Сумасшедший

       
       рассказ
       
       Начало января в городе Святого Креста выдалось теплым и дождливым. Голые ветви деревьев, введенные в заблуждение погодой не по сезону, казалось, уже готовы были выстрелить в серое небо зелеными почками. Парламент накануне Нового года удивительно единогласно подарил народу десять праздничных дней после новогодней ночи, и усталые жители заштатного уездного города на пятые сутки вынужденного безделья нещадно матерились, шлепая начищенными ботинками по лужам жидкой и липкой грязи. Куда они направлялись в этот совсем непраздничный вечер, Владимир не знал. Сам он шел к другу по совершенно неотложному делу. Было уже около десяти, необходимо было сделать дело и идти восвояси, но Владимир знал, что и на сей раз всё этим не закончится, он только не знал, как оно будет.
       Он не писал ничего вот уже более двух лет. Ничего, если не считать совершено пустые статьи в уездную газету да прилизанные репортажи на местном радио. Друг говорил, что Владимир не пишет потому, что связался с полицией (на самом деле - издавал полицейскую газету), но вот уже полгода, как полицейская газета не выходит, связи с полицией нет, а Владимир все равно ничего не пишет. Он сам не может понять – почему. Знает, как писать, знает, что писать – неоконченными остались роман, две повести и один рассказ – но не пишет. Сам себе он объясняет это по-разному в зависимости от настроения: то тем, что просто неохота писать, и он никому ничего не должен, потому что дураки те, кто утверждают, будто талантливый человек обязан реализовывать свой талант на благо всего человечества; то тем, что его талантливая писанина никому не нужна, и нет никакого резона размножать бумажные листочки с яркими или бледными следами любви, переживаний, страданий и тщеславия. Оба эти объяснения отчасти тешили его самолюбие, но нисколько не успокаивали все эти долгие два года. Он несколько раз садился за компьютер, открывал уже начатое или чистую страницу Word’а, молча сидел, тупо уставившись в экран монитора, или набирал несколько слов, или даже несколько фраз, или абзац, и всё на этом заканчивалось.
       Вообще-то он догадывался, отчего не пишет, но вслух не говорил этого даже самому себе. Всё началось, когда он закончил свой последний роман. Закончил необычно для себя тяжело, мучительно переписывая главы, оставляя в стороне и вновь переписывая, закончил тогда, когда роман стал совсем не таким, каким он его представлял вначале, но таким, как нужно. Кому нужно - Владимир не знал, но догадывался. Этот роман был главным романом его жизни, он ставил с ног на голову (или с головы на ноги) основные постулаты трех самых распространенных религий человечества, Владимир пытался даже просчитать, какие последствия могла принести публикация романа, но не думал, что рукопись пролежит мертвым грузом более двух лет, и прочитают его за это время лишь с десяток жителей града Святого Креста и примерно столько же столичных жителей.
       Всё началось в тот день, когда он поставил последнюю точку после фразы «закончено в городе Святого Креста апреля 19-го числа 2002 года» и ушел из редакции, чтобы на свежем весеннем воздухе, среди яркой изумрудной зелени подумать о том, что делать со своим детищем. Конечно же, ничего не придумал, потому что в голову лезли совершенно непотребные для такого торжественного случая мысли, и он вернулся в редакцию где-то через три четверти часа.
       - А вам звонили с Москвы, Владимир Николаевич, - Алёна обернулась к начальнику, оторвавшись от компьютера.
       Владимира передернуло, но он промолчал – без пользы: всё равно Алёна текстами не занимается, а верстает она неплохо и без знания грамматики.
       - Кто-нибудь из моих? – Владимир имел в виду детей и бывшую жену, но увидел, как Алёна хитро улыбается, подняв брови.
       - Мужчинка.
       - Назвал себя? – несколько озадаченно поинтересовался Владимир, усаживаясь за огромный редакторский стол, заваленный совершенно бесполезными, но очень нужными бумагами.
       - Ага. Сказал – Иванов.
       - Иванов? – Владимир насторожился: почему «сказал – Иванов»? Она что же, знает, что у Владимира в столице нет знакомых Ивановых? – А голос у него какой?
       - Приятный голос, - совсем отвернулась от компьютера Алёна и кокетливо повела глазами. – Очень приятный. Я даже не смогла определить, сколько ему лет. А вы покажете мне его фотографию?
       - Вкрадчивый, что ли? – попробовал уточнить Владимир, уже догадываясь, кто звонил.
       - Кто вкрадчивый? – удивленно спросила Алёна, на секунду забыв, что нужно постоянно нравиться.
       - Голос этот, - Владимир уже доставал записную книжку. – Телефон оставил?
       - Я предложила ему, - вздохнула Алёна, - а он сказал, что вы телефон знаете.
       - Значит, знаю, - Владимир раскрыл книжку на нужной странице и посмотрел на телефонный аппарат, умостившийся в самом центре стола, между перекидным календарем, дыроколом, ножницами и степлером. Как и во всяком цивилизованном государстве, в стране постоянно не хватает бюджетных денег. Экономят на всём – здравоохранение, образование - досталось и правоохранительным органам. Полицейским платят столько, что рядовому полисмену не хватает месячной зарплаты, чтобы самому прокормиться тут же, в буфете при полицейском управлении, тот же самый месяц, а надо еще кормить семью, одевать. Поэтому самой модной темой в телевизионных программах в последнее время стали оборотни в погонах. Начальник криминального отдела полиции уезда даже как-то выразил догадку: люди боятся ходить в полицейское управление, опасаясь встретить в его коридорах клыкастых и хвостатых оборотней.
       Владимир подумал обо всём этом не просто так, риторически, он смотрел на телефонный аппарат как на вещь, такую же бесполезную сейчас, как и все остальные бумаги на столе: в целях экономии государственного бюджета полицейским выделялись смехотворные деньги на междугородную телефонную связь, и потому к «восьмерке» были подключены лишь телефоны начальника полиции, его заместителей и начальников отделов. Редакция полицейской газеты находилась в управлении полиции, и Владимир из своего кабинета мог дозвониться только в город. Связаться со столицей можно было из кабинета начальника тыла, который находился рядом, и Владимир направился к двери:
       - Я буду в соседнем кабинете, позвоню в столицу.
       Поняв, что любопытство ее не будет удовлетворено, Алёна сокрушено покачала головой, вновь обернувшись к компьютеру. Начальник тыла, у которого отношения с Владимиром были самые радушные, в просьбе не отказал и стал сосредоточенно просматривать толстую пачку счетов, пока Владимир накручивал диск телефона. Телефон на том конце провода отозвался после второго звонка.
       - Мне – Азарова, - ровным голосом произнес Владимир и в ответ услышал знакомый голос:
       - Привет! Сколько лет, сколько зим! Как ты поживаешь в провинции?
       - Добрый день, господин подполковник. Поживаю терпимо, не слышали мы друг друга давно, и я очень удивлен твоим звонком.
       - Ошибаешься, Володя, - своим обычным вкрадчивым голосом пожурил Азаров. – Я давно уже полковник.
       - Поздравляю, господин полковник, - усмехнулся Владимир и краем глаза заметил, как напрягся начальник тыла. – Извини: не знал, что тебя повысили.
       - Ну, ты мои звёзды не обмывал, и потому формально я для тебя по-прежнему подполковник. А ты чего это нерадостный какой-то? Не рад тому, что я позвонил?
       - Рад, да вот только недоумеваю: случилось что-нибудь?
       Голос у Азарова был совершенно беспечный:
       - Да нет, просто так позвонил. Дай, думаю, позвоню: давно Владимира не видел и не слышал, как он там, в провинции, поживает. Пишешь что-нибудь?
       - В стол. Ты же знаешь – меня не печатают. Книгопродавцам сейчас совершенно другое нужно.
       - Знаю, - усмехнулся Азаров. – Критики говорят, что наряду с массовой литературой существует еще так называемая параллельная, так вот у тебя литература перпендикулярная. Я все эти зауми не особенно приветствую, но твои вещи читаю с удовольствием. Пришлешь почитать последнюю вещь?
       Владимир вздрогнул, но тут же взял себя в руки и спросил самым обычным голосом:
       - А ты в каком отделе сейчас работаешь? Случайно, не в отделе по надзору за литературой?
       - Да у нас и отдела такого нет. Моя работа – борьба с терроризмом на территории империи.
       - Какой империи? Нет ее давно.
       - На территории бывшей империи. Так ты пришлешь почитать последнюю вещь? Чего ты там накропал?
       Владимир сначала насторожился - странное совпадение, но потом успокоился – о романе никто не знал.
       - Роман написал. Только сегодня точку поставил.
       - Как здорово я угадал, позвонив сегодня, - обрадовался Азаров. – Записывай «мыло», я сейчас продиктую.
       - Какое еще мыло?
       - Электронный адрес: по-английски - e-mail, а по-русски – мыло.
       Начальник тыла с готовностью передал Владимиру бумагу и ручку: похоже, он совершено не видел, что творится с его счетами, и был всецело поглощен телефонным разговором редактора газеты. Владимир устно повторил электронный адрес, записывая его, и только, когда записал полностью, понял, что в адресе присутствует аббревиатура тайной полиции, знакомая каждому ребенку. Начальник тыла затих и стал сосредоточено перелистывать счета, полностью углубившись в свою работу.
       «Черт! – подумал Самохин. – Только этого мне не хватало». В последние месяцы всё сильнее сгущались тучи над головой начальника уездной полиции, и эти тучи сгущала именно тайная полиция. У начальника были сильные покровители в губернском центре и в столице, и он надеялся, что всё решится именно там и в его пользу, но вряд ли он обрадовался бы, узнав, что редактор уездной полицейской газеты запросто разговаривает по телефону с полковником тайной полиции из столицы. «В конце концов, начальник - не дурак и поймет, что тайный агент не стал бы разговаривать с офицером тайной полиции по телефону начальника тыла», - успокоил себя Владимир.
       - Записал? – нетерпеливо спросил по телефону Азаров. - У меня есть еще адрес одного петербургского издателя, так ты и ему вышли экземпляр.
       - Для публикации? – обрадовался Владимир.
       - Для прочтения. Он тебе даже рецензию по моей просьбе сделает и вышлет. У тебя модем есть?
       - Есть, - ответил Владимир и вдруг подумал о том, что вот и адрес издателя оказался у Азарова под рукой. Странно.
       Азаров как будто прочитал его мысли:
       - Я же знал, кому звоню: у тебя обязательно есть что-то новое, достойное для прочтения издателем.
       - Жаль, что только для прочтения, - вздохнул Владимир. – Диктуй.
       Закончив разговор по телефону, Владимир осторожно положил трубку на рычаг, поднялся со стула, держа в руке листок с адресами, попрощался с начальником тыла, пытаясь по его лицу определить, что тот доложит начальнику полиции, улыбнулся как можно шире, дождался ответной улыбки от начальника тыла и закрыл дверь.
       
       Май, тот самый май, в котором Владимир каждый год теряет что-то очень дорогое для себя, еще не наступил, на улице – апрель, законченный роман отослан в столицу и в Петербург, а судьба преподносит Владимиру первый удар. Знакомая принесла ему из дома теплый пирог с капустой, принесла к самому концу рабочего дня, и Владимир огорчился:
       - Остынет до завтра, а сегодня никто его есть уже не станет.
       - Домой отнеси, - усмехнулась знакомая. – Я же для тебя испекла, а не для редакции.
       - Дома – то же самое. Я один не съем.
       - А что, Татьяна не приходит к тебе? – осторожно поинтересовалась знакомая.
       - Уже не приходит, да и сам я уже давно не был у нее. Может быть, сегодня появиться у неё с пирогом?
       - Эх, Владимир, - вздохнула знакомая. – Ты такой мудрый, когда дело касается других, всегда советом поможешь, а себе ничего посоветовать не можешь. Всё ещё надеешься?
       - Не знаю, - пожал плечами Владимир. – Ничего не знаю. Не знаю, что делать. Идти или не идти к ней с этим пирогом?
       Дверь открыла сестра Татьяны, приехавшая из соседнего уездного городка. Сама Татьяна оказалась у нее за спиной, лицо ее было растерянным. «Не ожидала», - успокоил себя Владимир и, получив приглашение, переступил порог, держа на вытянутых руках укрытый полиэтиленовым пакетом поднос с пирогом. Посреди комнаты стоял стол, накрытый, как понял Владимир, по случаю приезда сестры. Сестра вернулась к столу, а Татьяна, пока Владимир снимал плащ, взяла из кухни еще один прибор, вернулась в комнату и показала Владимиру его место за столом, напротив незнакомого ему мужчины кавказской наружности. Сама Татьяна села с торца стола, слева от Владимира и справа от незнакомого мужчины. Сестра продолжила шедший до прихода Владимира разговор, и он, радуясь, что никто не обращается к нему с вопросами, стал думать о том, кто же этот незнакомый мужчина. Конечно же, он приехал вместе с сестрой из соседнего уездного городка; скорее всего, муж сестры не смог приехать на своей машине, и ей пришлось воспользоваться оказией. Странно только, что их не представили друг другу. В конце концов, чего тут странного: не догадались. Но тут мужчина стал разливать спиртное по рюмкам и фужерам, и Владимир заметил: мужчина тоже пьет, значит, за руль сегодня вечером ему не садиться. Интересно, куда же он пойдет ночевать, если он - из соседнего городка, а если он из местных, то кто же он такой и как оказался здесь?
       Владимиру становилось неуютно, он заметил, что мужчина тоже чувствует себя неловко, разговор за столом шел по-прежнему непринужденно, но все сидящие находились в ощутимом напряжении, Татьяна вела себя как-то странно, беспричинно весело, и Владимир отчетливо почувствовал себя лишним. Когда-то, когда Владимир и Татьяна только познакомились, они оказались в гостях у ее подруги, и в разгар застолья пришел какой-то мужчина. В тот раз Татьяна с приходом этого мужчины стала такой же беспричинно веселой, тут же уселась рядом с ним и стала весело разговаривать, не обращая внимания на Владимира. Так продолжалось довольно долго, более получаса, все были вовлечены в общий круг веселья, и только Владимир одиноко сидел за столом, с безучастным видом поглядывая на всех. Он прекрасно понимал, что Татьяна видит, как он сидит в одиночестве, но продолжает мило беседовать с тем мужчиной, не обращая внимания на того, с кем пришла в гости. Подруга Татьяны – хозяйка квартиры, посмотрела на Татьяну с ее собеседником, подсела к Владимиру и спросила у него:
       - А ты чего не веселишься?
       - Веселюсь, - улыбнулся Владимир, медленно поднялся из-за стола и прошел в соседнюю комнату, где выбрал из вещей, в беспорядке раскиданных по дивану, свой плащ и, держа плащ в руке, направился к выходу. В прихожей его встретил тот самый незнакомец:
       - А вы куда, Владимир Николаевич? Уже уходите?
       - Я – за сигаретами, - как можно спокойнее ответил Владимир, а сам подумал: «Он даже знает, как меня зовут».
       Никто тогда не побежал за ним, и в тот момент он думал, что всё кончено, и с этой женщиной у него никогда больше ничего не будет, но ошибся. Уже на следующий день он переборол себя и пришел к Татьяне сам. Мало того, он даже извинился перед ней за то, что ушел с праздника без предупреждения. Она удивленно усмехнулась:
       - Надо же, ты еще и извиняешься.
       Владимир подумал с минуту и спросил:
       - Он был твоим мужчиной?
       - Он очень необычный, не такой как все.
       Владимир вновь помолчал и спросил:
       - Вчера вечером ты понимала, как я ощущал себя?
       - Понимала, - Татьяна отвела, наконец, глаза в сторону: до этого она смотрела на Владимира прямо, не опуская головы и не отводя взгляда.
       - Если ты не против, давай договоримся, - предложил Владимир. – Ты пообещаешь мне, что никогда больше не повторишь подобное, а я – что не напомню тебе об этом никогда.
       Тогда всё получилось красиво, как в кино, Владимир был уверен, что поступил правильно, а теперь неумолимое время сделало более двух своих кругов, и он вновь сидит за столом, еще более одинокий, чем в тот раз, понимая, что необходимо закончить этот спектакль, но не мог ничего поделать с собой. Как и в тот раз, он не знал, кто сидит перед ним. Оставалось только догадываться, догадки были самыми неприятными, но он цеплялся за соломинку, придумывая необидное для себя оправдание этой отвратительной ситуации. Всё решили гости, которые подоспели к этому тяжкому для Владимира столу. Супружеская пара, с которой Владимира познакомила Татьяна, прошла к столу под радостные возгласы хозяйки и поздоровалась с татьяниной сестрой, с Владимиром, а затем и с незнакомым мужчиной, назвав его по имени.
       «Тенгиз – грузинское имя», - подумал Владимир и сделал правильный вывод из того факта, что супруги знали мужчину, скорее всего, еще до их знакомства с Владимиром. Дело приняло совсем дурной оборот, и Владимир засобирался, как будто ему было что делать в пустой квартире. Пирог все похвалили, но задерживать Владимира никто не стал. Прощаясь с Татьяной, он тихо сказал в прихожей:
       - Прости, я сегодня совсем не к месту. К тебе мужчина пришел, а я приперся, не предупредив.
       - Да что ты? - весело округлила глаза Татьяна. – Это просто знакомый мастер по ремонту стиральных машин.
       «Всё правильно, - подумал Владимир. – Я ухожу, а просто мастер её стиральной машины, с которым она меня даже не познакомила, остается. Я ждал, что она объяснит всё так, чтобы мне не обидно было, цеплялся за соломинку и дождался». Он незаметно вздохнул, поцеловал Татьяну в щеку и ушел, не оглядываясь.
       На следующий день он вновь увидел в своем кабинете знакомую, преподнесшую накануне пирог с капустой.
       - Отнес пирог? – спросила она.
       - Отнес, - тяжело вздохнул Владимир, и знакомая присела на стул, стоящий рядом:
       - Давай, выкладывай, - твердо сказала она, сжав кулаки на коленях. – Расскажешь – легче станет, даже если не посоветую ничего путного.
       Он рассказал. Она немного помолчала, а потом сказала совсем неожиданное:
       - Ты знаешь, я хотела сразу сказать, а потом передумала, и теперь вижу, что зря. Хотя, это ничем тебе не помогло бы. В городе был концерт, артисты танцевали грузинский танец, а твоя Татьяна так смотрела на артистов... Я хорошо чувствую женщин, и я поняла – у нее пунктик на грузин.
       Владимир поморщился, как от зубной боли:
       - Господи, мне и так тяжело, а тут ты со своими женскими бреднями. При чем тут грузины?
       - А при том, - убедительно аргументировала свою догадку знакомая. – Ты можешь сколько угодно насмехаться надо мной, но ты меня не переубедишь: она запала на грузин.
       - Мне в моем положении только и насмехаться сейчас, - постарался улыбнуться Владимир.
       - Лучше насмехаться, чем жалеть себя, - тихо проговорила знакомая. – Пойми, всё это произошло не оттого, что ты плохой, просто ты ей не нравишься, и в этом нет трагедии. Почему одним нравится манная каша, а другим – нет? Универсального ответа на этот вопрос нет, но каша от этого хуже не стала для тех, кто ее любит.
       Владимир с интересом посмотрел на знакомую, опустил голову и сказал:
       - Спасибо тебе.
       - За консультацию?
       - И за консультацию, но в первую очередь – за пирог. Очень вовремя ты мне его преподнесла.
       
       Еще не закончился апрель, когда у Владимира испортился телевизор. Всё вокруг изменилось: вновь появились давно забытые книги, он в четвертый раз перечитал «Братъев Карамазовых» и в четвертый раз прочитал новую для себя версию. Он бродил один в четырех стенах, даже сочинил довольно приличное стихотворение, чего не делал уже более двадцати лет. Мир вокруг жил отдельно, не соприкасаясь с Владимиром, и в какой-то момент враждебность окружающего мира стала ощущаться физически. Липкое ощущение страха появилось, когда Владимир поймал себя на том, что разговаривает сам с собой.
       У него не было никого, кроме друга, и Владимир ходил к другу тоскливыми вечерами, чтобы выпить водки, поболтать за столом, а потом, вернувшись домой пьяным до неузнаваемости, подолгу сидеть в ночной тишине перед зеркалом, вглядываясь в незнакомое лицо. Однажды, в самом начале мая, возвращаясь домой не очень пьяным и не очень поздно, он вдруг встретил Татьяну, спешащую куда-то, одетую в домашнюю футболку и такие же домашние брюки, без обычной для вечерней прогулки прически и без макияжа. Они прошли рядом друг с другом, Владимир остановился, обернулся и окликнул Татьяну:
       - Здравствуй, Таня!
       Она остановилась и обернулась. Было ясно, что она куда-то очень спешила и в сумерках не заметила Владимира, прошедшего рядом, в двух шагах.
       - Привет, - сказала она, готовая бежать дальше.
       Владимир вспомнил, что всё кончено, махнул рукой, отвернулся и пошел дальше. Пройдя несколько шагов, он вдруг стал думать о том, куда бежала Татьяна в таком виде. Одета совсем по-домашнему, без макияжа, спешила, как будто что-то случилось. Случилось. В том направлении, куда она спешила, находилась дискотека на открытой площадке, а у Татьяны две дочери в подростковом возрасте, и время уже позднее. У неё какая-нибудь неприятность, может быть несчастье, если она выскочила на улицу в таком виде, а Владимир пробежал мимо, не обратив на это внимания. Пусть она не любит его, это не причина и даже не повод для того, чтобы пройти мимо, когда человек в беде.
       Владимир резко развернулся и побежал в обратную сторону. Несмотря на то, что бежал он быстро, Татьяну по пути до самой дискотеки ему нагнать не удалось, да и на площадке, где обычно проводилась дискотека, было тихо и немноголюдно. Дискотеки в этот день не было, по аллеям будущего парка, обсаженным хилыми деревцами, бродили подвыпившие подростки. Владимир походил по аллеям в надежде встретить знакомые лица и ушел, ругая себя за то, что побежал сломя голову невесть куда. Ноги сами привели его к дому, в котором жила Татьяна. Владимир ругал себя последними словами за идиотское поведение, «всё кончено, - говорил он себе, - мне ни в коем случае не нужно лезть в её дела», но, с другой стороны, он понимал, что никогда не простит себе, если с детьми Татьяны что-нибудь случится, а он, пьяная рожа, уйдет спать. Он долго заставлял себя подняться в татьянину квартиру и узнать, дома ли девчонки, но в то же время надеялся, что вот сейчас, а, может, через минуту из-за угла выйдет Татьяна, он только спросит, всё ли в порядке, и уйдет, чтобы никогда больше не возвратиться, но Татьяна всё не шла, а он никак не решался подняться в её квартиру, и уйти восвояси тоже не мог. Наконец, он решился и медленно перебирал ногами ступени трех этажей, надеясь, что Татьяна его нагонит прежде, чем он постучит в её дверь. Уже стоя перед дверью, Владимир вдруг подумал, что Татьяна, может быть, выбегала всего-то на несколько минут, а он проболтался на площадке дискотеки шут знает сколько времени, а она уже дома и спать улеглась, а он припёрся пьяный, тарабанит в дверь и пристает с совершенно идиотским вопросом: «всё ли в порядке», как будто следит за ней. Глубоко вздохнув, Владимир решился и постучал, дверь открылась почти сразу, на пороге – младшая дочь Татьяны в ночной рубашке:
       - Вам маму? А её нет.
       - Старшая сестра дома?
       - Уже спать легла, - удивлено протянула младшая и уже в спину Владимиру прокричала: - А вы зачем приходили?
       Владимир бежал вниз по лестнице и ругал себя последними словами: «Идиот, дурак, скотина, придурок слюнявый, благодетель вонючий!». Выбежав на улицу, он остановился и вдохнул свежего воздуха, но лучше не становилось. Она в таком затрапезном виде спешила к любовнику, растерялась при виде него, а он, дурак слепой, даже не подумал об этом, побежал спасать, рожа пьяная; теперь она вернется домой поздно ночью, а девчонки скажут, что он приходил, и она будет думать, что он следит за ней. Владимир завыл бы, но в вечерних сумерках еще бродили редкие прохожие, и он не решился, просто стиснул зубы и пошел к дому, ругая себя на чем свет стоит.
       В ту ночь он так и не заснул, ворочаясь до часу пополуночи, потом попробовал читать, но не понимал слов, хотя и читал их без труда. Затем он оделся и вышел на улицу, три раза обошел микрорайон прямо по лужам, не разбирая дороги. Когда он делал второй круг, на него обратили внимание полицейские из ночного патруля; узнав в странном прохожем редактора полицейской газеты, они удивленно поприветствовали его, но вопросов задавать не стали. Устав, он вернулся домой, в гробовую тишину пустой квартиры, с отвращением посмотрел на разворошенную постель и слепой телевизор, достал с полки «Острова в океане» Хемингуэя, открыл книгу в любимом месте, где Хадсон узнает, что погибли все его сыновья, прочитал немного и вдруг заплакал неизвестно отчего, то ли оттого, что приближалась вторая годовщина смерти его младшего сына, то ли оттого, что оказался совсем один, не зная, что делать дальше. Утром, убрав так и не пригодившуюся постель и умывшись, он отправился на работу. Его знакомая пришла в самом начале рабочего дня, очевидно, зная, что именно сегодня Владимиру потребуется её поддержка. Впрочем, она была даже не знакомая, а подруга, если только мужчина может так называть женщину, которой ни разу не предложил заняться сексом. Они сидели на стульях друг против друга посреди кабинета.
       - Что случилось? – спросила она, поглядев на его лицо, и он описал ей вчерашний вечер и прошедшую ночь, ничего не утаив.
       - Не мучайся, - сказала она, положив руку на его плечо. – Если она чего и подумает по этому поводу, ты от этого хуже не станешь. И объяснять ей ничего не вздумай.
       - Да я и не собирался, - вздохнул он.
       - Не переживай, - повторила она еще раз и добавила: - Отпусти ее.
       - Это как?
       - Увидишь ее, улыбнись и скажи: «Я не держу на тебя зла», а себе скажи: «Я отпускаю тебя». Вот увидишь, тебе станет легче.
       - Я не готов.
       - А я и не говорю, что это нужно сделать сейчас.
       Они помолчали, потом она положила руку ему на колено и сказала:
       - Ты классный мужик, каких мало, но ей нравятся другие.
       - Грузины, - Владимир попробовал усмехнуться, и у него почти получилось.
       - Ты смеешься, - она сделала вид, что обижена, - но это сейчас, а потом ты увидишь, что я была права.
       - Ты классная баба, - сказал он ей, а она убрала руку с его колена и усмехнулась:
       - Поэтому ты ни разу даже не сделал попытки соблазнить меня.
       Владимир с удивлением посмотрел на неё:
       - Ты мне понравилась с первого дня, но тогда ты еще не развелась со своим мужем, а потом, когда ты развелась, я уже встретил Татьяну...
       - Оставим эту тему, - сказала она и поднялась со стула.
       - Именно сейчас? – удивился он. – Когда и я, и ты - оба свободны.
       - Мы уже прошли эту стадию, - вздохнула она. – Мы упустили момент, и я думаю, что это прекрасно. Не знаю, как сложились бы наши отношения в противном случае.
       - Наверное, ты права, - вздохнул он.
       
       Через два дня наступил самый горький день – годовщина смерти его младшего сына. Владимир напился в одиночку в пустой квартире, долго сидел за сиротским столом с бутылкой водки на нём, немудреной закуской и двумя стаканами, один из которых, по русской традиции, всегда оставался наполненным водкой и был накрыт куском хлеба. Потом он вслух стал читать самому себе недавно сочиненные стихи:
       Четыре рубля в кармане,
       Четыре рубля в кармане,
       Четыре рубля в кармане,
       А вялый неоновый свет,
       Мерцая на тушах зданий
       И ласково ночь обнимая,
       Меня в свои сети манит.
       Как жалко, что денег нет.
       Он поднялся из-за стола, не переставая декламировать стихи, и уселся на тахту перед большим зеркалом, стоящим на полу и упертым в подоконник.
       А было бы денег побольше,
       А было бы денег в достатке,
       А не в кармане прореха,
       Я б щеки себе побрил,
       Я б сделал прическу гладкой,
       Достал бы воскресные брюки,
       А старое глупое эхо
       Я б в стенах постылых забыл.
       Он повторял вслух заученные строки, гладя на свое изображение в тусклом зеркале и не узнавая его.
       Я б вышел в вечернюю морось,
       Я б жадно глядел на лица,
       Я выпил бы горькую водку,
       В надежде тоску убить,
       Забыл бы о том, что было,
       Не думал о том, что будет,
       Сплясал бы с дождем чечетку,
       Чтоб горе свое забыть.
       Поднявшись с тахты, он прошел по комнате и остановился у стены, на которой висел портрет сына в рамке.
       А так – я лежу на диване,
       А так – я слоняюсь по кухне,
       Гляжу из окна на небо
       И жду: вот настанет рассвет.
       Я помню о том, что было,
       Мечтаю о том, что будет,
       Чего захотелось мне бы.
       Прекрасно, что денег нет.
       Закончив читать стихи, он вернулся к столу, уселся, налил водки в свой стакан, поглядел на него и сказал себе вслух менторским тоном:
       - Напился ты, Владимир. Напился в одиночку, как алкаш. Нельзя так. Нужно пойти к людям и выпить с ними за упокой. Тебе же легче станет.
       Он помолчал немного, глядя на стакан в своей руке, и сказал уже другим, обычным голосом:
       - Не нужно, чтобы кто-то видел твои сопли, а к другу ты зайдешь завтра, в День Победы, который отмечает вся страна.
       Он выпил стакан водки, потом еще. Когда понял, что уже хватит, с трудом поднялся из-за стола, подошел к портрету сына на стене, развел руками:
       - Извини, сынок. Напился.
       Раздевался долго, совершая много неверных движений, но одежду уложил аккуратно. Укладываясь в заранее приготовленную постель, посмотрел на черный экран телевизора и вздохнул:
       - Дурак ты, телек.
       
       На следующий день он был у друга. Его познакомили с супружеской парой, уже сидевшей в кухне за столом, и с самого начала он почему-то насторожился. Вроде бы ничего, всё в порядке, но что-то было не так. Он не понимал – что. Так, всякие мелочи. Супруги вели себя свободно, будто давно знали Владимира: без стеснения говорили о всякой ерунде, обращаясь к нему по имени-отчеству, но он почему-то был настороже, ему казалось, что они прибыли сюда из-за него, но зачем – непонятно. Улучив минутку, он покинул стол и спросил тихим голосом у друга в прихожей:
       - Кто такие?
       - Да так, - отмахнулся друг. – Знакомые. Наши дети учатся вместе. Были у нас один раз ровно год назад, девятого мая.
       Когда Владимир вернулся за стол, а Сергей, - так звали гостя – поднял рюмку, чтобы сказать тост, Владимир вдруг понял: вот оно, сейчас начнется. Потом, на следующий день и много времени спустя, он мучительно пытался вспомнить тост, который произнес Сергей, но не мог. Всё помнил, а этот тост как будто кто-то из его памяти резинкой стер. Владимир только помнит, что тост был страшной хулой на Господа. Сергей произнес хулу, весело улыбаясь, все сидели спокойно, держа рюмки в руках, а Владимир резко поставил свою на стол и сказал, глядя в глаза Сергею, который продолжал улыбаться:
       - За это пить не буду.
       Он обратился к другу и его жене:
       - И вы не пейте. Грех это.
       - Какой грех? – весело спросила жена друга. – Я ничего не слышала.
       - А ты? – Владимир обратился к другу.
       - Не слышал, - удивленно ответил друг и отрицательно покачал головой.
       Сергей продолжал улыбаться, все держали свои рюмки в руках, и тут жена Сергея засуетилась, поднявшись со своего места:
       - Да что это вы, в самом деле! Давайте будем пить каждый за своё.
       Все выпили, а Владимир, не прикасаясь к своей рюмке, обратился к другу:
       - Можно мне вылить эту водку в помойку?
       - Лей, - пожал плечами друг. – Я тебе вновь наполню.
       Застолье продолжалось, но уже чувствовалось напряжение, Владимир постоянно ощущал на себе взгляд Сергея, ему казалось, что Сергей выбирает момент, когда можно будет поговорить с ним. Интересно, о чем? Владимир сидел, вяло закусывал и рассчитывал: застолье идет уже порядочное время, все изрядно выпивши, друг, кажется, уже плохо соображает, что происходит вокруг, но не может же быть, чтобы он не слышал этого тоста, в котором... В котором – что?.. Похолодев, Владимир вдруг понял, что он тоже не может вспомнить тост, произнесенный Сергеем. «Кажется, я схожу с ума, - сказал он себе. Допился». Может, и не было никакого тоста, вернее был, но другой. Но тогда Владимир должен был помнить тот, другой тост, а он не помнил вообще ничего, хотя был далеко не пьян. Сидя за столом, Владимир думал о том, что пить надо поменьше, но, тем не менее, поднимал рюмку за рюмкой. Неожиданно они оказались втроем за столом в кухне – Владимир, Сергей и жена Сергея; друга отвела в комнату его жена. Сергей наполнил рюмки, хотя до того момента работой этой занимался хозяин квартиры, и посмотрел Владимиру в глаза:
       - Ну что, выпьем на брудершафт?
       Владимиру стало плохо, он сказал себе: «Начинается...», рюмки не поднял, но и взгляда не отвел:
       - Мы и так с тобой на «ты».
       Дальше пошел вообще какой-то странный разговор. Сергей улыбнулся:
       - Ты что, боишься?
       Жена Сергея поднялась из-за стола и оказалась за спиной Владимира, чуть слева, показывая своим видом, что не хочет мешать мужчинам. Владимир вдруг понял, что разговаривает он вовсе не с Сергеем, а с чем-то гораздо более сильным и опасным. Он не знал, откуда он это понял, но знал, что это так. С ним так бывало ранее: он неожиданно узнавал, что через некоторое время произойдет то-то и то-то, не знал, откуда в нем такое знание, но это свершалось точно так, как он знал, и это его пугало. Никто не приходил к нему во сне, никакие ангелы не слетали с неба, никакая гадалка ему не пророчила – он просто просыпался в четыре утра абсолютно выспавшимся и знал ЭТО. В этот раз было так же: он знал, что говорит не с Сергеем, а с кем-то другим, который говорит губами Сергея, смотрит на Владимира его глазами.
       - Чего мне бояться? Ты ничего не сделаешь мне. Не сможешь. Тебе Господь не позволит.
       Сергей усмехнулся:
       - Да ты бесстрашный?! Ты просто червь, притворяющийся бесстрашным, а тебе страшно, и ты меня боишься.
       Владимир проглотил комок, застрявший в горле:
       - Зачем ты пришел?
       - А ты догадайся, - Сергей продолжал улыбаться, но улыбка эта уже не казалась Владимиру зловещей, скорее – насмешливой, снисходительной.
       - Не знаю, и знать не хочу, - Владимир обернулся к жене Сергея: - Глянь, что там делают хозяева. Пусть к столу возвращаются.
       Жена Сергея промолчала, продолжая оставаться за спиной у Владимира, а Сергей заявил, улыбаясь:
       - Они не придут сюда, пока им не будет позволено. Так ты боишься выпить со мной?
       Владимира вдруг обуяло бешенство, даже страх отступил куда-то на мгновение. «Сука», - подумал он о Сергее или о том, кто стоял за ним, и поднял рюмку:
       - Не боюсь я тебя. Ничего ты мне не сделаешь.
       Они оба выпили. Когда Владимир ставил свою рюмку на стол, он почувствовал, что жена Сергея подошла к нему сзади, прижалась грудью и животом к его спине и положила свои теплые руки на его плечи. Всё поплыло как в тумане. «Последняя рюмка оказалась лишней», - вспомнил Владимир старый анекдот и провалился во что-то, чему нет названия. В памяти осталось только очень близко придвинутое к глазам Владимира лицо Сергея с вывернутыми мокрыми губами, рука Сергея на затылке Владимира и жуткий шёпот: «А теперь поцелуемся!». Из последних сил Владимир оттолкнул рукой лицо Сергея и сказал заплетающимся языком:
       - Изыди, сука!
       Очнулся он сидящим на своем месте за столом, часть закуски перед ним была убрана, руки его свободно лежали на столе. Он непонимающе огляделся: друга не было, возле мойки стояла жена друга и остервенело терла полотенцем тарелки.
       - А где друг? – спросил он и с удивлением обнаружил, что совсем даже не пьян, вернее, пьян, но в меру: так, как это было до последней рюмки.
       - В комнате, сейчас придет.
       - А эти где? – Владимир посмотрел на место за столом, где сидели Сергей и его жена.
       - Ушли «эти», - раздраженным тоном ответила жена друга, оставила тарелки, встала напротив Владимира и засунула руки в карманы халата. – Ты ведь такой скандал тут закатил, к жене Сергея приставал.
       Владимир покраснел:
       - Ты сама видела?
       - Сама не видела, но она сказала.
       Владимир облегченно вздохнул. В это время в кухне показался друг, его слегка покачивало. Владимир обратился к другу:
       - Ты хоть скажи, что случилось.
       - А хрен его знает: шум, гам, гости разбегаются, - друг, хоть и улыбался, но глядел на Владимира укоризненно.
       - Понятно, - задумчиво произнес Владимир, а жена друга взорвалась:
       - Чего тебе понятно? Пей на здоровье да знай меру. Зачем людей обижать, руки распускать?
       - Откуда они? – спросил Владимир, имея в виду испарившуюся чету.
       Жена друга, не вынимая рук из кармана халата, ровным голосом, как будто на лекции, произнесла:
       - Они – от Бога, а вот ты сам откуда?
       Владимир с удивлением посмотрел на жену друга, ему стало страшно, минуту назад он хотел спросить ее, почему она так долго не приходила в кухню, где он находился с этими двумя, но вдруг понял, что спрашивать не нужно. Всё – потом. Нужно сначала всё осмыслить. Волосы его рассыпались по плечам, резинки, которой он собирал волосы в пучок, не было. «Зачем-то резинку забрали», - подумал он и неожиданно для себя сказал громко, стуча кулаком по столу:
       - А всё-таки он ничего мне не сделал, а я его – мордой об стол!
       Уходя, он обнялся с другом, но понял, что не скоро появится здесь снова.
       
       Проснувшись утром, он не открыл глаза и не пошевелился. Сквозь веки он ощущал, что солнце еще не поднялось. Вот так, наверное, и сходят с ума: человек уверен, что есть еще что-то, чего не видят остальные, он сначала пытается им рассказать, объяснить, но никто этого не видит, никто ему не верит, и он замыкается, уходит в себя, остается один на один со своими бедами и проблемами, а весь мир – отдельно: не слыша и не видя его; потом за человеком собирается и влачится шлейф штампов и представлений о нем, самые низкие образцы досужего мнения преследуют его, незаслуженно пачкают его репутацию, и общество отторгает того, кто всего лишь услышал или увидел больше, чем остальные. Точно так слепое от рождения общество изгнало бы, наверное, неожиданно прозревшего соплеменника, не догадываясь о том, что прозрение одного индивида было началом преобразования всего общества к лучшему, началом генетической мутации, и всё общество, в результате, обречено оставаться в слепоте, потому что не захотело прислушаться к тому, что говорят зрячие.
       Владимиру и до сих пор казалось, что мир устроен не совсем так, как это представляет большинство человечества, живущее плоской и скучной жизнью, теперь же он прикоснулся, кажется, к тому, что в корне перевернет даже его представление о мире, который, скорее всего, устроен совсем не так, как представляют себе люди. Что же произошло вчера вечером во время пьяного застолья? Владимир был пьян, и всё ему привиделось? Но ведь он не раз бывал пьян и похуже, но ничего такого никогда не случалось. Самое первое объяснение, которое приходит на ум – законченный роман. Тот, в Сергее (Владимир специально не называл его по имени, принятом в литературе), хотел чего-то, но если роман уже в руках у издателя, то всё уже предрешено, если только тот сам не подстроил всё.
       Владимира пробил холодный пот, он открыл глаза и сел на тахте, откинув одеяло. Не может быть. Азаров. Не может быть. Столько лет не общались – и звонок в день окончания романа. Что пишешь? – и адрес петербургского издателя. Но ведь Азаров – кремень. А Сергей – он что, сознавал, что делал? Просто делал то, к чему его подталкивало внутреннее состояние; может быть, он так же, как и Владимир, не помнит часть вечера, не помнит, как его губами разговаривало с Владимиром нечто. С Азаровым – еще проще: появилось сильное внутреннее желание позвонить, он и позвонил, а перед этим ему позвонил издатель и оставил свой адрес, или еще проще – появился издатель и подтолкнул Азарова к звонку прямо или косвенно.
       Владимир поднялся с тахты и направился к кухне, чтобы выпить холодной воды – вчерашняя пьянка всё же сказывалась. Открыв холодильник, он тупо рассматривал его внутренности, забыв, зачем пришел; когда холодильник запищал, предупреждая хозяина об уже довольно долго открытой двери, Владимир захлопнул дверь, тряхнул головой, облизал пересохшие губы, вновь открыл холодильник, достал полиэтиленовую бутылку и присосался к ее горлышку. Что же теперь делать? Этот достал Владимира практически в единственном месте, где Владимир бывает кроме дома и работы. Татьяны уже нет, вернее, она есть, но очень далеко, дальше Бразилии (а, может, разрыв с Татьяной – тоже дело его рук?), теперь дорога заказана и к другу: даже если Владимир не боится, он не имеет права подвергать опасности семью друга. Он остался один. Один на один с чем-то страшным и непонятным.
       Вернувшись в комнату, Владимир лег обратно в постель и прикрыл глаза. Ему представилось лицо Сергея – вывернутые мокрые губы, красные глаза, растрепанные волосы; он понимал, что лицо Сергея – это всего лишь лицо Сергея, но неприятное видение преследовало его. Рывком поднявшись с постели, Владимир как был - совершенно голый - зашагал по комнате, лихорадочно соображая, что делать дальше. Во-первых, - совершенно бросить пить. Ясно одно: этот приходит к человеку, когда он пьян, значит, находясь в трезвом уме и здравой памяти, ты избавлен от общения с ним, но от общения с ним не избавлены люди, которые тебя окружают, значит, надо каждый день, каждый час, каждую минуту внимательно приглядываться к каждому, кто в данный момент находится рядом с тобой. Сумасшедший дом какой-то. Если этот способен управлять людьми, то главную опасность для Владимира теперь представляют люди. Все без исключения. А как же роман? Надо будет подождать, что скажет издатель. Интересно, может ли этот читать мысли? Владимир надеялся, что нет, иначе зачем тогда этому лезть в душу Владимира посредством других людей? Если этот умеет читать мысли, тогда всё пропало и ничего сделать нельзя, а если нет – тогда необходимо составить план действий и никому о нем не рассказывать, даже очень близким людям.
       Владимир остановился, посмотрел на себя – худого и голого, отраженного в зеркале, стоящем на полу и прислоненном к подоконнику, и усмехнулся: бред какой-то. Надо остановиться, иначе совсем сойдешь с ума. День был нерабочий после праздника, и Владимир решил никуда не ходить, а почитать что-нибудь, тем более, дочь прислала из столицы книги Фолкнера, Апдайка, Фитцджеральда и Голдинга – настоящий праздник чтива.
       
       Через три дня по электронной почте ответил Азаров. Роман прочел, ему понравилось, но он опять напомнил Владимиру о перпендикулярности его прозы. Еще через день отозвался и издатель, он сообщил, что роман получил, но прочтет не сразу, а как только прочтет, сообщит. Ничего не случалось, и Владимир успокоился, хотя, впрочем, своё общение с людьми он предельно ограничил и у друга не появлялся, сохраняя полное молчание. Дни в середине мая выдались жаркие, и Владимир, чтобы убить время, решил позагорать на пляже у берега озера, расположенного в черте города. В первый же день, подходя к пляжу, он вдруг увидел Татьяну – в своем черном сплошном купальнике она расположилась рядом с тем местом, где постоянно загорает Владимир, и где загорали они вместе с Татьяной последние два года. Владимир даже остановился. Может, показалось? Но нет: её фигура, её купальник, обычная прическа выкрашенных в рыжий цвет волос, вот она сейчас поправила рукой волосы – сомнений нет, она, её жест. И рядом – плотная блондинка, её подруга, странно, что она вышла на пляж, за два года Владимир с Татьяной так и не сумели вытащить её на солнце. Продолжая стоять, Владимир размышлял: пойти в другую сторону? нет, он пойдет на свое место; в конце концов, это его место, если ей не нравится, пусть сама сматывается. Владимир вздохнул и двинулся вперед, стараясь не глядеть в сторону подруг, только когда он подошел на расстояние в десять метров, он вдруг засомневался, потому что подруга оказалась не той, а, пройдя еще три-четыре метра, он убедился, что и рыжая – не Татьяна.
       За то время, пока Владимир загорал, рыжая несколько раз пыталась завязать разговор с ним, но он, в другое время не пропустивший бы такой случай, на этот раз притворился дураком. Потом он целый вечер посмеивался над собой, вспоминая, как нерешительно топтался, не зная, что делать по пути на пляж, и как отмахивался от вежливых приставаний рыжей. Он только удивлялся удивительной схожести совершенно другой женщины с Татьяной.
       В следующий раз, когда он приближался к пляжу, парочка – рыжая с блондинкой – были на месте. Владимир стал уже строить планы, как отвязаться от очередных приставаний, но, приблизившись, он вдруг увидел, что и блондинка совсем не та, что была в прошлый раз, и рыжая – совершенно новая, еще меньше похожая на Татьяну, но в черном купальнике и с той же прической рыжих волос. Владимир даже приостановился в нерешительности. Всё было очень странно: другие люди на пустынном пляже и тот же набор – рыжая в черном купальнике и блондинка, и расположились почти на том же месте, хотя вокруг места – завались. Ему стало страшно, но он, гонимый любопытством, не развернулся – обратно, домой – не ушел подальше, а расположился на своем месте. Расстелив подстилку, он скрутил волосы в узел, подхватил их резинкой, лег на живот, закрыл глаза и приготовился слушать: он прекрасно знал, что для него приготовлен очередной спектакль. Подруги разговаривали:
       - И чего ты приехала сюда из своего Калининграда? Могла бы на свои деньги отдохнуть где-нибудь на Черном море или того похлеще.
       «Блондинка», - отметил про себя Владимир.
       - Да вот, сама не знаю... Тетка попросила пару месяцев за квартирой присмотреть, да и поглядеть на город хотела, давно здесь не была.
       - Подумаешь, невидаль – дыра дырой. Пива подлить?
       - Давай... Побуду здесь: квартира свободная, я – тоже. Найду себе мужичка, хорошо проведу время.
       «Понятно, - подумал Владимир. – Рыжая одна, с квартирой – идеальный вариант».
       Блондинка не унималась:
       - Здесь мужиков днем с огнем не сыщешь: или пьяницы, или наркоманы, или уроды какие-нибудь. Одно слово – дыра. Да и где ты этих мужиков искать будешь, в ресторанах, что ли? Там как раз одни пьяницы собираются.
       - А хотя бы на пляже этом, - хохотнула рыжая. – Здесь как раз все достоинства и недостатки мужиков видны.
       - Мужиков на нашем пляже – полторы калеки, выбора никакого, да еще как ты определишь, что мужик свободен, спрашивать будешь у каждого?
       - Зачем спрашивать? – Владимир спиной почувствовал, что рыжая смотрит на него. – Достаточно увидеть, что мужчина два раза пришел на пляж один.
       «Два раза, - замер Владимир. – Откуда она знает, что я в этом году на пляже второй раз? Её в прошлый раз не было». Он поднялся с подстилки, не глядя в сторону подруг, развернулся и пошел к озеру. Вода была холодной, чуть более десяти градусов, но он с удовольствием выкупался, вернулся и снова лег на подстилку. Подруги разговаривали о чем-то своем, вспоминали общих знакомых, затем тон их чуть понизился, и Владимир почувствовал, что разговор идет о нем. Он стал пристально вслушиваться, не подавая виду.
       - ...старый...
       - ...всего лет на десять-пятнадцать. Помнишь, как...
       - ...ну и дура, он тебя ни в грош не ставил...
       - ...интеллигентный, в очках...
       - ...пойди и спроси...
       Владимир услышал, как одна из подруг поднялась со своего места и подошла к нему. «Рыжая», - подумал он и не ошибся.
       - Молодой человек, у вас зажигалки не найдется?
       Владимир перевернулся на спину, сел, пошарил в брюках, которые лежали у него под головой, достал из кармана брюк зажигалку и молча подал рыжей, которая стояла рядом с его подстилкой. Фигура у неё была даже лучше, чем у Татьяны, да и лицо чистое, без пигментных пятен, с хорошим породистым носом и красивыми подвижными губами. В другой раз Владимир ни за что не пропустил бы такой случай, но сейчас он был настороже и молчал.
       - Пива хотите?
       Владимир чуть улыбнулся и отрицательно покачал головой.
       - Не любите пиво? А что любите?
       - Я вообще не пью.
       - Как здорово! – обрадовалась рыжая. – Сейчас это такая редкость – непьющий мужчина.
       Владимир поднялся на ноги. Плавки еще не обсохли, но он надел футболку, поднял с подстилки брюки и начал обычную пляску на одной ноге, другой стараясь попасть в штанину. Рыжая растерянно глядела на него, картинно отставив руку с сигаретой в сторону:
       - Уже уходите?
       - Ага, - ухмыльнулся Владимир. – Дома, знаете ли, - жена, дети сопливые.
       Он уходил, не оглядываясь, но в момент, когда надо было на тропинке свернуть, развернулся чуть больше, чем надо, и краем глаза увидел, что рыжая так и стоит на том месте, где только что была его подстилка. «Поищи-ка против меня другой метод», - мысленно сказал он кому-то и зашагал домой, где его никто не ждал, и куда никто не придет в гости.
       
       Еще неделю он не появлялся на пляже, но в очередные выходные все же решился вылезти из опостылевшей квартиры – чтиво уже просто не лезло в его перегруженную голову, надо было как-то развеяться, а ничего другого, кроме пляжа он придумать не смог, да и тянуло его на пляж – хоть и страшно было, но хотелось еще раз встретить подделку под Татьяну. «Интересно, какая будет в этот раз – первая пара или вторая?», - думал он по дороге, но то, что он увидел, превзошло все его ожидания. На пляже была третья пара: основные параметры те же – одна рыжая, другая блондинка, одна в черном закрытом купальнике, другая всё равно в каком, подстилка их располагалась так же близко к его месту, но женщины были ужасными. В первый момент Владимир подумал, что этот насмехается над ним. У рыжей была фигура вроде бы такая же, как и у первых двух, в своих основных параметрах, но всё было как-то гротескно выделено, выпячено: тяжелые бедра, выдающиеся груди, ноги и руки толсты в щиколотках и запястьях. Блондинка же была вообще вульгарна, если бы Владимиру надо было описать хамоватую буфетчицу советских времен, лучшего образца он не нашел бы. Пили они также пиво, и Владимир вдруг вспомнил: первые и вторые тоже пили пиво; и еще: пиво – любимый напиток Татьяны, она могла пить его бесконечно.
       Расстилая подстилку на своем обычном месте, Владимир соображал: насмешка? вряд ли, в таком серьезном деле не место юмору и даже сатире, борьба идет не на жизнь, а на смерть; а что же тогда? сбой в программе? возможно: ведь не солдаты это, простые люди, ими можно управлять только в ограниченных пределах, даже если ты всесилен; легко действовать через человека, который близок к объекту, а если человека надо свести с объектом, то не так это просто. Владимир вспомнил анекдот о том, как телепат потребовал у хозяина квартиры на третьем этаже выбросить из окна телевизор, у него долго не получалось, а затем выглянул хозяин квартиры и заорал: «Нет у меня телевизора!». Вот и с этими вариантами получилось так же: нельзя выгонять одних и тех же людей каждый день на пляж, если не знаешь, когда объект придет туда, приходится искать другие похожие варианты. «Посмотрим, что он сегодня мне приготовил», - ухмыльнулся Владимир, раздеваясь. Он намеренно лег спиной к парочке и стал ожидать продолжения концерта. Рыжая вскоре покинула свою подстилку и, ступая толстоватыми ногами по воде, стала прогуливаться по кромке берега, с той стороны, куда была обращена голова Владимира. «Интересно, как она будет соблазнять меня, эта корова», - думал Владимир, глядя на эту пародию. Развязка наступила вскоре: к рыжей подошел полицейский в форме, взял её за руку, и они стали о чем-то говорить. Владимир не знал этого парня, хотя знал в лицо практически всех полисменов в городе, возможно, это был работник автономного отдела по охране имущества частных лиц или кто-то из железнодорожной полиции. Рыжая улыбалась, откровенно посмеивалась, а полицейскому было не до смеха, он что-то горячо доказывал ей, а она смеялась и отрицательно качала головой. Наконец, полицейский сел на корточки, снял фуражку и заплакал навзрыд. Владимир в изумлении приподнялся на локтях и огляделся: на пляже немноголюдно, но всё же странно, что никто на эту сцену не обращает внимания, люди проходят мимо, даже не взглянув на странную пару. Вся эта сцена настолько поразила Владимира, что его затошнило, он поднялся с подстилки и побежал к зарослям камыша, которые были недалеко. Там его вырвало, он вошел в воду прямо в камышах, утонув ногами в вязком иле, прополоскал рот и вернулся обратно. Он стал спешно собираться и, уходя, глянул туда, куда старался не глядеть: полицейский по-прежнему плакал, сидя на корточках, рыжая стояла рядом с ним, положив руку ему на плечо, а вокруг ходили люди, не обращая на них никакого внимания. По дороге с пляжа домой Владимир почти бежал, дома он закрыл входную дверь на ключ, упал ничком на тахту и зарылся головой в подушку. Он вдруг отчетливо представил себя букашкой под увеличительным стеклом, как будто над ним, царем природы, кто-то большой и сильный проводит эксперимент: а вот поглядим, что будет делать этот экземпляр, если ему подсунуть самку, похожую на ту, которую он предпочитает другим; а что будет, если самку эту подменить и не один раз? Как он себя поведет? А как он будет реагировать на театр абсурда с участием полицейского?
       Долгое время после этого Владимир не появлялся на пляже.
       
       Вскоре после событий, произошедших на пляже, Владимир распечатал на принтере несколько экземпляров своего романа и раздал близким и не очень близким (на всякий случай) знакомым, три экземпляра он разослал по надежным адресам в столице. Сделав это, он успокоился и стал ждать. Ничего не происходило. Прошло достаточно много времени, а петербургский издатель молчал, Азаров тоже не подавал никаких признаков жизни. Однажды Владимир проходил мимо дома, в котором жил друг. У друга он не появлялся уже два месяца, не звонил ему, и друг в ответ тоже не предпринимал никаких попыток встретиться или хотя бы спросить, почему Владимир не появляется у него. Проходя мимо дома, Владимир услышал голос друга и поднял голову:
       - Привет!
       - Привет! Ты куда?
       - На работу.
       - Зайдешь в пятницу?
       - Зайду... если не занят буду, - Владимир постоял молча и поправился: - Зайду обязательно!
       В пятницу он пришел как ни в чем ни бывало, и встретили его как ни в чем ни бывало, как будто в последний раз он был в этом доме не далее как неделю назад. Сидели за столом, пили, разговаривали на всякие пустяковые темы. Вопрос, который Владимир так тщательно готовился задать жене друга все эти два месяца, он задал самым обыденным тоном:
       - Ты мне хоть сегодня скажешь, почему в тот вечер держала своего мужа в комнате и сама здесь, на кухне, не появлялась?
       Вопреки ожиданию Владимира, жена друга не смутилась. Она прямо посмотрела ему в глаза и четко ответила:
       - Так надо было.
       Владимир опешил, но не подал виду. Он немого помолчал, пока придумал, что сказать:
       - Ты их не бойся, они ничего не сделают ни тебе, ни твоим детям.
       - А я знаю, - улыбнулась в ответ жена друга, Владимир опешил еще больше и взглянул на пустой стакан.
       - Странные у вас разговоры, - сказал друг и стал разливать водку по стаканам.
       Владимир не понял, серьезно говорила жена друга или только поддакивала ему, как заурядному сумасшедшему, но и то, и другое было для него крайне неприятным и неожиданным: он ожидал совсем другого ответа, ожидал понятного объяснения ее поведения в тот злополучный вечер.
       
       Всё потекло своим чередом: Владимир был по-прежнему предельно осторожным, за пределами своей квартиры и рабочего кабинета он появлялся только у друга. Ничего не происходило. Издатель молчал, Азаров – тоже. Если бы кто-нибудь увидел со стороны, как Владимир встает сбоку, прижавшись спиной к стене, когда открывается дверь лифта, как осторожно заглядывает в кабину лифта перед тем, как зайти в нее, как тщательно обходит все люки на мостовых и тротуарах, у наблюдающего такую картину невольно сложилось бы особое мнение о состоянии психики Владимира. Да и в остальном Владимир тоже не вел себя как все остальные: оторвавшись от массовой культуры после того, как у него в квартире испортился телевизор, он почти всё свое свободное время проводил за книгами, и как-то незаметно стал жить другой, особой жизнью, непохожей на жизнь тех, кто его окружал. Когда его спрашивали на работе: «Ну, как там, в Грузии?», он улыбался своей лучезарной улыбкой и спрашивал: «А что в Грузии?», и люди, уже целую неделю напряжено следившие за развитием очередной банановой революции, отходили от него в недоумении. С ним и поговорить было как-то сложно: если затронуть обычную житейскую тему, волнующую каждого, он или откровенно «плавал», если темой были очередные сериалы или скандалы из жизни «звезд», или на самые простые вопросы выдавал такие сложные ответы, что становилось необходимым ворошить прах древних философов и библейских персонажей, или на самые сложные вопросы давал такой простой ответ, который очень легко было понять, но совершенно невозможно принять, потому что в этом случае надо было выбросить всю свою прошедшую жизнь на помойку.
       Время шло, изменялся Владимир, изменялся мир вокруг него: по настоянию внука, приехавшего летом на каникулы, он купил себе, наконец, телевизор, но телевизор уже не мешал ему. Напротив: Владимир провел себе кабельное телевидение, на котором было несколько научно-познавательных каналов, и в свободное время методом тыка (он так и не смог приучить себя приобретать программу передач на неделю) вторгался на каналы и черпал нужную ему информацию. Впрочем, телевизор давал ему ограниченную информацию, хотя, иногда и очень полезную – это как кирпичи, недостающие в древней кладке на археологических раскопках. Основную же информацию Владимир получал неизвестно откуда, она просто появлялась у него, он просто начинал знать ЭТО с какого-то определенного момента. Выглядело это так: он задавался вопросом, потом этот вопрос неожиданно разрешался в его сознании, у него появлялся ответ, но не полный, такой, который надо додумывать, задаваясь новыми вопросами, и эти додумки приходили к нему посредством телевизора: он скачет по каналам и в какой-то момент останавливается – говорят о том, о чем он думал только вчера, произносят много лишних слов, шелухи, но вот оно – главное, он улавливает, осмысляет и, удовлетворенный, переключает телевизор, не досмотрев передачу до конца. Иногда его вдруг непреодолимо тянет отложить книгу и включить телевизор, он не противится желанию, долго, иногда до получаса бессмысленно скачет по каналам, убивая, казалось бы, время, но, в конце концов, он попадает на тот канал и на ту передачу, где говорится о том, что его волновало день, два, неделю, а, может быть, уже и месяц. Он понял, наконец, главное, что волнует каждого человека, который научился мыслить не только центром наслаждения в мозге: зачем мы здесь, на Земле.
       Он узнал (не предположил, а именно узнал), что ад, которого все – или многие – так боятся, это наша жизнь на Земле; что Бог создал людей по образу и подобию своему, но люди под предводительством одного из них, которого принято называть князем тьмы, восстали против своего создателя, и это есть тот самый первородный грех, о котором говорит христианская религия. Он узнал, что Бог создал Землю, биологическую жизнь на ней, гигантских динозавров, млекопитающих и приматов только для того, чтобы один из приматов мог стать носителем бессмертной души человека; что душа человека раз за разом помещается в тело примата, животного, чтобы в этом состоянии исправиться к лучшему. Он решил для себя извечный вопрос о том, где находится душа умершего праведника, пока вершится земная история: начало и конец времени – в руках создателя, для него, как и для человеческой души, не существует земного времени, каждый умерший и готовый придти к создателю приходит к отцу своему сразу же после смерти и одновременно со всеми остальными, независимо от того, умер ли он на пять тысяч лет раньше или на пять тысяч лет позже, этим и объясняется общий и одновременный для всех страшный суд. Он даже узнал, каков будет закат человечества, когда гигантский проект создателя приблизится к своему финишу: не будет никакого апокалипсиса, просто включится в работу лишняя хромосома 21-й пары и все младенцы будут рождаться с характерными признаками болезни Дауна; через пятьдесят лет цивилизация угаснет и уйдет в небытие естественным путем, вытесненная более приспособленными биологическими видами.
       Он узнал все это, но знание не принесло ему радости: он не знал, как жить дальше - всё, к чему он стремился ранее, потеряло смысл; он не знал, как объяснить своим детям, что на Земле нет отцов, матерей, сынов и дочерей, что все люди – братья и сестры, и кто кого старше – вопрос открытый. Ученые пытаются искусственно создать человека из материалов, предоставленных создателем, и не могут, зато любой, лишь принявший пассивное участие в рождении жизни, гордо заявляет о том, что он подарил жизнь своему ребенку. Владимир понимал, что нужно любить это тщеславное людское племя, как любил его Христос, но у него ничего кроме жалости не получалось, он иногда плакал, глядя на них, и тогда считал, что это слезы любви, но слезы проходили, и он начинал понимать, что плакал из жалости. Ведь никто на Земле - по крайней мере, Владимир не знает таких - не живет так, как это нужно делать.
       Иногда, когда становилось особенно грустно, Владимир подходил к зеркалу и разговаривал сам с собой:
       - Ну что, мартышка, как поживаешь? Слабо тебе людям каждый день правду говорить? Конечно, сидеть в своей норе хорошо: никто тебя сумасшедшим не считает, никто в тебя камни не швыряет, все у тебя – друзья и приятели. А как же правда, которую ты, может быть, один-одинешенек на Земле знаешь? Так и умрет с тобой? Ты прислушайся: сердце твое как старые часы уже с перебоями тикает, последнее время отмеряет. Бог дал тебе, необразованному, талант, вразумил написать роман, ты роман в Питер отправил и успокоился. Вернее, не успокоился, а обосрался, когда тебя припугнули. Ты не подумал, что с этим издателем что-то случилось? Может, его уже и нет давно на этом свете, да и Азаров не отзывается. Тебя это не беспокоит? Ну да: какое дело мартышке до того, что происходит далеко на небе; может быть, и неба никакого нет, откуда это знать какой-то мартышке. Ты всем говоришь, что смерти не боишься, а внутри, там, далеко, трепещешь, как червь. Да-да, как червь, прав был Сергей или этот, как его...
       Долго говорить со своим отражением Владимир не мог – тяжко было смотреть себе в глаза и говорить правду. По прошествии двух лет с тех дней, когда он только написал роман и подвергся атаке неизвестно чего, его вдруг обуяло желание еще раз поговорить с этим. Он регулярно напивался в гостях у друга, пытался поговорить откровенно с гостями, которые иногда бывали на этих застольях, но всегда эти попытки заканчивались ничем, если не считать скандалов, а однажды дело чуть не дошло до драки. За Владимиром закрепилась устойчивая репутация человека, у которого по пьяне едет крыша.
       
       Прошло два с половиной года, Владимир так и не написал ни строки за это время, ни разу он не поинтересовался, как идут дела с его романом, хотя под рукой его всегда были адреса Азарова и петербургского издателя. В канун Нового года Владимир вдруг обнаружил в своей электронной почте письмо от незнакомого адресанта, в аннотации которого было записано: «от сына». Владимир вскрыл письмо и улыбнулся: его поздравлял друг среднего сына от себя и от сына, потому как у последнего нет компьютера. Друг сына в числе прочего попросил выслать вторую часть повести Владимира об армейской жизни. Первую часть Владимир написал давно, а за вторую даже еще и не брался. Это был толчок. Владимир понял, что он завтра же сядет писать. Он перечитал письмо еще раз, дошел до того места, где друг сына признается, что перечитал его первую книгу в пятый раз, и засуетился: извлек старый файл с первой частью повести, просмотрел начало, удовлетворенно хмыкнул, мельком пробежал глазами по всей повести, задержался в конце, поморщился, закрыл файл, вздохнул и закурил сигарету.
       Вечером он зашел к другу, чтобы завершить одно дело. Поработав на компьютере, он собрался было домой, но тут друг предложил ему выпить по паре капель, и он не отказался. Сидели долго, Владимир был здорово пьян, но соображал неплохо, разговор как-то незаметно для Владимира свернул на необычную тему, из памяти его выпал какой-то кусок разговора, и поэтому он никак не мог впоследствии вспомнить, с чего всё началось. Может быть, он по своей новой привычке сам попытался свернуть разговор на эту тему - он не помнил - но в какой-то момент сознание его прояснилась и он увидел совершенно неправдоподобную картину: друг и его жена встали из-за стола и, размахивая руками, стали громко доказывать ему, что всеми действиями людей управляют инопланетяне, что их корабли каждый день летают над людьми и следят за каждым. Эта картина была настолько неправдоподобной, настолько действия друга и его жены не соответствовали их интересам, привычкам и менталитету, что Владимир не нашел ничего лучшего, как только улыбаться, согласно кивать головой и слушать их, думая о своем.
       Они попали в точку: в той стройной системе вселенной, которая сложилась у Владимира в голове, было одно белое пятно – неопознанные летающие объекты. Кто они, зачем они, что они делают – Владимир не знал. Он только знал, что они существуют, потому что за шестнадцать с половиной лет до этого вечера в городе Святого Креста он своими глазами видел в другом городе огромный объект, пролетевший у него над головой. Он бы засомневался в том, что увидели его глаза, но этот же объект в то же время и в том же месте видел другой человек с другой точки, который и рассказал об этом Владимиру. «Они ударили по самому слабому месту в моем мировоззрении», - думал Владимир, глядя на друга и его жену, которые продолжали горячо доказывать ему свою правоту, хотя он им не перечил, улыбался и согласно поддакивал. Ему стало очень страшно, но он сумел удержать себя в руках, выслушал всё до конца, а когда поток слов иссяк, предложил другу выйти на балкон, чтобы перекурить.
       Они молча закурили. После небольшой паузы Владимир обратился к другу:
       - Ты хоть помнишь, о чем говорил только что?
       Друг молчал – то ли не понял, о чем спрашивает его Владимир, то ли не хотел отвечать, то ли не знал, что ответить. Молчал и Владимир. Затем он докурил, обнял друга за плечи и сказал ему в ухо:
       - Всё равно я тебя люблю, и всё равно ты – мой друг.
       После этого он собрался и ушел, а дома, сняв верхнюю одежду, прошел в комнату, сел перед зеркалом и начал разговор сам с собой, глядя в глаза своему отражению:
       - Послушай, ты, мартышка. Пришел твой час. Неважно, кто эти «инопланетяне», что они делают и зачем они нужны. Важно другое: ты должен опубликовать свой роман во что бы то ни стало. Возможность есть – интернет. Но сначала ты напишешь рассказ, в котором опишешь всё, что произошло с тобой со дня окончания романа и до сегодняшнего дня, и опубликуешь его. Ты долго ждал толчка и дождался его. Начинай движение.
       Оставшуюся ночь Владимир проспал как убитый, утром он наскоро позавтракал, оделся и вышел из квартиры. На лестничной площадке он огляделся, вызвал лифт, привычно прижался спиной к стене, дожидаясь, пока откроется дверь лифта. Точно также он огляделся, выходя из подъезда. В своем кабинете он закрылся на ключ, сел перед компьютером, открыл новый файл, посмотрел на чистый лист, высветившийся на мониторе, вздохнул, прислушиваясь к своему сердцу, подумав при этом: «только бы успеть», и набрал на клавиатуре первое предложение: «Начало января в городе Святого Креста выдалось теплым и дождливым».
       
       Записано в городе Святого Креста января 6-9 числа 2005 года Самохиным Владимиром Николаевичем.