Воскрешение Лазаря

       Воскрешение Лазаря
(Роман «Преступление и Наказание» )

19-й век – век расцвета различных теорий и философий. На Западе сформировалась философия эгоцентризма, основу которой сформулировал Макс Штирнер в своей книге «Единственный и его достояние», широко обсуждавшаяся в русском интеллигентном обществе.
«Не ищите свободы, - декларировал Штирнер, - ищите себя самих, станьте эгоистами; путь каждый из вас станет всемогущим «я»…
Я сам решаю, имею ли я на что-нибудь право; вне меня нет никакого права… Я… сам создаю себе цену и сам назначаю её…
Эгоисту принадлежит весь мир, ибо эгоист не принадлежит и не подчиняется никакой власти в мире… Наслаждение жизнью – вот цель жизни… Каков человек, таково и его отношение ко всему. «Как ты глядишь на мир, так и он глядит на тебя…»
Вывод, который я делаю, следующий: не человек мера всему, а «я» - эта мера…»
Именно этот трактат послужил основой теории Раскольникова. Сия теория в целом есть теория своеволия: «Право имею!» - равно как и теория другого персонажа Достоевского – идейного самоубийцы Кириллова. Для Кириллова своеволие, доказательство собственного «человекобожия» заключается в убийстве себя. Для Раскольникова – в убийстве другого человека. Великий человек вправе пролить кровь во имя высших целей! Сколько таких самозваных «наполеонов» даст миру век 20-й… Но зарождалась эта болезнь в 19-м, и симптомы её сразу же уловил Достоевский.
Надо сказать, что Фёдор Михайлович в совершенстве проник в душу своего героя, вжился в его образ. По ночам он ходил по кабинету и вслух проговаривал монологи Раскольникова. Он говорил так страстно, что слуга, остававшийся с ним на ночь на случай припадка эпилепсии, отказался от этой обязанности, заявив, что «барин не в себе и, кажется, кого-то убил, какую-то старуху…»
Обратимся же к личности Родиона Романовича Раскольникова. Молодой человек с амбициями, наделённый от природы подвижным умом, оказывается в чужом городе, где он никому не нужен, сама атмосфера которого давит его, где ростовщик господствует надо всеми. Оказывается в нищете, больно язвящей его гордую душу (уж это-то Достоевский знал по себе), в сознании, что единственные дорогие ему люди, мать и сестра, приносят себя ему в жертву. Что может быть нестерпимее? Часто Родион сидит в своей душной комнатушке, похожей на гроб, и в воспалённом и отчаявшемся сознании его рождается навязчивая идея об особенных людях, которым всё дозволено… Нищий студент примеряет на себя одежды Наполеона: «Вошь ли я, или человек? Тварь ли я дрожащая, или право имею?!»
Собственно, нет ничего удивительного в появлении этой идеи. Вспомним ещё раз, какое время наступало тогда в России. Через какие-то пятнадцать лет революционером-народником будет убит Император Александр-Освободитель. Среди народников также было много студентов, страстно рвущихся из пут отведённой им судьбой серой и обыденной жизни. Лучшим средством выпрыгнуть из собственных биографий было преступление. Своеволие. Один выстрел – и ты в истории! Культ разрушения овладевал душами. Дух бунта. Бунта против Бога, против основ мирозданья.
Показательно, что Родион решается на своё страшное дело, можно сказать, из лучших побуждений. Старухиными деньгами он надеется помочь не только себе, сестре, матери, но и другим несчастным. Ведь Раскольников, несмотря ни на что, остаётся чуток к чужой беде. Вспомним, как отдал он последние деньги жене Мармеладова, вовсе посторонней ему. Но оправдывает ли цель средства?.. Душа Родиона расколота надвое: с одной стороны это человек, страдающий и сострадающий, щедрый и желающий блага, а, с другой, в его истерзанном сердце поселился уже кто-то новый, кто-то, кто начинает руководить им и диктовать безумные идеи.
Расплата за содеянное наступает почти сразу. Душа Раскольникова не может вынести груза совершённого злодеяния, груза этой страшной тайны. Он сторонится родных, он не может вынести их присутствия, точно они обличают его. Ему нужно излить кому-то душу, и для этого он избирает Сонечку Мармеладову, оттого, что она тоже преступила, значит, способна простить и понять… Сам же Раскольников сознаётся, что «слёз её просить» пришёл. И Сонечка… жалеет его. И жалость эта, любовь её смогли дать толчок к воскрешению погибшей души Раскольникова, подобно тому, как был воскрешён из гроба Лазарь… Видимо, нужно было метущейся раскольниковской душе прежде умереть, чтобы воскреснуть затем в подлинной чистоте своей!
Весь роман «Преступление и наказание» построен на принципе двойников. Большинство персонажей, в той или иной степени, являются двойниками Раскольникова, через которых раскрывается более зримо он сам, а потому обратимся к ним.
«Надобно, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти…» - говорит Мармеладов Раскольникову. Непременно так! Человеку нужно место, куда б не только мог прийти он, но где бы его выслушали со вниманием, осудили, быть может, но и пожалели бы, простили бы… Человек ведь не зверь дикий и в одиночку существовать не может.
Мармеладов – человек опустившийся и пропащий, сам себя презирающий. Но ведь и есть же в нём ещё остаток совести! Ведь и сам же он страдает! Но и, осудив себя бесповоротно, душа его жаждет прощения, ищет его, стучится в каждую дверь, заглядывает в безучастные лица людей и вопиет к ним: «Се человек! Я брат твой! Я подлец и ничтожество, но я человек!»
Может быть, нет на свете ничего тяжелее, чем сознание того, что идти некуда, не к кому, что никому не нужен ты, никому от тебя пользы нет, а только вред, никто не ждёт тебя и всякому ты лишь в тягость. Невыносимо таковое себя сознание! И равнодушие убивает…
Покарай да и пожалей за тем! Мармеладову не столь страшны побои и ругань жены, сколь молчание её да смиренный образ Сонечки. Сознание неискупленной вины страшно. И эта боль требует быть высказанной. И Мармеладов раскрывает душу Раскольникову. Почему бы именно ему? Или душу родственную почувствовал? Ведь пройдёт немного времени, и нищий этот студент совершит преступление не менее страшное (мысленно он уже свершил его). И тогда сознание себя изгоем, неудержимое желание вернуться к людям станет толкать его идти куда-то, к кому-то, чтобы выговориться… И пойдёт он к дочери Мармеладова всё с тем же неосознанным желанием: осуди да и пожалей затем!
Мармеладов один из двойников Раскольникова. Только ему, в отличие от Родиона, так и недостанет сил встать на путь искупления…
Другим двойником является Свидригайлов. Здесь тоже преступление и мука отчуждения, подсознательное понимание себя, как существа, выпавшего из общества, из очерченного круга, мука неприкаянности и бесприютности, невозможности высказаться. Эту муку лучше всего сформулировала Соня, обращаясь к Раскольникову: «Ну как же, как же без человека-то прожить! (…) Замучаешься!» Свидригайлов, приехав в Петербург, делает слабые попытки объясниться с Дуней, но у него не выходит и этого. Свидригайлов – крайняя, последняя стадия распада личности, гибели души. Оттого он, единственный, совершает грех самый страшный – самоубийство. Примечательно, что прежде чем застрелиться, Свидригайлов произносит: «Скажите, что в Америку уехал…» Для Фёдора Михайловича таковой отъезд был синонимом самоубийства духовного.
Любопытно, что в 19-м веке актёры обращались за помощью к двум святым – Родиону и Парфирию. И это очень важно для понимания спора Раскольникова с Парфирием Петровичем. Тут не конфликт двух противоположных мировоззрений. Тут – игра. Поединок двух таланливейших актёров, не по профессии, но по сути, двух тонких психологов, хорошо чувствующих друг друга. В этом актёрстве их духовное родство. И Парфирию Петровичу оно, пожалуй, даже более свойственно, нежели взвинченному и болезненному Раскольникову. Он исполняет свою роль, не волнуясь, играя со своим противником, как кот с мышью, зная точно: он от него психологически сбежать не может. Таким образом спор этих двух персонажей есть своеобразный спектакль, когда как подлинный конфликт, конфликт идейный разворачивается между Раскольниковым и Сонечкой Мармеладовой. Фактически, она – единственный оппонент его во всём романе, единственная противоположность.
Сонечка - другая грань преступления. Она тоже преступила, но мотивы её обратны. Если преступления всех прочих вызваны гордынею, слабостью, эгоизмом, то её падение происходят по причинам противоположным: смирения, силы духа и жертвенности. Соня в своём преступлении не разрушается, но возвышается. Она, подобно отцу своему, всецело сознаёт грех свой и презирает себя. Но она сильна, ибо душа её сохранилась в чистоте. Все скорби Соня переносит смиренно, не теряя веры в Бога («Бог не попустит!»), в его справедливость. А ведь и ей приходила мысль покончить всё разом! Остановило сознание долга перед больной мачехой и её детками. «С ними-то что будет?» Не для себя живёт Соня, но для других, забывает себя ради них и приносит себя им в жертву. Не тут ли подлинное величие души? Здесь не теория лукавого разума, но одно лишь живое сострадание чистого сердца.
Соня – антипод Раскольникова. Она – его воплотившаяся совесть, и оттого так интересен разговор их, судьбоносный для обоих: спор мёртвой идеи и живой души.
Раскольников чувствует всю высоту Сонечки и неслучайно говорит ей, что сестре своей честь оказал, посадив её рядом с Мармеладовой, неслучайно становится перед ней на колени и целует ей ногу, хотя и говорит:
- Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился.
Но и Сонечку пытается обратить Раскольников в свою веру:
- …Надо же, наконец, рассудить серьезно и прямо, а не по-детски плакать и кричать, что бог не допустит! Та не в уме и чахоточная, умрет скоро, а дети? Разве Полечка не погибнет? Неужели не видала ты здесь детей, по углам, которых матери милостыню высылают просить? Я узнавал, где живут эти матери и в какой обстановке. Там детям нельзя оставаться детьми. Там семилетний развратен и вор. А ведь дети - образ Христов: "Сих есть царствие божие". Он велел их чтить и любить, они будущее человечество… (…)
Что делать? Сломать, что надо, раз навсегда, да и только: и страдание взять на себя! Что? Не понимаешь? После поймешь... Свободу и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!
(…)
- Представьте себе, Соня, что вы знали бы все намерения Лужина заранее, знали бы (то есть наверно), что через них погибла бы совсем Катерина Ивановна, да и дети; вы тоже, впридачу (так как вы себя ни за что считаете, так впридачу). Полечка также... потому ей та же дорога. Ну-с; так вот: если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости, или умирать Катерине Ивановне? То как бы вы решили: кому из них умереть?
Но Соня не поддаётся на эту человеческую «правду», человеческим умом вымышленную справедливость:
- Зачем вы спрашиваете, чему быть невозможно? Я божьего промысла знать не могу... И к чему вы спрашиваете, чего нельзя спрашивать? К чему такие пустые вопросы? Как может случиться, чтоб это от моего решения зависело? И кто меня тут судьей поставил: кому жить, кому не жить?
И Раскольников сдаётся и рассказывает Соне о своём страшном злодеянии. И что же? Сонечка бросается к нему, обнимает его и… жалеет его:
- Что вы, что вы это над собой сделали! Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете!
- Так не оставишь меня, Соня? – с надеждой спрашивает Раскольников.
       - Нет, нет; никогда и нигде! За тобой пойду, всюду пойду! О господи!.. Ох, я несчастная!.. И зачем, зачем я тебя прежде не знала! Зачем ты прежде не приходил? О господи!
       - Вот и пришел.
- Теперь-то! О, что теперь делать!.. Вместе, вместе в каторгу с тобой вместе пойду!
Но тут в Раскольникове снова просыпается бунтарь. Он не желает идти на каторгу, он не чувствует себя виновным. Он вновь пытается разъяснить Соне свою теорию:
- Власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно только, одно: стоит только посметь! У меня тогда одна мысль выдумалась, в первый раз в жизни, которую никто и никогда еще до меня не выдумывал! Никто! Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту! Я... я захотел осмелиться и убил... я только осмелиться захотел, Соня, вот вся причина!
И Соня мгновенно понимает истинную причину не только раскольниковской теории, но всех других, ей сродных:
- От бога вы отошли, и бог вас поразил, дьяволу предал!.. Экое страдание! – и наставляет отступника на путь спасения: - Встань! Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: "Я убил!" Тогда бог опять тебе жизни пошлет. Страдание принять и искупить себя им, вот что надо.
«Встань и иди!» - вот, фактически, напутствие Сони, им, и своим состраданием и прощением спасает она гибнущую душу Раскольникова.

***

И ещё немаловажная часть романа «Преступление и Наказание» - сны Раскольникова. Вспомним один из них, к ужасу нашему, всё более и более становящийся повседневной реальностью нашей жизни:
«Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса…»


***

«…из кабака выходят с криками, с песнями, с балалайками пьяные-препьяные большие такие мужики в красных и синих рубашках, с армяками в накидку. «Садись, все садись! – кричит один, ещё молодой, с толстою такой шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, - всех довезу, садись!» (…)
- Да ты, Миколка, в уме, что ли: этаку кобылёнку в таку телегу запряг!
(…)
- Садись, всех довезу! – опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу, берёт вожжи и становится на передке во весь рост. – Гнедой даве с Матвеем ушёл, - кричит он с телеги, - а кобылёнка эта, братцы, только сердце моё надрывает: так бы, кажись, её и убил, даром хлеб ест! Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдёт! – И он берёт в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.
(…)
- Она вскачь-то уж десять лет поди не прыгала.
- Запрыгает!
- Не жалей, братцы, бери всяк кнуты, заготовляй!
- И то! Секи её!
Все лезут в Миколкину телегу с хохотом и остротами. Налезло человек шесть, и ещё можно посадить. Берут с собою одну бабу, толстую и румяную. Она в кумачах с бисером, на ногах коты, щёлкает орешке и посмеивается. Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь, как не смеяться: этака ледащая кобылёнка да таку тягость вскачь везти будет! Два парня в телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать Миколке. Раздаётся: «ну!», клячонка дёргает изо всей силы, но не только вскачь, а даже и шагом-то чуть-чуть может справиться, только семенит ногами, кряхтит и приседает от ударов трёх кнутов, сыплющихся на неё, как горох. (…)
- Садись! Все садись! – кричит Миколка, - всех повезёт. Засеку! – И хлещет, хлещёт, и уже не знает, чем бить от остервенения».
Каждый раз, перечитывая этот эпизод из романа «Преступление и наказание» внутренне содрогаешься. И на месте этой лошадёнки вдруг явственно видна вся Россия. А мужики в красных и синих рубашках – ни есть ли это вся та озверевшая от вседозволенности шваль, завладевшая всем без исключения? Величайшим пророком был Фёдор Михайлович! Предсказал всё в точности. Пришёл пьяный, красномордый мужик, запряг лошадёнку в несдвигаемую телегу, посадил в неё приспешников своих и взревел:
- Моё добро! Засеку! Всех повезёт!
А жирующая, осатаневшая толпа в телеге гогочет, подзуживает его:
- Топором её, чего! Покончить с ней разом!
И хлещут кнутами, и шумят, и злятся, что всё никак не упадёт она…
- Моё добро! Что хочу, то и делаю!
- По морде её! По глазам секи, по глазам! – беснуются.
И шатается кобылёнка под градом ударов, а на неё уж оглоблю тащат… И подогнулись уже ноги, но стоит ещё, упрямо, не падает…
- Живуча! – злобствуют.
Да, живуча… Сначала тех, что в красных рубашках тащила из последних сил, а теперь, вот, и синие подоспели… Кто из них страшнее, ещё вопрос… Наверно, одинаково страшны и те и другие. Из одного теста леплены, одному господину служат!
- Сейчас беспременно падёт, братцы, тут ей и конец! – орут.
Кровью обливается лошадёнка, а народ кругом безмолвствует, лишь головами покачивает.
- Креста на тебе нет!
Выдюжит ли наша кобылёнка, или добьют её, как «раскольниковском сне»? «Он стоит, как будто жалея, что уж некого больше бить». Будут ли пророческими и эти строки великого писателя и провидца? Остаётся только надеяться, что нет… Ведь пока, что трепыхается савраска из последних сил…
- Папочка, папочка, что они делают?!

Примечание: Любопытно что на то время, когда был написан роман «Преступление и наказание» пришлось громкое дело студента Данилова, убившего ростовщика. Этот деятель, в отличие от Раскольникова, угрызений совести не испытывал. Роман был завершён лишь немного раньше реального преступление и в какой-то степени предугадал его.