортный суд, сразу же вызвал такси и умчался в больницу – к даме своего сердца.
Еще через десять минут сержант Рейнольдс и стажер Прессел сидели в известном техасском заведении и, предвкушая груду прелестных ребрышек, несколько вяло анализировали произошедшее на предмет «последовательности шагов, которые полицейский должен предпринимать в аналогичных ситуациях». Обычно строгий и требовательный с подчиненными Тед уже отошел, и сейчас в его сердце вместо раздражения шевелилось нечто, более смахивающее на отеческие чувства. Вид напуганной и взволнованной стажерки, растерявшейся при первом же происшествии, разжалобил его так, что он даже решил угостить ее. Быть может в иное время Мэри смущенно отказалась бы от угощения или, по крайней мере, выбрала бы себе нечто значительно менее калорийное. Но не сейчас. Сначала чувство вины сковывало ее, но почувствовав расположение грозного начальства, она успокоилась. Появление запоздавшего официанта позволило Теду прекратить надоевшее обоим цитирование циркуляров и положений.
– Думаю, что теории достаточно, – сказал он, принюхиваясь к принесенному блюду, – вам предстоит закрепить сказанное в ходе практических занятий, в реальных условиях. И последнее, Мэри, надеюсь, в следующий раз вы будете вести себя так же хладнокровно, как наш Сэм, а не как этот парень..., О’Коннел. Знакомая фамилия, по-моему, так звали мою учительницу географии.
Сержант впился зубами в сочное мясо: с едой он был так же подчеркнуто беспощаден, как и с нарушителями общественного порядка, и это ему принадлежал афоризм: «Кто как ест, так и патрулирует».
Мэри, однако, не спешила следовать его примеру. Молодая женщина задумчиво смотрела в окно, поверх спешащих прохожих. На ее губах играла легкая улыбка.
– В чем дело, стажер Прессел? – Тед отложил ребрышко, в котором было добрых пятнадцать дюймов, и вытер губы широкой бумажной салфеткой. – Что-то не так?
– Я успела немного расспросить это парня, О’Коннела. Так вот, представляете, сэр, – сказала она, подперев рукой подбородок и мечтательно закатив подведенные темным карандашом голубые глаза, – он сделал ей официальное предложение там, в церкви, а затем надел на ее палец перстень. А она потеряла сознание... От нахлынувших чувств...
Тед Рейнольдс чуть было не поперхнулся.
– Клянусь, сэр. Я слышала о таком...
– У тебя есть право хранить молчание, – Тед предостерегающе поднял правую руку, а другой придвинул к Мэри блюдо, источавшее волнующий аромат костра, южной ночи, прерии и еще много такого, что мало гармонировало с этой мизансценой среди каменных джунглей.


ГЛАВА 22

Прошло много времени, прежде чем Пол спустился вниз по лестнице и встал перед дверью в подвал. В руках у него был фонарик, а на спине появился еще один небольшой рюкзак – в нем были трофеи, которые могли пригодиться на их пути на ту сторону линии фронта. Он прислушался. Внутри было тихо, но наверняка шум в доме разбудил детей, и они, забившись в угол, ждали дальнейших событий. Пол раскрутил проволоку и толкнул дверь. Та со скрипом ушла в темноту подвала. Оттуда дохнуло сыростью и сеном.
– Дети, вы здесь? – Спросил было он и сразу вспомнил, что говорит на диалекте, незнакомом пленникам.
Согнувшись, он вошел в подвал и прикрыл за собой дверь. Дети устроились в дальнем от двери углу. На охапку сена было наброшено старое изодранное зеленое одеяло, еще одним дети накрылись по пояс. Видимо, ковры, о которых говорил Алекс, были уже упакованы и сложены среди имущества, приготовленного к отъезду.
– Не бойтесь, – показывая, что он безоружен, Пол махал правой рукой, – я здесь, чтобы спасти вас.
Щурясь от режущего света, дети удивленно рассматривали темный силуэт вошедшего.
– Собирайтесь. Идти можете? – Пол подбирал знакомые детям слова. – У нас несколько часов.
Сами дети были в порядке, но их экипировка заставляла желать лучшего: на них были старые разбитые туфли без шнурков. Не лучше выглядела и одежда: двое из детей были слишком легко одеты для ночной прогулки. Пол раскрыл трофейный рюкзак, достал моток проволоки и нарезал шесть кусков. Пока двое из детей зашнуровывали проволокой обувь, он попросил третьего посветить фонарем, а сам разложил одеяла и разрезал каждое на три части. Затем он отложил три более или менее целых куска, а остальные три разрезал на неширокие длинные полосы. Когда с этим было покончено, Пол развернул отложенные большие куски материи и в середине каждого из них вырезал круг диаметром дюймов в десять. Получилось что-то вроде накидки пончо, какие носят потомки коренного населения то ли в Перу, то ли в Боливии. Соорудив первую накидку, он поднял глаза и заметил, что дети, покончив с обувью, молча наблюдали за его действиями. Тогда он взял фонарик из рук «Старшего», как он уже про себя окрестил наиболее крупного из них, и знаком показал ему на шнурки. Тот принялся наверстывать упущенное, а фонарик перешел в руки самого младшего, который вызвался посветить неожиданному ночному гостю. Покончив манипуляции с одеялами, Пол подошел к сидевшему на корточках «Старшему» и проверил обувь.
«Хорошо», – кивнув головой, Пол потянулся за узкими полосами ткани и прямо поверх обуви ловко обмотал ими ступни ребенка. Те стали толстыми и бесформенными.
– Сможешь ходить? Попрыгай, – сказал он.
Ребенок сделал несколько шагов и пару раз подпрыгнул на месте.
– Хорошо, – сказал он и показал большой палец.
Это были первые слова на родном языке, которые Пол услышал за последние сутки. Быстро перемотав ступни оставшимся двоим, он надел на детей импровизированные плащи и перепоясал их оставшимися полосами ткани. Вид у детей был курьезный, но зато теперь они были готовы к ночному переходу.
– Теперь выслушайте меня. У нас мало времени, и нам предстоит длинная дорога. Нужно идти тихо и не поднимать шума. Не говорите друг с другом и старайтесь не шуметь. Впереди пойду я, потом ты и ты, а сзади пойдешь ты, – Пол указал на самого старшего. – Чтобы не терять друг друга в темноте, будем держаться за веревку. Понятно?
– Ты убил их? – Самый маленький указал пальцем вверх и, не дожидаясь ответа, продолжил. – А если они погонятся за нами и поймают?
В голосе ребенка сквозило недоверие и страх.
– Успокойтесь, если будете следовать моим указаниям, никто не сможет вас поймать. Пошли.
Пол вышел к костру и подкинул в него дрова. Дети в нерешительности столпились перед выходом.
– Не бойтесь, идите за мной.
Вскоре странная вереница покинула подвал и, выйдя через ворота, спустилась к дороге. Стороннему наблюдателю могло показаться странным, что избегающие свидетелей люди, вместо того, чтобы сразу же нырнуть в спасительные заросли молодых вязов, довольно долго шли на восток по обочине и, лишь пройдя около мили, спустились вниз по широкой тропинке и растворились в ночном лесу.
 

ГЛАВА 23

С детьми трудно везде и всегда. Даже в продвинутых центрах постиндустриального общества, обильно начиненного последними достижениями технологии и опутанного всеми мыслимыми видами услуг и инфраструктур, их иррациональное – с точки зрения прагматиков-родителей – поведение способно запросто довести взрослых до ощущения бессилия, граничащего с паранойей. Если не считать пахарей на нивах педагогики, то, за редким исключением, подавляющее большинство передовых умов человечества, любящих при случае бросить вызов основам мироздания и посягнуть на гносеологическое познание таинств жизни и смерти, на поверку оказываются позорными профанами в таких – казалось бы простых – вопросах, как уход за детьми. С завидной легкостью управляя странами, руководя транснациональными корпорациями и командуя огромными армиями, многие из взрослых, при этом представляют довольно жалкое зрелище тогда, когда дело доходит до смены банального подгузника или исполнения колыбельной для юного отпрыска, игнорирующего общепризнанные правила и физиологически не приемлющего пещерный рационализм своих родителей. Кто знает, возможно, где-то здесь лежит величайший секрет непреходящей рентабельности элитарных учебных заведений, куда именитые семейства планеты веками поставляют сырой «материал» в надежде получить обратно ограненные «бриллианты», которым надлежит занять достойное место в оправе из семейных регалий и миллионов.
  Здесь же – ночью, посреди леса, на недружелюбной территории – все обстояло значительно сложнее. К счастью, о подгузниках не было и речи, но проблемы дали о себе знать уже через полчаса после начала ночного исхода. К своему удивлению Пол, практически не имевший опыта общения с детьми, очень скоро выяснил, что они панически боятся темноты, ходят медленно и при этом умудряются быстро уставать. Все это еще было терпимо: оказалось, что дети хотят пить, и им иногда нужно отойти «по-маленькому».
Когда еще через полчаса частые жалобы детей плавно переросли в сплошное нытье, он устроить привал. По его неутешительным расчетам, за прошедший час им удалось отойти от села немногим больше трех миль по прямой. Несмотря на лунный свет, идти по ночному лесу было очень трудно, но Пол старался избежать случайных свидетелей и не включал фонарь. Сейчас они находились в широкой лесистой лощине, которую с запада на восток пересекал неглубокий, быстрый ручей, шум которого доносился откуда-то снизу. Беглецам предстояло выйти к броду, а затем подняться по заросшему лесом склону. Согласно карте оттуда до ближайших карабахских позиций на юго-востоке лежало не более десяти миль сильно пересеченной местности. Это был не самый идеальный путь назад, но о возвращении по дороге не могло быть и речи: утром люди Абу поднимут шум, перекроют все пути и начнут прочесывать окрестности.
– Хорошо, джентльмены, – после непродолжительного раздумья Пол напряг свои познания в педагогике и обратился к детям, перешептывавшимся сидя на наброшенной поверх травы брезентовой накидке, – прежде всего я прошу внимания и тишины. Говорить буду я, а вы будете слушать. Я буду задавать вопросы, а вы – отвечать. Ясно?
– Да, – послышалось в ответ.
– Так вот, вы должны знать, что я очень сильный солдат, – Пол сделал акцент на слове «сильный», – меня направили сюда ваши родители, чтобы вызволить вас из плена. Я в одиночку справился со всеми афганцами, вы свободны, и теперь нам предстоит трудный путь домой. Вы должны верить мне, и тогда мы дойдем до дома. Вы мне верите?
– Да, – сказали двое из детей.
– Нет, – сказал третий, судя по голосу – младший.
– Почему? – Спросил Пол.
– Мои родители погибли. Они не могли послать тебя.
Пол вспомнил старую пару у входа в штаб. Стало быть этот малыш – их внук.
– Что-нибудь еще?
– Да, – продолжил набравшийся храбрости другой мальчик, видимо, старший из них, – мы слышали, как ты говорил с моджахедом. Он даже смеялся. Если ты пришел спасти нас, то ты должен был убивать врагов, а не разговаривать с ними. Ты не стрелял, мы не слышали выстрелов.
– Хорошо, – Пол постукивал по внутренней стороне ладони сложенным ножом. – Что-нибудь еще?
Он не видел лица детей, но мог предположить, что они насторожены: события последних дней научили их не верить. И он решился пойти на самую большую хитрость – рассказать им правду. Конечно, в иных условиях эта задумка выглядела бы несколько странно: откровения с детьми на серьезные «взрослые» темы. Но он чувствовал, что здесь, в сыром темном лесу, под сенью шелестящих деревьев и равнодушно мерцающих звезд, а возможно и во всем оставшемся мире, у него не было никого роднее. Ему, не имевшему собственного сына, судьба вдруг вверила жизни перепуганной и оборванной троицы с трагичным прошлым и неизвестным будущим.
– Да, – сказал он, обращаясь к критически настроенной аудитории, – вы правы. Прежде всего, я обращаюсь к самому младшему из вас. Так вот, я знаю, что о тебе заботятся твои дедушка и бабушка. Они хорошие, но старые люди. У твоей бабушки больные ноги, ей трудно ходить, а ты, сынок, наверняка ей во всем помогаешь, не так ли?
– Да, правильно, – ответил ребенок.
– Ну вот, я даже знаю, как зовут отца твоей бабушки, – Пол сделал паузу, – Его зовут Шаэн, а твой дед иногда называет твою бабушку «дочерью Шаэна». Я прав?
– Да, – ребенок был сражен.
– Теперь я вам открою большой секрет, но прежде вы дадите мне слово, что вы сохраните все в тайне. Договорились?
– Ладно, – дети были заинтригованы.
– Так вот, знайте, что на самом деле я учитель этих моджахедов. Это я научил их всему, что они умеют. Это было очень давно, тогда они не стреляли в женщин и детей. Тогда я не знал, что они приедут сюда и будут воевать против вас..., против нас.
– Ты-Рембо? – Осторожно поинтересовался младший. В его голосе чувствовалось нескрываемое недоверие.
– Нет, – рассмеялся Пол, – я настоящий, я здесь, рядом с вами, и я научу вас всему, что нужно.
– А стрелять? Ты научишь нас стрелять? – Не унимался младший.
– Стрелять вам не придется: война уже кончилась.
– А кто победил? Мы? – С надеждой спросил ребенок.
– Да.
Дети заметно приободрились.
– Прекратите шуметь. Нам еще предстоит отсюда выбраться, – сказал старший из детей, чей возраст уже требовал «взрослого» отношения к происходящему. – Что мы должны делать?
– Вы должны стать солдатами. Не просто солдатами, а разведчиками. Тогда мы сможем перехитрить всех и уйти от погони. Встаньте в ряд, лицом ко мне. Так. Нет, ты сюда. С этого момента вы должны прекратить обращаться друг к другу по имени. Я буду называть вас как солдат: твое новое имя «Альфа», ты будешь «Браво», а ты, малыш, будешь у нас «Чарли» . Понятно? Пусть каждый назовет свое имя, и не надо смеяться. Хорошо. Меня вы будете называть «сэр».
– Что такое «сэр»? – Не удержался Чарли.
– Это я, Чарли. С этой минуты я сам буду относиться к вам как к разведчикам, – Пол прохаживался перед редким и невысоким строем своей маленькой армии.
«Поход отроков». Когда-то в древности, еще до крестоносцев, на завоевание Святой земли были посланы безоружные дети, которых постигла участь пленников и рабов. Сегодня настала очередь и этих детей. Они должны были совершить свой поход или исход в землю, которая была завещана их родителям. Их не должна постигнуть участь предшественников, они должны пройти под самым носом у преследователей. Должны пройти по воздуху, не оставляя следов.
– Теперь каждый проверит и доложит о состоянии своей обуви. Первым будет говорить Альфа. Понятно. Браво. Чарли. Надеюсь, что вы уже поняли, что эти повязки скрывают ваши следы. Это первое правило разведчика: вы должны почувствовать себя очень легкими, как воздушные шарики, и не должны оставлять следов не только на земле, но и на траве, кустах или деревьях, за которые вы будете держаться. Пока темно, мы будем идти строем. Впереди буду я, затем Чарли, Браво и сзади пойдет Альфа. Помните все, что самый страшный зверь в лесу – человек. Других зверей вокруг нас нет, не бойтесь. Далее: разведчики отдыхают по десять минут через каждые сорок. Идти нам предстоит до рассвета. Вопросы есть?
– А за нами уже гонятся? – Спросил Альфа.
– Пока нет, но через несколько часов начнут. Еще вопросы?
– А когда будем есть? – Смущенно спросил молчавший доселе Браво.
 – Утром.
Через четверть часа беглецы вышли к ручью. Босиком войдя в неглубокий ручей, Пол по-очереди перенес детей на противоположный берег. Затем он обулся и набрал в трофейные фляги воды, а напоследок спустился вниз по течению и на ощупь вырезал узловатую дубовую палку футов шести в длину. Удерживая палку параллельно земле, он по обе стороны от нее в шахматном порядке расположил детей и провел небольшое занятие:
– Вы думаете, что это простая палка. Нет. Это специальное приспособление, облегчающее передвижение в темном ночном лесу. Держась за нее, вы будете знать, в каком направлении нужно идти. Вы всегда сможете на нее рассчитывать, если поскользнетесь или зацепитесь за что-то ногой. Ясно?
– Да, сэр, – разнобоем ответили дети.
– Если вы не знаете, что такое команда, то эта палка позволит вам понять, что это...
– Это футболисты, – сказал Чарли и добавил, – сэр.
– Чарли, разведчики без приказа не разговаривают. Команда – это пальцы руки. Когда они вместе – это крепкий кулак и железный захват. Вы должны стать командой, уметь понимать друг друга без слов. А теперь – внимание: если я вот так резко потяну палку вперед, а потом двину назад, то все должны остановиться. Если же я только потяну палку вперед и затем приспущу ее конец к земле – нужно быстро пригнуться, если можно – лечь на землю лицом вперед. Попробуем?
Повторив занятие пару раз, Пол объяснил детям, как нужно правильно ставить обмотанные тряпками ноги при подъеме по склону. Те все схватывали на лету и, пройдя ярдов двести, вереница стала медленно, но уверенно взбираться по широкой тропинке, вьющейся по лесистому склону. Здесь новоявленный наставник и ученики еще раз на деле испытали приобретенные навыки. Все прошло без заминки.
Было около пяти утра, когда беглецы достигли гребня гряды, похожей на неровную стену из множества примкнутых друг к другу конусов, покрытых буковым лесом. На восток от гряды волнистая кромка рельефа с невысокими горными вершинами и скалистыми массивами четко выделялась на фоне узкой полосы утреннего неба, где чернильная мгла постепенно разбавлялась предрассветными лучами еще невидимого светила. На западе пики пока скрывались в густой, навевающей сон мгле, и лишь двуглавая вершина большой горы темным пятном вырисовывалась на фоне светлеющего неба.
Усталость брала свое, подрастающее поколение все чаще спотыкалось и все менее охотно становилось на ноги после очередного привала. Между тем, физическое и моральное состояние маленьких беглецов мало гармонировало с пробуждающейся природой: в воздухе чувствовалась упоительная смесь из утренней свежести, сырого запаха земли и прелой листвы, сдобренного тонким ароматом молодой травы. Скоро птицы начнут свой предрассветный концерт, а с первыми лучами солнца двухмерный мир, в котором преобладали мрачные оттенки, станет царством изумрудной зелени, еще не тронутой зноем.
Пол решил устроить привал, и пока дети устало расселись посреди небольшой полянки, он взобрался на верхушку ближайшего высокого дерева. Предрассветная мгла скрывала дом афганцев, и лишь зажженный во дворе костер все еще тлел в дали крошечной беспокойной точкой, и со стороны могло показаться, что у моджахедов все в порядке. Пол очень надеялся, что никто не заявится туда раньше десяти. Схватив прицел в зубы, он перебрался на противоположную сторону кроны: предстояло определиться с дальнейшим маршрутом.
К югу от вершины раскинулась еще одна лощина шириной в пять и длиной в семь миль. Ее огораживали два подковообразных хребта, плавная линия которых в нескольких местах пересекалась со скалами из вулканической лавы, делавшими местность плохо приспособленной для жилья. С запада на юго-восток ее пересекал еще один небольшой ручей, а немного выше, параллельно его руслу, сквозь предрассветные сумерки желтоватой полосой тянулась широкая просека. Судя по карте НШ, она соединяла пройденные ночью села с пилорамой и фермой, расположенными в десяти милях вверх по течению. До скрытого во тьме русла ручья было не более мили, и ее нужно было преодолеть до того, как окончательно рассветет. Кто его знает, смогут ли они пробраться незамеченными, когда станет светло? Проблема заключалась в том, что обращенный на юго-восток песчаный склон, по которому им предстояло спуститься, был лишен спасительного леса, который сменили невысокие серебристые кусты облепихи. Пол спрятал прицел и, нарезав охапку веток, вернулся к детям.
Отдых продлился менее обещанных десяти минут, и дети не успели как следует отдышаться. Как он и предполагал, известие о предстоявшем марш–броске было воспринято без энтузиазма. Притих даже Альфа. Но другого выбора не было, и это понимали все.
– Сейчас мы проведем еще одно занятие. Вам, как разведчикам, нужно уметь быстро и незаметно преодолевать открытые пространства. Я вас замаскирую, и вы будете переходить от куста к кусту так, чтобы со стороны никто не заметил вас. Задача – перейти ручей. Там мы будем в безопасности, у нас будет и обед и отдых. Целых 40 минут. Обещаю.
Пол заткнул зеленые ветки за кушаки детей так, чтобы их зеленые концы немного прикрывали лица детей. Зрелище было забавным: это были даже не маленькие кустики, а перевернутые вверх веники с торчащими по сторонам руками.
Дети старались изо всех сил, и дорога была осилена минут за пятнадцать. Форсировав ручей и короткими перебежками перейдя просеку, по которой мог спокойно пройти грузовик, юные разведчики под неусыпным надзором своего инструктора вновь углубились в лес. Через несколько сотен ярдов прозвучала команда «отбой», и маленький отряд устроился под старым дубом, окруженным густыми зарослями ежевики. Развернув брезентовую накидку, Пол поставил на нее практически треть скромных припасов: банку холодной тушеной говядины, несколько кусков хлеба и луковицу. Распробовав лук, дети отказались было от него, но их строгий инструктор настоял на том, чтобы они съели всю луковицу. «Солдаты ели этот овощ еще две тысячи лет назад, он отгоняет сон и придает бодрость», – сказал Пол, ограничив свой завтрак куском хлеба. Ему всегда нравилось смотреть за тем, как едят дети. Прислонившись спиной к дереву и наблюдая за тем, как дети резво пополняли необходимые запасы жизненных сил, он вспомнил о том, как тайком от жены водил маленькую Дору в кондитерскую, где они на пару расправлялись с солидным количеством ее любимых ванильных пирожных. Сверху на каждом из этих вывалянных в кокосовой стружке колобков был приделан красивый глазурный гриб со шляпкой размером с медяк. Отец и дочь сначала отделяли грибы и откладывали в отдельную тарелку. Покончив с пирожными, они принимались за грибы, которые запивали стаканом какао без сахара. Это у них называлось «десерт». Так продолжалось до тех пор, пока Дора однажды не вымазала кремом розовую шелковую кофточку, привезенную ей дядей из Европы. Проведя «расследование», Мириам запретила «кондитерские вакханалии», как она это называла. Пришлось водить ребенка в тир. В результате Дора научилась метко стрелять.
Дети закончили завтрак и, по указанию своего наставника, срезали дерн и стали рыть небольшую яму для консервной банки, крошек и шелухи. Поглядывая за ними, он вновь мысленно вернулся к реалиям утреннего леса. По его расчетам выходило, что их начнут искать часа через четыре. За это время он надеялся затаиться где-нибудь вблизи линии фронта. Отсюда до карабахских позиций по его расчетам оставалось около семи миль. С учетом того, что в прифронтовой зоне наверняка было много патрулей и праздно шлявшихся солдат, поиск безопасной исходной позиции был половиной дела: нужно было незаметно пробраться туда с детьми и дождаться прихода ночи. Если не сделать этого в ближайшие четыре часа, то афганцы успеют поставить на уши всю линию.
Дети справились с заданием и устроились на брезенте. Чарли тихо посапывал во сне: лук ему не помог. Старшие лежали на спине и, разглядывая кроны деревьев, тихо переговаривались.
– В чем дело, солдаты? – Спросил Пол, устраиваясь рядом на траве.
– Когда нас вели моджахеды, мы долго шли без отдыха и воды. Сейчас мы часто отдыхаем, но все равно очень устали.
– Все правильно. Тогда вы знали, что у вас нет другого выбора, и что никто не будет с вами нянчиться. Поэтому вы собрали все свои силы.
– А ты откуда, сэр? Из заграницы?
– Да. Я из Америки.
– Как Алекс?
– Да.
– Жаль, что ты не взял оружие этих афганцев. У нас были бы автоматы, и мы бы никого не боялись.
– Нам нужно обойтись без стрельбы. Если начнем стрелять, то азербайджанцы скажут, что перемирие нарушено, и опять станут бомбить ваши дома.
– Если война кончилась, то почему афганцы не отпустили нас? – Спросил Браво, устроившись на боку и подперев голову локтем правой руки.
– На самом деле они хотели сделать это еще во время обмена. Тогда они освободили Алекса и хотели отпустить вас, но не успели: им помешали другие афганцы.
– Почему тогда мы скрываемся от них?
        – Мы скрываемся не от них, а от тех, других афганцев, которые устроили стрельбу во время обмена.
– А что, разве афганцы бывают хорошие и плохие? – Браво сплюнул.
– Плеваться некрасиво, а хорошие и плохие люди есть везде, среди всех народов.
– Что, и среди азербайджанцев есть хорошие? – Спросил Браво с сарказмом в голосе.
– Да, даже среди них. Когда-нибудь придет время, и ты в этом убедишься сам.
– Нет, – Браво мотнул головой и сорвал травинку, – они злые.
– Хорошие азербайджанцы спасали соседей–армян в Сумгаите и Баку. Разве ты не слышал о таком?
– Слышал. Но ты сам сказал, что мы должны прятаться. От всех азербайджанцев. Если нас увидят эти хорошие азербайджанцы, разве они не будут стрелять в нас? А если поймают, что, отпустят? Нет, они вернут нас в подвал. И если эти афганцы тоже хорошие, то почему они воюют с нами? – Не унимался Браво.
– Когда мы шли по ночному лесу, все казалось нам черным. И деревья, и дорога, и кусты, и трава, и даже вода. Но вышло солнце, и стало понятно, что каждый предмет имеет свой цвет. Не судите о чем-то сразу. Постарайтесь прежде разглядеть, изучить и понять. Разведчики не должны делать поспешных выводов и судить о чем-то впопыхах. Обещаете?
– Мы постараемся, сэр, но, пожалуйста, не говори Чарли о том, что азербайджанцы хорошие, – попросил Альфа.
– Ладно, – пообещал Пол, – поговорим об этом позже. Альфа, остаешься за старшего. Проследи за тем, чтобы младшие никуда не отлучались. Я скоро вернусь.
Сняв с плеч рюкзаки и сложив их под деревом, он потрепал Браво по голове и, все еще находясь под впечатлением разговора с детьми, пошел вверх по склону. Он думал, что война сформировала в их головах свою систему координат и ценностей, для изменения которых потребуются годы, если не десятилетия. Что дети? А он сам? Ему самому было очень трудно во многом разобраться...


ГЛАВА 24

– Эй, Джафар, – поставив керосиновую лампу на стол, Пол приблизился к тахте со спящим афганцем, – а ну-ка, вставай.
Он стер с лица краску и уже предвкушал реакцию возмужавшего протеже на свое неожиданное «воскресенье». Тот, однако, даже не шелохнулся. Странно, видимо, его лучший ученик окончательно растерял все навыки. Пол подцепил ногой придвинутый к тахте «Калашников» и отбросил его в кресло. Грузно плюхнувшись на мягкую спинку кресла, оружие отскочило и упало на ковер. Послышался гулкий стук и характерный металлический лязг: металлическое крепление ремня ударилось о ствол автомата.
Другое дело: поднятый упавшим оружием шум подействовал на спящего отрезвляюще.
– Кто ты? – Увидев перед собой темный силуэт, полусонный афганец инстинктивно потянулся к изголовью тахты.
– Ко ба ко на-мераса, адам ба адам мераса . Что, перестал узнавать друзей, Джеф?
Так его называл только один человек. Пол на всякий случай отступил назад, и неяркий свет лампы осветил его лицо.
– Шаин?
На какую-то долю секунды на лице афганца появились удивление и радость, но затем их сменило выражение суеверного ужаса. Испуганный человек подался назад и, накрывшись с головой, стал запинаясь читать молитвы на арабском.
Пол рассмеялся. Конечно, в это время суток было бы глупо рассчитывать на иную реакцию, но такого трагикомического поведения от Джафара, человека далекого от религиозности, он никак не ожидал. Наверное, с возрастом люди меняются. Присев на край тахты, Пол стал стягивать с афганца покрывало.
– Ладно, Джеф, успокойся, это действительно я, а шайтан тут совершенно ни при чем.
Прошло несколько минут, прежде чем командир афганцев смог немного успокоиться. Все еще продолжая тяжело дышать, он сел на своем ложе и показал пальцем на стакан с водой, стоявший на комоде. Пол, покачивая головой, передал его своему ученику.
– Как? – Спросил тот, возвращая пустой стакан на придвинутый стол. Его рука при этом предательски дрожала.
– Ну а ты как думаешь? Это был не я, – Пол придвинул к тахте стул, поставил его спинкой вперед и «оседлал» его как в детстве, когда играл с братом «в ковбоев».
– Я был уверен, что ты погиб, – Джафар провел рукавом по лицу, – машина подорвалась на мине и сгорела около Зорба.
– Да, – улыбался Пол, – все так и было. Но в машине меня не было. В ней сгорел пакистанец. Он обеспечивал мой отход, и о нем знали всего трое.
Джафар с трудом приходил в себя. Все просто и понятно. Он спохватился.
– Мы тебя оплакивали. Почему ты не дал нам знать..?
– Не имел права....Я был отстранен от дела, – Пол пожал плечами, – ты же знаешь, как это бывает...
Воцарилась тишина, и каждый анализировал произошедшее.
– Слава Аллаху, ты жив, – Джеф посмотрел вверх и провел ладонями по бороде, затем пошарил в кармане штанов и вытащил длинные четки. – Но как ты очутился здесь? Воевал? На чьей стороне?
– Нет, я не воевал. Я уже давно не в обойме и занимаюсь наукой. Обо мне вспомнили тогда, когда к вам попался наш журналист. Здесь я появился из-за него.
– Не могу поверить, что ты действительно жив, – в который раз усмехнулся моджахед, – журналиста я отпустил, но ты все равно здесь. В чем дело, Шаин? Ты вернулся к нам?
– Все просто, уважаемый Джафар. Дети, которых вы взяли в плен – мои соплеменники.
– Какие дети? Ты говорил о журналисте...
– Нет, я имею в виду детей, которых вы содержите в подвале.
– Да? Я думал, что твой народ – это американцы. Ты уже был там? – Спросил афганец, указывая пальцем вниз, где под толстым ковром и шероховатыми досками пола был подвала, упоминание о котором вернуло его к реальности.
– С караульным все в порядке, пусть немного выспится. Другие тоже, – Пол предвосхитил вопросы бывшего ученика. – Так будет лучше. Для всех нас.
– Значит, тебе нужны дети? Это часть твоего приказа?
– Нет, это моя собственная инициатива.
– Если я правильно понял, – Джафар вытянул перед собой левую ногу, а другую согнул в колене и, уперевшись в него локтем, стал медленно перебирать длинные четки, свисавшие на служившую ему простыней брезентовую накидку, – ты пришел сюда среди ночи, снял всех моих людей и мог бы уйти с детьми, но потом все же решил спросить у меня разрешения. Видимо, в надежде, что я сам отдам тебе детей. Я прав?
Сейчас перед Полом сидел не выбранный им ученик, а командир афганцев.
– Что-то в этом роде.
Воцарилась тишина. Сложив локти на высокой спинке стула и упершись подбородком в кулак, Пол рассматривал смуглое лицо своего возмужавшего протеже. Пять лет, прошедшие с момента их последней встречи и перевернувшие мир с ног на голову, не прошли мимо Джафара. На его лице появились морщины, а виски местами побелели – это было заметно даже при скупом свете лампы. Но больше всего поменялся его взгляд. Полу казалось, что иногда глаза Джафара покрывает тонкая, едва заметная пленка, скрывающая его внутренний мир от любопытных глаз. Молчание затянулось, и что-то тонкой неуловимой паутиной окутало воздух маленькой комнаты здесь, на окраине заброшенного села, все еще скрытого в сумраке майской ночи. Пол где-то когда-то прочитал, что настоящую дружбу не в состоянии испортить даже самая сильная война, но зато это вполне по силам обычным обстоятельствам.
– А почему ты и тогда не нарушил приказ? Или ты не считал нас своими братьями? Ведь ты же мог дать нам знать о произошедшем, – Джеф медленно перебирал янтарные бусинки длинных четок.
Он казался спокойным.
– Я не мог. Мы надеялись, что, поверив в мою смерть, русские успокоятся и перестанут наступать вам на пятки. Гарантии того, что подлинная информация о моей судьбе не попадет в руки к русским, не было. В записке, которую ты тогда мне принес, было сказано, что среди нас появился «крот». Он и устроил взрыв...
– Так что же произошло на самом деле? Машину действительно подорвали шурави, или все это было подстроено для того, чтобы эвакуировать тебя и замести за тобой следы?
– Подрыв – дело рук «крота».
– Значит, вся эта история с шифровкой и твоим уходом не были инсценировкой?
– Клянусь, что нет, – Пол понимал, что собеседник имеет все основания не доверять ему.
– Понял, – грустно улыбнулся Джеф, – после твоего ухода ваши люди из Пакистана прекратили поставки, а потом и контакты с нами. То, что они не сказали нам всю правду о твоей судьбе, я могу понять – они не хотели портить легенду. Но ведь нас даже не проинформировали об этом «кроте». Ты первый, кто говорит мне об этом. Ну и кто же этот предатель?
  – Рассел.
Джафар от души расхохотался. Откинувшись спиной к стене и задрав подбородок, он уже не походил на смертельно перепуганного человека, каким недавно выглядел. Громкий смех, нарушивший ночную тишину и мерный треск цикад, прозвучал как-то не к месту, и Пол подумал, что так обычно смеются после сильного стресса. Немного успокоившись, афганец вновь устроился было на тахте, но не смог сдержать себя и, съехав по стене, уперся лицом в мутак и стал барабанить кулаком по шерстяному одеялу. Джеф совсем не походил на сдержанного солдата, каким его привык видеть заокеанский инструктор.
– Не обижайся, Шаин, – вытерев глаза рукавом, Джафар внимательно смотрел собеседнику в глаза.
«Так смотрят в лицо больному, получившему неутешительный диагноз», – сверкнуло в голове у Пола.
Настроение Джафара заметно улучшилось. Он удобнее устроился на своем ложе и вновь взялся за четки.
– Что было потом? После моего ухода, – Пол посмотрел в сторону окна.
Там было все еще темно.
  – Как ты и приказал, мы разделились и в полдень выдвинулись к зимовью. Подстраховывая «стариков», несущих провизию, боеприпасы и генератор, я с молодыми пошел по Внешней тропе. Все прошло так, как и было задумано, и уже ночью мы встретились с Абу. А утром объявился Расул и принес весть о том, что шурави тебя подорвали, и что их командование готовится сравнять с землей все заброшенные зимовья в округе. Весть о твоей смерти была страшным ударом: для всех нас «Шаин» многое значил. Больше всех переживал Абу. Он чуть было не пристрелил Расула.
Джафар встал с тахты и подошел к комоду.
– А ведь он был прав, этот старый проныра. «Почему ты оставил его одного, почему ты не поехал с ним? Ты знал о готовящемся!» Он кричал и размахивал пистолетом, – копируя Абу, моджахед театрально размахивал сигаретной пачкой, которую он держал как пистолет, – мне чудом удалось вырвать механика из его когтей. Выходит зря?
Он вернулся на свое место и знаком предложил Полу сигарету.
– Не курю. Уже четыре года. А ты, как вижу, времени даром не терял. Многому научился и наверняка во многом преуспел....
– Я всегда любил комплименты, – Джафар с видимым удовольствием затянулся и дунул на кончик горящей сигареты, – а сейчас, вдобавок к этому, я не против иногда побаловать себя хорошим куревом. Кстати, к табаку я пристрастился после твоей «трагической кончины».
Он вновь смотрел Полу в глаза. В его улыбке сквозили нотки сарказма.
– Что было дальше? – Еще внизу, стоя перед лестницей, Пол внутренне готовился к тому, что его неожиданный возврат будет чреват непредсказуемыми и болезненными последствиями.
– Спор. Поверить Расселу было трудно, его рассказ о сгоревшем «УАЗ»–е и готовящемся налете не внушал особого доверия. Посуди сам: он оставил тебя одного, ты взорвался, и после этого он пришел и стал умолять нас покинуть зимовье. Не знаю почему, но я решил, что нужно уводить людей. Абу был против, и мы с ним тогда впервые сцепились. Не знаю, что на меня нашло, но я был уверен, что он говорит правду. Спорили долго. В итоге, забрав с собой Расула, я направился в сторону приграничья. За мной последовало большинство наших людей. Но, несмотря на ухудшение отношений, я не хотел оставлять старика в опасности, и на полпути послал троих человек назад в зимовье. Так, на всякий случай. На следующее утро один из них вернулся с вестью о том, что авиация шурави сравняла зимовье с землей. Вход в пещеру был завален взрывом бомбы, и люди были погребены заживо. Когда их откопали, было уже поздно. Их ногти и пальцы были разодраны до кости: пытаясь выбраться, они несколько часов царапали камни в кромешной темноте. Так мы потеряли близнецов и племянника Абу. Помнишь: почти мальчишка, маленького роста, со сломанным носом? Сам Абу легко отделался. Он был на вершине Висящей скалы и наблюдал за тропой, когда появился штурмовик. Взрыв отбросил его назад, на камни, и он всего лишь вывихнул плечо.
– Ну а Расул? Что с ним произошло?
– Я его отпустил еще до того, как им стали интересоваться пакистанцы. После бомбежки он подошел ко мне и сказал: «Видишь, что я был прав. Но все равно, мне лучше уйти, а то из-за меня у тебя могут возникнуть проблемы. Абу влиятельный человек, из знатного рода». Он ушел, и только затем им стали интересоваться, но не сказали почему. Тогда меня это и не интересовало: мы потеряли своих собратьев, раскололись и все больше походили на стадо, лишившееся пастуха... Скоро пакистанцы перестали посылать нам караваны. Пару раз прислали денег и немного продовольствия, затем прекратилось и это.
– Ну что, получается, что Расул искупил предательство спасением ваших жизней?
– Иногда предательство может стать высшим проявлением рационализма, – усмехнулся Джафар. – Когда я увидел Абу в следующий раз, то еще раз убедился, что он не отказался от своей версии произошедшего с тобой. Тревогу, поднятую Расулом, он считал попыткой отмести подозрения и требовал, чтобы я выдал ему механика... Абу тебя очень уважал. Я был вынужден предупредить его, что Расул стал мне братом, и что прежде ему придется убить меня. Это окончательно испортило наши отношения.
– Понимаю. То, что ты узнал, требует переоценки некоторых вещей. Если тебе трудно поменять отношение к человеку, которого ты считаешь спасителем, то оставайся при своем мнении. Но реалии – это реалии, и с ними нужно считаться.
Джафар вновь рассмеялся, но уже не столь эксцентрично.
– Реалии…Ты мне был как отец.... Но, даже после сказанного тобой, я не считаю Расула предателем. Если он пошел на сделку с шурави, то пусть судьей ему будет Аллах, а не я. Расул спас мне жизнь, он спас жизнь моих людей. Твоих людей, Шаин, – афганец вновь странно смотрел в глаза своему бывшему командиру.
– Война кончилась, Джеф. Многие вещи уже не столь важны, – Пол потянулся и посмотрел на часы, – главное, что ты жив и здоров. Просто жаль, что ты здесь: это не твоя война.
– Непредсказуема жизнь идущего путями Аллаха, – Джафар встал и прошелся по ковру со сложенными за спиной руками, – один из моих людей попал в плен. Я решил взять заложников для обмена. Слава пророку, нам это удалось. Мы провели обмен, но тут появился мой соплеменник, решивший свести старые счеты. Попытка вызвать перестрелку провалилась, все живы и довольны, даже оставшиеся у нас дети. Но здесь на сцене появилось новое действующее лицо, решившее вызволить детей.
– А ты все это принимаешь близко к сердцу, – Пол встал со стула, – возможно, ты вправе обижаться на меня за прошлое...
– Не обижайся, Шаин, – Джафар засмеялся и вновь примостился на краешке тахты, – дело не в прошлом. Я рад, что ты жив. Это очень хорошо. Но ты пришел за детьми. А это уже вмешательство в мои реалии. Возможно, ты прав, и это не моя война. Но она и не твоя. Ты говоришь, что эти дети – твои соплеменники. Возможно. Но не надо обманывать себя, если бы ты думал о своем народе, то приехал бы сюда воевать. Но нет, не было приказа. А если бы был приказ стрелять в тех, кого считаешь своими соплеменниками? Неужели ты появился здесь только для того, чтобы убедиться, что я все еще готов беспрекословно выполнять твои приказы? Не так ли?
– И поэтому я связал всех твоих людей? – Улыбнулся Пол.
– Твое «воскресенье» многое меняет, Шаин. Понимаю, что ты хочешь, чтобы все было по-честному. Но все равно не могу отдать тебе детей. Я обещал отдать их другим.
– И кому же?
– Я передам заложников в обмен на гарантии для нашего раненого. Сегодня в десять утра за детьми заедут.
Пол все еще улыбался.
– Шаин, я – командир, и я не собираюсь лишний раз рисковать жизнью своих людей. Этого они насмотрелись на войне, и не хватало, чтобы я ставил их под удар и после, – Джафар пожал плечами. – А говорю я это потому, что раненым, которого мы обменяли на вашего американца, был Расул. Ну а перестрелку собирался учинить человек Абу. Это насчет реалий, о которых ты говорил.


ГЛАВА 25

Сомкнутые кроны бука и дубов преграждали дорогу свету восходящего солнца, и лишь местами тонкие лучи, проткнув сумрак леса, яркими желтыми пятнами ложились на толстую, пружинящую под ботинками подстилку из прошлогодней листвы. Здесь не было подлеска – старые великаны с мощными корнями и раскидистыми кронами перекрывали молодым деревцам путь к спасительному солнцу, и лишь местами попадались небольшие островки молодых деревьев и густых зарослей кустарника. Сырость была везде: в воздухе, на листве, траве, стволах деревьев и, особенно, покрытых бурым мхом округлых валунах – ровесниках последнего ледникового периода. Эти камни были предательски скользкими, их приходилось огибать стороной и лишний раз наступать на сухие прошлогодние ветки, гулко стрелявшие под ногами.
Пройдя около мили по пробуждавшемуся лесу, Пол вышел на поляну, где его внимание привлек висевший на кусте ежевики лоскут выцветшей материи, резко выделявшийся своим мертвенно-бледным цветом на фоне зеленого буйства жизни. Оглянувшись по сторонам, он медленно подошел к кусту. Под ним валялся рваный мешок с кучей вывалившихся на землю и местами покрытых плесенью лохмотьев. Своим жалким видом остатки теплой детской одежды были обязаны мелким лесным грызунам, не побрезговавшим старой шерстяной тканью. Печальную картину дополняли обрывки пожелтевшего полиэтилена, несколько ржавых консервных банок и маленькой подушки с выглядывавшими из нее остатками свалявшейся ваты. Все говорило о том, что в прошлом году ушедшие лесами беженцы из окрестных сел устроили здесь привал, а потом ушли, решив не обременять себя лишним грузом.
Пол ткнул веткой в кучу одежды, и она уперлась во что-то твердое и тяжелое. Небольшое усилие, и из бесформенной кучи тряпья вывалилась застегнутая на кнопку толстая книга в переплете из искусственной кожи, сквозь болтавшиеся куски которой проглядывал набухший от сырости картон. Он поддел застежку, и она раскрылась. Толстый рыжеватый слизняк чинно сполз с пластиковой пленки, прикрывавшей черно–белые фотографии.
То, что Пол принял за книгу, оказалось семейным фотоальбомом. Присев на корточки, он перелистал набухшие от сырости страницы и мельком просмотрел выпавшие фотографии. Несмотря на агрессивную среду, те неплохо сохранились. Системы не было: видно, люди собирали семейные фотографии впопыхах. Вот пожилая пара на скамье. Склонив головы друг к другу, муж и жена сидят на фоне нарисованного горного пейзажа. Женщина положила руки на расшитый передник, на ее голове темный головной убор, скрывающий лоб и подбородок. Худощавый мужчина с седой непокрытой головой и закрученными вверх кончиками усов держит в руках плеть из плетеной кожи – верный намек на то, что у него есть конь. По краям фотография пожелтела от времени, а изображения самих людей стали коричневыми. Пол перевернул ее. «На добрую память сыновьям, 1936г», – гласила надпись на обороте. А вот семеро мужчин в парадной одежде сидят в два ряда во дворе двухэтажного строения, видимо, сельской школы. Лица серьезные и сосредоточеные, на лацканах пиджаков медали и ордена. В кармашке за фотографией лежала вырезка из газеты: та же сценка, но изображения людей менее четкие, а текст размыло сыростью, ибо время безжалостно к тонкой газетной бумаге. Наверняка в свое время этот сложенный вчетверо клочок бумаги был предметом особой гордости чьей-то семьи. Улыбающиеся малыши – ползающие по тахте, сидящие на коленях счастливых родителей или оседлавшие деревянных лошадок; дама с помпезной прической стоит на фоне белой лестницы в римском стиле, с высокими кипарисами по сторонам, и держит за ручку маленькую девочку лет пяти-шести; школьный класс с девочками, волосы которых развеваются на ветру; утренник в детском саду – запечатленные на бумаге мгновения веером лежали перед ним на траве. Но больше всего его внимание привлекла черно-белая фотография с веселым застольем на открытой веранде с красивым видом на сад.
Уже невозможно было выяснить повод веселья, собравшего за длинным столом несколько десятков улыбающихся мужчин и женщин. Одно лицо врезалось в память больше других: фотокамера запечатлела, как мужчина лет 40-45-и, сидящий спиной к фотографу, поворачивается в сторону объектива. В его правой руке, вытянутой в сторону зрителя, высокий граненый стакан с вином – кажется, человек пытается дотянуться и чокнуться с объективом. Его левая ладонь лежит на краю стола, покрытого светлой скатертью с короткой бахромой по краям. Человек улыбается. Но где-то в уголках его глаз угадывается смертельная тоска. Пол одернул руку как ужаленный: ему показалось, что он смотрит в глаза призраку. По его спине прошли мурашки: он понял, что было в этих глазах – предчувствие, имя которому «никогда». Этот человек больше никогда не сядет за этот стол, и эта компания больше никогда не соберется на этой веранде. Если война и смилостилась над этими людьми, то вряд ли стала церемониться с их микрокосмосом и эпохой, в которой они чувствовали себя хозяевами жизни, пусть даже только своей.
Пол увидел, как ожила запечатленная на фотографии сцена: в его уши ворвался громкий шум веселого застолья; еще секунда, и занесенный стакан коснулся объектива, вызвав громкий смех собравшихся. Человек встал со своего стула и, увлекая довольного задумкой фотографа за плечи, усадил рядом с собой и придвинул к нему стакан с вином. Они чокнулись и выпили за жизнь. Ту, веселую жизнь, которой они жили. А потом, перегнувшись через перила, поломанные впоследствии афганцами, человек закурит и, стряхивая пепел в цветущий сад, станет гадать, с чего это ему вдруг стало так грустно на душе. Все это произойдет там, в фотографии – в мире, существующем по инерции. А здесь, в реальном мире – в прохладном утреннем лесу – всего этого уже нет. Беженцы ушли и впопыхах оставили после себя небольшие окна в прошлое размерами 3х5 дюймов. В этих окнах виден тот мир, в них можно заглядывать, но невозможно пролезть.
Пол встал на колени и, вырыв лезвием ножа небольшую ямку, положил туда альбом и горсть за горстью засыпал землей.
Через две мили склон стал круче, и ему пришлось подобрать подходящую палку и идти дальше, опираясь на нее. Вскоре он набрел на заброшенную берлогу под старым высоким буком с высохшим стволом. Вход в нее был едва заметен под нависшими переплетенными корнями, обильно покрытыми сверху бурой слежавшейся листвой. Видимо, отгремевшая здесь война сделала беженцами не только людей, но и зверей, и наверняка хозяин этой норы ютился сейчас где-то на северо-востоке, куда не доносились адские разрывы снарядов.
Пол почти добрался до вершины склона, когда солнце скрылось за низкими облаками и начал накрапывать мелкий противный дождь. Взобравшись на старый узловатый дуб, он вытащил прицел. Отсюда, с вершины подковообразной гряды, обрамлявшей лесистую лощину, из которой он только что вышел, и до самих карабахских позиций, лежавших дальше на юге, оставалось не более пяти миль. Внизу скалистый хребет резко переходил в испещренное лощинами волнистое плато, огороженное предгорьями с севера и северо-востока и плавно спускавшееся к юго-востоку, где оно упиралось в одно из широких ущелий, во множестве прорезающих практически весь север Карабаха. Местность, лежавшая перед Полом, как нельзя лучше подходила для задуманного: помимо нескольких оврагов, предстоящий переход через линию фронта значительно облегчали три невысоких конусообразных холма, лежавших между карабахскими окопами и вершиной гряды, на которой находился Пол. Их низкие склоны были покрыты густыми зарослями, а подножья очищены от кустарника и засажены стройными рядами яблонь, между которыми местное население до войны традиционно сеяло люцерну. Теперь же лишенные ухода деревья практически засохли, и сад хорошо просматривался.
На одном из этих холмов мог быть наблюдательный пункт артиллерии азербайджанцев, основные силы которых на этом направлении, по расчетам Пола, располагались западнее и восточнее. Его прогнозы подтвердились: вскоре он заметил движение на склоне самого дальнего и низкого из холмов. Сначала показался один человек, затем еще двое. Вскоре еще несколько человек вышли из-за правого склона, и пройдя ярдов пятьдесят в сторону Пола, устроились в саду на траве. Появление столь многочисленной компании грозило расстроить планы Пола, но ему не оставалось ничего иного, как терпеливо наблюдать за происходящим.
На протяжении следующих пятнадцати минут из зарослей, покрывавших склоны холма, вышло еще около десятка человек и присоединилось к группе, устроившейся среди засохших деревьев. Появление зеленого «УАЗ»-а и двух грузовиков заставило всех вскочить с места и построиться в несколько рядов. К ним присоединилось еще около шести десятков солдат, высыпавших из грузовиков. Затем показался еще один – третий грузовик с прицепом. На сей раз это была крытая машина, из кузова которой появилось еще порядка двух десятков человек. Вскоре треть солдат отделилась от основной группы и быстрым шагом направилась в сторону. Наблюдая за странными маневрами, Пол думал, что вероятно какой-нибудь горе–командир решил устроить полевые учения и хорошенько погонять свой личный состав. Но когда вся эта масса вооруженных людей, вытянувшись в длинную вереницу, направилась на северо-восток, в сторону второго холма, внутри у Пола похолодело. Страшная догадка промелькнула у него в мозгу: солдаты не проводили тактические занятия, а прочесывали местность.
– Проклятье! – Пол посмотрел на циферблат своих часов, осторожно наломал несколько веток и начал быстро спускаться вниз по дереву, – проклятье!
Было без четверти восемь. Он сел на корточки и дрожащими от спешки руками стал привязывать ветки к подошве своих ботинок. А ведь он все это время надеялся, что о похищении заложников никто не узнает до десяти часов. Еще пару минут назад ему казалось, что у него уйма времени для того, чтобы выйти на удобные позиции. Хуже всего было то, что он не мог понять, как произошло непредвиденное. Пол был уверен, что хорошо связал афганцев. Значит, гости появились раньше обычного и подняли тревогу. Да, но как они появились у него на пути, как солдаты догадались об их маршруте? Пол остановился: а если бы он решил не болтать с Джафаром, а сразу идти к линии фронта. В этом случае он прямиком угодил бы в руки этих солдат.
Пол быстро бежал по лесу в сторону поляны, где оставил детей. Если солдаты будут двигаться тем же темпом, то они достаточно быстро закончат проческу холмов и через полчаса будут на вершине гряды. А вдруг несколько грузовиков уже давно въехали в лощину по просеке, и солдаты, изучив лес вверх по склону, нашли детей? Он схватился за голову. Проклятье, и как он не догадался включить рацию и настроиться на волну афганцев? Ведь так он смог бы сразу же узнать о поднятой тревоге и действиях преследователей. Приближаясь к поляне, он перешел на быстрый шаг, стараясь при этом не шуметь. Вскоре между деревьями показались дети. Они сидели под деревом, а сверху накинули брезентовую накидку. Посмотрев по сторонам и убедившись, что все в порядке, Пол выскочил на полянку.
– Быстро собирайтесь, – сказал он, копаясь в своем рюкзаке в поисках рации, – нам нельзя здесь оставаться.
– Сэр, – Альфа стоял с понурым видом, – мы испортили рацию.
– Как, – от неожиданности Пол присел на месте, – как вы могли ее испортить?
– Мы включили ее, потом пытались отобрать друг у друга... Вот она, – сказал Браво.
Ребенок держал в руках рацию с висящей антенной, едва державшейся на узкой полоске пластиковой оболочки. В глазах ребенка был страх, он ждал наказания. Пол покрутил тумблер, но безуспешно: видимо, из-за сломанной антенны перегорела чувствительная начинка прибора.
– Ладно, – он бросил ненужный прибор в рюкзак, – нам надо срочно уходить отсюда. Разбираться будем после.
– Куда?
– Вперед, вверх по склону.
Затея могла показаться опасной, но выбора у них не было. Солдаты не пойдут к самой деревни Пол был уверен в этом: грузовики не отъехали, а остались ждать здесь же. Это могло означать, что преследователи не собираются слишком углубляться в лес, так как, по логике, навстречу им идет другая группа поиска.
Заданный им темп подъема по склону был детям не под силу, и они быстро выбились из сил. Пол усадил на спину младшего и, взяв за руки двух других, понесся вперед сквозь негустой подлесок. Вскоре он спустил отдохнувшего Чарли на землю и усадил на его место Браво. Когда пришла очередь Альфа, тот отказался, и маленький Чарли вновь устроился на спине Пола между двумя рюкзаками. Дорога до берлоги заняла около сорока минут. По идее, за это время солдаты должны были дойти до вершины гряды и начать спуск в лощину.
Пол осмотрел берлогу. Стены норы, вырытой под корнями старого дерева, местами осыпались и накрыли глинистой почвой разбросанную на земле кучу гнилых веток и листвы. Для медведя эта нора была маловата, но в ней было достаточно места для одного взрослого человека и троих детей. Проблема была в другом: маскировка. В другое время Пол прикрыл бы вход сухими ветками и опавшей листвой, но сейчас на это не было времени. Приказав детям спрятаться в норе, он оставил там рюкзаки и стал взбираться вверх по склону с ножом в руке. Дождь усилился, и большие холодные капли время от времени попадали ему за шиворот. Он этого не любил с детства, но сейчас ливень был бы очень кстати. А вот и большой, колючий куст ежевики, не менее пяти футов в поперечине. Сев на корточки, Пол согнулся и пролез под противные колючие ветки, сразу же впившиеся ему в спину. Подобравшись к основанию куста, он стал усиленно разгребать землю лезвием ножа до тех пор, пока не показались желтоватые корни. Затем он с усилием подрубил куст под корень, а его остатки сверху прикрыл опавшими листьями. Спасало то, что на глинистом склоне со скупым солнечным освещением практически не было травы, и через минуту ничего не напоминало о том, что здесь когда-то был большой куст. Если дождь усилится, то поток грязи быстро смоет следы, думал Пол, завернув основание куста куском припасенной материи и подняв его так, чтобы не вымазать верхушку растения о глинистую почву.
Он не прогадал: куст стал хорошим прикрытием входа в пещеру. Определив нужную позицию, Пол взобрался внутрь норы и, втянув основание куста внутрь, прикрыл за собой вход. Сквозь зеленые ветки в темную, но сухую нору проникали скупые лучи света и капли дождя. Сквозь его мерный шелест можно было расслышать прерывистое дыхание детей, не успевших отдышаться после напряженного марш-броска и вновь напрягшихся в ожидании дальнейших событий. «Хорошо, что у них нет собак», – думал Пол, устраивая между ветками небольшое отверстие для наблюдения за лесом. Когда с этим было покончено, он повернулся в сторону детей.
– В эту сторону идут солдаты. Представляете, – сказал он нарочито посмеиваясь, – они хотят нас найти. Они и не догадываются, с кем связались, не знают, что мы хитрее и лучше подготовлены. Надеюсь, что вы их не боитесь.
– Нет, мы не боимся, – сказал Чарли и осторожно добавил, – ведь ты не сердишься на нас из-за рации, правда?
Пол рассмеялся: детская логика вызывала восхищение.
Напряженно прислушиваясь к шуму идущего снаружи дождя, Пол и не заметил, как мысленно вернулся к недавнему разговору с Джафаром.

ГЛАВА 26

Сказать, что Пол был шокирован, узнав о том, кого и от кого он спас во время обмена заложников – значит не сказать ровным счетом ничего. Как-то совсем неожиданно его возвращение к исходной точке жизненных злоключений из рискованной и авантюрной прогулки превратилось в полет комара сквозь тонкую паутину болезненных воспоминаний и отношений, субъектом которых он становился помимо своей воли.
Он вспомнил носилки с раненым, желтоватые разводы на бинте и ужас в глазах пленного, с которым он на долю секунды встретился глазами. «Раненый афганец стонет от боли», – подумал он тогда. Нет, тот стонал от встречи с темной страницей своего прошлого, с живым обвинением в слабости и предательстве. На какую-то долю секунды Полу показалось, что Джафар его разыгрывает – настолько фантастической была ситуация. Но запечатлевшиеся в памяти глаза все объяснили и расставили по местам. Тогда Пол пожалел обгоревшего афганца. Смог бы он сейчас простить Расула? Он не знал. Трудно прощать предательство тех, кто слабее духом.
Неужели этот булочник знал? Пол вспомнил довольную физиономию Гордона. У него по коже вновь прошли мурашки: неужели за всем этим клубком совпадений стоял этот полный, жизнерадостный пройдоха с невинным личиком активиста «Гринпис» ? Это было бы слишком. Барабаня пальцами по спинке стула, Пол лихорадочно размышлял, когда образы и обрывки идей, с быстротой молнии сверкнув в его мозгу, скрылись в глубоком колодце подсознания, а оттуда медленно и грозно выплыла яркая, многогранная, сверкающая тысячами острых шипов мысль о том, что за всем произошедшим стоит он сам. Действительно, если бы он дал знать о предательстве Расула, то в дальнейшем тот не попал бы в плен, из-за него не взяли бы в заложники Алекса О’Коннела, а его, Пола, не вызвали бы в Вашингтон и не послали бы сюда. Все предельно просто: если бы пять лет назад он, выйдя из кабинета Джереми Ли Гордона, пошел бы искать человека, способного передать Джафару пару строк, то сейчас, вполне возможно, сидел бы в плетеном кресле на Бэконхилл и, поглаживая Бона, чинно просматривал прессу в томном ожидании почетной должности.
– Расул ушел на север, к Максуду . Там он сменил имя и стал механиком. А здесь я нашел его случайно, – продолжил Джафар, с видимым удовольствием наблюдая за реакцией собеседника. – Сюда наш Рассел попал по собственной воле – хотел участвовать в «джихаде»: видимо, замаливал прошлые грехи.
– Я уйду с детьми. Надеюсь, ты это понимаешь? – Пол справился с мыслями и вновь улыбался как ни в чем не бывало.
– Этим ты хочешь поставить под удар жизнь Расула? Ты этого хочешь?
– Расул меня больше не интересует. Когда увидишь его в следующий раз, передай, что я его простил.
– Забрав детей, ты подвергаешь опасности его жизнь и ставишь под удар мою репутацию..., – Джафар гадал о планах бывшего учителя.
– За свою репутацию не волнуйся, а судьбу этого моториста предоставь Аллаху, – Пол вспомнил разговор с одноруким и, возможно, уже одноногим Джорджем, – пусть судьей этому человеку станут высшие силы. Где у тебя здесь бумага и ручка.
Джафар подошел к комоду и вернулся с листочком бумаги и знакомой ручкой.
– Что ты пишешь?
Со своего места афганец не мог разобрать мелкий почерк собеседника.
– А ты как думаешь?
– Если это записка Абу, то подумай о его реакции. Он столько лет чтил твое имя... Узнав правду, он будет шокирован..., он потеряет веру в тебя, в американцев вообще...
Полу стало весело.
– Эх, Джафар, Джафар, – он качал головой, – ты так долго водил за нос смерть, что лукавство стало частью тебя самого. Думаешь, что я поверил в этот бред..., имидж моей страны и так далее? На этой записке завтрашнее число, и, к тому же, Абу знает мой почерк. Не волнуйся, подлецом я тебя выставлять не собираюсь. Хотя, выглядеть ты действительно будешь несколько глуповато.
Он свернул записку в тонкую трубочку и запихнул ее в ствол автомата. Джафар удивленно наблюдал за его действиями.
Покончив с запиской, Пол встал перед ним.
– А теперь послушай меня, Джеф. Когда вернешься домой, отнесешь записку по указанному в ней адресу. Там ты найдешь человека, который многим мне обязан. Он решит все твои проблемы. Слушай его и помни, что тебе нужно кончать с войной. Это мой приказ или просьба, принимай как хочешь. Я надеюсь, что по старой памяти ты не ослушаешься меня. После я разыщу тебя. Тогда сможешь предъявлять претензии, а пока тебе придется простить меня...
– За что? – Не понял афганец.
– Сейчас поймешь, – Пол ладонью правой руки резко наискосок ударил по сонной артерии собеседника. Кулак левой в кровь разбил бровь над левым глазом афганца. У застигнутого врасплох Джафара подкосились ноги, и падая, он с грохотом опрокинул стол. Изумление медленно гасло в его темных глазах: он хотел что-то спросить, но уже не мог. Пол подхватил своего бывшего ученика, связал его по рукам и ногам и залепил рот куском липкой ленты. За несколько минут безжизненное тело бравого командира афганцев было упаковано как тюк хлопка и уложено на тахте в позе младенца.
Кто сказал, что встреча с прошлым должна быть болезненной только для одного человека? Создавая видимость борьбы, Пол опрокидывал стулья. «Ему еще повезло, что здесь нет Патрика: для большей убедительности задуманного тот наверняка предложил бы немного попинать парня», – подумал он, потянувшись к рюкзаку афганца и оглядываясь в поисках того, что могло пригодиться при переходе на другую сторону фронта.
Прошло десять минут, прежде чем он с фонариком в руке спустился по лестнице и встал перед дверью в подвал.


ГЛАВА 27

Солдаты показались через четверть часа. Сначала сквозь шум дождя послышались их голоса, затем сквозь направленное в сторону отверстие начавший было дремать Пол увидел, как на расстоянии сорока футов от норы двое в зеленых балахонах медленно спускались вниз по склону. Практически сразу же послышались голоса справа от входа в нору. Это было так близко, что, подавшись назад, Пол обнял детей за плечи и, притянув к себе, еле слышно прошептал:
– Тихо, не бойтесь.
Дети прерывисто дышали. Пол слышал, как гулко бьются их сердца и опасался, что хрупкая детская психика может не выдержать и, задергавшись, дети могут выдать свое присутствие. Но все прошло нормально.
Наверняка тревогу поднял Абу, опередивший график и приехавший за пленными раньше установленного срока. Если бы он знал, кто увел детей, то наверняка не поднял бы тревоги и не послал бы по их следам азербайджанцев. Значит, Джафар не сказал ему правды. Это понятно, ибо в этом случае жизнь Расула не стоила бы и ломаного гроша. Пол понял, что его лучший ученик сделал свой выбор. Такова жизнь. Прощай, Джафар.
Через десять минут Пол осторожно отодвинул куст и, приказав детям оставаться на месте, вышел на разведку. Солдаты были далеко внизу. Их голосов не было слышно, зато, взобравшись на дерево, он разглядел в прицел двоих из них, пересекавших небольшую полянку в глубине лощины. Наверху все было спокойно, и он решил, что можно двигаться дальше.
Как он и предполагал, уйти от поисковой группы было нетрудно. Его больше волновала перспектива быть преследуемым моджахедами. Если они «взяли» след беглецов, то будут идти по нему до конца, даже если до них местность прочесывал кто-то еще.
– Нас ищут внизу. Это означает, что мы сможем уйти отсюда до того, как они поймут, что мы их перехитрили. Впереди пойду я, сзади пойдет Браво, Чарли и, наконец, Альфа. Всем следить за мной. Поднятый вверх сжатый кулак – все должны остановиться. Если кулак разжимается – все должны залечь. Если я вновь сжимаю руку – все становятся на ноги и ждут приказа продолжать путь. Этим приказом будет большой палец. Я его покажу вот так, понятно? Расстояние между мной и вами десять шагов.
Беглецы вновь тронулись в путь. Достигнув вершины склона, Пол поднял вверх сжатый кулак и, оставив детей в кустах, вновь взобрался на дерево и осмотрелся. Первое, что бросилось в глаза, были грузовики, которые подогнали к северному склону дальнего холма и рядом разбили большую палатку. Из нее торчала труба, над которой вился тонкий сизый дымок – видимо, дежурные начали готовить обед. Чуть поодаль четверо солдат возились с другой палаткой. Далекие карабахские позиции были скрыты за сероватой пеленой дождя, шумно барабанившего по листьям. Идти туда напрямик, через холмы, было бы безумством, и Пол решил вести детей на восток, в сторону основных автомобильных магистралей. В этом был определенный риск, хотя вряд ли кто-либо мог предположить, что покинув спасительный лес, беглецы рискнут передвигаться в непосредственной близости от оживленных дорог. «Сначала пойдем по вершине гряды, а через пару миль сориентируемся по обстановке», – подумал он, подзывая детей.
Ярдов через триста внизу, за заросшим молодыми вязами выступом гряды, показался знакомый военный «УАЗ», чье появление у дальнего холма Пол наблюдал в оптический прицел. Сейчас же покрытый толстым слоем грязи внедорожник стоял там, где идущая из засохшего яблоневого сада и огибавшая холмы дорога сворачивала на восток и шла параллельно гряде, на расстоянии вытянутой руки от пышных кустов и раскидистых деревьев, нависавших над грунтовой дорогой. Подняв кулак, Пол раскрыл ладонь, и дети мгновенно залегли на мокрую землю. Судя по всему, командирская машина глухо застряла в дорожной жиже. Сверху было видно, как невысокий плотный солдат, чертыхаясь и кого-то громко ругая, тащил на себе большую охапку нарубленных в лесу зеленых веток. Свалив ношу на обочине, он стал по одному просовывать ветки под передние колеса. Закончив с этим, солдат запрыгнул на подножку, завел двигатель и попытался выехать, но – безрезультатно. После третьей попытки он выскочил из машины и, встав по колено в грязи, в сердцах хлопнул дверцей и пару раз ожесточенно пнул колесо. Немного успокоившись, он сделал пару шагов в сторону холмов и стал кого-то громко звать по имени. Это тоже было напрасным занятием – до палаток было очень далеко. Тогда водитель вернулся к машине, подобрал лежавший на земле штык-нож и обреченно побрел в сторону леса. Все ясно: командирская машина стояла рядом с палатками, где, в ожидании обеда, водитель вяло перекидывался словами с поварами, когда с ним связались по рации и приказали выехать туда, где ему предстояло подобрать начальство. Незнакомый с местностью салага недооценил лужу и застрял в ней по уши, что грозило ему конкретными неприятностями. Вдобавок ко всему, у него не было рации, чтобы позвать на помощь.
Казалось, Пол с детьми могли спокойно продолжить свой марш-бросок, но, видимо, судьба сама решила облегчить их дела. Пол критическим взглядом оценил состояние детей: уставшие и промокшие до ниточки, те беспокойно ждали дальнейшего хода событий. Он знаком подозвал их и что-то нашептал им на ухо. Они обрадовано закивали. Тогда, пригнувшись, он короткими перебежками спустился по склону и настиг солдата уже около машины, где тот, сбросив очередную охапку ветвей, собирался было разогнуть подуставшую спину. Услышав негромкий окрик, водитель резко повернулся и удивленно застыл.
– Сдавайся, – сказал ему Пол по-турецки, – останешься в живых.
Прошло секунд десять, прежде чем водитель сообразил, что стоявший перед ним человек – видимо, один из тех, кого они с утра искали – безоружен. Тогда он усмехнулся и покачал головой, всем своим видом давая понять, что не воспринимает угрозу всерьез.
– Сам сдавайся, – ответил он по-азербайджански и начал разминать пальцы рук и мотать головой.
Это была угрожающая разминка борца, готовящего суставы и позвонки к схватке. Вероятно, этот беглец в глазах азербайджанца выглядел слишком худосочным, чтобы схлестнуться с таким крепышом, как он. Недаром его взял к себе водителем сам начальник.
Впрочем, окрик сзади быстро прекратил затянувшуюся демонстрацию силы. Обернувшись, незадачливый водитель увидел мальчика лет десяти – двенадцати, который целился в него из его же автомата, который он собственноручно оставил в багажном отделении застрявшей машины. Еще двое детей стояли рядом.
– Спасибо, Альфа. Ты спас мне жизнь, – улыбнулся Пол, – надеюсь, ты знаешь, как обращаться с этой штукой?
– Да, сэр, – сказал Альфа, вытирая правым плечом капли дождя, скатывавшиеся с лица, – я много стрелял из такого.
Оружие в его руках едва заметно дрожало.
– Отлично, – Пол уселся прямо на мокрую траву и кивнул на ошарашенного водителя, – ну и что будем делать с ним?
– Мы хотели посмотреть, как ты его будешь бить, – послышался голос Браво, – но Альфа не стал этого дожидаться...
– Я его пристрелю, сэр, – спокойно сказал Альфа и вновь провел плечом по щеке, – только нужно поставить его чуть левее, чтобы не задеть машину и тебя.
– Война кончилась, Альфа, – Пол смотрел на водителя, начавшего подавать признаки беспокойства, – оставь его, пусть живет.
– Нет, пусть пристрелит, – вновь заговорил Браво, – это они убили родителей Ва..., Чарли. Пусть стреляет.
– Что ты думаешь, Чарли?
Происходящее принимало неожиданный поворот, и уже никто из беглецов не помнил о дожде, усталости и опасности.
– Они убили моих родителей, – начал Чарли, – мы ехали на повозке в деревню, к деду. Мы уже доехали, когда отец послал меня вперед – предупредить деда, чтобы он открыл ворота. Я побежал вперед...
– Можешь не продолжать, Чарли.
– Он добежал до улицы, где мы играли. Это рядом с воротами его деда. Но вдруг стали стрелять. Они, – Альфа исподлобья поглядывал в сторону водителя, – стреляли по деревне из пушки. Мы упали на землю. Было страшно. Когда все кончилось, мы все побежали к повозке. Она была поломана, там была кровь и обрывки одежды, на них была рассыпана белая пыль. Нам сказали, что это была мука. У осла оторвало заднюю ногу, он был еще жив: хотел встать, но не мог и дергался в пыли. Чарли сказал, что в повозке были его отец, мать и сестра. Она еще не умела ходить, ее всегда держали на руках.
Маленький Чарли стоял рядом и, пытаясь казаться сильным, украдкой вытирал нос изодранным локтем. Плакал он или нет, было трудно понять: дождь большими безразличными каплями барабанил по лицу маленького солдата. Между тем пленный азербайджанец демонстративно уселся на траву, спиной к Альфе. Тот удивленно посмотрел на Пола.
– Ну и чего же ты ждешь? – Спросил Пол, пожимая плечами.
– Следующего раската грома, – усмехнулся Альфа, – не хочу, чтобы выстрел услышали его друзья.
У Пола похолодело внутри.
– Обещай, что ты не сделаешь этого, пока я не расскажу тебе историю этого азербайджанца.
– А ты ее знаешь? – хмыкнул Альфа, крепче сжимая автомат в руках.
– Он родился 18-19 лет назад в каком-то горном селе. Возможно он первый ребенок в семье, может быть, третий или единственный – не важно. Важно то, что его родители, а возможно и дедушка и бабушка с нетерпением ждали его рождения. Они не знали, что это будет мальчик, но наверняка надеялись на это. Когда он родился, собралось много родственников, они устроили пир и поздравляли друг друга. Но больше всего обрадовался его отец, который видел в этом маленьком ребенке продолжателя своего рода. Возвращаясь с работы домой, он каждый раз становился у колыбели, смотрел на спящего мальчика и что-то ему тихо шептал. Наверное, он говорил о том, что когда мальчик вырастет, он научит его всему, что умеет сам. Он очень хотел, чтобы был мир, чтобы его сын получил образование, нашел почетную работу и жил жизнью более легкой, чем он сам. Его отец не думал, что придет время, когда его соплеменники начнут войну и прогонят соседей, а его сына заберут в армию и отправят на фронт. Он и его жена очень беспокоились о сыне, они не знали, что он стал водителем важного начальника. Узнав о том, что их сын будет просто водить машину, они очень обрадовались. Еще больше они обрадовались тогда, когда узнали, что война закончилась. А сейчас, в эту самую минуту, они и не догадываются, какое несчастье ожидает их. Еще немного, и их сына не станет. Все их надежды и мечты исчезнут, они будут везде искать своего сына, плакать, молиться, но никто и никогда уже не сможет им помочь. Впрочем..., пожалуй, за исключением тебя самого, Альфа.
– Они убили родителей Чарли, – голос Альфы дрогнул.
– Вряд ли он в этом замешан. Он водитель.
– Я никого не убивал, – сказал водитель по-армянски и, встав на ноги, повернулся к Чарли, – соболезную.
Все удивленно замерли, и лишь молчавший все это время Чарли медленно отвел в сторону ствол автомата и, повернувшись спиной, стал ожесточенно водить по лицу рукавом своей старой школьной куртки.
– Он врет. Он говорит так, потому что боится, что я могу разнести ему голову, – Альфа усмехнулся и приник к прорези прицела.
– Да? – Водитель покачал головой, видимо, у него была мания качать головой, – ты даже не снял автомат с предохранителя.
Мальчик покраснел. Пленный был прав: с таким же успехом ребенок мог бы целиться в него из швабры. Положение небольшого металлического рычага в корне меняло положение вещей и статус участников происходившего.
– Ты все еще хочешь пристрелить его? – Буднично осведомился Пол.
– Нет, – бросил Альфа раздраженно и опустил автомат, – а я думал, что ты научишь нас быть сильными.
– Только сильный может преодолеть искушение разнести кому-то голову, тем более, когда в этом уже нет нужды. Поздравляю, ты только что одержал свою первую победу.
Подойдя ближе, Пол забрал у ребенка оружие.
– Я не требую, чтобы ты его простил. Не мне вас этому учить. Я хочу, чтобы каждый из вас научился уважать законы войны как настоящий воин. Перед нами пленный, он безоружен, он не оказал нам сопротивления, и мы не вправе убивать его, – сказал Пол и отомкнул магазин «Калашникова».
– У нас тоже нет оружия, но за нами гонятся солдаты с автоматами. Почему они не уважают эти законы?
– Потому, что мы сильнее их, – Пол передернул затвор и подхватил патрон, вылетевший из казенной части. – Им нас не поймать.
Подмигнув детям, он просунул патрон в пламегаситель и осторожно отогнул пулю в сторону.
– Ладно, сынок, – обратился он к «пленному», – законы войны, которые, как видишь, мы очень уважаем, требуют, чтобы ты ответил на пару наших вопросов.
Водитель потупился. Неожиданное приключение, свалившееся на его голову из-за застрявшей машины, так оглушило его, что он даже и не помышлял о сопротивлении или побеге. Тем не менее он понял, что ему ничего не грозит, и теперь всем своим видом давал понять, что отвечать на вопросы он не собирается.
– Ладно, – усмехнулся Пол, – скажи хотя бы, откуда знаешь наш язык.
– Я родился в Армении, в Амасии... В Ленинакане у меня был тренер по борьбе. Вас все равно поймают...
– И это все, что ты хочешь сказать? Да?
Пол быстро вернул патрон в патронник и резко задвинул затвор. Тот застыл, не дойдя до конечной точки своей траектории: деформированный патрон застрял в казенной части, и оружие заело. То, что нужно. Придерживая оружие за цевье и приклад, Пол неожиданно подбросил его в сторону водителя. Сосредоточив взгляд на летящем предмете и инстинктивно выбросив руки вперед, тот не сразу понял, что тяжелый кулак, просвистев между магазином и пистолетной рукояткой падающего автомата, рассек ему переносицу. Застыв от неожиданности, он не успел ничего толком разобрать, когда второй кулак столь же беспощадно ткнул его куда-то в область солнечного сплетения, и неразговорчивый солдат судорожно рухнул в лужу грязи.
– Все в машину.
Пол оттащил водителя на обочину и бросил рядом автомат. Вернувшись, он ногами придвинул кучу веток к передним колесам и сел за руль.
На заднем сиденье лежал полиэтиленовый пакет со сложенной повседневной военной формой советского образца. Видимо, ее владелец, прежде чем идти на поиски беглецов, переоделся в более подходящую случаю полевую форму. Пол развернул сверток. Большой и важный начальник оказался майором. Судя по размеру формы, он был немного ниже ростом и полнее. Документов в карманах не оказалось. Ничего, если сидеть в машине и не слишком высовываться, то будет в самый раз. Здесь же, на сиденье, Пол напялил на себя китель майора и повернулся в сторону детей.
– Похож?
Те пожали плечами. Они были шокированы неожиданной сценкой избиения водителя.
Пол завел двигатель, включил дифференциал и плавно нажал на акселератор. К его радости, немного пробуксовав на наваленных ветках, машина выбралась из лужи и выехала передними колесами на обочину.
– А теперь, господа, я прошу вашего внимания, – Пол выровнил руль и оглянулся в сторону леса. – Мы едем в сторону линии фронта. Если все будет хорошо, то скоро мы ее перейдем. Проблем две: по пути нас могут поджидать дорожные посты. Их необходимо проехать без шума. Ведите себя тихо и не высовывайтесь. Альфа, поищи там в багажнике плащ–палатку или большую тряпку. Вы все ляжете на пол и укроетесь этой тряпкой. Сверху уложите рюкзаки. Понятно? Проблема N2: переход через линию фронта... Это опасно, но возможно. Вы должны будете четко исполнять мои указания. Когда мы приблизимся к линии, Браво пересядет вперед и уляжется на пол, спиной вперед. Его рука будет рядом с дверной ручкой. Альфа, твоя дверь справа, Чарли, у тебя задняя левая дверь. Каждый из вас устроится у двери, как Браво – спиной вперед – и будет ждать сигнала. Об остальном я скажу на месте. Вопросы есть?
– Ты ударил этого азера, – констатировал Браво.
– Да, ты прав. Альфа оставил ему жизнь, и я тоже хотел сделать этому парню что-нибудь хорошее.
– Ты его избил, – удивился ребенок, – разве так делают хорошее?
– Он солдат, – усмехнулся Пол, лихо объезжая лужи и кочки, – если бы мы его просто оставили там, то ему нужно было бы объяснять своим командирам все произошедшее. Как солдат, он не имел права нас отпускать, он должен был остановить нас, даже ценою своей жизни. Но он этого не сделал. За это его могут расстрелять или посадить в тюрьму. А так, его найдут окровавленным, с автоматом в руке. Они подумают, что солдат хотел остановить нас, но не смог: боролся с нами, пытался стрелять, но оружие заклинило. Получается, что Альфа даровал ему жизнь, а я спас от тюрьмы и неприятностей с начальством. А оно, поверьте мне, будет очень недовольно, когда узнает, кто угнал машину.
– Мы угнали, – послышался гордый голос Чарли, – а что такое «заклинило»?
– Это, когда оружие не может стрелять, сынок, – ответил Пол и, перетянув руку через спинку сиденья, потрепал ребенка по голове. – Знаешь что, Чарли? У меня для тебя есть подарок. Я отдам его тебе после того, как мы переедем линию. Но сначала ты должен обещать мне, что будешь держаться молодцом.
– А какой подарок?
– Секрет.
Лихо подпрыгивая на проселочной дороге, «УАЗ» выехал на разбитый асфальт и, проехав между лесистыми холмами около трех миль, вновь свернул на проселочную дорогу, ведущую на юг, в сторону карабахских позиций. Импровизированный шлагбаум – длинное и почти прямое бревно с противовесом из пары танковых траков – Пол заметил еще издали. Рядом, на обочине пустынной дороги, примостилась небольшая, наспех сколоченная будка. Издали было трудно понять, почему покрашенное в черно–белую полоску бревно перекрывало дорогу именно в этом месте, и только подъехав ближе, Пол увидел стройный ряд палаток и пару покрытых брезентом танков в широком овраге, перпендикулярно выходившем к дороге и практически неразличимом издали.
– Всем сидеть тихо, – сказал он, повернувшись назад и, поправил изодранный промасленный коврик, которым прикрылась троица.
Заслышав звук работающего мотора, заспанный караульный пулей вылетел из будки и, на ходу поправляя ремень автомата, встал около противовеса. Не доезжая до него, Пол раскрыл окно и, высунувшись из машины, указательным пальцем левой руки указал вперед, в сторону позиций. Это должно было успокоить солдата, на котором наверняка лежала тяжелая обязанность предупреждать местных офицеров о неожиданных наездах непредсказуемого начальства. Едущий на фронт «УАЗ» с номерами местного военного соединения мог стать серьезной головной болью для тех, кто был там, на линии, а здесь местные могли спать спокойно. Как Пол и предполагал, эффектно продемонстрированные майорские погоны произвели на солдата нужное впечатление, и он бросился отвязывать конец шлагбаума. Пол, как и полагается большому начальству, сурово оглядел солдата и, демонстративно остановив взгляд на его обуви, недовольно покачал головой. Перехватив взгляд, солдат побледнел и, вытянувшись под дождем по стойке «смирно», дрогнувшим голосом пожелал «йолдашу майору» счастливого пути. Пол сурово кивнул и медленно, как бы нехотя, отъехал.
Проводив взглядом машину, караульный бросился в будку, обул разбитые ботинки, а трофейные кожаные сандалии без задников завернул в кусок тряпки и просунул в щель между землей и задним углом будки – от греха подальше: вдруг эта штабная крыса еще вернется и устроит разбор. Усевшись на пустой ящик и закурив сигарету, он думал, что легко отделался, и что скоро его сменит напарник.
Он успел сделать всего две затяжки, когда из оврага, застегивая на ходу китель, выскочил офицер с перекошенным от испуга лицом и бросился к нему. Сигарету пришлось выбросить. Встав по стойке «смирно», караульный попытался аккуратно раздавить каблуком дымящийся кончик сигареты. К сожалению, это ему не удалось, и он просто целиком вдавил драгоценное курево в грязь. А подбежавший офицер схватил его за грудки и, задыхаясь от быстрого бега и волнения, прерывисто бросил:
– Номер..., номер запомнил?
Между тем, завернув за поворот и отъехав на пару сотен ярдов, Пол скомандовал детям «отбой». Как и в случае с берлогой, его не покидало беспокойство, что дети могут не выдержать напряжения и выдать себя. Но нет, несмотря на нежный возраст, у них была хорошая выдержка и железные нервы, и из них вышел бы толк.
– Альфа, – посматривая в зеркало заднего обзора, он передал назад сложенный нож, – перейди в багажное отделение и вырежи окно, оно так заляпано грязью, что я не вижу происходящего за нами. Не поранься, а нож оставь себе – это подарок. Действуй.
Пока старший мальчик орудовал в багажнике, Пол вел машину по волнистому краю ущелья в сторону высокого холма со скалистой вершиной, возвышавшейся над позициями обеих сторон. Проехав мимо замаскированных орудий, расположенных ниже дорожного полотна и скрытых от противоположной стороны кромкой леса, машина достигла развилки у подножья холма. Где-то впереди за его склоном располагались основные азербайджанские позиции, контролировавшие стратегическую дорогу, перпендикулярно пересекавшей заросшее лесом скалистое ущелье. У развилки Пол свернул вправо, в сторону ущелья, и, оглянувшись по сторонам, притормозил под раскидистой кроной большого бука, скрывавшую часть дороги от потоков дождя. Здесь он встал на подножку «УАЗ»–а и, упершись локтями в брезентовый верх, стал рассматривать в прицел последний и самый ответственный отрезок исхода, едва различимый за плотной пеленой дождя. Там, впереди, были карабахские позиции, до которых по воздуху было не более двух миль. Ведущая к ним дорога сначала плавно и практически по прямой спускалась к горной речке цвета какао, чье зигзагообразное русло делило дно ущелья на две неравные части. Брод, расположенный практически впритык к противоположному, карабахскому склону, был скрыт от посторонних глаз раскидистыми кронами старых орешин и густым кустарником. Далее дорога наискосок пересекала открытое пространство и серпантином взбиралась вверх по лесистому склону. Этот отрезок пути, от брода и до бровки ущелья, был самым опасным. В обычных условиях всю оставшуюся дорогу хороший водитель мог бы проскочить минут за десять, не больше. Но не сейчас. Пол был более чем уверен, что на холме у азербайджанцев были наблюдатели и огневые точки. Заподозрив неладное, они уже через минуту могли открыть по «УАЗ»-у ураганный огонь. Оставалось надеяться, что дождь разогнал всех по блиндажам и укрытиям, и путь беглецов свободен.
Его раздумья неожиданно прервал детский окрик:
– Сэр, смотри, там, сзади...!
Черное перекрестье прицела описало кривую по склонам ущелья и уперлось в капот «УАЗ»–а, стремительно несущегося прямо на Пола. От неожиданности он чуть было не выронил прицел: в трехстах ярдах от них неслись две машины – второй машиной был армейский грузовик с открытым верхом.
Вскочив в машину, Пол бросил прицел Браво и нажал на акселератор.
– Это тебе, Браво. Ты молодец, вовремя заметил... А теперь ложись на пол. Альфа, ты отвечаешь за Чарли, уложи его на пол и сам не высовывайся. Будем прорываться.
Ревя мотором и подпрыгивая, автомобиль с беглецами мчался в сторону спасительного брода. Преследователи еще не стреляли. Неужели надеялись взять живыми?
– Если будут стрелять, прижмитесь к полу и поберегите головы...
Пол не успел договорить, как в пятидесяти ярдах впереди машины, в зарослях у правой обочины взвился столб черного дыма. Страшный грохот заглушил его слова, а взрывная волна дернула машину и накренила ее влево. Инстинктивно прикрывая лицо рукой, Пол все же успел резко повернуть руль влево и притормозить. Летящие щепки, ветки и земля покрыли лобовое стекло частой сеткой трещин. Когда грязь осела, беглецы увидели, как жалобно царапали воздух лишившиеся щеток деформированные «дворники», а барабанившие по стеклу капли медленно стекали по иссеченной поверхности, оставляя за собой длинные грязные разводы. Все это длилось каких-то две – три секунды. Выбив локтем стекло, Пол вновь завел машину и засмеялся:
– Видите, как они нас боятся, стреляют из пушки. Быстро спустите стекла на дверях.
Дети, когда-то уже пережившие нечто подобное, испуганно плакали. Впрочем, бояться пока нечего: первый выстрел был предупредительным. Если азеры и во–второй раз выстрелят поверх голов, то в третий все может плохо закончиться. Когда в зеркале заднего обзора показались машины с преследователями, Пол вырулил на середину дороги и вновь нажал на газ. Оставлять детей в машине стало слишком опасно: если артиллерия не накроет «УАЗ» до брода, то наверняка сумеет сделать это на открытом склоне. Он хотел вернуть детей домой в целости и сохранности, а получалось так, что завел их под обстрел – на верную гибель.
– Слушайте внимательно, солдаты, – Пол старался перекричать рев двигателя, врывавшийся в кабину сквозь разбитое стекло. – Браво, пересядь вперед. Альфа, ты должен расположиться у правой двери. Чарли, твое место у левой. По моему сигналу вы без промедления откроете двери, выскочите из машины, откатитесь в сторону и заляжете. Понятно? Я не смогу долго задерживаться, так что вам придется все сделать правильно. Как только я отъеду, вы войдете в реку и пойдете вдоль ее левого, запомните, левого берега. Вам нужно будет дойти вон до того места. Дальше будете действовать по обстановке. Старшим я назначаю Альфу. Слушайтесь его, ясно?
– Ты оставляешь нас одних, сэр? – Сзади послышался голос Альфы.
Второй взрыв взметнул в воздух высокий столб грязи и дыма в сорока ярдах прямо по курсу машины. Ее снова тряхнуло, но на сей раз Пол не стал тормозить, и джип на всей скорости перелетел через неглубокую дымящуюся воронку.
«Миномет», – пронеслось у него в голове.
– Это приказ, Альфа. Иного выхода у нас нет.
Пол почувствовал, как плачущий ребенок судорожно ухватил его за плечо. Это был Чарли.
– А, Чарли, сынок, а я ведь совсем забыл, – сказал Пол, потершись небритой щекой о детскую руку.
Похлопав себя по карманам, он вовремя спохватился, снял с шеи медальон в виде граната и положил его в детскую ладонь.
– Запомните: вы должны дойти. Я встречу вас на той стороне.
На полной скорости влетев в островок спасительной зелени, автомобиль резко сбавил ход, и Пол крикнул детям: «Выходите!»
Послышался лязг открываемых дверей.
Пол боковым зрением зафиксировал, как одетый в изодранное «пончо» и опоясанный «кушаком» философ Браво бросил на него последний взгляд, затем решительно толкнул ногой дверь и, охнув, спрыгнул на мелькавшую под ногами дорогу.
Пол поймал себя на мысли о том, что не может заставить себя смотреть на детей. Он склонил голову к рулю и закрыл глаза.
Он не увидел, как рано возмужавший Альфа, напряженно моргая глазами и инстинктивно прикрывая лицо изодранными в кровь ладонями, бесстрашно бросился в бурлящую от дождя лужу и, подняв фонтан желтых брызг, погрузился с головой в коричневую жижу. Как помнящий о приказе маленький Чарли с не по-детски ожесточенным и сосредоточенным взглядом на лице откатился в сторону и, до боли в суставах сжимая подарок Пола в задранной над грязью руке, первым отполз к мутной реке.
Переехав реку, машина уперлась колесом в большой камень и остановилась, дважды моргнув красной лампочкой на приборной панели. Вокруг воцарилась оглушающая тишина. Подняв голову, Пол осмотрелся. Щемящее чувство тоски и одиночества железными клещами схватило его за сердце и, пройдя холодными мурашками по промокшей от дождя спине, отдалось свинцовой тяжестью в усталых коленях. Какую-то долю секунды он подумал, что можно бросить машину и достичь брода раньше преследователей, что пока артиллерия азеров станет ярд за ярдом обрабатывать береговую полосу, он успеет догнать детей, что есть Дора, что...
Машина тронулась с места и поехала вверх по открытому склону. Пол остался наедине с дорогой, развороченной гусеницами танков и разбухшей под напором воды, нескончаемым потоком скатывавшейся вниз по склону. Справа от него сквозь пелену ливня виднелось широкое ущелье, а слева в паре ярдов от машины тянулся выровненный ножом бульдозера покатый склон, из буроватого среза которого местами выглядывали корни уже не существовавших деревьев.


 Эпилог

Высокий седой мужчина лет шестидесяти молча прохаживался перед гранитной колоннадой, венчавшей главный вход на мемориальное кладбище. За прошедшие десять минут он уже успел оценить тонкое чувство стиля, позволившего автору гранитного творения достичь требуемой торжественности без тени намека на испытанный трюк амбициозных посредственностей – помпезность.
В сложенных за спиной руках мужчины был скромный букетик из желтых тюльпанов. Задумчиво отмеряя мостовую уверенной походкой, он посмотрел на циферблат своих старых добротных часов и плавно, на каблуках, повернулся в сторону очередной группы посетителей. Дети с звездно-полосатыми флажками, шумно высыпавшие из экскурсионного автобуса с вашингтонскими номерами, напомнили ему о внуке. Он улыбнулся и, оглядевшись по сторонам, вновь стал отмерять пространство между воротами и стоянкой для автомобилей. Через минуту туда подъехал желтый кэб с высокой «пилоткой» во всю длину крыши и неисчислимым количеством восьмерок на водительской двери.
«Придумано неплохо, – подумал мужчина, наблюдая за происходящим, – такой телефонный номер невозможно забыть. Но пойди разберись, сколько там этих восьмерок?»
Из такси вышла женщина лет пятидесяти в строгом брючном костюме табачного цвета. В руках у нее был небольшой букет. Расплатившись, она кивнула водителю и тоже осмотрелась по сторонам.
«Она?» – немного замешкавшись, мужчина все же решил подойти. Заметив его, женщина также сделала пару шагов навстречу. Тонкие шпильки ее черных лакированных туфлей бойко стучали по базальтовой мостовой.
– Полковник? – Несмотря на вопросительную интонацию в голосе, она уверенно протянула руку. – Простите, что заставила вас ждать, сэр. Думаю, что вы уже успели познакомиться с нашими автомобильными пробками.
– Все в порядке, мадам, – мужчина галантно кивнул и пожал ей руку, – самолет вылетает через полтора часа. К тому же, я не терял времени даром и уже успел по достоинству оценить красоту того, что вы называете «индейским летом» .
– Пойдем? – Спросила она и, не дожидаясь ответа, прошла вперед. – Здесь недалеко. Дойдем за пять минут.
Холмистые лужайки с редкими деревьями, одетыми во все оттенки желтого и красного, идеально ухоженный газон и правильные ряды одинаковых надгробных камней. Здесь все говорило о равенстве и покое. Царившую тишину нарушали теплые порывы осеннего ветра и негромкое щебетание птиц. Видимо, экскурсионные маршруты проходили где-то в другом месте, и здесь было мало посетителей. Рядом с одним из деревьев престарелый смотритель, занятый уборкой опавшей листвы, ловко и бесшумно орудовал старым, но проверенным инструментом – дедовскими граблями.
– В телефонном разговоре можно выразить все что угодно, кроме благодарности, – сказала женщина, – за все, что вы сделали для нас...и Пола. Когда вы позвонили, я очень обрадовалась. К сожалению, Дора и Алекс не смогли приехать из Бостона. После свадьбы они переехали туда, на квартиру Пола. Они оба просили поблагодарить вас.
– За что? – Удивился он.
– Как? Вы договаривались с другой стороной, вы организовали отправку..., – она подыскивала подходящее слово, – останков сюда. Потом еще и награда.
– Все прошло без проблем. Пола вернули со всеми воинскими почестями, в закрытом гробу, который несли офицеры в полной парадной форме. Ну, а ситуацию с транспортировкой вы знаете: нам очень помог один наш соотечественник из Нью-Йорка.
Мужчина и женщина шли мимо нескончаемых рядов белых камней.
– А как он попал сюда?
– Мы и не ожидали, что все так будет. После произошедшего нас проинформировали о роде занятий Пола и взяли подписку о неразглашении. Потом к нам приехал мистер Гордон, он представился другом Пола и попросил наше согласие на перезахоронение его останков здесь. Он сказал, что по инициативе еще одного друга Пола – мистера Гейлбрайта – была создана специальная комиссия, которая провела повторное расследование обстоятельств дела и постановила, что в действиях Пола не было самоуправства, и он остался верен присяге. Его имя занесли в Книгу славы. Честно говоря, я была удивлена тому, что спасение детей так высоко ценится в наши дни. Я сама веду детскую радиопрограмму... Мне даже подумалось, что здесь не обошлось без сенатора О’Коннела – отца Алекса...
– Дело не только в детях. Вызволяя их, он не посягнул на жизнь других людей. Это признак воинской доблести. Это ценят все, даже наши противники.
Они уже дошли до нужного камня, одного из семи, стоявших отдельной группой чуть поодаль от ближайшего ряда. Под высеченным на камне крестом была надпись: «Пол Зетлян, полковник, 23.09.43 –18.05.94».
Мужчина и женщина возложили букеты к подножью камня. Потом он приложил правую руку к камню и, достав два небольших пакета, высыпал их содержимое на могилу.
– Земля, – сказал он женщине, наблюдавшей за происходящим, – еле убедил ваших таможенников. Горсть из Карабаха, а другую по моей просьбе привезли из Смирны, это в Турции. Там жили его предки.
Наступила тишина.
– Как все это произошло? Вы понимаете, о чем я...
– Трагическая случайность. Мы знали о погоне и о том, что Пол с детьми будет прорываться. Они были в миле от нас, когда в сторону машины ударила артиллерия азеров. Мы их предупредили, что это нарушение перемирия, и что мы вынуждены будем предпринять адекватные шаги. Не знаю, помогло ли это, но после второго выстрела они замолкли. А Пол высадил детей в безопасном месте и, приказав им отходить, сам выехал на открытое место. Он хотел отвлечь огонь на себя, и наехал на мину....Мне очень жаль.
– Вы были его другом? – Женщина смотрела на камень.
– Когда-то у меня были веские причины желать смерти вашему супругу, – улыбнулся он. – А так, мы всегда были соплеменниками по происхождению, коллегами по работе и братьями по принципам, даже тогда, когда жизнь раскидывала нас по разные стороны баррикад.
  Он посмотрел на часы и пожал плечами.
– Извините, мадам, но мне уже пора. Не знаю, когда еще отставной полковник понадобится на семинаре в Канаде, но обещаю, что как только попаду в эти края, то обязательно позвоню вам. Прощайте.
– Прощайте, сэр.
Мужчина махнул на прощание рукой и неспешным шагом направился в сторону ворот, но, не пройдя и десяти ярдов, вернулся, доставая что-то из внутреннего кармана плаща.
– Совсем забыл. Это вам.
В его руке была металлическая пластинка в виде солдатского жетона с выгравированными на ней незнакомыми буквами.
– Это просил передать один старик: самый младший из детей – его внук. Он не знал, что вы... Здесь – на армянском, перевод – на обороте. Надеюсь, что я все перевел правильно.
Полковник ушел.
Перевернув пластинку, женщина прочла надпись.
Теплое октябрьское солнце, весело сверкнув на отшлифованном металле, на какую-то секунду ударило ей в глаза. Опустив руку с жетоном, она оглянулась вокруг. Никого. Она осталась наедине с камнем и металлом, на котором старой, но все еще крепкой рукой старика-кузнеца было выбито:

«Пусть не убиваются вдовы тех, кто не вернулся с войны,
ибо не вернувшихся ожидает лучшая участь».


P.S.

Небольшая хищная птица, еле заметно двигая широкими крыльями, грациозно парила в небе. Раскинувшаяся вокруг нее от края и до края горизонта небесная бездна была чиста, и ни единое облачко не нарушало ее ослепительной синевы. Оседавшая сверху прохлада невидимыми водоворотами сталкивалась с теплым, прогретым на майском солнце воздухом, тянувшимся вверх легкими волнами, пропитанными терпким ароматом разогретых скал. Симфония оглушительной тишины навевала умиротворение и покой.
Далеко внизу по серпантину тонкой желтоватой тропинки, едва заметной среди буйной зелени трав и кустарника, поднимались люди. Авангард растянувшейся вереницы практически достиг площадки перед северо-западным участком крепостной стены, опоясывавшей некогда грозную цитадель. Впереди была троица детей: на крутых горных тропах мало кто из взрослых может угнаться за их резвой и неутомимой поступью. Ниже по склону шла молодая семья. Молодая женщина постоянно вырывалась вперед, затем оборачивалась и поджидала мужа, на плечах у которого сидел их маленький сын. За ними медленной, но уверенной походкой шел второй мужчина. Левый рукав его рубашки был заткнут за пояс, а правой рукой он опирался на трость.
Дойдя до площадки, женщина остановилась у груды камней, рядом с устроившимися здесь детьми. Вскоре сюда добрался и ее муж. Сняв с плеч ребенка, он повернулся вниз и махнул рукой однорукому человеку. А тот, присев на траву в десятке ярдов ниже по тропинке, указал тростью вверх, на птицу. Отсюда, сверху, его не было слышно, однако, судя по всему, он о чем-то рассказывал. Маленький смешной мальчик сидел на руках отца и удивленными глазенками смотрел на троицу юных проказников, корчивших ему рожицы. Казалось, мальчик забыл об отце, тыкавшем пальцем вверх и тщетно пытавшемся обратить внимание ребенка на птицу. Слева от папаши стояла его улыбавшаяся супруга и двумя руками придерживала мальчика за спинку.

P.P.S.

Нырнув вниз, птица в крутом пике облетела маленькую рощу и, спланировав над поросшим крапивой внутренним двором крепости, приземлилась на руинах древней церкви. Устроившись на выпиравшем из кладки неотесанном желтоватом камне, ястреб встретился глазами с благообразным седовласым старцем, восседавшим во главе длинного стола, за которым сидели люди в длинных белых одеяниях. И птица увидела, как исчезли выросшие на стенах деревья, как гранитная мостовая проступила сквозь зеленую траву, а поверженные временем камни вернулись на свои места, вернув церкви и крепости их прежнюю земную славу. И тогда, как по мановению невидимой руки, люди в белых одеяниях обратили свои взоры к седовласому старцу. Все, кроме одного – сидящего в самом конце стола и смотрящего туда, где за высокой крепостной стеной в ответ на взволнованный женский голос «Где ты, Пол?» раздался озорной смех спрятавшегося ребенка и слышался голос его отца, излагавшего знакомое повествование: «...и сказал хан...».

       
Степанакерт-Ереван-Степанакерт
Июнь 2001-август 2005гг.