Существа

       Наблюдая за ними из-под полуопущенных ресниц, я с каждой секундой всё больше погружалась в угрожающий полумрак, окутывающий всё моё существо непонятным трепетом, пронизывающий каждую клеточку тела приятной, разливающейся болью. Что мне было нужно от этого вечера, дышащего на стекло снаружи ментоловым холодом и дарящего такие чудесно-болезненные минуты бесстыдно-робкого подглядывания? Ведь с каждым днём ничего не менялось, они проходили мимо, оставляли меня в этих бесконечных и бесприютных стенах насквозь пропитанного их запахами отеля, оставляли, наедите с собой и с мечтами о том недосягаемом и мучительно-нереальном снисхождении, которого мне никогда и ни за что не заслужить. Собственная ничтожность убивала меня. Нелепые реплики, отвратительнейшие жесты, взгляды, полные смятения и благоговейного трепета. Всё это уже порядком надоело мне. Мне хотелось сброситься с высотки, лишь бы навсегда уничтожить непростительно-тупую нелепость, заключённую в моём собственном невостребованном теле.
       Но, стоило хоть одному из них появиться неподалёку, просто пройти мимо, скользнув по моей нескладной фигуре разочарованно-сочувственным взглядом, как вдруг моё жалкое, на первый взгляд, существование наполнялось глубочайшим и полным смыслом, заставляя меня разом почувствовать прилив сил и необычайной бодрости и даже сходить перекусить где-нибудь, где не так много народу. Терпеть не могу большие скопления людей. То есть, мне нет до них дела.
       - Да пошли они, - сказал однажды Джереми, с наглым остервенением пытающийся прорваться без очереди в кассу. Я тогда так и не купила билет. Весь день слонялась по скользким мрачноватым улицам, натыкаясь ослепшими от слёз глазами на расплывчатые, словно перекошенные дождём, лица, спотыкаясь и расплёскивая неуклюжую, почти дебильную нелепость, солоно проглатывая колючие взгляды и издевательские смешки прохожих, застревающие в горле, словно скомканная бумага.
       И всё-таки, Джереми был прав. Никто не заслуживает уважения.
       Сегодня, я впервые за много дней, проснулась ради чего-то. Вернее, я испытала такое ощущение внутреннего подъёма и необъяснимого счастья, когда открыла глаза, что сразу решила, что сегодня просыпаюсь для чего-то. Меня тянуло на воздух, я распахнула окно и почти с вожделением подумала о горячих круассанах с сыром или расплавленным шоколадом. Это был первый мой завтрак за несколько дней. Я как раз выходила из столовой, когда он выцедил меня из толпы. Взгляд немного пьяный или обдолбанный, но очень стервозный и похотливо-разнузданный. Немного уставший и измученный, - вероятно опять они всю ночь напролёт немилосердно трахались, сотрясая потолки соседей снизу, и уснули только перед самым рассветом.
       Джереми был ещё в халате, - таком замечательном, розовом фланелевом халате с бабочками, и в мягких тапках с собачьими мордами. Тёмно-русые, жестковатые на вид, волосы были ещё мокрые, после душа, но уже уложенные расчёской на немного неровный, небрежный пробор. Большие, зелёные глаза снова остановились на мне. Я обмерла и нервно прикрыла рукой вырез блузки. Кожа на груди начала покрываться красными пятнами. Я задохнулась.
       - Я тебе нравлюсь, детка? – продолжая смотреть мне в глаза, одной рукой поглаживая свою выставляющуюся из-под халата, белесо-обнажённую лодыжку, сказал он.
       Я чуть заметно кивнула, пытаясь сглотнуть комок судорожного щекочущего напряжения, и чуть не поперхнулась, когда его вторая рука отечески легла мне на плечо:
       - Ну, я же всё понимаю, милая. Я всё вижу, маленькая богиня, - он похотливо облизнул пересохшие губы, - Ты здесь уже чёртову уйму времени, и так и не смогла никого подцепить. Ты здесь совершенно одна, я прав?
       Я снова попыталась, как можно спокойней кивнуть, но вместо этого, из моей груди вырвался какой-то отчаянный не то всхлип, не то вздох.
       - Сегодня мы с Саймоном идём в одно весёленькое местечко. Ты не хочешь к нам присоединиться, печальная одинокая фея?
       - Прекрати меня так называть, - взорвалась я, едва удержавшись, чтобы не влепить ему пощёчину, - Меня зовут Элайн.
       - Правда? – удивлённо вскинул он правую бровь, в которой прелестно поблёскивало золотое колечко, - А мы с Саймоном прозвали тебя Свинкой. Ты такая молоденькая, такая розовенькая, - он широко улыбнулся, обнажая слегка неровные, нездорового, полупрозрачного цвета, зубы, - Мы давно за тобой следим.
       Я поёжилась и сделала вид, что мне совсем не интересно, что он про меня думает.
       - Ты не знала, а мы за тобой следили, - восторженно продолжал он, - Вчера, ты весь вечер проплакала в женском туалете…
       - Откуда ты знаешь? – стараясь на него не наброситься, чересчур вежливым голосом осведомилась я.
       - Я просто зашёл посмотреть – всё ли у тебя там, в порядке, - вот и всё, - будничным тоном, равнодушно пожав плечами, ответил он, - А позавчера ты отправила кому-то письмо.
       - Ты… - я сжала клацающие в тщательно сдерживаемом приступе бешенства зубы, - Ты!..
       - Да, я люблю за тобой наблюдать, - идиотически улыбаясь, продолжал он, - Как ребёнок, посадивший жучка в спичечный коробок. Я пытался выяснить, есть ли у тебя хоть какие-то интересы или хобби… но, по-моему, тебе уже давно на всё… э-э… мягко говоря, наплевать.
       - Это не твоё дело.
       - Ну, разумеется, не моё, - он оскалился и медленно убрал руку с моего плеча, - Кто бы спорил, детка?
       - Элайн.
       - Вот я и говорю – кто бы спорил, Элайн, детка, что это не моё дело, кому ты там отправляешь эти чёртовы письма и по какой причине до сих пор не нашла себе трахальщика? А может ты лесби? Что ты на это скажешь, златокудрая нимфа?
       - Господи, ты меня уже бесишь! Только попробуй ещё раз обратиться ко мне в том же духе и… и… - я беспомощно развела руками и, с трудом сдерживая слёзы, помчалась вниз по лестнице. Мне казалось, что происходящее – сон, я даже не ощущала своего тела, да и мои собственные слова казались такими чужими, такими дерзкими и смелыми. Я не могла поверить в то, что только что разговаривала со своим идолом, со своим Великим Кумиром, со своей ожившей сексуальной фантазией, со своим богоподобным существом. Джереми и Саймон заполнили всё пространство в моём сердце, и я не представляю, что бы было со мной, если бы они вдруг уехали и оставили меня опустошённой и ненужной, как приконченная бутылка виски. Конечно, я прекрасно знала характер Джереми, но почему-то сегодня, когда он обращался ко мне в своей этой высокомерно-нахальной манере, у меня всё скрутило внутри и захотелось его ударить. Ударить до крови, а потом – выпить его кровь. Высосать всё без остатка. Потому что он всё-таки мой. Мой Джереми навсегда.
       Он догнал меня на последней ступеньке и, мягко обхватив за плечи сзади, прошептал:
       - Сегодня, в восемь вечера, возле входа.
       Я попыталась обернуться, чтобы увидеть выражение его лица в эти секунды, но он только плотнее сомкнул руки, не давая мне шевельнуться. По телу прокатилась волна дикого возбуждения, ногти самопроизвольно впились в подушечки ладоней, я откинула голову назад, на плечо Джереми и закрыла глаза. Слизнув капельки пота, молниеносно проступившие над верхней губой, я провалилась в какую-то сладкую полудрёму и не сразу сообразила, что мой Джереми властно целует меня не в моих психоделических грёзах и не в нарколептических снах, а наяву. Явь сегодня была туманной. Прошло не меньше минуты, прежде чем я пришла в себя ответить на его поцелуй. Он удовлетворённо улыбнулся и деловито приобнял меня за талию:
       - Так ты придёшь, ангел?
       - Приду, - хрипло ответила я, не смея от него отстраниться.
       Он сардонически расхохотался и легонько оттолкнул меня. Я набралась сил и сделала один неуверенный шажок назад. Два. Три. Он постепенно удалялся из поля моего зрения. Я закрыла глаза, и он исчез совсем.


       * * *


       А потом была истерика. Я билась в конвульсиях на кровати, сминая постельное бельё, скатывалась на пол, заползала под кровать, крушила свой номер, разбила зеркало, всадив в него кулак левой руки. Сдёрнув душевые занавески, я до упора открыла кран и, истекая кровью, бросилась на залитый пол, едва не теряя сознание от судорожно ломающих тело рыданий. Вот так вот, весьма странно протекала у меня реакция на первый поцелуй.
       В половине восьмого, я неслышно выскользнула в тёмную воронку коридора, словно растворившись в матовом блеске его бархатистого лона, и приложилась ухом к двери той самой комнаты, где проживали мои божества. Сначала я слышала только рокот взбесившейся кофеварки и отдалённое позвякивание столовых принадлежностей, но вскоре до моего слуха донёсся чуть приглушённый, словно прорывающийся через полиэтилен, капризный и ломкий, как у мальчишки, тенор Саймона:
       - Я мог от тебя всякое ожидать, но это… это уже переходит все границы, - судя по тону, он был, мягко говоря, недоволен, на самом же деле – буквально закипал от ярости.
       - Но почему? Это же наша Свинка. Мы её достаточно знаем, да и она нас…
       - Ты же знаешь, я терпеть не могу женщин!
       - Но она совсем ребёнок. Ей, наверное, ещё и восемнадцати-то нет.
       - Мне совершенно не важно, сколько ей лет. Главное, что анатомически – она женщина, мать твою! Если тебе на это плевать, то ты, чёрт побери, грёбаный извращенец, двустволка, долбанный…
       - Мне не плевать, - перебивая, возмутился он и, судя по всему, хорошенько врезал ему. На какое-то мгновение в номере воцарилась тишина, после чего Джереми продолжил, - Ты знаешь, что последняя девушка у меня была в колледже, а мне тридцать три года, чёрт побери. Но это же просто Свинка! Она… - просто она. Маленькая подглядывающая бестия. Бесполый ходячий глазок, питающийся чужим сексом и антидепрессантами. Неправдоподобно странное создание, которое прекратило жить и стало ошибочно зомби. Существо без настоящего. Кто она? Господи, кто она?! Почему она вечно разбитая, с кругами под глазами и…
       - Тебя это так волнует? – ревниво, почти угрожающе отозвался он.
       - Боже, да меня это ни разу не волнует, о чём ты говоришь! Просто…
       - А ты случаем не влюбился?
       - В кого?
       - В неё, мля.
       - Да что ты несёшь, мать твою, Саймон, ты вообще в своём уме?! Я же просто дразню её, неужели ты не понимаешь? Да тебе ли не знать о моих садистских наклонностях. Я так хочу поиздеваться над этой малюткой, ты что, не видишь? Я так давно мечтал об этом, чёрт возьми, Саймон. Использовать людей… выпивать, съедать их… бросать их… И всё это, заметь, в целях повышения самооценки.
       - Плевать мне на твою самооценку. Эгоист.
       - Ты меня ненавидишь.
       Я резко отстранилась, словно меня ударило током или ошпарило крутым кипятком. На ватных ногах проследовала в свой номер и осталась неподвижно сидеть на месте недавнего крушения, непонятно для чего, плотно зажав уши изрезанными, саднящими ладонями.
       Постепенно стемнело настолько, что я еле могла различить даже свои согнутые в коленях ноги. От странной, подозрительной тишины и спокойствия вокруг, становилось не по себе, и только я догадалась отнять руки от головы, как на меня тут же обрушился чудовищный стук. Я мигом вскочила и повключала везде свет. Затем осторожно, слушая собственное неровное сердцебиение, приоткрыла дверь и сквозь неплотно сомкнутые пальцы, щурясь, увидела две удивлённо-расплывчатые фигуры. Джереми стоял, чуть приобняв хрупкого, белокурого Саймона, который так и пожирал меня немного одуревшим, презрительным взглядом:
       - Она спала, - капризно выпалил он и потянул Джереми в сторону, словно ребёнок, цепляющийся за материнскую юбку. На его лице читалось нескрываемое удовлетворение.
       - Свинка?
       - Эй, ну пошли-и-и… - канючил Саймон, дёргая его за рукав.
       - Отстань, - грубо ответил он, отталкивая его от себя, как назойливого пса, - Так ты действительно спала, детка?
       Я отрицательно помотала головой, отстраняясь от Саймона, который обстреливал меня шариками от жвачки, кретински смеясь и скаля рожи.
       - Прекрати, - сверкнул на него своими изумрудными миндалевидными глазами Джереми, и он покорно сложил руки по швам, обиженно надувшись.
       Джереми подошёл ко мне и любовно обвил руками мои плечи, пытаясь, тем самым, заставить Саймона лезть на стенку от ревности. Мгновенно растаяв, я потянулась к его полным, алым губам, но он, выразительно посмотрев мне в глаза, приложил свою ладонь к моим губам, и я бессильно уронила голову ему на плечо.
       - Ну что ты, детка, не надо, - он отечески погладил меня по голове и поцеловал в лоб, ласково убрав прилипшую к виску прядь волос, - Почему ты не пришла, дорогая? Мы с Саймоном… мы так тебя ждали…
       Я отстранилась и, стараясь не смотреть ему в лицо, срывающимся и более высоким, чем обычно, голосом сказала:
       - Я всё слышала. Всё. Всё. Всё…
       - Ммм… ты опять следила за нами, подгляда? – судя по всему, мысль о том, что кто-то вторгается в его личную жизнь, откровенно возбуждала его.
       - Меня зовут Элайн.
       - Так значит, ты не хочешь с нами?
       - Куда? – вперила ему в грудь усталый взгляд я.
       - Ты знаешь. Как раз для таких, как мы с Саймоном. Ты ведь давным-давно всё поняла, Свинка моя, Свинка, Сви-и-и-нка?
       - Я всё видела своими глазами.
       - Конечно, это же твоё хобби, - он пошловато ухмыльнулся, - И что же ты видела? Всё-всё-всё? – он дразнил меня, словно собачонку, периодически бросая Саймону многозначительно-похотливые взгляды. Тот демонстративно игнорировал его, надувая пузыри одуряющее пахнущей клубникой жвачки. Одна его рука лежала на бедре, большим пальцем в кармане узеньких джинсов, другую он, неестественно изогнувшись, заложил за спину так, что его рисунчатая футболка задралась, обнажая полоску белой, нежной, как у ребёнка, кожи, и мне до ломоты в конечностях захотелось коснуться губами обнажённого участка его живота.
       - Ну же, Свинка? Ты видела, как мы трахались, или как он мне отсасывал, или, как мы целовались? Насколько далеко ты зашла в потере своей вуайеристской девственности, моя принцесса?
       - Я видела вас позавчера, возле отеля. Вы оба были пьяны, хохотали, как безумные, всю дорогу приставали друг к другу, а потом для чего-то зашли в кусты…
       - Ну, конечно, мы могли и не заходить в кусты, - он мягко посмотрел мне в глаза и добродушно рассмеялся, - Мы просто решили отлить, дорогая. Надо же, насколько ты, оказывается, испорченная дрянь! Что ты подумала, мы там делали? Ну же, отвечай, детка? Скажи, что, по-твоему, мы делали той ночью, в кустах?
       Жгучий, постыдный румянец залил мои щёки. Я отвернулась и, словно в дурном сне, стала считать секунды до пробуждения. Один, два, три, четыре…
       - Проклятая извращенка, - Джереми настойчиво развернул моё лицо к себе и схватил за подбородок, наслаждаясь моим горячим стыдом и горьким, порочным разочарованием, - Твои родители знают, какая ты сучка?
       - У меня нет родителей, - с вызовом ответила я, дерзко глядя ему в глаза, затуманенные алкоголем и сдерживаемым желанием, - Отец умер, когда мне было одиннадцать, а мать укатила с любовником, оставив меня на попечительство тётки, - машинально тараторила я фразу, произнесённую мной за всё это время уже, наверное, раз сто, - Она запирала меня в комнате, не позволяя ни с кем видеться и кормила каким-то дерьмом. У меня даже телевизора не было. Только книги и комп.
       - Ну, дела, - он посмотрел на меня с неподдельным сочувствием и отпустил мой подбородок, - А Интернет она тебе провела?
       - А как же, я же училась всё-таки, в школе. На занятия-то она меня отпускала.
       Джереми вопросительно на меня посмотрел, и я поспешила удовлетворить его нездоровое любопытство:
       - Ты угадал. Ночи напролёт я шмонала по порно-сайтам, преимущественно гейским. Это был своего рода протест…
       - …против тёти? – закончил за меня он, и я впервые расслабленно рассмеялась:
       - Ну да, вроде того.
       - Так значит, это у тебя, как следствие травмы детства? – он сказал это так, что мне вновь захотелось его ударить, - А может, ты и до этого была немного… со странностями?
       Саймон неприятно захихикал. От его издевательского, нахально-злобного смеха, меня бросило в дрожь. Всё-таки, они мои кумиры.
       - Нет у меня никаких странностей, - рявкнула я и, подойдя к Саймону, изо всех сил ударила его в живот. Боль иголочками пронзила запястье на левой руке и, кажется, только сейчас, Джереми заметил, что у меня забинтована рука.
       - Где ты поранилась, Свинка? Это последствия каких-нибудь очередных твоих извращенских утех? – он косо улыбнулся, с удовольствием наблюдая за сползающим по стенке Саймоном. Не отнимая руки от живота, он поднял на него искажённое нечеловеческой болью лицо и прохныкал:
       - Она сумасшедшая, ты что, не видишь? Вмажь ей как следует, чтобы думала в следующий раз.
       - Девочек не хорошо обижать, Саймон, - спокойно ответил он, подойдя к нему и нежно поцеловав его в макушку, - Ну, прости меня, милый. Я совсем не считаюсь с твоими чувствами.
       - Врежь ей. Какая она на хер девчонка? У неё даже сисек нет.
       - Ну, не у всех же девушек большая грудь, - заступился за меня Джереми, поглаживая Саймона по спине с таким сосредоточенным видом, словно ожидал, что доведёт его тем самым до кульминации сладострастных ощущений.
       - Всё равно. Я хочу, чтобы ты ей врезал, как следует. Давай, прямо в лицо.
       Джереми поднялся с колен и, умоляюще глядя мне в глаза, стал приближаться. Я испуганно вжалась в стену и закрыла лицо рукой. Он подошёл ближе и, тепло, сжав мою поднятую, перебинтованную руку в своей, опустил её, всё так же виновато заглядывая мне в лицо. Я покорно подставила ему щёку, в надежде что такое беспрекословное подчинение его разжалобит, но он, похоже, был слеплен из другого теста.
       - Не надо, - тихо попросила я, но он уже занёс руку и, в следующий миг, размахнувшись, ударил.
Из уголка моего рта заструилась тёплая кровь, и он, не сдержавшись, впился в него своими сухими, растрескавшимися губами. Когда он закончил, в трещинках его рта остались капельки моей крови.
       - Извини, - обессилено произнёс он, пошатываясь, словно лунатик.
       Я приложила руку к разбитым, но уже не кровоточащим губам, и равнодушно посмотрела в его дикие, сияющие глаза, постепенно наполнявшиеся каким-то животным страхом и слезами бессилия.
       - Ну, и как тебе? – с кривой усмешкой, спросила я, - Полегчало, граф Дракула хренов?
       Он прикрыл глаза и рухнул на пол, сложив голову любовнику на колени.
       Все мы были подавленны и слишком слабы, чтобы вести обычный обмен любезностями. Вскоре я поняла, что даже столь интимный момент не сблизил меня и Джереми, и он по-прежнему настроен ко мне более чем наплевательски. Меня это уже не расстраивало. Он научил меня не воспринимать проигрыш однозначно. Потому что победа ещё более губительна. Теперь я знала.
       - Да она даже не красится, - неуверенно продолжал Саймон, через десять минут взаимного наблюдения друг за другом.
       - Может быть, ей тётя запрещает? – Джереми поперхнулся ядовитым смешком, лукаво наблюдая за моей реакцией.
       Я поспешила принять наплевательский вид, и он разочарованно отвернулся.
       - И потом, что у неё за стиль одежды?
       - Ты называешь это стилем, дорогуша? Да она просто ограбила мужской секонд-хенд. Я вот недавно спросил её, не лесбиянка ли она, случаем, а она так занервничала, сказала, что я её взбесил и убежала. Представляешь, какая цаца?
       Оба непристойно заржали. Клянусь, в эту секунду я ненавидела их ещё больше, чем себя.
       - Так ты с нами, Свинка? Будет весело. К тому же, у тебя, видать, мощная теоретическая база по этой части.
       - Да пошли вы.
       - Мы пойдём вместе с тобой, - неожиданно подал голос Саймон, и я только сейчас заметила, какой же он ещё мальчишка. Едва ли не мой ровесник. Его миловидное личико было покрыто чуть заметным золотистым пушком, особенно проступающем на подбородке, и мне сильнее прежнего захотелось поцеловать его в эти алые, чуть влажные приоткрытые губы, надтреснутые посередине, словно вишни.
       - Сколько тебе лет? – спросила я, проводя рукой по его щеке.
       - Не смей меня трогать, - брезгливо поморщился он, невольно от меня отстраняясь, - Мне девятнадцать, и не вздумай распускать руки, уродина.
       - Прости.
       - У него аллергия на женский пол, - сострил Джереми. Вырастая между нами, он игриво подхватил Саймона за подмышки и закружил в воздухе, - Сначала я думал, что у него принцип или что-то вроде того, но потом понял, что он такой и есть, независимо ни от чего, и уж тем более, от своей ментальности и всяческих убеждений.
       - Ему, по-моему, плевать, - заметила я.
       - На что плевать, милая?
       - На то, что он такой.
       - А я что должен был попытаться наложить на себя руки из-за этого? – дерзко отозвался он, испепелив меня взглядом, - Или стать такой же дёрганной неврастеничкой, как ты? Постоянно жрать антидепрессанты и рыдать в каждой свободной туалетной кабинке?
       - У меня было тяжёлое детство, - возмутилась я, - Как ты можешь!
       - Да заткнись ты, сучка облезлая. Меня так вообще отец выкинул на улицу, когда мне было семнадцать.
       - Что ты сделал?
       - Да ни хера я не сделал. Просто сказал ему, что я гомик.
       Я попыталась понять по его лицу, не разыгрывает ли он меня, но он, судя по всему, был не в том настроении.
       - Как же ты существовал на улице?
       - На улице такие, как я, выживают преспокойно, отбросив ложный стыд и поборов излишнюю брезгливость.
       Он сказал это так цинично, с такой хладнокровно-вызывающей ухмылкой, что мне захотелось громко, что есть мочи закричать, только чтобы избавиться от скопившейся где-то на уровне гортани, злобы и враждебности по отношению к лицедею-миру, задабривающему нас солнечным теплом и дивными, благоухающими божественными ароматами, цветами.
       - Да, девочка, я приторговывал собой на улицах несколько месяцев, пользовался диким спросом, пока меня не удочерил, сей замечательный джентльмен, коего ты соизволишь лицезреть в данный момент, стоящим за моей спиной и наверняка подающим тебе какие-то тайные знаки, или просто похотливо стреляющим глазками в твою сторону. По секрету тебе скажу - в юности, он питал определённую слабость к таким вот, до неприличия бесполым существам, как ты, - он помолчал, - А ты точно не лесбиянка?
       Я лишь возвела глаза к небу.
       - Жаль, - разочарованно протянул он.
       - Не переживай, это наследственное.
       - Да, но твои инстинкты.
       - Нет у меня никаких инстинктов. Пожизненная депрессия, знаешь ли, накладывает свой отпечаток.
       Он успокоено кивнул.
       - Сладкая, да по тебе клиника психиатрическая плачет, - подал голос Джереми и, подойдя ко мне, принялся рассматривать мою покалеченную руку, - Это ты сама сделала? Ну, конечно, сама, у тебя же никого больше нет – ни друзей, ни врагов.
       - Ты такой чуткий, мать твою.
       - А ты такая вежливая, такая добрая, в рот тебя еб$ть!
       - Не смей так со мной разговаривать, педик вонючий!
       - Да ты точно лесбиянка малолетняя…
       - За-ткни-тесь! – Саймон закрыл уши и поглядел на нас, как на законченных идиотов, - Придурки долбаные.


       * * *


       Так, я оказалась в их «весёлом местечке». Весёлом – и в первом, и во втором значении этого слова, если судить по словарю английского языка. Не могу сказать, что увиденное стало для меня неожиданностью, - всё-таки тётя слишком часто запирала меня одну в комнате, за неимением альтернативных видов развлечений. То есть, я, конечно, могла выучить нотную грамоту или насобачиться собирать кубик-рубик, но всё равно мои старания никто бы не оценил, даже если бы я научилась извлекать квадратный корень из четырёхзначных чисел в уме.
       Мы экспериментировали с наркотиками, оскорбляли друг друга самыми грязными и непристойными ругательствами, пили кровь и обсуждали последние новости шоу-бизнеса, который, конечно, ненавидели, как и все, принадлежащие к касте крайне возвышенных и свободомыслящих, эстетически лидирующих существ.
       - Как ты здесь оказалась, Элайн? Неужели тебе удалось избавиться от старой мымры? – накачанный кислотой Саймон так и пожирал меня взглядом, навалившись мне на плечо, и я на мгновение даже усомнилась в его гомосексуальной природе.
       - Меня выпустили под залог, - саркастически ответила я, - На самом деле, я обокрала её и сбежала сюда, в город моей мечты.
       - Серьёзно? Значит, Лондон для тебя – святое место, вроде того?
       - По этим улицам ходили великие люди. Бретт Андерсон…
       - Он и сейчас ходит.
       - Ты не меломан?
       - Меня мама с ранних лет классикой пичкала. Я музыкальную школу окончил по классу фортепиано. Так что, музыку терпеть не могу, с тех пор.
       - Саймон, - я помедлила с вопросом, затем сжала его хрупкую ладонь в своей, перебинтованной, и спросила, - Где сейчас твоя мама? Она же не могла, как отец, отказаться от тебя?
       - А она и не отказывалась.
       - Но… почему ты не с ней? – непонимающе воззрилась на него я.
       - Потому что она… она больна. У неё какое-то душевное расстройство. То есть… моя мать – сумасшедшая, она в больнице… к ней никого не пускают, даже меня…
       - Поосторожней с ним, - с неуместной иронией, предупредил меня Джереми, - У него дурная наследственность.
       - Дурак, - сказал Саймон, чуть не плача, - тебе этого никогда не понять, ты вообще ни разу не видел своих родителей, сволочь приютская.
       - Зато меня усыновили хорошие люди.
       - С толстыми кошельками?
       - Да, Саймон, представь себе. Когда ты уже прекратишь тыкать мне этим в глаза? Ты можешь хотя бы сделать вид, что ты мне благодарен?
       - Пошёл ты, скотина мажорная.
       - Ты, действительно, несправедлив к нему, Саймон.
       - Катись отсюда, а?..
       …Джереми наконец-таки расправился с молнией на джинсах Саймона. Когда он раздел его полностью, я заметила довольно глубокий след от тугой резинки трусов у него на бедре. И мне снова захотелось его. Теперь уже всего, безраздельно.
       Потому что он всё-таки мой. Мой Саймон навсегда.
       Джереми опустился на колени, отрастающие волосы разметались по его субтильно-узким плечам, а Саймон откинулся на большой кожаный диван, окружённый причудливых форм канделябрами, с сотнями зажжённых свечей, мерцающих тусклым, призрачным светом, от которого его лицо казалось, как бы подсвеченным изнутри, и я внезапно, с трепетом, ощутила его божественное начало. Ресницы утончённого, изнеженного юноши едва заметно подрагивали, на щеках проступил неровный, рваный румянец, и я подумала, что он, наверное, был очень болезненным ребёнком, в раннем детстве. Я сканировала взглядом его тонкокостное, ещё совсем мальчишеское тело, постепенно наливаясь теплом, - вся, как огромный глаз, без века и ресниц. Око. Зеница. Что угодно.
       - Детка, ты какая-то неправильная, - словно издалека доносился до меня голос Джереми, - Ты можешь хоть, для приличия, как-нибудь доставить себе удовольствие, а не просто пялиться?
       - Вот дура, - подхватил Саймон, затаив дыхание в предоргазменной истоме, - Извращенка долбанная. Отвернись, корова галлюциногенная!
       - Ну-ну, свистни, когда будешь кончать, - невозмутимо парировала я, принявшись демонстративно разглядывать свою забинтованную руку.
       - Вот мразь, - задохнулся он, и обессилено уронил голову на шёлковые подушки.
       Его юношески-совершенное тело блестело от испарины. Джереми сложил голову ему на живот, размазывая по нему его же собственную сперму.
       Наблюдая за ними из-под полуопущенных ресниц, я с каждой секундой всё больше погружалась в угрожающий полумрак, окутывающий всё моё существо непонятным трепетом, пронизывающий каждую клеточку тела приятной, разливающейся болью. Что мне было нужно от этого вечера, дышащего на стекло снаружи ментоловым холодом и дарящего такие чудесно-болезненные минуты бесстыдно-робкого подглядывания? Ведь с каждым днём ничего не менялось, они проходили мимо, оставляли меня в этих бесконечных и бесприютных стенах насквозь пропитанного их запахами отеля, оставляли, наедите с собой и с мечтами о том недосягаемом и мучительно-нереальном снисхождении, которого мне никогда и ни за что не заслужить. Собственная ничтожность убивала меня. Нелепые реплики, отвратительнейшие жесты, взгляды, полные смятения и благоговейного трепета. Всё это уже порядком надоело мне. Мне хотелось сброситься с высотки, лишь бы навсегда уничтожить непростительно-тупую нелепость, заключённую в моём собственном невостребованном теле.
       В моём существе.




       1 апреля, 2008.