33

Букет 97г из серии "Памяти Ван Гога"

***

Оружие… Вооружить оружием женщин? По городу зачем-то ходят с оружием, в трамвай с ним же садятся и колбасу покупают – откуда только деньги в наше трудное время берутся… Да, всё это неплохо, но всё же пахнет политикой. Наверное, у этих женщин есть какие-то лозунги и они окончательно власть захватили. Наверное, жена начальника подговорила жен других начальников и они сначала власть наверху захватили, а потом кинули лозунг в женские массы – всё это не так интересно, потому что пахнет политикой, т.е. газетой, а вовсе не книгой… Может, лучше деткам пушки раздать, оказать такое доверие? 5А класс на складе ничего не оставил, с ног до головы себя всяким железом обвесил. В хоккей не клюшкой, а автоматом играют. Но всё это тоже не ахти как интересно, потому что не может, не может оружие не пахнуть политикой. Наверное, хунта и дети военных, наверное, завтра у них попытаются всё отобрать и будут оружие метлою мести, как пустые консервные банки, но самое любимое дети припрячут, в лес уйдут дети с самым любимым, партизанить в лесу и на даче... В общем, что же интересного можно сделать фантазеру с оружием? Оно такое тяжелое и гремящее, что, в отличие от киношников,  всякая фантазия у меня отнимается. Нельзя рыбачить с оружием. Не случайно остается только политика...

***

Советовал им есть летнюю, диетическую капусту – не едят, не верят, что вкусно (с яйцом, сметаной) и полезно, думают, что забочусь лишь о том, чтобы она не пропадала. Устойчиво забираю её себе (а везти далеко, тяжело), им ничего не советую – и перемена мыслей, как-то солнечным утром  на кухне говорит она ему (а меня нет): «а не приготовить ли нам для разнообразия капусту?»!.. (П.С.: да уж, поистине радостный день)

***

Музыка помогает мне думать, выходить в те высшие сферы, куда другим, возможно, помогает выйти богатство, но это только справедливо в условиях, когда дела мне думать мешают. Без дел  мог бы без музыки, а так я привык уже, что в руках моих дело, а в голове моей музыка, настолько привык, что она мне кажется свойством сознания…

Мамаши деток в школы ведут, мамаши очень хотят, чтобы у них было всё правильно, безмозглые мамаши торжественно деток в дурацкие школы ведут -  и неужто я буду слабовольнее и глупее этих мамаш и когда-нибудь тоже своего сына в дурацкую школу отправлю, для какового счастья к тому же прорва денег потребуется?! Я боялся всего, даже мамаш, мне казалось, что они меня осуждают, к примеру,  за то, что  не ношу пионерский галстук или же форму,  или хотя бы пиджак, а слушаю музыку…

А  вот у этой мамаши тоже есть дочка, но её не так давно обокрали, я знаю и трагедийность с лица её уже никогда не сойдет. Похоже, она хочет, чтобы всех расстреляли. Всё равно, мол, не детки. Да и детки теперь хороши – продолжает рассуждать она дальше – и в отчаянии прется на ненавистную службу, где платят так мало по сравнению с тем, что украли. Государство, где благодарность за службу тебе беззаветную, почему никого не поймали, ведь дальше некуда просто, как всё неправильно и зачем только мы газеты читали… (П.С.: сглазил улицу свою – недавно только дифирамб пропел за то, что у своих тут не воруют. Наверное, в связи с переселением хапнуть оказалось возможным напоследок)

***

Я выполнил свой долг:  посмотрел кино, которое они снимали. А вчера  почитал книжку, которую написал один из них. Это было очень трудно, я буквально умирал и задыхался в той среде, которую они  вроде бы для своего отдыха и даже развития  разума создали. Глобализмы завалили их глыбами и, чтобы выбраться, они должны были отдать свою жизнь и превратиться в манекенов и манекенщиц. В 18-ом веке такие носили парики, но и в 20-ом кое-где все ещё писали в рифму стихи. Рифмы как парики.  Днем по образу и подобию своему творятся ими предметы, а вечером они приходят в большой предмет, состоящий из помещений, напичканных до невозможности манекенной мебелью, и  смотрят кино ни про что, потому что всё завалено глыбами…

***

Такому как  я следует быть более расслабленным и плотным на людях. Напряженный, длинный, бледный. То, чего так не хватает.  Получившаяся гармония настолько же сделает меня незаметным на вид, насколько заметно дела начнут получаться. Затрата на вид была слишком огромна по сравнению с затратой на дело – почти как у памятника. На вид и успех у девушек. Люди – памятники и немудрено, что  многие дела даже не зачаты. Некому, не с кем их зачинать. Махнул рукой на девушек. Конечно, я тоже привык к себе такому, к тому что «это не мое», но в последнее время мне легче ужасаться: «у меня не получается». Даже тексты не получаются. Т.е. они уже иные, но пока не получаются. Хотя замечательно, что стандарты не получаются. Или получаются? Или не замечательно? Выдумываю велосипед, хотя надо просто доехать, а уж потом и выдумывать. Гонки изобретателей велосипеда. Буду среди них самый расслабленный и плотный – на людях и ради девушек…

***

При более глубоком погружении в жизнь уже автоматически делаются многие дела. Та же поездка на электричке: даже после ста поездок электричка всё ещё была актуальна для меня. А сейчас я на нее никак не реагирую, не наблюдаю, глубже, однако, занимаясь вопросом наилучшего проезда…

Раньше боялся видеть, что имеешь дело не с истиной, а всего лишь с привычкой. Это не только мыслей касается: смотришь, например, на наступающие сумерки, на свою тревогу, на уже освещенный железно-стеклянный трамвай и хочется тебе спрятаться от них в некие привычки, все деревья чувств в столбы переделать, как они у всех переделаны. Да, усилие надо, чтобы не чувствовать страха вечером, суеты днем – и чтобы помнить, что всего через несколько  часов после этого вечера будет самое беззаботное утро, когда в очередной раз ты отправишься из дома, из себя, прихватив, впрочем, сумку себя…

Бесполезно пытаться сделать меня человеком нормальным: в любой реальности обнаружу двусмысленности и немедленно провалюсь через них в свой любимый фантастический мир. Гениальность – это всего лишь редкая форма болезни. Никто не может пересилить и отвлечь меня от себя и нее. Никто не может поставить меня на твердое место. А с другой стороны, бесполезно говорить о принципиально иных качествах того, что я делаю и о своих состояниях – у всех состояния и у всех качества – попробуй, докажи, что лучше твои. Нет, лучше не пробуй: никому нет дела ни до кого, ни до чего, кроме простейшего и телевизора, имитирующего всех и проблемы. Легко конспирировать в жизни. Брошен вместе со своей гениальностью, слабостью и в сумерках вынужден тащиться с грибами и строить хитроумные планы. Я  тоже вряд ли сильнее отца. Я – это он, но живущий уже фантастически – что не докажешь…

Внешне можно поехать куда угодно – и внутренне можно. Есть, правда,  ограниченность сил и конкретика обстоятельств, а так: могу учить немецкий язык, чтобы понимать других и чтобы другие меня понимали и могу углублять свои писания, чтобы достичь примерно тех же целей. Лучше второе:  писания трудны, но жутко интересны. Настолько жутко, что, мне кажется, сами немцы могли бы взяться за русский язык. Или – за писания. Про то, что у человека слишком мало сил и много мелких бессмысленных поездок...

Зайти в лес и по УКВ слушать передачу про светских московских людей – и зайти в московский офис, прилечь на кожаный диван и неожиданно увидеть сон про лес. Ничего особенного в светских московских людях – я мог бы быть там, заснуть, их ожидая или даже – в присутствии. И они могли бы сходить в лес. И в лесу мы могли встретиться. Я бы пытался объяснить им что-то, словно во сне продвигая беседу, и уже не включал УКВ, имитацию настоящих проблем…

Почему, кстати, они так хотят всех нас успокоить? Чтобы не было бунта, причем и против себя – своей ограниченности, еле-еле прикрытой каким-нибудь радио. Бога хотят они успокоить - чтобы не нервничал от того, что так плохо живем и только всё худой мир имитируем…

Жизнь вижу всё более мрачной, а настроения у меня всё лучше и лучше – по крайней мере, таковыми кажутся на фоне этого мрачного леса. Когда тебе нечего терять, ты всё приобретаешь. Когда безнадежное рабство в мире одном, ты приобретаешь право жить господином в другом. Всякие эксперименты проделываешь с привычками своими, например, с боязнью холодной воды: впервые в жизни бросился с размаха в неё. И, кстати, она оказалась не так холодна, как казалось. Весь мир – всего лишь прохладная вода, если не пугать себя. Варишь какой-то суп из грибов и пишешь какие-то тексты -  и всё, чувствуешь, что имеешь достаточные основания для того, чтобы дожить до завтрашнего дня…

***

Мальчик в темноте смотрел на меня, настырно допытываясь, кто я такой, что  за сосед такой  странный – а я его игнорировал, проходил ровно, не поворачивая головы, не напрягая спину, как бы говоря: «мальчик, все дела твои мальчиковые, ты вовсе никакой для меня». Фундаментальная взрослость началась для меня…

В трамвае типичная картина: в середине свободно, а по краям жмутся – я в середине и вокруг меня просто пустота, если учесть, что целая толпа войти не может. Меткая притча, удивительная сказка…

Из трамвая вижу седого старика с картонными коробками. Держит путь от помойки. Так жалко. Я бы назначал пенсии за седину. В седине мудрость, так почему же все-таки помойка?..

Ах, почему отсутствие музыки, почему в ушах наушники только у меня…

Почему знакомых нет, почему прохладно и темно…

Почему машины, фары. Неразличимы седоки. Они - загадка.

Трое мужиков. Нет, четверо или даже пятеро – в одном месте трое, но есть и ещё, они переговаривались – и, переговариваясь,  тоже называли кого-то. Так вот: гроб-мужики, дельцы-работяги, коленвалы, конторы, проволока в глазах, грязь и положительность, мощь, плотность и убожество, коммунизм, капитализм и футбол. Что им нужно в жизни вообще? Пить, работать, драть и ходить на футбол? Что-то ещё... Футбол – это скорость, сила и непредсказуемая игра, иногда  надо и провалиться в нее. Хотел бы подслушать их разговоры, в них провалиться, но это нельзя. Впрочем, футбол удался, хотя весь первый тайм я засыпал и думал о многом. Дела мальчиковые…

Наконец, стану с ней часто встречаться. Т.е. что-то вроде бы получается. Хотя какие надежды, когда я нетверд, недостаточно тверд, только перед мальчиком ровно прошел. Когда я хожу на футбол, где люди как проволока…

Ровно прошел – но не старательно ровно, не заботясь о том, что при эдаком равнодушии никто не заметит, как я там мимо мальчугана прошел или же, напротив, заметят, что я самоуглублен и ко всем равнодушен. Все мелкие дела и все слова – даже крупные – чепуха, не стоят того, чтобы тратить здоровье и терять сосредоточенность на чем-то своем и не думать о многом…

Да, пусть пройдут наши встречи – главное, чтобы в памяти  после осталось, что было в них что-то хорошее. Я слишком неказист и странен, и какой угодно девушке неудобно рассказывать то, как живу. Приношу себя в жертву. Тогда даже появится шанс. А иначе навечно робости и выпендрежа дела мальчиковые…

***

«Ты как будто зарок дал: не есть сливы» - «Нет, просто  слишком много ем яблок». За всех – для беззубого они слишком жесткие, а для язвенника - кислые. Лучше варенье варить, сладкое варенье –  тоже кислое не очень-то люблю. Я сочное люблю. В наших краях так – либо кислое, но сочное, либо сладкое, но полусухое.  Поздновато  понял. Мог бы ведь сливу есть – скоро кончится и что потом целый год вспоминать? Она действительно очень вкусная, если кожуру сдирать. Кожура мерзкая и если слива спелая, то сок течет. А неспелая слива не очень вкусная. И так переедаю. Всё недосуг – даже вспоминать, как вкусна спелая слива. Я неоднократно ел её в прошлые годы. Но вообще она плохо родит. Даже удивительно, что есть что вспоминать – наверное, лет пять назад дело было. До чего же, всё-таки надо замудохаться, чтобы даже сливу не попробовать. Черт с ней, я чувствую себя хорошо. Вечно в сезон заготовок организм на пределе. По крайней мере, помню такое. Не каждый же год урожай. Картошка, грибы, яблоки – всё одновременно свалилось. А брат то работает, то болеет: простудился, стал лечиться и от лекарств опять язва. А другой брат то хорошо себя ведет, а то плохо – ту же сливу ворует. Или рвет прямо с дерева, совсем незрелую и со злости, что есть нельзя, начинает орать и пинать её ногами. Лень ему  брату яблок  нарезать. Не пойму, что с ним – даже с учетом болезни: всё из рук валится, всё забывает и тормозит. Раз яблок не ест, то ему и яблонь не надо. Что грибов урожай – наплевать. Вишню проморгал. Слив, что ли, насадить? Так они там не растут. Или все же будут? Они и здесь не растут, раз в 5 лет плодоносят. Черную вишню можно посадить, что-нибудь ещё – лишь бы ели. Но саженцы могут украсть. Да и обмануть могут с саженцами. Тогда груши покупали, а выросла дуля, да и то одна – остальные зайцы по весне съели. Груши в наших краях не растут – только привитые – сразу сообразили, что профан покупает. Привитые тоже мура. Хотя, может, не все? Не всегда – неспелые попались  тогда? Да и возня… Ладно, надоело до чертиков. Планов много, но это когда отдыхаешь. Туго ведь что-либо меняется. Малину укротить не можем. Сосед, сука, злится и гнет её на нашу сторону. Не имеет права, сука. Профессор, якобы – мура хитрожопая. Я у него тоже помидору выдерну. Всё равно же погибнет – болезнь ужасная на помидору, мать половину выкинула, если не больше. Хотя нажрались мы и помидоры. И сейчас есть. Вот только не закатывали – возни много. Ничего – грибов намариную. Да и огурцы с прошлого года остались. Остались, правда, потому, что капуста была очень дешевая, и мы её всё солили, солили. Оттянулись в полный рост, каждый день – картошка с капустой. Придется, кстати, картошки купить на пока на базаре, тащить – супы грибные варить не с чем. Грибы в морозильники не влазят. Пер белый мешок на плечах через лес как былинный герой. Обидно будет, если опять пропадут. Когда  усталый, я не переношу никаких беспорядков, пропаж  – надо дело делать, сил нет, а я тупо недостатки устраняю, не могу удержаться. Брату выволочки устраиваю. Особенно раньше, теперь у меня другие настроения. Но он по старой памяти всё воспринимает. Тужится, так сказать, права качает – так же неуклюже и  глупо, как и все остальное. А ведь вот они, его прогрессы. Расклеился. Хотя всё это чепуха. Может ему женщину охота. Он же не всем делится. Вдруг на выставку собрался – не будут ли, мол, там молоденькие девушки. Старые мымры, говорю, частенько рисуют. И вообще – амбиции. Как помочь мне грибы мариновать, так сразу трудно ему всё сразу сделать – отвезти черноплодку и обменять её на яблоки, которых своих у нас в этом году, считай, и в помине нет – а как на выставку, так пожалуйста. Выставка не работа. Сейчас многие выставляются, многие мной замечаются. С папочками, с дипломатами, одеты с иголочки. Просто мусором себя чувствуешь, особенно когда знаешь, что ты-то не в офис, а прешь по грибы. Да и одет соответственно. Репрезентабельная, рекламная функция считается  важной – прямо как воспитание. А чтобы выглядеть репрезентабельно – кроме хорошей одежды – нужно хорошо отдыхать, только тогда вид  будет холеный, довольный. Уверенность нужна и стандартность – чего нет у меня. Бьюсь с грибами, а они за так денежки получают. Образуют какой-то свой мир, а я на обочине. Вообще, непонятно где. То в лесу, то на выставке. Скоро кончатся и грибы, и хорошая погода. Ещё попишем, ещё оттянемся, ещё подумаем. Опасаюсь, как бы опять среди людей страдать не пришлось. Вроде уж опытный и настрои другие, но с другой стороны всё тот же, такой же. Иначе бы уже не возился с грибами. Сам дурак,  и шипишь на ослов. Но им тоже хочется прохлаждаться  и как на вешалку вешать лапшу на все уши народные. Когда делать не надо, все мы добрые, умные. Люди все ядовитые. Жаль, что в лесу не задержишься – надо спешить назад и перерабатывать то, что уже захватил. Яблоки ел по дороге. Радио слушал: все станции хором народ успокаивают и забалтывают – словно он – народ – в бешенстве и вот-вот думать начнет. Нет, везде сплошная попса, профессионализм и стандарты. Даже поэты не стесняются говорить о корысти своей. Кругом эти самые нечеловеки в костюмах. Сегодня особенно: только вышел, а параллельным курсом уже следует маленький уродец, видимо, в класс свой, примерно, седьмой, но вид у него был такой деловой, в руках была папочка, да и вышел он из богатого дома. Детством даже не пахнет – будет начальником и куда мне до него. Детство у многих сейчас не взаправдашнее – слишком жесткая, обнаженная жизнь и уже дети её понимают. Берут детство как халяву, как отпуск, но понимают, что придется кусаться, толкаться, жопу лизать, брать, что плохо лежит, притворяться, группироваться, ****ься, стрелять, выставляться и прятаться – в общем, сложная жизнь и, слава Богу, что на многое в ней у них все-таки ума не хватает, и даже есть сантименты, которых нет у меня. Есть расчеты, на которые они напрасно надеются. Правда, они всегда есть, такие расчеты – и у меня. Да что говорить: я прямо-таки человек-надежда. Как одеждой обрастаю ими на каждом новом этапе. Пока не раздели. Пока не почувствуешь, что ты на обочине. В той же литературе, в той же Америке, быть может, проклюнется что-то очень крутое, и я узнаю, прочту и пойму, что писал не то и пишу не то, и не случайно с грибами пропадал, что для Америки просто смешно и дико. Но мне удобно об этом писать, мне в самый раз – потому что пока ничего такого я не прочел и самым крутым считаю себя. Т.е. на понт-то почти всякий берет – взять тоже радио – но послушаешь денек, другой, а на второй неделе уже скучно: болтовня быстрая, но пустая, повторяются и всё зачем-то хотят нас успокоить. Я лучше себя вареньем успокою – даже не музыкой. Музыка, только чтобы чувствовать себя как дома, чтобы отъединить себя от личностей, с которыми всё равно знакомиться не хочется. В их исполнении даже повидло не так интересно, да и толку от чужого повидла. Всё повидло, повидло, а больше и нет ничего…
(П.С.: в условиях потери прямой  значимости моих метафизических достоинств, на первый план вышла социальная ущербность и собственные комплексы… Обезумел от этих перемен – и вновь оказался рядом с гениальностью; пару раз исполнил ультра-си: несколько часов  подряд проговорил на одном дыхании, как если бы был под водой…)

***

Искусство – это свет в ночи, искусственный свет в ночи, а я терпеть не могу свет в ночи,  люблю темноту,   спать и видеть сны в ночи. Проникают в самую глубину, проникают в наши сны, чтобы превратить нас   в тупых или  ленивых роботов. Мне плевать; мне плевать на известность, мне плевать, что другим на меня плевать, я буду спокойно спать и видеть самые настоящие сны. И я напишу что-то настолько простое, что все ужаснутся. Прямое напишу – извилины у ума по дороге, от страха, от соблазнов он извивается и лукавит, да, боится, не верит в себя, в то, что видит своими глазами – обязательно надо радио слушать. Дали бы мне возможность вести диспут на радио! Я бы спросил у ведущего, где же у вас самое важное, а он бы сказал, что это не наша задача, не наша функция, не наш, так сказать, формат, и я бы спросил, а почему, собственно, он не ваш, а он бы ответил, что не виноват в том, что у народа непопулярно самое важное, а я бы вспомнил присказку про закон и применил её к народу: «народ, что дышло – куда повернул его, туда его мнение и вышло» – и тут бы им оставалось только сожрать меня – ведущим радио и народу – мол, ты против всех, никто тебя не понимает, не наш ты человек, топаешь ногами во время исполнения наших красивых песен, неврастеник, хулиган, жаль, вообще-то талантливый человек, но все протесты уже давно устарели, не смог переехать в новую фазу –  и хорошо еще, что само радио не кусается, по радио меня не укусишь; впрочем, я в ярости: «меня не волнует, есть ли народу дело до меня, меня волнует, есть ли мне дело до народа, мне кажется, что он безнадежен, т.е. они все действительно  не отдельные люди…» – ну, и так далее – впрочем, не надо, не надо мне диспут по радио; да и искусство – не слишком глубоко надо копать, чтобы  доказать, что жить оно мне не помогает. Помогает  лишь то, что  тексты пишу. Но  помощь мне нужна лишь для защиты от искусства. Нельзя поверить в значимость своего сна, когда небылицы других напечатаны и печатные тексты кто-то, мешая спать, приносит тебе. Смотрю правде в глаза, но у правды есть свои сны…

Сказать, что народ – это животное, значит, ничего не сказать… Народ – это «а», «б»  и «ц»: «а» решала кроссворд, «б» грызла семечки, а «ц» – это мужик пожилой, что бычков, что ли, пригнал на вон том автобусике?! Разве бычки могут в автобус входить,  если даже и есть у мужичка возможность им для личных целей воспользоваться? Стоит, в общем, на поляне с открытой дверью автобус – для деревенских – а рядом коровки траву любимую жрут и оторваться не могут и мужик вроде бы весь день возле них и автобуса собрался прохлаждаться. Я бы не вынес. Да,  не вынес бы участи и доли народной. Хотя тоже спокойно теперь хожу по грибы, причем настроения трезвые, без романтик и философий, лишь с одним мужиком и народом, что в электричке…

Кроссворды –  тесты на знания для роботов. Смело можешь браться за них, если смотришь телевизор и слушаешь радио. Вопросы стандартные: приток Дона, французский актер. Среди ответов почти всегда попадаются такие словечки, как «лира», «месть», «молоток», «страсть» – ну, и так далее, склероз у меня на словечки и семечки, не обладаю даже именем существительным – и надо выходить и переть – когда-то ещё про всё это текстик напишешь. Лиру они в кроссвордах находят. Но, может быть, это и месть – например, своей голове: добить её за что-то пытаются. Добить молотком и со страстью – списав всё на страсть…

***

Всю ночь радовался, что завтра не надо рано вставать, воображал рядом хорошую девушку – спалось и думалось всласть. С молоденькой девушкой лучше спать, а жить лучше с той, что постарше.  Та, что постарше, в постели меня заебет – я имею в виду конкретную девушку, потому что бывают и молоденькие попрыгунчики-зайчики. Все же,  не кони… В общем, приятная тема. А у той женщины жор на  чужое: всё просит и просит. Ничего, мне  тоже знакомо. Это на радостях, от слабости характера, компенсация в ситуации отсутствия столь желаемого личного контакта… Сны снились: собирал грибы у людей под ногами, что стояли толпой, т.е. лесом в своей электричке… И ещё сон: протискивался через ту же толпу – и не пришлось бы мне протискиваться, если бы рядом со мной не было женщины, что была как подушка или желе между  мной и толпой. Кстати, возможно, толпа не из людей состояла, а из дел, например, или впечатлений, и к каждому хотелось пробиться, но остаешься с подушкой, с грибами… Кстати, покупки – как  раньше ими отваживался я заниматься: это же делишки с деньгами!   Сплошь щекотливо все, что с деньгами. Психологически нетрудно было меня обдурить, покупался на многое, бездарно деньги растратил, не переработал – а они почти как грибы. Если начинаешь думать, то всюду натыкаешься на тупик – с виду – поэтому махаешь рукой и начинаешь халтурить. Даже музыку часто для халтуры включаю. Дома-то лучше тишина, ведь только в ней в полный рост слышна твоя музыка, это на улице театром от балагана, балаганом от полного тупика имеет смысл отгораживаться. Реаниматор – чужая музыка. Ах, до вечера б спать и слушать свою, вспоминая грибные фонтанчики, что мы с ней вчера собирали…

***

Неудачи в будничном настрое, неудачи в праздничном настрое – феерические, кем-то  особо подчеркнутые –  и с удовольствием… Да, удачи сейчас могут быть только в будничном настрое, без провозглашения себя героем. Терпение и черный стахановский труд всё перетрут, все мосты за спиной пережгут…

Писанина же чернорабочая ныне…

Фундамент построен и теперь от него идет отдача. Перефразируя Михалкова, который говорил о репутации: «полжизни ты работаешь на фундамент и полжизни фундамент работает на тебя»…

 Сколько процентов критик моих от испуга, от неумения пользоваться материалом, т.е. людьми. Конечно, кирпич, к примеру, не сахар, но строить же можно из него – и надо строить, если даже сахарной жизни и вовсе нет на земле. Но и она есть, я знаю, просто нервничаешь, не веришь себе, и, в итоге, берешь вместо сахара камень…

***

Я как винная бочка, в которой вино постоянно настаивается - и его надо выплеснуть, слить, чтобы мне самому оно в голову не ударило. Слил и снова в меня соки стекают и бродят непросто, образуя вино, ибо есть и дрожжи от Бога, и сахар романтики, веры в людей от Него…

***

Сон, как и жизнь, обещал очень много, до бесконечности, но в определенный момент  меня поразила догадка: «он обманет меня – всё развивается так же, как раньше! Он подсунул мне ту же, что когда-то, замену! Я уже знаю, что одно разочарование испытаю,  в итоге; это как с сексом, с соблазном; сделать,  конечно, уже ничего невозможно, но я прямо во сне обрадовался, что справился и ему не поверил…

***

Грузия или Кубань, или ещё где-то – Туркмения, те же Штаты – жаркая, щедрая земля – и куда им деваться от своего материализма и зачем им деваться, когда столько красок в природе вокруг. Это в северных, бледных краях необходимо искусство – которое,  считаю, пора  трансформировать, чтобы оно стало как Грузия…

Ох, поехал бы я на юга, был бы полон денег карман, чтобы можно было отдохнуть, оттянуться. Да что там: носился бы повсюду как птица, будь полон денег карман. Но с чего бы ему и заполниться? Разве что, сделаю искусство, похожее на мандарин республики Грузия…

***

Парнишке втолковывать истину, как девушке – любовь. Редчайший, можно сказать, сказочный случай этот парнишка,  внимающий мне с волнением - хотя и компьютерщик, кстати – и жаль, что он лишь снился мне, причем только в детстве, а потом я понял, что лучше даже и девушкам не толковать про любовь, разве что оба собеседника так секс  называют… Поэтому я болтаю себе и устно, и письменно, то с сожалением, то с презрением наблюдая тот маразм, в который людишки по гордости вляпались. Маразм называется цивилизация,  атеизм и религия, или культура какая-то, но про это  болтаю пока только письменно, с учетом того, что письмена  в моем же столе обретаются… Вообще, в реальности я часто участвую, чтобы прояснить и проверить многие мысли свои. Заранее не совсем, так  сказать, знаю, что получится, поэтому ставлю опыт, провожу эксперимент и в очередной раз участвую в данной реальности – и вновь убеждаюсь, что одними цветами кирпич не взорвать, хотя у моих цветов и крепкие корни…


***

Истина – это когда все в затылок друг другу, но на машинах. Истина –  мимо меня, пишущего, кто-то, размахивая руками, бодрым шагом прошел, по форме одетый, т.е. как та же машина. Пока я закончил писать, истина уже ушла далеко… Но я ещё минуту назад вообще не мог ни бэ, ни мэ связать, наконец, захлебнувшись переживаниями, в море которых плавал до того целый день, а ведь отправился к людям… Ладно, аптеку проходим – замечательное место, концентрат выздоровления, гроза болезней, одна невидимая огромная таблетка. А вот универмаг – тоже замечательное место. Правда, везде требуют деньги, что, конечно, снижает впечатление. Да и рассадник такой заразы, например, как фальшивая одежда, этот универмаг. Надень лекарство как одежду. Отравись одеждой, чтобы было больше денег и карманов, которых нет у истины…

***

То среди лилипутов – в самонадеянной молодости или самодовольной старости? – то среди гулливеров – боссов всяческих дел,  прежде всего – и только в редкие моменты свободы от мыслей своих, писанины, где мир нельзя удержать в равновесии, находишь братьев среди обычных людей, подымаешься на борт корабля с лодки, на которой в пустынном море встретить реальность не чаял уже…

Приходится мозги напрягать, но так от реальности лишь отдаляешься – или же отдаляешь её, т.е. меняешь, только в маленьком радиусе и совсем незаметно. Мог бы уже совсем не писать или же делать это всегда, я уже не различаю почти, что мной говорится, что – мыслится, пишется. Знаю, что много другими написано, надумано, сказано и знаю, что мне уготовано их превзойти, но после сих лилипутов опять повстречать гулливеров…

***

Меня волновали четыре (4) процента  роста валового национального дохода, причем в стране не нашей и в году не нынешнем. Это, видимо, означало занятия географией... Конечно, мне было лет восемнадцать (18), но какой ужасно низкий уровень развития. Какая меркантильность в 18 и какая художественность  жизни в 36…

Две комнаты, в каждой по девушке – и, вероятно, кровати – обычной, невзрачной, маленькой девушке, которые как вода повсюду просачиваются в штаны и в комнаты – ко мне самому вчера такая чуть не просочилась, вдобавок – повар, но я отогнал её… Так вот, сознание у них – не девушек, а у обладателей их и приятелей наших – уже изменено. Обречено сознание у них считать проценты и искать доходы – даже с облаков. Даже с нас, приятелей. Жестокая дружба и секс – жестокая любовь…

***

Пойдя в метеорологи, чувствовал бы себя полководцем: «прорыв с севера», «могучая армия с юга» – сплошная сказка, гости из Африки, гости из прошлого – и смешано с громом о будущем пророчество, потому что там наверху разгорается битва, хотя ещё пару часиков по своему телевизору зрители будут видеть только маленький дождик…

***

Есть гнилое яблоко, потому что в темноте по цвету похоже, и мягкое, что для моих исстрадавшихся зубов хорошо, да и  сладка свежая  гниль удивительно…

Аккуратно пребывать среди нокаутированных людей, которые дергаются и вопят в своих клетках – не бить их, в попытке вразумить и твердо на ноги поставить, дышать воздухом, чтобы тоже не заразиться нокаутом…

Превратиться в рыбу на время нокаута и время от времени  пытаться пришвартоваться к одной из пристаней с помощью сохранившихся рук, но чувствовать, что тебя снова, как рыбу, сносит в нокаут и, значит, пища твоя – лишь те яблоки, что аккуратно трудящееся человечество от гнили не сохранило…

***

Спал 10 часов, однако, проснувшись, чувствую, что всё ещё выжат  лимон. Это сказка.  «Жил-был человечек, который, проспав 10 часов, почувствовал, что он не может очухаться» – рассказываешь себе эту сказку и, убаюканный, снова легко  засыпаешь, за свежим лимоном ныряешь…

Двадцать дел, пять учреждений и двадцать лоботрясов и дам ждут, а тебя хватает на два-три дело-человека и на одну четверть учреждения – это тоже сказка,  явно некуда спешить, когда жизнь свою устроил настолько неправильно…

Учреждения – это всегда самая сказка. Стоят они на площади на все четыре стороны или даже на все восемь сторон, а ты сидишь в скверике по центру, дремлешь, хотя и спал 10 часов, и, чувствуя призрачность жизни, понимаешь, что вокруг тебя некая мерзкая сказка…


***

Материя низка, дух высок и мы легко владеем материей и духом, изучив низкий быт и высокие слова – но душой? Владеем ли мы душой? Где она, как не в соединении низкого и высокого, материи и духа в каждом конкретном эпизоде. Душа  отсутствует, пока мы односторонне материальны и духовны. Талант в столкновении материи и духа, а истина и гений в победе духа, которая не может не быть, к примеру, остроумной, т.е. тонкой, потому что по душе из пушек не стреляют…


***

Кто-то приветствием пытался меня напугать, изображая дракона, задрал вверх руки и что-то воскликнул у меня за спиной, пока я беседовал с кем-то и я обернулся и при оборотах сразу рисуется заходящее солнце в глазах, глазах неописуемых, хотя, впрочем, и обыкновенных… но это был не я, а  приятель мой – потому как не мои глаза – а я, возможно, с ним беседовал, пребывая в тени, не будучи знаком с драконом и не имея отношения к солнцу…


***

Эти девушки не утешат, не вылечат, эти девушки понять меня не попытаются, с этими девушками не станешь в походе весело смеяться, разве что, играя бодрячковую роль. Их высоты невозможно выспренни, а низ убог и прозаичен. Они не понимают, что история искусств есть ложная история и набита приличными идиотами, и даже Рембрандт с Ван Гогом лишь два честных и порядочных голландца, которые, впрочем, тоже спасались тем, что всю жизнь пили вино – в отсутствии музыки – и занимались делами…

Уже ясно, что данная цивилизация не способна решить проблем человека, болезней его души, духа, да и тела. Ясно, что стихи не целебны (это мираж) и, как машины, ездят по кругу, причем требуют массу амбиций, и чтобы ты постоянно занимался делами. А девушки таковы, что ради них только и остается, что расшибиться в лепешку. Они пытаются меня утопить, и потому я не пытаюсь их спасти, когда проплываю мимо, полный намерений иными заняться делами. Их рефлексы, их песенки – тот же Митяев с цветами, спешащий к даме, что ему пельмени готовит – известны заранее, как у зверей, и ты вспоминаешь лилипутов Гулливером описанных в книге нормального роста и опять же не думать идешь, а сразу же заниматься делами…

«Вы пишете стихи, но ведь существует и такая вещь как мировой подиум, где некоторые успешные девушки очень прилично телом своим, а не душою торгуют (впрочем, у них и нету ее). И существует, например, такая вещь как крутая не-бардовская музыка - и многие группы в творческих целях, например, завывания вполне успешно используют. Возьмем «Аукцыон»… Ах, вы уже не помните этой группы, но что я могу поделать, ещё недавно её знали миллионы и я не в курсе, кто же сейчас занял их место, и, следовательно, известен миллионам, потому что… - потому что постоянно занят делами…»

С бабами, чем примитивнее себя ведешь, тем лучше – иначе  не поймут. В тех же стихах их простота всегда просвечивает. У одной, вижу, страстная, но абстрактная любовь – видать, мужик типа меня: философ и не при деньгах – другая грозится найти себе кое-кого получше, и обещает не жалеть – со мной такое же частенько – третья себя свободной невестой объявила – при мне… и нынешнем своем почти гражданском муже! – с триадой интересов секс, работа, спорт; четвертая просто лезет и заводит речь, что у  подруги (!) на уме один лишь секс – да, так просто, примитивно - и мне пришлось сослаться на то, что она прекрасно с приятелем моим смотрелась – пару дней назад – а также на дела…

(Мне бы с характером девушку. Тогда можно было бы делать дела!)

***

Если человечество –  собака, то поэзия –  хвост у нее, а поэт думает, что – голова. Поэт думает, что он в центре вселенной или что это большая ошибка собаки, что он ещё экс. Поэт сетует, что из крана льется всего лишь вода, хотя и знает, как плохо, когда в кране воды не бывает. Друг, это жизни вода, при жизни собачьей и, когда океаны солены, вода – это благо, а амброзия в жопе собачьей, и дай Бог ей вылечить хотя бы один геморрой…

Не прав, когда не печатаешься в существующих журналах и не создаешь новых. Боишься как марсианин.  Девушкам внушаешь лишь абстрактные любови. Менее радикален, чем те, кто свои тела отдает под  письмена. Настолько мягок и непонятен, что те, кто прицепиться попытались, уже рукой махнули и отстали. Беспечно заимствуешь чужую речь, к примеру, фразу «есть такое дело» и выглядишь почти что как землянин.  Есть лишь осуждение людей за то, что всё себе легко прощают. И воровство. И подхалимство, чтобы напечататься в существующих журналах. И выпендреж, чтобы выглядеть почти как марсианин…

***

Ситуация в мировом искусстве очень проста: американские деньги двигают американские таланты (впрочем, «талант» - это уже штамп, т.е. бездарное слово. Меланхолики по любому вряд ли двигаются)

А  в миллионном городе, где сотни талантов и три еврея именно последние встали у трех рулей, что, кстати, совсем немного на миллионный город и несколько сотен безвольных талантов…  (П.С.: двадцать рулей – девятнадцать евреев; сто двадцать – сто десять; или восемьдесят, но только потому, что больше нет – да и остальные доверенные, проверенные лица…)

Впрочем, мне, как анархисту, ничье руководство не понравится. Мои руководители в Библии засели, кстати, все евреи. Да, и эти евреи талантливы не менее безвольных сродников моих, которые за себя вовсе не просили хлопотать. И не вина, а беда евреев их тяга к пастушеству, пастырству  и  руководству (столкнулись, кстати, на этой ниве с другими скотоводами). Зря только они Библию – с живущими в ней евреями – пытаются закопать – или сделать в виде храма саркофаг, чтобы ничего не излучала…Т.е. ничего и у евреев не выходит, потому что нельзя приказать народам тыщу лет твою книжку читать, а с другой стороны, в современном искусстве важен голос зычный и даже вопли, т.е. экстаз, а евреи, в отличие от своей любимой в целом Америки,  органически на такое не способны…

***
 
Глухие, но ухоженные дачи, красивые, но доступные женщины, вечер, встречаешь красивую и ласковую женщину прямо за калиткой, знакомишься с ней при свете фонаря и всё – вечер становится знойным, а член  тяжелым, стонешь, стонешь и она тоже стонет, стонет, а потом лежишь без одеяла, мокрый, дышишь бурно и думаешь «ну, что за кошмар». А потом едешь в автобусе, под звездами, на заднем сиденье едешь в почти пустом автобусе под почти голубыми звездами. Романтика и хочется песни сочинять или беседовать с шофером. А женщины, понятное дело, пока не хочется. Член болит, с больным  членом приходится песни сочинять. Слава Богу, в автобусе, кажется, и нет достаточно красивой и ласковой женщины. Правда, завтра снова поеду на дачу…

***

Я снова раскрыл эти старые книги, негодные уже для современных людей, пытаясь с помощью элементов, все же в них содержащихся, выцарапать что-то новое в день серый… (П.С: не в первый раз подобный текст встречаю – и это значит, что ЦИТАТЫ не с бухты-барахты родились, хотя мне самому так долгое время казалось…)

«Чувак что-то пишет и, говорят, даже знаком с БГ, ну, Гребнем, старым мудилой…»

Нет, я даже с ним не знаком, хотя пишу лучше его; чего-то мне не хватает, и я то нервничаю и, усмехаясь, говорю «пустота», то снова раскрываю старые книги…

«Этот чертеж впоследствии украсил стены Дворца Дожей в Венеции» – это из книги…

Я боялся поехать на дело один,  боялся нарушить приличия. Также там можно замерзнуть, запутаться, заскучать, утомиться, без сна до утра проторчать. Я даже фразу из книги боялся по памяти себе записать и долго листал эту старую книгу, но фраза в ней навечно пропала. Так что,  остался смотреть телевизор, по которому спортсмен как такая же фраза. Дело, ставшее фразой, картинкой в моем букваре – моя старая книга…

Даже Колумб, когда открывал Америку, скучал 9/10 пути. Или от него скучали 9/10 пути. Или от всех их скучала страна всё время, кроме того эпизода, когда они открывали Америку, эту на 9/10 очень скучную землю…

Нет ничего вкуснее, чем доброкачественная опухоль – при том, что злокачественная смертельна. Возможно, я представляю собой именно это. Искромсать бы ножом себя, как я делаю, когда ем червивое, битое яблоко. Конусом воронка, сегментом срез. И песенки. И старые книги. Жуешь яблоки и, как Америку, открываешь старые книги… (Идея: специально бить яблоки, чтобы сладкими стали!)

***

Большинство удовольствий, доступных богатым, не больше удовольствия  от смотрений Олимпийских игр по телевизору, доступных любому безработному и которое для меня вовсе не удовольствие, как и всё, что можно увидеть в натуре или по ящику. Спортсмены – модели, функции,  а на натуру надо ехать, потом возвращаться, чем убивается всё небольшое удовольствие, если оно и есть вследствие нашей наивности. Дуракам остается радоваться фактам: «смотрел Олимпийские игры», «ездил по путевке в Париж» (но не там нынче Олимпийские игры), хотя факты не радуют, а превращают в моделей…

Да, элитные твари выступают на помостах цивилизации, а простой мусорный народ пьет и загибается в темноте – в мокром лесу, под дождем. Слоняются, песни поют, смеются, ничему не верят или же верят всему, не могут убежать от себя, силенок не хватает…

А я уехал оттуда, покой и воля – воля к интеллектуальной работе – тогда как индусы, например, повсеместно реинкарнируют в свиней; и китайцы в каждом муравейнике, причем глубже всех запрятан там товарищ Мао – сидит как в бункере и не боится муравьиных самолетов и стихов…

Правда, было, встретил волшебницу в лесу, что когда-то  уверяла меня, будто светится, стоя в грязи под зонтом, с которого стекали потоки воды, но я, сколько ни смотрел, ничего такого не заметил. Может быть, после? Ведь раньше – правда, в сухом помещении – что-то было такое – с другим – но пока она, как и все, Земфиру слушает и, благо осень, оттрепетавшей листвой опадает с дерев мужских интересов… Нет, решительней надо от людей дистанцироваться;  «сильный ближе к людям» – так, в итоге, окажется…

***

Хочется в Москву уехать, может быть, даже с высоко поднятой головой, но труднее-умнее остаться и только головой всё дальше уезжать; да и телом, но – в сад; хотя бы из одного свежего воздуха сад… А так – до Нью-Йорка надо мне ехать, чтобы теперь до обычной судьбы «артиста» добраться, чтобы остаться на бобах, стать владельцем шикарного небоскреба с бобами, быть может, самого большого из существующих на комнатном свете, с утра до вечера с поднятой головой можно ходить по нему и не найти ни вершины, ни выхода и с усмешкой вспоминать про Москву и думать,  что труднее-умнее остаться – на 82-ом этаже…

Сидящие в небоскребах желают ослабить нас, что, в принципе, нетрудно при нашей внушаемости, и мы бы все пели только колыбельные песни и под руководством дам носили маски кроликов, но нельзя: конкурентная борьба, проблемы, через которые лишь силой можно пробиться и поэтому вечно будут живы свежий воздух и варварство, которым не хватает только ума, чтобы жить не на 82-ом этаже… 

***

 «Ни агрессии, ни достатка». Не скажешь им, что всё – дома, машины, в том числе – имеет недостатки…

Каждая женщина клад, но каждый клад почему-то намертво закрыт в сундуке и ведет себя как простая тяжелая гадость…

Города пора лишать названий. Я не отличу Москвы от Юдино, если вокруг меня пятиэтажные кирпичные дома. Не знаю, с какой стати безымянные дома образовали улицу с названием и чем, нахватавшись имен, гордится молодняк…

***

Мучился со своей душой, всё забросил, чтобы с нею справиться и, наконец, справился, но теперь женщины бросаются на шею и если одна из них прилипнет ко мне, то я должен буду справиться ещё и с женской сумасшедшей душой - полная клиника! Скорее, опять начнутся неполадки с моей собственной душой…

Черная девушка – черные волосы, куртка, брюки и туфли – но она моя любовь, просто стоит на железнодорожной станции и мимо как раз грохочет состав, мазутом груженый, из которого и производится её химия для волос, синтетика куртки, брюк и туфлей, однако любовь моя сохраняется, причем не только к ней, но и к станции, и к составу, что мимо грохочет,  и даже присутствуют подчинение с уважением, хотя  вряд ли надолго и в существенной степени…

Земфира – фальшивые страсти. Заигранные девушки в качестве допинга потребляют Земфиру, но это их проблемы, а я ничего не чувствую! Хочу хорошо кушать, спать и спокойно делать сумасшедшие вещи – для этих стандартных и суетливых земфир сумасшедшие, а на самом деле нормальные, раз хочется спать и спится так сладко без земфиры под боком…

Проснуться в 5 утра и сесть на кровати боком, как филин – раньше это было неуютом, а теперь проявлением классной парадоксальности во всем, на что они, как оказалось, когда присмотрелся, совсем не способны, так что, их вспомнив, от скуки я опять засыпаю…

Снится некто конкретный, вслух при мне рассуждающий, что можно некую конкретную вещь всего лишь за стольник купить, если полистать объявления во всем известной конкретной газете и это значит, что меня он планирует купить за десятку…

Впрочем, бывало такое, что я стоил десятку – например, когда вещь до кучи куда-то там набивал, планируя, что её можно будет сбагрить за стольник, но это лишь женоподобная сумасшедшая жадность, в душе неполадки, с которой кто справился, тот в рай улетел, потому что к нему бабочки липнут, не девушки…

***

Увлекался музыкой и девушками – теперь вкушаю горечь. «Мизер» – вот самое верное слово. Я не нашел ни одного человека, который верил бы в Бога, именно в Бога. Я не нашел никого, кто пытался бы в жизни всерьез разобраться. Нет, пишутся песенки, да и то предвидя зарплату. Про горечь свою – за зарплату. Даже про отсутствие денег в романтической молодости! Лукав человек и только этим отличен от зверя.  Пора пророкам рождаться во всё большем количестве, пора им всё громче хотя бы про скуку кричать. «Скучно мне! Скучно нам! Пошли к черту!» Все будем кричать и делать – и этот мир уберется, хотя только из дома он выглядит как простая солома...

Как я мог увлекаться одними из этих мизерных людей и  бояться других таких же. Пора смотреть как на мебель на тех, для кого мебель важнее, чем я. Я вовсе не жажду быть известным сообществам мебели, не хочу, чтобы в доме моем каждый день гостил её полный набор. Вспомни про молодое свое одиночество. Шел с ночного дежурства и из людей не думал совсем не о ком, как народ, пребывая в безвестности. На небо смотрел, на деревья, поля, а о мире тогда уже думал: «солома». Их всех обманули, и они всех обманывают, беспрерывно некие роли играя. Беспрерывно волшебниками и чародейками себя называют или же уши на всё затыкают и к черту всех посылают, почти  как и я, и в этом проблема…

***

Аргонавтов сменили космонавты – и те и другие алконавты – а так всё по-прежнему – производство золотого руна из моря душевных волнений продолжается, нам мерещатся в них и космос, и дальние страны. Осталось голову Медузы куда-то присобачить  - все женщины обладают испепеляющим взглядом из-за того, что мужья их волненья  редко понимают, но до «секир башка» доходит дело, если только алконавты не уходят в космонавты…


***

Они зарабатывают хорошие деньги – он на вредной работе, она у вредного босса – и у них есть время поваляться в постели... Делал бы  я что-то вредное и мог бы и стихи пописать, и в церковь сходить, причем всё это с женщиной и на диване с колесами, хотя лучше всё же валяться в постели…

***

Жил среди текстов и людей, пишущих тексты. Ничего не сделал, но море всего написал. Новые тексты напишутся только в жизни с делами. Больше текстов теперь меня интересуют дела. Сначала чума родителей, потом Библия – сама по себе тоже чума - потом тексты и люди… – без дел все лекарства чума и не так важно уже для меня, что без лекарств все дела - мертвый камень, что у людей мертвый камень - дела…

***

Мечтал о себе и о женщине, от слабости возбуждался от пустого пространства и не сомневался в гениальности своей. Человечество душе моей передало разруху свою, но я не видел её открытыми глазами, будучи зачарованным бабочкой. Но вот кончилось лето и, чтобы жить, я стал крепнуть и согреваться. Если я и Колумб, то и аутсайдер Америки…

 Я несовершенен, но приближусь к совершенству, если, признав несовершенство свое, не буду слишком давить на себя, карать и так далее. Гениальность в балансе нажима, пощады и строгости. В точке баланса горизонтали жизни чудесны. Тоже и с миром, который достиг совершенства где-то не там, впал в геометрию и загаженность воздуха. Не дави на него, ему трудно сразу признать, что на Марс он летит, заблудившись, и благо не в поиске других цивилизаций, а в отчуждении собственной…

Пока писал, пока ел, пока собирался на базар – одежда, деньги, плеер, сумки, запертые двери, выключенный газ, покормленный больной – захотелось в туалет «по большому» сходить – в плаще – и вообще устал, опять узрев в душе несовершенство…

Быть всем в философии и никаким в делах, значит, двадцать пять умножать на ноль. Лучше пять умножать на пять. Ещё лучше шесть умножать на шесть и двадцать пять на двадцать пять, но это, наверное, поздно…

Иногда чувствую теперь, что ничего не знаю. Что уже настолько понимаю людей, что не понимаю, чем отличаюсь от них…

Вот он написал «э-дык» и, быть может, это совершенство, потому что идет человек и рыгает, и, видимо, всё понимает, и добродушно так отрыгает – да и краткость сестра таланта. А я болтаю-болтаю, кручу-кручу – как ветер просто. Ветер, быть может,  тоже ищет совершенство…

Все же человек должен честно упираться в стенку. Верить, что есть и Бог, и дверка, и исчезновение за дверкой через стенку. Позорны все обратные отсчеты…

При цивилизациях люди размножаются только потому, что ничего не значат. Чем больше значения, тем меньше и слов, и людей. В центре значений и совершенства останется один человек на земле. Я говорлив лишь потому, что общаюсь не с людьми, а с народом…

***

На самом деле Олимпиада – безобидное зрелище. Ну, волейбол там, регаты, бег в трусах и прочие прелести. Могли бы в покер играть. Или определять, кто быстрее свяжет носки. И так повсюду – например, сейчас Губин поет, а потом забудут его, как простого спортсмена и будет он старичок, посидит на завалинке, сморкаясь в платок, пока жена его довяжет носок, а дети посмотрят очередные Олимпийские игры…

В миллион первый раз всё происходит. Пока молодой, кажется – в первый. В средние годы – в тысяча первый. А вот когда ты уже старичок…

 Для инвалидов и старичков Олимпийские игры. Супер-игры. И меня приглашайте – в гимнастику. В ней все мои недостатки. Будем пытаться сбить настоящих спортсменов с дистанции и смеяться до слез и соревноваться, кто кого переплачет…

***

Пытались отмстить, к примеру, прибалты, от нас уходя, но с каким безразличием русские их отпустили! Не было большого желания их уговаривать и это тоже обидно! Время разбрасывать камни…

Я вот тоже в рассеянности и потому всё время мимо словами стреляю. Молчу, щурюсь на солнце и не хочу ничего говорить – повторяясь…

Разве что любовь по-прежнему интересная телка. С любовью половой акт есть нежное насилие, т.е. почти не насилие. Ясная и интересная мысль. Только не надо их уговаривать…

***

Видел сразу двух девушек, у которых были прекрасные глаза, но не пожелал познакомиться с ними, потому что лица в целом  - совсем не прекрасные. Прекрасные глаза в заложниках у такого лица. Да, лицо у них не там, где надо идеалы искало, т.е. в цивилизации, но, в упорной наивности пребывая, пока ещё не тронуло душу свою и глаза…

***

Все слова и смыслы о двух концах и даже я не уверен, что говорю именно то, что говорю, а не играю, имея в виду интерпретацию, а уж они, желая в меня на самих себя похожего поверить, легко и просто до изощренности доходят в толкованиях слов моих. И я своею вечной трубкой мира к тому даю им повод. Или это они мне повод своею хотя и лицемерной, но местами сладкой дружбой дали? Говорю им «я – против», а они толкуют, что я – за, но только большей крутизны желаю, что правда, кстати, но не вся. Иногда промолчать и им и мне удавалось лучше, чем сказать. Говоришь часто общие места – для двух концов общие места – а молча себя получше понимаешь. Дьявольски трудно отличить от дьявола Бога, так что Бог его   задумал хорошо…

***

Девочке опять отказал, а телевизору – нет. Было, надумал в певицу влюбиться, но до конца досмотрев передачу, узнал, что у неё роман с теннисистом известным. Причем тоже на первое место ставит дела…

Где душа, где дела – ничего непонятно…

Безпонтово общался с людьми, картина получилась бездарная. С самими картинами та же история, кстати. Та же картина. Хаоса много. Наивности. Неприятно себе самому. Раньше считал, что впереди всей планеты и даже Ван Гога. Сейчас не знаю, что думать и делать, как быть. Только жалею уже каждый час, что пустым и серым из рук выпускаю…

***

Слишком вольные речи. Т.е. практически: пишу, как попало. Почти как попало. Тонкая грань. Иной не заметит. Иной и всякий. Безнадежное дело в жизни – тонкости. Все тонкости рождаются лишь для того, чтобы тут же погибнуть…

Ах, что бы мне справиться с удачей, что бы быть почти как Гамлет, которого мне Гибсон показал. Всё более, чем просто оказалось: виноваты лишь отдельные уроды и ничтожества, мы всё исправим, если не будем вовсе одиноки, т.е. все же в меньшинстве. Мы наш, мы светлый мир построим и пусть он называется ГУЛАГ или кулак, или как-то там ещё, но уже только по-английски. В нем как раз и разрешены любые речи…

***

Куртка на ней не своя – и в этом созналась. А зонт? Зонт свой, но это тоже надо проверить. У баб часто всё не свое…

***

Иду  по миру, по плоскости и кругом вижу груды кукол, чью неподвижность мое присутствие мало нарушает. Не объявляю плоскость сценой. Не воображаю, что темнота зрителей значимым сочувствием полна, хотя и влипаю во всякие театры, спасения утопающих и прогулки под луной. В кариатиде был не первым, не последним, мечтал о сексе с куклой под луной и деньги копил на стеклянные слезы. А над луной, как всегда, светило солнце...

Я мог бы их расшевелить, но вместо этого сам постоянно впадаю в неподвижную задумчивость. Скорее, они мне в тягость, чем я им в помощь. Куклам нужно не тепло, а обыкновенная батарейка. Подключи их к компьютеру и, как от розетки, они заработают, безмятежно не ведая, сколь многого им не хватает со мною в общении…

***

Господин А.А. наконец-то может себе позволить  отдыхать. После дней напряженных  выпал день свободный и не стоит сразу новую эпопею начинать. Утром господин А.А. сказал, что «дождик постукивает по железкам», а если бы светило солнце, последовала бы фраза про золотую осень… Но господин А.А. хочет языки и компьютер изучать. У него большие творческие планы. Он не собирается из дома выезжать. Его настроения весьма замысловаты. Народу нет, который б мог их воспринять. Люди как предметы и господин А.А. себе позволит с ними отдыхать. Побаловаться с женщиной, под хомут не подставляя шею. Язык нужен, потому как у их знающих предметов зарплаты выше в двадцать раз. Компьютер нужен, потому как ему книгу не издать. Всегда работать, всегда и отдыхать, замысловато одно с другим повсюду совмещая. Женщину не манит мужик слишком напряженный, потому как  он её не замечает. В мужья берут таких, т.е. хомут на шею надевают. Чтобы замечал. Чтобы в слепоте своей что делать знал, не отдыхая и, как господин А.А., не строил большие творческие планы, которые местами держатся в секрете – чтобы пар не вышел - местами слишком велики и их не описать. Поэтому лучше отдыхать. Ни словечка иностранного не вставил. Пока не знает, но так и после будет.  Не выезжая, женщину по телефону на дом приглашает. Намекает на компьютер, на то, что нужно отдыхать. Он знает, что у неё весь пар не вышел и что она предмет чрезмерно говорящий. С ней не очень-то попишешь. Придется отдыхать. Декоративный хомут для вида на шею надевая. Но всё не описать. Кто дождик, кто железка? У всех большие планы, но лучше отдыхать. Нет пара, вероятно. Слишком много женщин. Слишком много планов. Всегда работать, всегда  и отдыхать. Женщины местами слишком велики, и их не описать. Они как дождик и он ещё не каждой свою железку вставил. Как надо написать, что надо отдыхать? А то не кончит и будет слишком напряженный. Итак, под дождь надо отдыхать. А там посмотрим, какое будет солнце, компьютерное солнце уже на иностранном языке…

***

Типичная ситуация: я ему понравился, и он… желает руководить мной! Все подряд считают меня несмышленышем. Лекция на 50 минут – это норма. Что ты, что ты.  Любя, ломом каждого огрею. Не хрен быть буханкой черствой и воображать, что камень. Стоит вот этот как петух и воображает, что задумался, но сам ленится, слизняк, так и видно, как говно наружу из него сочится. Учит видом. И хотел бы он меня поддеть, сучара, или нагрузить,  запачкать. Вот и думает. Играет, сука, с братом. Посуду даже не помыл. А я так устал, что вообще всякое понятье отлетает. Дверь наружу только с третьего раза закрываю, забыв, что от сырости разбухла. На руке в двух местах порезы.  Вообще, кроме романтики и патетики есть ещё много чего. Тонет, к примеру, на судне в Индонезии и ему не до тебя. Но недаром я в джинсе и волосах, а не так, как через каждые десять метров у нас: стриженый и в черном. Не понимают, что служат кардиналу, страшные снаружи, добрые внутри. Добрые на лекции, страшные не для меня. Я их ломом.  Но  желаю, чтобы я  понравился. И даже с ломом. Вот, мол, деловой. А я-то думал несмышленыш. Вот так он думает хитро. И сам-то, в общем, деловой. Любит только разговоры. Как я, примерно, пописать. Но только я молчу, о чем пишу. Иначе мигом  почернею. Ведь не поймут, вопить начнут. Глупцы и несмышленыши…

 Закрыл я дверь или придется спать с открытой дверью? С усталости однажды мне снилось покрывало. Оно рядом ужасно смятое лежало. Я мерз и желал бы чем-нибудь укрыться, но во сне слишком мерзким было покрывало… (П.С.: полно таких притч об испорченных, смятых и ставших мерзкими, рисунках)

***

Не пьяным быть на людях нельзя. Слишком скучно. Ага. Внушают, что непобедимы, но вот чтобы было интересно – нет, ага. Слишком эгоисты. Хотя с этой целью специально в горы ходят. Бедные горы. Правда, там – в отличие от нынешнего леса -  они пьянеют без вина. На природу смотрят,  и им становится интересно не только от рубона, секса и вина. Но мне-то – уже нет,  устал, потратился, ага. От трат, усталости я пьяный и, если выпьем мы вина, а у них всё останется в порядке, как и прежде,  поверну назад, не попрощавшись, и пойду на станцию, ага…

***

Есть программа обязательная, есть и программа произвольная. Как в фигурном катании – я теперь хочу не воли, а полного набора программ. Обучение компьютеру, языкам и прочие дела – это обязательная программа и она нужна. А без произвольной  будешь роботом. Сметь столь же важно как уметь. Сколько воли, столько человека, но все умения у человека от обязательной программы, а вся свобода – от меня. Я ничему был не в силах научиться, если в обязательной программе как на свободе не чувствовал себя. Замучивался к минуте третьей и дальше занимался мертвый, забыв, что даже улицу освещает наивное солнце. Очень наивное, его, как хочешь, рисуй, и всё выйдет удачно. Понятно, что желание умирать исчезает. Солнцепоклонники не самоубийцы, себя не убивают делами. С помощью языков и компьютера хочу сказать это всем иностранцам, засранцам, издателям, читателям, близким, знакомым, а также себе. Да, себя убеждать на трех языках будет клево. Трехголовым только б не стать. И сделать дела…

***

«Ну что ты будешь делать с этим народцем!» – воскликнул приказчик, то бишь, бригадир, когда Лев Толстой стал в хозяйстве своем  Левиным, Львом, председателем, то бишь, колхозом.   70 рублей за целое лето, вишь ты, для него колхознику слишком огромные деньги платить, про коку-то настоящую цену толкует, и даже в Чефиревку послал набирать алкашей. Ани, Кати, петербургские мадамы серебряновековых Вронских-Бродских почитают, и нашим персонажам до времени пришлось от греха беречь себя и природу пахать, и музыкалить…

***

Не могу с ними общаться и начинаю грызть семечки – соринки летят по ветру как крылья…

 Во всем и повсюду природа и творчество, поэтому нет  разрыва даже и в одиночестве. Сидишь в обычной не слишком горячей компании и рассеянно наблюдаешь всю природу вокруг, а потом делаешь шаг и уже  перепрыгиваешь  в машинальную писанину и  творчество…

***

Как ни развит был 19-ый век, но тогда публиковалось – письменно, живописно, музыкально – всего лишь несколько сотен людей и это ещё было терпимо. Сейчас же счет на десятки тысяч идет, и у всех читателей головы очень несвежие, и веры в душе нет никакой в полезность и значимость этого уже даже не чтения, а по 30-ти каналам телесмотрения. И многие умные люди уже замолчали и, если и пишут, то углубившись в себя…

***

Страшная догадка: даже деток колыбельными баюкают не зря, а сразу спеша  примирить их с действительностью. Действительность вообще такова, что ничто не колыбельное на витрину ее не проходит. Для взрослых отбирают анекдоты и приятные аргументы и факты. Разрешена лишь позитивная борьба с недостатками. Им бы даже почерк мой не понравился. В неком стекле вдруг узрел, что совсем не расчесан. С красной рожей лохматость – это даже красиво, а с бледной до красоты весьма далеко. Сомневаюсь, что я без обмана. По крайней мере, всё забываю.  Слова им не скажи, а иначе зарубят всю премию, минимум. Причешись обязательно. Забудь, что только что матом ругался. Притворись, что русский, американец, китаец. Православный, баптист и большой любитель  Цветаевой, Бродского. Сиди под каким-нибудь большим колпаком и из немалой кастрюли мирным половником хлебай холодные щи (если русский). Или разогрей их, если любишь горячее,  а если китаец, рису купи, тем более, что в России в нынешний год картошка весьма дорогая. Гниет. Намучаешься чистить её, хотя и есть такая традиция. Нет, правда, рису купи, я уже купил пятьдесят килограмм, чтобы всю зиму сидеть и, греясь, гадать, под каким сижу колпаком…

***

Пусто на дачах осенью и, значит, в романтическом смысле зря нет там меня. Бродить по пустым аллеям чудесной золотой осенью, работать что-то, потом возвращаться в свой домик и готовить еду, отдыхать и, конечно, беседовать с кем-то. Жаль, что у нас малоухоженный домик. Ничего, мы это поправим. В романтическом смысле. Цветы обязательно весною посадим. А сейчас дышится воздух, и жгутся костры. Месяц нужен, чтобы привыкнуть, почувствовать это место как город и то, что он твой. Правда, в практическом смысле клыкастый пьяница, сторож-собака, замучил и неприветливо смотрит каждый приехавший сюда по делам, да и действительно бывают здесь всякие шайки, не далее как ночью вчерашней видел в окно чью-то тень…

Какая романтика, пока есть конторы на свете.  «Святую Родину» убил во мне  вид вахтера у входа. Не пускает без паспорта. Причем к тому, кто придумал все песни на свете. Придумать песни и поставить вахтера у входа. И всё, что осталось – это уходы на дачу, причем обязательно надо сделать вид, что приехал сюда по делам. В делах мы ничего не боимся. Вот вечером уже жутковато. Нелепостью кажутся планы остаться на месяц. Все же в конторе  тепло. Пишутся вот такие слова, но это отдельно, затмение некое и просветление, а в обычной жизни я озираюсь вокруг и возвращаюсь туда, где закаты пасут города, не желающие признавать, что они – скопление домиков. Пока, аллеи, пока. Пока, в пустоте обитающий Бог. Найди пустынное место и сразу появится Бог. Найди людное место и сразу увидишь, что это контора. Но пока тебе придется вернуться. Напротив одной из контор ты нагрел себе место. Там можно писать, а на даче пришлось бы беспрерывно печку топить. Только Богу как солнцу тепло, а мы уже, вон какую, отбросили тень…

***

Эрудиция и низкопоклонство. Эрудированное низкопоклонство. Называют фамилию и тут же поклоняются ей. Всё знают, ничего не поняли и поклоняются фамилии. Все фамилии – набор букв, т.е. абсурд. Но предельная солидность всё покрывает. Вещают о строках поэта, писаных кровью. В муках орут, а не в рифму вещают. Им бы дождаться запрета на рифмы, чтобы сравняться совсем со  святыми. А так: не сказано о многом в романе и приходится писать предисловие, проявлять эрудицию, чтобы вызвать в читателе приличное случаю низкопоклонство…

***

Деловые обычно развлекаются тем, что возятся с женщинами. У них для этого обычно и денег хватает. Есть и машина для перемещений с места на место, то бишь, с кровати и на кровать. Неплохо и просто посидеть, на диване, с вином и цветами. Не тексты ж писать. Они не знают, что это такое. Хотя и книги иногда для баб покупают. Те любят иногда даже и рисовать. Так сказать для разминки. Для подтверждения, что у них «это любовь». Как в песне поется. Но я-то о том, что хоть и занят весь день, но, выходит, у меня не дела. Да, то, что ты не развлекаешься с женщинами, означает, что у тебя не дела. Платонические дела без денег и отношения с женщинами без дырок. В дырку насыпают денег. А иначе – импотент. Платон был импотентом. Иногда только неплохо сидел на диване. Не зря теперь его не читают. Варвары же деловые, всё понимали. Они баб очень любили. Те ещё рисовали, а они уже пеньюары снимали. Потому как времени нет, тоже надо переместиться с места на место.  Хотя, в принципе, так хорошо было бы просто посидеть на диване…

***

«Масса дел, но пока – быстрые мысли. От быстрых мыслей – летаргический сон. Ещё эта быстрая музыка. На износ работал, переутомление копилось неделями. От стойкости получал удовольствие. Но если кто-то входит, летаргия слетает и я снова живой. От общения – удовольствие, от еды – удовольствие. За едой надо ходить, еду приходится готовить, но – удовольствие. Переутомление. Масса дел. Летаргия слетает и снова находит. Я её уважаю. Уважаю массу всего. Жаль, что людишки иначе живут. Простенько-кривенько. Но все же уважаю общение. От уважения летаргия слетает и снова находит. Ничего, скоро снова начнутся дела, и я от них получу удовольствие.  «Бьется в тесной печурке огонь». Да, даже от стойкости получал удовольствие. Ради копеек себя на рубли напрягал. Такое мыслью одной не исправишь. В этом месте под водою утопленник и я правильно делаю, что на воде не веселиться пытаюсь. Но без веселья – летаргический сон. И лишь от еды – удовольствие. Как в печурку воронка засасывает. Посмотреть бы, что он там делает. Наверно, лежит на боку и думает, что у него масса дел, но пока – летаргический сон…

***

От одного в моей жизни периодов остался недоученный иностранный язык, а от другого – недоприрученные люди… Сначала надо поправить язык. Надеюсь, недолгим будет этот период. Ведь есть ещё недорисованные картины. Да и на тексты можно иначе взглянуть? По крайней мере, черновики словно золушки, все надо на компьютер набить, в дом жить-поживать засадить…

В первый день после всех работ хозяйственных я словно белка в колесе, домработница, тянет даже выдумать дела, чтобы ещё  покрутиться, привык – и даром, что 15 лет пишу – но на второй день уже невзначай книжкой зачитался, а на третий и сам написал кой чего. Ах, создайте людям условия!…

Пока только собак и кошек кормим, но если так дело пойдет – при такой щепетильности – скоро весь лес нам на шею сядет. Оленя корми, медведя корми. Откормил зайца, потом скормил его лисе. Лосю листвы наломай и как с ложки корми. Попробуй, лося прокорми. В общем, лично я уже сейчас желаю избегнуть общения со всеми зверями, залечь или даже залезть на сосну…

Белочка лезет ко мне на сосну, медведиха – в берлогу. По всем каналам, опять же, дятлы стучат по мозгам. Бабочки распоясались, платья раскрыли. Крыса, мне подражая, на клен американский залезла и крылышки себе мастерит, птица серенька. Плюшевыми людишками самолет лес опыляет, а ворон его - самолета – уверяет меня, что это лучший на сегодня подарок…

Желание любви прошло, хотя мысль была и неплохая. Все друзья более, чем во мне уверены в себе, хотя ничего даже и не начинали. Моя жена, кстати, должна быть как с яйцом и маслом тушеная морковь, потому что это мое любимое блюдо, которое   есть  способен всегда. Ей уступают и кабачки, и капуста. А картошка в этом году дорогая. Желание не покупать её остается, хотя мысль была неплохая. Пока прокормлю только себя и рисунок - на морковь похожую бабочку…

***

Один вкусное пиво пьет, другой на компьютере в интересные игры играет, а я нет, но сохраняю позитивный настрой. Примитивно  набиваю на компьютер свои многочисленные тексты, однако сохраняю позитивный настрой. В душе тысячи возражений против этой работы, но десятки тысяч плюсов и я продолжаю. Хотя иногда паникую, потому что время идет. Нет, никому не завидую: один делает «верняк», другой шустрит, третья беззастенчиво использует людей. Всех их я не хочу лишать возможности почитать мои однажды в одном экземпляре возникшие тексты…

Теряю время! Есть – теряю время, готовить – тем более. Чтение – чисто теряю время. Думаю – теряю. Даже когда пишу – потеря. Нетерпенье. Столько сделать! Мог бы раньше. Но я всегда теряю время. Приятель завалился – заперся и скрылся, а то жутко потеряю время. Надеялся на дружбу, на любовь, но результат всегда один – теряю время. В итоге, иностранного языка не знаю, а в моем всего два слова: «теряю время». Вещи, телевизор, разговоры – лишь времени потеря. Многие дела надо было делать не так и не тогда. Мечты – это всего лишь что-то обещавшие потери. Нетерпенье. Но перетянутые нервы – это в больнице времени потеря. Трясущиеся руки – невосполнимые потери. Езжай  и   считай потери (быстрей езжай, так менее виляешь…)

***

Я и по сей день остаюсь несовершенным человеком, но вот писал хорошо всю дорогу, с самого начала и до самого сегодняшнего конца, при всех  царях в голове, всегда относительно правильных, сегодня более чем   сомнительных. Всё дело в отрывочности, позволившей мне не писать чепухи. И у меня не найдешь слишком правильных и закругленных фраз, общих для всех, стремящихся к тому, чтобы слова их  были фактом общественной жизни. Я был истинен лишь на бумаге и это, конечно, были маленькие истины, но достаточно и их, чтобы спасаться и жить. Достаточно упорно заявлять о своем желании жить, достаточно лежать и жить на бумаге. Жаль, что стоит мне встать, как всё вылетает из моей дырявой башки, жаль, что, вставая, я откладываю свои тексты в сторонку. Очередной спасательный круг свою миссию выполнил и может катиться на склад. Может рассказывать всем, какой он был героический, пока я снова проигрываю. Было бы хуже, если бы я и на бумаге не выиграл. Халтурить вот только не надо и, пусть, поэтому теперь приходится длинно писать – а раньше и при коротких текстах я честно верил, что выиграл. Новый путь начинается и поэтому конец у него пока не виден совсем. Многое хочу переправить, от много хаос и горечь в душе, в государстве, но вот тексты хорошо текут всю дорогу и бодрят любого царя в моей голове…

***

БГ – это классик неверного решения этических проблем… (П.С.: да Бог с тобой! Вот ведь какой длинный зуб на человека вырастил. Как говорится, по надеждам и разочарование – а также злопамятность. Хотя, собственно, и нечего вспомнить, плюсы его ко мне отношения гораздо легче отыскать…)

А у меня такая аскеза, такая сосредоточенность на теме. И  неумышленная лирика… (П.С.: да, у тебя попытка выжить и сумасшедший настрой. Правда, от сумасшедших настроев обычно навсегда сдвигается крыша, они что-то вроде хромоты или шрама оставляют в душе. Тик, какой-нибудь, эпилепсия – или бешенства приступы. Ну, всё как у тех, кто побывал в Чечне и Афгане. Кстати, аналогично у тех, кто вкусил эти местности и с наркотической стороны…)

***

Мадам: «пойдемте, Дмитрий, в лес – там золотая осень». Пойдемте в кусты, там золотая осень. Но я устал. С пылом локомотива пытается оседлать меня как коня, обещая через реку на тот берег скакать, но там одни немилые мне новостройки. Спальный район, очень ебучий. Она сходит с ума без этого дела, но и я с ума сойду, если не буду жить, как хочу. Кто-то же должен меня любить-понимать, а не только использовать. Как любовный предмет желает использовать. Уверяет, что я не больше, чем Маяковский, который за дамами в зубах сумки таскал. Мол, похож, но не больше. И чем Шварценеггер не больше, а Шварценеггер четко своей мадаме сказал, как цитату из Библии: «если будет всё гладко, мы с тобой не увидимся» - но разве у красоток таких бывает всё гладко: там и холмы и непременные ямы. Поэтому снова пришлось ему не злодея играть, для чего он создан природой, а поборать террористов, а то они – не террористы, а бабы - все фильмы его запретят, повреждая мужской силы – и даже мужского слова – свободе…

***

Пыльные самолеты. По утрам им уже не умывают ни рыло, ни тело; и не ведут завтракать. Раньше, когда говорилось «пыльные птицы», все понимали, что летят самолеты и оставалась надежда, что пыль с них сдувает, и что пассажиры в салоне действительно скорбят о судьбе самолетов и летят как раз для того, чтобы что-то исправить, а теперь тысячу лет будет стоять черное утро, покрывая землей самолеты...

***

Всё провалилось и в каком-то смысле я   начинаю сначала. Опять условности и относительности занимали меня. Сейчас почти просто так помчался куда-то по улицам и снова себя мальчишкой почувствовал. Жутко весело было поймать это чувство, потому как свободен мальчишка -– от тех же женщин, к примеру. А дела? –  понимаю суетность одних дел и долговременность других, я внутри них и потому они ни капельки веселью моему не мешают…

***

Иду по улицам, с людьми общаюсь – и всё это далеко от идеала, как не совсем хорошо написанные тексты. Они меня словно под руку толкали. Надо их теперь писать  – и получше. Не в смысле на них, людей, надежд каких-то – надежд на них не больше у меня, чем на активную функцию бумаги. Прижимания к ним себя – листа бумаги! - строевое послушание листа – вот что больше не прельщает. И в книгах я теперь вижу лишь одно – свою жизнь, её детали, что в перекличках с данным местом книги. Больше ничего. Никаких сюжетов не существует для меня. Никаких футболов.  Проза, одним словом. Прешь на дачу и обрабатываешь все посадки там, искореняя, например, малину, что к соседу прет, а у него другие планы. Ладно. Это всё детали. Играючи расправился с малиной. На днях, кстати, тоской и горячностью своей меня Тургенев поразил. С сумками ему ходить не приходилось, но тоже был ко всякому привязан, и вырваться не смог. Но хоть пытался. Теперь вот в школе портит жизнь ребятам. Палачи в учителях. Формализм и на себя всё одеяло. Иначе была б не жизнь – малина. Все  сволочи – одну скуку жуткую разводят. Хотя сильны, крепки и как кони быстры. Иду по улице и не вижу в жизни ничего, кроме ими разведенной скуки. Прочли три книги и хотят одних успехов лишь. Чтоб рукоплескали?! Бесплатно никому и никогда – заметьте. За ненадобностью даже кони белые пропали. Гуси белые остались. Красивейшие гуси, а им горло режут. Поэтому и кони быстро ускакали. Лишь машинообразный вариант Антики в почете. Т.е. всё умерло уже и не имеет значения, что так быстро движется. Это просто жуткая смерть и все хлопки – из зала и с экрана. А молодые жаждут выпендрежа. Мол, мир – помойка, но на ней о себе надо заявить. «Хотя б покуролесим. Хотя б заявим о себе. Потом к другим успехам перейдем, в экраны, в залы, где чисто и светло и, значит – не помойка. Красивейшие гуси будут на столе. Красивейший музон. И даже рукоплещут»…

***

«Который день совсем нет времени зубы почистить» – подлинная фраза, высший класс, её бы на стену транспарантом. Много таких фраз бывает у каждого из нас и все их – транспарантом. На кровли то, что шепотом и в стенах.  Чтобы думали о жизни и о фразах…

 «Как было б хорошо, если бы к картошке было масло» (тоже подлинная фраза) - но как плохо, если б не было и соли. Или хлеба. Или самой картошки. Или бы она холодная была. Или испорченная. Или хлеб заплесневелый. Или черствый, или вымоченный хлеб. Самим пришлось  мочить, раз нет зубов – как хорошо, если бы  были. Как было б хорошо, если бы цветы стояли на столе. Но на дворе уже не лето. Как хорошо, когда б оно вернулось. Или зима быстрей настала. Или мы скорей поели. Много наварено картошки, и я не знаю, плохо это или хорошо. Вот чаю мало. Зато сладкий и горячий. Плюс яблоки. Но очень грязный стол. Бесцветная погода. Усталость. Зато  разогрелся,  стало так тепло и хорошо, что пофиг мне, что с колбасой и яйцами картошка, а не с маслом. Хотя, конечно, можно многое улучшить. Совершенству нет предела, и хочется стремиться к совершенству. Правда, если б масло нам запачкало одежду, то получился бы обратный результат. И вообще, от рвения ругаться начинаешь. Бывает, даже – матом. «Ты чеснок и нож мне передай-ка. Как плохо, кстати, если б не было ножа». И как, конечно, хороши все вкусные продукты. «От масла сердце заболело» – это ерунда не лучшая, чем древние поверья, т.е. суеверье. Другое дело, что вкусные продукты всегда переедаешь, а от переедания действительно что-то может заболеть. Но в основном – живот. Поэтому, чтобы сердце не болело  наверняка важнее не ругаться. И чтобы всё было идеально. Для чего, конечно, нужно  масло на столе…


***

ЛЭП в лесу – это путь. Это лучший путь. Таинственный и руководящий. Иду, иду, а на ночь лампочку включаю и она болтается в лесу. Эстакады – памятники электричеству. Их надо вот так, через каждые сто метров ставить, а иначе нет стимула через лес протечь куда-то. Мы  с ними оба понимаем, что напряженность существованию нужна. Хотя я третий лишний для проводов его, а они там, наверху, как две стрелы…

Гулять, гуляй в лесу, но думай ещё и  о пломбировании канала. Весь зуб можно потерять от воспаления вследствие неполного пломбирования канала. А как врача проверишь? Всё на доверии. И, черт возьми, на уважении – которого они совершенно недостойны, потому что я уже все зубы потерял. Буду остатки лечить у той, что брату моему сказала про пломбирование канала. Она ещё сказала, что, когда канал пломбируешь до конца, бывает больно, и не против, чтобы я ей картинки подарил. Правда, обитает за ведомственном забором, где лес охраны, но я желаю вдоль ЛЭП не с кашей манною ходить, без терки в сумке, поэтому буду прорываться, и пусть лишь в её машину стрелой пролетает электричество над лесом, в котором листва, имея зубчики, опала…

***

Замерз и ссать хочу… А он-то – теплый! Когда большой, можно-можно руки греть о теплый член…

***

Свои темы разрабатываю, а вокруг темный лес – не мои темы…

***

От усталости как пьяный. Всю жизнь каждый третий день усталый, потому что мне и физически  трудиться приходится прилично. И наутро, соответственно, похмелье. Минимум, полдня теряешь оттого, что не в себе – а надо бы просто похмеляться! Пить труд, а винишком похмеляться. Всего каких-то сорок грамм и снова хочется трудиться. Из-за баптистских предрассудков терял уверенность в себе, производительность труда и вообще в сужденьях был тяжеловесен. И как пуглив был – боялся и вина…

***

Такая история: пришли мы с ним за компанию, а там самый главный, вроде приятель его, вдруг стал ерепениться, будучи, видимо, в плохом, настроении, мол, зачем пришел, да ещё и этих – т.е. нас – привел. С виду мужик весьма ничего – молодой, бородатый, культурный - но оттого такое поведение только сильнее задело… В общем, он почти сразу начал руками махать. Взашей хотел нас вытолкать, зараза… Жаль, что было дальше, я не очень помню, провал в памяти; помню, что ему не очень повезло и с каждым неудачным наскоком он свирепел всё больше, прямо в исступление пришел и в конце концов за нож – представляешь? – схватился. Тогда я какую-то тумбочку  под нож подставил и он свалился в бессилии, держа нож в брюхе тумбочки, и забылся, а после вдруг и зарыдал как попавшийся и вконец обескураженный мальчишка... И мы с ним потом замечательно общались. Помню, например, кухню его; было утро, он там с ножом готовил, а я стоял, ходил поблизости и мы о чем-то говорили, испытывая особое доверие друг к другу…

Не шибко нравилась, особенно при том обилии вокруг меня вращавшегося «пола», но потом вдруг  увидел, что весьма предприимчива она и оценил, и стала мне она жена. Как разбойница двигала меня, мои дела, давала тело, очень неплохое. Пусть не совсем естественная пигалица и почти на двадцать лет моложе, и большей частью во мне не понимает ни черта...

***

Позанимался три дня языком, но слишком всё в жизни тревожно. Даже писание – роскошь. Прибабахнутый я. Много у меня прибабахов, все не опишешь, поэтому не нужно и языка…

***

Копает землю и – на меня недоброжелательный взгляд. Устал человек и в нем плещется океан недовольства. Может, я – вор и воровать пришел. Возможно, даже видно, что землю копать не буду. Ах, бледный человечек с испариной,  с наполеоновскими планами себе купивший эту дачу…

Стоит в очереди и, обернувшись с улыбкой, на меня бросает  взгляд, полный жизни и привета. Блеснула, как жемчугом, глазами. Скажете, во взрослом состоянии с человеком такого не бывает?...

***

«****и, ****и его!» – крик в толпе, кого-то бьющей. И за дело: этот   кто-то украл чего-то на базарном общем складе…

Хотя можно и полегче относиться: мне часто пакостит браток мой сумасшедший и часто руганью прорывалось недовольство, что океаном плещется во мне, но теперь я даже с удивлением говорю ему, себе: подумаешь, исчиркал стопочку плохонькой бумаги, которая, к тому же, ещё в туалете пригодится…

***

После цивилизации будут писать простейшие, наивнейшие тексты… - и они уже написаны мной.  Не знаю уже правдивых нужд и ленивой лжи взрослой жизни. Сложная деятельность, за одну и ту же идею могут заплатить и много и мало, многое зависит от поведения твоего, т.е. от саморекламы… А я ягоды собираю. А также травы, грибы, плоды. Я же после цивилизации. Занятие убогое, но тоже ничего. Неизбежно возвращаешься к началу, а потом ищешь иной путь, иную комбинацию всего, трудовое настроенье не теряя…

***

Прикинулся стопроцентным атеистом, упростил себя для удобства общения – стопроцентных атеистов не бывает – и  стопроцентно верует только Господь Бог. Мол, я силен как дьявол! – краткий миг бессмысленной победы, развалины, руины до конца, ты жив, но тебе ни пообщаться, ни покушать. Сел на что-то, да и то рядом валялась чья-то мертвая рука. Смотрел на закат, мерещились люди, кони. Потом толпы – людей, волов. Стадами ходят вдалеке, вблизи же крошатся в окрошку. Идти некуда, отмыться нечем. Ничего не значит уже, что после ночи настанет рассвет. Больше никакое кино не начнется. Ты выжил и, значит, быть тебе в ответе. Ты был сильнее их. Ты всё понял. И твой сон как мешок со змеями. И уже невозможно яд водой разбавить…
 
***

Далась: в октябре и в феврале или начале марта, но, оказалось, что он чем-то не тем лазил. Углом шкафа. И сам же теперь обиделся, трагедию строит и демонстративно ходит по вертикали…

Явился на суд перевернутым, вырвало его каким-то сапогом, на судью даже не смотрит, что он там коленом пишет, предлагает мне снова попробовать, хвастается, что приобрел «Мерседес» на ногах, одной не хватает пока, а в топке – его собственная шерсть и человеческие волосы…

***

Для активных сумасшедших, которые везде лазят и чего-то хотят, придумал пол из сплошных мячей. И с потолка спасательные круги свисают: разогнулся полностью? – обязательно тебе что-то на голову наделось. И что сделаешь?! Второй раз с ума сойдешь и оттого, быть может, круг замкнется и к тебе вернется разум…

***

Идти в библиотеку и читать там своего Тургенева, но рассматривать людей. Тут же можно и описать их по-тургеневски, и сделать повестушку или романчик с девушкой прекрасной. Правда, пока мне хватает моих книг – просто купленных на собственные деньги. Не надо общества услуг…

Описали нам коммунизм, т.е. брежневизм и сталинизм, и понял я, что даже самые лучшие системы на земле  строят  маленькие реальные людишки. Быть может, и капитализм – это только старики и маньяки…


***

Если посмотреть сюда, здесь всё так же, как в лесу, такие же деревья, но маленькая деталь не дает сгуститься ощущенью: здесь проводами перечеркнутое небо…

Солнце сквозь пелену белых облаков как человек в тайге уныло ровной. Солнце в тучах как человек в холмах, но только и первый и второй – особые, не наши человеки…


***

Я дам тебе подножку, на какой хочешь фразе, на каком хочешь шаге. В какой хочешь миг, из соседней комнаты вылетит сова…

Она сядет на краешке, примется клевать крошки и краешком крыла стакан уронит со стола, а, может, чашку иль тарелку или банку. В общем, раздастся грохот, и сова подпрыгнет нервно, но потом опять усядется и начнет вещать свои слова…

***

Я подпеваю чужим песням, но говорю свои слова. Я выставил свои флаги и знамена, а войска под них чужие у меня, я их набрал в стране слепых. Я построил их, и велел выставить копья, и так идем мы в чудесную страну, где всем обещано прозренье, а также голос, после чего без своей песни и рубахи нараспашку ни один день не обойдется…

***

Я стоял – она не подбежала, она стояла – я подбежал. Так…

Она стоит – и я стою. Она идет, а я стою. Она смотрит на меня, я тоже на нее смотрю…

Они велят платить, я говорю: успеется. Они грозят отнять, я говорю: поленитесь, и двину по горбу. Они грозят проценты взять, я говорю: не сможете. Потом мы самоволкой подключимся и даже месячную плату никому платить не будем, потому как нас же в списках нет!

***

Ладно, раз заасфальтировать все проблемы невозможно, будем строить рай прямо на земле. Из безобразно растопыренного дерева с плодами лишь в 20-ых числах августа. Не иначе, как от всех асфальтов, у дерева шадривость на коре…

***

Человек – это предмет, которому приходится говорить предельно сладкое «вы»…

***

Оно выскальзывает, а мы снова будем. Раньше оно выскальзывало и отлетало далеко – поищешь его раз, другой, устанешь и больше не шевелишься, а теперь оно всё время рядом и мы делаем частые, нежные попытки. Успехи наши только на секунды дольше, но на метры глубже, а главное, простои меньше то на недели, а то, хотя бы, на часы…

Раннее попадание в постель обычно кончается поздним засыпанием. Успевают возникнуть катаклизмы. Вообще не понимаешь, куда проваливается время. Просто крадет кто-то, пока ты пытаешься расслабиться в постели. Чтобы отвлечь, стучит тебе по боку, и ты в сердцах бросаешь свои нежные попытки…

***

Высокий ум опасен, как высокий дом, ведь ты-то на краю…
Большой ум как большие чемоданы.
Чем  чемоданы умница заполнит?
Желаю жить в высоком доме и иметь большие чемоданы, готов и тяжести таскать, и не бояться на краю. Ветер дует на краю, но он ничто, когда со мной мои большие чемоданы…

Примитивная жизнь, это когда ждешь по телевизору или радио передачу. У них, видите ли, расписание. Просто позор. Жизнь, выкинутая в ящик. Это всё равно, что верить в угнетение боярами рабочих и крестьян – все злобно и хитро напирают снизу, но те, кто наверху, передают секреты  злого духа от поколенья к поколенью, а если нет его, то и пулеметы  не помогут. Доверили мне, значит, пулемет на самой верхотуре, где со всех сторон меня лишь ветер обдувает, и я немного мандражу, и телевизор не включаю, свое богатство охраняя, хотя супружество уже позорное замыслил, по расчету…

***

Иисус-бродяга три года тут побыл Христом и насобирал рыбаков каких-то целую ватагу – наверняка, беспаспортных, наверняка, документы у них были не в порядке, «трудовая», а частный рыбный промысел шел неудачно, заметьте, они без него всё  время ничего не ловят ночь-то напролет. Вот с отчаяния и махнули на промысел рукой, мол, может, с ним нам повезет и рыбу нас ловить научит – чудодейственная ловля…

Эти суки  не люди, а простые справки. Придешь туда, жестоко сука скажет, чтобы справку с предыдущего места службы притащил, а там другая сука уволила тебя недавно по статье. Максимум, возьмут  младшим лаборантом и за сущие гроши заставят работать за троих, да ещё слушай их пустые сучьи разговоры. В Америке за день труда такого нашу месячную зарплату выдают. Пошли они в ****у! Пошли бродить, ребята, и, пока без баб, не мистически совсем себя в крутые мистики назначим…

***

«Документы, документы, документы…
Строим небоскреб на документе…
Резиночкой потрем, линеечкой прямую линию прочертим…
Возьмем  с собой все документы: паспорт, военный билет и трудовую, но этого  мало – у многих число документов доходит до семи…
Поспешим – там до пяти…
Ах, чувствую, напрасно всё: вспотев, ни с чем вернешься…
Мол, не Нью-Йорк у тебя на документах…
Ещё бы ручку взять, чтобы расписаться…
Теперь не слезу с документов. Пойду бродить по ним, и  только глядя в них поэмы стану сочинять…

***

Христос – воздушный шарик на веревочке. Допустим, красный иль зеленый. Зеленый – это до ещё всех дел, когда и он зеленый был. Т.е. он всегда веселый – даже когда красный. И настолько он развеселился, что уже готов стать и собачкой на веревочке. Только его недолго потерять. Или сдуется и снова надувай. А вокруг толкаются, мешают, целая толпа с шарами, и у некоторых шары «Буддой» называются, а у кого-то «Магометом». Все бульдоги – в Магометах. А у нас маленькая собачка. Это и хорошо и плохо. К тому же она снова потерялась, наверное, обнюхивается с кем-то. Её учат харе кришне. Зато появился воздушный змей. Чур, он тоже Христос, только в бескозырке. «В синем небе гордо реет матрос. Это наш спаситель Христос». Веселый матрос. Матрос, матрос, матрос! Он рос, рос, рос! И теперь с ним наш пес Христос! Его бескозырку выгуливает пес, но все, кто в небе – Христос… SOS…

***

Королева Матильда, король Бронислав, король Зигмунд (или Зигизмунд), король Эдуард, Эдик-Эдмон (или Эдмунд), его двоюродный брат, ему и в подметки не годится, король Яков, Короли Сергей, Иоанн и Павел, королева Марина, по прозвищу «Морская», король Лешек, жил в своем замке, король Антуан – тоже в замке, король Джон – замок без остроконечной крыши не замок, король Яков, остановившийся в охотничьем домике, не скажу, в каком году, пытайте меня, не скажу, королева Матильда… - так вот, упомянутые особы собрались раз – конечно, в замке – и решили весь мир завалить рассказами о своей королевской жизни. Каждому отвели по комнате, и они целый день то писали, то бегали туда-сюда по лестнице, благо замок был двухэтажным, а вечерами собирались вместе в зале и свои прекрасные выдумки читали, подвергая всё на свете мозговой атаке…

***

Целых пять минут молчала долина, что напротив. Стояла незабываемая тишина и пустота. Само несуществование царило. Серая долина. Но потом опять – хлопнула железная дверь и завелся железный двигатель прогресса в никуда. Нет, чтобы целый день никому мне не попадаться на глаза. Я же сегодня не хожу. Ну, вот, совсем засуетились лишенные ума…

Хочется идти туда, где все толкутся, и тоже побазарить, умных слов наговорить, о себе заяву сделать, так нет же – учу язык немецкий и на дискету набиваю тексты – незаметный, длинный, но необходимый труд. Без основательности я там уже толокся,  и теперь мне некуда спешить. Вертолетом птичье перышко прямо из космоса летит…

***

Я – точка зрения, вы – две стороны, ваша точка зрения на стороне, я на вашей, на их стороне, но потом я снова точка зрения. Я то здесь, то там, то вчера, то завтра. Откупиться от вас и жить на нейтральной стороне, где обстрел с двух сторон, но я-то знаю, что  стреляют не по мне. Даже цветы сажаю, и чаи гоняю, в халате загораю. Вот только когда кто-то начинает побеждать, приходится бежать, бросать насиженное место, той победы угадывая направление и скорость. Зато у них в обозе, например, ты никогда не будешь точкой зрения, а только просто точкой, потому что там некуда смотреть, одни же задницы для лицезрения в обозе…

***

Приехал с войны и вдруг потихоньку принялся играть в игрушки. Но не в войнушку и не в куклы. Войнушка – дело кукол, а мы сочиняем деревянное и воздушное чего-то. Хотя воздушное напоминает самолеты. А всё деревянное как мой протез. Едва-едва дополз с войны. Когда ползешь, и мир – война. Ползешь и думаешь: игрушки…

А они детей заводят, потому что их самих убили на войне и теперь только самые живые дети могут в них веселье воскресить. Но ненадолго – раз живые, значит, надо припас готовить за папашину зарплату и собираться на войну…

***

Песенки крутые! Для толпы! Ты – член толпы,  для тебя они, может, и крутые…

А в комнатах – парилка, какой тут может быть базар. Буквально за три дня там самый умный квелым станет, и хоть распродавай мозги…


***

Итак, написал я три книги – одну длинную, вторую толстую, а третью огромную – и назвал  первую книгу «Первый уровень. (Как Дима истину искал)», вторую книгу «Второй уровень. (Как Дима книжечки читал)». А третью: «Третий уровень. (Как Дима с публикой общался)». И теперь собрался я четвертую книжищу писать, но вот названия ещё толком не придумал…

***

Есть, есть Бог для слабаков, я сам в него частенько очень сильно верил. Мистический фетиш для тех, кто с реальностью общаться не умеет. Чтобы не умереть, когда тебя уже земля не держит.  Рясу мысленно надел и начал славить Бога, то бишь, себя и словеса и очень дурно пахнул. От запаха, как раз, и можно умереть. Что ж, потерпи – сначала было именно такое слово…

Неистовство – это однобокость. Им тоже я грешил. «Святое пламя» сменила нерешительность пустая. Что ж делать, потерпи, раз все земли ещё Колумбом заняты, а для неистовства достаточно сначала и клочка бумаги…

Сначала вообще всего три фразы и долбил. Типа того, что надо, чтобы в человеке было всё прекрасно, но не Чехов, а Достоевский – бог. Ария для дятла. Просто настоящий транс. Год 85-ый, между прочим…

Но теперь-то я пробил кору, распустился, прям как охламон,  и стал не слабо яркий. А что, будь хоть кем, по делу-то на ярких сумасшедший спрос, но только надо крепким быть, а то, спросясь – раздавят…


***

Во мне засела крепость. И поезд ураганный. Заходишь в крепость  и заплывающих жиром видишь в одном из помещений. Описываешь их, бичуешь и всё нормально, но за окном вот только всё время видишь однообразное мельканье…

Вдруг очень громкие шаги. Машина тише его проехала. Теперь либо позвонит, либо свои ключи огромные достанет. Бичеванье быстро прячу под матрас…

***

Так помочь нам с компьютером – тогда как другие девять надурили, а ещё девяносто  пытались надурить – а теперь вот оказалось, что он давно уже СПИДом заболел. Все хорошие люди чуть ли не умирают, а все плохие здравствуют и преисполнены энергией, могу вам это подтвердить. Хотя, может, все же умирают и они?! И выздоравливают хорошие, родные?!

Короче, я сразу прекратил дома  убираться – ты бы видел, какой бардак в доме у хорошего, больного. Всё суета, когда лафа фантазий умных. Выше посуды, огорода моя практичность смотрит именно в такую вот шизовую погоду…

А брат вечно за компьютером сидит. «Выкинутые деньги! Выкинутые деньги! Выкинутые деньги!» – всегда больной без вируса компьютер. «Горит компьютер, спасем хоть  «оперативку»!» Копаясь, словечки узнает, и в чем-то там научился разбираться. Потом оказывается, что опять лишь для спуска собственного пара панику поднял…

Еще об армии мечтаю, чтобы мои тексты напечатать. Ну-ка, ребятки, налетели – каждому выйдет по странице. Аппаратов, конечно, не хватит, один печатает, а целый взвод любопытствует, толпится – и над моими текстами смеется, время службы коротая. Ну, ничего, им некуда спешить, у них, салаг, ещё два года  впереди…

Ах, я бы размахнулся и прожил двадцать жизней, чувствую – готов, но обвесили меня делами, а армии лишили и уже, дай Бог, успеть бы справиться с одной, а то сказал я «все суета, к чему богатство», но так же и бомжи ведь говорят,  а ты совсем-совсем не хочешь бомжевать, поэтому, как и Соломон, ни от чего не отказался. Так что  запросто теперя не попишешь, мысль застрянет и, слава Богу, паста в головку стержня тоже не пойдет…

(А у хорошего, родного, быть может, просто наркотический угар. На наши деньги. Мать рыдает…)

***

Брат делает дела. Один говорит: «я не готов, подожди за дверью полчаса», другой: «я занят, пожалуйста, через час перезвони». Гиганты. Так, в принципе, и надо, когда приходишь, звонишь, а тебя не ждали, но, жаль, что это неуважение касается меня. Хотя за что и уважать: сижу и даже никому не позвоню, видать, пренебрегаю всеми или же робею. И такую вот методу, кстати, себе ещё не в силах завести, хотя с самоуничижением расстался…

Приветствую также я добро, которое подателю его на первый взгляд совсем немного стоит. Наш мир коварен и всё в нем что-то стоит: одолженную кассету, к примеру, могут не вернуть, идти куда-то – время тратить надо. Захаял всех, но теперь просто делаю дела и от души приветствую добро, а ожидая полчаса на лестничной площадке, беру мобильник и звоню кому-то…

***

При большем внутреннем равновесии – большая скорость в делах: казалось бы, взаимно перпендикулярные вещи – причем равновесие в сантиметрах измеряется, а дела в километрах – а как же друг с другом связаны…

В общем, выехал я  в долговременный мир и покой и, если где и возникнет болячка, так туда сразу целый воз «Скорых» помчится, опосля, как обычно, докладывая мне в письменном виде свои диссертации…

***

А как Михалков обмишурился на лозунге, что теперь сам не должен работать, а на него батрачить должна репутация: фильм «Сибирский цирюльник» – полная лажа, остатки прежней роскоши,   жеваная дрянь…
Слабо сделано практически всё, а если что посильней на минутку, так это такой перепев из себя. Банальное политиканство  тем плотнее подступает, чем полнее отступает художество… (П.С.: да уж, провалом своим утешил меня, провалившегося и сейчас еще свои изумление с удовлетворением  помню…)

***

Евреи у меня почему-то вызывают неприязнь, но фашисты – ненависть.

С евреями надо бороться под ковром, а с фашистами – лопатой.

Ах, живут богато люди, в доме всё в коврах, но под ковром…, но за окном…

Ей Богу, фашистами почти что можно печечку топить, а еврею пропишу я – голый пол…

Лишь в огне покается фашист и верит в Бога лишь не спрятанный еврей…

(П.С.: до печки распалила меня пропаганда…)

***

Мадам Эль Греко, мадам Делакруа… Что перед ними, например, какой-нибудь господин Рембрандт – с его богословскими бреднями? Тут широта и простор, общественный темперамент и личные страсти, шик и яркие краски.  Вся Германия ночами, кстати, изнемогает от полового возбуждения и кричит «йя, йя! Мой Бог! Йес! О-о! Майн либер…» и т.д., а вся Англия только «йес» кричит. Ураганом пронесясь, свободные мадамы со всеми готовы переспать (а на семейной якорной стоянке  с мужем в месяц сотню раз). Допустим, я тоже бурный, но ведь интимный и сосредоточенный при том, а у них багаж сугубо покупной, бросать его на ветер психологически легко... В общем, до чего же трудно быть личностью на свете, где дуют такие ураганы; пока ты слаб, тебя он губит, а если б обуздал его, то самолетом полетел, для смеха назвав последний - «Маяковский»… (В зоне риска, где, например, латиносы живут, ураганы тоже бы круто называли, просто америкосы им это делать не дают, бабскими именами, в основном, их награждая…)

Кто умный, те и думать не хотят: зачем, мол, всё и так понятно, действовать пора и баб снимать. Старости цивилизации исполнены инерции, эклектики и потому  бездумны. Катком бездумным катят на меня. Надо доказать им, пусть и в болоте на ураганном ветру – или в теплице с картинами, их антиподе - что они ничего не понимают, когда дело касается меня…


***

Своими действиями исламские экстремисты подыгрывают антициклону, что формируется нынче в Кавказских горах. Антициклон сажают в эшелоны и оправляют на восток, но на границах – барьеры и это, конечно, недоработка как центрального законодательства, так и местных администраций. В результате, когда  Красильников забил гол, в Красноярске  похолодало до – 5-ти.  А отопительный сезон ещё не начался. Все на барьерах, т.е. батареях. А тут ещё антициклон напичкан бомбами. За что боролись, спрашивается, и забивали гол. Светлая ему память. А мерзавцев – к ответу. Весь исполком краевой администрации. Донельзя запустили дела края. Прозевали гол. И косвенно подыграли антициклону, который формируется уже в Туруханском крае. Весь народ теперь на батареях, т.е.  баррикадах. В этой связи, куда, спрашивается, смотрело наше центральное шариатское законодательство, неужели  с каждым вопросом надо обращаться к солнцу ислама…

***

Вижу, в дороге сломался автобус «Тех. Помощь». Один мастер  подносит ко рту трубку, другой – яблоко. Наверное, так же неслышно колесо откатилось. Один мастер ещё издали к нему лежа пополз, а другой, когда первый обратно в автобус заполз, тоже подскочил и несколько раз ударил огромным ключом по  железному колесному боку…

***

Был стрелой, не желавшей опускаться, а они горизонталью были – и не хотели подниматься. Буксовала стрела, не понимала, что назначение её – фейерверком рассыпаться, а горизонталь распласталась, как крокодил, черепаха… (П.С.: животное с черепашьим панцирем и крокодильими челюстями – рассыплешься тут…; да и не соберешься, если заранее знаешь про этих мутантов…)

***

Вырабатывать электричество из пролетающих ядер…

Живописать воображаемого противника, чтобы по нему хотелось ударить…

Живописать – чтобы хотелось ударить ядром, после чего вырабатывать электричество из пролетающих ядер…

По противнику ударить ядром, а художнику, чтобы в темноте не сидел, подарить генератор…

Вообразить противника трудно, поэтому генералы постоянно пытаются художников привлечь, но, видимо, откликаются только самые мертвые и на изображенное ими не стоит тратить энергию пролетающих ядер…

***

Машины как высшая стадия эволюции жуков, соответствующая высшей же стадии эволюции человечества. Раньше человек собирал жуков, чтобы съесть, а теперь он на них ездит. Не может расстаться с жуками. Ездит внутри жука,   но если ездить не слишком долго, жук переварить его не успеет. Во время недавнего шоу 99% опрошенных заявило, что желает поменяться с жуками. Себя человек ещё ощущает, но общается только с большими жуками. За перестановку колеса у жука берут миллион – конечно, с мыслью о нечеловеческих возможностях тут полетаешь…
***

Красоту наводит, безмозглая. Но уродство всегда умножается глупостью. Почему бы на ум не затратить столько усилий? Кто их так всех убедил в важности шляпки и ненужности книжки, что за книжка такая, что за шляпка из книжки…

А у той  в глазах всё же тускло светятся какие-то книжки, я давно уже ничего не читал и хотел бы это исправить, но в шляпке была и она, а в шляпке не пишутся хорошие книжки. Красотою фасонов даже мир Достоевского желают спасти, мол, первой слетает не шляпка, а книжка…

В конце сражение будет  шляпок и книжек, посмотрим, кто выше окажется, кто ниже слетит… Носить на голове своей книгу мужику, кстати, было бы довольно удобно. Особенно, если своя… А заголовок, главный лозунг на футболке своей написать, чтобы имели все представление, что там, на вершине. Хватит уже на футболках, бейсболках писать-рисовать всякую непонятную чушь…

***

Все одинаковые, потому что иначе не сможет работать конвейер. Нам будут приказывать выучить одну операцию. Человечество – стая, которая все разбухает в размерах и количественно, и за счет имущества каждой из рыбок. Стая несется к цели, которую нам ежедневно воспроизводит конвейер и от всех там уже так дурно пахнет, что никто друг на друга не смотрит, уверяя, впрочем,  себя, что ничего не измениться, если он выполнит одну операцию…

***

Труба шириною в 700 миллиметров на уровне глаз. Железная повязка всем на глаза.  За трубой здесь сады, листва опадает, только взглянул бы, и из меня сразу  рванулись на волю стихи, но мешает труба. Кто-то раньше меня прошелся по этой дороге, взглянул на сады и решил, что для поселка напротив здесь должна быть для газа труба. Что ж, круглая труба не очень груба. Чем-то она даже напоминает стихи. А в поселке тоже опадает листва, там не сторожа пес, а у каждого свой за заборами…

***

Пробил дверь, дыру в серой из шлака с цементом стене – и увидел, что там стоял карлик. «Была не была» – сказал карлик, «войду», и махнул рукой, наплевательски на что-то решаясь. Так я устал в стене дверь вырубать, что в новом доме карлик сперва поселился.  Мне было на всё наплевать от усталости. У нас с ним был повод плеваться. Карлик озабоченно бегал по новому дому и стройке. Он брался за молот, который был ростом с него. Жене моей советовал приготовить мне ужин или же обходить  стороной, заранее приготовиться к тому, что буду ругаться. За спинами бегал. Иногда за дверь убегал, за советом к народцам, и я слышал, как он сожалел, что тогда через дверь наплевательски мне  в душу вошел. Потом в теле жены, наконец, что-то пробилось и карликов в доме прибавилось. Не знаю, больше ли с ними я стал уставать. Возможно, все было по-прежнему. Вверху дом все ещё строился, а внизу по нему уже бегали карлики…

***

Отправился рыцарь за кефиром, хотя бы за кефиром, но его замок так возвышался на горе, что  рыцарь до магазина так и не дошел и вам вся очередь – не за кефиром, а в соседнем отделе, за огнем – подтвердит, что рыцаря они там ещё не видели…

***

Стираешь пыль со стола – как блудный сын, возвращаясь к занятиям. Пыль блестящие проспекты засыпала – я нагнулся и рукой провожу, и после себя оставляю дороги…

А коня отпустил – ко мне сам, если хороший, вернется. Если плохой, быть может, я буду его догонять, убивать, а может – не буду. Может, ко мне он после вернется. Или я о нем уже прочно забуду…

Если будет любить, наконец, то её я вспомню, конечно. Представляется, что бродит и любит, но если это иллюзия, то она убивается. Как та мною убита, раз ей важнее, чем я, подъебнуть оказалось Петрову. И другая совсем не воскресила к себе интерес сообщениями о намерении или уехать или остаться – без разницы, с другим ты пасешься, ебешься. Дал ей это понять и чувствую, что не смирится с тем, что – без разницы…

Ладно, всё в прошлом, стирают пыль со стола ладоней моих трактора…

С одной стороны, всё суета, здоровье дороже, каждое перенапряжение должно компенсироваться беззастенчивым расслаблением, а с другой есть у меня в жизни довольно любопытные знакомые и достаточно важные дела…

***

Пес всю жизнь рвался куда-то, словно не замечая ошейника на собственной шее. Все звери – фантомы какие-то,  выполнители миссии, им плевать, что у нас сонный поселок. Да и человеки… - выглядят призрачно, когда едешь в трамвае. Едут трамваи,  машины, но и в 14-ом веке одна машина однажды проехала. «Жигули», называлась машина;  в домах никто в окно не смотрел, на улице  безлюдство царило, вот и получается, что её облаяла только наша собака. Стала рваться куда-то…

Не удивляйтесь «Жигулям» в 14-ом веке – ненадолго-то постоянно что-то мелькает. Например, я звездолет недавно видал –  огромный, таинственный, мрачно настроенный, а на борту крупными буквами надпись, что мы, мол, век сорок девятый. Про слонов и говорить после этого просто не хочется, тем более, что для фотографий на самой центральной улице нашей вместо собаки завелся верблюда фантом…

***

Автобус по требованию: кто остановил его и заказал маршрут, тот платит немного больше, а по дороге водитель попутчиков берет. Вроде хорошо придумано, но  начинается такой бардак, столпотворение, что в лихорадке думаешь, с чего я вообще платить-то должен. Он наживается, и  изменил маршрут. Тут половина безбилетников шныряет. Как бы не украли что-то из кармана. Сказать: украли – и не платить за сей спектакль с сюжетом. Нет, в другой раз попробуем сказать, сейчас же – нервы и лишь бы вырваться…

В темноте проплывают другие автобусы без опознавательных знаков. Конечная остановка у нас – дом номер такой-то и квартира  такая-то, но, возможно, это прикрытие и маршрут не имеет конца. Есть проблемы серьезней, чем та, что денег нет расплатиться. Мы едем и едем, и в салоне встречаем рассвет, и с надеждой смотрим на раскрытые двери…

Входит тот, у кого нервы к тем, кто создает здесь  проблемы; гнойник лопается и начинается сад, братание; сад расцветает и распирает троллейбус, он уже едет непонятно как и зачем, хотя, когда чаи мы на веранду выносим, чтобы полюбоваться деревьями, сохраняется чувство, что пол под ногами все ещё движется, и мы дальше его расширяем…

***

Важнее дел то, что женщина должна выглядеть красивой. Архиважную задачу эту не выполнить без современных технологий. Местами даже революция потребуется, а после – пятилетний план. И новые книги, скорей всего, придется написать. Мозгов у женщины всё меньше и старые она уже не понимает. Без революций плохо обслуживает наших мужиков. Хлопоча с детства, развивает в себе старательность, исполнительность и чувство долга, чтобы в третьем тысячелетии, наконец, выполнить самую важную задачу. Ты будешь достойно выглядеть, когда она окажется красивой. Она тебе такую хату устроит с помощью лакированной мебели и тюля. Ты будешь там с разными игрушками играться, но пока – не расслабляться, ты сегодня должен поработать хотя бы до пяти; хотя, пожалуй, лучше задержаться, чтобы твоя женщина могла выглядеть красивой…

***

Вырыл яму с кастрюлю. Кастрюлю с супом. Не стал бы рыть ямы, но кушать сильно захотелось. И хорошо, кстати, что вырыл   с кастрюлю, потому что если б вырыл  с ведро – вода в ней оказалась. Возможно, рыба в том ведре плескалась, но чтобы сварить её, пришлось бы дальше рыть, ведь под ведром дрова, а спички закопаны и вовсе глубоко, причем на тех глубинах уже трава и мурава и, любопытствуя, что за коробок закопан, ползают букашки и жучки, и ветер дует, чтобы дрова горели хорошо, предполагая, что в ведре большая рыба, а мне хочется покушать, раз прокисла кастрюля с супом, что закопали мы совсем неглубоко…