Темная ночь

Это был октябрь. Это был октябрь, но в воздухе уже чувствовалась тонкая нитка ноября – промозглая, с мокрой снежной кашей под ногами. И на зубах почему-то вкус проволоки.
Она говорила: давай не будем. Она говорила: все уже кончилось. Я и сам сейчас не верю во все те ужасы, которые с нами происходили. Что на нас нашло? Наши души метались, как два маленьких зверька, злых и печальных – и каждый в своей клетке. Грызли решетку. Скалились друг на друга. А вокруг стояла тишина и пустота, целый огромный мир, в котором мы не могли найти себе места.
Это уже потом понимаешь, что пустота не вокруг, а в тебе самом. Что нет никакой клетки, кроме той, в которую ты сам себя загнал. ЧТО ДВА ЗВЕРЬКА – ЭТО ПАРА.
Все, хватит!
Я вышел на балкон в одной футболке – взять с кресла куртку и накинуть на плечи показалось чем-то невыносимо трудным и бессмысленным. Закурил, глядя в темную ночь с редкими желтыми проплешинами фонарей. Там, снаружи, увядала осень. Деревья безуспешно пытались прикрыть наготу остатками когда-то пышных нарядов, но с этими опустившимися аристократами уже все ясно. И со мной тоже. «Кто теперь вспомнит, как ты спрятался в осень?» – пронеслась в голове строчка из какой-то песни. Я курил и думал о том, что я, как эти деревья, пытаюсь закутаться в несуществующие одежды, натянуть на себя бесполезное рванье и укрыться под ним, но ничего не выходит. Холод пробирается сквозь прорехи, колет кожу, заползает все глубже и глубже…
«Добрый вечер!» – вдруг сказал тихий, но внятный голос откуда-то справа. Я вздрогнул и повернулся. На соседнем балконе стояла девушка. Судя по всему, она вышла за той же вредной надобностью, что и я. «Вам не холодно?» - на ее плечи была наброшена куртка. «Как Вас зовут?». Я наконец вынырнул из своих мыслей и назвался. Она рассмеялась: «Кай? Прямо так и зовут?!». На самом деле меня зовут Константин. Костя. Но маме почему-то нравилось звать меня Каем. Потом это прозвище прилипло во дворе, а потом окончательно закрепилось в школе, и теперь так меня зовут все друзья-приятели, да и сам я при встрече называю это имя, а не то, что записано в паспорте.
– Да, прямо так и зовите.
– Вот здорово! Такое необычное имя… А меня Лёка зовут, хотя на самом деле, конечно, Лена.
Я не ответил, но Лёку-Елену это, похоже, не смущало.
– А я тут в гостях! У Андрея. Вы ведь с ним знакомы?
– Нет. Я недавно переехал.
Я переехал в эту квартиру месяц назад. Раньше здесь жила моя бабушка, которая ныне обитает с родителями. Я же с ними обитать больше не мог – понял, что мне гораздо проще будет ужиться с самим собой, чем с другими людьми. В конце концов, надо же когда-то начинать самостоятельную взрослую жизнь? Это, кстати, оказалось куда легче, чем я думал. Куда легче. Если не вспоминать, что эта квартира могла бы быть нашим с Ней домом…
– Еще познакомитесь! Вы ведь тоже музыкант, да? Ну, судя по Вашим волосам…
– Увы! – развел руками я, – музыканта из меня не вышло. Разве что только прической.
– А чем Вы тогда занимаетесь? Где работаете?
Так, начались расспросы. Все что необходимо знать о человеке: имя, место работы, величина зарплаты. Зная это, уже можно решить, интересен он тебе или нет.
– Да где придется. И сторожем работал, и строителем, и даже осветителем в театре… Сейчас вот в музыкальном магазине. Инструменты продаю-консультирую.
– Поня-ятно… А Вы один живете или с девушкой?
Мать твою так!!! Вот этого ей точно не следовало спрашивать.
– Полушайте, Лёка!… Вы ведь, в гости пришли, кажется? В теплую дружескую компанию? Так зачем же мерзнуть на балконе, с незнакомым человеком, и выпытывать его биографию?!
– Простите… – она почему-то смутилась. – Понимаете… Мы там… Поссорились, в общем. Я и убежала на балкон. И теперь не знаю, что мне делать: домой добираться уже поздно, живу я на другом конце города… А оставаться здесь не могу… Вот и получается, что мне с этого балкона никуда не деться. Стою здесь, вроде и не на улице, а вроде и не в квартире… А тут Вы. Простите меня…
Она, кажется, собралась плакать. Не люблю, когда девушки плачут… Даже если не из-за меня.
– Это Вы меня простите… Накричал на Вас ни с того, ни с сего. Дела не складываются в последнее время, вот и сорвался…
Она не ответила. Стояла, закусив губу, и смотрела куда-то вниз. Только иногда зябко поводила плечами с наброшенной на них курткой. Молчание затягивалось, и я неожиданно для себя выдал:
– А заходите сейчас ко мне в гости, если хотите!
Лёка удивленно посмотрела на меня.
– Нет, серьезно! Я и сам знаю, каково это – когда ночью совсем некуда деться. Заходите, не бойтесь: ни к чему кроме чая с печеньем я Вас склонять не буду!
Не буду. Я и правда не собирался: я не маньяк, и не прыщавый семнадцатилетний юнец. Но пока она переходила из подъезда в подъезд и поднималась на лифте, какой-то противный голос вещал у меня в голове: «Ты ведь знаешь, чем кончаются такие истории… Поссорилась с парнем… Некуда идти… Обида… Хочется отомстить, а тут подворачивается подходящий экземпляр, совершенно незнакомый парень, о котором можно спокойно забыть на следующий день…» Ч-черт! Мне стало невыносимо, до тошноты скучно.
Заваривая на кухне чай и стругая на скорую руку закуску, невольно вспоминал, как Мы вместе готовились к приходу друзей – весело и быстро накрывая на стол в относительно прибранной комнате еще в родительской квартире. Делали все быстро, чтобы потом, до прихода гостей посидеть в тишине и только что созданном уюте – вдвоем.
Черт, расчувствовался. Как ни пошло прозвучит, но затянувшаяся рана в душе еще саднила при каждом упоминании о том – счастливом – времени, когда мы были вместе. Было странное чувство, своего рода «дежа вю», что вот сейчас, пусть и в другой квартире, на другую кухню, зайдет Она и весело спросит: что еще отнести?
- Что еще отнести, Кай?
Вздрогнув, я обернулся – на пороге стояла Лёка.
Уже расчесавшаяся, в джинсах и свитере, в стоптанных тапках.
Передавая ей блюдо с хлебом и колбасой, я лихорадочно соображал, когда она не только успела войти в квартиру, но и принять участие в подготовке чаепития. Впрочем, куда больше поразило именно вот это – пугающее – наложение мыслей на действительность. Или действительности на мысли.
Когда входил в комнату с последним аккордом застолья – заварником, накрытым тряпичным колпачком – там уже все было готово. Осталось только приглушить свет и включить музыку. В этот момент было особенно щемяще осознавать, как давно вот так, вместе уже ни с кем не собирались.
- Ну-с, Лека, давайте приступим. В куртуазности я не особо силен, так что заботьтесь о себе самостоятельно.
Она улыбнулась:
- Как ты предупредителен, однако…
И решительно взяла чашку.
Я ощущал странную скованность. Всегда так с незнакомым человеком на первой встрече: я не знал, что делать, как себя вести и что говорить. А разыгрывать не так давно – перед самым расставанием!!! – появившуюся манерную игру не хотелось. Не то настроение, не тот человек. Поэтому продолжал молчать, усердно размешивая сахар и глядя на стол, стены – лишь иногда, как бы случайно смазывая взглядом по гостье.
Она молчала, и чувствовалось, что ей тоже неловко.
Долго так продолжаться не могло. Что я, в конце-концов! Женщин не видел? Пришел человек, уставший, поругавшийся, а я как чурбан не могу его развлечь…
- Что же, Лека, давайте уже и разговаривать. А то «книжка без картинок, ну или хотя бы без разговоров – книжка неинтересная»… Что же у вас произошло с друзьями?
Черт. Цитата ввернулась сама, помимо воли создавая плетение куртуазного флирта.
- О, «Алиса в стране чудес»? Не думала, что кто-то ее помнит.
- Да, знаете ли, это моя любимая пластинка была в детстве… Итак?
Она, поморщившись, отмахнулась:
- Не хочу об этом говорить, если честно. Да и не надо. Давай лучше перейдем на «ты» и поговорим о чем-нибудь нейтральном.
"Ну уж это слишком, Лека", подумал я. О чем же нейтральном можно поговорить с незнакомым человеком? Всегда, собственно, на этом и застопоривались все мои начинания на «любовном фронте»: нравится кто-то, но вот подойти, поговорить о чем-то – казалось совершенно невозможным: а что этому человеку нравится, о чем он думает и чего хочет? А вдруг ему.. то есть ей, неинтересно, занята, спешит, другое настроение.. и так далее. Да и неприлично это: вот так подходить, явно выражая свою заинтересованность – конечно, с самими пошлыми намерениями. В результате в голове рождались несколько вариантов сценариев развития отношений, и все не вели ни к чему хорошему…
Поэтому с ней…
Поколение Телемахов. Я усмехнулся, вспомнив давнюю свою придумку по аналогии с Телемахом Олди.
- Чему улыбаешься, Кай?
- Да вот, не умею просто говорить ни о чем, Лека… Тем более, что сейчас вообще как-то разговаривать не хочется… Знаете, что? Сделаем ход конем: давайте я вам спою свою песенку? "Бабочка" называется. Заодно убедитесь, что музыкант из меня не вышел.
Гитара, последняя подруга и верная спутница, опора и надежда жизни, мучитель и целитель души – сама появилась в руках. Она не раз просила сыграть что-нибудь, но почему-то я не хотел. Иногда, очень редко, что-то играл - когда, скажем, новая вещь появлялась - но все же… Впрочем, она писала стихи и тоже отказывалась их читать. Мммда.
Мой ангел, куда сейчас?..
Мой ангел, куда теперь?..
Столкнулись две пары глаз,
Два сердца на раскаленной игле
Трепещут...
Застыть
Застыть бы сейчас
Как мертвая бабочка...
Утонченная рафинированная мука - наслаждаться собственным умиранием. Мигом, когда уже все стало ясно, но последствия еще не наступили. Это как миг отрыва от надежной опоры балкона в прыжке с него: асфальт еще не ударил, не смял тело, но как ни старайся, остановить падение - уцепиться за бетон! срывая ногти, слиться с ним! - невозможно.. И остается лишь ледяная безбрежность парения в солнечных лучах, в немом восторге неизбежной, но еще не наступившей смерти...
Мне страшно, боюсь дожить
До пьяных холодных зим
Но сердце еще дрожит
Мы вниз по игле скользим
Срываясь ...
Лети
Лети-улетай,
Глупая бабочка ...
Песня закончилась, отхлынула, оставив после себя ноющую тоску. «Прощай, любимая», я тебя не забуду… Я смотрел в потолок, и жутко хотелось курить.
- Знаешь, Кай…
Я оглянулся на Лёку. Она смотрела куда-то в стену.
- Никогда не могла понять, отчего так: язык нам дан для общения, но никто им не пользуется. Говорим без смысла, слушаем без внимания… а потом оглядываемся, а ничего уже и не остается. И ведь помним же: хорошо было, радостно, но куда-то делось. Затерлось, ушло…
Так. Еще одна несчастная по жизни. Собрание страдальцев. Сейчас она будет пересказывать мне свою тяжелую жизнь, копаясь в душе и ругая окружающих. Интересно, постель начнется с какого момента?
Мне хотелось совсем не этого. Тишины мне хотелось, покоя. Ласки и нежности. Ее мне хотелось – чтобы подошла, обняла, потерлась щекой – и все встало на свои места.
- …встало на свои места. Вроде, и делаешь все, чтобы это произошло, стараешься, но все только хуже и хуже. А потом и сил уже не остается.
- Что вы сказали?
Второй раз такое наложение слов Леки на мои мысли – с чего бы это? Что такое? Или простое совпадение, или одно из двух.
- Я говорю, что сложно восстановить однажды порушенные отношения. Они вроде есть, а вот обиды взаимные, упреки – уводят от того настоящего, искреннего…
- Но ведь упреки не на пустом месте возникают! – не выдержал я. Все ужасы одиноких ночей вдруг всплыли, нахлынули на меня, затопили своей душной мглой…
Лека поморщилась.
- Вот именно, Кай, вот именно, – в ее голосе почудилась странная горечь. – Кто бы спорил, что на пустом месте…
Всепонимающая какая!.. В груди от мгновенного ужаса саднило. Курить. Надо закурить, расслабиться, глубоко вздохнуть…
- Лека, пойдемте, покурим? – и не ожидая ответа, я выбрался из кресла.
Холод октябрьской ночи (сколько уже?.. почти час?..) слегка отрезвил меня. Когда-то я любил ночи. Время одиночества, тишины, которую можно раскрасить звуками и словами – и она примет их, воплотит в себе, и никто, никто не помешает… Именно поэтому – теперь ночи ненавижу: за те муки, которые в них рождаются… Когда каждую ночь переживаешь заново все в своей жизни – хорошее, которого уже не будет, плохое, которое уже не в силах изменить – и никто-никто не помешает… Ненавижу ночи.
Лека проскользнула в приоткрытую балконную дверь и плотно притворила ее за собой. Свет из комнаты причудливо искажал силуэт, делая ее похожей на… Нет, чушь. Первое время на улице и среди покупателей тоже мерещилось: идет она, и можно будет подойти, сказать «привет, как дела»… Атавизмы. Фантомные боли.
На соседнем балконе было темно и тихо.
- Тихо так, - сказала Лека.
- Угу. И не подумаешь, что всего в двух кварталах отсюда – центр города. Тут какой-то особый район, в нем все как будто застыло… Заповедное место… А вон там, - я показал рукой. – большой овраг, там до сих пор стоят частные дома… И там люди живут. Чудно.
 И чего это мне вздумалось просвещать ее в географии? Она промолчала, мне говорить тоже расхотелось. Все-же такие – позднеосенние – ночи не приспособлены для разговоров, тем более с чужими, в общем-то, людьми. В них хорошо молчать, проникаясь покоем уже умершей и разлагающейся природы. Проникаясь величием уже остановившегося времени, поток которого больше не несет всех в одном слитном ритме – и каждый предоставлен сам себе. Каждый – сам по себе. Все – чужие друг другу.
- …как чужие друг другу… У меня даже есть стих об этом, хочешь, прочту?
Да что ж такое-то?!!
- Заодно убедишься, - Лека, кажется, усмехнулась. – что и из меня не вышла поэтесса.
Она помолчала, и, странно выговаривая слова, слегка сбиваясь – наверное, от волнения – начала читать:
Бегу от тех, кто мне всего дороже,
Как листья осени от осени ветвей,
И ветер в гулкой тишине аллей
Играет тонкой сброшенною кожей.
Холодный яд росы полночной может
Все обострить, и ярче, и больней
Срываю путы любящих друзей –
Шипы от роз, что усыпают ложе…

Единство вечера и единенья ложно
Не утопить стилета в мираже,
Лишь где-то там, где пустота, уже
Ехидный ворон мое тело гложет.
И только шаг до лестницы вовне.
И только память – милосердно строже.
Я машинально отметил некоторую нестрогость сонета…
- Что-то знакомое, как будто… - на самом деле чувство, что этот стих я где-то слышал, колотилось где-то в глубине сознания. Ладно, не важно. – Почему же не вышло, Лек?.. Вполне приличный сонет, несколько сбивается в третьей строфе… Рифма там шероховата…
Я взглянул на нее – и осекся. С отсутствующим видом Лека смотрела во тьму.
Черт, обиделась.
- Нет, все-таки не понимаю, - сказала она чуть позже. – Ведь ты же сам музыкант… Или это профессиональное?.. Вот, скажи, как ты пишешь песни?
Вопросы у нее, конечно. Я с силой зажмурил глаза, провел по ним пальцами – отчего-то их защипало. Интересно, сама-то смогла бы объяснить, как она пишет стихи, если бы спросили вот так, прямо.
- Ну, как сказать… Сложно это, Лека, вот так сказать, как пишутся песни. Это настроение должно быть особое, состояние – и тогда слова, и музыка приходят сами.
- Вот «Бабочку» ты в каком настроении-состоянии написал?
Захотелось выматериться. Я помнил, когда я написал эту песню. Мы тогда уже начинали расходиться, и я вдруг четко понял – все, уже не вернуть того, что было, и что…
- Я не хочу об этом говорить.
- Вот видишь, Кай. Даже теперь твоя песня много пробуждает в тебе – и во мне тоже, хотя я ее со стороны слушаю. Представь, если бы я тоже начала придираться к словам и мелодии?
- Простите, Лека, - я чувствовал себя скотиной. Не последней, но в десятке с конца – точно. – Вы не думайте, я понимаю все… Просто так получается почему-то: главное не говорю, стараюсь не затрагивать. Ну, в чужих произведениях.
- Почему?
- Не знаю… Наверное, потому, что своих внутренних переживаний хватает, чтобы еще и чужих примешивать. Расчувствуешься, примешь близко к сердцу – и…
Что «и» я сообразить не смог. Блин, «Остапа несло». С другой стороны, разговор вдруг заинтересовал меня. Вспоминая обсуждение композиций с друзьями, я не мог отделаться от странного ощущения: всегда оставалась некоторая неудовлетворенность от работы с ними. И вот только сейчас вдруг понял: наверное, оттого, что тогда обсуждали почти все – от сугубо технических моментов до оформления сцены, но вот этого.. Вот этой содержательной стороны мы просто не затрагивали.
- Что «и»? – переспросила Лека.
- Не знаю. Просто, наверное, привык, что к произведениям надо подходить вот так.
- Профессиональное, - со странной горечью сказала она, опять отворачиваясь к улице.
Крыть было не чем. И добро бы – на самом деле профессиональное, добро бы – сколь-нибудь «сделанные» композиции получались… Я вспомнил несколько своих заготовок, которые так и не переросли в полноценные песни, и таковые же у друзей. Ммда. Задело меня это, однако. С другой стороны, вспоминая песенки своих друзей, я уныло понимал, что особым содержанием они не обладали, и на самом деле выезжали в основном техническими наворотами, музыкальными какими-то приемами… О себе вспоминать не хотелось.
- Знаете, может, и не профессиональное. Просто не хочется впускать в себя чужого, в общем-то, человека, открывать ему свои мысли, чувства.. Ведь это "единственное, что осталось своего", - я невесело усмехнулся.
- А зачем тогда вообще писать? - глядя в темноту и звездную россыпь каким-то легким и.. покойным? нет, не то.. голосом спросила Лека. Меня аж передернуло. Откинувшись на стену балкона, я лихорадочно соображал: а действительно, зачем?.. - ...живут, когда их читают, когда в них находят сокровенный смысл - те самые мысли и чувства, что в них вложил создатель. А так... - Лека неопределенно пожала плечами и замолчала.
Не то, чтобы сказанное Лекой было новым - нет, это и сам прекрасно знал, даже неоднократно втирал на пьянках друзьям-товарищам, когда уже бывал изрядно навеселе: дескать, "не так живем"... Однако эта - не наивная, но какая-то искренняя убежденность - Леки словно заново открыла мне прописные истины, вернула, так сказать, к альфе и омеге творчества - и я замер перед ним, потрясенный и растерявший слова. Как там у предков было? "Христос очи отер"?
- Как ни банально прозвучит, но потому что не получается иначе. Еще банальнее - песни появляются сами, просто берут, и появляются, остается лишь записать их... - Да.. банально. Сколько раз слышанная, уже засалившаяся от частого употребления "всякими-разными" фраза, а вот гляди-ка, все равно правда. Не получается иначе. Потому что иначе - не живешь. Отсутствуешь. - А раз записать, то и получается, что главное - это профессионализм... Тьфу, привязалось словечко... "Композиция" - это грамотно сведенная музыка и к ней подобранный текст, причем тут чувства.. создатель.. как будто из другой реальности слова. - помимо воли я улыбнулся.. Смущенно? Божже ж мой, такие оргии в наш просвещенный век.. Но сарказм был вялый, и разжигать его не хотелось. - Впрочем, не слушайте меня, Лека, я сейчас что-то не то говорю...
- Отчего так?
- Да вот, сам не знаю.. Смутили вы меня. Ведь сам чувствую - вы правы, я не прав, а все одно складывается так, что искусство от творчества все дальше и дальше, и нам... - я осекся. Мммда. "Мы, работники искусства..." Творец нашелся, создатель миров, голубых и нетленных. Раздраженно достал сигарету, поджег и втянул в себя дым, задерживая его в легких. - Почему-то музыка и слова... впрочем, как и все в жизни - распадается. Теряются связи одного с другим, и то, что было - только что было! - целым, внезапно разлетелось в тысячи осколков... и все... не собрать, не сложить... Не склеить.
- Чтобы слова и музыка - впрочем, как и все в жизни, - Лека усмехнулась. - Не распадались, в них - опять банальность! - надо вкладывать душу. Это и будет - творчеством. А без нее ничего нет.
- Вложить душу... вложить душу... Было бы чего вкладывать, Лек. - Я оперся на перила спиной, чтобы было удобнее смотреть на Леку. - В этом, наверное, беда, как считаете? Вот, звезды над головой, деревья осенние, тишина - это все есть... Ночь, опять же. Вот, это все есть. Можно подобрать слова, чтобы это все описать - красиво, образно... метафорически. - Затянулся еще раз, и, глядя куда-то в пространство, продолжил. - Сложить стих, написать песню.. Но - зачем?.. Иначе-то никак, говорил уже - но вот зачем?.. О, когда пишешь, творишь - да, счастье, полет, пир души... Но когда закончишь - сидишь так перед листком исчерканным, пустой, и думаешь - удавиться, что ли?.. Потому что - все. Уже все, и не будет больше...
- Почему же не будет, Кай?
- А кто его знает, почему. Не будет, и все.
- Но ведь ты же не одну песню написал...
- Неее, не в этом дело. Это - потом. Это в другой жизни и с другим человеком будет. А вот сейчас, здесь, за этим столом и с этим вот не вполне трезвым и опустошенным человеком - уже ничего не будет. С ним - все уже прошло, осталось чашкой из-под кофе, пепельницей с пеплом и строчками на бумаге...
- Таким, как ты - нельзя давать оружия...
Я ошарашенно замолчал. Даже головой мотнул - от неожиданности.
- Что?
Лека отмахнулась рукой, все еще не поворачиваясь ко мне:
- Так, стих один есть..
Таким, как ты – нельзя давать оружия.
Им когти вырывают во младенчестве
Несчастного им данного умения,
Ни им самим, ни космосу не нужного:
Плетя из слов возвышенное кружево,
Кого-то вопрошая злыми строчками
Записывать нелепое пророчество,
Своей души его напитывая муками…

А может, никого там вовсе не было?
И, пустоте сродни, под крышей неба ты
Замрешь один, с белилом на лице –
Чтоб ставить снова драму еженочную
(Навеяна Золя, с названьем «Творчество»)
– И ты опять повесишься в конце.
...Сколько-то мы молчали. Говорить не хотелось: все уже было выражено, и вот это ощущение - сказанности всего - как-то роднило.
- Все, Лека, вы меня покорили. Пойдемте чай пить. А то замерзли совсем, - и размял недокуренную сигарету в банке.

Переход из ночной прохлады, почти холода в уютное тепло комнаты подействовал умиротворяще, и серьезно разговаривать, а тем более - спорить - расхотелось окончательно. Лека молчала, я - долил чаю, а затем снова взял гитару, бесцельно перебирая струны, прислушиваясь к родным глубоким и бархатистым звукам. Родной человек, вдруг подумалось мне. Странное чувство - эта незнакомая девченка вдруг стала родной. Поговорили сколько-то, и вот пожалуйста, из чужого человека...
- ...Не хочется впускать в себя чужого человека... Но как же иначе чужие люди становятся своими, Кай? Если не делиться вот этим - сокровенным - с другими, они так и останутся чужими. И даже близкие люди - станут чужими... - Лека как-то странно замялась. - Просто перестаешь чувствовать человека, и родной тебе, он становится чем-то далеким, непонятным.. И вот этот переход - убийствен... Когда поймешь, что человек - вот этот человек, ближе которого не было, и быть не могло! - остался... - голос Леки оборвался.
- Успокойтесь, Лека. - остро захотелось ее погладить и обнять, чтобы горести ее вдруг разом испарились, растаяли как предутренний сон.
- Да я уже успокоилась. "И заключается в этом ответ на мое одиночество". - Лека отстраненно улыбнулась, глядя куда-то в сторону.
- Полно! Придумаете тоже, одиночество... Давайте, я вам лучше еще спою? Хорошую такую песенку... - И пальцы начали выплетать любимую мелодию.
Лека поморщилась, но кивнула.
...Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас гу-ба- ми!
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная, черная степь пролегла между нами.
Полузабытое уже ощущение - давно не играл ее - теплого вечера и покойной близости, пришедшее из той жизни, разлилось по комнате приглушенным светом и тихой, простой мелодией, полной искренности. Глубоко сидевшая и лишь притаившаяся от беседы с Лекой тоска вдруг исчезла, став простым сожалением и легкой горчинкой разлуки. Простая доброта и верность - вот к чему возвращала эта песня меня: что бы ни было, но если есть.. вот это, родное - все можно перенести. Неприхотливая и спокойная мелодия плелась в комнате...
Я посмотрел на Леку.
Твердо глядя мне в глаза, она сказала:
- Я устала. Хочу спать.

…Лежа в темноте, на непривычной кровати в маленькой комнате, я все не мог заснуть. Ворочался с боку на бок – снова и снова вспоминал наш ночной разговор. Такого давно не случалось в моей жизни: поговорить, довольно долго и содержательно, не о пьянках или приколах, не о ценах или «железе», а о… О чем, кстати? Я смешался, затрудняясь сходу назвать, о чем все-таки мы говорили. О понимании? О творчестве? Об искусстве?
Обо всем.
Почти так же, как мы говорили с Ней… Привычной боли, привычной тоски – удивительно – не возникло. Точнее, остался ее отголосок, почти фон, вместо саднящей раны. Почти, но не так. Почему не так, я сразу не сообразил, а когда понял – умиротворение слетело разом. Слишком все похоже. Казавшееся в полумраке большой комнаты милым подхватывание слов друг за другом, теперь приобрело странное, даже пугающее значение. Мне тут же вспомнились все странности и накладки этой ночи. Каждая из них могла быть, но все вместе, сложившись воедино, они стали казаться мне какой-то странной игрой, смысла которой я уловить не мог. Взять хотя бы вот это: поздно ночью девушка, поругавшаяся с парнем, уходит к соседу, а парень сотоварищи, наверняка пьяные, даже не пытаются выяснить, как она тут. Не говоря уже о том, чтобы вернуть.
Я остервенело перевернулся на спину. Она же все время вела разговор! Умело подталкивая его, где надо – разыгрывая из себя обиженную, где надо – изображая внимание! Зачем? С какой целью?
Черт. Не спрашивать же ее сейчас… Она уже спала… Спала? Спала ли? Воображение уже рисовало страшные картинки, почерпнутые из ужастиков, которыми увлекался в детстве – слух ловил шорох босых ног по полу, перед глазами вставало видение белесого лица, шепчущего что-то неживыми губами… Покрываясь холодным потом, я судорожно натягивал одеяло, стараясь, чтобы из-под него ничего не торчало…
Стоп!!!
Я с усилием разжал одеревеневшие пальцы и заставил себя повернуть голову. Такого рода кошмары давно не посещали меня – плоды «свободы слова», наполнявшие жутью сны и ночи, казались мне уже давно и прочно изжитыми. А вот гляди ж ты. Только этого еще не хватало, вкупе с той давильней, что преследовала меня по ночам…
Я заставил себя подняться на все еще слабые ноги, включить лампу на столе – с ужасом ожидая, что как только включится свет, я увижу что-то такое!.. такое!..
Ничего не было: вещи лежали на своих местах, за окном деревья освещались фонарями. Тишина. Стараясь не шуметь, я вышел в коридор и заглянул в большую комнату. Лека лежала на постели, разметавшись во сне. Одеяло сбилось, оголяя ее лопатки, одна рука выглядывала из-под него.. Изящная рука…
Сердце защемило – в полумраке показалось, что на диване лежит Она, спит после моих ласк, спокойная и умиротворенная, и я сейчас лягу рядом, повторяя изгиб ее тела, обниму ее, засну, уткнувшись в ее мягкие волосы…
Пол покачнулся под ногами, и тоска наконец-то накрыла меня.

Привычно опустил ноги с неразложенного дивана на пол, встал, побрел умываться, сбив по пути пустую бутылку. Ммда, посидели вчера конечно…
Рутинные действия, повторяемые изо дня в день, проходили мимо сознания. Не смотря на сон, на душе было тихо, покойно. Что-то напевая под нос, я нежился в аромате свежезаваренного кофе и в солнечных лучах, бьющих прямо в окно. Лёка-Лёка… Нет, хорошо посидели, давно так не разговаривал душевно. Голова еще несколько плыла, все-таки я давно не пил. И стихи у нее хорошие, и сама симпатичная. Вовремя она мне попалась, хорошо, что пригласил. И ведь не постеснялся. Я вспоминал ее глаза, улыбку – и помимо воли улыбался сам. На окно прилетела синица – бабушка прикармливала их, да и я, когда не забывал, подбрасывал чего… Глядя на доверчивую глупую птичку, шебутно прыгающую на подоконнике, я думал, как все-таки хорошо…
Интересно, как ей спалось?..
...На диване.
В звенящей тишине я медленно поднялся из-за стола и, еле переставляя ноги, добрел до зала. Сколько-то тупо стоял и смотрел на беспорядочно застеленный диван, скрученное одеяло и отброшенную к стене подушку. По коже бегали мурашки. Как так?..
Тяжело опустившись на кресло, я отрешенно глядел на остатки ночного стола – несколько кусков подсохшего хлеба, тарелки с крошками, заварник… две чашки. Большие, одна – с разводами от чая, вторая – с недопитыми остатками на дне. Кое-как поднялся и заглянул в маленькую комнату: неразобранная кровать, подушка "пирамидкой", стол с компьютером. Никого.
Как так???
Трясущимися руками выудив из кармана сигареты, я добрел до балкона. Отстраненно наблюдал, как зажигалка пытается поджечь кончик сигареты, как дым течет с невесомого пепла…
Как так?!!
Стоп. Надо успокоиться. Взять себя в руки.
Присниться мне все не могло – слишком яркие были образы, да и чашки на столе о многом говорят. Значит, что-то перепутал, забыл, не так помню… С усилием проведя по глазам пальцами, я глубоко затянулся. Какие могут быть варианты? Тот, что я псих – отбрасываем сразу. Как непроверяемый. Меня даже разобрал идиотский смех, когда представил: этот балкон, эта сигарета, эти деревья на улице с темными кучками ворон на ветвях – мне только кажутся, а на самом деле я тихим растением сижу где-нибудь «на Владивостокской», где у нас, по слухам, находится дурдом. Пришлось даже несколько раз мотнуть головой, чтобы отогнать это видение вместе с пробирающим от него смехом.
Итак, что могло быть на самом деле?
Последовательность событий я более-менее помнил хорошо – и то, что я пел, и то, что она читала стихи, и то, что мысли и слова странно смешивались друг с другом. Фактически это подтверждается остатками застолья… Дурацкая привычка еще с наших времен: устраивать застолье, когда мы приезжали ко мне – и не убирать за собой, чтобы не отрываться друг от друга… В груди привычно засаднило, и я поспешил глубоко затянуться.
Это потом.
Собственно, необъясненными выступают два факта: то, что Леки не оказалось утром, и что я проснулся на своем диване, хотя помнил – отчетливо, вплоть до накатившего кошмара – что засыпал в другой комнате. И пил перед этим. Перед глазами мелькнула картинка, которую видел ночью из коридора – спящая Лека с оголенными лопатками и разметавшимися волосами… Отдельно и четко почему-то мелькнула – ее тонкая, как будто подсвеченная, рука. Собственно после этого я и достал остатки водки из холодильника: уж больно похожа была Лека на нее в этот момент.
Так. Я обернулся и долго смотрел на видимую через балконное стекло бутылку – сбитую мною при пробуждении и откатившуюся почти на середину комнаты.
Значит, пил я здесь.
Значит, Лека не могла спать на диване.
Значит, я не мог видеть ее из коридора – а раз так, то пить было не с чего.
Причем и в маленькой комнате она тоже не спала: там все оставалось нетронутым.
Выводы? Их, собственно не было.
На соседний балкон вышла благообразная седенькая старушка и начала поливать цветы.
После некоторого сомнения, я решился:
- Эээ.. простите. Можно узнать, как поживает Андрей? Они не сильно вчера.. бузили?..
Еще договаривая, я понял, что что-то не так. Старушка чопорно повернулась ко мне, внимательно так посмотрела…
- Извините, молодой человек, я не знаю никакого Андрея?
- Как не знаете? У вас же живет.. Андрей. У него вчера вечеринка была.. с друзьями… - я почувствовал себя идиотом. Довольно частое по нынешним временам ощущение.
Старушка улыбнулась:
- Вы ошибаетесь. У меня никто не живет, ни Андрей, ни Сергей, ни какой-либо еще молодой человек. И вчера не было никаких вечеринок.
Закрыв глаза, я помотал головой, пытаясь отогнать наваждение.
- Как так… Послушайте, я ничего не понимаю… Вчера поздно вечером с вашего балкона со мной заговорила Лека.. девушка… сказала, что она в гостях у Андрея… потом пришла ко мне… - я осекся.
- Молодой человек, - старушка осуждающе покосилась на меня. – Избавьте меня от пересказа своих любовных похождений. Никаких девушек у меня вчера точно не было. Тем более, ночью.
- Точно? – по-дурацки переспросил я.
- Точно.
- Извините.. Значит, я что-то путаю.
- Ничего страшного, молодой человек, бывает.
Я ожидал, что она добавит что-то вроде «пить надо меньше, совсем совесть потеряли», но старушка просто еще раз как-то тепло улыбнулась и зашла к себе.
Ничего не понимаю. Ничего. Не-по-ни-ма-ю. Ни-че-го… Солярис какой-то. Все. «Моя голова не мочь это понимать!!!»
«Голова все может!» Особенно, если человек творческий и с похмелья. Ну не шлюху же я снял вчера, а потом просто все придумал!!! Тем более, что специфического ощущения «на утро после любви» не было… Я старательно пытался не вспоминать свои ощущения от близости с ней, но ведь хоть что-то же должно было остаться? Но ведь с кем-то же я разговаривал ночью!!! Кто же ты, Лека?!!
Мысль несколько раз прошлась по этому нехитрому кольцу, пока меня из задумчивости не вывел звонок сотового.
- Константин Владимирович, а вы, как бы, где? – голос шефа был немного обескураженным. Ммммать!.. на работу же надо…
Кое-как отмазываясь от шефа, каясь, что проспал, и уверяя, что скоро буду я поспешно начал выбираться с балкона – и локтем смахнул с подоконника приспособленную под пепельницу банку.
Среди рассыпавшихся по полу окурков на трех были явные следы помады.
Ммать!!!

Если бы магазин был, скажем, аудио-видео, или вообще бытовой техники, было бы легче. Там посетителей всегда много, и даже если никто не обращается лично к тебе, все равно среди людей. В маленьком подвальчике, густо заставленном разнообразной музыкальной техникой было наоборот. У меня и в обычное-то время складывалось давящее ощущение, теперь же было совсем не по себе. Неподвижная тишина зала, тихий говорок Сергеича-охранника и кассира, лишь подчеркивающий ее, приглушенное освещение и безлюдье – все способствовало тревожной атмосфере, не позволяя мне забыть о загадках прошедшей ночи или хотя бы отстраниться от них. В голове бродили разные версии – от самых мистических, навроде прихода Ламии, до самых прозаических, навроде сумасшествия и сразу подумавшейся проститутки. Версии сталкивались друг с другом, причудливо пересекаясь, порождая странные сплетения и побочные ветви…
Творческий человек, богатое воображение, в очередной раз невесело усмехнулся я. Когда еще утром поделился с ребятами этой историей, Сергеич сказал прямо и недвусмысленно – дурак, снял кого-то, подсыпали "колфелину" и обчистили.. Тут такое было недавно – и пустился в пересказ очередного выпуска какой-то разоблачительно-криминальной жути по ТВ. Именно поэтому версия «ночной бабочки» меня совершенно не устраивала – слишком прозаично, слишком не вязалось с очарованием прошедшей ночи. Я не писатель, чтобы так подробно выдумывать то, чего не было.
Время шло, клиентов особо не было, меня добивало как-то чересчур. Периодически выходя покурить, я тревожно осматривал тихую пустынную улицы с облетевшими аллеями тополей, безлюдными тротуарами. Черт, как герой ужастика, подумал я, прислушиваясь к гулу сердца в груди. Сейчас появится какой-нибудь странный старик, который мне туманными намеками будет толковать, что происходит. Затаптывая окурок, я мельком оглянулся вдоль улицы – и почувствовал, как по спине поползли мурашки…
Силуэт.
Одинокий, женский.
Нервы, нервы, нервы…
«Вам это очень действует на нервы, как будто ваш один носок с дырой». Мммда.
Пока я так рефлексировал, женщина.. девушка приблизилась, и стали заметны – длинные волосы, челка… Черное длинное, облегающее фигуру пальто. Сумочка. Во мне снова всколыхнулась тревога – у Леки были длинные волосы и челка… Я во все глаза глядел на девушку, пока она подходила ближе, и все больше и больше узнавал – походку… черты лица…
- Лека!
Девушка непонимающе посмотрела на меня – и очарование разом рассеялось: иной разрез глаз, иные губы.
- Извините, обознался, - промямлил я, пытаясь скрыть волнение.
- Ничего, бывает, - мило улыбнулась она. Голос тоже был другой.
Я уже шагнул в проем двери, когда услышал:
- Вообще я Оля, но друзья зовут меня Лекой.
Плохо мне.
Нет, конечно, она не оказалась провидицей или, на худой конец, ведьмой. И уж подавно, не стала она раскрывать мне глаза на тайны мироздания. Мы просто поболтали, обменявшись несколькими фразами, удивляясь такому – естественно, случайному! – совпадению.
Провожая ее взглядом, я долго не мог отделаться от ощущения: это идет.. кто? Ночная гостья? Или – другой человек, с которым только что познакомился? Лека оглянулась – и меня повело немного в сторону: на меня смотрела она, удивленно и подозрительно.
Нервы.

- Ребят, у вас выпить не найдется?
Сергеич наставительно и авторитетно заметил, что пить на работе – грех, но, глянув на меня, мигом приволок початую бутылку, и, приговаривая «Ну-ка, Костик, давай-ка… сейчас, Костик, полегчает…», почти влил в меня сколько-то.
- Что с тобой, Костенька? – продолжал кудахтать надо мной Сергеич, усаживая в большое кожаное кресло «для посетителей». – Что ты, что ты… Увидел чего?
Вот такой у нас колоритный Сергеич, так его…
Ледяная рука, сжавшая сердце, грудь, голову, потихоньку отпускала. Черт, что-то я совсем иду в разнос.
- Все, мужики, с ума схожу. Рассказывал же, что ночью было?
- Ну?
-Только что… курил когда.. еще одну встретил. Тоже, Лека… Даже похожа чуток.
- Ууууу… - задумчиво и сожалеюще протянул Сергеич. Кассир сочувственно поблескивал очками. – Не, Костик, что-то тут не чисто.
Блин. А то я не знал, что не чисто. Наблюдать в реальном времени собственное сумасшествие – это, знаете ли, то еще удовольствие. Кое-как дотянув до конца рабочего дня, я позвонил Тимуру.
- Тимур Расулович? Добрый вечер, добрый вечер!.. Что вы сегодня делаете?.. Ах, ничего не делаете!.. Тимур Расулович! Как вы насчет нажраться… эээ… то есть поделиться творческими планами? Не против? Прелестнейше, Тимыч! У меня? – я на миг представил, что буду в пьяном виде в своей квартире.. Нет уж! – А у тебя, никак нельзя? Ааатлищна, уважаемый! Конечно, все возьму…
Сейчас темнеет рано, и «шоколадно-конъячное» освещение в городе сильно влияет на воображение, причудливо раскрашивая лица и пейзажи. Поэтому я старался не глядеть на прохожих, опасаясь, что опять начнет что-нибудь мерещиться, а ведь Сергеича тут нет и, кроме милиции, позаботиться обо мне будет особо некому. В объятья доблестных стражей порядка мне не хотелось. Ну никак меня не устраивало, что вместо вечера-ночи с Тимычем за вином и разговорами, придется сидеть в новеньком «обезьяннике» опорного пункта. Пусть даже и сотым посетителем.
«Привет», сказал Тимур и утопал в глубь коридора.

Уже изрядно погрузившись в невыразимую легкость бытия – под новый альбом, под ветчинку с оливками, под обсуждение нового фильма и вообще – я натолкнулся на острый взгляд Тимура: «Зачем пришел». Хороший человек. Мог бы отказать, или наоборот, даже не спросить. Отдельно я ценил его за то, что он не психолог… он человека понимает.
- Да ты знаешь… - развязым жестом я попытался мастерски прикурить. – Тут… история со мной произошла… - затянувшись и выпустив дым, я блаженно откинулся на обшитую деревом стену балкона. – В общем, слушай. Короче, вчера у меня была женщина…
- Поздравляю!..
– Не сбивай… - я повелительно вознес палец. - У меня была женщина. Тоже, вот, вышел на балкон, покурить, а она на соседнем балконе… Разговорились… Позвал к себе…
- Крассавец.
- Ну… так… посидели… - я попытался собраться с мыслями, чтобы передать прелесть прошлой ночи. – Хорошо посидели, поболтали… А утром ее не оказалось. – я развел руками и скорбно потупился.
- Хы. Подумаешь. Проснулась, умылась и ушла домой…
- Да неее… дело не в этом. В общем, там странность: я точно помню, что она спала на моем диване, а я…
- .. .рядом с ней. И что странного?
- Подожди! Нет! Мы не занимались любовью… Мы просто поговорили и разошлись спать, она – в большой комнате, я в маленькой.
- Действительно, странно… Зная тебя…
- Тимур Расулович! Да что ж такое-то!.. Что вы хулиганничаете!.. Я ж серьезно рассказываю… Так вот.. а утром я проснулся, во-первых, один, а во-вторых, на своем диване…
- … что прямо доказывает вашу с ней произошедшую связь!
- Тьфу, прости Господи! Нет! Не было!!!
- Тшшш.. не ори, люди спят.
- Тоже верно.. Так вот… Дальше – больше! Оказывается, соседкой у меня благообразная такая добрая старушка!.. И никакой вечеринки не было!
- Уууу… уважаемый, вот уж в геронтофилии я тебя не подозревал. Не разглядеть, что милая соседка – бабушка…
- Дурак.
- А что дурак? Ты ж сам говорил, что позвал соседку к себе, а наутро оказывается, что она бабушка…
Я на миг задумался, ошарашенный этой мыслью.
- Ты меня не сбивай. – я погрозил пальцем и размял сигарету о банку. – Она мне не соседка. Она в гостях была! Там поругалась, я ее к себе позвал… А теперь выясняется, что гостей не было… ни Андрея, ни Сергея… Значит, ее тоже быть не могло, понимаешь ты это?
- Так была она или не была?
- Была! Но не могла придти от соседей, потому что там только бабушка. Если только бабушка не врет…
- Ага, заговор бабушек! – Тимур откровенно веселился.
- Слушай… А может, на самом деле?.. заговор? Может, кто-то мной играет?.. – какая-то бездна разверзалась подо мной. Ведь если все это подстроено…
- Ага. Партия пенсионеров. Так, айда к столу, а то холодно.
- Нет, ты дослушай!.. Там..
- Вот там и дослушаю, айда. – и он поволок меня в комнату.
На мягком диване было уютно, и навалилась какая-то апатия… Задор рассказа прошел, осталась сосущая горечь и ощущение потери.
- Итак? – Тимур вопросительно посмотрел на меня из глубины своего огромного кресла.
- Да что «итак»… Не в этом дело, Тимыч… не в странностях, не в несуразностях.. Понимаешь… поговорили мы… Хорошо поговорили! Прямо душу отвел. Я ей «Бабочку» спел, еще кое-что, понимаешь?.. Я – ей! – пел песни.. А она мне стихи свои рассказывала, я даже помню.. голос ее… Так и разговаривали: я спою, поговорим, она стих расскажет… опять поговорим… понимаешь? – я с надеждой посмотрел на Тимура.
Он кивнул, не сводя с меня глаз.
- Ну, вот… Давно такого не было… Так хорошо-хорошо стало… Понимаешь?.. Вот… - я задохнулся, не умея выразить того чувства, которое захватило меня. – С ней было так.
Слова все не находились, поблекнув перед этим – захватившем меня – ощущением… Наваливалась тоска, огромным валом, тысячетонной глыбой висела надо мной, и я чувствовал: вот-вот она сорвется неостановимым потоком, невообразимой тяжестью ринется на меня, и все… И все, что составляло мое существо, мою жизнь, мои радость и горе – все просто перестанет существовать, сольется с этим жутким, мощным – стремлением, ревом, ужасом…Я ощущал кожей, затылком, всем существом своим вот это, надвигающееся, и оно, еще не наступившее, пригибало меня одним своим присутствием… Пытка бесконечным мгновением ужаса…
- …выпить. – Тимур нетвердой рукой наполнил фужеры. Протянул мой. Я жадно припал к фужеру, давясь, быстрыми глотками втягивая в себя алую жидкость, пряную и свежую. Глубоко вздохнул.
Жизнь потеряла глубину, обретя краски.
- Я мертвяк, красивый сам собою!.. – слова и переделки сами полились из меня весенним половодьем, прорванной плотиной, и Тимур весело включился в это – совместное наше – действо!.. Театр абсурда на двоих. Странное, отстраненно-наполненное ощущение: нереальности, сюрреалистического смешения выдумки и действительности – наша жизнь театр, и теперь играют фарс! Фарс, где мертвые ведут жизнь живых, а живые – лишь бледные тени, едва угадывающиеся за светом отсутствующих софитов…
– Если вы, нахмурясь, лезете из гроба, если вам не в радость ваш фамильный склеп… - Хохот, коверкающий рот, ломающий тело, разрывающий душу. Маски и алый шелк, надетые для того, чтобы пустота обрела форму, крики, пугающие тишину – вот, жизнь, вот, существование, постоянное существование на грани небытия… Задыхаясь от невозможности выйти за рамки – не внешние!!! Собственные!!! Положенные самим собой!!! – остается самозабвенно и торжествующе сжигать себя в фарсе…
- По вечерам, над ресторанами, ходили лысые и пьяные, - самозабвенно декламировал Тимур. - курили кисточки, ругали ангелов и только кисочкам давали пряников...
- Теперь не то совсем - мы стали страшные, немного синие, да не пропащие, клыков не водится - к чему нам, стареньким! - но вот бы кровушки... хотя б лядащенкой... – самоощущение прорывалось, собирая на знаменитый ритм слова, нанизывая образы…
- Нельзя нам кровушки - ругались ангелы: мол, вы же мертвые, куда вам праздников!.. – подхватил Тимур.
- Да, не вампиры мы, да, неприкаянны - Вот, все болтаемся - под лунным яблоком...
- И что-то манит все, зовет куда-нибудь, где ходят барышни, где вина льют рекой!..
- Там за своих сойдем, такие милые - опять по вечерам, весело-синие, пойдем большой гурьбой гулять и плакаться:
- Мол, жизни нет у нас, зато - покойные... Зато нам ангелы совсем и не указ!.. так что там, кровушки?..
На остатках веселья, добрался до дивана и блаженно опустился на него. Немного пробивал смех – остаточное явление… нервный, хмельной… Пугающая ясность сознания, пустота его, что всегда наступает после.. Как сказать?..
В памяти упорно болталась фраза: «вложить душу».
Олди? Куда ж без них.
- Мертвая ночь… только волки бегут по степи… только упырь грызет чью-то кость, да с тоски завывает… - Тимур задумчиво и блаженно напевал, перебирая струны на мотив «Темной ночи», нашу давнюю переделку… - Как я люблю… глубину твоих ласковых глаз… Как я хочу… в них вгрызаться сейчас… Зу-ба-ми…
Вдруг стало невыносимо, омерзительно стыдно. Да что ж мы за поколение-то такое?! Ничего своего хорошего нет!! Ничего сами сделать не можем, что приносило бы радость!! Либо – жуть, либо муки, либо банальности!! И ладно бы просто, свое мерзкое делали, нет!! Мы еще и то, что было своей грязью запакостим, и еще веселиться будем: вот, мол, как складно переиначили!!
Господи, ну почему?!!
- А потому что радоваться нечему. - Голос Тимура вывел меня из водоворота мыслей. - Понимаешь? Нечему. Что есть хорошее в жизни? Люди – дрянь, работа – гадость, искусство – мерзость, ты верно сказал… Любовь – это похоть, главное правильно вставить. Дружба – это расчет или вот так, как мы, вместе пьянствовать… Понимаешь? Жизни нет! Она есть только у жлобья, которое не понимает собственного ничтожества и гогочет надо всем. Остальные, так или иначе, «повертываются» - все, от скинов до эмо… Потому что иначе – край! Все! Пустота, и ничего кроме!! Понимаешь ты? Ведь ты посмотри: красота… Вот, что такое красота, а? Любая – музыки, женщины, картинки?.. Это ж просто бренд! Она лишена собственного смысла, она нужна, чтобы «пипл хавал» как можно приятнее – и платил больше… Как можно этой красоте радоваться?.. Если знаешь, что высококвалифицированные специалисты, крайне конкурентноспособные и профессиональные, в рыночных условиях создали этот высококачественный продукт, чтобы удовлетворить спрос и потребности потребителя?! Потешить его херову индивидуальную личность!!! Как можно в таких условиях творить красоту, если знаешь, что ты – не высококвалифицированный, и не хочешь вот этому жлобью его личность, мать ее, тешить?..
Особенно когда понимаешь, что и собственная-то личность… «Я сам, брат, из этих…» Я устало откинулся на спинку дивана. Потолок тоскливой неизбежностью маячил в полутьме.
- Да я все понимаю, Тимур… Делать-то что?..
- А Бог его знает… - на Тимура после вспышки тоже навалилась усталость.
- Угу… В этом-то и дело все: понимаем, а поделать ничего не можем. Да и не хотим.
- Да и не хотим… Пить будешь?
- Нет, Тимыч.. Домой пойду. А то засну тут у тебя…
- Оставайся, чего там. Поместимся… Давно мы вот так не собирались…
Это да.

Добираясь по ночному холодному городу домой, равнодушно скользя мимо подсвеченных зданий и аллей проспекта, проплывающих за стеклом почти пустой «газельки», я все никак не мог отделаться от воспоминания. Когда уже уходил, в дверях Тимур спросил у меня:
- Как, говоришь, зовут эту твою ночную гостью?
- Лека… эээ… Лена.
Тимур пробормотал что-то вроде «ну-ну»… И долго глядел на меня. Подозрительно так глядел. Будто хотел что-то спросить, но не решался. Или – пытался что-то высмотреть во мне, но не мог.

Ночью похолодало, поднялся ветер, и идти по пустым полуокраинным улицам было как-то неприятно. Октябрь почти заканчивался, совсем скоро появится стылая пустота ноябрьских ночей, что со мной станет тогда? Пустота души, пустота головы придет в равновесие с окружающим миром, и я просто растворюсь – в промозглом тумане, в медленном ледяном дожде… В голове бродили уже успокоившиеся остатки пьянки с Тимуром… «Верю в тебя… дорогую подругу мою… эта вера от смерти меня… темной ночью спасает…» Мелодия «Темной ночи» сама плелась в негромком мычании, так сродни этой ночи, этой тишине. Случайно всплывающие слова нанизывались на нее, и мне было совершенно все равно, правильные они или не правильные. Мне было хорошо. Покойно и пусто. Улица давно перестала быть притоком центральных, ярко и почти празднично освещенных рек, постепенно сходя на нет в зарослях кустов по бокам мостовой, в корявых, подсвеченных редкими фонарями, силуэтах деревьев. Шаги гулко бились между громадами домов с редкими освещенными окнами, плутали между деревьями. «Смерть не страшна… Я спокоен в смертельном бою…», - в голову ничего не приходило, и поэтому просто промычал. – «…что со мной… ничего не случится…» Смерть не страшна. Как там было-то? Что-то вроде «вот и сейчас она надо мною кружится». Слова спутались, я глянул на небо. Страшное, жуткое осеннее небо над большим городом. Тускло-оранжевое, давящее, оно как крышка закрывает город… Этот сундук пронафталиненных душ, ледяных взглядов и мелких самолюбий. Мы все здесь одиноки, чужие друг другу и себе. Безликие тени в греческом аду, вот кто мы. Не к кому прибиться, не с кем сродниться душой. В моей жизни был только один человек, который был для меня… Я прикрыл глаза. Которая была для меня – всем. Душой, радостью, счастьем. Жизнью. Была, а теперь ее нет. И когда я, наконец-таки сдохну, то лишь обрету телесное подобие своему душевному… Я хохотнул: БЕЗдушному состоянию. Хорошо было разным призракам – они скитались по природе и живописным замкам, беседовали с Луной и звездами… Нам, умершим здесь, предстоит весь остаток вечности болтаться под этим оранжевым небом между панельными бараками – охотясь вот на таких поздних путников.
Отстраненно подумалось: я все-таки схожу с ума. Беседую с плодами своего воображенья, приятно провожу время в компании с самим собой. Скоро… Как раз к ноябрю! Опять пробрал хохоток. Скоро окончательно увлекусь собой. Свихнувшийся призрак, одичавший в своем промозглом одиночестве, буду бродить по улицам, пугалом для людей.
Закуривая, я приостановился. Кто знает, может, и теперь вокруг меня собираются стаи таких вот – одичавших мертвых душ, просто я в своем умиротворенном состоянии их не замечаю. Смерть не страшна, если есть, зачем жить – и за что умирать. За что и ради кого. Почти отчаянно пытаясь удержать умиротворение, позволяющее не замечать призраков, я в голос запел: «Темная ночь!.. разделяет, любимая нас – и от этой разлуки в груди что-то тихо сдыхает!.. Ждать не могу… мне до смерти четыре часа, и холодный жестокий рассвет мое тело изжарит!..», - и тут же осекся. Отчетливо вспомнилось: темная комната, серебряный тусклый свет – и одинокие крики какого-то позднего пьяницы, крики в пустоте, в невообразимой тишине поздней ночи… Как они слышатся со стороны. Навалилась жуть, преследовавшая меня еще с детства: твоя жизнь, твое существование – лишь исчезающее маленькая искорка в бездонной тьме окружающего мира, и вся твоя радость и покой, все твое счастье – лишь песчинка в холодном и бездушном мраке, где пропадает все!.. Расцвеченный тобой мир, его краски и музыка, слова и мысли – все это ничто для этой тьмы, она лишь равнодушно смотрит на все со стороны, она лишь равнодушно вбирает в себя – все, абсолютно все!.. Вот, она смотрит в окно, размазывая свое безликое ничто по стеклу, вот, она втекает в комнату, облекая собой каждую вещь, скапливаясь по углам, под диваном, грозя прорваться из коридора…
Какой коридор? Я на улице!! Я – в царстве этой тьмы, я в середине нее, я – тень среди теней!!! Я лишен даже призрачной защиты стен и вещей – утлого кораблика в бездне!!! Ничто не убережет меня от этого равнодушно-холодного взгляда, пронизывающего все, вымораживающего душу, превращающего сердце в комок слизи!!!
Откуда-то сбоку взметнулась тень – и ужас вязкой жижей охватил меня: все, теперь все, теперь точно все, и ничего больше!!! Один на один со смертью, всеми брошенный и никому ненужный, я сейчас погасну – искрой на ветру, окурком на асфальте… Дернувшись из последних сил, отчаянием сбрасывая с себя паутину смертельного оледенения, я побежал – вперед, во тьму, ныряя в нее как в омут, мыча от ужаса – туда, где осталось последнее прибежище, последняя призрачная надежда. Домой! Домой!! ДОМОЙ!!! Кошмар гнался за мной по пятам, сонмища теней с хохотом и визгом налетали на меня, ожившие мертвецы прорастали из земли, разрывая своей распадающейся плотью асфальт и пытаясь схватить меня за ноги, за одежду – а я в беспамятстве, без сил, на одном этом животном ужасе и на одном этом стремлении – ДОМОЙ!!! – бежал вперед, продираясь сквозь смерзшийся воздух и отвратительные объятья нежити…
…словно с размаха налетел на стену: перед глазами –
Лёка. Стоит прямо перед моим подъездом, бледная в свете фонаря и с кем-то разговаривает. Ее собеседника не видно: только в тени угадываются очертания фигуры в длинном пальто
- Ну, как он там?
- Да так себе. Похоже, парень совсем запутался. С ума сходит.
- Что, опять начал бояться темноты?
Какого черта? Об этом знала только…
- Еще как! Что мне делать дальше?
- Все, как мы условились. Осталось недолго.
- А если он догадается?
- Не догадается. Он никогда не отличался внимательностью к окружающим. Даже если он начнет что-то подозревать – в любом случае, уже поздно.
Сволочи!!!
Резким толчком меня выбросило из сна. Я лежал на своем диване. Вязкое ощущение кошмара никак не отпускало – я чувствовал пронизывающий ветер, слышал шорох листьев… И эти голоса. Лёка и ее невидимый собеседник, голос которого мне показался знакомым и незнакомым одновременно. Я понемногу успокаивался. Интересно, что может значить такой сон с точки зрения психоанализа?... Впрочем, с точки зрения психоанализа, все сны означают одно: либо ты уже сбрендил, либо сбрендить собираешься.
Хорошо, что похмелья особо не было. По крайней мере, изо рта сильно не несло, не знобило, поэтому покурить на балконе, прогоняя остатки ощущений кошмара, оказалось возможным. Глядя на почти безлистые деревья, трогая несомненный холод металлических перил, вдыхая утренний морозец воздуха, смешанного с дымом – я убеждался, наглядно и чувственно, в реальности окружающей действительности. Мысленно представлял другие – экзотические – способы такого убеждения, как то: прижечь ладонь сигаретой, кольнуть булавкой под ноготь… с балкона прыгнуть, наконец.
От этих мыслей было скучно, и потому от кошмара отвлечься не получалось.
Чувство реальности ночного бегства и видения Леки преследовало меня все утро – и пока умывался, и пока завтракал. Оно, это чувство странно сочеталось с четким пониманием, что это – сон, потому что я довольно точно помнил, как вернулся домой, разделся, как пил поздний чай, глядя в непроглядную мглу окна, думая обо всем и не о чем… Напевая «Темную ночь». Ммда. Реальность странно раздваивалась в памяти, и единственным несомненным признаком того, что бег по улице и Лека были сном, а ночной чай – явью, служил только момент пробуждения.
Косвенно это доказывало, что и первая встреча с Лекой – тоже была сном. Скорее всего, на самом деле я просто привел кого-то к себе, мы посидели, а потом, ночью.. Реализовались скрытые мечты. Я же понимал, что вот так душевно пообщаться я мог только… Да. Только в одном случае. В том самом, о котором лучше не думать. Потому что все еще тяжело. Интересно было бы найти ту случайную ночную гостью и порасспросить, как было дело и чем все закончилось. То, что это не «ночная бабочка», я знал точно: мало того, что денег таких у меня сроду не было, так еще и не вижу смысла в них. С куклами заниматься любовью – противно, а воспринимать их как людей… Душа не резиновая. Своего много, чтобы еще и чужому горю сочувствовать. А пуще того – о ТАКОЙ радости слушать.
Но где теперь найдешь эту случайную знакомую с таким странным именем.
Лена-Елена. Интересно, откуда вообще взялось это странное сокращение – Лёка? Оно плохо подходит к имени Лена, скорее, на самом деле – Ольга. Я улыбнулся, вспомнив вчерашнюю случайную встречу около магазина. Имя Лёка будило во мне какое-то странное ощущение. Как будто давно-давно, может, в детстве была такая знакомая, может, в одной из многочисленных прочитанных книг была такая героиня – Лёка. Делая себе еще одну чашку кофе, я даже честно пытался припомнить, откуда именно я знаю или где именно я мог слышать это имя. Но в голову упорно лезли только образы вчерашней.. нет, позавчерашней ночи. Позавчерашней? Мне казалось, что прошло довольно много времени, но минули только один день и одна ночь.
А все-таки, подумал я, собираясь на работу, жаль, что это был только сон. Найти такого человека, с которым можно попеть хорошие, добрые песни, послушать его стихи, просто – ХОРОШО провести время… Найти такого человека очень тяжело всегда, и практически невозможно теперь. Мне на самом деле крупно повезло в жизни, что мне встретилась… встретилась она, и мы довольно долго были вместе.
Эта мысль так понравилась, что я повторил ее несколько раз, натягивая куртку. На разные лады, громче и тише. Все одно псих, так чего теперь сдерживаться? Воля!
- Воля! – громко сказал я, открывая дверь.
На пол упал листок.
Маленький, сложенный вчетверо.
Тяжело привалившись к стене, я долго сидел и смотрел на записку. Стена была реальной, остальное – плыло. В голове, кроме желания – не брать эту записку – было пусто-пусто.
Да что ж такое-то?!!

Нет, конечно, в записке могло быть все, что угодно: от слов незнакомого человека, ошибшегося дверью, до… Все, что угодно, в общем. Но я был уверен, почти знал, от кого эта записка. И прочесть ее – означало бы впустить в свою реальность то, что только что из нее вытеснил. Разрушить только что выстроившуюся непротиворечивую версию событий, возвращающую действительности ее осмысленность.
Это было страшно.
Все-таки, хоть я и примирился с мыслью о собственном сумасшествии, но получать наглядное подтверждение его было… неприятно. Записка жгла сквозь карман куртки, пока я шел на работу, недобрым огоньком мигала из подсобки – где осталась куртка… Несколько раз я, почти решившись, вытаскивал ее на свет, разглядывал, старательно не обращая внимания на могущие вдруг проступить буквы. Обычный листок записной книжки, каких много в мире. Ничего особенного. Я не помнил, была ли у Леки записная книжка или хотя бы блокнот. Но это не говорило ни о чем.
Так и не решившись, я убирал листок в карман.
Нервы были напряжены – я много курил, невпопад отвечал в разговорах, когда ко мне обращались Сергеич или кассир, не запоминая, чего именно спрашивали, и что именно отвечал.
Город как будто вымер. По крайней мере, мне так казалось – из-за пустых холодных улиц, из-за плотной облачности, превращавшей обычный осенний день в серую тягучую массу, из-за отсутствия покупателей. Это – экзистенциальное – одиночество выматывало, подчеркивая мистичность момента. Я чувствовал, что балансирую на грани, и любой порыв может швырнуть меня в любую сторону – и жуть, восхитительная жуть свободного падения ждет меня в любом случае.
Иногда я пытался привести себя в более-менее трезвое состояние, пытался порассуждать здраво. Ну, на самом деле, что там может быть такого особенного? Это либо записка постороннего, либо Лекина. В первом случае моя непротиворечивая раковина сохраняется в целости и сохранности, т.к. Леки нет, и не было. Во втором случае – записка либо объясняет замысел всей игры со мной, либо – говорит что-то в продолжение этой игры. Все было просто и наглядно вот в такой, отвлеченной и почти логической форме, и мне на самом деле казалось, что стоит, наконец, решить все одним махом. Просто взять – и раскрыть эту проклятую бумажку!
Вправду говорят, что ожидание пытки хуже самой пытки.
Но я каждый раз прятал записку, так и не прочитав ее. Я примерно представлял развитие событий в каждом случае, и они наливались подробностями, облекались плотью – все вместе, и каждый отдельно – в моем воображении, но – пока! – еще не стали реальностью.
Да, я боялся. Конечно, я все-таки еще сохранял крупицы разумности и понимал, что объективная действительность потому и объективна, что существует независимо от моего к ней отношения, независимо от моих желаний, фантазий, сомнений, независимо от моего воображения. Но мне, мне, как личности, как человеку-то от этого было не легче! Для меня-то мечты, сомнения и фантазии имели ценность, имели значение! И вот, когда сталкивались несколько вариантов будущего – не важно, приятные или наоборот, неприятные – и какой из них реализуется, а какие останутся лишь моими пустыми мечтами, фатальными в своей несбыточности, непросто зависит не от меня, а зависит от неподдающейся вообще никаким мольбам и прогнозам окружающей действительности. Равнодушной, чужой, враждебной окружающей действительности. К которой можно лишь по мере сил как-то приспосабливаться.
Но ведь эти мечты и фантазии – они же напитаны моею кровью, они наполнены моими мыслями, эмоциями, а значит, в любом случае большая часть моей личности – останется пустой, ненужной, лишенной содержания. Призрачной. Никчемной. В любом случае. Весь вопрос только в том, какая именно часть – и насколько болезненны будут последствия.
Все уже решено. Все в любом случае будет так, а не иначе. Просто я медлю узнать это решение.
- Извините, вы – продавец?
Передо мной стояла Лека.

Впрочем, конечно, это была не Лена. Она была несколько полнее и заметно ниже. Отчасти походило лицо и немного – прическа. Сильно отчасти и очень немного. Однако нервное состояние и полумрак магазина сделали свое дело, поначалу я принял вошедшую девушку за Лену, и, признаться, меня это несколько отрезвило. Когда же она несколько раз повторила свой вопрос, я понял, что и голос у нее совсем другой.
- Да, конечно… Извините, я немного задумался.
- Я заметила. - Она улыбнулась. - Не могли бы вы мне порекомендовать… - она хотела купить синтезатор. Сколько-то мы поговорили о технике, о музыке, оказалось, она нигде не играет, но хочет, что пишет тексты в основном, а теперь вот захотела еще и музыкой поплотнее. Как-то незаметно разговорились – все-таки у нас в городе в основном поклонники тяжелого-громкого, и человека, занимающегося искусством встретишь редко. Повыспрашивали об общих знакомых, учебе-работе-компаниях. Выяснилось, что она училась на три года младше в той же школе, но поступила на филологию, да, этого знала – через подругу знакомого…
Город-миллионник. Большая деревня.
И кто говорит об одиночестве человека в мегаполисе?
Когда она уже уходила – не сделав покупки, но обещав подумать – я вспомнил, что так и не спросил ее имени.
- Извините.. дурацкая привычка, разговаривая с приятным человеком, не спрашивать его имени… дескать, формальности и условности, неприемлемые в дружеском общении Вас как зовут? Меня - Кай.
- Алена. Но, поскольку ты сам назвал меня другом, Кай, я разрешаю называть меня Лекой. Пока-пока. – и она закрыла за собой дверь.
Пока я опомнился, пока взбежал, запинаясь, по лестнице – на улице уже никого не было. Привиделось? Сергеич и кассир в один голос утверждали, что, да, посетительница была (…дык, Костик, ты ж сам с ней разговаривал!..), да, примерно такая же, как я ее запомнил (…ну.. невысокая такая, полненькая… с волосами…), да, я с ней довольно долго говорил (…мы уж и обрадовались, Костик, что ты хоть развеешься, а то с утра какой-то заторможенный…). Нет, имени ее не слышали.
Так.
Забодало.
Я решительно ворвался в подсобку и развернул записку.
«Привет, Кай. Вот, захотелось тебя увидеть, но дверь закрыта, на звонки ты не откликаешься, а заходить сама я так и не решилась. Наверное, ты спишь и видишь приятные сны. Что же, придется идти домой. Лека».

Нет. Нет! Нееет.. Нет? Нет… Пустая коробка от вина отлетела в сторону и ей на замену из пакета была извлечена новая. Предусмотрительность – вежливость интеллектуала! А-я-яй, уважаемые, как невоспитанны еще некоторые граждане, сорят на улицах! Да, мало того, что сорят, так еще и нажираются в свинью… Резкий тычок ключем – и на крышке коробки появилось отверстие. Теперь сорвать «хлястик» с одного угла – и вот вам, пожалуйста, целительное снадобье готово к употреблению! Я не чародей, я только учусь. Тем не менее достижения капиталистического рая при должной платежеспособности готовы излиться благодатным дождем вам под ноги… Хотя в данном случае – скорее, внутрь. Унимая пожар «шлангов». Заливая корчи душевные.
Мужики!.. А, нет, мужики был почти час назад, и теперь куда-то делись. Впрочем, это не страшно. Одиночество мне не грозило. «Кто один – идет домой!..», а я домой не собирался. Отнюдь. Что мне делать там? Правильно, только с ума сходить! Спрашивается, нафига, если я – уже?.. А здесь – люди.
Я оглянулся, чтобы удостовериться в наличии вокруг людей. Город неумолимо окутывался сумерками. Мрак скапливался в окружаещем пространстве, превращая воздух в неподвижную и не очень прозрачную массу. Фонари уже зажглись, но это помогало мало. Все было продернуто какой-то дымкой. Слепну? Или сам становлюсь тенью – и оттого меняется восприятие? На миг на меня снизошло озарение – то просто туман. Странный для этого времени года туман, еще мало заметный, но уже достаточно ощутимый.
О чем я? А, да! Люди. Люди вокруг были – небольшой парк с прудом был достаточно популярным местом: через него шли домой, на учебу, просто гуляли. Сидели на скамейках, веселились в кафешке, собирались компаниями в беседках, кучковались на небольшой набережной, наблюдая за лебедями… Хотя, нет, по случаю конца октября лебедей в пруду уже не было. Людей было много, они разговаривали, шутили, смеялись, даже пели песни под гитару – в тех же самых беседках.
Вокруг текла жизнь.
Которой не было до меня никакого дела.
Более того, касаясь меня случайным взглядом, проходящими мимо отдыхающими, жизнь старательно отводила глаза. Ей было неприятно, что я – так себя веду. Пьянствую, накачиваюсь алкоголем, веду разгульный образ жизни. «Дамы и господа, диета «богемная»! Ничего не есть, употреблять только вино…» Да, жизни было неприятно касаться меня, и мне было обидно. Она же совершенно не знала, какой я! Я же хороший! Я же просто устал, я же просто не могу больше выносить… Я представил, как вспрыгиваю на сцену – воон, ту, что проглядывает напротив – и начинаю рассказывать свои стихи, рассказывать истории из жизни. «Дамы и господа! Уважаемые граждане нашего города и благородные его гости! Позвольте представиться, полное ничтожество, к вашим услугам! Разрешите, я прочту вам небольшой стих – так, сущий пустяк…
уехать бы далеко-далеко, где осеннее море
и там, среди скал и гулкой пустоты городов,
покинутых жителями и отдыхающими,
наконец-то сдохнуть.
покойно лежать грудой никчемной плоти
на берегу, обдуваемом солеными ветрами,
и служить пищей для чаек –
чтобы обезображенное их клювами лицо
счастливо щурилось в серое тяжелое небо,
а скрюченные пальцы с лохмотьями кожи
лизал тоскливый прибой…
 …благодарю вас, о благодарю вас за столь лестные оценки моего творчества!.. А этот помидор был отменно гнил!.. Желаете, чтобы я продолжил? Нет? И – ПРАВИЛЬНО!!!»
Меня разобрал смех. Хорошенькое это было бы представленьице, достойное замещение душевного общения с любимой, которую так бездарно потерял…
Что? Нет-нет, спасибо, да, мне не плохо… Ну, что вы!.. Хотите вина? Нет? С ребенком? Что же, ребенку – привет!
…бездарно потерял. Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Да, плачем! Рыдаем! Рвем на себе волосы и одежды – потому что до души никак не добраться…
Что? Слишком громко? Ах, дети… Да-да, конечно, я уже ухожу.. Извините.
…не добраться. А куда мне надо? Куда мне надо – туда не придти, а значит, мне все равно. Заплутаю среди улиц городских, пропаду в тумане, растаю. Стану тенью. Наконец-то обрету долгожданный покой!
Что? Нет, спасибо, не надо меня провожать.. Нет, что вы, я не обижаюсь, я просто не знаю, куда мне надо попасть…Хотите вина? Ну, как хотите…
..покой! Долгожданный! После полугода нервотрепки с ней, после полутора месяцев без нее – отрешиться ото всего, стать-таки равнодушным, как хотелось первую неделю, погрузиться в творчество, как алкалось неделю вторую, совсем ни о чем не думать – как мечталось неделю третью, но как ни разу…
Что? Простите великодушно, к великому моему сожалению у меня нет часов, и я не могу оказать вам сей любезности…
..ни разу не получилось до конца. Слишком велик был разрыв между жизнью – и посмертием, между тем, что должно было быть, и тем, что стало… Я захохотал: «После того случая с пионэркой его выгнали из Союзмультфильма, Грета Гарбо оставила его… Он стал пить, и звезда его закатилась…»
Что? Нет, товарищ офицер, я просто репетирую роль… Актер, знаете ли… Ну, что вы, товарищ офицер… Никак нет! Так точно! Документы? Пожалуйста…
…закатилась. Господи, когда же закатилась наша звезда? Исподволь, незаметно, как бы сама собой – накопилась тьма, затмившая счастье, чистое, незамутненное счастье взаимного растворения, взаимопроницания…
Что? А, да, товарищ офицер.. спасибо.. Я могу идти? Честь имею… И вам…
…взаимопроницания. Нам не хватает любви. Всем и катастрофически. Не влечения, не страсти-похоти, не трагического самонадрыва, даже не совместного времяпрепровождения. Любви. Вот этого вот взаимопроницания и взаимопроникновения. С собой, с женщиной, с друзьями, с людьми, со страной и миром. Катастрофически не хватает той наполненности – всем; той радости – единства со всем; того счастья – вознесенности в солнечно-прохладную высь…
Что? А, да, конечно.. извините, у меня больше нету… Да, знаете ли, только домой доехать… А вам куда? Ууу.. да, далеко.. Хотите вина? Пожалуйста-пожалуйста… Счастливо добраться…
…высь! Как же тоскливо без нее – копаться в грязи и мелочах обыденности, копошиться в узком кругу работы и развлечений, однообразных и истерических. Счастья! Счастья хочу! Всем и каждому! Даром!..
Что? А, нет, это я так.. мысли вслух… Ой, простите ради Бога, я больше не буду… Ой, какой малыш!.. как тебя зовут?.. а сколько тебе лет?.. а как бабушку зовут?.. молодец!
…даром ничего не дается и не отбирается. Все закономерно, имеет свою причину и порождает следствие… «Но следствия нет без особой причины…» И если твое счастье ушло, то виноват в этом – только ты сам. Сам! Недо-понял, недо-ласкал, недо-терпел… вот оно и ушло, скрылось во мраке, пропало в тумане – вот этом, что сейчас съедает город у тебя же на глазах, а ты ничего не можешь поделать! НИ-ЧЕ-ГО!..
Что? Сигареты? Да, где-то были.. сейчас… Вот, пожалуйста. И я закурю… Ага, туман зверский… Всего хорошего…
…ничего. Погружаешься в какую-то пучину: «я был счастлив здесь, и уже не буду…» Постоянная тоска по тому, что было и тому, чего больше не будет – сводит с ума, лишает силы. В пустоте отчужденного мира остается бродить потерянным, неприкаянным – по улицам, по людям, путаясь в пелерине разговоров и дел. Таких же пустячных, что и жизнь – после. Здесь всякая мелочь и всякий миг напоминает о том, что было, о той полноте жизни и медоточивом ее течении, что не вернется никогда. И – либо погружаешься в воспоминания, либо выныриваешь в обжигающую ясность: все.
Все!
Я пришел в себя. Туман неимоверно сгустился – силуэты деревьев почти не проглядывали сквозь его тускло-оранжевую кисею. Лишь какая-то ветка, вся блестящая от влаги, ломанной корявой тенью нависала надо мной, будто выплывая из ничто. Странно-отчетливая в этом мире холодных размытых теней. Одежда пропиталась сыростью, особенно на спине – я сидел на мокрой и холодной скамейке. Познабливало.
Я уткнулся лицом в ладони.
Как потерял тебя, родная? Отчетливо помнил нашу ссору, нелепую, безобразную. Глупая шутка, легкая пикировка, переросшая в перепалку… «Слушайся мужа!» – «Ты мне не муж! Никогда не был им, и никогда не будешь!!!» – «Дома поговорим…» – «Да пошел ты!»… Ты ушла, раздраженно хлопнув дверью, я в ярости разбил о стену бокал, не слушая растерянное Андрюхино «Да вы чего, ребят… да вы чего?..»
- Что ты здесь делаешь, Кай?

Как порождение тумана, как злой обман зрения, как отголосок моих собственных мыслей – это была она.
- Привет… - я устало отер лицо – дождь и слезы. – Это ты или очередной призрак?..
- Господи, Кай.. Ты весь мокрый… Замерз? А ну-ка, вставай, пошли домой. – она подхватила меня подмышку, помогая встать. Твердые маленькие ручки – не призрака, не мары! – дернули меня вверх.
Я мямлил «нет, подожди, я случайно, я сейчас уйду», шагая на нетвердых ногах, когда она втащила меня в подъезд, когда волокла к лифту, что-то тихонько приговаривая. В голове было пусто, только бились два ощущения: она была рядом, и "ужас, что сейчас происходит…" Кое-как, придерживая меня одной рукой, она открыла дверь, завела меня. Помогла раздеться. Сунула под горячую воду – сначала умыться, затем приказала: лезь под душ, сейчас принесу полотенце и твой халат.
Неуверенно стаскивая с себя одежду, я плохо соображал, что вообще происходит. Сон? Бред? Кошмар, который вот сейчас закончится так же, как и начался – нелепо и тяжело? Она протянула в приоткрытую дверь халат и полотенце.
- Ты купайся, грейся, а я пока сделаю чай.
И закрыла дверь.
Автоматически залез в ванну, включил душ – и замер под его горячими упругими струями. Тупо и отстраненно ощущал, что вода слишком горяча для меня, что кожа быстро потеряла чувствительность под давлением хлещущей воды. Уткнулся лбом в кафель. Затем опустился на корточки, наконец, сел на уже разогретый металл ванны. Зреющее во мне жгучее чувство, перехватывающее горло, распирающее изнутри – наконец-то прорвалось, я зарыдал, захлебываясь, давясь слезами и всхлипами…
…Мы сидели в большой комнате, распаренные, в халатах, пили заваренный ею чай, ели нарезанные мною бутерброды – и молчали.
Мне нечего было говорить ей – то, что между нами было, то, что бесило меня, выводило из себя – уже не имело никакого значения. Мне до боли, до жути не хватало ее, и по сравнению с ЭТИМ упреки и придирки были… Нелепыми. Глупыми. Даже больше того – их просто не было. Мне было хорошо и чуточку неловко.
Что думала она – я не знал. Но почему-то казалось, что и ей сейчас тоже… хорошо и неловко. Интересно, как она жила эти полтора месяца? Но спросить это – означало просто признать факт нашего.. нашего расставания. На это у меня не было сил.
Но и молчать тоже уже было нельзя.
- Знаешь…
- Подожди... – в ее глазах мелькнуло какое-то странное выражение. – Подожди. Прежде, чем ты сейчас скажешь что-нибудь, знай…
- Мне очень жаль, что мы расстались. Мне очень… мне очень тяжело без тебя... Мне практически никак – без тебя!..
- Понимаешь? Моя жизнь без тебя – пуста, бесцельна.. Она.. Ее просто нет – без тебя!..
- Я же помню, мы были счастливы вместе! Мы радовались и дарили радость – друг другу!.. Мы же были – одним целым с тобой…
- Я не могу жить без этой радости, я не могу жить без того, чтобы дарить ее тебе, понимаешь?..
- Все, что есть моего в этой жизни – мое творчество, мое дыхание, мои мысли, все существует постольку, поскольку рядом есть ты…
- Поскольку ты – разделяешь их со мной, участвуешь в них – со мной!..
- Я не знаю, сможем ли мы быть вместе… Такое бывает редко, и еще реже приводит к чему-то хорошему…
- Просто, знай. Я не держу на тебя зла, и хочу, чтобы мы снова были вместе…
- Чтобы мы снова были – МЫ…

...Верю в тебя, дорогую подругу мою,
Эта вера от пули меня темной ночью хранила...
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою:
Знаю, встретишь с любовью меня, чтоб б со мной ни случилось...

..я открыл глаза. Комната тонула в золотистом мареве рассветного солнца. Рядом, как всегда, спиной ко мне, почти свернувшись калачиком, спала Лека – теплая, расслабленная. Боясь потревожить ее сон – такой чуткий поутру – я смотрел, ласкал глазами бесконечно милые и родные ее лопатки, ряд выпирающих остреньких позвонков. Во мне ворочалось какое-то невыразимо приятное щемящее чувство. Я не выдержал, прижался к ней, обвив рукой – ощутив в ладони упругую мягкость ее небольшой груди – и уткнулся лицом в ее волосы.
Она вздрогнула и потянулась.
- Кай?.. Ох, Кай, какой жуткий сон я видела…
И расплакалась.




*в тексте использованы песни и стихи Романовой Е.А. и мои.