Глава 30 переезд

Спорт делал свое дело. Он не раз выручал меня в сложные моменты моей жизни, становясь своего рода отдушиной. Я выкладывался на тренировках до изнеможения, выматывал свое тело до состояния половой тряпки. Я убивал в себе всякую попытку думать о том, что происходило со мной последние полгода. Постепенно я очистил свой организм от остатков алкоголя и свою голову от дурных мыслей. Дома я постоянно чувствовал дискомфорт от присутствия кого-то в одном помещении со мной. Мне надо было побыть одному. Это желание усиливалось и становилось навязчивым, и я раздражался по мелочам. Меня выводило из себя желание мамы пообщаться со мной и принять в моей жизни какое-либо участие. Я все чаще уходил в себя и отдалялся от всех. Когда это желание стало навязчивой идеей, я принял решение уйти от всех и жить в одиночестве, в течение недели нашел подходящее жилье и перевез в него все свои вещи, никому об этом не сказав. Это был прекрасный дом. Находился он в совершенной глуши, на отшибе города, на практически отвесном обрыве. Рыбацкий район на берегу моря. Свежий морской воздух и звук прибоя прилагались к этому жилищу безвозмездно и не в ходили в ренту. Сам дом представлял собой давно заброшенное жилище, в нем как минимум год никто не жил. Стоял отвратительный запах сырости, кругом от пола до люстры лежала пыль толщиной с палец. По крайней мере, тут никого нет. Дом находился в глубине двора, тут было очень тихо и спокойно. Половина двора была вымощена кафельной плиткой и, если вывезти мусор, копившийся годами, будет чисто и просторно. Старый заброшенный виноградник создавал естественный навес, накрывающий половину двора. В низком заборе, едва достающем до пояса, была сделана калитка, открывая ее, попадаешь на каменную лестницу, ступени которой исчезали в море. Еще от входа во двор, с улицы, открывалась потрясающая панорама моря. Создавалось впечатление полета над водой, земли видно не было, только необъятная водная стихия, куда только может достать взгляд. Жилье сдавалось сроком на один год с правом выкупа, хозяева дома проживали в Москве и собирались приехать через год, совместив отпуск с продажей дома. По телефону мы оговорили цену. У меня был год на то, чтобы заработать деньги на его выкуп. Маме я сообщил что уезжаю, не объясняя причин и не сообщив куда именно, просто уезжаю. Окинув взглядом помещение, примерно прикинул, сколько времени у меня уйдет на то, чтобы придать ему жилой вид, наметив фронт работ, я приступил к битве.
 Во дворе дома скопились залежи хлама, которые мне в последствии пришлось вывозить двумя самосвалами. Я неделю приводил дом в порядок выгребая, отмывая и ремонтируя, вывез всю старую мебель потому, как проветрить и привести ее в божеский вид не представлялось возможным. Привел в порядок виноградник, обрезав старые засохшие лозы, освобождая жизненное пространство молодым и сильным побегам. Все это я делал с особым рвением. Во мне сидела энергия, не выплеснутая энергия морального падения и эмоционального застоя. Я уходил от всего, что меня окружало и волновало все это время. Я вытеснял это, постепенно заполняя освободившееся пространство новой жизнью и новыми ощущениями. Первым делом я оборудовал мастерскую. Я соскучился по работе, да к тому же остро нуждался в деньгах. Первое время приходилось спать на полу, на матраце в абсолютно пустом помещении, но меня это не смущало, я был один и впитывал тишину каждой порой своей кожи. Море. Это что-то не поддающееся описанию. Каждый вечер я выходил во двор и подходил к забору. Особенно мне это нравилось делать в шторм ночью, когда огромный диск полной луны висел низко над водой, пробиваясь сквозь тяжелые свинцовые тучи как бы раздвигая их. Она с любопытством смотрела вниз с улыбкой на своем девичьем лице, освещая бездонную бездну выхватывая гребни волн и играя с ними серебряными бликами. Необузданная стихия потрясала, ошеломляла, вызывая из глубин сознания неудержимый животный страх, только этот страх не сковывал, наоборот он манил, возбуждал любопытство, гипнотизировал, заставлял сделать шаг вперед. Я чувствовал, как мое тело покрывается гусиной кожей, как внутри меня все холодеет от этого безумного страха, но неосознанно, словно притягиваемый огромным магнитом я делал шаг за шагом к этому безумию. Я подходил к забору и облокачивался на него. Ощущение парения над водой. Я наклонялся вниз и смотрел, как волны с безумным грохотом бились о берег и, разбиваясь, об него, разлетались в разные стороны мелкими серебристыми жемчужинами. Ветер. Ветер яростно трепал мои волосы. Он бил в лицо, пытаясь отбросить меня подальше от обрыва, мешая мне следить за его игрой. Он был недоверчив, как не доверяют чужаку, вторгнувшемуся откуда-то на обжитую территорию. Он агрессивен как вожак стаи, проявляющий агрессию к тому, кто осмелился перейти границы его владений, нарушить идиллию, к тому, кто помешал интимному общению его с морем. Он силен. Он демонстрировал свою силу и свое могущество, сгибая деревья, наклоняя их к земле, срывая с якорей лодки. Мне надо было приучить его к своему присутствию, к тому, что я тут надолго и не стану помехой, что не буду вторгаться в их мир, а просто буду наблюдать за их общением со стороны. Немного привыкнув ко мне, он снисходительно разрешил мне присутствовать при их общении. Потом, осознав, что я не представляю ни малейшей опасности, стал делиться со мной, как делится старший брат с младшим тем, что у него в избытке. Он стал делиться со мной своей силой и энергией. Он пронизывал меня насквозь, просачиваясь через поры моей кожи. Я чувствовал физически, как мои внутренности наполняются энергией и эта энергия, смешиваясь с кровью в венах, разносится по периферии тела, наполняя каждую клеточку моего организма его подарком. Насытившись этим зрелищем и этими ощущениями, я уходил в дом и засыпал умиротворенным. Я привыкал жить с этими звуками. Я засыпал и просыпался под звуки моря и под завывания ветра. Я учился дружить с этой стихией. Я был в восторге оттого, что мне никто не мешает быть одному. Утром, когда море устав от игрищ успокаивалось, я подходил к забору открывал калитку и спускался по ступенькам вниз. Из воды торчали огромные вылизанные морем камни. Я забирался на один из них, садился и смотрел. Просто смотрел на ровную гладь воды уснувшей стихии. Теперь, уставшее, оно ласково выглаживало валуны, и что-то тихо шептало только им понятным языком. Я подслушивал. Солнце, взяв эстафету у проказницы луны, грело его своим теплом, играя бликами на его ровной бирюзовой поверхности. Блики были настолько яркими, что невозможно было смотреть не прищурившись. Я дышал его запахом, впитывал его спокойствие и тепло. Рыбаки на своих фелюгах уходили в море снимать сети, удаляясь и превращаясь в маленькие точки еле различимые, где-то в районе горизонта. Чайки кружили над ними в надежде, что им перепадет какая-нибудь мелкая рыбешка, но были рады и маленьким кусочкам хлеба, которые им бросали рыбаки. Они подхватывали угощение и с криком благодарности взмывали в высь. Они дружили. Рыбаки любили чаек и подкармливали их, а те в свою очередь указывали им на рыбные места, кружась над косяком рыбы.
 Через неделю после переезда я перевез Толстого. Он быстро освоился на новом месте, обежав и пометив всю территорию. Ему нравилось тут. После квартиры, в которой он прожил несколько недель Толстый сходил с ума от простора и свободы передвижения. Для энергичной собаки большая территория имеет огромное значение. Тут есть куда деть энергию. Новый вольер, который я для него оборудовал, был теплый и свободный, ему очень понравилось потому, как он сразу в него зашел и лег на свое место. Толстый интересно реагировал на новые запахи, становился, поднимал голову и долго втягивал носом воздух. Совершая ночные рейды по периметру двора, с громким рыком, оповещая заведомых нарушителей границ о своем присутствии. Пробежав пару раз и оповестив всех, он успокаивался и уходил в вольер.
-Что? Нравится? - Спрашивал я Толстого.
Он замирал и смотрел на меня, насупив брови, с серьезной мордой, наклоняя голову то влево, то вправо. Слушал. Я наблюдал за ним, и улыбка расползалась на моем лице. Кто сказал, что собаки ничего не понимают? Вранье. Все они понимают и умеют слушать лучше, чем кто бы то ни было. Я часто выходил во двор, брал сигарету, садился на ступеньки и разговаривал с Толстым. Он подходил ко мне, садился на ногу и слушал, время от времени, поворачивая голову, чтобы посмотреть на меня.
-Что дружище классно нам вдвоем? Что скажешь?
Толстый, в очередной раз, поворачивал голову и смотрел на меня.
-Да. Только ты меня понимаешь. Ты настоящий друг, Толстый. Вот сидел бы сейчас в квартире и становился бы диванным пуфиком. Знаешь, почему я тебя Толстым назвал? Знаешь. Разленился ты совсем, тяжелым стал, потолстел сильно. Ну, какая из тебя рабочая собака? Так название одно гордое, “Боец”. Какой ты боец? С завтрашнего утра будем восстанавливать твое славное имя.
       Толстый слушал и понимал, что ждет его завтра. Он с радостью подскочил с моей ноги и вцепился зубами в автомобильную покрышку. Любимая игрушка, которую я для него заранее приготовил, он мог таскать ее часами, превращая постепенно в труху. Я подвешивал покрышку на дерево, и он цеплялся в нее своими саблями и рвал, как акула разрывает жертву всем телом, только хитростью можно было оторвать его от колеса или разжать зубы специальными разжимами.
       Мы понимали друг друга с полуслова с полужеста. Такое впечатление, что он может читать мои мысли. Когда голова наполнялась всякой ерундой в виде неприятных воспоминаний, он подходил ко мне и тыкал своим мокрым носом мне в грудь, потом разворачивался, подбегал к покрышке и останавливался, поднимал голову и смотрел на меня, наклоняя свою непробиваемую башку из стороны в сторону как бы говоря:
-Слушай, не грузись, давай лучше со мной позанимайся, я отвлеку тебя от этих мыслей.
       Я подходил к нему и наклонялся к покрышке, он тут же хватал ее и оттаскивал в сторону, заставляя меня идти за ним. Подпустив поближе, он давал мне ухватиться за нее, и у нас начиналась игра в перетягивание. Дурные мысли уходили. Чертенок! Знал что делает! Если же я никак не реагировал на все его старания, он подходил ко мне, садился рядом, облокачивался на меня, подставляя свою морду под руку, выпрашивая, чтобы я его почесал. И это ему удавалось. Я чесал ему за ухом и постепенно отходил от воспоминаний.
-Толстый. А ты коварный тип, не даешь мне грузится. И откуда ты все знаешь?- Спрашивал я.
 Он поворачивал голову и смотрел мне в глаза, а в них было написан ответ:
-Знаю.
Мы возобновили тренировки. Помимо своих посещений спортзала, которые я не прекращал, теперь еще и Толстый забирал у меня, как минимум, два часа в день на его подготовку к боям. С утра я садился на велосипед, который я перевез от мамы и запрягал Толстого в шлейку. Начали мы с получасовых прогулок и плавно перешли к часовому бегу придельным для него темпом. Я не давал ему перегружаться, постоянно контролируя его состояние. Надо было восстанавливать его выносливость. Днем вторая получасовая тренировка, заключавшая в себя отработку команд в бою и прыжки в длину и в высоту для проработки мышц задних лап, шеи и грудной клетки. А потом, после того как он отдышится, начиналось плавание. Самый любимый его момент. Толстый становился неуправляемый. Он уплывал далеко в море и, практически не возможно было его оттуда вытащить ни командами, ни уговорами.
-Толстый! Твою мать! Запомни и повторяй за мной “Я не рыба, я собака. Я не рыба, я собака”.- Высказывал я ему.
На что получал ответ в виде склоненной на бок заинтересованной серьезной морды.
Моя жизнь наполнялась смыслом, я долго отходил оттого, что произошло со мной ранее, но отходил. Я заполнил свой график работой, тренировками, занятием с толстым, медитацией и еще десятком различных интересовавших меня вещей.
 Вечером я бросал дом на Толстого и отправлялся в спортзал. Все меньше и меньше оставалось времени до турнира. Я готовился как сумасшедший. Готовился так, словно это последний бой в моей жизни. В сущности, он и был последним боем, только за что? Это был бой самого с собой. Я хотел доказать себе, да и тренеру, что я не размазня и не медуза.